Яррик: Цепи Голгофы / Дурной Глаз

Эннендэйл Дэвид

Из пепла Второй Войны за Армагеддон восстал герой Империума. Комиссар Яррик, искалеченный войной и обагрённый кровью, поклялся отомстить зверю, который избегнул его праведного гнева, разорителю Армагеддона — Газгкуллу Траке. Проследив путь предводителя орочьих войск до пустынной планеты Голгофа, Яррик ведёт бронетанковые войска, чтобы уничтожить это чудовище, но он не учёл коварства Тараки. Комиссар попадает в засаду, его армия практически уничтожена, а сам он захвачен в плен. Очнувшись, он обнаруживает себя на борту космического скитальца Траки перед лицом судьбы, худшей чем смерть...

 

Идёт сорок первое тысячелетие. Более чем сто веков Император недвижимо восседает на Золотом Троне Земли. Волею провидения он — повелитель рода людского, властвующий над миллионом планет благодаря мощи своих неисчерпаемых армий. Его тело — разлагающиеся останки, которые извиваются в незримых корчах под воздействием сил, восходящих к Тёмной Эре Технологий. Он — Гниющий Владыка Империума, которому ежедневно приносят в жертву тысячу душ, чтобы он никогда не умер по-настоящему.

Но даже в таком неумирающем состоянии Император продолжает своё непрестанное и неусыпное бдение. Когда могучие боевые флотилии пересекают кишащие демонами миазмы варпа, — единственный путь, соединяющий далёкие звёзды, — дорогу им освещает Астрономикон, псионическое проявление воли Императора. Во имя него гигантские армии дают сражения в бессчётных мирах. Его величайшими бойцами являются Адептус Астартес — космические десантники, биологически-сконструированные сверх-воины. Несть числа их собратьям по оружию: Имперская Гвардия и несметные силы планетарной обороны, никогда не теряющая бдительности Инквизиция и техножрецы Адептус Механикус, и это лишь малая их часть. Но несмотря на всю их многочисленность, их едва хватает, чтобы сдерживать постоянную угрозу, исходящую от чужих рас, еретиков, мутантов — и худших врагов.

Быть человеком в такие времена — это значит быть одним из числа бессчётных людских миллиардов. Это означает жить при самом жестоком и кровавом режиме, какой только можно себе вообразить. Это — повести тех времён. Выкиньте из головы техническое могущество и научную мощь, ибо столь многое было забыто, что уже никогда не узнать вновь. Выкиньте из головы надежды на прогресс и понимание, поскольку в жестоком мрачном будущем есть только война. Нет мира среди звёзд, лишь вечность резни и кровопролития, да хохот алчущих богов.

 

 

 

ПРОЛОГ

Восшествие

Существо взбиралось по стволу колодца своей тюрьмы. Каждый шаг подъёма давался с трудом, и дыхание твари вырывалось из лёгких, хрипя свирепым рыком. Его звук поглощался плеском и грызнёй падальщиков в глубинах внизу. Он становился ещё одним отголоском в вековечной, зычной песни насилия.

Продвижение шло медленно. Существо это не беспокоило, поскольку в колодце время не значило ничего. Здесь существовали лишь тьма, схватка зуба и когтя, да душащие объятия воды, полной разлагающихся останков поверженных. Существо входило в число победителей. Оно сокрушило своих соперников, всегда стремясь вверх, к тому, чтобы быть хищником, а не добычей. И теперь оно поднималось вновь, используя тела своих врагов, чтобы забраться вверх по стволу.

Оно подготовило своё восшествие с терпеливостью, не имевшей ничего общего со способностью переносить ход времени.

Времени не существовало. Были лишь зубы. Когти. Мясо. Кости. Война.

Терпеливость была олицетворением необходимости, выживания. Существо боролось, убивало и трудилось в нескончаемой ночи, пока не стало готово. Тогда оно отправилось в путь, ведомое одним лишь осязанием.

Восшествие существа было таким кропотливым, таким постепенным, что если бы его увидели, то это не грозило бы ничем. Но его не увидели. Метр за метром, оно восходило сквозь кромешную тьму. Ему уже приходилось проделывать это прежде. Оно совершило так много попыток, что и не перечесть (и считать их не имело смысла), и в каждом случае оно забиралось ещё чуточку выше, прежде чем ему приходилось возвращаться назад в неспокойные глубины. Но на этот раз всё будет иначе. С этого времени ход событий начнётся заново. Существо доберётся до верха, и оно принесёт с собой снизу растерзание и смерть.

Тьма стала сумраком. Круг тусклого света над головой делался шире и ярче. Дыхание существа становилось всё резче от напряжённых усилий и запала ярости. Оно больше не двигалось одной лишь ощупью. Оно могло видеть. Поднимаясь дёргающимися, конвульсивными движениями, неуклюже, но непреклонно, оно достигло края колодца. Там оно задержалось. Оно выжидало, успокаивая своё дыхание, сдерживая свой рык, даже когда стремление убивать стало настолько могучим, что заставило завибрировать всё его тело. Оно прислушивалось к страже. Оно отслеживало звук их движений, пока те прогуливались взад и вперёд, скучающе обмениваясь оскорблениями.

Миг настал. Время начало свой ход. Существо рванулось из колодца. Оно взревело, погружая когти в плоть, и начало упиваться паникой стражников.

 

ГЛАВА I

Великое Заблуждение

1. Яррик

Я должен был предусмотреть, что топталка рванёт вперёд. Было так много вещей, которые я обязан был предусмотреть. Так много всего, за что мне придётся держать ответ в тот день, когда Император в конце концов освободит меня от службы и призовёт к Трону Его. И сильнее всего мне придётся искупать грех недооценки противника. Тот самый, что я так вольготно порицал в других, тот самый, что едва не сгубил Армагеддон. Как же я мог не прислушаться к своим собственным предостережениям?

Я не заслуживаю снисхождения. Но я не буду единственным. За ошибки того дня причитается очень мало поблажек.

* * *

Над Ишаворскими горами нависли тучи. Облака на Голгофе всегда были низкими, но сегодня ночью они обладали особой тяжестью и наваливались на пики, как опрокинутое дегтярное море. Они натужно колыхались и вспухали тягостным обещанием ужасных бурь. Они пульсировали красным заревом, и их рать спускалась вниз, чтобы сокрушить армию Газгкулла Маг Урук Траки сверху, в то время как мои войска сделают это на земле.

Я ехал в открытой башне командной «Химеры». Ветер стих, атмосфера затаила вздох перед грядущей бурей, и мой дыхательный аппарат был в состоянии удержать львиную долю малиновой пыли Голгофы от попадания в мои лёгкие. Мы въезжали в предгорья горной цепи. Уже который день мы преследовали орков, с лязганьем надвигаясь на них, оттесняя их вглубь Ишаворской гряды, во всё более узкие долины и проходы. Открытые территории были тем местом, где их численность, всё ещё превышающая нашу, могла быть использована против нашей бронетехники эффективнее всего. Так что мы не дали им шанса. Мы прорвались через равнины и плоскогорья ураганом огня и стали, который ни разу не остановился, ни разу не сбросил темп. Мы заставили зеленокожих отступать. Я шёл за Тракой. Через несколько лет после того, как он осквернил Армагеддон, я наконец-то загнал его в угол. Я потратил на поиски годы — годы, когда я был всего на шаг позади него, высаживаясь на планету за планетой лишь через считанные дни после его отлёта, находя мир за миром, где уже нечего было разорять. Но я его догнал. Он был здесь, на Голгофе, во главе разбитого полчища, бегущего впереди нас. Я знал, что он был здесь.

Ему полагалось. Это был мой последний шанс его остановить.

Он. Его. В моих мыслях Трака давно перестал быть абстрактным животным. Снизвести его к этому означало бы недооценить, а его недооценка вела к единственному гарантированному результату — гибели. Я повидал на Армагеддоне, на что он способен. Я видел, что он успел натворить с тех пор, идя через Галактику по следу учинённого им разорения. Орки — безмозглые дикари, это было догматом. Когда человеческая раса сталкивалась с их численностью, их силой и их выносливостью, её прерогативой было утешаться в том числе и тем, что, по крайней мере, орки были тупыми. Но не Трака. Вторжение на Армагеддон не было тупоумным предприятием. Некоторые стратегические приёмы, использованные Тракой, были блистательными. Божественными. И с того времени он совершил ряд ходов, под которыми могла бы стоять та же подпись, но не только — они были нацелены на меня, персонально.

У меня имелся заклятый враг. Мы сидели лицом к лицу за регицидной доской размером с Галактику.

Признавать это было противно. Отрицание этого стало бы преступно глупым ходом. И в высшей степени политическим.

Для политического ума годы моего поиска представлялись вечностью. Внимание трудно удерживать, и оно легко отвлекается на очередную неотложную войну. Всякая новая экстренная ситуация изглаживает из памяти все остальные. Каждый год, проходивший без нового нападения на Армагеддон, означал, что та угроза становилась на столько же отдалённее. Так много других безотлагательных войн звало к себе. Расходовать время, казну и людей на преследование обескровленного войска было нонсенсом.

Да, Империум не испытывал недостатка в жутких угрозах — это было совершенно верно. Я никогда не дошёл бы до такой глупости, как их преуменьшение. Но то, что Трака был обескровленной силой — вот это было совершенно неверно. Считать так было самоубийством. Он представлял собой угрозу, несопоставимую ни с чем другим в Галактике, и тот факт, что мы заставили его уйти с Армагеддона, не менял ничего. Он едва не вколотил гвоздь в сердце Империума. Одно это уже должно было стать достаточной причиной, чтобы посвятить его уничтожению все требуемые ресурсы. Но ещё хуже, если такая вещь вообще возможна, было то, что если когда-то и появится орочий босс, который сможет объединить всю эту варварскую расу, то этим орком станет Трака. Как ни омерзительно мне было даже формулировать эту мысль, но не следовало отворачивать лицо от чудовищной правды: Трака обладал потенциалом стать орочьим императором.

Эта возможность должна была быть очевидной самому желторотому бойцу. Возможно, так оно и было. Но для слишком многих высокопоставленных лиц, будь то лорды, адмиралы или генералы, эта возможность, похоже, была чересчур ужасной, чтобы о ней задумываться. Лучше притвориться, что её не существует. Проще верить в невозможность того, что орки вообще способны последовать за одним лидером и, таким образом, уничтожить нас всех. Куда как приятнее закопать голову в песок и избавить себя от всей той суеты и забот, которые связаны с тем, чтобы реально что-то предпринимать в отношении Траки.

Мне пришлось вырывать зубами и выцарапывать ногтями каждый танк, каждую винтовку и каждого бойца своей армии — каждый божий день с того момента, когда энтузиазм по поводу нашего крестового похода улетучился на его второй год. Мне как-то удалось найти волевых, умных и дальновидных людей. Но этого было недостаточно. Я также нуждался во влиятельных людях, и ради задачи, чья важность не допускала никаких компромиссов, именно на них мне и пришлось пойти. Со мной было много — слишком много — полковников, имевших своё звание только лишь в силу знатного происхождения. Наше предприятие было отравлено ошибками, несчастными случаями и идиотскими субъективными решениями. Но мы справились — благодаря нашей численности, вере и вооружению. Даже Голгофа, которая воевала с нами пылью и бурями с неменьшим ожесточением, чем любая зеленокожая орда, не сумела нас остановить.

Сейчас орки бежали. Сейчас Трака был загнан в угол.

Далеко впереди рокотал гром, утробный, как гул землетрясения. «Гибельные Клинки» выпускали на волю ад, обрушивая его на головы орков. Взблески их канонады были больше и ярче гневных зарниц в тучах. Мне хотелось быть на передовой вместе с этими величественными танками. Когда мы закончили сбор на Плато Адрон, я взобрался на один из них, чтобы обратиться к полкам. Вокс-модули транслировали мои слова всей армии, но образ, который я являл собой для всех, кто мог меня видеть, тоже играл существенную роль. Трон, как же хорошо я понимал важность образа! Я также знал его проклятие и его бремя. Делая то, что мне полагалось, я выбрал в качестве своей ораторской трибуны "Оплот Горделивости". "Горделивость" выделялась даже среди великолепия «Гибельных Клинков». Это было орудие брани, созданное с бесподобным искусством, истинный военный шедевр. Соответствуя своему имени, она презрела камуфляж. Вместо этого она имела чёрный цвет космической пустоты. Это была сама идея мощи, которую вызвали к физическому существованию и дали ей металлическое тело. На её орудийной башне даже имелась самая настоящая ораторская трибуна. Стоя там, я чувствовал, как в моей крови струится сила этого танка. Когда я говорил, в моих словах звучал огонь истинного воодушевления. Я сошёл с "Горделивости", испытывая сожаление, граничившее с чувством тяжёлой утраты.

Сейчас я тоскующе смотрел в направлении танкового оркестра. Но передвижным командным пунктом была специально оборудованная «Химера», а ей недоставало прочности, чтобы находиться на острие атаки. Да и связь на Голгофе была, в лучшем случае, затруднённой, и мне следовало оставаться в пределах ограниченной досягаемости воксов как можно большего количества войск. Так что я должен был удовлетворяться созерцанием вспышек от наших ударов и слушанием громыхающего барабанного отстука нашего наступления.

Я не был удовлетворён. Но я был доволен. «Гибельные Клинки» были редкостной добычей, и сам факт того, что мы располагали больше чем одним, уже являлся знаменательной победой. Они с лихвой оправдывали все сделки, компромиссы и душеизматывающие переговоры, на которые я пошёл. Сейчас они превращали армию Трака в кашицу и угольки. Орки не имели ничего сопоставимого с ними. Во всяком случае, не здесь. Не на расстояниях, имевших практическое значение.

Новый раскат военного грома, словно бы в ответ «Гибельным Клинкам». Более могучий и в то же время более отдалённый, и на этот раз он донёсся сзади. Я оглянулся в том направлении, откуда мы пришли. В нескольких километрах позади марширующих войск и рычащих машин, за линией холмов, которую мы пересекли часы тому назад, видимые в засорённой атмосфере Голгофы лишь как размытые силуэты, схватились боги. Наши Титаны бились со своими низкопробными орочьими аналогами. Официальное наименование орочьих машин было «гаргант». Слово было безобразным, пренебрежительным, и не без умысла. Официо Стратегос не стремилось к облагораживанию неприятеля, как и не должно было. Зато в опасности, которую представляли собой гарганты, не имелось ничего, чем стоило бы пренебрегать. Это были колоссальные тотемные чудовища. Как люди соотносились с титанами класса «Полководец», — человеческое тело, сделанное грандиозным по размеру и разрушительной мощи, — так орки соотносились с гаргантами. Эти машины, которыми зеленокожие воздавали честь своим дикарским божествам, были неповоротливыми бочкообразными горами стали и пушек. Они могли бы испепелить все наши полки. Титаны вступили с ними в схватку, и исполины уже два дня блокировали друг друга в адской патовой ничьей. Мы пересекли их поле боя, как вереница муравьёв. В тот момент я ощущал себя букашкой, моя деятельность казалась мне ничтожным украшающим призвуком к грозной симфонии гигантов. Я в очередной раз удостоился чести стать свидетелем борьбы легендарных существ, и это поубавило мою гордыню. Глядеть на то, как «Полководцы» перешагивали через наши колонны, означало испытывать настолько гигантское благоговение, что глаза многих бойцов увлажнились слезами.

Мы миновали их форсированным маршем. Темп — вот что нам требовалось превыше всего. Если мы сможем убрать Траку, сопротивление орков рухнет. Так что мы оставили богомашины за спиной, преследуемые неистовством их битвы, чей свет и звук прокатывались над нами, как предсмертные вопли звёзд. Но животворное сердце этой войны было отдано не им. Их битва, в конечном счёте, была интерлюдией. Там не было Траки.

Со мной шли три полка, служивших поддержкой «Гибельным Клинкам». Прямо за сверхтяжами двигался 52й бронетанковый с Ай Мортис. Вслед за ним, зачищая планету от любого оставшегося следа ксеносов, шли 117й Армагеддонский мотострелковый и 66й Мордианский пехотный. Сотни машин, тысячи и тысячи бойцов — гордость Империума, движущаяся целеустремлённым и дисциплинированным маршем, благочестиво искореняя дикарство. Это было зрелище, которое заставило бы запеть и камень. Когда я закрываю мой глаз, я всё ещё вижу их с ясностью, пронзительной, как боль.

Мне тошно от того, что они потеряны понапрасну.

По моей голени легонько стукнули. Я спрыгнул в салон «Химеры». Пространство, которое в обычных условиях вместило бы двенадцать бойцов, было уполовинено вокс-оборудованием и картографическими столами. Даже с имевшимися здесь мощными вокс-модулями связь работала вкривь и вкось. Пыль Голгофы портила передачи точно также, как лёгкие и двигатели. Всё, связанное с расстояниями свыше пары-тройки тысяч метров, — возможно, чуть больше при условии исключительной видимости в этом направлении, — было беспросветно ненадёжным. В своё время нам потребовалось устанавливать систему ретрансляторов, которые протянулись обратно до самой посадочной площадки на Плато Адрон. Линия была ненадёжной, по-дурацки растянутой и уязвимой, но времени на придумывание альтернативного решения не было. Тем не менее, она работала. Не идеально, но достаточно устойчиво, чтобы сделать возможной координацию всей экспедиции.

— Это полковник Рогге, комиссар, — сообщил мне вокс-офицер, лейтенант Берен Дитхельм.

— Ну, понеслось! — провозгласил Эрвин Ланнер, сидевший за управляющими рычагами «Химеры».

Забрав у Дитхельма вокс-модуль, я удостоверился, что он не находился в режиме передачи.

— Сержант, — сказал я Ланнеру, — вы проявляете вопиющее неуважение к вышестоящему офицеру.

Я знал, что он фыркнул в ответ, хотя и не мог расслышать этого за вибрирующим грохотом двигателя. Ланнер был невысоким коренастым мужчиной, а сила и длина его рук стали роковыми для многих орков и легкомысленных спарринг-партнёров. У него было узкое лицо, чьи черты когда-то были резкими, пока скопления рубцовой ткани не превратили их в подобие загрубелого кулака. Он был со мной со времён Армагеддона, и его пренебрежение субординацией было сопоставимо лишь с его верностью. Мне не доводилось встречать человека, в которого комиссарская униформа вселяла бы меньший страх. У него не было причин бояться. Если бы каждый гвардеец был настолько же храбрым, умелым и верующим, как Ланнер, мы очистили бы Галактику от наших врагов века тому назад. Он должен был подняться гораздо выше сержантского звания, но он отказывался меня покидать. Мысль о том, что кто-то другой будет водить моё транспортное средство, каким бы оно ни было, воспринималась им как личное оскорбление. Он отказывался от одного повышения за другим, а когда ему не оставили выбора, он начал вести себя настолько вопиющим образом, что не только гарантировал, что останется там, где был, но и спасся от казни на месте лишь благодаря моему вмешательству. Несмотря на мои мучения, наградой мне служил град колкостей, слишком обдуманных, чтобы быть искренними. Ланнер устраивал эти представления для моего блага, и я нуждался в них, особенно со времён Армагеддона. Одно дело знать, какие о тебе ходят легенды. Ланнер служил порукой тому, что я в них не уверую.

У сержанта не было веры в полковника Кельнера Рогге. Я его понимал. Рогге командовал четвёртым полком, который замыкал наше главное наступление. 23й Ауметский бронетанковый был получен не бесплатно, и ценой был навязанный нам на шею неопытный шестой сын Верховного Лорда Герета Рогге Ауметского. Полковник Рогге провёл с нами год, и, к моему приятному удивлению, вёл себя прилично. Ланнер сохранял скептический настрой, но я знал, что он никогда не простит полковнику греха его благородных кровей. Чего у Рогге нельзя было отнять, так это его приверженности нашему делу, — этого не мог отрицать даже Ланнер. Ведя переговоры с его отцом, я предполагал, что целью Герета Ауметского было определить на престижную должность сына, стоявшего достаточно далеко в линии наследования, чтобы можно было рискнуть его потерей, но чья стезя всё-таки должна была принести славу родовому имени. Встретившись с полковником, я через считанные минуты осознал, что был неправ. Его желание стать частью моего крестового похода было таким же сильным, как моя нужда в Ауметских танках. Кельнер Рогге верил в то, чем мы занимались. Он не обладал опытом, но горел воодушевлением.

Возможно, порученная ему арьергардная роль и не относилась к разряду тех, что могли бы подбросить топлива в этот огонь, но она минимизировала риск, который представлял для остальной армии необстрелянный полковник. Мы располагали большим резервом «Леманов Руссов», из которого могли бы добирать эти танки, и всем, чего я просил от Рогге, было не отставать и защищать наш тыл. Ланнер, как я знал, ожидал от полковника, что тот при первой же возможности вырвет поражение из пасти победы. Пока что такого не случилось. Но, по ряду позиций, наши с сержантом взгляды на вещи были настолько схожими, что говоря в вокс, я не мог не почувствовать слабого всплеска дурных предчувствий.

— Продолжайте, полковник.

— Комиссар, мне жаль, но у нас вышла небольшая задержка.

Эти слова будут сниться мне до конца моей жизни. Они предвещали потерю целой планеты.

2. Рогге

— Если не можешь его починить, то убери с дороги, —  сказал Рогге капитану Янну Керенцу. — Взорви, если потребуется.

Керенц захлопал глазами, услышав предложение умышленно уничтожить «Леман Русс».

— Это всего лишь гусеницы... — начал он.

— На разбирательство с которыми мы вряд ли можем тратить время в данный момент. И уж точно не в этом месте.

Этот человек что, не понимает, что значит слово "неотложность"? Ауметский бронетанковый имел задание, и его выполнению не воспрепятствует дурацкая механическая неисправность одного-единственного танка. Его гусеницы развалились в самый неподходящий момент. Этот танк был головной машиной ведущей колонны, а дорога уводила в теснину, прежде чем раздаться снова. Там едва хватало места, чтобы машины могли идти по двое, а эта не только остановилась прямо в сужении, так ещё и перекосилась вбок.

— Катки вообще не могут найти сцепление с дорогой?

Керенц отрицательно потряс головой:

— Нет, сэр. Возможно, нам удастся протолкнуть его бульдозерным отвалом...

— Через всю длину прохода? — издевательски спросил Рогге. Ущелье имело в длину два километра. — И что тогда? Нам в любом случае придётся его бросить. Нет уж. Уничтожь его сейчас. Я желаю, чтобы через пять минут мы были в движении.

Рогге следил за тем, как Керенц идёт обратно к началу колонны машин, с башни "Обрекающего Гласа" — своего «Лемана Русса» модели «Покоритель». В напряжённой походке капитана просто-таки читалось неудовольствие. Рогге скривился. Принимать тяжёлые решения было его обязанностью. Он принял правильное. С каждой секундой основная масса войска Яррика увеличивала расстояние между ними. Комиссар выразился ясно: наступление не прекратится, не приостановится, даже не замедлится. На стороне людей была скорость, впереди уже маячила победа, но орки воспользуются малейшей заминкой. У Рогге было задание. Обязанностью полковника было его выполнить.

Так он и сделает.

Керенц выполнил приказ. В отдалении бухнул уничтоженный танк. Но прежде чем машины двинулись вперёд, прошло десять минут, а не пять. Рогге чертыхнулся себе под нос. Он не стал спрыгивать внутрь башни. Он таращился в ночь перед собой, на свет фар, превращённый клубящейся пылью в грязные мазки, и пытался справиться с нарастающим раздражением. Ему не хотелось, чтобы экипаж видел его выбитым из колеи. Он не мог думать ни о чём, кроме потерянного времени. Чтобы его наверстать, их полку придётся основательно прибавить скорость. Его изводила мысль о том, что его сочтут непригодным.

Ещё он страшно боялся прибыть на место и обнаружить, что война закончена. "Сын, — спросит его повелитель и отец, — какую роль ты сыграл в Голгофском крестовом походе?" А он в ответ: "Отец, я славно покатался на своём танке".

Его лицо пылало в предчувствии позора. Ему хотелось, чтобы полк нёсся вперёд. Вперёд к Яррику, вперёд к триумфу и славе Аумета и Империума. Вперёд к доказательству того, что он сам чего-то стоит.

"Обрекающий Глас" вышел из прохода. Как и все полковые командные машины, он располагался в середине наступающего войска, так что связь со всем полком была если и не гарантирована, то по крайней мере, работала настолько устойчиво, насколько это вообще было возможно. Половина полка всё ещё оставалась в проходе позади, а ведущие подразделения снова снижали темп. Рогге грохнул кулаком по крыше башни, сморщился от боли, затем спустился вниз. Внутри танка было шумно от рёва двигателей и вибрирующего металла, но здесь было проще, чем снаружи, расслышать звуки в ушной вокс-бусине. Он уже приготовился рявкнуть, чтобы на линию позвали Керенца, но тут капитан сам обратился к нему.

— Полковник, — сказал Керенц, — мы только что наткнулись на ответвляющуюся дорогу, уходящую глубже в горы.

— Насколько широкую?

— Достаточно для трёх машин, может быть, четырёх.

— Признаки активности?

— Нет, сэр. Но проход делает резкий поворот. Мы не можем видеть очень далеко по его ходу.

Рогге заколебался, разрываясь между двумя необходимостями. Он не сможет защищать тыл армейской группировки, если её не нагонит, но он также не выполнит свой долг, если проигнорирует проход. Задержаться, чтобы проследовать тем путём, и Император знает, насколько долго...

— Заглушить все двигатели, — приказал он. — Мне нужна полная тишина.

Танковая колонна встала, двигатели выключились, выкашляв дым. Менее чем через минуту весь полк погрузился в неподвижность, и единственным звуком было пощёлкивание остывающего металла.

— Керенц, — передал Рогге по воксу, — мне нужен полный скан ауспиком, и я хочу, чтобы ты слушал. Если на той дороге есть зеленокожие, мы должны их услышать.

— Сэр, при всём уважении, ветер и атмосферные условия...

— Это мои приказы, капитан. Выполнять.

Рогге ждал, рисуя в воображении войну, которую он пропускал, и желая, чтобы орки обладали благоразумием и оказались не здесь, а вместе с остальными своими товарищами. Чем больше он об этом думал, тем сильнее сознавал, что понапрасну теряет время. Даже если там и сидело в засаде несколько этих зверюг, чего они могут надеяться достичь? Подавляющая масса их армии драпала сломя голову.

— Никаких показаний, никаких звуков, полковник. Но... — доложил назад Керенц.

— Хорошо.

Никаких орков. А даже если они там и были, то у них хватало мозгов не двигаться с места. И даже если, если они окажутся идиотами и нападут, они не смогут составить угрозу. Такое было просто-напросто невозможно. Решение было лёгким. Единственным, которое можно было принять.

— Двигаться дальше, — сказал он. — Полная скорость.

Рискованно в ночное время, но путь был чист, скалистые лощины беспрепятственно выводили их прямо к остальной войне.

Жуткая тишина остановленного полка взорвалась жаждущим битвы рёвом сотни танков. Звук отражался эхом от окружающих скальных стен, перерастая в могучую какофонию. Сыны Аумета устремились вперёд. Рогге снова выбрался наверх через люк. Он сел позади тяжёлого стаббера, который был установлен на башне, и начал смотреть на проплывающий мимо скалистый пейзаж. Он увидел тот прогал — справа, в северном утёсе. Когда он проезжал мимо, то почувствовал, как у него засосало под ложечкой, совсем чуть-чуть. Этот проход уводил в безжизненную багряную ночь Голгофы, и после первых нескольких сотен метров он погружался во мрак. Рогге таращился в него с ощущением праведной уверенности. Он сделал правильный и единственно возможный выбор.

И всё же, когда прогал остался позади, он обернулся и продолжал наблюдать за ним, пока тот не исчез из виду. Он так и ехал лицом назад, пока не рассудил, что последние машины полка прошли ущелье. Тогда он снова развернулся, чтобы с надеждой смотреть вперёд и желать, чтобы движение бронированных машин можно было ускорить силой одних лишь ожиданий. Мне следует связаться с Ярриком, подумал он. Надо дать ему знать, что мы подходим.

Вокс взорвался. Доклады и проклятия хлынули по вокс-бусине таким потоком, что смысл потерялся, рассыпавшись на осколки паники. Рогге стремительно развернулся. В первый момент он не мог увидеть ничего неправильного. За его спиной тянулась колонна танков, уходящая в ночь. Но затем он услышал. Он услышал всю чудовищность своей ошибки. Она звучала как моторизованная лавина, перекрывая ветер и грохот двигателей, стискивая в своей хватке весь полк. Она захлестнула уши Рогге и его рассудок. Она захлестнула его душу. И, колотясь о его грудную клетку, становясь всё ближе и ближе, она предстала перед его глазами. Он увидел лавину металла и зверья, прогрызающую себе путь к голове полковой колонны.

Когда этот кошмар приблизился, весь этот шум обрёл смысл. Неистовство ксеносов, оружия и машин звучало ужасающе похоже на хохот.

 

ГЛАВА II

Растоптанные

1. Рогге

Войско, которое вынеслось из прохода на Ауметский полк, не было простым засадным отрядом. Эта было полчище, о котором Рогге прежде не мог бы и помыслить. Он не имел понятия о его общем размере, но возглавлявшие его боевые машины могли состоять на службе только у полноценной армии. Распихивая в стороны своих меньших сородичей, давя любого из своей собственной пехоты, кто не проявлял достаточно проворства, шли сверхтяжёлые танки. Боевые крепости. Они не уступали размерами «Гибельным Клинкам», но были извращёнными, вульгарными монстрами. Они щетинились вспомогательными орудиями и к тому же были украшены вереницами труб, изрыгающих жирный чёрный дым, словно мануфакторумы, превратившиеся в катящихся вперёд предвестников гибели.

За боевыми крепостями неуклюже ступали ещё худшие чудовища. Топталки. Рогге слышал это наименование достаточно часто, и каждый раз оно вызывало у него смех. Ему доводилось видеть гололитические изображения этих агрегатов, и тогда он тоже потешался над их грубым дизайном: неряшливое перекрытие металлических листов, сляпанных в чудовищную юбку; чрезмерное нагромождение вооружения; жалкие в своей дикости потуги на искусство, которые придавали этим творениям рогатые обличья божеств зеленокожих.

Сейчас ему было не до смеха. Хотя топталки и были меньше гаргантов, на машины, имевшие по-настоящему титанический размер, ему довелось взглянуть лишь издалека. Топталки же были близко. Они были здесь. А Титанов не было видно нигде.

Зелёный поток с лязгом и рёвом нёсся к Рогге, а перед ним мчалась психическая волна орочьего присутствия. Она была сокрушительной. Она как будто выключила Рогге. По его конечностями забегали мурашки, затем они отнялись от анестезирующего ужаса. Его сознание словно бы выплыло из головы. Он наблюдал за своей реакцией с остолбенелой отстранённостью. Отвисшая челюсть. Выпученные глаза. Руки безвольно свисают по блокам. Он стал марионеткой с обрезанными нитями, и мог лишь наблюдать, как волна зеленокожих накрывает его войска. Ночь сотрясалась в могучем, долбящем ритме уничтожения.

Ещё был другой шум, гораздо тише, но отчего-то сильнее действующий на нервы. Рогге осознал, что он доносится из его ушной бусины. Вокс-сеть исходила криком. Приказы к отступлению шли вразрез с командами контратаковать. Он снова и снова слышал своё имя в передачах, которые сначала были вопросительными, потом — умоляющими, затем — проклинающими. Он несколько раз моргнул, восстанавливая самоконтроль. Он стряхнул с себя оцепенение.

— Все подразделения, — начал он. Он выискал в себе сталь и решимость, которые требовались его голосу. Решения, в котором он сам нуждался даже ещё сильнее, ему найти не удалось.

— Все подразделения, — снова произнёс он с такой силой, что приказ всенепременнейше должен был воспоследовать.

Он увидел, что три танка пытаются дать согласованный отпор ближайшей топталке. Это были "Искоренение", "Последний Колокол" и "Преддверие Тишины". Он хорошо знал их экипажи. Все они были гораздо опытнее его самого. Когда-то его раздражало их недовольство тем, что он ими командует. Сейчас он благословлял их инициативность. Они по-прежнему двигались прочь от орочьих войск, но уже развернули башни назад. Они выстрелили в такой быстрой последовательности, что снаряды словно бы нанесли единый удар по машине зеленокожих. Топталка качнулась назад, отступая на один шаг. Её фронтальная броня покрылась  вмятинами. Затем она снова двинулась вперёд, сотрясая землю своими шагами. Её левая рука представляла собой пушку, и сейчас она высказала ярость топталки. Снаряд пробил "Последний Колокол" сверху. Он детонировал внутри, затем последовал второй, ещё более мощный взрыв раскалившегося топлива и боеприпасов. Танк разнесло на части.

Одновременно с выстрелом из пушки топталка с размаху ударила своей правой рукой по "Искоренению". Та кончалась цепным кулаком, который превосходил по размеру космического десантника. Он начал вспарывать борт «Лемана Русса». Ночь разодрал визг металла, режущего металл. Рогге смотрел в ужасе, эти картины войны стали слишком большой нагрузкой для его чувств, затормозив его реакции до черепашьего шага. Топталка забивала "Искоренение", как если бы танк был живым существом. Он содрогался и брыкался, словно от боли. Затем цепной кулак добрался до плоти внутри. К многоголосию терзаемого металла присоединились крики людей. Из машины брызнула кровь.

Топталке не пришлось возиться с третьим «Леманом Руссом». Нёсшаяся на всех парах боевая крепость успела врезаться в него с такой силой, что опрокинула "Преддверие Тишины" на бок. Покалеченный танк покрыла толпа пеших врагов. Они без толку долбили по его броне, пока не явился орк с бронебойной ракетой.

— Все подразделения, — снова произнёс Рогге. Его глотка пересохла. Он говорил шёпотом. — Все подразделения... — он замолк. Ему нечего было сказать.

Это не имело значения. Говорить действительно было нечего. Орда орков катилась через полк, сминая, уничтожая, как будто удары наносили сами Ишаворские Горы. Рогге вытянул из уха вокс-бусину, глуша крики и требования. Противодействие оркам быстро оформилось на уровне рот, но ему недоставало согласованности. Эти роты были как камни перед лицом цунами. Они не могли остановить поток. Им просто-напросто удавалось прожить чуточку дольше.

Ураганная волна добралась до Рогге. Он отрешённо сознавал, что его экипаж стреляет из орудия "Обрекающего Гласа". Ему было всё равно. Когда над ним нависло шаркающее двадцатиметровое чудовище, ему была ниспослана крохотная милость: он был в таком ступоре, что даже не ощущал стыда.

2. Яррик

Наше наступление замедлилось. Я тешился верой в то, что мы загнали зеленокожих в угол и что развязка уже маячит на горизонте, меньше одной минуты. Затем поток вокс-сообщений от полка Рогге превратился в хаос. И после этого мы встали.

Вокс-модуль содрогался от статики и какофонии. Сообщения, каждое ещё срочнее, чем все прочие, смазывались в сплошной белый шум. Я позволил Дитхельму делать его работу. В моей груди нарастала тошнотворная уверенность. Отобрать донесения передовых полков не составило труда. Орки прекратили бегство. В тот самый миг, когда на дальнем конце линии связи с Рогге вокс пошёл в разнос, орки развернулись и бросились назад, на нас.

Полковник Синбёрн, который командовал 52м полком с Мортис, попытался говорить обнадёживающе.

— Они решили напоследок встать насмерть, комиссар, — сказал он по воксу. — Они в отчаянии. Они знают, что это конец.

— Разве? — спросил я. Мне требовалась правда, а не фантазии.

— Они задают нам трёпку, — признал он, — однако...

Я оборвал его:

— Прислушайтесь к врагу, полковник. Что вы слышите?

Он вернулся на связь через несколько секунд с тем самым ответом, которого я ожидал и которого страшился.

— Они хохочут, — сообщил он.

Выяснение ситуации у нас в тылу заняло больше времени.

— Полковник Рогге не отвечает, сэр, — доложил Дитхельм.

Уже само это сказало мне, что дела там пошли наперекосяк. Но мне нужно было знать почему, и мне нужно было знать как.

— Тогда найди мне того, кто отвечает.

Дитхельм это сделал. Он прекрасно справлялся, а в 23м Ауметском хватало офицеров, которые знали свой священный долг. Многие из них погибли, пока рассказывали нам, что произошло. Их передачи были фрагментами трагедии.

— ... не знаем, отступаем мы или контра...

— ... многочисленные топталки и боевые крепости, мы не можем...

— Кто командует? Кто командует?

— Ничего не осталось! Трон побери этого ублюдка! Я скормлю ему его...

Я не отрывал глаз от картографического стола, слушая, как Дитхельм оглашает свежие порции информации. Как гололитическое изображение приобретает объём и наращивает разрешение, так и в моём уме складывалась картина. Я ощутил, как мои губы ощериваются в гримасу, когда осознал, как ужасно мы заблуждались. Войско, которое сейчас рвало в клочья Ауметские танки, было армией как минимум такого же размера, что и преследуемая нами. Траке удалось утаить от нас эту вторую группировку, скрытно размещённую в горах. Мы вляпались в одну из величайших засад в истории Империума. Несмотря на все мои поучения, несмотря на то, что уж я-то знал, что к чему, я недооценил Траку. И снова этот орк переиграл, пере-думал нас, людей.

Мы были пойманы в клещи. Долина, по которой сейчас наступала основная масса наших войск, была длинной и широкой, но всё-таки это была долина, и орки атаковали нас с обеих её концов. Даже в предгорьях Ишавора рельеф был достаточно высоким, чтобы мы не могли через него перевалить. Мы были заперты со всех сторон. Трака сделал со мной именно то, что, как я думал, я готовлю ему.

У нас оставался шанс, только если передовые подразделения смогут немедленно завершить войну. Судя по всем признакам, с той же вероятностью у меня могла бы вырасти новая правая рука, но я всё-таки обратился к Синбёрну:

— Полковник, у вас есть хоть какая-то надежда, что вы сумеете убить Газгкулла Траку в течение следующих нескольких минут?

— С благословения Императора, как знать, что мы сможем...

— Вы хотя бы представляете, где он?

— Нет, — признался Синбёрн.

Я мог слышать, насколько он был разочарован. Он был удручён мыслью, что придётся сдаться в такой близости от цели. Но реальность была такова: всё это время мы не преследовали Траку. Это он завлекал нас. И если только Синбёрн не держал этого орка под прицелом дюжины танков, сегодня нам его не победить.

— Выходите из боя, полковник, — сказал я.

— Комиссар, — начал он.

— Вы нужны нам здесь.

Ответа не воспоследовало. В ухе царапала статика, её беспорядочный звук складывался в безотрадную правду. Я велел Дитхельму перебирать каналы, пока тот не нашёл мне капитана танковой роты. Это был капитан Хэнтлин, и его машиной был «Гибельный Клинок» "Устрашающее Величие".

— Капитан, — произнёс я, — теперь вы командуете бронетанковым полком.

И я отдал ему приказы, которые любой солдат хочет услышать в последнюю очередь.

Выбора не было. Двигаться вперёд было самоубийством: цепочка долин вела только в тупик, в конечную точку, где, как нам думалось, мы загнали орков в угол. Нам нужно было отходить назад, и мы должны были пробить себе дорогу через вторую армию. Это не было вопросом надежды — одной лишь необходимости.

Тогда соберём наши силы. К этому моменту Дитхельм держал на вокс-линии всех полковых командиров.

— Это не отступление с боем, — сказал я им. — Вы должны вернуться как можно быстрее и приготовиться снова вступить в бой в тылу.

С «Гибельными Клинками» у нас ещё может быть шанс — не на победу, а на успешное отступление.

Может.

Мы начали убийственную процедуру изменения направления целой армии на диаметрально противоположное. Тысячи, тысячи и тысячи бойцов и машин, море военной мощи, которое на открытой равнине протянулось бы до самого горизонта, — сейчас они должны были застопорить всё движение и развернуться туда, откуда пришли. Идеальность дисциплины удерживала беспорядок на минимальном уровне. Неумолимая реальность подразумевала, что нам всё ещё придётся как следует покрутиться. Хуже всего дело обстояло с машинами. «Леманы Руссы» и «Мантикоры», «Химеры» и «Василиски» — у всех них имелись минимальные круги разворота и было мало места, чтобы их сделать. Даже с учётом приоритета, предоставленного штабной «Химере», её переориентация заняла у нас целую минуту. Там, где прежде мощь Империума текла по Голгофе, словно ревущий поток, сейчас не осталось ничего, кроме завихрений тёмной патоки.

Я знал, что мой приказ стал смертным приговором для бессчётных верных Гвардейцев, поскольку зеленокожие вовсю пользовались своим преимуществом. Я снова пожелал оказаться на передовой. Прежде я хотел быть свидетелем того, как Траке придёт конец. Сейчас я бы разделил страшный миг отступления с бойцами, которые отдали всё ради этого дела. Это то, что я был им должен.

Однако Империуму я был должен ещё больше. Как и любой человек на этом свете. Тем паче, что в данный момент моё самопожертвование не послужит никакой цели. Я не преуспею в выполнении своего долга служения Императору. Так что этот романтический жест будет не чем иным, как изменой.

Мы действовали дисциплинированно, но медленно. Орки же — скоростные создания. Само понятие дисциплины едва укладывается у них в голове. Замедлить их наступление было нечем, кроме месива из человеческой крови под их ногами. И, стало быть, это произошло. Бронетанковый полк ещё не достиг новой линии фронта, а остальная армия даже не начинала маршировать в новом направлении, как на нас обрушились атакующие орки. К этому времени я уже снова выбрался наверх через люк «Химеры», и хотя я находился в километрах от места, где началось столкновение армий, я его услышал. И почувствовал тоже: они сшиблись с такой силой, что завибрировало всё дно долины.

Мы двинулись вперёд, и мы шагали прямо в пасть мясорубки. Но сейчас выбор был: идти вперёд и умереть, или ждать и умереть. Мы шли вперёд, следуя единственной дорогой чести и дорогой нашей единственной надежды.

Надежды, которая отправляла нас через боевые крепости и топталки. Мне пришлось сдерживать горький смешок.

— Если мы найдём полковника Рогге, —  произнёс  потрескивающий голос Ланнера в моей ушной бусине, — пожалуйста, предоставьте мне привилегию убить его моими собственными руками.

— Эта честь будет принадлежать мне, — отрезал я. Чтобы сражаться с бронетехникой, нам требовались танки, а мы уже потеряли полк, который, на самый худой конец, должен был сдерживать орков до подхода «Гибельных Клинков». Мотострелковые же войска были ничем в сравнении с тем, что спустил с цепи Трака.

И всё-таки мы держали путь на бойню, набирая скорость. Через какие-то минуты я увидел очертания нашей погибели. Над нашими войсками высились топталки. Титаны разнесли бы этих уродин обратно на составлявший их металлолом, но наши богомашины по-прежнему были далеко, по-прежнему были блокированы в непоколебимой патовой ситуации. Здесь же топталки были царицами поля боя. Это были рогатые тварюги с торчавшими из плеч трубами, из которых валил дым. Через неравные промежутки времени они поочерёдно сотрясали долину оглушительным звуком, в котором было что-то от воя, рёва топки и беснующегося гудка одновременно. Всякий раз, когда топталка ревела, толпища пеших бойцов подхватывали этот клич и бросались на нас с обновлённым боевым пылом.

Моя «Химера» добралась до точки, где начинался совершеннейший хаос. О гусеницы машины заплескался зелёный поток. Я занял место за стаббером на башне. Стрелком я был неуклюжим, только с одной рукой, но с пристяжными ремнями, надёжно удерживающими меня при орудии, оно поворачивалось вместе со мной, а промахнуться было невозможно. Я нажал на спуск и начал скашивать несущихся в атаку тварей. Моё тело сотрясалось с каждым выпущенным снарядом, быстро нагревающийся стаббер жёг мою руку, в ноздри била едкая вонь фицелинового дыма, и всё это была хорошая боль, честная боль, очищающие страдания войны, означающие смерть моих врагов. Краем глаза я заметил орочьего босса, который бросился на «Химеру» сбоку и сиганул наверх. Быстрый рывок вправо, и я его располовиню. Но внезапно этого показалось недостаточно. Я просто вибрировал от ненависти к Рогге, к самому себе, к оркам. Инопланетная мразь упивалась своим триумфом, и будь я проклят, если не заставлю их помучиться. Так что я позволил боссу приземлиться на «Химеру». Пока он делал шаг к башне, я успел отстегнуться от ремней. Затем я выпрыгнул из люка и тоже встал наверху, чтобы меня было видно как можно лучше. Я поднял свою правую руку, потрясая боевыми когтями, которые принадлежали мне со времён Улья Гадес.

— Ты осмеливаешься? — выкрикнул я. — Ты знаешь, кто я такой?

Я был Ярриком, который заставил орков бежать из Гадеса. Я был Ярриком, который убивал дурным глазом. Так я и сделал.

Рубиновый лазер из моего злого глаза выстрелил вверх, пронзая орка через его раззявленную пасть и снося верхушку его головы. Челюсть твари отвисла в выражении идиотского удивления, а тело грузно крутнулось, перед тем как свалиться с «Химеры». Я перевёл свой взгляд на орков внизу. Они поняли, кто я такой, и замялись. Ланнер погнал «Химеру» сквозь эту их нерешительность, давя зеленокожих в кашу под нашими гусеницами. Я снова взялся за стаббер, а наводчик, боец по фамилии Кобен, принялся стрелять из пушки. Мы пробивали себе путь огнём. Мы прокладывали дорогу, ведущую нас на верную смерть.

Но я не принял бы такого заключения. Как и мой экипаж. Как и любой из шедших с нами бойцов. Мы не космодесантники. Поодиночке мы ничто. Все вместе мы — воля Императора, а воля Его не признаёт никаких преград. Мы смели бы орков, стоящих на нашем пути.

Это если бы одной воли было достаточно.

Мы приблизились к месту, где толчея битвы достигала своего апогея, и она раздалась, охватывая нас. Меня окружал не просто зелёный поток, а вздымающееся бурное половодье самой войны. В этом вихрящемся водовороте организация рушилась, уступая место беспорядочному, случайному, импровизированному, хаотичному и — да — иногда предопределённому. Но этот хаос водоворота не означал, что надо отказаться от планирования. Я заглядывал вперёд, на действительность в лице гигантских боевых машин орков, и выискивал стратегическое решение, поскольку, клянусь Троном, я его найду.

И я увидел. Выход из долины, тот путь, которым мы должны были следовать, лежал к востоку. Дорога была блокирована топталкой, которая вышагивала с отставанием от остальных. Между ней и «Химерой» находилась рота самоходок «Василиск». Их пушки, «Сотрясатели», возможно, пробьют броню топталки. Но «Василиски» не были танками. Их собственная броня не была рассчитана на то, чтобы сражаться на передовой, и у них был открытый верх. Я видел, как их экипажи маневрируют, пытаясь вывести их на огневые позиции, как они опускают пушки, чтобы вести стрельбу на разрушение на короткой дистанции, и как орки наносят им жестокий урон, прежде чем они успевают стать угрозой. Воздух был наводнён ракетами. Несколько машин уже превратились в горящие обломки. Экипажи множества других крошили в капусту.

— Гони к «Василискам», — велел я Ланнеру.

— Всем в пределах досягаемости, — заговорил я по каналам связи с полками, — защищать артиллерийские расчёты. Дайте им шанс спасти нас всех.

Пехота и «Химеры» стеклись к «Василискам». Бойцы, пренебрегая собственной безопасностью, отстреливали орков, карабкающихся на головы орудийным расчётам. Но зеленокожих было столько, что и не перечесть, а тут ещё в схватку вломилась орочья боевая фура, которая могла похвастаться пушечным вооружением. За время, понадобившееся нашим машинам для выхода на дистанцию стрельбы, артиллерийская рота была истреблена почти полностью. Самоходки, в том числе и фура, стали перекорёженными металлическими тушами. Стволы орудий, бесполезные и немые, тянулись к слепым небесам. Впереди нас дрались с орками бойцы одного из последних «Василисков». Зеленокожим не составит труда покончить с ним за какие-то секунды.

Кобен выстрелил. Главное орудие «Химеры» не шло ни в никакое сравнение с пушкой «Лемана Русса», но у него всё-таки имелась взрывная мощь, и выстрел нёс в себе колоссальный риск. Он мог доделать за орков их работу. Но точность, с которой наводчик уложил снаряд, продемонстрировала, что риска, в конечном счёте, не существовало вовсе. В считанных метрах позади «Василиска» взметнулся фонтан искромсанных зеленокожих тел. Те орки, что оказались чуть дальше пределов зоны поражения, зашатались, оглушённые взрывом. Артиллерийский расчёт отбросил осаждавших их врагов назад. Стабберные очереди и лазерные выстрелы начали полосовать со всех сторон, врезаясь ещё глубже в атакующую массу орков. Затем «Василиск» навёл своё орудие на топталку.

Выстрел прозвучал оглушительно. Отдача была такой, словно по земле ударил великан, так что «Василиск» отлетел назад на несколько метров. Снаряд предназначался для разрушения бункеров, но даже при этом в противостоянии с противником такого рода мы нуждались в чём-то очень близком к чуду. И мы его получили. Этот снаряд направляла рука Императора. Он ударил в топталку, и мне пришлось сощуриться, когда ночь опалило днём. Над полем боя словно бы извергся вулкан, распустившись гигантским огненным цветком. Верхняя половина топталки исчезла. Дождём просыпались куски металла и некоторое количество мясных ошмётков. Я призвал к согласованному броску в созданную нами брешь. Этот приказ вряд ли был необходимым. Победный миг привлёк к себе все глаза и сердца. Бойцы с Армагеддона, Мордиана и Ай Мортис испустили рёв надежды и веры, перекрывший исступлённое завывание орков. Со всей силой отчаяния и обновлённой решимости мы пробились вперёд, тесня армию орков, превосходящую нас числом. Мы пробились через них. Передовые силы пехоты достигли устья долины.

И налетели прямо на боевую крепость.

Явление орочьего сверхтяжа несло в себе все черты гротескного стиля этой расы. Он вынесся из прохода стремительнее, чем полагалось двигаться любому танку, как будто в него был встроен двигатель космического корабля. Его передняя часть и в самом деле взлетела в воздух, когда он достиг верхней точки небольшого подъёма, и не опускалась обратно, пока крепость не промчалась ещё несколько десятков метров. Люди исчезали под ней и их размазывало по грубым зубцам её фронтальной брони. Я обнаружил, что таращусь прямо в зев её необъятного башенного орудия. По сравнению с ним пушка «Василиска» казалось просто малюткой. Это орудие дало нам орочий ответ на наш удар.

Снова наступил день, на этот раз гораздо ближе. Я находился в его сердце, а грохот пушки был настолько мощным, словно он раздался внутри моей головы. Взрывная волна ударила так, словно воздух превратился в гранит. Я летел. Мир крутился. В голове не было ни единой мысли. Всё окружающее состояло лишь из пламени, ветра и града ударов. Я врезался в землю с такой силой, словно свалился вниз из самого космоса.

 

ГЛАВА III

Горделивость

1. Яррик

Боль была точно от миллиона зазубренных осколков. Я втянул воздух, вдыхая в себя обжигающий жар и пыль, и осколки раскалились докрасна. "Встать, — сказал я себе. — Это ерунда. Ты знавал вещи и похуже. Ты же не позволишь какой-то щекотке помешать тебе выполнять твой долг. Теперь вставай!"

Я поднялся на свои шатающиеся ноги, глядя вприщур на окружавший меня хаос. Выстрел боевой крепости вырвал центральную часть «Химеры» и опрокинул машину вверх тормашками, выбросив меня из неё.  «Химера» лежала на своей крыше, в её бортах зияли пылающие дыры, фронтальная броня была покорёжена и разодрана, словно какая-то жесть. «Василиск» исчез. На его месте сейчас раскинулся парк скульптуры, почерневшей и исковерканной. В какую сторону ни глянь, везде угасало пламя. На земле лежали тела людей и орков, обгорелые, размозжённые и растерзанные. В воздухе по-прежнему висел шум битвы, но в этом месте, в радиусе порядка сотни метров, царило затишье. Это был покой убитых, безмолвие выжженной земли. Боевая крепость остановилась, когда делала свой выстрел. Её орудийная башня поворачивалась в поисках новой поживы, но здесь и сейчас в наличии были лишь крошечные фигурки наподобие меня, снующие вокруг. Ничего интересного. Гигантский танк загрохотал двигателем, переключая своё внимание на свежие арены убийств.

Я поспешил к «Химере», пробираясь через пылающий ад. В ней уже нечего спасать, кроме жизней, да и тех, по всей вероятности, не сохранить ни одной, но я должен был попытаться. В данный момент сфера моих обязанностей скукожилась до считанных метров вокруг меня. Это было всё, куда я мог добраться, возможно вместе с — помилосердствуй, Трон! — некоторыми из бойцов, сражавшихся рядом со мной. Приблизившись к останкам машины, я увидел Ланнера, который выдирался из дыры во фронтальной броне. Я бросился к нему и вытянул его наружу. Ему обожгло правую половину лица, и на нём была дюжина кровоточащих ран, но обошлось без переломов. Он сделал несколько шагов прочь от «Химеры», я же снова повернулся к ней.

Он меня остановил.

— Больше никого не осталось, комиссар, — сказал он.

Я развернулся к нему лицом.

— Ложись! — проорал я.

Ланнер рухнул плашмя. Несущийся в атаку орк махнул массивным цепным топором, промазал и проскочил мимо. Набранный импульс вынес мерзостного ксеноса ко мне. Я ткнул ему в морду своими силовыми когтями. Я пробил ему череп насквозь.

Труп упал, и я увидел позади него боевую крепость. Она не уехала. Она направлялась к нам с орудием наготове. Помнится, я ещё кисло удивился, с чего это нас сочли достойными убийства. Возможно, экипаж меня опознал и решил таким образом отдать мне абсурдную почесть.

Из башни крепости шарахнул огонь. Но не потому, что она выстрелила. В неё ударил крупнокалиберный бронебойный снаряд. Из люка танка вырвалось пламя, и его орудие неожиданно перекрутилось. Я стремительно развернулся назад. Сквозь стену пламени прорвалось что-то столь же громадное, как орочий танк. Одни только его гусеницы имели высоту в человеческий рост. Это было пятно тени, созданное из стали. Это была смерть.

"Горделивость" выстрелила ещё раз, зацепив бок боевой крепости и прорвав в её броне зияющую дыру. Орочий танк медленно остановился. Как ни трудно в это поверить, но его башня развернулась, нацеливая своё перекрученное орудие на «Гибельный Клинок». Даже орки не настолько глупы, чтобы попытаться выстрелить, подумал я, в тот же самый миг осознавая, что им легко могло хватить на это упрямства. Я бросился на землю рядом с Ланнером.

Мне не раз и не два доводилось видеть орочью технику, функционировавшую лишь по причине безраздельной веры зеленокожих в то, что она будет работать. Но даже их безумная уверенность не могла преодолеть физическую реальность на таком фундаментальном уровне. Я услышал приглушённый "тудух", и вся боевая крепость сотряслась от силы взрыва, который направило назад внутрь танка. За этим последовали ещё два титанических сотрясения, когда рванули сначала боеприпасы, а затем двигатель. Воздушная ударная волна от уничтожения сверхтяжа вколотила нас в красный грунт.

Затем мы поднялись и стояли, отплёвываясь, пока в наших ушах не затих звон, а наше зрение не восстановилось после вспышки. "Горделивость" уже остановилась. Она открыла нам люк, пока мы карабкались наверх. По ходу нашего подъёма я заметил на «Гибельном Клинке» несколько боевых ранений. Броня была выщерблена и опалена, и была пробита по крайней мере в одном месте. Раны имелись и внутри. Орочий снаряд пробил шкуру "Горделивости" и, к счастью, улетел прямо через другой борт без взрыва. Но он убил водителя, и командиру танка, сержанту Хануссену, пришлось взять управление на себя. Он с явным облегчением уступил его Ланнеру, который устроился на его сиденье с влюблённым видом.

Я развернулся к Хануссену:

— Как там наша связь?

— Нестабильная, комиссар, но работает. Я уже разослал весточку, что вы живы.

Когда я кивнул ему, предлагая продолжать, он сказал:

— Против нас ещё как минимум три топталки и столько же боевых крепостей. Некоторые уже в долине, а некоторые ещё идут по проходу.

Я крякнул.

— Мы не можем сражаться с ними там. Слишком тесно. Нам придётся дождаться, пока все основные источники угрозы достигнут долины, и тогда делать попытку прорыва. Как там дела у других «Гибельных Клинков»? — сказал я.

— "Последний Рассвет" ещё сражается. Остальные мы потеряли.

Я чертыхнулся. "Устрашающее Величие" тоже было потеряно вместе с капитаном Хэнтлином. Руководство полков продолжало обезглавливаться.

— Кто принял командование? — спросил я.

— Я, — ответил Хануссен.

И до сих пор у него это получалось.

— Хорошо.

— Кое-что ещё, комиссар. С вами пытался связаться полковник Хельм. Что-то насчёт орбитальной бомбардировки.

Я нахмурился:

— Во что мы целим?

— Это не мы.

Я схватил вокс. Секунды, которых мы не имели, ускользали прочь. Но я доверился людям, которые вели схватку, пока я сам выяснял более общую ситуацию. При охватывании взглядом более масштабной панорамы войны беда состоит в том, что его никак нельзя от неё отвлечь.

Я слушал статические шумы одного ретранслятора за другим. К счастью, цепочка всё ещё работала, так что я соединился с плато Адрон и заговорил с Хельмом:

— Что происходит, полковник?

— Комиссар, у орков есть космический скиталец.

Мне пришлось сделать усилие, чтобы не закрыть в отчаянии свой глаз. Я сохранял каменное выражение лица. Космический скиталец? Когда мы прибыли в систему, у орков имелось лишь несколько транспортных судов, которые висели над Голгофой на высоком якоре. Мы незамедлительно с ними расправились. У орков не было войск, кроме находившихся на поверхности, то есть никаких подкреплений, никакого снабжения.... Вот только у них было. У Траки был космический скиталец. Одно из этих чудовищных нагромождений уворованных или подобранных после аварии кораблей, прилепленных к центральному астероиду, служило главным источником войск и материально-технического снабжения для нашествия Траки на Армагеддон. Мы его уничтожили, нанеся этим сокрушительный удар по мощи орочьего предводителя.

Какими мы были наивными. Похоже, что такое приключалось с нами всегда, когда дело касалось этого орка.

У него имелся ещё один. То, что у него могло быть две такие базы, являлось леденящим свидетельством того, насколько широко простирались его власть и влияние. А то, что он умудрялся это скрывать до настоящего дня, ударив по нам с ещё одного фронта в наихудший возможный момент, было ещё даже более пугающим признаком не только силы, но и мастерства.

Хельм всё ещё говорил:

— Флот несёт тяжёлый урон, сэр. Мы не располагаем кораблями для сражения с чем-то подобным. Ещё он бомбит поверхность, главным образом те позиции, за которые сражаются войска наших Титанов.

— Какова твоя оценка?

— Сэр, мы проигрываем.

Он ожидал моего ответа, и в его молчании чувствовалась напряжённость. Как правило, так открыто заговорить с комиссаром о поражении было самоубийством, и мне доводилось пристреливать людей за высказывание гораздо менее чётких мнений. Требовалось быть храбрецом, чтобы проявлять честность, так сильно рискуя собой. Но я просил у него правды, и он мне её дал. Хельм доказал, что он порядочный офицер, ещё на Армагеддоне, когда, поставив под удар свою военную карьеру и кое-что поважнее, выступил против идиотских выходок губернатора фон Штраба, которые пахли изменой. Я очень ценил его стремление точно также высказывать мне то, чего я не хотел, но непременно должен был слышать.

В данном случае он сообщил мне то, до чего я уже дошёл логическим путём. Факты были чудовищными в своей простоте. С космическим скитальцем перевес был на стороне Траки, и более того — исход этой войны был предрешён. Под вопросом оставалось только одно: что нам удастся спасти, если такое вообще окажется возможным. Следующие слова, которые я произнес, были горше полыни и заставили помертветь мою душу. Они были тем мучительнее, поскольку окончательная ответственность лежала на мне. Это был мой крестовый поход. Я по-прежнему не сомневался ни в его правильности, ни в его жизненной необходимости. Но это я привёл нас сюда, на Голгофу. Это под моим командованием на нас обрушилось это бедствие. Какую бы роль ни сыграли отдельные офицеры (и я не ломал голову над гробовым молчанием Рогге), это была моя война, и это мне полагалось произнести эти ненавистные слова:

— Я отдаю приказ о немедленной эвакуации. Полковник, заберите сколько сможете людей, техники и прочего имущества и покиньте систему Голгофы. Выполняйте немедленно.

Повисла пауза. В ней содержалась вся тяжесть отчаяния Хельма. Затем он сказал:

— Комиссар, бойцы откажутся улетать без вас.

Я почувствовал себя одновременно и польщённым, и смущённым такой честью, а также разъярённым обещанным неповиновением. Я не был таким идиотом, чтобы разораться или начать угрожать. В данной ситуации требовалось найти решение, а не закатывать сцену.

— За последние несколько минут приземлялись какие-нибудь транспортники?

— Три штуки, — ответил Хельм.

— Тогда я был на борту одного из них. Я руковожу эвакуацией. Я отбываю вместе с нашими героическими войсками. Ясно? — ответа не было, не считая неверящего молчания. — Это ясно? — требовательно спросил я.

— Да, комиссар.

— Поддерживайте эту фикцию так долго, как только сможете. Я сожалею, Теодор, — я приказывал соврать честному человеку. И на этом бедолаге повиснет обязанность поддерживать мою жизнь человека-легенды дольше, чем просуществую я сам. — Император защищает.

— Император...

Раздался мощный всплеск статических помех, переросший в нескончаемую бурю. С базой Адрон больше связи не будет. Мне было слышно, как за бортом "Оплота Горделивости" набирает неистовство буря другого толка.

2. Хельм

Теодор Хельм швырнул вниз вокс-модуль и выбежал из центра связи гарнизона Адрон. Он не знал, означала ли статика, что Яррик был мёртв. Ему не удалось восстановить связь ни с одной из ретрансляторных станций. Не работала вся сеть. Благодаря совместным усилиям электрических бурь Голгофы и её пыли вокс-связь была ограничена ближайшими окрестностями. Плато Адрон было отрезано от остальной армии.

Хельм взобрался по лестнице внешней стены форта. Он посмотрел на север, в направлении Ишаворских гор. Их гряду было бы не разглядеть с такого расстояния, даже если бы на дворе стоял день, но Хельм мог видеть более чем достаточно свидетельств разворачивающейся катастрофы. Перед ним, у основания плато, уже скопилось целое полчище. Это были не ишаворские орки. Они накапливались здесь несколько часов. Транспортники, прибывавшие с космического скитальца, сыпались чёрным градом. Они падали вниз за горизонтом, сразу же за границами досягаемости, чтобы выпустить свой груз, охваченный военной лихорадкой. Таким образом, в войну вступило третье орочье войско, при этом тоже подчиняющееся воле одного-единственного предводителя. Такая сплочённость ужасала. И в этом заключался парадокс: чем катастрофичнее всё шло, тем сильнее становились доказательства правоты Яррика.

Вечный облачный покров бушевал и сверкал, но не вся эта ярость принадлежала природе. В ней присутствовало сияние и грохот приближающихся транспортников, когда они пронзали сплошной слой туч на конечном отрезке своего пути. И ещё огонь: полосы пламени просверкивали наверху, как раны в небе. Бомбардировка пока что щадила плато, но в том направлении, где Титаны сражались со своими орочьими аналогами, изливался мощный смертоносный дождь. Земля едва заметно тряслась от ударов, наносимых в сотнях километров отсюда. Оркам, сеющим смерть с небес, было плевать, если их соплеменников  разносило в пыль. Имело значение лишь уничтожение врага.

Затем ещё были отголоски другой войны — той, которая велась в небесах. Временами это был всего лишь свет. Иногда же обломки оказывались достаточно крупными и не сгорали, а врезались в землю с такой силой, что образовывались кратеры. Хельм мог следить за этой войной лишь посредством случайных обрывочных передач. Он надеялся, что часть этих обломков принадлежала орочьим судам.

Но прямо на его глазах там, на расстоянии, настолько далеко, что его было видно только как одинокий изломанный силуэт, да и то лишь потому, что оно было объято пламенем своей смерти, появилось падающее тело, при взгляде на которое у Хельма кольнуло сердце. Несмотря на всю его разрушенность, полковник всё же узнал очертания корабля, на котором пропутешествовал настолько долго, что он был ему домом не в меньшей мере, чем сам Армагеддон. Не с этого дня. Фрегат "Боронильщик" типа «Огненный Ураган» падал на планету, не увиденный и не оплаканный никем, кроме Хельма. Он исчез в загрязнённой ночи. Гром удара был приглушённым, но он раскатился с зычностью одного-единственного могучего удара похоронного барабана.

Хельм вернул взгляд на орков внизу. Базу Адрон строили с расчётом на выдерживание осад, но ни одна крепость не может заниматься этим вечно, и у них не было причин её отстаивать. Комиссар приказал отбыть всем находящимся здесь. Если они не уйдут в ближайшее время, то уже не сделают этого никогда, и разгром на Голгофе станет полным.

Хельм выругался, отворачиваясь от картины поражения. Спустившись по лестнице, он взвалил на плечи полномочия командующего, которому предстояло надзирать за одним из самых унизительных отступлений этого тысячелетия.

3. Яррик

В безысходности было что-то освобождающее. Я знал, что нам не дожить до рассвета. Как и экипаж "Оплота Горделивости". Нам вдруг не к чему стало рваться, мы лишились цели, которая ускользала бы из наших рук. Нам ничего не оставалось, кроме как умереть с честью. Когда непреложность этого факта впиталась в людские сознания, я увидел улыбки на лицах экипажа танка. Я верю, что у них и в самом деле посветлело на душе.

С того момента я говорил себе это множество раз. Для моей собственной души важно, чтобы это и вправду было так.

Я никогда не чувствовал себя так легко, как в тот момент, когда выбрался наверх из люка "Горделивости" и занял позицию за её ораторской трибуной. У меня не вышло остановить Траку, и это означало, что я не познаю покоя, сходя во тьму могилы. Но несмотря на это, я обрёл новую энергию. По моим жилам растекалось что-то очень сильно смахивавшее на эйфорию. Если смерть уже была рядом, я собирался встретить её со всей яростью, что только дарует мне моя вера, и ликовать от убийства каждого орка, которое я совершу начиная с этой минуты и до моего последнего мига.

— Воины Империума! — воззвал я. Я говорил по воксу, но вместе с приливом энергии мне начинало казаться, что и сам мой голос разносится над полем боя. — Завтра будет днём всех наших дней, поскольку мы, покрытые славой, воссоединимся с Императором у Золотого Трона. Сегодня же — ночь всех наших ночей, ибо сейчас, в эти самые моменты, мы добудем себе ту славу, которая приведёт нас к Трону, — я сделал паузу, когда выстрелы из орочьего стаббера срикошетили от моих когтей. В ответ я встал ещё выше. — Зеленокожие превосходят нас числом. Они смеются оттого, что нам некуда деваться. Они думают, что добились триумфа, — слева от меня раздался мощный взрыв: «Леман Русс» вскрыло множественными ракетными попаданиями. За него отомстила «Адская Гончая», испепелив его убийц. — Покажите им, что они заблуждаются! Покажите им, что им нечего праздновать! Покажите им, что они попали в ловушку на этой планете вместе с врагом, который не уйдёт никогда! Научите их, что такое настоящий триумф! Станьте истинным гневом Голгофы!

Я не мог услышать отклик — по правде говоря, я был не в состоянии расслышать даже собственные выкрики. Но как я мог ощущать призыв в хрипении моей глотки, точно это был рёв первобытного зверя, так я мог чувствовать воодушевление, вспыхнувшее в легионах Императора в ответ на мой клич. Сцепившиеся в схватке, умирающие и убивающие, все они услышали мои слова, и они откликнулись. Несмотря на то, что дно долины очень быстро превращалось в сплошную беспощадную рукопашную монументального масштаба, где полковая сплочённость летела ко всем чертям в столкновении двух громадных военных сил, мы действовали как один человек, атакуя с обновлённым пылом, с сердцами, наполненными песнью, которая была одновременно и прославляющим гимном, и воплем неугасимой ярости.

"Горделивость" скакнула вперёд, и я вздел свои когти, бросая вызов орочьим машинам, чьи туши разрастались впереди в ночи. Нам навстречу на всех парах спешила топталка вместе с ещё одной боевой крепостью. Высверки их и наших орудий выжгли мрак. В тот же самый миг я ощутил рывок: Ланнер резко скорректировал курс "Горделивости". С точки зрения любых обычных стандартов этот манёвр выглядел неспешным, но по меркам «Гибельного Клинка» он был совершён со сверхъестественным проворством, и его как раз хватило, чтобы сбить оркам линию прицела. Их машины развернулись, гораздо более медленно. Отвлёкшись на заманчивую мишень, которую мы собой представляли, они пренебрегли прочими орудиями, нацеленными в их сторону, и были выведены из строя слаженным артиллерийским обстрелом. Я осознал, что, куда ни посмотри, везде происходило согласованное, организованное движение. Наши полки вели перестроение, взяв "Горделивость" за фокусную точку. Наши потери ужасали. Ландшафт был усеян останками людей и машин, но вместе с тем он кишмя кишел армией, которая переформировывалась, выковывая из себя бронированный кулак.

— Комиссар! — позвал меня чей-то голос.

Я посмотрел вниз. Рядом с "Горделивостью" бежал боец Стального Легиона, так близко к её борту, что сделай он один неверный шаг в сторону, и его затянет под гусеницы. Его это не тревожило, но не потому, что он поддался отчаянию. Его поступь была пружинистой.

— Да, боец, — сказал я.

— Снова как в Улье Гадес, верно?

— Ты там был?

— Ага. Зеленокожие впёрлись к нам, чтобы нарваться на очередной сюрприз, так? Собираетесь оторвать Траке бошку, комиссар?

Я раскрыл свои когти.

— Нет, — сказал я. — Я так думаю, что лучше я её раздавлю.

Боец рассмеялся, отсалютовал и убежал прочь.

"Он что, не понимает? — спросил я себя. — Конечно же, он понимает". Это была наша последняя атака, и мы все это знали. Каждый солдат рвался вперёд ради спасения своей души, ради уз товарищества и ради славы Императора Человечества. В адских стробоскопических вспышках стабберных, лазерных и пушечных выстрелов сияющая элегантность мордианских униформ мешалась с армагеддонскими полушинелями и индустриально-серым полевым обмундированием Мортис. И все мы двигались к проходу.

Мы снова вонзились в море орков. Мы пробивались вперёд, всегда вперёд, хотя наступать было некуда, кроме как глубже в ряды врагов.

— Не останавливайся ни в коем случае, — крикнул я вниз Ланнеру. В ответ он повёл «Гибельный Клинок» ещё быстрее, передавив пару десятков орков за раз. Какой-то миг гусеницы буксовали в месиве трупов, затем "Горделивость" с рёвом устремилась дальше. Я защёлкнул свои когти, словно бы вырывая совокупную вражескую гортань. Я послал мысленный вызов Траке. "Вот они мы, — подумал я, кося зеленокожих выстрелами из своего болт-пистолета и своего глаза. — Осмелишься встретиться с нами лицом к лицу? Осмелишься?"

Орки отступали перед нашей яростью. Но лишь до определённого предела. Они сбились в кучу, затем расхрабрились, когда из прохода выросло нечто колоссальное. Это был гаргант высотой в пятьдесят метров, который подошёл с полей сражений с нашими Титанами.

Хануссен, который сидел за главным орудием, осознал, что подразумевало его присутствие.

— Что случилось с Легио? — спросил он по воксу.

— Это не наша забота, капитан, — отрезал я. — Наша забота — то, что случится вон с той поганью. Уничтожить её!

Хануссен навёл пушку и выстрелил.

Если бы гаргант не прибыл прямиком из другой битвы, наш поступок был бы бессмысленным. Но я мог видеть, что он уже получил серьёзные повреждения. Из его шеи валил дым, и по всей длине его фронтальной брони сбегало вниз что-то вроде линии разлома. Наш снаряд ударил в основание его головы. Хануссен, должно быть, зарядил пушку бронебойным. Взрыва не произошло, и какое-то мгновение казалось, что мы потратили наш выстрел впустую. Гаргант сделал ещё один шаг, затем качнулся вперёд. Его голова соскользнула с плеч и понеслась к земле. Гигант накренился ещё сильнее. Затем тяготение взяло верх, и неспешный поклон внезапно перешёл в падение. Чудовище грохнулось на землю, давя сотни орков и распространяя панику далеко за пределы зоны, затронутой его разрушением. Суеверный ужас разбегался и перед "Оплотом Горделивости". Орки могли видеть, кто ехал на танке, свалившем гарганта с одного выстрела, а в том, что касалось меня, они могли поверить во всё, что угодно.

Моё горло разодрал лающий смешок.

Мы неслись к проходу. Мы карали и забивали. Чем многочисленнее орки, тем больше мы убьём. "Горделивость" вопияла своим гласом правосудия, и хотя ею управлял экипаж из храбрых и умелых людей, я ощущал танк как продолжение собственной воли, он был частью моего тела в такой же степени, как злой глаз и силовые когти. "Горделивость" и я были одним целым, железным наконечником копья, которое вспарывало брюхо оркам.

— А вот ещё с кем поиграть, — протянул Ланнер.

Из ночи впереди возникла ещё одна топталка в компании с боевой крепостью. У орков что, был бесконечный запас этих машин? Я выбросил из головы неуместный вопрос. Мы обязаны прорваться к проходу, так что мы должны уничтожить орочьи сверхтяжи. Только и всего.

— Взять их! — выкрикнул я. Я обращался к экипажу «Гибельного Клинка», но увидел, что пехота вокруг нас тоже бросилась на чудовищ. Я подумал, что орки, возможно, даже испытывают некоторую неуверенность. Мне показалось, что психический гнёт, который сопутствовал их присутствию, уменьшился. А почему бы и нет? Мы свалили гарганта одним выстрелом. Мы были неудержимы.

Затем что-то изменилось. В сражение вступил какой-то новый участник. Я не мог видеть, кто или что это было, но атмосфера битвы наполнилась новым, потрескивающим эмоциональным зарядом. Орки снова бросились на нас. Они ударили с обновлённой решимостью, но не только. Их паника испарилась, сменившись восторженным энтузиазмом в самой его безумной фазе. Эти твари смеялись, точно также как это прежде делал я, но с ужасающим упоением. Та радость, с которой они сражались в битве и убивали без разбора, вернулась к ним с лихвой, и их хохот не ослабевал независимо от того, видели ли они кровавый конец человека или орка.

Топталка рванула вперёд. Она на самом деле рванула. Она потопала к "Горделивости", изрыгая пламя и жирные клубы из своих дымовых труб. Дно долины сотрясалось под чудовищными поршнями её стоп. Эта конструкция была не из тех, что могли двигаться быстро, да она этого и не делала, но наступая вперёд, она мощно наращивала скорость.

— Капитан, — произнёс я в вокс.

— Уже на прицеле, комиссар, — ответил Хануссен. Он выстрелил, попав точно в центр топталки. Но на этот раз броня выдержала, и чудовище продолжало наступать. Топталка выпустила ракету, которая ударила во фронтальную часть «Гибельного Клинка». Верх танка окатило огнём, и я нырнул под ораторскую трибуну. Ланнер не сбавил темпа, и "Горделивость" вынеслась из языков пламени навстречу брошенному вызову.

Произошёл ещё один обмен выстрелами, на этот раз — пушка против пушки, и промахнуться было невозможно. Броня громадин прогнулась, но не уступила. А потом уже не оставалось ни пространства, ни времени. Мне казалось, что тотемная морда топталки ревёт. Я так уж точно, моё лицо едва не разорвалось от подстёгиваемого адреналином крика. Махины врезались друг в друга. Последовал такой удар, что планета должна была разлететься на куски. Гусеницы "Горделивости" въехали вверх по обшивке топталки. Шагоход свёл руки, словно бы собираясь заключить танк в свои объятия. По левому борту заскрежетал цепной кулак. Верхушка его клинка крутила зубьями размером с мою кисть прямо над моей головой. Ночь прочертил фонтан искр. Справа от меня пушка топталки целила в упор в место стыка башни и корпуса.

— Газуй! — заорал Хануссен.

Пушка громыхнула. "Горделивость" и руку топталки окутало взрывом. Меня замотало, как камушек в консервной банке, и мои пальцы выпустили ораторскую трибуну. Я соскользнул вниз по всей длине корпуса и свалился на землю. Я ощущал себя насекомым, которое вот-вот растопчут гиганты.

Я посмотрел вверх, одновременно ковыляя в строну. Взрыв отодрал бортовую броню "Горделивости" и раскромсал руку топталки. Металлические лоскуты от обеих боевых машин перепутались друг с другом, и исполинов сковало намертво в их смертельном танце. Гусеницы «Гибельного Клинка» всё ещё крутились, словно пытаясь свалить топталку на землю, но центр тяжести шагохода располагался настолько низко, что опрокинуть его было невозможно. Башня "Горделивости" была перекошена, орудие смотрело в облака. Спонсонные лазпушки и болтеры замолкли.

Со звенящей головой и всё ещё наполовину оглохший от выстрела, я выкрикнул имя Ланнера в свою вокс-бусину.

— Комиссар, — отозвался его голос, хриплый и напряжённый.

— Вы все живы? — я не мог представить, как такое было возможно.

Они и не были.

— Только я, — прохрипел Ланнер. — И снаряд, готовый отправиться в эту пушку.

Орудие «Уничтожитель» торчало из передней части корпуса, и из него мог выстрелить водитель. Его жерло находилось в считанных метрах от топталки. Пальнуть из него будет поступком ещё побезумнее давешнего орочьего выстрела, а защита Ланнера была серьёзно ослаблена. Но я не велел ему остановиться. Я не приказал ему покинуть танк. Я не отберу у сержанта его славу. И я не лишу Империум ещё одной победы, какой бы пирровой она ни была.

— Слава Императору, — сказал я.

— Слава Императору, — вернул он в ответ и выстрелил из пушки.

В тот же самый миг цепной кулак топталки прорвался к боеприпасам "Горделивости".

Ударная волна оторвала меня с земли и швырнула кувырком. Я врезался в стену надвигающегося металла. Всё моё тело было как ватное, как сломанная игрушка. Валясь вниз, я ощутил, как что-то ухватило за подол моей шинели. Меня рвануло к земле, протащило по каменистой поверхности и наконец остановило в мучительном полуоткинутом положении. Меня зацепило за гусеницу боевой крепости. Если бы танк не остановился, меня бы растёрло в компост.

Картина перед моими глазами начала сереть, становясь чёрной по краям. Я заморгал, удерживаясь от потери сознания. Я не мог двигаться, но мог смотреть. Я видел всё. Я увидел, что топталки не стало, но величественная "Горделивость" была смертельно ранена. Она рухнула обратно вниз и затихла. Сейчас это был всего лишь пассивный металл.

Я увидел финал нашей войны. Солдаты сражались героически, но исход был предрешён. Орки просто продолжали переть вперёд, пока нас не сокрушили. Энергия их победного ликования превратила их в неудержимую волну. Затем я наконец-то увидел, что изменилось. Я увидел, что за штуковина вступила в сражение. Она неслась вперёд через вихрящуюся толчею сражающихся, разбрасывая в стороны орков и разнося людей на кровавые ошмётки. Её силуэт был таким массивным, что какой-то бредовый миг мне казалось, что я вижу дредноут Адептус Астартес. Но это не был ни дредноут, ни одна из тех нелепых военизированных жестянок, которые являлись низкопробными орочьими вариантами этих живых мучеников.

Она имела слишком большой размер, чтобы быть чем-то из этих двух.

Это была бронированная фигура, и она была неистовством во плоти. Она продиралась через ночь стремительнее, чем полагалось двигаться чему-либо такому крупному, прыгая от одного скопления сражающихся к другому, стирая гвардейцев с лица земли массивным стаббером в своей левой лапе, сминая их в ничто столь же колоссальными силовым когтями на правой. Каждое её движение, каждый её рёв были выражением ярости, торжества и мессианского пыла. Среди нас объявилось само уничтожение во плоти, жуткое в своём совершенстве.

Газгкулл Маг Урук Трака был здесь.

Он был меньше топталок. Но его присутствие было таким монументальным, что он, казалось, возвышался над самими горами. Угроза, которую он представлял для Империума, изводила меня до самой глубины души, и я изо всех сил пытался освободиться. У меня не было точки опоры. Я был прицеплен намертво. Но у меня всё ещё оставалось одно оружие. То, что я мог увидеть, я мог выцелить и убить.

— ТРАКА! — взвыл я изо всех оставшихся сил.

Этот жест просто обязан был пропасть втуне. Трака не должен был меня услышать. Не в какофонии резни. Но он услышал. Сейчас я понимаю, что это была судьба. Это она распорядилась так, чтобы он обязательно узнал, что я был там. В чернейшие минуты моей жизни мне кажется, что агония Галактики обрела свою нынешнюю законченную форму во многом благодаря пересечению наших с ним путей. Итак, он услышал и потопал ко мне. Узнав меня, он побежал быстрее, оставляя за собой след из лунок. Как и у меня, у него был только один собственный глаз, на котором я и сфокусировал свой бионический. Он приблизился так быстро, что у меня возникли трудности с наведением на цель. Он оказался у меня на мушке, только когда добрался до меня. Я воззрился на него с ненавистью, праведной до самой последней капли.

Прежде чем я успел выстрелить из лазера, он махнул мне в лицо своими силовыми когтями. Он отвесил мне шлепок, не более того. По ощущениям, в меня как будто врезался метеор.

Последнее, что я увидел перед тем, как впасть в беспамятство, была эта непотребная морда, скривлённая от удовольствия.

 

ГЛАВА IV

Колодец

1. Рогге

Его не убили. Вместо этого его прихватили с собой. Его уволокли вместе с другими измочаленными уцелевшими, которых орки предпочли поработить, а не вырезать. Он не сопротивлялся. Не было смысла. Довольно много пленников пыталось. Очень мало кто из них был убит. Вместо этого орки тыкали в них шоковыми шестами и тащили дальше, пока те продолжали дёргаться в конвульсиях. Так что Рогге не предпринимал ничего. Он шёл туда, куда его вели. Он втиснулся в трюм судна для перевозки рабов, настолько переполненный людьми, что там было нечем дышать. Он чувствовал, как улетучиваются последние капли его чести — с каждой секундой, с каждым шагом. Боль от собственной несостоятельности была такой всеобъемлющей, что у него даже не было сил завыть.

Ковыляя из транспортника в ещё больший ад космического скитальца, он чувствовал себя так, словно от него осталось лишь тело, окружающее пустую сердцевину. Такая оцепенелость приносила облегчение.

Это не продлилось долго.

2. Яррик

Я очнулся, ощущая мучительную боль, и тут же испытал искушение впасть в отчаяние. Я был подвешен на цепях, которые свисали с потолка, скрытого во мраке над моей головой. Они были обмотаны вокруг плеч моих рук, удерживая их на расстоянии от моего тела, словно я был распят на кресте. В мои бока, плечи и спину как будто тыкали связками кинжалов. Боль была такой свирепой, что поначалу я не отдавал себе отчёта в том, как меня изувечили. Затем, когда сознание прояснилось, я ощутил потери. Мой злой глаз исчез. Как и мои когти.

Моя правая рука.

Я извернулся в цепях — рыча, обращая боль в ярость. Я огляделся оставшимся у меня глазом, выискивая то, чего меня лишили, и заодно осматривая окрестности. Я находился в большом металлическом помещении. Оно имело около дюжины метров по краю и освещалось неровным светом грязных газоразрядных сфер, размещённых по периметру стен. Единственный выход был запечатан массивной железной дверью. На другом конце помещения находился большой металлический стол в окружении инструментов, стиравших разницу между хирургией и пыткой. Свет был тусклым, но не настолько, чтобы я не смог разглядеть на столе перекрывающиеся кровавые пятна. Пол вокруг него лоснился от омерзительных ошмётков. Смердело густо, как на бойне.

Под моими ногами пола не было. Я болтался высоко над круглым стволом колодца. Он имел примерно два метра в диаметре и зиял чернотой огромных глубин. Из мрака летели вверх отголоски хлюпанья и царапанья.

Меня сторожили три орка. Когда они увидели, что я очнулся, один из них отволок дверь и вышел, вновь с грохотом запечатав помещение. Оставшаяся парочка пристально наблюдала за мной, словно бы предостерегая меня своим ворчанием от попыток что-нибудь предпринять. Трудно было ясно мыслить сквозь пелену боли, но я заметил их настороженность. Я изрядно потрудился, чтобы породить в среде орков грозные легенды о себе. И вот свидетельство своего успеха. Я начал раздумывать, как можно использовать этот факт.

Через считанные минуты дверь с грохотом открылась, как будто её пнул ногой великан. Так оно и было. В помещение размашисто прошагал Трака. Он остановился на краю ямы. Наши головы находились почти на одном уровне, и мы обменялись долгим пристальным взглядом. Морда Траки отражала самую сущность его невежественной расы. Это была монструозность войны в самом варварском её аспекте: чистейший зверь, ещё более отталкивающий из-за густой сетки шрамов. Его кожа была дублёным наслоением ран. Некоторые нанёс ему я, и они были незначительными. Единственным существенным ранением было то, которое едва его не угомонило, но вместо этого, следуя велениям извращённой судьбы, привело к его становлению. Верхушка его черепа была адамантиевой. Я не в состоянии представить, что должно было произойти с мозгом под ней, чтобы превратить этого зеленокожего в провозвестника орочьей победы, но когти, которые прооперировали его разум, были запятнаны кровью миллиардов.

Трака внимательно наблюдал за мной. Он делал это спокойно. Он меня изучал. Я внезапно взмок от пота, не имевшего ничего общего с физическим дискомфортом. Единственное, что может быть хуже, чем оказаться лицом к лицу с беснующимся, завывающим орком, — это очутиться лицом к лицу со спокойным. Простота орочьей тактики послужила залогом такого множества человеческих побед. Они пёрли в атаку, пока не умирали, и это было всё. Но орк, который наблюдал и обучался, планировал и вырабатывал стратегии, орк, который размышлял и держал свои мысли при себе, — не могло быть ничего опаснее этого.

Затем тишина была нарушена, и к моему вечному позору, это сделал я.

— Мразь! — завопил я. — Гнев Императора вышибет тебя в варп вместе со всем твоим проклятым родом!

Моя ненависть разорвала языковые узы, и в следующую секунду я вылаивал в адрес этого чудовища нечленораздельное "Рахххххх!" Он продолжал спокойно наблюдать.

Я не остался слеп к иронии этого момента.

Испустив ещё несколько бессвязных воплей бессильной ярости, я достаточно остыл, чтобы заговорить вновь.

— Я тебя убью, — прошипел я. — Даю тебе это обещание.

Никакой реакции. По-прежнему это нервирующее изучение. Не знаю, что он выискивал, и высмотрел ли он в моём лице то, что ему хотелось, но через бесконечно долгое мгновение он отступил назад. Охранник, тот самый, который прежде отлучался за ним, воспринял это как дозволение заняться мной. Он захохотал и рванул меня за левую руку, чуть не выворотив её из плечевого сустава. Трака метнулся размытым пятном, и вот он уже стоял со стражником, бьющимся в захвате его силовых когтей. Орк жалобно подвывал и молотил ногами по воздуху. Трака держал его над ямой. Его глаза, один настоящий, а второй — бионическое устройство наведения, не отрывались от моего лица. Его пасть растянулась в ухмылке, полной звериного вызова. Затем он выронил охранника.

Орк падал и выл. Акустика колодца превращала его крик в  хоровые му́ки. Звук удара был влажным, и донёсся через долгое время. Вой оборвался.

Трака протянул руку над моей головой и взял цепи в свои силовые когти. Он уже не ухмылялся. Взгляд его глаза был пронзительным, оценивающим. В нём присутствовало и что-то сообщническое, что я отвергал со всей ненавистью моего собственного взгляда. Он едва заметно кивнул. Мне? Мне это мерещилось, нет сомнений. Я взмолился Богу-Императору, чтобы я ошибался. Затем я услышал звучный, подводящий черту лязг сомкнувшихся когтей, и цепи разъединились.

Сила, так ужасно тянувшая за плечи моих рук, исчезла, и вместе со свободой пришло головокружение. Я падал во тьму, проживая свои последние секунды, погружаясь в странный покой. Я ничего не мог предпринять. Мне не с чем и не с кем было бороться. Впервые на своей памяти я был избавлен от всякой ответственности. Только в смерти можно забыть о долге, а мне было ниспослано несколько мгновений, чтобы ощутить освобождённость от него. Я вверил свою душу попечению Императора и обмяк. Я погружался в зловещие звуки. В меня бил завывающий ветер. Я видел лишь мрак и ничего более, и по прошествии первых секунд мне начало казаться, что я не падаю, а лечу.

Мне было больно от незавершённых задач. Я надеялся, что буду прощён. Мне подумалось, что бывали смерти и похуже.

Я имел роскошь нескольких долгих секунд, чтобы поразмыслить над этими вещами. И даже сейчас, в те моменты, когда я валюсь с ног от усталости, я иногда вспоминаю эту крошечную толику отдыха с чем-то вроде ностальгии, пока меня не вразумляет стыд.

В тот день не стыд напомнил мне о долге. То был жестокий, но не смертельный удар моего приземления. Я не врезался в металл. Я ударился о жидкость. Это было так больно, словно я влетел в кирпичную стену. Затем жидкость потянула меня вниз и начала душить. До этого я был обмякшим. Сейчас я бился в нечистой мгле. У меня не было ощущения верха и низа, вообще никакого представления о чём-либо, за исключением вселенской боли и перевешивавшего даже её божественного повеления возобновить мою борьбу.

Моя терзаемая болью грудь требовала, чтобы я глотнул воздуха. Вместо него в мои лёгкие полилась грязь. Я судорожно дёрнулся и пробил поверхность затхлой воды. Я выкашлял тину, попавшую в мои лёгкие, и замолотил руками, продвигаясь вперёд. Мои ноги почти сразу же ударились о дно, оскальзываясь на склизкой груде, которая могла быть камнями, а могла и черепами. Эта куча поднималась наклонно вверх. Я не успел пройти и пару-тройку метров, как выбрался из воды и присел, привалившись к изогнутой слизистой стенке колодца. Делая тяжёлые вдохи и выдохи, когтями раздиравшие мои лёгкие, я развернулся кругом, лицом к тьме.

Я почти поддался чувству полной беспомощности. Я был не один в этом месте. Я слышал, как поблизости плещутся и грызутся друг с другом какие-то туши. Но я не мог ничего видеть, я не имел оружия, и у меня была только одна рука. Я овладел собой и начал ждать. Через минуту мой глаз адаптировался, и я увидел, что фосфоресцирующая плесень на стенах испускает слабый свет. Ствол колодца сбросил меня на одном конце какого-то пространства, смахивавшего на большую пещеру. Она простиралась в глубокий мрак передо мной, с изгибом уходя за пределы видимости. Вдоль стен имелись узкие насыпи. Я чувствовал поверхность стены за своей спиной, и это был пористый камень, не металл. Я осознал, где я должен был очутиться: в нижних пределах космического скитальца.

Тот факт, что я мог дышать, служил ещё одним указанием на чудовищное могущество Траки. Космические скитальцы не были какой-то редкостью в среде орков. Как только Вааагх! достигал критической массы, скитальцы были излюбленным методом транспортировки войны из одной системы в другую. Во многих из них, хотя и не во всех, в качестве сердцевины использовался астероид, вокруг которого монтировалось разномастное скопище кораблей. Конкретно это скалистое ядро имело внутри атмосферу. Её поддержание требовало заботы и усилий далеко за пределами орочьей нормы. Даже здесь, внизу, я мог ощущать присутствие Траки и силу его воли.

Возня, которую я слышал всё это время, закончилась. Послышалось пискливое чириканье, каким-то образом передающее смертельную агонию. Какое-то мгновение стояла тишина. Затем плеск возобновился, становясь всё ближе. Ко мне приближалась чья-то огромная туша, оставляющая за собой волновой клин. Я огляделся, отчаянно выискивая оружие или способ спастись. Стена была сплошной, и на ней не было никаких зацепок для рук. Но прямо справа от меня обнаружилось полузатонувшее тело охранника. Зеленокожий приземлился на этот скалистый отросток, и ему проткнуло шею. Я встал на колени и обыскал труп. Орочий пистолет разлетелся на куски, но клинок этой твари всё ещё оставался в своих ножнах. Он представлял собой массивный секач грубой работы. Это было неудобное оружие для человека, особенно однорукого. Также это был подарок от самого Императора.

И ни от кого другого. Ни от кого.

Я продолжал пригибаться к земле, стискивая клинок, прислушиваясь к приближающемуся хищнику. Плеск перешёл в шлёпанье по мелководью, а затем раздался взрыв царапающего скрежета. Я крутнулся с выставленным оружием. Оно наткнулось на какую-то тень в два раза больше человека и по длине, и по толщине. Клинок ушёл вглубь, попав между хитиновыми пластинами. Зверюга сбила меня своим весом, впечатав в стену. Я потерял опору под ногами и соскользнул вниз. Тварь передвигалась при помощи нескольких дюжин крохотных лапок, и они начали драть меня своими когтями, разрывая в лоскуты остатки моей шинели и запутываясь в них. У моей шеи щёлкали длинные серповидные клыки. Существо пихало свою голову вниз, пытаясь дотянуться до моего горла и ещё глубже насаживаясь на секач. Мою кожу щекотали жвала. Я изо всех сил давил вверх, моя рука тряслась от напряжения. Я рассёк что-то важное, и меня окатило потоком крови и прочих мерзостных жидкостей. Чудовище рухнуло на землю. Я выполз из-под его мёртвого груза. Я изучил тварь, насколько это позволяло слабое освещение. По-видимому, это была какая-то разновидность сквигов — у неё имелись характерные для них шипы на коже и широкие челюсти, однако её длинное сегментированное тело и хитиновый панцирь скорее принадлежали членистоногому. Её хвост кончался прямым жалом длиной в половину моей ноги. Я мог слышать невдалеке других представителей её породы и уже собирался спихнуть тело ногой в воду, когда, подчиняясь внезапному импульсу, отсёк у него жало. Я предоставил труп твари заботам её товарищей и с жалом под мышкой двинулся прочь от исступлённого пиршества.

Я держался стены, которая уходила вверх в ствол колодца. Я удостоверился, что на меня никто не собирается напасть, и затем начал вбивать жало в стену где-то на высоте колена. Камень был податливым, а жало крепким. После считанных ударов его кончик выдолбил дыру глубиной в несколько сантиметров. Я удерживал жало на месте, сжимая его обрубком своей правой руки, и вколачивал его в стену плоской стороной клинка. Я не останавливался, пока не вогнал его в камень чуть больше чем наполовину. Тогда я поднялся и взобрался на жало, держась за стену левой рукой. Ногам на этой опоре было неустойчиво, но само жало казалось надёжным. Я простоял там полные пять минут — гораздо дольше, чем мне придётся, если я попытаюсь провернуть задумку, которая вырисовывалась в моём уме. И, если привалиться к стене, то я вроде бы достаточно уверенно сохранял равновесие, чтобы вбить ещё один шип.

Это можно сделать. Я способен соорудить лесенку, по которой сможет взобраться однорукий человек. Всё, что мне требуется, — это достаточное количество жал.

Я посмотрел вверх, на невидимое устье колодца. Как далеко туда добираться? Сотню метров? Больше? Этого не узнать никак. Я подумал о том, сколько жал мне может понадобиться. Сколько этих чудищ я должен буду убить. На какое нескончаемое время может растянуться моя попытка к бегству.

Как легко я могу умереть по ходу дела.

Я подумал обо всех этих вещах. Затем я сошёл обратно на землю, ещё крепче стиснул клинок и направился в сторону яростного копошения.

* * *

Не знаю, как долго я пробыл там внизу. В нескончаемой ночи и непрестанной борьбе времени не существовало даже в концепции. В этом мирке не существовало цикличности, были лишь промежутки непредсказуемой длины между конвульсиями кровопролития. Для выживания требовалась абсолютная сосредоточенность, и вскоре я уже стал существом, ведомым инстинктом и механической привычкой. Я не мог позволить себе ни единой мысли, могущей меня отвлечь. Ни надежде, ни отчаянию не осталось места. Я сражался, я убивал, я отсекал жала и я сооружал свою лесенку. Проголодавшись, я ел горчащее жирное мясо всё тех же тварей. Оно легко могло меня убить, но у меня не было выбора. Мне повезло. Оно поддерживало меня в живых, а когда рациональное мышление отключилось перед лицом животной потребности, я забыл о такой бессмысленной роскоши, как гадливость.

Я снял пояс с мёртвого охранника. Он был таким гигантским, что мне пришлось его уполовинить. После этого у меня стало куда зачехлить секач, чтобы освободить себе руку.

Я стал самым опасным хищником в этом мирке. Сквигоподобные твари превосходили меня размерами и силой, но они были безмозглыми и неспособными к обучению. Я стал настоящим экспертом по части того, как подлавливать их сзади, вспрыгивать им на головы и всаживать клинок между черепом и первым сегментом панциря, лишая их жизни прежде, чем они успевали воспользоваться своим жалом. Я убивал, убивал и убивал, получал раны снова и снова, но всегда выходил победителем. Мне хотелось бы думать, что это вера была моим козырем в те моменты, когда моя жизнь балансировала на острие ножа. Я едва мог членораздельно выговорить молитву, но знание о защите Императора всегда было со мной, являясь таким же фундаментальным фактом моего существования, как дыхание.

Сон был риском, врагом и ужасающей необходимостью. Я сделал всё возможное, чтобы себя защитить. Я пожертвовал драгоценными жалами, воткнув их в форме глядевшего наружу полукруга, окольцовывавшего низ моей лесенки. Я разбросал за своим грубым забором рыхлые груды панцирных пластин, чтобы меня могло разбудить приближение врага. Я спал некрепко, урывками, вскакивая при малейшем звуке. Иногда там не было никого. Иногда было. Моё тело научилось никогда не засыпать, ограничиваясь дрёмой.

Перевешивая голод, перевешивая боль, изнурение стало тем камнем преткновения, который подтачивал мои силы. Но только в смерти можно забыть о долге. Я не был мёртв. Мой долг был ясен. Я следовал его путём. Я сооружал себе путь — ступеньку за ступенькой, вколачивая по одному жалу за раз, поднимаясь на полметра, затем слезая вниз, чтобы убить ради моего строительного материала. Лесенка росла, и каждый раз мне требовалось всё больше времени, чтобы вскарабкаться наверх и спуститься вниз. Моя задача становилась тем труднее, опаснее и изнурительнее, чем ближе она была к завершению.

Усилия по продолжению начатого требовали такого суженного кругозора, что я чуть было не проглядел тот момент, когда уже мог дотянуться до края колодца.

* * *

Я убил первого стражника одним горизонтальным взмахом секача. Клинок уже не был неудобным оружием ксеноса в моей руке. Это был мой зуб, моё жало и мой коготь. Он вспорол орочью глотку нараспашку. Голова орка запрокинулась. Он забулькал и шатнулся вперёд, затем на шаг назад, окатив меня фонтаном крови. Тварь ещё не успела рухнуть, а я уже атаковал её товарища. Тот глядел на меня выпученными глазами, его челюсть отвисла от непонимания и панической растерянности. Зеленокожий начал реагировать, потянувшись к своему собственному клинку, но уже было слишком поздно. Я вогнал секач вглубь этой пасти. Клинок с хрустом вышел из орочьего загривка. Задыхающийся стражник отшатнулся на заплетающихся ногах. Он хватался за клинок, рассекая себе лапы в попытке вытащить секач из головы. Орк рухнул на колени, клинок залоснился от полившейся по нему тёмной крови. Охраннику удалось ухватить его за рукоять. Он рванул за неё с дурацкой силой и вытянул клинок наружу, убивая себя.

Я проверил стражей на предмет огнестрельного оружия. У них его не было. Я подобрал свой клинок и приблизился к двери. Я прижал к ней ухо, но не смог расслышать ничего на той стороне. Никакой возможности узнать, не предупредили ли предсмертные крики охранников других орков.

Значит, без вариантов. Я зачехлил секач, ухватился за ручку двери и откачнулся назад. Створка открылась с визгливым скрежетом. На той стороне был коридор. Он уходил примерно на двадцать метров и затем открывался в более широкое помещение. Освещение там было ярче, и я страдальчески сощурился, наполовину ослепнув после такого долгого пребывания во тьме. Спереди доносился шум, много шума. Рыки орков, лязг, стоны людей. Звук толпы.

Альтернативы не было. Плана не было. Идти больше было некуда. У меня не имелось ничего, кроме моей воли, моей борьбы и моего Императора.

Придётся обходиться ими.

Обнажив клинок, чей вес было тяжело удерживать одной рукой, я проследовал коридором и вышел на свет. Передо мной раскинулась огромная открытая территория, заполненная клетками. Загоны для рабов. Ожидая меня, словно бы я опоздал к назначенному часу, стояла бригада тюремщиков, держащих в лапах мои новые оковы. Я бросился на них и сумел отсечь кисть одному из них, прежде чем они смогли меня скрутить.

Когда они утаскивали меня в клетку, справа донёсся гортанный хохот. Я знал, кому он принадлежит, и мне было тошно от понимания, что выжив в колодце, я добился лишь того, что развлёк Траку.

"Воля, — сказал я себе, сражаясь с отчаянием. — Борьба. Император".

"Я обойдусь ими".

 

ГЛАВА V

Образ Искупления

1. Рогге

Рогге потребовалась минута, чтобы опознать нового пленника. Как и остальные невольники мужского пола, он зарос косматыми волосами и бородой. Их цвет под коркой грязи был серо-стальным, и это было необычным. Пожилые рабы не выдерживали долго. Как и инвалиды, а у этого не хватало правой руки ниже локтя. Лишь когда Рогге заметил, что у человека вдобавок отсутствует левый глаз, и увидел, чем горит его правый, его наконец-то озарило.

Он испытал искушение отступить глубже в клетку, в анонимность массовых страданий. Но это лишь оттянуло бы неизбежное. И это был не тот путь, которым он сам себе поклялся следовать, если ему выпадет шанс. Так что он прошаркал вперёд.

— Комиссар? — произнёс он.

Ярик обратил на него этот свой взгляд. Он внимательно изучил Рогге, замечая всё. Рогге знал о суеверии орков касательно силы взгляда Яррика. В этот момент он целиком и полностью разделял их веру.

— Полковник, — поприветствовал его Яррик. Он отвернулся от Рогге и двинулся к прутьям клетки. Рогге увидел, как он обшаривает своим глазом зону рабских загонов.

— Сообщите мне то, что мне требуется знать, — сказал комиссар.

Рогге сглотнул. Никакого приговора, никакого осуждения, никаких требований объясниться. Вместо этого — простая просьба предоставить информацию, высказанная с уверенностью человека, не знающего, что такое капитуляция. Рогге вытянулся ещё прямее, испытывая соблазн разрыдаться от благодарности. Он получил второй шанс. Он добьётся искупления.

— В рабочих сменах нет никакой закономерности, — сказал он комиссару. — Мы никогда не знаем, сколько нас здесь продержат. Когда нас выводят наружу, мы работаем, пока не начинаем валиться с ног.

Яррик кивнул. Рогге смотрел, как он трогает прутья клетки, проверяя их на крепость. Пайка была неряшливой, а клетка имела примитивную конструкцию, но ограждение было достаточно прочным, чтобы удержать орков, не говоря уже о людях. Из самой клетки не сбежать.

Яррик крякнул и посмотрел за прутья, на гигантское пространство загона, в котором содержались рабы.

— Бывший грузовой трюм, я так думаю, — сказал Рогге.

Несмотря на всю инкрустацию в виде орочьих строительных лесов, тотемных скульптур и варварского граффити, всё ещё оставалось явным, что стены и потолок были созданы человеческой расой. Они находились внутри захваченного фрахтовика, в этом Рогге был уверен. Непрестанные орочьи модификации смазали границы между этим кораблём и соседними судами, сплавляя их в один неразличимый ад из металла и всякого хлама.

Клетки для рабов, вероятно, когда-то были фрахтовыми контейнерами. Они были поставлены друг на друга в форме зиккуратов, размещённых по всем краям трюма. До верхних уровней можно было добраться по трапам. Середину помещения занимала большая сборная площадка. Здесь рабов собирали, организовывали, сортировали, оскорбляли, мучили, убивали. Орки не позволяли другим невольникам убирать мёртвых, пока трупы не нагромождались до такой степени, что начинали мешать. Рогге довелось видеть, как дюжина или даже больше тел валялись там на протяжении многих смен, растаптываемые до состояния месива. Клетка, которую они делили с Ярриком, стояла на уровне пола, и порой в неё через прутья протекала кровь.

Позади них поднялась какая-то возня, раздались крики. Они обернулись. Кое-кто из пленников смотрел вверх, плюясь и изрыгая проклятия в адрес потолка клетки.

— Кэл Бериман, — указал пальцем Рогге, сказав это со всем презрением, какое он только смог в себе собрать.

На крыше клетки, по её центру, располагалась вторая, меньшего размера. Она содержала только одного пленника. В ней не было каких-либо роскошеств, не считая свободного пространства. Человек, находившийся внутри, не обращал внимания на колкости. Он сидел с невозмутимым видом, поедая что-то вонючее из металлической чаши.

Яррик нахмурился.

— Почему он сидит отдельно? — спросил он.

— Он наш надсмотрщик, — объяснил Рогге. Он указал за спину, за пределы клетки, на другие конурки, рассеянные по трюму. Все они стояли на крышах других, более крупных контейнеров.

— Одна примерно на каждую дюжину загонов, насколько я могу сказать. Этим оркам нравится видеть, как нас подгоняет и нахлёстывает кнутом один из нашего собственного рода. Предателю дают чуть больше еды и места, но ему приходится сидеть и выслушивать, что мы о нём думаем.

Яррик уже качал головой.

— Слишком заковыристо, — сказал он.

— Сэр?

— По орочьим стандартам, это жестокость в очень усложнённой манере.

— Я не понимаю.

— Просто ещё один пример силы нашего врага, полковник.

Рогге скривил губы.

— Он мелкий тиран, — сказал он. — Судовой повар с мечтаниями не по рангу, — он пожал плечами. — Что ж, надеюсь, он наслаждается своим правлением, покуда оно длится.

Яррик ничего не ответил. Он ещё немного понаблюдал за Бериманом, потом переключил внимание на их товарищей по клетке.

— Все пленники — люди? — спросил он.

— Все, кого я видел, — подтвердил Рогге.

— Хорошо.

Комиссар набрал в грудь воздуха и словно бы вырос перед глазами Рогге. Когда он заговорил снова, то казался возвышающимся над клеткой.

— Мои родные чада Императора, — начал он, — не следует впадать в отчаяние! Приготовьтесь к борьбе и жертве, но так же и к победе! Орки доставили нас глубоко в сердце их державы. Мы должны благодарить их за предоставленную возможность! Так отблагодарим же их, показав им, что за ужасную ошибку они совершили!

Рогге таращился на него, потеряв дар речи. До этого они разговаривали тихо, но сейчас Яррик ораторствовал для всего трюма. Его голос эхом отражался от стен.

Рысью примчались орки.

2. Яррик

Избиение было невеликой ценой. Я приобрёл новые синяки на туловище в форме подошв ботинок, а моё лицо превратилось в распухшее кровоточащее месиво. Обычные дела. Менее банальным был вопрос, почему орки сдерживались. По их стандартам, меня не избили — мне мягко посоветовали вести себя прилично. Почему я не лежал весь переломанный или вообще мёртвый — вот это был тревожащий вопрос. Но я не мог на него отвлекаться. Значение имело то, что я сказал и был услышан. Я не знал, каким образом собираюсь ударить по Траке, но удар я нанесу беспременно. А для этого требовалось, чтобы рабы считали себя не пленниками, а бойцами. Я хотел, чтобы они были настроены на борьбу. Они должны думать о стратегии и возмездии, а не о собственном отчаянии. Я не питал иллюзий. Что бы ни случилось, очень маловероятно, что хоть кто-то из нас уйдёт с космического скитальца. Но мы всё-таки можем добиться победы. Что на Голгофе, что здесь цель была одна: смерть Траки. Неважно, кем были пленники. Этот орк являлся угрозой для каждой человеческой жизни, так что сражаться с ним до смерти было долгом каждого человека.

Я не рассчитывал на массовое восстание, которое оказалось бы бесполезным и самоубийственным. Чего я хотел, так это увидеть, кто откликнется на мой призыв наиболее конкретным образом.

По мере того, как проходили часы нашего ожидания в клетке, слишком переполненной для того, чтобы можно было присесть на корточки или на пол, они заговаривали со мной и рассказывали, кто они такие. Все они участвовали в Голгофском крестовом походе, но в разных качествах. Лейтенант Бенджамин Вэйл был пилотом лихтера "Несгибаемый". Судно было захвачено, когда оно покинуло Голгофу и пыталось воссоединиться с отбывающим флотом. Два бойца из 117го Армагеддонского, Ганс Беккет и Хейдриен Трауэр, тоже пережили этот последний полёт и были пойманы вместе с Вэйлом. Эти люди были солдатами. Я снимаю шляпу перед мужеством, с которым они вызвались в добровольцы, но ничего меньшего я бы и не ожидал.

За первые часы моего пребывания в клетке ко мне подошли ещё двое. Я бы отметил их отвагу. Араная Касте́ль была медичкой, которую схватили при падении самой базы Адрон. Она имела боевую подготовку, но никогда не служила на передовой. Теперь орки для собственной забавы заставляли её работать в своих гротескных операционных. То были не места врачевания. Это были гнездилища страданий. Заправляющие ими орки с наслаждением экспериментировали со скальпелями и шприцами, и Кастель проводила свои смены, оттаскивая прочь кровавые ошмётки этих опытов.

Затем ещё был Эрнст Полис. Он тоже был с базы и являлся снабженцем из Муниторума. Он вообще не имел подготовки и просто оказался на планете в момент, когда разразилась катастрофа, помогая координировать наши линии снабжения. Это был один из самых злосчастных людей, каких я только встречал в своей жизни. У него была эйдетическая память, и до Голгофы ему не доводилось изведать, что такое битва. Он с идеальной ясностью помнил каждое зверство и каждую гнусность, которым он стал очевидцем. Я не знаю, что из себя представлял этот мелкий лысеющий человечек до того, как попал в плен. Моё воображение рисует весьма утомительного одержимца, поглощённого мелкими деталями. Сейчас его эйдетическая память стала проклятием. Он был почти что невменяем. Из-за нервного потрясения у него развилась тяжёлая форма аутизма, и единственно благодаря ей он всё ещё был жив. Он не подпускал к себе страшную реальность, воздвигнув заслон описи. Он катологизировал и пересчитывал всё, что видел. С ним можно было общаться, но лишь едва-едва.

Когда, бормоча и считая, он протиснулся мимо более крупных пленников, чтобы, уткнув глаза в землю, сообщить мне, что хочет помочь, я ответил:

— Скажи, как.

— Что вы хотите знать? В любой момент времени трюм охраняет от двенадцати до пятнадцати орков, в одной клетке примерно сотня пленников, но в целом их в два раза больше, чем находится в трюме прямо сейчас, поскольку есть две смены, и обе они никогда не присутствуют тут одновременно, и во время нашей смены нас заберут на работы по демонтажу полезного имущества в одном из четырёх кораблей, которые расположены в непосредственной близости, уведя из этого транспортника класса «Карнак», но всё добытое возвращается в этот узло...

Он продолжал дальше, не переводя дыхания. Я прерывал его несколько раз, чтобы спросить о других виденных им кораблях. Его память и в самом деле выглядела идеальной. Несмотря на все его психические нарушения, его способность запоминать всё, что он видел, была полезной. Вдобавок, ему удалось раздобыть на захваченном торговом судне обрывок пергамента и стило. Орков не беспокоило, что у него были эти вещи. Мы начали работать над картой.

Что же до Рогге, насчёт него я не был уверен. Я не знал, что произошло, когда вторая орочья армия напала на наш арьергард. Возможно, ни один командир не смог бы остановить или хотя бы замедлить её удар. Но из выражения неутолённой виноватости, которое не сходило с его лица, я заключил, что он подвёл своих людей и остальной крестовый поход. Как мне думалось, он надеялся смыть эту вину искупительным поступком. Если это было так, то его чувство вины могло оказаться полезным.

Я пока не знал, окажется ли таковым сам полковник.

* * *

За время моей первой смены от рук Беримана погибло три человека. В следующую — пять. По наступлении третьей я всерьёз задумался о его убийстве. Но возможности не было. Я всё время оказывался слишком далеко от него и подпадал под кнут какого-нибудь орка-погонщика или одного из других людей-надсмотрщиков. Эти предатели тоже заслуживали моей особой ненависти, но Бериман, устроившийся поверх моей клетки, беспрестанно мозолил мне глаза. К тому же он был самым жестоким. Прочие не скупились на удары кнутом, но они не убивали. Они предоставляли это оркам.

К тому моменту, как у меня появился шанс приблизиться к Бериману, я уже утратил представление о количестве отработанных смен. Как и в колодце, время смазалось, стало бессмыслицей. Нашей обязанностью был съём имущества с кораблей. Это была убийственная работа: демонтаж того, на что нам указывали, и таскание аппаратуры, утиля и любых облюбованных орками экстравагантных материалов в примитивных тележках, которые было достаточно тяжело толкать даже пустыми. Всякий раз, когда мы покидали клетку, мы следовали через циклопический коллаж из металла, сплавленного с камнем. Главную часть того, что я видел, составлял лабиринт коридоров и трюмов. Рваные прорехи в переборках и корпусах создавали связующие проходы там, где им не положено было быть. Мусор, грязь и орочьи каракули являлись универсальной константой, стирая различия между кораблями. Я прошёл одной и той же последовательностью коридоров раз шесть, прежде чем заметил, что конструкция под орочьими "усовершенствованиями" была создана не людьми.

Иногда я волок свой груз мимо обзорного блока и мог видеть наружную часть космического скитальца. Она выглядела как город, подвергшийся землетрясению. Корабли всевозможных моделей и всяческих размеров были спрессованы вместе и утоплены в астероид своими кормовыми частями. Они были наклонены так и сяк самым безумным образом. Чем дольше они успевали пробыть частью скитальца, тем сильнее они сливались друг с другом, утрачивая всё то, что отличало их как космические суда. Некоторые конструкции уже ничем не напоминали корабли, если они вообще когда-то ими были. На горизонте, возвышаясь над его изломанной линией, виднелась массивная туша. Кряжистая уродина, должно быть, вобрала в себя дюжину фрахтовиков, когда выперлась вверх при своём рождении. Эта гора имела форму гигантского орочьего черепа. Он взирал на остальной мир сверху вниз с рычащим оскалом удовлетворения. Внутри его глаз всегда пылал свет. Это было капище, посвящённое жестокости.

Мы стаскивали добытое к чудовищной яме, где ему предстояло быть рассортированным в соответствии с любым тем безумием, что только было движущей силой орочьей техники на текущий момент. Дорога к складу проходила через помещение, когда-то бывшее пусковым отсеком. Оно было перевёрнуто, и всё находившееся в нём оборудование и челночные суда закончили свою жизнь в виде зыбких груд обломков на новом полу. Это здесь, в прогалине между курганами с неровными углами, мне предоставился удобный случай.

Я находился где-то в трёх тележках от Беримана. Он охаживал кнутом более пожилого человека. Думаю, что невольник был моложе меня, но его волосы успели побелеть до оттенка грязного снега. Я уже видел его пару-тройку раз, отмечая, как обвисли его плечи под невидимым грузом, и зная, что ему не протянуть долго. Его глаза были безжизненными, как у трупа. Возможно, смерть будет для него благодеянием. Тем не менее, когда он споткнулся и Бериман набросился на него, я выпустил из рук свою тележку. Поблизости не было других надсмотрщиков. В полудюжине метров и спереди и сзади дорога резко сворачивала за груды. Я счёл, что мне хватит времени подскочить к Бериману сзади, пока тот занят, и убить его, прежде чем какой-нибудь орк увидит, чем я занимаюсь. Ещё раньше я осмотрительно добавил в свою кладь большой осколок зеркала, которое когда-то висело в парадном зале бывшей роскошной яхты какого-то гражданского. Я схватил его и бросился вперёд.

Старик упал. Другие рабы просто смотрели со стороны, как я приближаюсь к Бериману. Они продолжали тянуть свои тележки. Я был менее чем в десяти шагах, когда Бериман бросил кнут и склонился над невольником. Надсмотрщик обвил руками его голову и шею. Я занёс стекло. Затем я услыхал шёпот Беримана. Я не смог разобрать, что он сказал, но услышал, как старый пленник ответил: "Да". Он произнёс это с облегчением. И благодарностью.

И я так думаю, что, пожалуй, и с радостью.

Бериман сломал ему шею.

Надсмотрщик выпрямился и повернулся лицом ко мне. Он ничего не сказал, не поднял свой кнут. Он ждал.

Я опустил руку, вернулся к своей тележке и снова её поволок. Бериман уже изрыгал ругательство в адрес раба, замедлившего шаг. Орк-погонщик, появившийся позади нас, захохотал при виде того, как Бериман раздаёт направо и налево подбадривающие удары.

В конце смены усталость была настолько всеобъемлющей, что мы обычно проваливались в сон, как только нас упихивали обратно в клетку. Поскольку мы не могли улечься, то спали стоя, привалившись друг к другу. Однако на этот раз я заставил себя прободрствовать чуточку дольше. Я позаботился о том, чтобы стоять прямо под клеткой Беримана. Когда остальные пленники забылись, я сказал:

— О чём ты спросил старика?

Сначала он не ответил. Он лежал на спине, развалившись на сетчатом полу своего загона, и я задавался вопросом, не спит ли он. Он заговорил где-то через минуту:

— Я спросил, желает ли он, чтобы Император даровал ему покой.

— Ты многое себе позволяешь.

Его плечи чуть шевельнулись, словно бы он ими пожал.

— Этот человек служил, пока не исчерпал все силы собственного тела. Он был таким же верным слугой Императора, как и любой увенчанный наградами офицер. Он заслуживал милосердия, и он заслуживал быть удостоенным кратким мгновением, чтобы обрести душевный покой.

— И кто ты такой, чтобы жаловать подобные дары?

— Я тот, кто есть здесь под рукой.

Я кивнул сам себе. Я был впечатлён. Этот человек не побоялся стать презираемым целиком и полностью, чтобы иметь возможность делать то, что было необходимо. Он смотрел на это как на священный долг, и он оставался ему верен.

Он был редкостной находкой.

— Что ты знаешь о планировке этого сектора? — спросил я.

Сам я видел лишь одни и те же узкие дорожки снова и снова.

— Довольно много. А что?

— А то, что, как мне думается, нам уже хватит ждать у моря погоды.

Пришла пора нанести удар.

 

ГЛАВА VI

Отчаянная Слава

1. Бериман

Он ещё час лежал на полу своей клетки, слушая лязганье, рыки и стенания, наполнявшие атмосферу космического скитальца. Он размышлял о разговоре, который только что имел с Себастьяном Ярриком. Он думал о том, как истязал тела других и свою собственную душу, служа высшему милосердию. Он так долго нёс бремя этого долга, что едва мог вспомнить свою жизнь до плена. Сейчас уже был недалёк тот момент, когда этот груз наконец-то будет снят с его плеч. Он позволил себе всхлип — один-единственный, сотрясший всё его тело.

2. Рогге

Комиссар говорил. Пленники слушали. Рогге слушал. В его душе пылала решимость.

Яррик не ораторствовал, как во время своего первого появления среди них. Он не привлекал внимания орков. Он разговаривал тихо, с одной маленькой группой за раз, и то, о чём он говорил, шёпотом передавалось во время смен, пока — Рогге в этом не сомневался — каждый человек в трюме не узнавал сказанное комиссаром слово в слово. Яррик говорил о войне. Для Рогге — и он был уверен, что и для всех остальных, — в этих словах звучала надежда. Они собирались покинуть этот ад. Побег был уже не за горами.

3. Яррик

— Куда мы направимся? — спросил Рогге с горящими от воодушевления глазами.

— "Несгибаемый", — ответил я и сделал жест Полису.

Маленький человечек кивнул и продолжал кивать по ходу своей речи.

— Я проходил мимо "Несгибаемого" три раза за последние восемь смен, за каковое время я сделал 20235 шагов, включая обратное путешествие, которое завершало смен... — он спохватился, крепко зажмуривая глаза от прилагаемых усилий. — Непохоже, чтобы "Несгибаемый" был существенно повреждён или соединён с чем-либо, не считая простейшего аппарата для пристыковки к этому сооружению, — он настолько крепко стиснул челюсти, что его зубы щёлкнули, и он прекратил говорить. Наличие цели действовало на него благотворно.

— И у нас есть пилот, — сказал я. Вэйл кивнул.

— А если его убьют? — спросил кто-то из глубины теней клетки.

— Я могу им управлять, — ответил Рогге.

Это меня удивило. Он был танкистом, а не флотским.

— С каких это пор? — спросил я.

Он смущённо пожал плечами:

— Со времён дома. Частная яхта моего отца.

— Это навряд ли одно и то же, — запротестовал оскорблённый Вэйл.

— Нет, — начал Рогге, — но базовые принципы...

— Достаточно похожи, — вмешался я, заканчивая спор. — Пилот есть пилот, а корабль есть корабль.

Если привилегированное происхождение Рогге сослужит какую-то службу, так нам от этого будет только лучше.

— В начале следующей смены, — сказал я. — Вот когда мы по ним ударим.

Внутри скитальца не существовало цикличной смены дня и ночи. Здесь всегда стояли грязные сумерки, озаряемые факелами, мигающими газоразрядными сферами и перепачканными био-люмами. Для нас не существовало роскоши таких понятий, как "утро". Люди просто старались отдохнуть как можно лучше, пока не наступала пора работать снова. И ни о ком нельзя было сказать, что он находится в одиночестве, когда он едва мог шевельнуться из-за тесноты. Тем не менее, мне была дарована некая форма уединения, когда все находившиеся в клетке погрузились в тревожную дрёму. Все, кроме Кастель, которая ещё не успокоилась после отработки своей последней нормы посреди ужасов орочьих операционных.

— Никто из нас не покинет этого места живым, — сказала она.

— Это более чем вероятно, — согласился я.

— Тогда зачем давать нам ложную надежду?

— Я не давал. Я никогда не говорил, что нам удастся побег. Даже если мы сможем поднять лихтер, его снова захватят или уничтожат, прежде чем мы успеем далеко улететь. 

— Тогда зачем вообще пытаться до него добраться?

— Если появится возможность бежать, он будет наиболее подходящим средством. Что ещё важнее, исправный корабль способен причинить изрядный ущерб, особенно если мы с умом выберем цель.

— Вы уже её наметили, — осознала она.

— Капище.

На конструкцию этой массивной орочьей головы ушло так много трудов. Строение было символом могущества. Это там я найду Траку.

Кастель молчала какое-то мгновение. Она размышляла. В конце концов она произнесла:

— Комиссар, несмотря на то, что вы сказали, вы должны понимать, что большинство находящихся здесь людей думает о побеге, не о войне.

— Я понимаю.

Это было прискорбно, но неизбежно. Значение имело то, что они расшевелились. Даже если люди умрут, сражаясь из эгоистичных соображений, их борьба всё-таки послужит высшей цели. Они умрут с большей честью, чем живут сейчас.

— А о чём будешь думать ты? — спросил я.

— Эти твари осквернили каждый аспект моего призвания, — выплюнула она. — Я пойду на войну.

— Тогда я почту за честь сражаться рядом с тобой, — сказал я ей.

Хотя ещё мгновение тому назад она не боялась задавать мне жёсткие вопросы, сейчас я почувствовал, что она лучится гордостью.

Её похвалил не такой же пленник, как она, или просто собрат по человеческой расе. Её похвалила идея, её похвалило легендарное существо, именуемое "комиссар Себастьян Яррик". Со времён битвы за Улей Гадес предание о нём отбрасывало тень на каждый мой поступок и каждое моё высказывание. Я очень чётко сознавал, что этот человек существует, но не был уверен, что он и я и в самом деле являемся одним и тем же. Личность из легенды была полезным инструментом. Она воодушевляла людей, её боялись орки, и недаром. Но продолжение её существования зависело от того, буду ли я оставаться достойным её.

Я буду делать это единственным известным мне способом: действуя на благо Империума. И я приму ответственность за смерти, которые повлечёт за собой такая деятельность, сколько бы их ни было.

* * *

Началась наша смена. Мы пошаркали из клетки, а возвращающиеся рабы поковыляли внутрь. Мы двинулись к главному выходу из загона. Он находился прямо напротив прохода, из которого я появился здесь в первый раз. Одна группа пленников потихоньку смещалась к стене слева от них. Близ угла, образованного ей с дальней переборкой, прямо за последней линией поставленных ступенями клеток, имелся ещё один дверной проём поменьше. Через этот проход приходила и уходила орочья стража. Ещё там была труба, которая появлялась из его потолка и убегала вдоль этого коридора, насколько хватало глаз. Это было изменение, внесённое зеленокожими в исходную структуру, и подобно всем таким конструкторским затеям орков, оно было неряшливым, топорным и самонадеянным, просто-таки накликая катастрофу. Из многочисленных стыков и трещин капал прометий. На полу разливались лужицы горючего.

Бериман рычал на отбившуюся группу и охаживал их кнутом. Его блеф работал, поскольку он бил по-настоящему. Стражники не обращали на него внимания. Он был частью привычного процесса. Они не замечали, что он гонит своих подопечных ближе к трубе. У дверного проёма скучал орк-охранник, привалившись к стене справа от него. Своё стрекало он небрежно заткнул под мышку.

Стрекало было электрическим.

Я замедлил шаг, готовый к действию.

Бериман щёлкнул кнутом, обвивая им шею охранника. Орк подавился своим удивлением. Он вцепился в кнут, обёрнутый вокруг его шеи, уронив своё стрекало. Его схватил раб, которого звали Эверон, и я славлю его память. Он метнулся к дверному проёму и ударил стрекалом вверх, втыкая его в одно из хлипких сочленений трубы. Последовала скворчащая вспышка, ливнем посыпались искры.

Топливо воспламенилось, и труба начала извиваться и выгибаться дугой, как истязаемая змея. Какую-то долгую секунду она сдерживала огонь внутри себя, но в ней было слишком много трещинок, пропускавших к горючему воздух. В коридор ударил фонтан жидкого пламени. Он набрал силу и стремительность, и превратился в слепящую бурю, забушевавшую из дверного проёма. Орки и люди бросились врассыпную. Бериман рванул в сторону. Он избежал алчных языков пламени, но остаток его группы омыло раскалённой смертью. Они приветствовали эту награду за свой героизм воплями, ставшими вечным укором виноватой совести. Большинство из этих людей упало, корчась в огне, но некоторые побежали. Хотите верьте, хотите нет, но они помчались изо всех сил, с каждым вдохом втягивая в лёгкие пламя. При виде того, как эти мученики несутся с раскинутыми руками, безошибочно набрасываясь на орков, чтобы заразить своих пленителей бациллой собственной гибели, я понял, что поступил правильно. Одна женщина, которая превратилась в завывающий вихрящийся факел с языками, прыгавшими на три метра ввысь, перед смертью успела испепелить не одного, а двух зеленокожих, и если я хоть каким-то образом вдохновил её на этот поступок, то я следовал верной дорогой своего долга.

Немного дальше по коридору, должно быть прямо за первым поворотом, адский пожар разыскал себе новую пищу, даже более питательную, чем орочий прометий. Это была, как нам совсем скоро предстояло выяснить, кладовая боеприпасов. Судя по всему, большая. Жахнуло так, что моя грудина чудом не разлетелась вдребезги. Пол тяжело подпрыгнул, сбивая нас с ног. Стена слева от меня на мгновение вспучилась и затем отвернулась в стороны, распускаясь стальным цветком. Оттуда кубарем вылетел шар пламени. Он оккупировал верхнюю половину рабского загона, и нашу кожу стало поджаривать нежданным солнцем. К низкому громыханию взрывов добавился призвук пискливых визгов рикошетов от раскалившихся малокалиберных боеприпасов. Затем потянулся дым. Он был жирным и густым, он забивал нос и рот, от него перехватывало горло. Его чёрное облако заволокло глаза, и так ослепшие от сверкания пламени. Спустя несколько мгновений я услышал скрипучий рёв тонн рухнувшего металла, вновь запечатавших дыру для всего, кроме дыма.

В рабском загоне творилось сущее столпотворение. Порядок отсутствовал, везде царила паника вперемешку с яростью. Люди и орки бегали и удирали, дрались и умирали. Кашляющий, со слезящимися глазами, я не мог видеть ничего за пределами пары-тройки расплывчатых метров вокруг себя в пелене этого извергающегося, наполненного какофонией дыма. Я поднялся на ноги. Прикрывая рукой рот, я вдохнул так глубоко, как только осмелился, и затем, прежде чем разодравший грудь кашель заставил меня замолчать, выкрикнул: "За мной!" Я поковылял к тлеющему коридору, чувствуя, что за мной кто-то следует. В наступившей дымной ночи языки пламени стали не более чем угасающими отсветами. Пол под изодранными подошвами моих ботинок был горячим, и я наступал на предметы, хрустящие и трескающиеся, как сгоревшее дерево, но, как я знал, бывшие кое-чем гораздо более зловещим.

Теперь я кашлял не переставая. Мою грудь раздирали пылающие ногти,  я мучительно глотал воздух, мои рёбра ходили ходуном, словно бы пытаясь вышвырнуть мои лёгкие через глотку. Мою голову как будто сдавливал бронированный кулак. Но я гнал себя глубже в клубящийся дым, как можно ниже пригибаясь к земле. Это было единственное направление, в отношении которого я мог быть более или менее уверенным, что орки туда не последуют.

Коридор достиг перекрёстка, и проход по левую руку оказался рваным раструбом, ведущим в разруху арсенала. Здесь всё ещё свирепствовал пожар. Костры наполняли помещение пульсирующим и колеблющимся заревом. Визги и хлопки детонирующих боеприпасов всё ещё были часты, но я всё равно повёл нас внутрь. Покоробленный пол покрывали головешки, когда-то бывшие орками, но сейчас представлявшие собой всего лишь ошмётки органики. Склад был большим, и хотя слева от нас находился лишь непроходимый завал, воздух здесь был немного чище, поскольку взрывы разнесли также и палубы наверху. Ощущения были такими, словно я дышал внутри раскалённой духовки, но по крайней мере я мог это делать. И я мог видеть, кто за мной последовал.

Рогге, Кастель, Беккет, Трауэр, Полис, Вэйл и Бериман. Маленькая группа, и я не видел, чтобы по коридору подходил кто-то ещё. Может статься, что даже сейчас какие-то рабы неслись по другим проходам. Возможно, это действительно было так, но... мечты, мечты. Скорее всего, орки уже восстанавливали контроль. Это было несущественно. Существенными были мы — те, кто имел свободу действий, и я позабочусь о нашей существенности для Траки самыми убийственными способами, какие только возможны.

— Найдите оружие, — велел я остальным. — Здесь наверняка осталось пригодное к использованию. Да по-быстрому.

Этим они и занялись. Роясь в хламе, чтобы разжиться чем-нибудь для себя, я видел, что группа действует так целенаправленно и по-целеустремлённому эффективно, что это сделало бы честь и хорошо вымуштрованному пехотному подразделению. В их решимости присутствовало что-то весьма смахивавшее на радость. Я уже сталкивался с подобным феноменом множество раз. Когда люди лишены возможности действовать, они откликаются на руководство с благодарностью и энергичностью. Обретение направляющей руки само по себе становится некоей формой спасения. Используй силу этой людской особенности, и на свете останется очень мало того, чего ты не сможешь достичь.

Орочье вооружение было громоздким, неуклюжим, ненадёжным кошмаром. Но здесь имелось и краденое имперское оружие. Я нашёл лаз-пистолет и саблю. Пистолет не штурмовой болтер, однако он был здесь, под рукой, а значит — пойдёт и он. Мои товарищи тоже экипировались клинками и стрелковым оружием. Большинство из них нашло себе лазерные винтовки, но Кастель держала в руках «Потрошильщик». В её выборе двуручного цепного меча я увидел окончательное отречение от прежней профессии. Орки сделали из неё мясника. Что ж, пусть это добавится к моему списку долгов зеленокожих. Теперь мы были боевым отрядом. Мои бойцы дожидались моих приказов.

Я на мгновение задумался. Пуститься наудачу, углубившись в коридоры? Это было бы бессмысленным. Нам нужно пройти через космический скиталец и достичь "Несгибаемого" другим путём. Я повёл группу через груды догорающих обломков, направляясь к стене напротив завала. Она вроде бы стояла прочно, хотя тут тоже не обошлось без повреждений. Металл был пробит, но не насквозь. Я заглянул внутрь стены и увидел хитросплетение распорок, а ещё выше — вентиляционный канал, до которого можно было добраться, немного вскарабкавшись вверх. Я указал на него.

— Мы идём туда, — сказал я. — Уничтожим зеленокожую погань изнутри.

Слова, впечатляющие своим размахом.

И я говорил серьёзно. Совершенно серьёзно.

 

ГЛАВА VII

Несгибаемый

1. Яррик

Мы стали червями, прокладывающими свои ходы сквозь тьму шахт, каналов и сервисных люков, которые связывали корабли, входившие в состав космического скитальца. Мы двигались вслепую и первое время даже не представляли, в каком направлении. Мы заходили в тупики, где вентиляционные шахты кончались, упираясь в внешние корпуса, и нам приходилось возвращаться назад по собственным следам и пробовать наугад другие пути, пока не находился такой, который приводил нас к связующему пролому в обшивках судов. Куда бы мы ни пошли, за стенами мы слышали орков. Звуки зеленокожей погони преследовали нас по кружным тропкам нашего маршрута. Временами грохот ботинок и угрожающие выкрики ксеносов звучали далёким эхо. Порой же пленение представлялось неизбежным. Но кажущиеся расстояния всецело обуславливались фокусами трубопроводов, будучи случайными капризами акустических искажений. Некоторые металлические магистрали, которыми мы странствовали, имели достаточный размер, чтобы по ним можно было идти. Большинство позволяло передвигаться лишь ползком. Примерно через час, когда я рассудил, что мы уже надёжно оставили за спиной рабский загон и были вне досягаемости любой возможной погони, я дал добро на то, чтобы отправиться к источнику света. Нам требовалось выяснить, где мы находимся.

Свет исходил из щели в колене воздуховода, по которому мы ползли. Я прижал ухо к трещине. Никакие звуки не указывали на близость орков. Я извернулся так, чтобы лечь на спину, и начал бить ногами по щели. Шум от моих ударов казался мне ужасно громким, и я останавливался через каждые полдюжины пинков, чтобы прислушаться снова. Никто из зеленокожих не явился разузнать, в чём дело. Я бил ещё с минуту, после чего труба расступилась достаточно, чтобы я мог просунуть голову. Я глядел вниз с потолка безликого коридора. В том направлении, куда я смотрел, проход кончался переборкой где-то в шести метрах от меня. На правой стене коридора виднелся обзорный блок.

Я отполз назад, ещё сильнее расширил отверстие пинками и спрыгнул вниз. Я попросил Полиса пойти со мной. Мы направились к обзорному блоку. На открывшейся нам картине господствовало капище. Я смотрел, как Полис осмысливает тот ракурс, с которого мы видели это строение. Его губы шевелились в безмолвных подсчётах, глаза остекленели. Минуту спустя они прояснились, и он поглядел на меня.

— Ты знаешь, куда нам нужно идти? — спросил я.

Он кивнул. Лохмотья униформы Муниторума и лазерная винтовка, которую он стискивал в руках, придавали ему слегка нелепый вид. Маленький человечек, играющий в войну и отчаянно боящийся этой игры... Но он сохранял дееспособность, и когда я сказал: "Тебе придётся нас вести", он снова кивнул. Может статься, что это согласие делало его самым храбрым членом нашей группы.

Мы вернулись к дыре в трубе. Бериман и Беккет затащили нас наверх. Полис занял место в голове. Характер нашего путешествия изменился. Хотя Полису приходилось делать частые остановки, чтобы совладать с бившей его дрожью, он обратил наше блуждание в продвижение вперёд. Мы больше не были червями. Мы превратились в пауков, а шахты и соединения между кораблями стали волокнами нашей сети. Мы следовали связующими нитями, которые — я в этом поклялся — принесут Траке гибель. Через три часа после того, как Полис один-единственный раз взглянул на мир за пределами нашей шарящей, ползающей и карабкающейся тьмы, мы снова добрались до света и до очередной прорехи в корпусе. Полис потеснился в сторону, чтобы я мог увидеть ожидающее нас.

Я сдержал горький смешок. Передо мной, отделённый от нас несколькими сотнями метров открытого пространства, стоял "Несгибаемый". Полис был прав: его очень мало что соединяло с другими кораблям. Он покоился на своих шасси. От пола поднимались безыскусные строительные леса, достигавшие высоты фонаря кабины. К лихтеру вроде бы не было прикреплено ничего такого, что помешало бы ему взлететь.

Кроме одной вещи: "Несгибаемый" не был присоединён к другим кораблям, поскольку он сам теперь находился внутри одного из них. Мне не следовало бы удивляться. Лихтер был слишком маленьким, чтобы его можно было использовать как-то по-другому. Орки модифицировали судно, превращая его в своё собственное творение, и поэтому окружили его сляпанными на скорую руку лесами. Раскинувшееся перед нами пространство было ещё одним грузовым трюмом — гигантским, имеющим километры в высоту. Потолка не было видно, и, учитывая состояние Полиса, не приходилось удивляться, что он принял мрак наверху за черноту самого космоса. Может, это и не смертельное препятствие, подумал я. Если "Несгибаемый" всё ещё вооружён, нам, возможно, удастся прострелить себе путь к бегству через корпус этого фрахтовика.

Мне было видно, что над "Несгибаемым" работает где-то с полдюжины орков. Остальная палуба, которая до того, как корабль оказался в опрокинутом положении, была переборкой, представляла собой свалку разнообразных конструируемых объектов в разных стадиях сборки и разрушения. Газоразрядные сферы, бочки-факелы с горящим в них топливом и полыхающие сварочные горелки освещали ещё десять-двенадцать кораблей схожего с лихтером размера. Ближе к дальнему концу трюма виднелся изувеченный силуэт «Громового Ястреба», и я содрогнулся при мысли о трагедии, которую подразумевало его присутствие. Начиная где-то с тридцатиметровой высоты, стены разлиновали новенькие, топорно собранные мостики. Они проходили мимо входов, уводивших куда-то внутрь гигантского корабля, но я не увидел никаких лестниц, спускавшихся вниз. Либо эти мостики были всего лишь смотровыми платформами, либо они являлись частью какого-то более масштабного строительства, которое наскучило оркам и его забросили.

Я отодвинулся обратно вглубь трубы, чтобы переговорить с остальными. Нам не требовалось беспокоиться о том, что нас услышат. Нас прикрывал шум нескончаемого извращённого конструирования. Я очертил ситуацию с кораблём.

— Мы почти на месте, — сказал я после этого. — Но чтобы добраться до "Несгибаемого", нам придётся себя обнаружить.

Мы могли свести риск к минимуму, проделав какую-то часть пути вдоль стены, но в конце нам придётся пересечь открытое пространство до корабля.

Полис задрожал, но кивнул самым первым. Возможно, это был просто нервный тик, но он послужил залогом того, что все остальные с готовностью его поддержали. Я махнул рукой Вэйлу, приглашая его проследовать со мной вперёд. Мы задержались у выхода из трубы, чтобы он мог хорошенько разглядеть свой корабль.

— Досадно, что мы не на том конце, — сказал он. На нас смотрели двигатели, а не пилотская кабина.

— Он взлетит? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Непохоже, чтобы они покушались на его полётопригодность. Не узнаю, пока не попробую улететь, — он огляделся по сторонам. — Комиссар, вы уверены, что мы вообще сможем отсюда убраться?

— Нет. Но я уверен в том, что попытаться необходимо.

— Понимаю, — негромко сказал он.

Я верю, что он и в самом деле понимал. Я верю, что он уже знал, на какой путь он вступил.

Вэйл повернулся ко мне.

— Комиссар, — произнёс он, — если позволите, мне хотелось бы идти во главе.

— Это твоё право, — сказал я ему. — Ты наш пилот. Тебе и честь вытащить нас из этого места.

Мы оба знали, что говорим о чести совершенно другого рода. Пилот грозно стискивал челюсти, взгляд его глаз был жёстким, режущим, словно наточенное железо, крепкое от полученной закалки, которая послужит ему поддержкой в грядущие минуты.

Мы понаблюдали за окрестностями нашего убежища. Тени здесь были глубокими, и поблизости не имелось ничего представлявшего какой-то особый интерес с точки зрения конструкционных работ. Минуло несколько минут, мимо не прошло ни одного орка. Я выскользнул наружу ногами вперёд. Спускаться было меньше двух метров, и мне с моей одной рукой проще было дать себе упасть, чем слезать вниз. Прочие последовали за мной. Вэйл направился прочь, поглядывая назад, чтобы удостовериться, что мы не отстаём.

Рогге глазел на "Несгибаемого" с нездоровой настырностью. 

— Что-то не так, полковник? — спросил я безразличным тоном.

— Нет.

Он потряс головой.

— Нет, — произнёс он снова, словно бы не поверив самому себе в первый раз.

Трауэр фыркнул. Я перевёл свой глаз на него.

— Прошу прощения, комиссар, — откашлявшись, сказал он.

Я смотрел ему в глаза ещё несколько мгновений, прежде чем перестать пришпиливать его взглядом к месту. Я не допущу разлада и неуважения в наших рядах. Мы всё ещё оставались солдатами Империума, и мы будем вести себя как таковые. Я ожидал от людей под моим надзором, что они будут поддерживать такую же дисциплину, даже когда предстанут перед Золотым Троном.

Мы двигались гуськом, держась стены, окутанные тенями. Нас не засекли. Через несколько сотен метров Вэйл остановился и присел за грудой металлолома. Он не отрывал глаз от "Несгибаемого", его губы кривились от боли и гнева. Когда я увидел, на что он смотрит, то ощутил ответный всплеск бешенства. Передняя половина правого двигателя, которая до этого момента оставалась скрытой от нашего взгляда, была частично разобрана. Его кожух был вскрыт, и даже мой ненамётанный глаз мог видеть отсутствие важных элементов. Там было слишком много пустого пространства. Но двигатель не был демонтирован целиком. Мне даже не хотелось представлять, что случится, если кто-нибудь попробует взлететь. Мне не хотелось, но я заставил себя это сделать.

А затем раздался крик. Он не был испущен кем-то из нас, но прозвучал на нашей стороне трюма. Я поднял взгляд вверх как раз вовремя, чтобы увидеть фигуру, летящую вниз с мостика над нашими головами. Орк врезался в землю с могучим тошнотворным хрустом. Я услышал гогот нескольких зеленокожих, но это было единственной реакцией товарищей этого существа. Орк лежал неподвижно. Вместе с ним упало и оружие: винтовка с длинным стволом. Мне не доводилось слышать об орочьих снайперах, — не в их природе было воевать на таких неинтересных дистанциях, — но это было оружие, способное поражать цели на значительном расстоянии.

По крайней мере, таком, какое было от мостика до земли.

Мой загривок напрягся. Я ощутил фантомный поцелуй так и не сделанного выстрела. Мы торопливо отползли назад под стену, ища укрытия в более глубоких тенях. Я запрокинул голову, вглядываясь в мерцающий сумрак. У меня возникло смутное впечатление, что сквозь решётчатый пол мостика виднелась гигантская фигура, уходящая прочь. Металл скрипел под тяжёлыми шагами. После этого больше не было ничего. Я снова посмотрел вниз, на труп орка. Как он упал? Я не мог представить, как можно быть таким неловким, пусть даже зеленокожему. Его не обстреливали. Там, наверху, вообще ничего не происходило.

Орк, должно быть, каким-то образом поскользнулся. Так я сказал сам себе, и я чувствовал жизненную необходимость в это поверить. Никаких других возможных объяснений не существовало. Ни одного, которое вписывалось бы в любую здравую концепцию Вселенной.

Мы ждали, держа оружие наготове. У нас была плохая позиция. Единственным укрытием являлись груды металлолома, и те из них, что находились поблизости, имели высоту не более чем нам по грудь. Если на нас сейчас нападут, то у нас не остаётся времени переместиться на лучшую позицию. Меж тем по всей ширине гигантского трюма бесперебойно продолжалась работа характерного для орков толка, в которой стиралась разница между конструированием и крушением. Нас не засекли.

Вэйл вернул своё внимание на "Несгибаемого".

— На этой стороне работают всего три зеленокожих. Как считаете, вы сможете меня прикрыть, пока я гружусь на борт? — сказал он.

— Да, — ответил я. Я не пытался отговорить пилота от его затеи. Его поступок, на самый худой конец, будет стратегически выгодным.

Я услышал рядом с собой судорожный вздох Рогге.

2. Рогге

Вэйл рехнулся, а Яррик и того хуже. Это открытие было мучительным, ужасающим и неизбежным.

Когда выяснилось состояние "Несгибаемого", Рогге ощутил себя в тисках отчаяния, которое расползалось внутри, как раковая опухоль. Предполагалось, что корабль будет его средством спасения. Став вторым пилотом судна, он таким образом поквитается с орками, восстановит свою честь и покинет это ужасное место. Но лихтер изуродовали враги. Здесь не на что было надеяться, и, следовательно, надежды не было нигде. Чего может добиться маленький отряд Яррика, кроме как самоубиться особенно тяжким способом? Раньше Рогге думал, что для восстановления своей чести ему необходимо добиться уважения комиссара. Но высокая оценка психа не стоит и ломаного гроша. Вэйл уже готов парадным шагом отправиться навстречу смерти, и Яррик собирается ему в этом помочь.

Рогге вспомнил своё предложение быть вторым пилотом и испугался, что сейчас получит приказ. Яррик не бросил ни единого взгляда в его сторону. Он тихо переговаривался с Вэйлом, словно то, что вот-вот произойдёт, было разумной стратегической операцией. Рогге водил глазами туда и сюда между двумя мужчинами и раненым кораблём. Он видел безумие и ничего более, и хуже всего было не то, что случится, когда Вэйл в одиночку припустит навстречу оркам, а то, почему он сейчас выбросит свою жизнь на ветер. Вэйл собирался пойти на смерть из-за Яррика.

Рогге ощущал себя так, словно с его глаз сорвали повязку. Раньше он был ослеплён репутацией комиссара и мощью его личности в той же мере, что и все прочие. Но теперь он мог видеть этого человека в истинном свете: самодур, ведущий смертельные игры с чужими жизнями, потому что это в его власти. Будучи на Голгофе, он возложил грандиозную армию на алтарь своей маниакальной гордыни. Сейчас он действовал по той же схеме. Сколько пленников погибло по ходу того ерундового мятежа? И куда поведёт их этот однорукий и одноглазый выродок войны сейчас? Каким способом он решит усладить себя смертями своих новых последователей?

"Моей он не усладится". Но по пятам за этой мыслью пришла другая: "Что мне теперь делать?" Ему некуда было идти. Он оглядел лица других своих попутчиков и осознал, что они с бездумной преданностью последуют за Ярриком. Здесь нечего было искать ни помощи, ни здравого смысла.

Яррик обратился ко всей группе. Он говорил тихо, его голос не был бы слышен уже в паре-тройке метров, но он овладел сознанием Рогге столь же полно, как если бы гремел из батарей вокс-вещателей. Лицо Яррика было наполовину скрыто наросшими за прошедшие месяцы волосами и бородой. От голода оно стало ещё костлявее, чем было когда-либо прежде, в его кожу въелись синяки и раны, а веко над пустой глазницей не закрывалось до конца, являя чёрную щель. Лицо Яррика напоминало кручи обветренных утёсов, на нём были вычерчены десятилетия войны во всех её формах: славной, бесчеловечной, отчаянной, победоносной, истребительной. Рогге подумалось, что это было лицо, уже не знавшее ничего помимо войны. В памяти Рогге вспыхнули воспоминания о роскоши и удовольствиях Аумета. Некоторые из них относились не к такому уж давнему прошлому и всё ещё были достаточно свежи, чтобы породить надежду, что они не окажутся последними из своего рода.

Но хотя Рогге и таращился на Яррика со страхом, этот голос и питающий его пыл завораживали. Яррик сказал: "Мы нанесём удар здесь, и мы уязвим зеленокожих", и Рогге ощутил опасное волнение в груди. Яррик сказал: "Пока орки справляются с этой раной, мы принесём битву в самое сердце этого уродства, и они будут бояться нас до самой смерти", и Рогге ощутил, как в нём вспыхивает чувство поставленной задачи.

Затем он вспомнил, чем эта задача непременно должна закончиться, и пришёл в себя. С космического скитальца не выбраться. Единственная правильная задача заключалась в том, чтобы оставаться в живых между этим мигом и следующим.

Яррик повернулся к Полису:

— Ты сможешь провести нас к капищу?

Поллис закивал — часто и мелко, как грызун. Его губы шевелились от беспрестанного беззвучного комментирования, но глаза были ясными, сияя убийственным пылом. Яррик обратился к Вэйлу:

— Когда ты окажешься на борту, сколько времени тебе понадобится, прежде чем ты сможешь взлететь?

Он так говорит, подумал Рогге, словно лихтер и впрямь окажется способным на полёт.

— Немного, — ответил Вэйл — Сколько времени понадобится вам, чтобы убраться отсюда?

— Полис? — спросил Яррик.

Гном из Муниторума изучил стену позади них. Он указал на проём примерно в ста метрах впереди. В отличие от отверстия, из которого они вылезли, это была не прореха в обшивке судна. Это был настоящий дверной проём, сейчас наклонённый вбок.

— Вон там, — забормотал Полис. — Вон там, — он прочистил горло, ни на миг не переставая шевелить губами. — Хорошая отправная точка, хорошая, найти от неё маршруты, да-да, разделаться с капищем, двадцать метров до "Несгибаемого", три видимых противника, разобранный обтекатель двигателя производства Армагеддонского мануфакторума Мегиддо III...

Его бормотание затихло, вновь став беззвучным шевелением губ.

"Ему становится хуже", — подумал Рогге. Затяжное путешествие сквозь стены без встреч с зеленокожими его успокоило, но после падения того орка его беспрестанная каталогизация возобновилась. Но он не дрожал, а в его глазах сиял тот же пыл, что и у Яррика.

— Понял, — сказал Вэйл.

"Ничего ты не понимаешь, — подумал Рогге. — Безумцы. Безумцы. Все вы".

И пока что у него не было никакого выбора, кроме как следовать за ними.

Всё ещё сидя на корточках за грудой металлического хлама, Вэйл повернулся лицом к Яррику и сделал знак аквилы. Яррик ответил ему тем же в одноруком варианте. Это было всё. Больше они не обменялись ни словом. Рогге почувствовал, как от его лица отливает кровь, когда увидел, как буднично Вэйл принял как должное свою предстоящую смерть, и как легко Яррик его на неё отправил.

Вэйл выпрыгнул из укрытия и понёсся к "Несгибаемому". Яррик навёл пистолет на орков. Остальные подняли своё оружие и прицелились.

— Ждите, — сказал Яррик.

И они ждали, не открывая огонь.

3. Вэйл

Ему дали свободу. Ему пожаловали дар знания своей судьбы и последнего долга. Его плен закончился. Ему были предназначены пламя и слава. Его сердце прыгало в груди, охваченное таким неистовым счастьем, что телу едва удавалось удерживать его внутри. Его конечности были напитаны энергией, какой он не чувствовал со времён своей вынужденной посадки. Он спрашивал себя, касаются ли вообще его ноги трюмной палубы. Он летел. Вдруг поднялся ветер. Так и должно было быть. Вэйл чувствовал, как он стегает по его лицу, пока он сам коршуном мчится к оркам и кораблю. Зеленокожие не знали о его приближении. Он чуть не рассмеялся. Он нёсся к кульминационному моменту своей жизни под взглядом Императора, и это делало его неудержимым. Он мог бы растерзать зеленокожих голыми руками, но за ними шёл пламень Императора.

Один из орков заметил его и закричал. Остальные обернулись и потянулись к своему оружию. Вот теперь Вэйл действительно рассмеялся.

Сзади полетели выстрелы его союзников. Один орк упал, его глотка была вырвана метким выстрелом. Два других начали отстреливаться, вопя по ходу дела. Вэйл увидел, как ещё один орк, выбежавший из-за носа "Несгибаемого", рухнул на землю с разнесённой головой.

В левое бедро Вэйла врезалось что-то зверски твёрдое, округлое и обжигающе-холодное. Он впился негодующим взглядом в орка, который его подстрелил. Его нога лишилась своей силы. Бег свёлся к хромающим скачкам. Его тело содрогалось от боли, которая разбегалась от раны, плодясь во фрактальном подобии. Последние метры до лихтера всё тянулись и тянулись. Сцепив зубы, он волочил вперёд безжизненную ногу. Когда он переносил на неё вес, весь мир взрывался белым пламенем. По его подбородку стекала кровь из прикушенного языка.

Ещё три шага. Два других орка погибли. На подходе было гораздо больше. Трюм гудел в переполохе. Орки стреляли по "Несгибаемому", по позиции Яррика, по Вэйлу. Огонь пока что не был плотным, у них всё ещё имелись драгоценные секунды, прежде чем численность орков сыграет свою роль.

Он достиг "Несгибаемого". Фонарь кабины был открыт. Он заволок себя вверх по стремянке, оставленной орками, и отшвырнул её ногой, сваливаясь в кабину. Ещё несколько секунд, и фонарь опустился, когда он запустил двигатели. Он перекрыл подачу топлива в правый двигатель. "Ещё нет", — подумал он. Левый двигатель завывал со сдерживаемой яростью. Он проверил вооружение. Всё ещё на месте, всё ещё действует.

Боль в ноге притупилась. Теперь из раны потихоньку расползалось кое-что похуже: цепенящая тьма. "Ещё нет", — пробормотал Вэйл заплетающимся языком, дыша с присвистом. Он посмотрел налево. Остальные уже покинули своё укрытие и бежали к проёму в стене.

Тьма распространялась по рукам к кистям и пальцам, высасывая из них силу и ловкость. Картина перед глазами потускнела, став зернистым серым тоннелем. Времени уже не оставалось. "Сейчас", — подумал он. Его руки бездействовали. В глазах смеркалось. Он выжал из себя последний крик. "Сейчас!", — взвыл он, и руки отозвались.

"Несгибаемый" дёрнулся вперёд. Вэйл изменил вектор тяги. Теперь он дал прометию хлынуть в правый двигатель.

Тьмы больше не было. Остались только свет и жар и боль, и секунды самой жуткой, самой потрясающей радости, какую он только знал в своей жизни.

 

ГЛАВА VIII

Бегство

1. Яррик

Позади нас восстал феникс. Он визжал, выкрикивая приговор в небеса, и наполнял трюм адским пламенем своего рождения.

Мы едва успели добраться до проёма, когда "Несгибаемый" начал наносить свой последний удар. Я задержался, пока все остальные бежали по узкому, заваленному набок коридору. Я оглянулся назад, чтобы быть свидетелем самопожертвования Вэйла. Лихтер оторвался от земли, взбираясь вертикально вверх. Он продолжал подниматься, даже когда взорвался пламенем. В тот же самый миг он начал стрелять из лаз-пушки и выпустил ракеты «Адская ярость». Воздух трюма был насыщен запахами использованного топлива и беспечно пролитых огнеопасных веществ. Ракеты врезались в другие корабли. "Несгибаемый" бешено крутился в воздухе, и он всё ещё продолжал стрелять из лазпушки, когда превратился в огненный шар. Он продержался на лету ещё несколько секунд и лишь затем врезался в палубу. Он сокрушал. Он испепелял. Через пространство трюма понёсся огонь. Он ревел, как ураган, заглушая вопли сгорающих орков. Он вырос во вздымающийся вал пламени, и тогда я побежал.

В коридоре дул ветер — воздух засасывало адским пожаром. Я едва не опоздал со своим уходом. Жар следовал за мной по пятам, суля огненную смерть. Проход кончался Т-образным перекрёстком. Я рванул влево. За моей спиной раздавался такой рёв, словно в коридор влетел один из двигателей "Несгибаемого". Прямо впереди стояли остальные, дожидаясь меня по ту сторону переборки. Я прыгнул через проём. Трауэр и Беккет задвинули стальную дверь. Учитывая новую ориентацию корабля, её надо было поднимать, а не тянуть вбок, но им удалось закрыть и запереть тяжёлую сталь, прежде чем её достигло пламя. За какие-то секунды эта преграда стала тёплой на ощупь, и мы поспешно отправились дальше.

Полис снова шёл во главе. Я очень полагался на этого малютку, и он вознаграждал моё доверие. Он был настоящим чудом. Дай нам время, удачу и право на ошибки, и мы в конце концов отыскали бы дорогу к капищу и без его помощи. Из-за своей громадности оно являлось единственным пунктом космического скитальца, который всегда можно было найти. Но мы не уложились бы в такое хорошее время, будучи при этом в такой относительной безопасности. Боязнь Полиса была для нас благом. При малейшем шуме, который иногда был слышен лишь ему, он менял маршрут. Не знаю, все ли угрозы, которые мы обходили стороной, существовали в действительности, но благодаря Полису мы избегали ненужных схваток, приберегая свою ударную мощь до того момента, когда доберёмся до цели. Его чувство направления было сверхъестественным. При любой возможности он уводил нас прочь из коридоров в сеть вентиляционных шахт, технических подполий, сервисных люков и всего неисчислимого множества обходных тропок циркуляционной системы космического корабля. Как бы ни петлял наш путь, сколько бы раз мы ни сворачивали в ответвления, он всегда знал, где мы находимся. Мы весьма успешно продвигались вперёд. Всякий раз, когда мы проходили мимо обзорного блока, я видел, что мы всё ближе и ближе к цели.

Мы были уже совсем рядом и двигались ползком сквозь заброшенные потроха фрахтовика. Мы лоснились от смазки, пробираясь ощупью во тьме по виткам труб, разломанным шестерням, которые, если их слишком резко задеть, могли срезать палец, и раструбам, похожим на соборные колокола.

— Нам нужно наверх, — прошептал я Полису. — Можешь нас туда провести?

— Нет, — ответил он, затем повторил за самим собой, становясь собственным заикающимся эхом: — Ни-ни-ни-ни-нет. Никаких соединяющий конструкций, комиссар. Оно изолировано, — его бормотание отклонилось от темы, скрипуче отражаясь от сплошных металлических структур.

— Тогда как орки туда попадают?

— Держат вниз, — эхо: — Дер'иc-'ись-'ись.

Я осознал, что мы уже какое-то время ползли вниз под уклон. Ещё через несколько минут железо под моей рукой уступило место холодному камню. На какой-то миг я снова очутился в том колодце. Но здесь не было воды, и наклон постепенно сошёл на нет. Затем мы смогли подняться на ноги, а путь впереди забрезжил серым. Где-то не очень далеко был источник света.

Мы находились в тоннеле под поверхностью астероида. И снова меня поразила дисциплина, требовавшаяся для того, чтобы заставить орков утрудить себя созданием стабильной, пригодной для дыхания атмосферы здесь внизу. Прежде я счёл бы, что им не достанет терпения, чтобы потянуть подобный инженерный подвиг. "А ещё ты и представить не мог, что тебя обставят на поле боя", — подумал я.

Тоннель был частью сети перекрещивавшихся пещер. Мы двигались через лабиринт с высокими потолками. Именно он позволял быстрое перемещение орков из одного сектора космического скитальца в другой. Сегодня же он доставит нас в самое сердце этого сооружения. Здесь мы уже не могли рассчитывать на трубы и подполья. Мы должны были путешествовать теми же маршрутами, что и орки, и риск нашего обнаружения рос с каждой секундой. Поэтому мы бежали. Мы бежали, чтобы не дать догнать себя нашей судьбе. И мы бежали, чтобы исполнить наш долг.

Мы были быстры, но наша судьба всё же нас настигла. Мы перебежали перекрёсток. Трауэр, который был замыкающим, выкрикнул предупреждение в тот самый момент, когда зеленокожие с рычанием открыли огонь. Мы поднажали, и Полис попытался стряхнуть погоню. Его выбор направления на следующих нескольких перекрёстках выглядел совершенно случайным. Этого оказалось недостаточно. Я слышал, что тяжёлый топот ботинок становится всё ближе. Его звук отражался от камня, напоминая удары кувалды.

Мы обогнули крутой поворот влево, и я встал.

— Их надо остановить, — сказал я. — В самом крайнем случае — задержать.

Иначе они поймают нас в течение следующей минуты, а если и нет, то поднятый ими шум накличет на наши головы другие патрули.

Беккет развернулся обратно к повороту и присел. К нему присоединился Трауэр. Этот остался стоять. Он будет стрелять поверх головы Беккета, и они смогут в какой-то степени обеспечить друг другу огневое прикрытие.

— Благодарим вас за честь, комиссар, — сказал Беккет.

— Вас будут помнить, — пообещал я.

Остаток нашей группы побежал дальше. Позади нас началась стрельба. Сначала это были отдельные выстрелы из винтовок Беккета и Трауэра, затем посыпался град ответной орочьей пальбы. Вдвоём им не протянуть долго, но каждый миг, который они для нас выигрывали, был драгоценным. Эхо превращало их задиристые выкрики в боевой клич полка. Их вопли, когда они раздались пару минут спустя, звучали даже ещё громче.

К этому моменту Полис уже провёл нас через ещё несколько тоннельных перекрёстков. Трауэр и Беккет сыграли свои роли. Как, милостью Императора, предстоит и всем нам.

2. Рогге

Он их бросил. Не моргнув глазом, не помедлив — просто быстренько вверил их души Императору и отправился прочь. Рогге боролся с рвотными позывами, страх и ужас заставили покрыться мурашками его кожу. Он уже не знал, кого боится сильнее — Яррика или орков. Они были почти одним и тем же — просто машинами, сеющими бессмысленную смерть. Он бежал вместе с остальной группой, поскольку его волочило за Ярриком, как по стремнине, и у него не было другого выбора.

Пока что не было. Ему в голову в первый раз пришла идея сдаться. Орки уже один раз сохранили ему жизнь. Они могут сделать это снова. Им будет недоставать нескольких рабов. Эта идея не привела его в ужас, как ей было положено, как это случилось бы до того, как он увидел истинное лицо Себастьяна Яррика. В следовании за безумцем не было чести, как не было бесчестья в том, чтобы отвратиться от него.

Как не было позора в том, чтобы оставаться в живых.

Но общее безумие всё ещё не отпускало его, пока они бежали по каменному лабиринту. Стены были сырыми и холодными. Некоторые тоннели были образованы природой, но гораздо большее их число несло на себе признаки того, что их вырубили рабы. То тут, то там попадались кости пленников, брошенных гнить прямо там, где они упали. Их останки потихоньку растоптали в пыль. Того, что осталось, хватало, чтобы показать, что здесь когда-то были люди — люди, которых заставили отдать свои жизни во славу орочьего предводителя. Больше славы. Больше бессмыслицы.

"Трака и Яррик достойны друг друга", — подумал Рогге.

Тоннель, которым они сейчас двигались, вёл прямо и вверх. Звуки орочьего патруля остались позади, но спереди доносился другой шум. Полис сбросил темп и что-то прошептал Яррику. Комиссар кивнул. Полис пристроился рядом с Кастель, а впереди пошли Яррик и Бериман. Никто из них даже не поглядел в сторону Рогге, и полковник ощутил противоречивые всплески облегчения и обиды. Он поборол оба эти чувства и двинулся вверх, чтобы узнать худшее.

Последние несколько метров тоннеля представляли собой крутой подъём, кончавшийся нагромождением валунов у входа в большую гулкую пещеру. Рогге пришлось продвигаться вперёд ползком. Полис, съёжившийся в комок, расположился на некотором расстоянии от отверстия, держась в комфортном окружении глухой тени. В его глазах сверкал ужас, но он продолжал стискивать своё оружие и всё-таки смотрел вперёд в ожидании своего приказа умереть мученической смертью. Яррик, Бериман и Кастель сидели на корточках за последним рядом валунов. Когда Рогге присоединился к ним, Кастель бросила на него взгляд. Её презрение было явным, холодным и недвусмысленным. "Откуда она знает?" — подумал он. И затем: "Знает что? Тут нечего знать". Он отвёл глаза, обнаруживая, как легко ему вдруг стало устремить свой взгляд прямо вперёд и выяснить собственную судьбу.

Пещера имела естественное происхождение. Она простиралась примерно на сотню метров влево, вправо и вперёд от входа. Её потолок терялся во мраке, но Рогге счёл, что до него должно было быть как минимум двадцать метров. Справа в стороне проваливался во тьму тоннель меньшего размера. В пещере ошивался большой отряд орков, охраняющий дальнюю стену. Она состояла не из камня. Это был металл. Это была часть одного из корабельных корпусов, использованных при сооружении капища. Здесь имелся вход, и он не был ни изначальной частью судна, ни проломом, устроенным на скорую руку. Это были настоящие врата, украшенные вереницами грубых орочьих морд, чьи пасти были распялены в рыке или хохоте.

Понаблюдав с минуту, Яррик и два его приспешника вернулись к месту, где прятался Полис. Рогге последовал за ними, с ужасом ожидая решения, которое сейчас будет принято.

— Мы можем с ними сразиться? — прошептала Кастель.

Яррик отрицательно покачал головой:

— Их слишком много.

— Тогда нам нужно увести отсюда часть из них, — сказал Бериман.

Яррик медленно кивнул. Он выглядел едва ли не протестующе.

— Ты сознаёшь... — начал он.

— Конечно.

Полис с хрустом распрямился. Он сел вертикально, вытянувшись в струнку, и уставился на Яррика с Бериманом. Его губы шевелились, формируя каскад беззвучных слов. Он приостановил его на время, достаточное, чтобы произнести:

— Нет. Моя задача выполнена. Мной можно пожертвовать.

И затем он вскочил на ноги и начал карабкаться через валуны.

Всего лишь мгновение спустя вслед за ним встала Кастель.

— Комиссар, — сказала она, — заставьте их как следует помучиться.

— Клянусь, — ответил тот.

Она отправилась вслед за Полисом.

Рогге, притянутый этим зрелищем безрассудного самопожертвования, двинулся вперёд вслед за Ярриком и Бериманом. Они остановились у входа в пещеру. Рогге видел всё. Он узрел безумство слепой веры. Полис бежал через пещеру, выкрикивая её размеры и подсчитывая дни, которые он провёл в плену. Он стрелял из своей винтовки, но никуда не попадал. И он действительно привлёк внимание орков. Сначала они не предприняли никаких ответных действий, ошарашенно уставившись на тронутого человечка. Полис уже был на полпути через пещеру к другому тоннелю, когда один из них сдвинулся с места. Пока его сородичи хохотали, зеленокожий настиг Полиса сзади. Его секач уже был оголён. Он отвёл руку назад.

Удар она не нанесла. Кастель метнулась через разделявшее их пространство и с сиплым ненавидящим "Ххххэээхххх" бешеным усилием рук с размаху вогнала рычащий «Потрошильщик» в орочий загривок. Это был хороший удар, удар, рождённый яростью, отплата за все те изуверства, которые ей пришлось повидать на борту космического скитальца. Цепной меч ушёл в загривок почти на всю ширину лезвия. Орк рухнул с перерубленным позвоночником, его кровь забрызгала Кастель и залила глянцем пол пещеры. Медичка, торжествуя победу в устроенной ей бойне, перепрыгнула через труп и догнала Полиса.

Хохот прекратился. Орки разразились воплями и почти все поголовно бросились за двумя людьми. Они неслись мускулистой и агрессивной толпой, готовой порвать свою добычу в клочья. Кастель и Полис опережали её на какие-то секунды. Они не приостанавливались, не стреляли снова. Их последняя задача сейчас заключалась лишь в том, чтобы прожить так долго, что они смогут послужить эффективным отвлекающим фактором. Они исчезли в тоннеле. Нескончаемый монолог Полиса умножался эхом, сливаясь с рыками орков. Звуки погони растворились во тьме и тишине. Рогге так и не услышал ни единого крика.

Яррик и Бериман переглянулись, затем приготовили оружие. На охране ворот остались лишь четыре орка. Яррик посмотрел на Рогге.

Тишина, воцарившаяся в другом тоннеле, стиснула душу полковника в ледяной хватке. Кастель и Полис не погибли, не отмучились в предсмертной агонии, а просто канули в неизвестность. Перед ним развернулось ужасное видение — картина нескончаемой борьбы в подземном лабиринте астероида, когда ожидать нечего, кроме оттянутой развязки, лютой и неизбежной. Это был настоящий кошмар, чьё воплощение в явь было ещё хуже, и Рогге не желал в этом участвовать.

Он побежал. Он побежал назад тем же путём, которым они пришли. Он бежал к неизбежности пленения. Он бежал от суда Яррика.

Он бежал, чтобы сдаться.

 

ГЛАВА IX

Горнило

1. Яррик

И тогда мы остались вдвоём. Увечный старик и кок. Мы с Бериманом ухмыльнулись друг другу. Я точно также отдавал себе отчёт в нашей нелепости, как и он, а он в той же степени, что и я, понимал наши возможности. Не думаю, что хоть один из нас двоих ожидал, что Рогге сохранит верность присяге. Я не удивился, когда он убежал, но тем не менее разозлился. Предательство и трусость надлежит встречать незамедлительным и бесповоротным правосудием. Рогге подтвердил мои худшие подозрения о том, что пошло не так на Голгофе. То, что Трака нас переиграл, по-прежнему оставалось моим проколом, который мне предстоит искупать, но нам, возможно, удалось бы спасти больше, когда б не Рогге — слабое звено со ржой себялюбия. Если бы не стоящая передо мной задача, я бы выследил полковника и пустил ему пулю в затылок. Я обрёл удовлетворение в бесспорном знании, что он бежит навстречу гораздо менее милосердной доле, чем самое худшее из того, что я мог бы ему устроить.

Его отсутствие делало нас сильнее. Нам могла бы пригодиться огневая мощь Кастель, Беккета и Трауэра, но у нас всё ещё оставалась слаженность бойцов, сосредоточенных на единой задаче. Наша цель ждала, и на пути стояли всего четыре орка. Всё ещё ухмыляясь, я прицелился из-за валуна. Я жаждал того, что сейчас случится. Я услышал фырканье Беримана, неспособного сдержать свирепое веселье.

Я надавил на спуск, делая три выстрела из лазпистолета. Орк, в которого я целил, дёрнулся дважды от попадания в шею и в грудь, и затем в третий раз, когда центральная часть его морды влетела в затылок. Я выпрыгнул из укрытия и ринулся вперёд, в то время как Бериман вёл стрельбу сзади. У него была винтовка. Она была гораздо мощнее моего пистолета, и именно это ей сейчас и требовалось. Целью Беримана был вожак — массивная зверюга, выглядевшая ещё здоровее из-за шипастых пластин своей брони. Его шею и нижнюю часть морды защищала клыкастая металлическая челюсть. Я как раз добежал до ближайшего зеленокожего, когда от неё отскочил первый выстрел Беримана. Дальше стрельба пошла лучше. Второй выстрел лишил орка левого глаза. Чудовище взревело от боли и бешенства. Выстрел просто обязан был пробить его мозг, но вожак не умер. Он ударил не глядя и не думая, и его гигантский топор снёс голову орку, стоявшему впереди него. Я припал к земле, и клинок моего противника со свистом рассёк воздух прямо над моей головой. Я выстрелил вверх, истощая остаток батареи. Подбородок и нос орка взорвались. Меня окатило кровью, орк же качнулся взад-вперёд на пятках, и лишь затем опрокинулся на спину.

Лишь один вожак всё ещё продолжал двигался. Он действовал как автомат, вертясь волчком и рубя пустоту на каждом шаге, сделанном куда попало. Я торопливо отполз назад, убираясь с его пути. Бериману потребовалось ещё семь метких выстрелов, чтобы его уложить.

Битва заняла какие-то секунды. Никто не поднял тревогу. Стрельба была слишком обыденным событием в орочьей жизни, чтобы привлечь внимание. Остальной отряд ещё не вернулся из погони за Кастель и Полисом, и я шёпотом помолился за медичку и клерка. Я остановился у ближайшего орочьего трупа, чтобы обобрать с него боеприпасы. Бериман, присоединившись ко мне, занялся тем же самым. Мы нашли небольшое количество батарей, которые подходили к нашему оружию, и гранаты с длинными ручками. Затем мы повернулись к воротам. Их механизм был самым простейшим. Они являлись эффективной преградой только при поддержке охранников. В противном случае они с тем же успехом могли представлять собой просто отталкивающий скульптурный фрагмент.

Мы открыли врата. Мы вошли в капище.

"Вот и я, Трака, — подумал я. — Всё ещё получаешь от этого удовольствие?"

Мы прошли длинным прямым коридором с низким потолком. И мне, и Бериману пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой. Орков этот проход должен был приводить в бешенство. Где-то через полсотни метров он распахивался в главный ствол капища — помещение с круглым поперечным сечением, имевшее метров пятьдесят в диаметре и во много раз больше в высоту. По центральному столбу ходили вверх и вниз железные кабины лифтов. По стенам поднималась спираль грубой металлической лестницы. Она не имела перил, будучи всего лишь нескончаемой последовательностью приваренных к стене металлических планок. Из ствола не было никаких выходов. Ничто не прерывало хода ступенек и кабин с земли к далёкому потолку.

Лифты были заняты, но на лестнице орков не было.

— Итак? — спросил Бериман.

— Наверх, — сказал я. — Если он здесь, то он будет наверху.

Мы побежали к стене. Мы начали взбираться по ступеням, которые приведут нас к средоточию власти.

2. Рогге

Пробегал он недолго. Он удирал где-то с минуту, случайным образом выбирая тоннели. Те орки, что гнались за ними прежде, не шли по его следу, это он знал. Спереди тоже не доносилось никаких звуков. Так что когда он налетел на патруль, то был удивлён ещё сильнее, чем они. До этого он собирался вручить свою винтовку первому же встреченному им орку, сигнализируя этим, что сдаётся в рабство. Вместо этого, преданный глупым инстинктом, он вскинул оружие, а его палец лёг на неудобно размещённый спуск.

Шедший первым орк выбил винтовку из его рук и отвесил ему оплеуху возвратным взмахом своей лапы, раздробив ему левую скулу и нос. От боли перед его глазами вспыхнула сверхновая звезда. Он провалился во тьму, испытывая что-то весьма близкое к облегчению.

Зеленокожие отказали ему в прибежище забытья. Он очнулся от грубой тряски. Его голова так жестоко моталась туда и сюда, что, по его ощущениям, у него готов был сломаться позвоночник. Он громко застонал, и болтанка прекратилась. Он свалился на землю, и сотрясение от удара заставило задребезжать всё его тело. Он огляделся, часто моргая глазами. Он по-прежнему был под поверхностью астероида, всё в том же лабиринте тоннелей. Они находились в месте пересечения нескольких проходов. Здесь было не так много пространства, как в пещере перед капищем, но его хватало, чтобы вместить возвышающихся над ним чудовищ. Они хохотали над ним. В его глазах вскипели слёзы беспросветного разочарования. У него не получилось даже сдаться. Сейчас они его убьют.

Но нет. Орк, который держал его перед этим, оглянулся через плечо. Он уркнул, и Рогге показалось, что в изданном им звуке мешались религиозный страх и молитвенная радость. Из-за спин его пленителей раздались шаги, бухающие металлом о камень. Тот, кто к ним приближался, мог сокрушать планеты своей поступью. Орки разошлись в стороны, держась на расстоянии от вышагивающего вперёд существа. Трака, ссутулившийся, чтобы уместиться в тоннелях, навис над Рогге, и полковник заскулил. Орочий пророк нагнулся и окинул его пренебрежительным взглядом, затем начал отворачиваться.

Он собирался отправиться прочь. Рогге вдруг начал бояться ухода Траки сильнее, чем его присутствия. Если он недостоин внимания Траки, то его не сочтут заслуживающим пощады.

— Подожди! — выкрикнул Рогге.

Весьма сомнительно, чтобы этот орк понял готик, подумал Рогге. Но он, кажется, распознал отчаяние. Трака развернулся кругом. Рогге вдруг резко осознал, что орки молчат. То, что такое вообще оказалось возможным, вогнало его в ужас. Он обнаружил, что думает об этом предводителе орочьих войск в новом ключе. Мысль, заслонившая всё в его сознании, была: "умилостивить". Он находился лицом к лицу с грозным божеством и отчаянно стремился дать ему то, что оно хотело.

Чего хотел Трака?

— Яррик! — задохнулся Рогге. — Я могу дать тебе Яррика! Я знаю, где он!

Трака продолжал разглядывать полковника. Омерзительная, первобытно-свирепая морда, которой адамантиевый череп придавал ещё более зверский вид, не изменила своего выражения. Трака ждал.

"Как же мне заставить тебя понять?" — подумал Рогге. Он встал и указал пальцем вглубь тоннеля, который, как избрало верить его чутьё, вёл назад к капищу. "Яррик", — продолжал произносить он. Да знали ли вообще орки имя комиссара? Рогге подогнул свою правую руку и похлопал по её локтю. Трака весело хохотнул. Гора засмеялась. Рогге перетрусил. Он повалился на колени. Бойцы Траки последовали примеру своего властелина, едва не попадав от жестокого хохота. Но Трака испустил лишь один смешок. Его единственный настоящий глаз смотрел в том направлении, куда указывал Рогге. "Да, — подумал полковник. — Да, это верно. Ты знаешь, что я пытаюсь тебе сказать. Я могу привести тебя к Яррику. Позволь мне показать тебе дорогу". Он запамятовал в своей нужде, что не знает, где находится.

Взгляд Траки вернулся на Рогге. Пасть орка раскололась в ухмылке — того сорта, с которыми предают огню солнечные системы. Рогге приложил всё своё старание, чтобы ответить ему тем же. Трака откровенно наслаждался его усилиями, и орочья ухмылка стала ещё шире. Чудовище кивнуло и затем отвернулось, заговорив с одним из своих подчинённых. Громыхающий голос Траки резал слух Рогге. Орочью речь могли порождать лишь глотки, клокочущие стеклом, яростью и обломками костей. Рогге не имел ни малейшего понятия о том, что говорилось, но он уловил сочетание звуков, которое повторилось несколько раз. Что-то вроде "Гроцник". Рогге надеялся, что это было что-то хорошее.

Ответ не заставил себя ждать. Через минуту вперёд протолкался новый орк. Любой, кто не успевал убираться с его пути, отправлялся в полёт его абсурдно большими силовыми когтями. Его претензии на главенство кончились, лишь когда он поравнялся с Тракой. Он склонился перед своим господином и прорычал что-то вопросительное. Рогге пришло в голову, что услышанное им слово было именем. Его надежды истаяли.

Трака указал на полковника. Теперь Рогге заметил массивные шприцы, которые этот Гроцник содержал в патронташах и в самой своей плоти. Он увидел шрамы и швы. Ему вспомнились рассказы Кастель об орочьих операционных и об исчезнувшей грани между экспериментированием и пыткой. Он сделал шаг назад.

Трака протянул к нему свои силовые когти и подхватил его за руки. Полковник заскулил, чувствуя, как выворачиваются его плечевые суставы. Трака швырнул его в руки Гроцника. Орочий медик захохотал. Рогге начал орать.

Несмотря на весь тот ужас, который ему довелось испытать, прежде Рогге не кричал никогда — это было фактом. Теперь ему уже не остановиться.

3. Яррик

Не знаю, могу ли я сказать, что нам выпал счастливый случай. Не знаю, могу ли я сказать, что случайности вообще сыграли хоть какую-то роль в Голгофской катастрофе. Слишком уж сильное участие руки судьбы мне видится в событиях тех дней. И ещё — воли. Не буду богохульствовать и претендовать на знание воли Императора, но моя и Тракина решили многое, а уничтожили ещё больше.

Так что не знаю, сопутствовала ли нам с Бериманом удача либо же злосчастье. Но к тому моменту, как зазвучали клаксоны, мы уже проделали больше чем половину пути вверх по главному стволу капища. Пока что нам удавалось обойтись без происшествий. Но мы оба задыхались. Мои ноги налились болью. Даже в тусклом свете капища было видно, что лицо Беримана выглядит бледным и лоснится потом от изнеможения. Но тут зазвучали сигналы тревоги. Это был мозгораздирающий металлический рёв, отзывающийся дребезгом в груди. Спустя считанные секунды через наземный вход хлынули орки. Большинство затопало по лестнице вслед за нами, тогда как маленькая группа осталась дожидаться лифта. Всего за несколько секунд в погоню включилось больше сотни зеленокожих, и один Император знает сколько их было на верхних уровнях капища, уже предупреждённых и ожидающих, когда покажутся сумасшедшие человечки. Нам не на что было надеяться. Совсем.

Это ощущение безнадёжности странным образом освобождало. Оно ставило во главу угла нашу решимость. Лицо Беримана ожесточилось от холодного веселья. Я знаю, что он чувствовал, поскольку то же самое тёмное пламя переполняло и всё моё существо. Мы бежали. По моим жилам струился адреналин из каких-то скрытых резервов. Я прорывался вперёд сквозь боль, изнеможение и невозможность того, к чему мы стремились. Даже если Трака и находился где-то над нами, у нас не было шансов пробиться к нему, чтобы его убить. Но мы будем пытаться, и мы будем бороться. Я знал свой долг перед Императором и перед моей расой. И я буду исполнять его любой ценой, какая только ни потребуется от меня или любого другого в пределах моей досягаемости. Знать это, как знал это я, означало сбросить со счетов такие понятия, как надежда и вероятность. Путь вперёд был открыт. Этого было достаточно.

Вверх и вверх, каким-то образом ещё прибавив темп, но цель упрямо отказывалась становиться хоть чуточку ближе. Орки стреляли в нас, но они делали это на бегу. Дистанция всё ещё была слишком велика. Выстрелы с визгом ударяли в металлическую стену, оставляя нас невредимыми. Но теперь вверх пошёл лифт. Он достигнет нас меньше чем через минуту. Если его можно остановить, то зеленокожие в кабине окажутся в пределах считанных метров от нас. Их выстрелы разнесут нас в клочья.

Я заткнул свой пистолет за пояс и стиснул гранату. Я продолжал взбираться вверх, используя каждую дарованную мне секунду, чтобы подняться на очередную ступеньку. Бериман следовал за мной. Он не стал дожидаться прибытия клети лифта, а швырнул свою гранату назад. Она пролетела по превосходной длинной дуге и взорвалась, когда стукнулась о лестницу, проделав брешь шириной в несколько метров.

— Эти поганые ксеносы такие изворотливые, — прохрипел Бериман между судорожными глотками воздуха. — Ну-ка посмотрим, как они отрастят крылья.

Я одобрительно крякнул, но ничего не ответил. Он был моложе, у него хватало дыхания на большее. И он сам не знал, насколько он был прав. Орки были изворотливыми. Они не научатся летать, но они найдут способ перебраться через брешь.

Но, возможно, не раньше того момента, когда уже станет слишком поздно.

Мои глаза метались туда и сюда между поднимающейся клетью и ступенями передо мной. Если я споткнусь, то упаду, а если я упаду, то это будет полёт с лестницы в пустоту. Мне уже довелось ощутить гибельный комфорт затяжного падения вниз. У меня не было нужды испытывать его касание во второй раз. Я поддерживал осмотрительный ритм своего восхождения. Я взбирался всё выше и выше наперекор изнеможению своей стареющей плоти. Я давал клети подняться ближе. Я выжидал, когда она стала замедляться, а орки начали стрелять сквозь её прутья. Я выжидал, пока Бериман чертыхался, а мы оба пригибались и ныряли вниз. Теперь выстрелы представляли серьёзную опасность. Но я по-прежнему взбирался вверх. И я по-прежнему выжидал.

Клеть лифта остановилась. Её дверь открылась. Торчащий оттуда куст орочьего оружия казался таким близким, что его можно было потрогать. Тогда я угостил зеленокожих гранатой. Я забросил её в заднюю часть клети.

У передних орков было время один раз нажать на спуск, прежде чем до них дошло, что я сделал. Бериман на одном дыхании выдал цветистое ругательство, когда выстрел распахал ему щёку. Его развернуло кругом, и он врезался в стену. Он заспотыкался, у него подогнулись колени, но он не упал и не прекратил движения. Мой скальп полоснуло болью ожога от снаряда. Я гордился этой болью. Я продолжал двигаться.

Движение происходило и в клети. Паническое. Орки выпрыгивали. Некоторые пытались добраться до лестницы, которая была близко, но всё же не настолько. Другие, позабыв, что находятся на высоте хорошо за сотню метров, просто прыгали от одной смерти к другой. Затем сработала граната. Её взрыв сорвал клеть со столба. Металлический короб пулей помчался вперёд, врезался в лестницу, и рухнул вниз. Он летел кубарем, колотясь о стену, размазывая по ней некоторых орков и утаскивая других с их насестов. По стволу капища гуляло эхо грохота кувыркающейся клети и завываний летящих вниз орков. Лифт встретился с полом наземного этажа с недурственным ударом.

Завывания стали громче. Теперь в них звучала ярость разочарованной орды. Выстрелы выискивали нас, черня воздух, как рой насекомых. Отсутствие меткости с лихвой возмещалось чистым количеством. Если бы у меня всё ещё имелась правая рука, я потерял бы её снова. Когда я опускал ногу вниз, в одной ступеньке от неё взорвался снаряд. Я споткнулся, потерял опору под ногами. Я бросился влево всем весом своего тела, впечатываясь в стену вместо того, чтобы ухнуть в пустоту. Инстинкт требовал, чтобы я свернулся в комок, стал мишенью меньшего размера. Инстинкт был столь же труслив, сколь и неправ. Я отмахнулся от него и снова начал двигаться. Ни я, ни Бериман уже не могли бежать. Мои ноги превратились в свинцовые колонны. Они казались такими же бесполезными, как покорёженные останки лифтового столба. Я шевелил ими одной лишь силой воли. Я снова очутился в том колодце, совершая нескончаемый подъём сквозь ауру боли и изнеможения. Как просто было бы впасть в оцепенение и продолжать двигаться, отрешившись от своей страдающей плоти. Но я должен был сохранять бдительность. Мне требовалось быть готовым среагировать на следующую угрозу.

Под нами бесновались орки, их ярость звучала громче, чем выстрелы их оружия. Бериман использовал ещё две гранаты, учинив новые разрушения лестницы позади нас. Орки уже волокли длинные куски металлолома от уничтоженного лифта. Они использовали их, чтобы пересечь первую брешь, но этот процесс поглощал время. Мы уходили в отрыв.

Я поглядел вверх, казалось, впервые за целый век. Лестница заканчивалась, переходя в площадку. Мы были на месте. Ещё несколько ступенек, и подъём завершится. Облегчение трансформировалось в последний прилив сил к моим ногам, и я снова побежал.

Ракета, ударившая в стену прямо под площадкой, разорвала весь мир в клочья. Я летел, мои глаза были залиты светом, уши забиты звуком, из головы вышибло все мысли, кроме яростного отрицания. Такие выкрутасы судьбы не заставят меня сдаться. Я протянул руку в самое сердце объявшего меня драконьего выдоха. Я сомкнул пальцы в кулак, не ожидая встретить ничего, кроме пламени, воздуха и поражения. И обнаружил металл. Я стиснул руку с исступлённым неистовством. Меня захлестнуло ударной волной, и драконья пасть стиснула мой костяк в своей жестокой хватке. Потом дракон улетел прочь, оставив после себя боль и, по возвращении способности соображать, — отчаяние.

Я держался за прут, торчавший из повреждённой площадки. Лестница, которая была под моими ногами, исчезла. Взрыв отшвырнул меня от стены, и я болтался на выступающем краю площадки. Ниже не было ничего, кроме долгого полёта вниз и окончательного упокоения.

А за мою ногу ухватился Бериман.

Он был тяжёлым. Но может статься, что несмотря на добавившуюся нагрузку, он станет спасением для нас обоих.

— Взбирайся наверх, — прохрипел я сквозь стиснутые зубы. Если он сможет воспользоваться мной, чтобы добраться до площадки, затем затащить меня наверх вслед за собой...

Бериман попытался. Но как только он шевельнулся, мы закачались, и прут начал ускользать из моей хватки. Бериман замер. Мне показалось, что его лицо расслабилось. В его взгляде светилась признательность.

— Мы преподали им парочку вещей, — сказал он. — Комиссар, вы закончите урок?

— Клянусь.

Он удовлетворённо кивнул. Затем он разжал хватку, широко раскидывая руки, чтобы с распростёртыми объятиями отдаться своему полёту. Он улыбался, окунаясь в свободу.

Я отвёл глаза от его падения. Я сконцентрировал всё внимание на своей цели. Я отгородился от гомона орков, от визга шальных выстрелов, от возможности прилёта другой ракеты. Я бросал вызов безнадёжности. Я располагал лишь силой одной слабеющей руки. Моим ногам не на что было опереться. Мне некуда было облокотиться обрубком своей правой руки. Я сильнее стиснул прут, воображая свой кулак приваренным к металлу. Он нипочём не разожмётся, поскольку со мною милость Императора. Я не просто говорил себе это. Я это знал. И когда я проникся этим знанием, я начал подтягиваться.

Одна рука на весь вес измочаленного старика. Моё плечо и верхняя часть руки разрывались от боли. Я не имел права её признавать. Я верил лишь в один простой факт: я смогу поднять вверх этот единственный предмет. Если я это сделаю, я не подведу моего Императора. Отчаяние может придать сверхъестественную силу, а я уже нахлебался его сверх всякой меры. Я стал одной чистой волей. И вот моя рука оказалась согнута, а моя голова и верхняя часть груди поднялись над краем платформы. Я качнулся вперёд, прежде чем успел подумать о риске. Мой подбородок шмякнулся о металл. Я отталкивался от площадки своей культёй, придавая себе добавочную кроху импульса. Мой кулак развернулся вокруг прута, и моя хватка вдруг оказалась не такой уж нерушимой. Я давил вниз, задыхаясь от му́ки. Силы покинули меня, но я уже распрямил руку, бросая себя вперёд. Когда моя хватка разжалась, у меня вырвался вскрик. Сила тяжести поволокла меня вниз, но у неё ничего не вышло. Моё тело, начиная от талии, лежало на платформе. Я передохнул какое-то мгновение, затем, извиваясь и карабкаясь, затащил себя наверх целиком.

Моё тело вопияло о сне. Я нетвёрдо встал на ноги и поковылял вперёд. Площадка искривилась от взрыва, и дверь частично выворотило из рамы. Я подумал, что могу просто протиснуться через зазор. Я потянулся за своим пистолетом. Его не было. Он потерялся во время ракетного удара.

— Император защищает, — прошептал я. — Император ниспосылает.

Я верил, что Он так и сделает. Эта вера была всем, что у меня осталось, и её было достаточно. Я навалился на дверь, расширяя пустой зазор между ней и стеной на несколько сантиметров, потом прополз через него.

На той стороне не было ждущего меня Траки. Там вообще не имелось орков. Помещение было большим, но не таким гигантским, как можно было заключить из грандиозного экстерьера капища. Я находился в самой верхней точке этого строения. Я ожидал найти здесь святилище свирепых богов зеленокожих, быть может — нечто, символизировавшее, что у руля стоит Трака. Вместо этого я обнаружил рули куда более практического свойства. Я находился в центре управления космическим скитальцем. Меня окружали орочьи версии пультов. Они были массивными и смехотворно простыми по человеческим меркам. Каждый пульт украшала только одна кнопка: громадная, красная, размещённая посередине. Каменный блок в центре служил помостом. Он был достаточно широким и массивным, чтобы выдержать чудовищную тушу Траки. Он имел обыкновение стоять тут, подумал я, и отдавать приказы, которые исполнялись с этих пультов. Сейчас здесь никого не было, поскольку космический скиталец никуда не летел, а скучание за бездействующим пультом было бы за пределами разумения орочьих мозгов.

Я был один, но это не продлится долго. Совместные усилия гранат и ракеты разрушили путь наверх к этому мозговому центру. Но капище представляло собой конгломерат судов, и, таким образом, было изрешечено проходами. Я мог слышать, как орки прокладывают себе новую дорогу. Стена справа от меня вибрировала от визга раздираемого металла и бабаханья зарядов взрывчатки. Скоро они будут здесь. Что бы я ни собирался предпринять, я должен был сделать это сейчас.

Одна сторона помещения была отдана под чудовищные окна. Это были глаза орочьего идола, который свирепо взирал на руинный пейзаж космического скитальца. Размышляя о том, как этот последний передвигается и каким образом я могу здесь навредить, я впервые заметил то, что угнездилось между скоплениями перевёрнутых кораблей: двигатели. Гигантские. Среди них не было ни одного, который принадлежал бы судну меньше крейсера. Некоторые были частью кораблей, вживлённых носами в астероид. Другие демонтировали с их родных судов. Все они были ниже, чем окружавшие их конструкции. Я взглянул на разбросанный характер размещения этой колоссальной движущей мощи, связал его с пультами и понял принцип управления полётом космического скитальца: одна кнопка на двигатель, и каждый из них толкал это сооружение в своём направлении. Просто до идиотизма, слишком грубо, чтобы добиться хоть какой-то точности, но орки отродясь в ней не нуждались.

  От правой стены донёсся визг. По ту её сторону были орки. Я услышал скрежет зубьев цепного топора, вгрызающихся в металл. Бериман, Кастель, Полис, Трауэр, Вэйл — их самопожертвование купило мне несколько секунд. Я задолжал им почесть с толком использовать это время. Я побежал от пульта к пульту, обрушивая кулак на все кнопки. Я уничтожу Траку его собственным оружием.

Двигатели вспыхнули один за другим, пробуждаясь к жизни. Циклопические силы вступили в борьбу друг с другом. На правой стене появились первые пробоины, и тут началась тряска. Это выглядело так, словно на космическом скитальце разразилось землетрясение, причём такое, что не прекратится, а будет лишь наращивать силу. База Траки превратилась в место беспрерывного столкновения кораблей. Ворованные термоядерные реакторы заливали светом космическую ночь. Скиталец сминало и перекручивало силами, более могучими, чем тектонические. Из умножающихся разрывов в топливопроводах струями бил краденый прометий.

Тряска стала ещё сильнее. Она сбила меня с ног, и я ползком добрался до окон, чтобы посмотреть на свою работу. Скиталец начинал разваливаться. Корпуса кораблей выворачивало из их оснований. Некоторые падали, давя меньшие конструкции, устраивая новые взрывы, пробивая раны ещё глубже прежних. Другие отшвыривало прочь от основного ядра, когда их по новой запускало в космос силами, превосходящими мощью искусственное гравитационное поле скитальца. Корёжась, грохоча, кидаясь из стороны в сторону, целый мир сам себя раздирал на части в громе и пламени, и это было восхитительно.

У основания капища началось извержение. К небу взлетел ревущий столб пламени, всепожирающего, всеочищающего. Мир за окнами исчез в ослепительном огненном блеске. Гибнущее капище застонало и шатнулось вбок, словно пытаясь пойти. Пол тяжело тряхнуло.

Правая стена упала сразу вся целиком, и внутрь ворвались орки. Но они опоздали. Я увидел Траку, который топал вперёд, топча своих приспешников. Затем пол тряхнуло снова, он треснул и обрушился. Я полетел вниз, ускользая из хватки рванувшегося ко мне Траки. Я проваливался в хаос, наполненный пламенем и кувыркающимся металлом. В последний миг перед тем, как град ударов заставил меня погрузиться во тьму, я увидел Траку — там, наверху, во взрывающихся руинах его собственных владений. Он ревел, высоко вздев руки. Бесится, подумал я.

Но вид у него был ликующий.

 

ЭПИЛОГ

Напутствие

Я очнулся, и я был целым. Ещё не открыв свой глаз, я уже знал, что то, чего меня лишили, снова стало моим. Я чувствовал в своей правой руке тяжесть, смертоносность. Я бросил туда взгляд. Мои когти были на положенном месте. На них не поступало питание, как и на мой злой глаз. Тем не менее, само их наличие уже было достаточно обнадёживающим.

Но как меня спасли?

Я сел, озирая окружающее. Я лежал на операционном столе, грязном от крови и смердящем вонью тысячи изуверств. Я находился в медотсеке, но инструменты, которые я увидел, ужаснули бы и самого фанатичного хирургеона.

Меня не спасли. Я всё ещё находился на космическом скитальце. Мои когти и мой глаз присоединили обратно. Присоединили правильно. Эти два факта были несовместимы на таком фундаментальном уровне, что их сосуществование заставило покрыться мурашками мою кожу.

Я перекинул ноги через край стола и встал. Мои травмы отозвались одной общей волной боли. Тем не менее, у меня ничего не было сломано. Я был цел. Я мог ходить. Я приблизился к двери.

Она открылась. Я остановился. За ней, по обеим сторонам коридора, выстроились две шеренги орков. Они высматривали меня. Как только я показался, они одобрительно взревели. Они не нападали. Они просто стояли, колотили своими ружьями по клинкам и горланили с первобытным энтузиазмом. В своё время мне пришлось подвергнуться слишком многим праздничным парадам на Армагеддоне, чтобы не распознать один из них, когда он предстал передо мной. Нереальность происходящего вогнала меня в ступор. Тем не менее, я шагнул вперёд. У меня не было выбора.

Я шёл. Это был самый непотребный победный марш в моей жизни. Я проследовал через коридор, трюм и отсек, и многочисленные шеренги зеленокожих приветствовали мой проход. На каждом повороте виднелись свидетельства учинённых мной разрушений. Горелые отметины, залатанные проломы, покоробленные полы, обрушившиеся потолки. Но этого было не достаточно, далеко не достаточно. Сделанного мной хватило лишь для этого... этого...

Я переживал событие, для которого не имелось названия.

В конце концов я прибыл в пусковой отсек. На стартовой площадке перед дверью стоял корабль. Человеческий корабль, маленький челнок для внутрисистемных перелётов. Он не был рассчитан на долгие путешествия. Неважно, если его вокс-система всё ещё будет работать.

И я знал, что она будет.

Газгкулл Маг Урук Трака ждал меня рядом с посадочной рампой судна. Я не позволил, чтобы мое смятение или моё чувство, что я погрузился в какой-то нескончаемый кошмарный сон наяву, замедлили мою поступь. Я без всяких колебаний прошагал к этому чудовищу. Я остановился перед ним. Я встретил его взгляд со всей холодной ненавистью своей души. Трака лучился удовольствием. Затем этот колосс, сплавленный из брони и звериной силы, наклонился вперёд. Наши лица разделяли лишь какие-то сантиметры.

Дни и месяцы моего поражения и плена оставили множество шрамов на моей душе. Но одно воспоминание преследует меня сильнее всех остальных. В дневное время оно подстёгивает меня к действию. Ночами оно лишает меня сна. Оно навечно поселилось во мне доказательством того, что вряд ли может существовать более ужасная угроза Империуму, чем этот орк.

Трака обратился ко мне.

Не по-орочьи. Даже не на низком готике.

На высоком готике.

— Грандиозно дрался, — произнёс он. Он распрямил свой гигантский когтистый палец и один раз стукнул меня по груди. — Мой лучший враг, — он отступил в сторону и сделал жест в сторону рампы. — Отправляйся на Армагеддон, — сказал он. — Приготовься к грандиознейшей драке.

Я вошёл в корабль, неся на своём существе отметину слов, вся мера ужаса которых состояла не в их содержании, но в самом факте их существования. Я доковылял до кабины и обнаружил, что у меня уже имелся пилот.

Это был Рогге. Его рот был распахнут в крике, но беззвучном. Он больше не имел голосовых связок. В его теле мало что можно было узнать. Его вскрыли, реорганизовали и слили с системами управления и навигации. Его превратили в сервитора, оставив его в полном сознании. Я пообещал себе, что таковым он и останется на веки вечные.

— Увози нас отсюда, — приказал я.

Грохот запускающихся двигателей потонул в ещё более могучем рёве орков. Я знал, чем он был по своей сути: обещанием неописуемой войны. Я молча дал оркам собственное обещание. Они позволяли мне уйти, поскольку я вёл себя под стать ходившим обо мне легендами. Когда они снова придут на Армагеддон, я сделаю больше, чем это. Легенда схлестнётся с легендой, и я устрою им не просто войну. Я устрою им не просто апокалипсис.

Я устрою им тотальное уничтожение.

Ссылки

FB2Library.Elements.ImageItem

Во взгляде Беккета была нервозность, которая мне не нравилась. В Схоле Прогениум нас обучали высматривать ранние признаки политического отклонизма и пренебрежения долгом. Это означало способность читать все нюансы языка тела. Ганс Беккет не был предателем, и он не был трусом. Но время, которое мы провели в заключении, подтачивало его силы, физические и душевные, столь же неуклонно, как пески Голгофы сглодали металл и плоть наших войск.

К этому моменту я наблюдал за ним уже несколько смен. Сколько дней это составило, я никоим образом не мог сказать. Понятие времени как последовательности мгновений, поступающих из бездонного резервуара будущего, чтобы стать определённым и определяющим прошлым, было роскошью, недоступной живущим в рабстве на космическом скитальце Газгкулла Маг Урук Траки. У нас был лишь раздирающий крик вечного настоящего. Тяжкий труд, удары кнута, муки, смерть — вот что составляло наше бытие. На первых порах я пытался определить длину смен, но орки свели на нет даже эти усилия. Они просто заставляли нас работать, пока люди не начинали падать от изнеможения в таких количествах, что это становилось раздражающим. Тогда они запихивали тех из нас, кто ещё был жив, назад в наши клетки. Там мы старались отоспаться как можно лучше в ожидании, когда снова придёт наша очередь страдать.

Мы с Беккетом таскали демонтированные материалы. Это был самый разнообразный хлам, снятый с кораблей, которые, наряду с центральным астероидом, составляли космический скиталец. Мы отволакивали тяжёлые неуклюжие тележки, наполненные этим барахлом, на здоровенный склад, где ковырялись в натасканном орочьи гротескные версии технопровидцев. Мы тянули тележки на цепях, но не были скованы сами. Орки этим не утруждались. Куда мы могли деться? И как потешить душу избиением до смерти отставших рабов, если таковых не будет?

Глаза Беккета метались туда и сюда, словно он был неисправным орудийным сервитором, выискивающим мишени. Он пытался найти предлог для нападения, сам не сознавая того. Когда он это сделает, то будет верить, что его толкнули на этот поступок гнев и честь, но будет неправ. В этом ужасном месте взбунтоваться на горячую голову было актом отчаяния. У него мог быть только один исход.

Я этого не допущу. От солдат, которые пришли со мной на Голгофу, осталось так немного. И наша задача не была завершена. Трака всё ещё был жив.

Беккет находился в нескольких метрах впереди меня. Верхняя часть его спины была напряжена — сильнее, чем того требовали усилия по волочению тележки. Он был на грани. Я попытался сократить расстояние между нами. Это было трудно. Я мог тянуть цепь лишь одной рукой. Я давно лишился своих боевых когтей, этот мой трофей сейчас принадлежал Траке. И я не был юн. Тем не менее, мне удалось приблизиться к нему, и очутившись в пределах двух метров, я рискнул заговорить.

— Рядовой Беккет.

— Комиссар?

Я завладел его вниманием, но тут мужчина, шедший перед Беккетом, споткнулся. Это был ещё один Гвардеец, одетый в отрепья мордианской униформы. Не думаю, что он был с нами на Голгофе. Судя по его виду, он пробыл здесь гораздо дольше. И всё-таки он не упал, не выронил свою цепь. Он просто споткнулся. Для ближайшего орка-стражника этого оказалось достаточно. Зеленокожий взревел и хлестнул своим кнутом. Это был отрезок гибкого металлического троса со вделанными кусочками зазубренных лезвий. Кнут обвился вокруг шеи мордианца. Орк сделал могучий рывок. Витки затянулись, стискивая и отсекая. Голова человека отлетела прочь. Орк снова взревел, на этот раз от довольного хохота.

В тележке Беккета лежал тяжёлый кусок трубы. Я ещё раньше заметил, как он на него глазел. Теперь он схватил трубу, позволив своей цепи упасть на землю.

— Беккет, нет! — выкрикнул я, но он уже ринулся на орка, замахиваясь трубой и целя ей в голову этого изверга. Орк сбил его с ног мощным ударом лапы. Шипы на тыльной стороне защиты его запястья распороли Беккету щёку, и мне был слышен хруст ломающегося носа. Удар был таким, что Беккета крутнуло во время падения. Орк водрузил на его грудь железный ботинок. Он убрал свой кнут и снял с пояса массивный топор. Он занёс оружие высоко над собой. Его глаза, глядевшие из-под массивного лба с тупой злобой, не отрывались от головы Беккета.

Я шагнул вперёд и скрестил свой взгляд с орочьим.

— Нет, — сказал я снова, но уже стражнику, сказал ледяным тоном и по-орочьи. Мне было противно пользоваться этим поганым языком, но это поразило орка. Он заколебался.

Я неотрывно глядел в глаза чудовищу своим единственным оком. Я смотрел вверх, чуть наклонив свою голову вниз, так чтобы в моей пустой глазнице было больше тени, больше таинственности. Я был одноруким и одноглазым человеком преклонных лет, который мерился взглядом с орком. Мне уже полагалось лежать мёртвым с кишками, разбросанными по всему полу. Но я был Ярриком, и у меня был дурной глаз. Я убивал орков одним взглядом. Стоящий передо мной зверь это знал. Как и я в тот момент. Жизнь Беккета болталась на истёршейся ниточке, и я направил всю свою веру в Императора и всю свою ненависть к оркам на обретение хрустально-чистой, алмазно-твёрдой убеждённости в том, что мой взгляд был роковым для зеленокожих. В тот момент я был тем, кем они меня считали.

Топор стражника дрогнул. Орк отвёл взгляд от моего глаза и моей опасной глазницы и огляделся по сторонам, охваченный нерешительностью. Кажется, он что-то заметил на решётчатых мостиках во мраке высоко над нашими головами. Затем он опустил топор. Он снял ногу с Беккета, дал ему пинка по рёбрам и пошагал прочь вдоль вереницы рабов, что-то порыкивая самому себе.

Помогая Беккету встать, я ощутил, как становятся дыбом волоски на моём загривке. Я посмотрел вверх, вглубь теней, и ощутил чьё-то внушительное присутствие. Там, наверху, стоял и наблюдал он . Тот самый орк. Трака.

Я не мог его видеть, но надеялся, что он разглядел выражение моего глаза.

Я надеялся, что он разглядел в его глубине обещание смерти.