Манджурма

Жил когда-то в деревне Канир-бари заклинатель змей по имени Мунир. Все знали, что он умеет исцелять от змеиных укусов, и люди издалека приходили к нему за помощью. Мунир брызгал целебной водой, шептал какие-то таинственные слова, и человек, считавшийся обреченным, поднимался на ноги и шел домой.

При всем том он никогда не брал деньги за лечение, а если кто-нибудь настаивал, говорил:

— Иди и отдай эти деньги тому, кто нуждается в них больше меня.

Мунир жил просто, довольствуясь малым. Урожай с небольшого участка земли, который он унаследовал от отца, давал ему самое необходимое. Все любили его за бескорыстие.

Однажды бедняка из соседней деревни укусила на берегу Ганги ядовитая змея. Он упал и пролежал без сознания несколько часов. Наконец случайные прохожие наткнулись на него и принесли домой. Возле жалкой лачуги бедняка собрались почти все жители деревни. Они пробовали разные средства, чтобы удалить яд из тела несчастного, но ничего не помогало.

— А не позвать ли к нему Мунира? — предложил один из крестьян.

Все согласились, и в деревню Канир-бари был направлен посланец. Мунир прибыл быстро и сразу принялся за работу. Но, несмотря на все его искусство, больной не подавал признаков жизни. Снова и снова предпринимал Мунир попытки, но безуспешно. Тем временем яд сделал свое дело, и бедняк умер.

Потрясенный неудачей, которая была едва ли не первой в его жизни, Мунир бессильно опустился на землю. Он понял, что не смог противостоять судьбе.

В это время из хижины раздался плач ребенка.

— Чей это ребенок? — спросил Мунир.

— Это дочь умершего, — ответили ему.

— А где же ее мать?

— Она умерла в родах. Этот бедняк один выхаживал девочку после смерти жены.

— И у нее больше никого нет?

— Да вроде нет.

— Кто же теперь возьмет девочку? — спросил Мунир.

Никто из жителей деревни, влачивших жалкое существование, не решился на это. Один за другим бедняки стали расходиться, и возле хижины остался один Мунир. Он зашел внутрь взглянуть па ребенка: в углу на куче тряпья лежала девочка, одинокая н беспомощная. Смерть ее отца означала смерть и для нее…

Муниру стало жалко ребенка. Он взял девочку на руки и, почти не сознавая, что делает, унес с собой.

И хотя Мунир был человеком добрым и отзывчивым, он не доверял женщинам.

— На женщин полагаться нельзя, — говорил он. — Они лживы, а их любовь непостоянна. Избави меня бог от такого зла.

Однако теперь, движимый состраданием, он забрал девочку к себе.

В первые дни у Мунира было много хлопот с ребенком, и он проклинал себя за свою опрометчивость.

— Ну что я за дурень? — говорил он себе. — Прожил беззаботно сорок лет, а тут взвалил на себя такую ношу.

Постепенно Мунир становился менее угрюмым. Он привык к девочке, играл и разговаривал с ней.

— Какое имя тебе дать? — спрашивал он девочку. И назвал ее Манджурма, что значит «Ниспосланная».

С годами его любовь к девочке становилась все сильнее. Он нежно заботился о ней, она была теперь единственной радостью в его жизни.

Когда девочке исполнилось пять лет, Мунир начал приносить ей куклы и подолгу смотрел, как она играет одна, а иногда вместе с соседскими детьми. Дом его наполнился веселым детским смехом. Он больше не чувствовал себя одиноким.

Среди детей, с которыми играла девочка, был семилетний мальчик по имени Хасан. Они подружились и проводили много времени вместе. У Хасапа были большие блестящие глаза и темные вьющиеся волосы. А когда Манджурма и Хасан повзрослели, нежность, связывавшая их в детстве, переросла в любовь.

К пятнадцати годам Манджурма стала красивой девушкой. Она выполняла всю работу по дому, готовила пищу и заботилась о Мунире. Когда она грациозно двигалась по дому, занятая нехитрыми домашними делами, Мунир украдкой наблюдал за ней и радовался каждому ее движению. Она была словно молодая кобылица, горячая и пугливая.

А Хасан превратился в ладного и умного юношу. Он был влюблен в Манджурму, как и она в него.

Девушка лелеяла мечту, что придет время и Хасан станет ее мужем. Подобные же мысли владели и Хасаном. Они часто встречались потихоньку от всех у реки, куда Манджурма ходила за водой.

Наконец настал день, когда Мунир понял: надо отдавать девушку замуж. Эта мысль повергла его в уныние. Он становился все угрюмее, все задумчивее и почти перестал есть и спать.

«Манджурма изменила всю мою жизнь, — думал он. — Теперь я живу, как все люди. Что станет со мной, если она покинет меня? Я не смогу жить без нее!»

И в один прекрасный день он объявил Манджурме, что станет ее мужем.

Что она могла ответить ему на это? Ей показалось: что-то словно угасло у нее внутри.

И вот Мунир женился на Манджурме. Никто не увидел в этом ничего дурного, но для Манджурмы все будто покрылось мраком. Со стороны казалось, что она спокойно приняла свое новое положение, но на самом деле она чувствовала себя скорее мертвой, чем живой.

— У меня отняли любимого, — горько жаловалась она на судьбу. — Каждый вечер он ждет меня у реки на тропинке, где мы встречались с ним, каждый вечер играет на флейте, чтобы напомнить мне о нашей любви. Его музыка так печальна, что мое сердце разрывается от муки. — И она заливалась горючими слезами.

Однажды, через несколько недель после женитьбы, заклинателя позвали к человеку, которого укусила змея. Деревня, где это произошло, находилась в двух днях пути от Канир-бари. Мунир дал молодой жене наставления, как ей вести себя в его отсутствие, и уехал.

Вечером того же дня Манджурма пошла к реке на свидание к своему возлюбленному. Хасан был вне себя от счастья. Обнявшись и не обращая внимания на людей, они пошли в дом Мунира. Три дня и три ночи провели они вместе, не уставая говорить друг другу о своей любви.

На исходе третьего дня они решили бежать из деревни. Глухой ночью молодые люди покинули дом и пошли куда глаза глядят. Много дней шли они, не замечая тягот и опасностей пути. Они падали от усталости, не имели ни крова, ни пищи, но все терпели во имя своей любви. Они пересекли много долин и рек, лесов, кишащих диким зверьем, но все шли и шли до тех пор, пока деревня Канир-бари не осталась далеко позади.

Через день после их ухода Мунир возвратился домой. Ему не терпелось увидеть свою молодую жену. Дверь дома была распахнута. Все в доме оставалось на месте, не было только Манджурмы. Мунир искал ее в доме и вокруг него, но не нашел. Устав после дальней дороги, он присел на кровать и стал дожидаться жену, думая, что она отлучилась ненадолго. Прошло десять минут, полчаса, час, но она все не приходила. Наконец он понял, что Манджурма сбежала с другим.

От этой мысли Мунир обезумел. Он больше не мог ни минуты оставаться в доме и выскочил из него с диким криком:

— Манджурма, Манджурма!

Он обошел все места, где могла быть Манджурма, зная заранее, что поиски напрасны.

— Она была красива, как богиня, — бормотал он, — чиста, как вода горного ручья. Она ни в чем не виновата. Это он соблазнил ее сладкими речами и увел от меня. О, я убью его!

Поздно ночью Мунир снова пришел к реке, к тому месту, куда приходил уже много раз, измученный и обезумевший от горя. Он все еще не терял надежды найти свою Манджурму. Внезапно ему почудились две тени, движущиеся на другом берегу реки.

— Манджурма, Манджурма! — закричал он в страстном порыве. — Я иду к тебе, подожди меня, любимая!

С этими словами Мунир бросился в быстрые воды реки, и они поглотили его навсегда.

 

Бхелуа

На одном из островов близ Читтагонга был когда-то небольшой торговый порт Сафиапур. Из многих заморских стран приходили сюда корабли с разными товарами.

Владел городом купец по имени Маник. Много было у него доходных земель, и для их охраны он держал большое войско.

У Маника было двое детей — сын Амир и дочь Бивала. Амир был красив и умен, знал разные науки и искусства да и в торговом деле понимал толк. Сестра же его Бивала совсем на него не походила: некрасивая, глупая, да вдобавок еще и злая. Оттого и замуж ее никто брать не хотел.

Амир счастливо жил у своих родителей до той поры, пока однажды не вздумалось ему повидать чужие земли. Старик-отец долго колебался, но в конце концов отпустил Амира. Когда корабль был готов к отплытию, Маник пришел проститься с сыном и дал ему такой наказ.

— Сын мой, — сказал он, — ты оправляешься в дальний путь. Держись ближе к берегу и избегай сильных течений. А ты, Гурал Дхар, — обратился он к капитану корабля, — береги моего сына: ты знаешь, он мне дороже жизни.

Наконец корабль отчалил. Сначала он держался берега, но вскоре Амиру это наскучило.

— Что ты жмешься к берегу, как трус? Выходи в открытое море! — сказал он капитану.

Гурал Дхар пытался напомнить ему о просьбе отца, но это только раззадорило Амира, и он сам повел корабль в открытое море.

Вскоре поднялась сильная буря, и корабль сбился с пути. Два дня и две ночи команда боролась с бурей, а на третье утро, когда ветер немного утих, показалась земля. Это был остров Теланья. Корабль пристал к берегу, и путники увидели красивый тенистый сад. На ветвях деревьев сидели и пели сказочные птицы. Прекраснее всех была птица-майна, которая распевала суры из священного Корана. Амиру она так понравилась, что он захотел ее поймать. Долго гонялся он за майной, но она никак не давалась в руки. Рассердился Амир, натянул лук, пустил стрелу и убил птицу. Замертво упала она на землю.

Не знал Амир, что эта майна — любимица Бхелуа, дочери богатого купца, жившего на острове Теланья. Купец незадолго до того умер и оставил после себя семерых сыновей и дочь Бхелуа. Ей только что исполнилось четырнадцать лет, и красоты она была неописуемой.

Горько заплакала Бхелуа, когда узнала, что ее любимица-майна убита. Ничто больше на свете не радовало девушку, ничто не веселило. Видя ее неутешное горе, братья сказали:

— Клянемся тебе, милая сестра, что найдем виновного и покараем его.

Вскоре братья узнали, что некий чужеземец охотился в их саду и убил майну. С отрядом воинов они ворвались на корабль, схватили Амира и заключили в темницу. Несчастного бросили на холодный пол, а на грудь навалили большой, тяжелый камень.

Вдовая мать Бхелуа жила недалеко от темницы. Услышала она однажды стоны пленника и пошла взглянуть на него. Когда женщина увидела, как страдает красивый юноша, ей стало жалко его.

— Откуда ты родом и кто твои родные? — спросила она.

Выслушав рассказ Амира, мать Бхелуа позвала своих семерых сыновей и приказала освободить пленника.

— Снимите камень с его груди, это мой племянник, сын моей родной сестры Шонай, которая вышла замуж за купца из Сафиапура, — объявила она.

Амира выпустили из темницы и приняли как родного. А мать Бхелуа и говорит сыновьям:

— Когда-то мы с сестрой дали клятву: если у одной родится сын, а у другой — дочь, они станут мужем и женой.

Клятва сестер была исполнена: Амира и Бхелуа поженили, веселая свадьба продолжалась целый месяц. Настало время Амиру возвращаться домой.

— Моя дочь — настоящее сокровище, — сказала ему мать Бхелуа на прощание. — Береги ее!

— Не беспокойся, — заверил ее Амир, — она будет жить в счастье и довольстве.

И Амир приказал поднять паруса. Весть о прибытии молодого купца быстро облетела Сафиапур, и жители города поспешили в гавань поздравить Амира с благополучным возвращением. Увидев Бхелуа, все поразились ее красоте.

— Она прекрасна, словно небесная дева, — шептали горожане друг другу.

Мать Амира была рада невестке — она хорошо помнила клятву, которой обменялась со своей сестрой Шонай в детстве. Довольны были и старый купец, и все их родственники. Только завистница-сестра Бивала возненавидела Бхелуа и затаила на нее зло. Не прожили молодые и нескольких месяцев, как Бивала стала говорить матери:

— Корабли ржавеют в порту, матросы получают деньги ни за что ни про что, а Амир проводит время в удовольствиях и безделье.

Снова и снова твердила она одно и то же, пока не добилась своего.

Позвала мать Амира и говорит:

— Послушай, сынок, ты проводишь в праздности дни и ночи около своей жены. Что подумают о тебе люди?

Устыдился Амир этих слов и тут же пошел к Гурал Дхару.

— Послушай, капитан, — сказал Амир. — Завтра поутру мы отплываем в город Удджайн, так что готовь корабль!

Вечером, когда Амир вернулся домой, Бхелуа заметила его печаль, и сердце ее забилось от волнения.

— Что случилось, мой господин? — спросила она.

— Мужчина должен обеспечивать себя и свою семью, — ответил ей Амир. — Утром мы расстанемся с тобой. Пожелай мне доброго пути.

— Но как же я буду жить без тебя? — заливалась слезами Бхелуа. — Возьми и меня с собой.

— Твое место дома, а не на корабле. Наберись терпения, я скоро вернусь.

Рано утром Амир покинул город. Он так торопился, что даже не посчитался с погодой: плотный туман, словно саван, окутал все вокруг. В такое время даже самые опытные моряки не решились бы выйти в море. Скоро корабль Амира сбился с пути и целых четыре дня плыл наугад в густом тумане. Наконец путники увидели какую-то гавань. Был уже вечер, и они никак не могли понять, куда они прибыли. Но вот невдалеке показалось небольшое суденышко, и капитан спросил у лодочника, что это за город.

— Видно, совсем потеряли голову моряки на корабле Амира, что не узнают даже своего родного Сафиапура, — засмеялся тот.

Стыдно стало капитану, и он запретил команде сходить на берег. Они с Амиром решили, что на следующее утро, чуть свет, пока никто еще не проснулся в городе, снова уйдут в море. Лишь Амир сошел на берег и под прикрытием ночи незаметно пробрался в комнату жены. Увидела Бхелуа мужа и кинулась ему на шею.

— Я так горевала все эти дни, что и сказать не могу, — жаловалась она, а он ласково ее утешал.

Они провели вместе ночь, а на рассвете Амир также незаметно вернулся на корабль. Второпях он забыл закрыть за собой дверь. Утром Бивала увидела, что дверь в комнату невестки открыта, и тут же поспешила со своими наветами к матери.

Бхелуа спала в это утро дольше обычного. Бивала разбудила ее и закричала:

— Ты опозорила наш дом, распутница! Признавайся, с кем ты провела эту ночь?

— Ко мне приходил муж, — отвечала Бхелуа со слезами на глазах. — Клянусь священным Кораном, что это был он.

Но ей никто не поверил — ведь ни один человек не видел Амира в городе. Долго судили-рядили, как наказать Бхелуа за неверность. Одни говорили, что надо ее утопить в море, другие — напустить на нее собак.

— Пусть живет, — решила наконец Шонай, — сделаем ее своей служанкой.

И стала Бхелуа прислуживать в доме мужа. Работала она день и ночь, а ела не досыта. Ее оскорбляли, отобрали у нее украшения, даже те, что подарили ей братья. Так в горе и муках прошел целый год, а об Амире не было ни слуху ни духу.

Однажды Бхелуа послали за водой. День был жаркий, место пустынное, и она оставила кувшин на берегу, а сама вошла в воду, чтобы искупаться.

В это время некий купец, по имени Бхола, подплывал к гавани на своем корабле. Видит купец: неподалеку от берега купается женщина. Красота Бхелуа поразила его, и он решил ее похитить. Мигом спустили лодку с матросами, они схватили Бхелуа и привезли на корабль. Вокруг не было ни души, и никто не слышал ее криков о помощи.

Боясь потерять свою добычу, Бхола тотчас повернул корабль и ушел в море.

Бхелуа отказывалась от еды и питья. Сначала Бхола не заговаривал с ней, а когда Сафиапур остался далеко позади, он подошел к своей пленнице и сказал:

— Я везу тебя в свой родной город Каттани, там у меня богатые поместья и дом не хуже, чем иной дворец. Если ты согласишься стать моей женой, все будет твое.

— Но я уже замужем, — воскликнула Бхелуа, — моего мужа зовут Амир.

Услышав имя ее мужа, Бхола решил пойти на хитрость:

— Поверь мне, красавица, всего несколько дней назад Амир умер в порту Маслибандар. Я сам был на его похоронах.

Бхелуа не поверила хитрому купцу, и тот, рассердившись, удалился. Но через несколько дней, поздно ночью, когда все матросы спали, он снова пришел к ней. Бхелуа не спала и думала свои горькие думы.

— Забудь свою печаль и стань моей женой, — ласково сказал Бхола и хотел обнять ее. Бхелуа страшно перепугалась. И тут ей в голову пришла одна мысль. Она сказала:

— Я мусульманка и должна шесть месяцев соблюдать траур по своему мужу. Потом ты можешь жениться на мне. Но помни, если ты прикоснешься ко мне раньше этого срока, я убью себя.

Бхола подумал и согласился.

Тем временем Амир благополучно добрался до Удджайна. Судьба благоприятствовала ему в делах, и он нажил большое состояние. Довольный успехом, Амир не помышлял о возвращении домой в течение нескольких месяцев. Но вот однажды ему приснилась Бхелуа. Сон был тревожный и странный. Амир решил немедленно возвращаться.

Идя на всех парусах, корабль вскоре достиг Сафиапура. Без промедления Амир поспешил домой. Предчувствие не обмануло его: жены дома не было.

Навстречу ему вышла сестра и объявила:

— Скажи нам спасибо за то, что подлая Бхелуа больше не живет в нашем доме. Ты должен забыть ее, жениться на другой девушке и жить с нею счастливо.

— А где Бхелуа? — вскричал в отчаянии Амир. — Что вы с ней сделали?

— Она умерла три дня назад, — ответила Бивала. Амира как громом поразило.

— Отведите меня на ее могилу, — потребовал он.

Бивала повела брата на берег моря и указала на свежий могильный холмик. Вне себя от горя, Амир упал на могилу и стал разгребать землю руками. Каково же было его удивление, когда он вдруг наткнулся на труп собаки. Тут Амир все понял. Тогда он бросил все свои богатства и пошел по свету искать жену.

Долго бродил он из края в край, пересекал реки и горы, пробирался через непроходимые леса. С большим трудом преодолел водовороты Карнапхули и достиг устья реки Иссамути. Амир ходил от деревни к деревне и уже совсем было потерял надежду, когда судьба привела его в деревушку Саед Нагар, где жил талантливый музыкант Тона Баруй. Ходили слухи, будто искусство этого музыканта обладало волшебной силой: с помощью своей музыки он мог укротить тигра, а реку заставить течь по другому руслу. Амир пошел к Тона Баруйе, рассказал о своем горе и попросился к нему в ученики.

— Ты хорошо сделал, сын мой, что пришел ко мне, — сказал старый мудрец.

Тона Баруй смастерил для своего ученика небольшую саранги. Все свое мастерство вложил учитель в этот инструмент: деку он сделал из дерева-байлан, колки — из прекрасного дерева-манпабан, струны — из жил змеи-дарас, а смычок — из дерева-нарша. Стоило слегка коснуться смычком струн саранги, как она издавала мелодичный и жалобный звук, будто кто-то звал: «Бхелуа, Бхелуа!»

Простился Амир со своим учителем, взял саранги и пошел от дома к дому, от деревни к деревне, играя одну и ту же мелодию. Вскоре достиг он города Каттани, где Бхола держал Бхелуа взаперти в своем доме.

Счастливый случай привел Амира к дому купца как раз в тот момент, когда Бхола вошел к Бхелуа со словами:

— Сегодня кончается твой траур. Прошло шесть месяцев, и ты должна выполнить свое обещание и стать моей женой.

Опустила Бхелуа голову, ничего ему не ответила, и Бхола принял ее молчание за согласие.

И вдруг молодая женщина услышала свое имя, произнесенное нежным и печальным голосом. В изумлении вышла она на балкон и увидела нищего, играющего на саранги. Глаза их встретились, и они тотчас узнали друг друга. Бхелуа попросила Бхолу накормить бедного музыканта и приютить его в доме.

В полночь она неслышно встала с постели и пробралась в угол двора, где лежал без сна ее муж. Они шепотом поведали друг другу обо всем, что с ними приключилось.

— Скоро рассвет, — опомнилась наконец Бхелуа. — Нам надо бежать отсюда!

— Нет! — ответил Амир. — Я сын честного человека и не могу украсть тебя, как это сделал Бхола.

На следующий день он подал прошение городскому судье Мунафу, и тот распорядился арестовать Бхолу и привести в суд.

— Этот человек — колдун, — сказал Бхола судье. — Он ходит от дома к дому, играет на саранги и соблазняет чужих жен.

Выслушав его, Мунаф приказал привести Бхелуа. Старик-судья был потрясен красотой молодой женщины и воспылал к ней любовью.

— Скажи мне, — ласково спросил он Бхелуа, — кто из этих двоих мужчин действительно твой муж?

— Властелин моего сердца — вот этот бедняк, — ответила Бхелуа и указала на Амира.

Судья рассердился на Бхолу и прогнал его прочь. Затем, обернувшись к Амиру, сказал:

— Ты не годишься в мужья такой женщине. Если я верну тебе жену, ее отнимет кто-нибудь другой, и ты снова станешь докучать мне жалобами. Оставь Бхелуа у меня, я позабочусь о ней сам.

И не успел Амир раскрыть рта, как его выпроводили из суда.

Великая скорбь охватила Амира. Но с судьей не поспоришь. Он решил вернуться домой за подмогой.

Когда родственники Амира узнали правду о Бхелуа, они устыдились того, что сделали, и решили искупить вину. Быстро снарядили они войско, и четырнадцать кораблей под водительством капитана Гурал Дхара направились к чужим берегам.

Между тем судья узнал, что бедняк, которого он прогнал из суда, — молодой купец из Сафиапура Амир и он идет с большим войском, чтобы силой освободить свою жену. Испугался судья и поспешил к Бхоле.

— Из-за этой женщины я попал в большую беду. Она отвергла меня, потому что любит тебя. Я вернул бы ее тебе, только вот беда — она сейчас нездорова, — заявил судья.

В это время со стороны моря донесся шум, и судья сказал Бхоле, что Амир идет с большим войском. Бхола очень испугался, но у него не было другого выхода, и он решил вместе с судьей защищать город.

Семь дней продолжалась жестокая битва. Войско судьи и Бхолы потерпело полное поражение. Пойманного Бхолу Амир велел казиить на месте, а судью, которому было девяносто лет, пощадил. Судья рассказал, что Бхелуа заточена в его доме. Когда Амир увидел жену, у него сжалось сердце: в разлуке с ним она много дней не ела и не пила, рассудок у нее помутился.

Бхелуа перенесли на корабль. Амир не отходил от нее ни на шаг и все время говорил ей о своей любви, но она оставалась безучастной.

Жители Сафиапура праздновали победу Амира. Возвратились назад все четырнадцать кораблей, но никто не знал, что Бхелуа уже нет в живых: по дороге она умерла. Похоронили ее на берегу моря.

Велико было горе Амира. Все дни он проводил на могиле жены, а ночами струны его саранги все пели и звали: «Бхелуа! Бхелуа!» И даже теперь, когда волны ударяют о морской берег под Сафиапуром, в тишине ночи раздаются мелодичные звуки, будто кто-то зовет печально и нежно: «Бхелуа! Бхелуа!»

 

Махуа

Давным-давно в горах Гаро, недалеко от снежных вершин Гималаев, жили цыгане. Время от времени они снимались с места и бродили по деревням, показывая разные фокусы и акробатические номера, и так зарабатывали себе на жизнь. Иногда они спускались к реке Дхану, в округе Майменсинх, и, собрав немного денег, возвращались в родные места, жили там несколько месяцев, а затем вновь отправлялись в путь.

Их главарем был человек богатырского сложения. Звали его Хомра. Несмотря на его свирепый вид и жестокий нрав, в таборе он пользовался уважением. Цыгане видели в нем главаря, под опекой которого они сами, их жены и дети были в безопасности. Его всегда слушались беспрекословно.

Цыгане занимались не одной акробатикой. Тихие и мирные днем, под покровом ночи они порой преображались и тогда становились бандой грабителей — забирались в дома и уносили с собой все, что попадалось под руку.

Жила в таборе девушка лет шестнадцати, по имени Махуа, приемная дочь Хомры. Ни одна другая девушка-цыганка не могла сравниться с ней красотой и искусством акробатики. Тоненькая и стройная, быстрая и легкая, словно птица, всегда веселая и жизнерадостная, она как никто умела танцевать на канате, натянутом между двумя бамбуковыми шестами.

У Махуа были большие темные глаза и длинные черные волосы, окутывавшие ее стройную фигурку. И хотя цыгане принадлежали к низшей касте, все движения Махуа были грациозны, как у настоящей принцессы. Короткая красная кофточка, красная юбочка, ниточка цветных бус на шее — вот и весь ее наряд.

Говорили, что Хомра выкрал ее из дома одного пожилого брахмана, когда ей было всего шесть месяцев. Вырастила ее жена Хомры. Девочка была необычайно красива, и ей дали имя Махуа, что значит «Горный цветок». Потом жена умерла, и Хомра один растил девочку, заботливо и нежно. И вот теперь она расцвела, и, если говорить правду, именно благодаря ее красоте и искусству цыгане могли зарабатывать себе на жизнь.

Цыгане редко наведывались в крупные города и посещали больше деревни. Они старались, чтобы их появление выглядело эффектно. Флейтисты и барабанщики доставали инструменты и начинали играть веселые мелодии. Собаки приветствовали их лаем, за ними с криком и шумом бежали мальчишки. Для деревенских жителей, молодых и старых, приход цыган с их громкой музыкой и захватывающими представлениями всегда был большим событием.

Во главе процессии царственно выступал Хомра. За ним, смеясь и танцуя, шла Махуа. Потом — флейтисты и барабанщики, а затем — танцоры и акробаты с семьями. Кто-то нес на себе узлы с пожитками или декорации, кто-то вел мула, нагруженного брезентом, веревками и бамбуковыми шестами, кто-то — охотничью собаку или козу с подвязанным выменем. Вместе с цыганами в большой ржавой клетке всегда путешествовал старый попугай с томными глазами. А один пожилой цыган носил с собой деревянный ящичек с талисманом: ходили слухи, что это была кость дьявола.

В деревне Баманканда, расположенной на реке Дхану, жил богатый молодой брахман по имени Надер-чанд. Он еще не достиг совершеннолетия, когда умер его отец, оставивший ему богатое наследство. С помощью матери юноша справлялся с хозяйством и стал уже довольно независимым, хотя и не выходил из-под ее воли. А мать очень любила его и считала, что его ниспослало ей само небо.

Однажды, когда Надер-чанд сидел с друзьями во дворе своего большого дома, появился слуга и с поклоном доложил:

— Господин, в деревню пришли цыгане. Они просят разрешить им дать представление. Их довольно много, а среди акробатов есть молодая девушка редкой красоты, по имени Махуа. Я видел ее собственными глазами и могу заверить, что никогда еще не встречал девушки привлекательнее ее.

Слова слуги заинтересовали молодого брахмана. Это был человек талантливый, с большим воображением. Он любил разные зрелища и охотно согласился посмотреть выступление цыган.

Не прошло и часа, как все приготовления были закончены, и двор заполнился зрителями, среди которых было много друзей Надер-чанда и именитые жители деревни.

Представление началось. Акробаты прыгали, кувыркались, танцевали, проделывали всевозможные трюки на земле и в воздухе. Затем настала очередь Махуа. Она грациозно подошла к высокому бамбуковому шесту и слегка покачала его, чтобы убедиться, что он прочно укреплен в земле. Проделала она это скорее по привычке, чем из боязни. Молодой Надер-чанд, сидя в кругу своих друзей, глядел на нее с улыбкой и интересом. Она взобралась на шест и стала танцевать на туго натянутом канате. Ее браслеты мелодично позвякивали в такт барабанам и флейтам.

— Боже мой, она сейчас упадет! — прошептал Надер-чанд.

Но Махуа не упала, а, закончив свой танец, спустилась с шеста и предстала перед молодым брахманом.

— Я показала вам свое искусство, господин, и жду награды.

Надер-чаид тут же снял с пальца золотое кольцо с бриллиантом и бросил девушке. Возглас изумления прокатился среди присутствующих. Махуа подняла кольцо и поклонилась. Хомра, увидев щедрость Надер-чанда, вышел вперед.

— Господин мой, — сказал он смиренно, — дай нам немного земли, где мы могли бы жить, и да благословит тебя бог.

Надер-чанд был так доволен выступлением Махуа, что тут же исполнил просьбу Хомры и дал цыганам деньги на постройку жилья.

Невдалеке от деревни Баманканда, на земле, которую подарил Надер-чанд, цыгане построили большой дом и стали в нем жить.

Однажды Надер-чанд возвращался с вечерней прогулки берегом реки и у ступеней гхата повстречал молодую женщину с кувшином на плече. Он сразу же узнал Махуа, так как все время помнил о ней. Глаза их встретились, и взгляды были красноречивее любых слов.

После этого вечера двое влюбленных стали часто встречаться на том же месте и в то же время. Как лиана со временем все крепче обвивает дерево, так и любовь к Махуа все сильнее завладевала сердцем Надер-чанда. Если бы речь шла только о богатстве или положении, он всем пожертвовал бы ради своей любви. Но Надер-чанд принадлежал к священной касте брахманов, а Махуа была пария, можно сказать, неприкасаемая. Даже малейшее подозрение в связи с девушкой-цыганкой могло навлечь на юношу грозу и разбить сердце матери.

Что он мог поделать? Ночь за ночью лежал Надер-чанд без сна, пытаясь найти выход из ужасного положения. Его цветущее лицо осунулось и поблекло, он стал избегать друзей и проводил дни в печальном уединении. Весь день с нетерпением ожидал он захода солнца — часа, когда можно будет встретиться с любимой.

Однажды, придя на свидание, Надер-чанд был встревожен печальным и расстроенным видом Махуа. Он спросил, в чем дело, и замер в ожидании ответа. Махуа никак не могла решиться сказать и наконец голосом, полным отчаяния, произнесла:

— О мой повелитель, отец открыл нашу тайну и решил навсегда покинуть Баманканду, бросив дом и имущество. Мы уходим сегодня ночью. Как я буду жить, не видя тебя? — спросила она, глядя на него глазами, полными слез.

— Моя Махуа… — начал Надер-чанд, но не смог вымолвить больше ни слова. Так и стояли они в полном молчании. Наконец Махуа сказала:

— Если ты захочешь увидеть меня, приходи в горы и найди дом, дверь которого выходит на юг, она увита чамиаком. Наша труппа пробудет там некоторое время, а затем мы отправимся в новые странствия.

Сказав это, она ушла. А Надер-чанд остался стоять на месте будто громом пораженный.

Прошло три месяца. И вот однажды, когда Хомра сидел на пороге своего дома в горах Гаро, к нему подошла Махуа с юношей, одетым в крестьянское платье. Незнакомец был молод и статен. По его изнуренному виду Хомра понял, что юноша не ел уже несколько дней. Гость не поднимал головы и избегал смотреть в глаза.

— Отец, — сказала Махуа. — Я встретила этого человека в лесу. Он говорит, что у него никого нет. Юноша хочет вступить в нашу труппу. Он мечтает научиться нашим акробатическим номерам и готов слушаться тебя во всем.

Хомра испытующе посмотрел на юношу.

— Хорошо, парень, — сказал он многозначительно, — увидим, на что ты годишься.

Ночью, когда все уснули, Махуа тихо поднялась со своей постели. На небе не было ни луны, ни звезд. Она с трудом пробралась к берегу реки Кангша, где под деревом, на куче сухих листьев, спал молодой крестьянин.

— Мой повелитель, проснись, — прошептала она. И, увидев, что он открыл глаза, добавила: — Я боюсь, что отец догадался, кто ты, и замыслил тебя убить. Мы должны бежать, пока не поздно.

Они бросились к привязи, где стояли кони Хомры, взяли двух самых быстрых скакунов и пустились в путь. Они ехали всю ночь и на рассвете остановились на опушке огромного леса. Махуа расседлала коней и ласково похлопала их по крупам.

— Передайте моему отцу, — сказала она, — что его дочь Махуа растерзали тигры.

И лошади поскакали назад.

Взявшись за руки, Надер-чанд и Махуа вошли в лес, покинув мир во имя своей любви, и стали жить вдвоем беззаботно, как птицы. Они питались плодами, которые росли повсюду в изобилии, утоляли жажду холодной и чистой ключевой водой. Во время дневной жары они укрывались под сенью больших, тенистых деревьев, а ночью спали в пещере или в дупле дерева. Они чувствовали себя безгранично счастливыми, забыв родителей и не думая больше о мире, лежавшем за пределами этого леса. Молодые люди радовались птицам и их песням. Иногда Махуа сплетала из диких цветов гирлянды и надевала их на шею любимого, а он разыскивал и приносил ей самые вкусные плоды, охранял от всяких невзгод, защищал от диких зверей. Постепенно все обитатели леса привыкли к ним и признали своими друзьями. Влюбленные бродили с места на место и нигде подолгу не задерживались. Жизнь для них была словно сон, не омраченный мыслями о пробуждении. Так прошло много месяцев.

Но однажды, когда они были в глубине леса, Махуа внезапно услышала собачий лай. Она замерла на месте, скованная страхом.

— Что случилось, любимая? — спросил с тревогой Надер-чанд.

— Увы, настал конец всему, и так скоро… — ответила Махуа голосом, полным отчаяния. — Ты слышал лай? Это собака моего отца, я знаю ее голос. Отец выследил нас и через несколько минут будет здесь. Выхода нет, это судьба.

Не успела она произнести эти слова, как из-за деревьев появился Хомра со своими людьми и собаками. Черный цыган пылал от ярости. Держа в руках огромный отравленный кинжал, он приблизился к ним.

— Махуа, — загремел его голос, — если ты хочешь жить, убей этого человека!

Дрожащими руками, но с твердостью в сердце она взяла кинжал из рук цыгана. Будто забыв о Хомре, его людях и собаках, она медленно подошла к своему любимому.

— Мой милый муж, — сказала она дрогнувшим голосом, — прости меня за мой поступок, но другого выхода нет. Это судьба…

С этими словами она вонзила себе в грудь кинжал и, бездыханная, упала к ногам возлюбленного. Сделала она это молниеносно, словно дикий зверь, доведенный до отчаяния.

На мгновение Хомра остолбенел. Затем он повернулся к своим людям и в бешенстве закричал:

— Чего вы ждете? Убейте его!

И верные цыгане не посмели ослушаться приказа своего главаря.

 

Чандравати

Берега водоема покрылись цветами чампы и нагеш-вара.

— Кто ты, юноша, ломающий ветви кустов и обирающий с них цветы? — спросила Чандравати,

— Я живу на том берегу реки, — отвечал Джайчандра. — А ты сама, милая девушка, зачем собираешь цветы малати?

— Я пришла сюда рано утром за цветами для своего отца. Он поднесет их Шиве в храме во время пуджи, — сказала Чандравати.

Они собирали самые свежие и самые красивые цветы. В тростниковой корзинке Чандравати лежали пунцовые джавы, желтые чампы и гандхи различных оттенков — белые, желтые и красные; рядом красовались голубые апаражиты и аташи в форме полумесяца. Не были также забыты чудные цветы маллики и ароматные цветы малати.

С тех пор Чандравати и Джайчандра стали собирать цветы вдвоем. Каждый день, утром и вечером, они встречались у водоема, и никто не догадывался об их встречах.

Когда Чандре хотелось сорвать цветы с высоких ветвей малати, Джайчандра пригибал душистые ветви, чтобы девушка могла выбрать самые красивые и крупные соцветия.

И вот однажды на рассвете Чандравати собрала много цветов, но на этот раз уже не для отца. Она свила из них гирлянду и надела ее на шею юноше.

Впервые Джайчандра написал ей любовное послание на лепестках цветов.

В это короткое письмо он вложил всю свою душу:

«Знаешь ли, девушка, как я тоскую в одиночестве? Когда ты ушла, веселый мир цветов померк в моих глазах. У тебя строгий отец, и он бережет тебя пуще глаза. А мои родители давно умерли, и я живу в доме дяди. Как рассказать тебе, что происходит со мною? С того дня, как мы повстречались, я сам не свой. Как ты ко мне относишься? Если у меня есть хоть малейшая надежда назвать тебя своей невестой, я положу все, что у меня есть, к твоим стопам и стану рабом твоих желаний. Если же нет, я не стану больше собирать цветы и, простившись с тобой, уйду в дальние страны».

Над горизонтом поднялся желтый диск солнца. Полускрытое легкими облаками, оно засверкало золотом на небосклоне и окрасило все в золотистый цвет.

Когда ночь отступила, Чандравати встала и, как обычно, отправилась со своей корзинкой за утренними цветами. Сначала она набрала огненно-красных цветов джавы для пуджи, а потом стала собирать белые цветы с дерева-бокул и душистые малати, чтобы свить из них гирлянду для Джайчандры.

В этот момент появился юноша со своим письмом, написанным на лепестках цветов.

— Ты так занята, девушка, собирая эти прекрасные цветы. Позволь мне прервать твое занятие и сказать тебе несколько слов, — обратился к ней Джайчандра.

— Я уже набрала достаточно цветов. Посмотри на восток, солнце поднялось высоко, и я не могу опаздывать. Отец ждет цветы, чтобы сотворить молитву Шиве, — отвечала Чандравати.

— Ну что ж, я не стану тебя удерживать. Прощай, быть может, навсегда, — сказал Джайчандра.

Юноша вручил ей свое послание и удалился, не сказав больше ни слова.

Цветочное послание юноши Чандравати завязала в уголок своего сари и пошла в храм. Там она вымыла пол водой из священной Ганги. Затем, повернувшись лицом к алтарю, разостлала коврик для отца, поставила в вазу цветы, растерла на камне кусочек сандала и приготовила ароматную мазь.

И вот в храм вошел Баншидас — отец Чандравати. Он сел перед изображением бога Шивы и стал просить его ниспослать дочери счастье. Она уже вступила в пору юности, а подходящего жениха все не находилось.

— О Шива, о извечный! — молил отец. — Благослови мое дитя. Каждый день я буду приносить тебе лесные цветы и возлагать их перед тобою вместе с цветами моей души — благочестием и верой. Даруй мне свою милость и благослови Чандравати женихом, угодным ее сердцу. Я бедный человек и не могу дать за ней большое приданое. Услышь мои молитвы, Шива!

Возложив Шиве цветок, отец Чандравати стал просить бога прислать не откладывая свата, который предложил бы хорошего жениха. Другой цветок он возложил, прося о том, чтобы жених происходил из почтенной семьи. Поднеся третий цветок, он попросил Шиву, чтобы каста жениха была бы не ниже его собственной — ведь он принадлежал к знаменитой семье Бхаттачарья из Патуари.

Затем он пал ниц перед изображением бога, моля: — Даруй моей дочери счастье в браке, о великий Шива!

Исполнив свои обязанности в храме и видя, что отец погрузился в молитву, Чандравати удалилась в свою комнату и осторожно развязала узелок с цветочным посланием Джайчандры.

Она прочитала его, и слезы полились у нее из глаз. Что она могла ему ответить? Потом прочитала еще раз и снова заплакала.

— Что это со мной? Зачем думать о несбыточном? Ведь я беспомощна, будто птичка в клетке. Для меня достаточно видеть его лицо, слышать его голос и собирать с ним цветы. Разве этого мало? Я уже стала взрослой, и отец хочет выдать меня замуж. Мною распоряжается отец! Что я могу сказать Джайчандре о своих чувствах? Он собирает для меня цветы, и я люблю его. Он дорог моему сердцу с детских лет, по разве я могу сказать ему об этом?

И она написала короткий ответ:

«Я не знаю, что тебе ответить. В нашем доме всем распоряжается отец. Я только послушная дочь».

Чандравати вернулась к себе и, призвав солнце и луну в свидетели своих чувств, стала просить, чтобы боги даровали ей в мужья Джайчандру. Сложив руки, она склонилась перед Шивой, прося его о ниспослании ей счастья. Потом она отправила письмо Джайчандре.

С этого дня Чандравати проводила все дни взаперти.

В их саду росли кусты чампы и нагешвара. Чандравати стала собирать цветы в своем саду, но мысли ее были далеко.

— Я так хочу видеть тебя! — шептала она. — Я хочу назвать тебя своим мужем, своим защитником. Из белых цветов бокула и душистых цветов малати, я сплела бы тебе гирлянду. А вот эти пламенные джавы я сложила бы у твоих ног, о мое божество! Маллика и малати источают сладостное благоухание, и я клянусь ими, что избираю тебя в мужья не только в этой жизни, но и во всех своих будущих рождениях. Вон там растут тернистые кетаки — не вырастут ли такие тернии и на моем пути, кто знает?

Так размышляла она в одиночестве, проливая слезы.

Между тем переговоры о замужестве Чандравати шли своим чередом.

Однажды к Баншидасу явился сват и сказал:

— Я знаю, что у тебя есть взрослая дочь. Почему бы не выдать ее за хорошего жениха?

— Что ж, — отвечал Баншидас, — если такой найдется, я готов вести переговоры.

— В деревне Сундха живет юноша по имени Джайчандра. Он красив, как бог Карттикея, образован и принадлежит к уважаемой касте брахманов-земледельцев. Думаю, что он — достойная пара для твоей красавицы-дочери, и уверен, что она будет с ним счастлива. Западные ветры принесли прохладу, воды спали, и реки текут медленно, верхушки манговых деревьев сплошь покрыты цветами. Сейчас самое подходящее время для свадьбы.

Астролог тщательно изучил ладони невесты и жениха и заявил:

— Планеты никогда еще не предсказывали столь удачного союза.

По завершении переговоров был определен день и час брачной церемонии. Все предвещало счастливый и радостный праздник. Дул теплый, южный ветер, далеко разносилось кукование кукушки, и целые тучи пчел вились над цветущими манговыми деревьями. Деревья, увитые нежными лианами, горделиво стояли в новом уборе из свежей листвы.

Родственников угощали бетелем; женщины пели свадебные песни. Во дворе, украшенном разноцветными узорами альпона, после необходимых приготовлений женщины начали возносить молитвы и предлагать подношения богам.

Первым они воздали хвалу Шиве — извечно существующему и безначальному, потом Шьяме и, наконец, Вана-Дурге, покровительнице лесов.

Невеста исполнила все положенные обряды адхиваса. Сосуды были наполнены водой чорапани, все обрядовые песни и хвалебные гимны были спеты. Отец Чандравати совершил во дворе храма шраддху по своим предкам, женщины вырыли жертвенный алтарь, а из вынутой глины сделали кирпичи и смазали их, как положено по обычаю, маслом. Мать невесты вместе со старшими родственницами обошла дома соседей, испрашивая благословение для своей дочери. Она несла на голове блюдо с подношениями богине счастья Лакшми. Позади нее шла тетка невесты с кувшином и распевала обрядовые песни.

Джайчандра повстречал девушку-мусульманку на берегу реки, куда она пришла за водой. Ее пленительная походка напоминала движения птицы-кханжан, а голос был нежнее, чем у кукушки. Когда она появилась у каменных ступеней гхата, все вокруг будто озарилось сиянием.

«Кто ты, красавица? — подумал Джайчандра. — Откуда ты? Брось на меня хоть один ласковый взгляд. Я вижу тебя здесь уже не в первый раз и никак не могу насмотреться».

Приходя к реке, Джайчандра раздвигал ветви дерева-хиджал и украдкой наблюдал за незнакомкой. И вот однажды на то место, где цветы свисают к самой воде и становятся совсем малиновыми, он осторожно положил любовное послание.

«Она взглянет сюда и увидит это письмо, — думал он. — О хиджал, обитатель этих берегов, смотри: я положил сюда письмо, в котором излил свое сердце. Когда красавица появится здесь, вручи ей мое послание. Ты, солнце, освещающее самые темные уголки земли, поведай красавице, как я страдаю. Она скоро придет сюда, а я спрячусь за кустами и буду смотреть, как она, искупавшись, мягко взойдет по ступенькам, подобно волне, которая бежит от берега, чтобы снова к нему вернуться».

На другой день он пошел в сад, где буйно цвели прекрасные тагары, жемчужные белы и белые с красными полосками шефалики. С цветами в руках и с тилаком на лбу он пошел к реке, позабыв обо всем на свете. Сердце его горело, пронзенное стрелой любви.

А в доме Баншидаса весело играла музыка и не переставая звучали свадебные песни. Женщины вили из цветов гирлянды и исполняли положенные обряды.

И вдруг тень страшного греха упала на этот дом и омрачила его добрую славу. Люди спрашивали друг друга, в чем дело, и отказывались верить слухам. Но когда из комнаты невесты послышались горестные рыдания, даже Баншидас потерял над собою власть. О горе! Рушилось все: и чистота его касты, и честь его семьи.

— Всему виной — злая судьба! — говорили меж собой соседи. — Бывает, и мудрый ошибается; спотыкается даже такое огромное животное, как слон; корабль, благополучно пересекший бурное море, случается, тонет у пристани.

— Что поделаешь? — говорили они Баншидасу. — Нас всех постигло великое горе. Жених совершил ужасный поступок, женившись на девушке-мусульманке и отказавшись от своей касты.

Это было как удар грома средь ясного неба, как нежданная буря, разрушившая купол храма. В доме смолкла музыка, прекратилось веселье. Баншидас неподвижно сидел па земле, будто сраженный молнией.

— Что же теперь будет, Чандравати? — спрашивали невесту подруги.

Все они горько плакали над судьбой несчастной девушки. Она же сидела молча, не пролив ни слезинки. До этого она была нежной и мягкой, как глина, а теперь будто окаменела.

Подруги посылали Джайчандре проклятия, а невеста была сурова и строга, и глаза у нее были сухие. Прошел день, другой, третий. Чандравати, как всегда, садилась за трапезу, но не притрагивалась к пище. Она крепилась изо всех сил, не выказывая своего горя.

И только по ночам, когда она оставалась одна, несчастная девушка горько плакала. Ее подушка не просыхала от слез. Все ночи она не смыкала глаз, словно ее ложе было усыпано острыми иглами и колючками. Ей вспоминалось, как они с Джайчандрой собирали цветы на берегах водоема, как купались в реке Пхулесвари. Его ласковая улыбка стояла перед глазами, нежные слова любви всплывали в памяти и не давали заснуть. Но по утрам только бледность щек выдавала ее ночные страдания.

Никто лучше Баншидаса не умел читать мысли дочери, и любящий отец страдал вместе с ней.

Прошло немного времени, и в их дом опять зачастили сваты, но Чандравати сказала отцу:

— Я решила не выходить замуж и посвятить себя служению Шиве. Я буду служить ему всю свою жизнь. Сжалься над своей бедной дочерью, о отец, и дай ей свое благословение.

Опечаленный отец вынужден был согласиться.

— Хорошо, — сказал он, — раз ты так решила, я не буду стоять на твоем пути. Но исполни мою просьбу: напиши «Рамаяну» на языке бенгали.

И вот для Чандравати был сооружен храм, и в нем установлена каменная статуя Шивы. Чандравати стала ревностно служить великому богу, а в свободные часы сочиняла «Рамаяну» на языке бенгали. Тот, что читает «Рамаяну», написанную святой Чандравати, очищает себя от грехов.

Так и жила она в безбрачии, отдав Шиве все свои помыслы, все желания. Если кто-нибудь обращался к ней, она едва внимала и почти ни с кем не разговаривала. И никто никогда не видел улыбки на ее лице. Бутон распустился только на одну ночь, чтобы утром поблекнуть и увянуть.

Однажды Чандравати сидела в храме, отрешившись от всего. Она громко читала мантры и совершала священные обряды. Стоял май месяц, и солнце посылало с небес свои обжигающие лучи. Манговые деревья блистали обилием спелых плодов, которыми были усыпаны их ветви.

Уединение Чандравати было нарушено посланцем — Джайчандры, принесшим от него письмо. В нем Джайчандра рассказывал свою печальную историю и просил о встрече.

«О моя дорогая Чандравати, наберись терпения и выслушай, что я тебе поведаю. Мое тело и душа пылают огнем, ибо я вкусил яд, думая, что это нектар. Гирлянда цветов на моей груди оказалась ядовитой змеей. Я сам призвал смерть к своим дверям. Я отвернулся от священного дерева-тулси, любимого богами, и припал к мерзкой шелковице, пристанищу ведьм и всякой нечисти. Я сам возложил на свою голову груз печали, кого же мне теперь в этом винить? Все мне теперь кажется отравленным — и воздух, и вода, и пища. Что же мне делать? Сможешь ли ты, о Чандравати, простить такого негодяя, как я?

Твой образ постоянно терзает мне сердце. Я вижу твое прекрасное лицо, твои глаза, твой взгляд, слышу твой милый голос. Я так хочу упасть к твоим ногам и омыть их своими слезами!

Поверь мне, о любимая, о святая, я не прикоснусь к тебе, не подойду близко. Я буду лишь радоваться, глядя на твое светлое лицо, излучающее святость. Друг моего детства и любовь моей юности, как страстно я хочу быть около тебя! Увидеть тебя еще раз, хоть на мгновение, а после этого можно и умереть.

Я знаю, что ты не можешь питать любовь к такому чудовищу, как я. Но, прошу тебя, позволь мне низко поклониться тебе в последний раз и сказать „прощай". Это будет наша последняя встреча. Нет для меня теперь ни мира, ни счастья на земле. Я только взгляну на тебя и пойду навстречу смерти. Это предопределено провидением и, значит, неизбежно».

Чандравати читала это письмо и беззвучно плакала. Она прочитала письмо еще раз, затем еще и читала до тех пор, пока не смыла буквы своими слезами.

— Отец! — сказала она Баншидасу. — Ты один знаешь мои страдания и поймешь меня. Джайчандра прислал мне письмо и просит о встрече.

— Не смей этого делать, — ответил отец. — В твоем сердце может быть только одно желание — служить великому богу Шиве. Ни о чем другом ты даже и помышлять не смеешь. Как ты можешь думать о человеке, который превратил твою жизнь в пустыню? Разве можно служить Шиве, возлагая ему цветы, оскверненные нечистым прикосновением, или фрукты, кем-то надкушенные? Твое сердце не может быть чистым в служении Шиве, если ты допустишь в него даже мысль об этом человеке. Я знаю, это был хороший юноша, его разум был чист, как воды Ганги. Но он осквернил себя. Провидение велит тебе больше с ним никогда не встречаться. Иди, дорогая дочь, по избранному пути и не позволяй никому смущать твой покой.

Чандравати послушалась отца и ответила на просьбу Джайчандры отказом. Набрав свежих цветов и молодой травы, она вошла в храм и, возложив их богу, стала молиться. Сев около статуи Шивы в позе йога, Чандравати закрыла глаза, вознося молитвы из самой глубины своего сердца.

Наконец слезы ее высохли, и она отвлеклась от всего мирского. Ее душа и разум слились с Шивой. В душе Чандравати наступил покой, и ее уже больше не волновали мысли об этом мире, о доме и даже о близких людях. Поглощенная мыслью о Шиве, она забыла все, что с ней случилось и причинило ей такие страдания. Джайчандра теперь ничего для нее не значил. Шива, один только Шива был теперь для нее все и даже больше, чем все.

В это время к храму подошел Джайчандра и постучал.

— Открой мне, о Чандравати! — умолял он. — Открой хоть на минуту, чтобы я мог взглянуть на тебя в последний раз! Молю тебя о последней встрече, дай мне увидеть тебя, услышать, что ты простила меня!

Он долго стучал в дверь, а потом, как безумный, стал биться об нее головой. Но, погруженная в йогу, вся в мистическом трансе, Чандравати не слышала ни одного постороннего звука.

— Открой двери, Чандравати! — кричал он. — Покажись хоть на один миг. Ты для меня как цветок, посвященный богу, как священная река Ганга. Мое прикосновение осквернит тебя, я знаю, я хочу только увидеть хоть на мгновение твое лицо, твои прекрасные глаза. Я взгляну на тебя с порога, не входя в храм. Заклинаю тебя в последний раз, ответь мне!

Но Чандравати не проронила ни звука. Она лежала на полу храма, недоступная для всего мирского.

Посмотрев вокруг, Джайчандра увидел красные цветы малати. Сорвав несколько цветков, он написал их соком на дверях храма:

«Прости меня, Чандравати, подруга моего детства и спутница моей юности! Жаль, что ты не разрешила мне взглянуть на тебя. Теперь я уже больше никогда не попрошу об этом. Прощай!»

Когда Чандравати пришла в себя, она поднялась и вышла из храма. Слова, написанные на двери, бросились ей в глаза. Она взяла кувшин, пошла на реку за водой и увидела: волны прибили к берегу тело Джайчандры. Даже мертвый он был прекрасен. Казалось, будто лунные блики играли на волнах. Глаза его были полуоткрыты, сомкнутые уста замолкли навсегда. Обезумев от горя, Чандравати застыла на месте, пораженная этим зрелищем.

 

Шунай и Мадхав

В шесть лет, когда Шунай весело смеялась, сидя у матери на коленях, она сверкала, как бриллиант, светилась, как жемчужинка…

В семь лет ее милое личико озаряла прелестная улыбка, и казалось, будто на землю опустилась маленькая луна, дарящая людям счастье.

В восемь Шунай уже ловко заплетала в косы свои длинные черные волосы, а на ее щечках будто расцвели нежные лилии.

Когда ей исполнилось девять, она излучала сияние красоты, наполняя отчий дом небесным светом.

Когда же наступил десятый год и к цифре один присоединился ноль, боги за что-то разгневались на нее и ниспослали ей великие горести.

Послушайте историю этой несчастной девушки. В десять лет Шунай потеряла отца. Братьев у нее не было, осталась у нее лишь одна опора — вдовая мать. Не было у них и близких друзей, которые могли бы протянуть им руку помощи или разделить с ними горе. Бедная мать одиноко влачила тяжкое существование. Видя это, Шунай украдкой проливала слезы — она сочувствовала матери всем своим маленьким сердцем.

С каждым днем их жизнь становилась все труднее и труднее. Страданиям матери не было предела. С годами Шунай расцветала, словно цветок, и это внушало матери страх за ее судьбу.

«Шунай так красива! Она скоро вступит в пору юности, — думала мать. — Негоже нам жить одним — что подумают про нас люди? Что будет с дочерью, если я заболею и умру?».

И она решила переехать к своему брату в деревню Дигхалхати.

Бхатук Тхакур был брахман и исполнял в деревне все обряды. Детей у него не было. Жил он с женой на то, что получал от деревенских жителей.

Сестра с дочерью явились к нему поздно вечером и попросили приюта.

— Ты знаешь, что произошло, милый брат, — сказала вдова. — Видно, мне было на роду написано потерять мужа. Шунай уже взрослая, а у нас нет никого, кто позаботился бы о ее замужестве. Я долго думала, что делать, и решила перебраться к тебе.

Брахман и его жена были рады сестре и племяннице и оставили Шунай с матерью у себя. Все чаще и чаще советовались брат и сестра о том, где найти для Шунай подходящего жениха.

А Шунай теперь стала настоящей красавицей. На ее щеках, казалось, распустились сотни цветов чампака, а длинные вьющиеся волосы спускались до самых пят. Дядя подарил ей голубое сари с красивой каймой по краям и посередине. В этой одежде девушка каждый день ходила с кувшином на реку за водой.

По берегам реки, где она брала воду, в изобилии росли кусты-кеа, и сладкий запах их цветов привлекал тысячи пчел. С кувшином в руках, одетая в яркое сари, девушка была так красива, что прохожие останавливались и засматривались на нее.

Шунай исполнилось уже двенадцать лет, и она сделала первый шаг к юности. Радостная и счастливая, она походила на парусник, весело бегущий по разливу августовских вод.

— Откуда пришла к нам эта красавица? Как золотые вспышки молнии озаряют темные тучи, так разогнала она мрак и уныние, царившие в доме брахмана, — говорили соседи. — Пора тебе, красавица, вить гирлянду из цветов малати. Не забудь вплести в нее маленькие цветы бокула, которые упали вон с того дерева и, точно драгоценные камешки, лежат на земле. Знаешь ли ты, что вчера утром к вам в дом приходил сват и что над его предложением думают сейчас твои родственники? Мать совсем потеряла голову, и невдомек ей, что судьбы, которую предначертал создатель, не избежать,

Предложение свата было отклонено, так как матери жених не понравился.

Другой сват тоже получил отказ.

— Эти женихи не подходят для моей дочери, — говорила мать. — Моя дочь красива, как светлая луна. Она достойна жениха красивого, как бог войны Карттикея. Он должен быть богат и знатен, иметь землю и хороший дом.

Каждый месяц в их доме появлялись новые сваты, но мать не приняла ни одного предложения.

Легкий ветерок шевелил кусты-икари, вызывая нежный шелест листвы и колыхание ветвей, перевитых серебристой паутиной. Рядом росло дерево, на котором круглый год переливались золотые, яркие цветы, менявшие оттенки в зависимости от времени года.

Каждый вечер на берег реки выходил юноша с луком и стрелами из длинных камышин и с прирученным соколом в клетке. Юноша был прекрасен, словно молодой месяц. Как только начали распускаться цветы кетаки и их сладкий аромат, подхваченный ветром, наполнил воздух, он впервые повстречался с красавицей Шунай.

«Откуда ты, о прекрасный юноша, где ты живешь? — подумала про себя Шунай. — Кому мне задать этот вопрос и кто на него ответит? Мы встретились с ним глазами, и мое сердце попало в плен. Благодарю тебя, о милостивое провидение, что ты послало мне этого юношу! О моя милая пчелка! Скажи мне, какой цветок ты столь упорно ищешь. Мне так хотелось бы поймать тебя и спрятать среди тех цветов, которые я вплетаю в свои косы. Если бы ты был пташкой, любовь моя, я посадила бы тебя в клетку и стала держать возле себя дни и ночи. Я готова идти за тобой повсюду, куда бы ты меня ни повел!»

«О прекрасноликая! — думал меж тем юноша. — Кому ты вьешь сегодня весь день эту гирлянду? Вчера я написал тебе письмо на листке лотоса. Знаешь ли ты, что я там написал?»

Шунай получила письмо юноши и прочла его. Она читала его с бьющимся сердцем раз, и два, и три, пока не выучила наизусть каждую строчку. Потом опечалилась и заплакала.

Вот что написал ей юный Мадхав:

«Ты мне дороже всего на свете, милая девушка. Я схожу с ума от любви к тебе. На берегу реки растет дерево-хиджол, покрытое тонкими маленькими листочками. Если ты придешь туда, чтобы побыть со мной, я открою тебе свое сердце и свои думы. Мы укроемся с тобой меж ветвей кетаки и будем говорить о любви.

Мой отец богат и знатен, и я готов сделать для тебя все, чего бы ты ни пожелала. Я подарю тебе огненно-красное сари и каждое утро стану собирать для тебя цветы, а ты будешь сплетать из них гирлянды. Около нашего дома раскинулось большое озеро с каменными ступеньками, спускающимися к воде. Если твоим нежным ручкам будет тяжело поднимать кувшин с водой, я приду и помогу тебе. Мы будем вместе плавать в голубых водах этого озера, радуясь друг другу; на твоих руках будут ярко блестеть браслеты из жемчуга, а на груди сверкать бриллиантовое ожерелье.

Посреди озера устроена беседка для свиданий, мы будем проводить там вечера. В большой гостиной нашего дома мы будем играть в кости, а в брачной комнате — предаваться утехам любви. И оба мы будем счастливы.

Каждое утро я буду собирать для тебя цветы в нашем саду, чтобы ты украшала ими волосы. Пробуждаясь ото сна, ты будешь видеть у своей постели вазу, полную душистых цветов малати.

Я отдам тебе все свои богатства, все сокровища, более того, свое сердце, которым ты и так уже владеешь. Любимая, стань моей спутницей на всю жизнь».

Шунай вытерла слезы и написала ему ответ:

«О друг моего сердца, послушай теперь мою историю. Я только-только вступила в пору юности и еще не замужем, но мать и дядя уже ищут для меня жениха.

О, если бы я была одним из тех цветков кетаки, которые цветут на берегу реки, я без опаски встречалась бы с тобой каждый день. Если бы ты, любимый, был месяцем, сияющим в вышине, я любовалась бы тобой всю ночь напролет, и никто мне ничего не сказал бы. Если бы ты был рекой, я припала бы к ее водам, чтобы утолить жажду моей души.

Увы, я всего лишь женщина, пленница моего дома! До моих печалей никому нет дела. С того дня, как я увидела тебя на берегу реки, мое сердце, как безумное, следует за тобой повсюду. Но я не могу рассказать об этом матери, стыд смыкает мои уста.

Ты можешь довериться моей подружке Шалле и передать через нее свои письма. Напиши мне, что нас ждет впереди, когда мы будем вместе и когда осуществятся наши мечты. Я пишу тебе с надеждой на счастливый исход, хотя все это еще, наверное, будет так не скоро!»

Шунай надушила письмо сандалом, вручила его вместе с гирляндой цветов своей подружке Шалле и велела отнести то и другое Мадхабу. Шалла ушла, и Шунай осталась одна, предаваясь то сомнениям, то надежде со всем пылом ранней юности.

Был в той деревне отъявленный негодяй и мошенник, по имени Багхра. Однажды он пришел к дивану Бхабне, томившемуся от безделья, и доложил:

— В твоих владениях, о повелитель, в доме брахмана Бхатука, живет девушка необыкновенной красоты. Ей недавно исполнилось двенадцать лет, она еще не замужем. Если ты, повелитель, захочешь, можешь взять ее в жены.

Обрадовался диван, одарил Багхру золотом и велел заняться этим делом.

— Послушай меня, брахман, — сказал Багхра брахману Бхатуку, — у тебя в доме живет красивая девушка. Несколько дней назад диван Бхабна увидел ее у гхата, когда прогуливался в лодке по реке. С тех пор он не может забыть ее. Если ты согласишься отдать ее за дивана, все остальные жены его гарема станут ее служанками. А тебя он наградит пятьюдесятью двумя пурами свободной от налога земли и прикажет вырыть перед твоим домом большой пруд с каменными ступеньками. Таково желание дивана.

Бхатука был жадным, как все жрецы. Он соблазнился обещаниями наград и земли и, позабыв про совесть и честь, принял предложение. Он задумал тайно нарушить законы касты и сделать все так, чтобы ни мать, ни дочь ничего не знали. Но по деревне пошли слухи об этой сделке, которые дошли до Шунай.

— Милая моя подружка, — сказала Шунай Шалле, — возьми это письмо и беги к Мадхаву. Скажи ему, что он должен во что бы то ни стало увезти меня отсюда до наступления вечера. Я не знаю, что будет со мной, когда на небе зажжется первая звезда. Мой дядя — злой и коварный человек, он уже договорился обо всем c диваном Бхабной. Беги и скажи Мадхаву, пусть он поторопится.

Шалла передала Мадхаву письмо и все ему рассказала. Он тут же послал с ней ответ.

«Сегодня мне приснился дурной сон, — размышляла меж тем Шунай. — Мое сердце говорит: „Не ходи на реку!" Из левого глаза вдруг ни с того ни с сего упала слеза, и непонятный страх сжал мое сердце. Во рту у меня пересохло, и нет сил поднять даже пустой кувшин. Что же это со мной? Ноги отказываются нести меня к реке. На сухой ветке вон того дерева пронзительно кричит ворона, на потолке защелкала ящерица, и кто-то громко чихает. Все это плохие приметы, мне не надо идти на реку».

И Шунай решила никуда не ходить, но тут же передумала.

— Послушай, Шалла, — сказала она подружке, — если я не пойду сегодня за водой, я не смогу увидеться с любимым. Он рассердится на меня и больше никогда не придет.

С этими словами она взяла кувшин и медленно направилась навстречу своей судьбе. Впереди шла ее подруга и наперсница Шалла.

В кустах, около спуска к реке, стояла лодка, скрытая ветвями. И как только Шунай подошла к этому месту, люди, посланные диваном, схватили ее и силой усадили в лодку.

— О Шалла! — закричала Шунай, — беги домой и сообщи матери, что люди дивана увозят меня силой. Скажи ей, что кувшин, который я принесла с собой, остался плавать на воде у гхата как свидетель моей печальной судьбы! Передай моему дяде, пусть он радуется той земле, которую он получит в награду. Скажи владыке моего сердца, что его Шунай попала в когти к тигру — дивану Бхабне! О солнце и луна, о ночь и день, будьте моими свидетелями! Когда увидите моего любимого, расскажите ему о моих страданиях! Вы, птицы, летающие высоко в небесах, летите к моему любимому и расскажите, что его Шунай похитили слуги дивана. Ты, дерево-хиджол, растущее на берегу реки, ты видело все, что случилось. Скажи ему, где я, если он будет меня разыскивать. И вы, цветы кетаки, дарящие сладкий аромат этим пустынным берегам, молю вас, сообщите обо всем моему любимому. Будьте и вы моими свидетелями, реки и озера, птицы и звери! Само провидение против несчастной Шунай. О ветер, ты гуляешь по земле с первого дня творения, передай же моему любимому, что Шунай теперь умерла для него.

О бедная я, несчастная! Зачем я пошла сегодня на реку? Пария собирается вкусить священное масло жертвенного огня! Если бы я знала, что может со мной случиться, я бы привязала кувшин к шее и утопилась в реке.

Почему же он не пришел? Я боюсь не за себя, а за него. Может, с ним что-то случилось? Не опрокинулась ли его лодка, ведь река сегодня такая бурная? О птицы, скорее летите к нему и передайте, что его Шунай увозят к дивану Бхабне, увозят не за какой-нибудь проступок, а за то, что она слывет красавицей!

И тут навстречу похитителям из-за излучины реки вышла лодка Мадхава.

— Эй, люди, почему вы так быстро гоните лодку? Чью молодую жену вы увозите насильно? — закричал он. — А ты кто, красавица? Почему ты так горько рыдаешь?

Узнав Мадхава, Шунай начала громко кричать. В сумерках произошла жестокая схватка. Мадхав вырвал Шунай из рук похитителей и умчал на своей лодке.

Почему в городе слышится громкий звук трубы? Что это за праздник и чему так радуются горожане? Собирайте, друзья, цветы из всех городских садов: сегодня празднуют свою свадьбу Мадхав и Шунай. Слышите? Женщины поют свадебные песни и просят богов послать молодым счастье, другие женщины украшают гирляндами брачную комнату. Вот они направляются по каменным ступенькам к реке и набирают воду в кувшины, чтобы совершить священный обряд адхиваса. Они так счастливы: сегодня Мадхав женится на Шунай.

— Как ты можешь, Мадхав, спокойно сидеть дома, когда твоего отца заковали в цепи и увезли во дворец дивана?

Получив такое известие, Мадхав побледнел от страха. Он немедленно приказал готовить судно и отправился во дворец.

Шунай осталась в доме с подружкой. Послушайте ее баромаши:

«В июле Мадхав поехал на лодке к дивану, чтобы спасти своего отца, и я осталась, одна с Шаллой, своей единственной подругой. Весь месяц я провела в ожидании и слезах, не понимая, почему он так долго не возвращается.

В августе весь город отмечал праздник в честь богини Моноши-дэви. Но разве мне было до веселья, если я не получила весточки от любимого?

В сентябре созревают обильные плоды тала, и из них делают сладости. Все радуются, только над нашим домом и над моей юностью нависла тень великого горя.

В октябре в каждом доме празднуют Дурга-пуджу. Все люди возвращаются домой, только моего милого нет на празднике.

В ноябре, когда мелеют реки, как ждала я своего любимого! Слуги тосковали по нему, а мать плакала не переставая. Так в горе и слезах прошел весь месяц.

В декабре туманы поднимаются вверх, начинает светить яркое солнце. Но как могу я чему-нибудь радоваться, если моего друга все еще нет?

В январе наступают холода и плотные туманы окутывают землю. Зимой сильнее тоска по любимому. Я лежу без сна в своей постели, а его все нет и нет.

Затем приходят весенние месяцы — февраль и март. Люди радуются приходу весны, все, кроме несчастной Шунай.

В апреле наступают праздники, а он все еще не возвращается, и я схожу с ума от горя. Кончается год, [116] я ни разу не собирала цветы и не украшала свои волосы. Безрадостно проходит моя юность, а я вся исхудала, краса моя поблекла. Где и с кем ты сейчас, мой любимый?

В мае среди листвы появляются спелые манго. Жара становится невыносимой, и подружки обмахивают меня пальмовыми листьями. Но разве могут они остудить мое пылающее сердце?»

Свекор Шунай вернулся домой, вошел в покои невестки и со слезами на глазах сказал:

— Ты знаешь, Шунай, что мы любим тебя больше жизни. Но у меня только один сын — единственный светильник в нашем доме, и я могу его потерять. Диван Бхабна обвинил во всем меня и заковал в цепи. Когда же мне на выручку пришел Мадхав, диван освободил меня и заточил в темницу его. О невестка, на тебя вся надежда! Диван жесток, как демон, он велит казиить Мадхава, если не заполучит тебя. Теперь только ты можешь спасти моего сына!

Выслушав мольбы свекра, Шунай вытерла слезы и приказала готовить судно. Она решила ехать к дивану — спасать мужа — и взяла с собой маленькую коробочку с ядом.

Как только диван узнал о ее приезде, он поспешил к ней навстречу. Ему показалось, будто во дворец спустилась с небес сама луна.

— Выслушай меня, диван! — сказала Шунай. — Ты заключил в тюрьму моего мужа. Освободи его сейчас же, но не говори ему, что я здесь, и предупреди об этом своих людей. Если ты исполнишь все в точности, я стану твоей женой.

В темнице, скованный цепями по рукам и ногам, с тяжелым камнем на груди лежал Мадхав. Диван освободил его и отправил домой на том же судне, на котором прибыла Шунай.

Теперь послушайте, что случилось с Шунай.

Была темная, беззвездная ночь. В роскошном дворце, окруженном стражниками и часовыми, Шунай мысленно прощалась с матерью и просила у нее прощения.

Потом перед ней предстал милый ее сердцу образ Мадхава. Она низко склонила голову, мысленно прикоснувшись к его стопам, потом стала молиться матери Дурге, чтобы та придала ей силы. Несчастная открыла коробочку с ядом. Перед ее глазами вдруг встал образ давно умершего отца.

Когда в спальню неслышными шагами вошел диван, Шунай лежала без сознания. Тело ее потемнело, сжигаемое страшным снадобьем, будто огнем.

Увы, в свой последний час она не увидела ни матери, ни свекра, ни свекрови, ни подружки Шаллы, которые ее так любили. Но горше всего то, что не было рядом с ней ее дорогого и любимого мужа.

Злодей не смог удовлетворить свою сатанинскую страсть. Ради спасения мужа Шунай пожертвовала собственной жизнью.

 

Малуа

I

В октябре на низовьях вода стала медленно убывать. Однажды мать, поднимая сына с постели, сказала:

— Вставай, Чандвинод, хорошенько умойся и иди в поле. Посмотри, не размыло ли там валки, а то уйдет вся вода. Слышишь, как громыхает в небесах? Похоже, гром снова призывает дождь пролиться на землю. Иди скорее, черные тучи покрыли небо, и гром гремит все сильнее. Вставай, сколько можно спать?

Не успел Чандвинод подняться с постели, как начался страшный ливень. Вода затопила поля, и все работы там прекратились. Крестьянам грозило страшное бедствие — погибал урожай.

Пришел ноябрь, и стало ясно, что осенний урожай уничтожен стихией. Рис стали продавать по полторы меры за рупию. В ноябрьские холода Чандвинод сильно простудился, и его била лихорадка. Мать испугалась за его жизнь. Она плакала дни и ночи и дала обет богине Дурге принести ей в жертву двух буйволов, если сын выздоровеет. Провидение сжалилось над юношей, и кризис миновал.

Наконец по милости Лакшми, богини счастья, Чандвинод поправился, но к тому времени в доме не осталось ни зернышка риса, чтобы поднести в дар богине. Мать принесла серп и попросила сына сходить в поле. По дороге он срезал пять стеблей тростника и, весело напевая баромаши, направился к своему рисовому полю. И тут, к своему ужасу, он увидел, что осенние ливни погубили весь их урожай.

Опечаленный, Чандвинод вернулся домой и рассказал матери о беде. Им грозил голод. Продав буйволов и заложив землю, они кое-как еще протянули несколько месяцев. Наступило время весеннего сева, а у них — ни земли, ни быков.

В апреле, взяв клетку с соколом, Чандвинод решил пойти на охоту. В доме уже не оставалось даже рисовой пылинки. Со слезами на глазах проводила его мать, сокрушаясь, что не может накормить сына и дать ему еды в дорогу.

Чандвинод видел то здесь, то там уже порозовевшие, клонившиеся к земле метелки риса нового урожая. Путь его лежал мимо дома сестры, и он зашел к ней. Сестра приготовила ему несколько порций бетеля, дала с собой табаку, узелок с поджаренным рисом и спелых бананов.

Проводив брата, сестра долго еще стояла у ворот и смотрела ему вслед, пока он не скрылся из глаз. А Чандвинод с прирученным соколом продолжал свой долгий путь…

Шло время. Наступили последние дни жаркого сезона, и сокол время от времени издавал пронзительный крик, радуясь приближающемуся муссону. Небо постепенно затягивалось тучами, и на землю ложились их темные тени.

Оставшись одна, мать все время беспокоилась о сыне. Вот-вот должен был наступить период дождей, а Чандвинод все не возвращался.

«Может, его укусила змея или разорвал тигр?» — думала бедная женщина, просыпаясь по ночам от малейшего шороха.

Время близилось к полудню, когда Чандвинод подошел к одной деревне. На окраине ее был пруд, заросший тростником, а на берегу росли банановые деревья, огороженные густой колючей изгородью.

Несмотря на усталость, Чандвинод залюбовался красивым видом. Около гхата, каменные ступеньки которого спускались прямо в воду, росло дерево-кадамба, сплошь покрытое цветами.

Чандвинод прилег под этим деревом и заснул крепким сном. Солнце клонилось к закату, а он все спал и спал.

Девушка по имени Малуа, придя к пруду за водой, была очень удивлена, увидев спящего юношу.

«Кто бы это мог быть?» — подумала она. Спустившись на последнюю ступеньку, Малуа поставила возле себя кувшин и стала украдкой разглядывать незнакомца. Как он был красив! Солнце уже начало спускаться за горизонт, и вечер был готов уступить свое место ночи.

— Что же, он так и будет спать под этим деревом? — забеспокоилась девушка. — Откуда он и где его дом? Неудобно будить его. Проснись, милый путник, проснись, — беззвучно шептали ее уста. — Не могу же я стоять здесь весь вечер! Если бы я могла, я разбудила бы тебя и показала дорогу к своему дому. А когда опустится ночь, как ты узнаешь, куда идти?

Малуа наклонилась и стала бить рукой по воде. Но юноша все спал.

— Как же разбудить его? — размышляла девушка. — Была бы здесь моя невестка, мы с ней что-нибудь придумали бы. Да и мать наверняка согласилась бы пригласить его к нам переночевать. А одна я совершенно беспомощна. Как мне жаль его, наверное, он заблудился.

Малуа крепко прижала к себе латунный кувшин и прошептала:

— О кувшин, помоги мне разбудить его!

И она стала медленно наполнять кувшин водой. Звук льющейся воды разбудил Чандвинода и потревожил сокола, который громко закричал.

Приподняв голову, Чандвинод увидел прелестную девушку с кувшином воды в руках. Ее распущенные, черные, как ночь, волосы доставали почти до пят, и вся она походила на свежий цветок-махуа. А какие у нее были глаза! Их взгляд мог бы свести с ума даже святого.

— Я никогда еще не встречал такой красавицы! О чудный светильник, чей дом ты освещаешь? — прошептал юноша. — Что это — сон или явь? Расправь поскорее крылья, мой сокол, лети вслед за ней и разузнай, где она живет, кто ее родители, замужем она или нет.

Посмотрев вслед девушке, он проговорил:

— Оглянись назад, красавица, чтобы я мог еще раз увидеть сияние твоего луноподобного лица. Я поражен твоей красотой! Как мне теперь быть?

И Чандвинод выпустил сокола из клетки со словами:

— Лети домой и скажи моей матери, что Чандвинода растерзал тигр. Скажи, что ее любимый сын больше не вернется домой. Скажи это и моей сестре. А потом найди эту девушку и передай ей мои сокровенные мысли!

Облик незнакомца, прекрасного, как месяц, растревожил девичье сердце и залил румянцем стыдливости ее нежные щеки. Ведь она только-только вступила в пору своей юности! Однако скромность не позволила ей задержаться на берегу, и она заторопилась домой.

У Малуа было пять братьев. Их жены наутро встретили Малуа у порога ее комнаты и начали допытываться:

— Почему, сестрица, ты вчера ходила за водой одна и вернулась оттуда сама не своя? Да и кувшин твой был наполнен водой лишь наполовину. С тобой что-то произошло? Ты так изменилась: вчера была словно бутон, а сегодня похожа на чудесный распустившийся цветок. Не скрывай от нас ничего, скажи, что с тобой случилось? Пойдем теперь к пруду вместе. Возьми с собой кувшин, слюдяной гребень и флакончик с душистым маслом. Мы расчешем твои черные волосы и надушим их маслом. И когда останемся одни, расскажешь нам все, ничего не тая. Ты вступила сейчас в такой возраст, когда уже пора думать о женихе. Даже мы, женщины, не можем удержаться от восхищения при виде тебя!

— Почему вы не хотите пустить меня одну за водой? — спросила их Малуа.

— Ты прелестна, как луна, — отвечали невестки, — и мы боимся, как бы демон Раху не проглотил тебя.

— Я вчера простудилась, — сказала Малуа, — и плохо себя чувствую. Идите сегодня к пруду одни, я не пойду с вами.

Невестки пошептались между собой и направились к гхату, а Малуа ушла в свою комнату.

Хирадхар, отец Малуа, принадлежал к касте пахарей и был старостой деревни. Его большая семья жила в достатке. Боги даровали ему шестерых прекрасных детей. Обширные поля давали два урожая риса в год, просторные амбары ломились от зерна. В загоне стояли десять молочных коров и волы — для пахоты.

В доме Хирадхара каждый год торжественно отмечались Дурга-пуджа и другие праздники. В дни поминовения предков угощали брахманов.

Малуа сидела у себя и все думала, думала: «Откуда же пришел этот юноша, прекрасный, как молодой месяц? Какой это был чудесный миг, когда я увидела его у пруда! Он, видно, случайно попал в наши края, охотясь со своим соколом. Как бы мне хотелось самой стать соколом, чтобы быть все время возле него. Облака, с кем вы так громко переговариваетесь там, в небесах? Наступил уже июль, и потоки дождя залили землю, реки переполнились водой и затопили свои берега. Вокруг нет ни клочка сухой земли. Где же бедный юноша ночует в такую погоду? Если бы он зашел к нам, я попросила бы отца и он разрешил бы ему отдохнуть в нашем доме. Я разостлала бы для него красивую циновку и поднесла бы коробочку с бетелем».

Прошли ночь, утро и весь следующий день, а когда снова наступил вечер, Малуа взяла свой кувшин и побежала к пруду, ничего не сказав невесткам.

Косые лучи заходящего июльского солнца, пробиваясь сквозь облака, нестерпимо жгли тело. Но не за водой направилась девушка к пруду и не купаться. Два влюбленных сердца потянулись друг к другу!

Малуа подошла к пруду и снова увидела под деревом-кадамба спящего юношу. Сокол подал голос из клетки, и Чандвинод открыл глаза. Посмотрев на ступеньки гхата, он увидел, что вчерашняя красавица снова набирает воду.

— Послушай меня, девушка, — обратился к ней Чандвинод. — Я охотник, и зовут меня Чандвинод. А ты кто, красавица? Вижу, каждый день ты приходишь сюда за водой. Чья ты дочь? Ты замужем или нет? Если ты уже замужем, я в последний раз посмотрю на твое прекрасное лицо, уйду и никогда больше не вернусь. Вчера я увидел тебя здесь случайно, а сегодня нарочно пришел пораньше. Расскажи мне о себе.

— Моего отца зовут Хирадхар, а мать — Ашама, — отвечала Малуа. — Вчера я видела, как ты спал здесь под деревом. Знаешь, девушке неприлично вести беседу с незнакомцем. Приходи в дом моего отца, и тебя там примут как гостя. Я вижу, ты бродишь по лесам с соколом в руках. Но где ты устраиваешься на ночлег в этой глуши? Здесь полно тигров и медведей, разве ты не боишься за свою жизнь? Этот пруд совсем зарос, а в глубоких норах по берегам живут черные змеи. Если одна из них ужалит тебя, ты умрешь. Мои родители известны своей праведной жизнью. У меня пять братьев и много родственников. Мы живем все в одном доме. Приходи к нам переночевать, только не ходи по той тропинке, по которой я сейчас пойду. Видишь ту дорожку, пройдешь по ней немного и увидишь большой дом, а рядом — пруд. Дом стоит лицом на восток, двери у него стеклянные. Вокруг много фруктовых деревьев и цветов. Если заблудишься, спроси, где дом деревенского старосты. Невестки подадут тебе на ужин вкусное карри. Приходи, приходи к нам сегодня, славный юноша!

Малуа пошла домой, а Чандвинод взял клетку с соколом и направился по другой дороге.

У дома Хирадхара он появился уже под вечер. Хозяин позвал сыновей и велел им принять гостя. Те принесли ему прохладной воды — умыться и омыть ноги, а их жены начали готовить ужин. Они разрезали на кусочки и зажарили съедобный корень-манкачу, сварили рыбу-кай, приправили ее джирой; приготовили тридцать шесть разновидностей карри, запекли вяленую рыбу в рисовом тесте. Когда все было готово, Чандвинод с братьями Малуа сели ужинать. Чандвинод ел с превеликим удовольствием. Затем подали различные сладости.

После ужина гостя отвели в отдельную комнату, приготовили удобное ложе, а рядом положили красивый слюдяной веер и коробочку с бетелем.

Утром Чандвинод распрощался с гостеприимной семьей, низко поклонился Хирадхару и его сыновьям и ушел.

На обратном пути Чандвинод зашел к своей сестре и все ей рассказал. Конечно, он ни слова не сказал о своей любви, но сестра сердцем угадала его сокровенные мысли.

Вернувшись домой, Чандвинод долго не решался поговорить с матерью о женитьбе. Миновал июль, потом август и сентябрь, и, не в силах более сдерживать свои чувства, он рассказал друзьям о своих страданиях. Это дошло до матери Чандвинода, и она послала к Хирадхару сватов.

Родители Малуа, как только ей исполнилось двенадцать лет, стали присматривать ей жениха. Одежды, которые она носила до сих пор, стали ей коротки. Она старательно натягивала на грудь край своего сари, однако оно не могло скрыть от посторонних глаз приметы расцветающей юности. Соседи с доброй улыбкой смотрели на нее и шутили:

— Смотрите, этот прекрасный бутон уже распустился!

В июле Хирадхару некогда было думать о свадьбе дочери. Следующий месяц оказался неблагоприятным: если бы Малуа вышла замуж в августе, она бы осталась вдовой. В сентябре, согласно обычаю этих мест, вообще нельзя проводить никаких празднеств. В октябре все заняты приготовлениями к Дурга-пудже, какая уж тут свадьба! С приходом ноября Хирадхар стал ждать появления жениха, прекрасного, как бог войны Карттикея. Предложений было много, но ни одно не устраивало отца;

Харидхар надеялся, что в декабре, когда поля стали золотыми от спелых метелок риса, для его дочери найдется жених под стать богатому урожаю. Но такой жених не объявился.

В январе все покрылось плотным туманом, и, по местным обычаям, в этом месяце свадеб не проводят.

Наконец, в феврале к Хирадхару пожаловало много сватов. У купца Шонадхара из Чампаталы был единственный сын, красивый, как Карттикея. Семья была богата и владела крупным наделом земли, но Хирадхар отказал им, считая, что купеческий сын не ровня его дочери.

Приехал сват даже из далекого Дигхалбати.

— Семья жениха большая и богатая, — рассказал он. — У них много скота и земли, они снимают богатые урожаи риса и выгодно его продают.

Но Хирадхар не принял и этого предложения. Ходили слухи, что семья была замешана в какой-то истории.

Поступило предложение из Сусунга. Там и семья была уважаемая, и дела у нее шли неплохо: отец торговал рисом и имел четырех взрослых сыновей. У них были лодки, быки для боев и много ценного имущества.

Но Хирадхар нахмурил брови и ответил:

— У одного из их предков была проказа, я не могу отдать дочь в эту семью.

Когда все предложения были отвергнуты, пришел сват от матери Чандвинода. Хирадхар подробно расспросил о родителях жениха, о его доме и родственниках. Жених был красив, принадлежал к почитаемой касте, отец его славился мудростью и трудолюбием.

— И все же я не могу отдать дочь в этот дом, — рассудил Хирадхар. — Земли у них мало — негде даже рассыпать рис для просушки, и дом почти развалился, крыша течет. Как там будет жить моя дочь в сезон дождей? Она из богатой семьи и привыкла к достатку, а там нет даже горсти риса, чтобы принести в жертву богине урожая. Моя дочь не всегда довольна и шелковым сари, как она будет ходить в рванье? Нет, не могу я дать свое согласие!

Сват вернулся и передал матери Чандвинода слова Хирадхара. Она была огорчена таким ответом.

«Провидение не хочет исполнить желание моего сына, — думала она, — но что поделаешь?»

А Чандвинод, узнав об отказе, решил отправиться в дальние страны, чтобы попытать счастья.

— Я все обдумал, — сказал он матери. — Не пристало такому здоровому и крепкому юноше, как я, сидеть без дела. В доме нет ни денег, ни риса, как мы можем поддержать честь нашей семьи? Разреши мне поехать на заработки.

Он взял прах от ног матери, завязал в узелок немного вареного риса и зеленого перца и отправился в путь, прихватив с собой клетку с соколом.

Бедная мать стояла у ворот и смотрела вслед сыну. Когда он скрылся в зарослях бамбука, она вытерла слезы и медленно пошла в дом.

Примерно через год прибежала к ней соседка и закричала:

— Пришел конец твоим тревогам! Иди скорее встречать сына.

Счастливая мать выбежала на порог и увидела сына, идущего по тропинке к дому.

Соколиная охота была на этот раз очень удачной. Диван-сахиб, правитель этого края, остался очень доволен искусством Чандвинода и наградил его двадцатью бигхами земли, не считая других наград и подарков.

На берегу реки Шутия Чандвинод возвел большой, красивый дом под восьмискатной крышей, тростниковые стены дома закрыл красивыми плетеными щитами, крышу покрыл тростником-улу, двери украсил красивой резьбой в виде крыльев зимородка, перед домом он вырыл пруд и наполнил его прозрачной, свежей водой. Соседи только головами качали:

— Посмотрите на этого счастливчика: за один год так разбогател, что купил себе даже слона! Видно, богиня Лакшми благоволит к этому дому.

Весть о возвращении Чандвинода быстро разнеслась по округе, и теперь уже сам Хирадхар послал к нему сватов. Было решено сыграть свадьбу в марте. Обсудили все детали и послали за астрологом. Тот заглянул в свой календарь, определил наиболее благоприятное положение планет и назвал точный день и час для брачной церемонии.

Свадьбу, по обычаю, проводили в доме тестя. Все было очень торжественно. Чандвинод ехал на разряженном коне, впереди шли музыканты с барабанами и флейтами. Жениха сопровождали родственники и друзья. В небо пускали ракеты и огненные шары. Возле дома Хирадхара навстречу им вышли женщины, чтобы с почетом встретить жениха. Они благословляли его, дули в большие морские раковины, пели и били в барабаны. Мать невесты со старшими родственницами обходила дом за домом, испрашивая у соседей для дочери шохаг — благословение и пожелание супружеского счастья. Мать несла на голове большое плоское блюдо, прикрыв его концом своего сари. В блюде были подношения богине счастья Лакшми: горстка первосортной рисовой муки, три щепотки пыли со двора своего дома, несколько кусочков корня куркумы, топленое масло и цветные порошки. С этим блюдом она ходила от дома к дому, а сзади шли девушки и распевали свадебные песни. Затем она налила в чашу чора-пани для невесты и стала молиться о ее счастье. А чтобы дочь покорила сердце своего мужа, мать прикоснулась с молитвой к священному дереву-мана. Потом совершили нанди-мукху и другие обряды, после чего свадебные церемонии подошли к концу.

Вечером невеста и жених стали играть в кости. Чандвинод все проигрывал и проигрывал, и игра затянулась до утра. А следующая ночь была каларатри, когда муж и жена не должны встречаться.

Наконец наступила шубхаратри. Чандвинод вошел в брачную комнату, где горел маленький светильник, и прилег на ложе. В тот миг, когда ресницы его буквально смыкались, перед ним предстала новобрачная. Он замер от восхищения, сон как рукой сняло. Он взял ее за руки и стал говорить ей о своей любви, потом отвел с лица воздушное покрывало. В полумраке комнаты будто заблистал золотой самородок — так прекрасно было ее лицо с крутыми дугами темных бровей. Распущенные волосы спускались до самых пят, и он стал играть темными локонами, любуясь их красотой.

Но Малуа испуганно отстранилась и прошептала:

— Что ты делаешь, властелин моего сердца? Ни одна из моих невесток не спит, и все они сгорают от любопытства. Видишь, как через щели этих тростниковых стен они устремили на нас свои любопытные взоры? Я боюсь даже пошевелиться, чтобы не зазвенели мои украшения. Завтра невестки своим смехом поднимут на ноги весь дом и будут подшучивать надо мной, словно я в чем-то виновата. Подожди, мой повелитель, подожди еще немного…

Они погасили свет и легли спать порознь. Так прошла их «благоприятная ночь».

Утром, когда Малуа поднялась с постели, Чандвинод уже сидел во дворе и умывался прохладной водой, припасенной с вечера.

В тот день он увозил новобрачную к себе домой. Мать, тетка и все родственницы горько плакали, прощаясь с Малуа.

— Милая моя доченька, я растила тебя столько лет с такой любовью, а теперь ты нас покидаешь и уходишь в другую семью, — причитала мать.

Отец тоже утирал слезы и что-то бормотал про себя.

— Ну довольно, пора собирать их в дорогу! — сказали наконец соседи.

На прощание мать обняла Малуа и сказала:

— Тебе плохо было в родительском доме, доченька, мало мы тебя лелеяли-холили. Пришло нам время проститься. Будь счастлива в новой жизни. Веди себя так, чтобы никто не мог упрекнуть тебя ни в чем.

Чтобы дорога была благополучной, Чандвиноду преподнесли чашу с дахи, и он сделал несколько глотков. Затем он низко поклонился тестю, теще и всем свойственникам. Наконец они тронулись в путь.

Что ты медлишь, мать Чандвинода? Приготовься, идет твой сын с молодой женой. И ты, тетушка Чандвинода, раскрывай поскорее золотой зонтик, чтобы подержать его над головами молодых!

Мать вышла им навстречу и стала осыпать новобрачную рисом и молодой травой. Чандвинод почтительно взял прах от ног матери. Она обняла его и сказала с любовью:

— Как ты побледнел и осунулся за дорогу, сынок!

Молодую невестку мать приняла, как богиню Лакшми. Около новобрачных поставили сосуд со священной водой из Ганги, и женщины, распевая песни, стали дарить Малуа золотые и серебряные украшения.

Сердце матери трепетало от счастья, недаром говорится: «Дом красен цветником перед его окнами, а семья — новобрачной».

Исполнилась давняя мечта матери, ей нечего больше было желать. После свадьбы все пошло своим чередом, и семья Чандвинода зажила дружно и счастливо.

II

А теперь расскажем о другом периоде жизни Чандвинода, полном тяжелых и горьких испытаний.

Кази близлежащего города, которому подчинялись все окрестные деревни, был человек злой и порочный. Он обладал неограниченной властью, водил дружбу с ворами и убийцами, а честных людей преследовал. Напрасно было ждать от него справедливости. Он не различал добро и зло. Стоило какой-нибудь девушке или замужней женщине понравиться ему, и он насильно ее увозил.

Однажды кази проезжал верхом мимо пруда и увидел там Малуа, которая набирала воду. Ее красота ошеломила кази, и он, приподнявшись в стременах, уставил на нее свой ненасытный взор.

Волнистые волосы Малуа, ниспадающие до самой земли, ее прекрасное лицо, похожее на горный цветок-махуа, дивный взор и пленительная походка поразили кази, и в нем вспыхнула сатанинская страсть. С этого дня он стал проезжать здесь каждый день, и желание овладеть Малуа росло и росло, пока он совсем не обезумел от страсти.

Он долго думал, как быть, и наконец решил поехать к женщине по имени Нетай, которая всегда приходила на помощь тем, кто хотел совратить чужую жену. В молодости она слыла беспутной женщиной. Теперь, когда молодые годы были позади, она оставила прежнее занятие и редко выходила из дома. Нетай занималась тем, что сбивала с пути честных женщин.

Когда кази пришел к ней, она усадила его на почетное место и смиренно спросила:

— Что привело вас в мой дом? Чем я заслужила эту милость?

— Помоги мне осуществить одно мое желание, — ответил ей кази. — Если то, что я задумал, исполнится, обещаю закрыть глаза на все твои преступления, прошлые и будущие. Тебе нечего будет опасаться, ты станешь свободной, как дикая кобылица, и сможешь делать что твоей душе угодно. Я велю заново покрыть крышу твоего дома и дам столько денег, сколько ты попросишь. А дело вот в чем. Недавно я проезжал мимо ближней деревни и увидел у пруда молодую женщину необыкновенной красоты. Она — жена Чандвинода, которого я теперь считаю своим заклятым врагом. Разве нет в этом краю настоящей пчелы, если на такой чудесный лотос сел паршивый навозный жук? Ты должна под каким-нибудь предлогом пойти к ним в дом и передать ей наедине мое послание. Скажи, что я готов осыпать ее золотом, украсить шею жемчугом, подарить все, что только она пожелает. Скажи, что я схожу по ней с ума. Если она согласится стать моей женой, я сделаю всех остальных жен своего гарема рабынями ее желаний. Я одену Малуа в парчу и шелк, она будет спать на золотом ложе, как царица, и носить на груди ожерелье из золотых монет. Ее натх засверкает бриллиантами, а кувшин, с которым она ходит за водой, будет украшен золотом.

Когда кази уехал, старая Нетай стала думать, как получше устроить это дело. Однажды заглянула она в дом к Чандвиноду и завела с его матерью такой разговор:

— Чем ты сейчас занимаешься, сестрица? Вот зашла к тебе, давно не виделись. Слыхала я, что жена у твоего сына — красавица из красавиц, а видать не видала. Как бы мне на нее посмотреть?

С тех пор Нетай стала часто наведываться к ним и однажды застала Малуа возле пруда одну. Пользуясь случаем, она передала ей все, что говорил кази:

— Какая ты красавица, Малуа! Ты цены себе не знаешь. Слушай, что я тебе скажу: кази — великий судья всего этого края, он знатен и богат. Твоя красота свела его с ума, и для тебя он готов на все. Если ты согласишься выйти за него замуж, он сделает всех остальных своих жен рабынями твоих желаний. Он оденет тебя в парчу и шелк, подарит ожерелье из золотых монет. Твой натх будет сверкать бриллиантами, а кувшин для воды будет украшен золотом. И спать ты будешь, как царица, на золотом ложе.

Услышав речи старухи, Малуа не на шутку испугалась. Наполнив кувшин водой, она побежала к дому, но Нетай увязалась следом. Свекрови дома не оказалось, и Малуа волей-неволей пришлось терпеть присутствие старой карги. Когда же она снова начала ее искушать, Малуа вся задрожала от гнева:

— Слушай, старуха, вот что я тебе скажу! Сейчас моего мужа нет дома, а если бы он был здесь, я сломала бы метлу о твою седую голову. Твоя молодость давно уже миновала, и смерть стучится в твои двери. В прошлом ты вела распутную жизнь и хочешь, чтобы все женщины походили на тебя. Скажи своему кази, что мне нет до него никакого дела! Пусть жены из его гарема выходят замуж по семь раз, если им это нравится; у нас, индусов, это не принято. Для меня мой муж — царь всех царей, величавая вершина горы, прекрасная луна, освещающая землю своим сиянием. Распутник-кази не стоит даже мизинца моего мужа, можешь передать ему это! Он для меня теперь смертельный враг. Если он осмелится ко мне приблизиться, я скажу все это ему в глаза и швырну в лицо вот этот веник. Да будет мой муж здоров и да продлится его жизнь сотню лет! Он для меня дороже всего на свете, а все золото кази для меня ничего не значит. Прошу тебя, уходи отсюда и никогда больше не переступай этого порога!

Ничего не добившись, Нетай пошла к кази и все ему рассказала. Он разъярился и решил мстить. Чандвиноду был послан указ, в котором говорилось, что он должен в течение семи дней уплатить свадебный налог.

«Ты женился шесть месяцев назад и до сих пор не уплатил налог дивану. [128] Если ты в течение недели не погасишь долг, твой дом и вся твоя собственность будут конфискованы».

Чандвинод растерялся: ему следовало уплатить пятьсот рупий, собрать таких денег он не мог.

Через неделю пришел повторный указ, а затем на дом Чандвинода кази приказал повесить флаг. Это означало, что дом, земля и вся его собственность конфискованы.

Спокойная и счастливая жизнь Чандвинода разом оборвалась. Из амбаров вывезли весь рис, и семье нечего стало есть. Чандвинод продал буйволов, потом коров, и скоро у него ничего не осталось.

«Придется нам теперь жить под каким-нибудь деревом, — размышлял Чандвинод. — Но как же мне быть с моей дорогой Малуа и с моей старой матерью?»

Чандвинод понимал, что долго так продолжаться не может, и однажды сказал жене:

— Милая Малуа, бери мою мать и идите с ней к твоему отцу. Ты — единственная сестра у своих пятерых братьев, которые нежно тебя любят. Привыкнув к богатой и обеспеченной жизни, ты не сможешь жить в бедности. У родителей тебе будет хорошо. Сам я привык к тяжелой жизни и останусь здесь. А тебе-то зачем страдать?

— Где бы ты ни жил — в лесу, под соломенной крышей или под тенью дерева, там теперь и мой дом, — с нежностью отвечала ему Малуа. — Если я выпью несколько капель чаранамриты — воды, коснувшейся твоих ног, — это будет для меня эликсиром жизни. Я не хочу жить, как царевна, в доме отца. Еды мне много не надо. Не страшны мне никакие лишения, лишь бы ты был рядом со мной. Ни за что не оставлю тебя одного!

Чандвинод хотел было отправиться в чужие края на заработки, но Малуа всеми силами противилась этому.

— Я не могу отпустить тебя, не могу жить без тебя, — говорила она. — Если ты меня не послушаешь и уедешь, я уморю себя голодом. Прошу тебя, возьми меня с собой. Я буду спать под деревьями, постелив под голову край своего сари, буду собирать для тебя лесные плоды и делить с тобой все радости и горести!

Июль они прожили на те деньги, которые Малуа выручила за свой натх. В августе она продала свое жемчужное ожерелье, в сентябре были заложены браслеты, в октябре — шелковые одежды, а в ноябре ей пришлось продать свои любимые серьги. Теперь все, что она имела, было продано или заложено.

Малуа ходила в рваной одежде, едва прикрывавшей ее тело. Часто они не ели по целым дням. У них не осталось даже горсточки риса, чтобы совершать ежедневное подношение богине урожая.

Настало время, когда их единственной пищей стали травы и коренья. Малуа смотрела на бледные лица мужа и свекрови, и сердце у нее обливалось кровью. Сама она могла не есть целыми днями, но горше всего было то, что нечем было кормить мужа и свекровь.

Настал день, когда она готова была идти по домам и просить милостыню. Узнав об этом, Чандвинод ничего не сказал ни жене, ни матери и тайком уехал на заработки в декабре.

В это тяжелое для Малуа время кази опять направил к ней сводню Нетай.

— Милая девочка, кази снова послал меня к тебе, — вкрадчиво начала старуха. — Зачем тебе страдать из-за других? В доме кази ты будешь есть из золотых блюд. А сейчас ты голодаешь, ведь у вас нет ни горсточю риса. Сколько же тебе терпеть лишения? Где это видано, чтобы дочь богатого человека работала батрачкой, жала рис и пряла на чужих людей? Твое тело едва прикрыто рваным тряпьем, в носу и в ушах нет никаких украшений. Послушай моего совета, выходи за муж за кази и переходи жить в его дом!

Старуха сыпала соль на раны молодой женщины. Глаза Малуа вспыхнули гневом и стали похожи на маленькие угольки.

— Мой муж сейчас далеко, — отвечала она, — не стоит мне подумать о нем, как мне сразу становится легче. Лучше я буду убирать чужой рис или ходить с протянутой рукой, чем получать благодеяния из рук кази. У меня пять братьев. Скажи я им, и они отрежу тебе нос, а гнусному кази — уши, размозжат ваши головы о камни. Вот погоди, я напишу им письмо!

И опять старуха вернулась ни с чем. Когда слухи о бедственном положении Малуа дошли до ее матери, она послала за ней своих сыновей. Увидев братьев, Малуа заплакала. Зарыдали и они

— Ты — наша единственная сестра, — говорили они ей. — Ты нам дороже всего на свете. Мы нашли тебе как нам казалось, достойного мужа. В том, что случилось с вами, виновата судьба. У наших жен много украшений, а у тебя, дорогая сестра, нет ничего. Твоя одежда износилась, и ты спишь на голой земле. До двенадцати лет, милая сестра, ты жила у нас без забот и горя, и никто не заставлял тебя ничего делать. Мать ждет не дождется твоего возвращения. Она приготовила для тебя твою комнату с мягкой постелью, достала слюдяное опахало, повесила на окна кружевные занавески. Разве это не насмешка судьбы: у нас дома полным-полно всякой еды, мы кормим каждый день нищих и странников, а наша единственная сестра голодает! Если бы ты знала, сколько разных вкусных блюд наготовила для тебя мать! С тех пор как нам стало известно о твоем горе, она не спит, не зажигает огня в очаге и светильников в доме. Завтра утром мы пришлем за тобой паланкин. Мать умрет с горя, если не увидит тебя

Не переставая плакать, Малуа отвечала им кротко и нежно:

— Как рассказать вам про мое горе, дорогие братья, как передать страдания моего сердца? Вы сами дали согласие на то, чтобы я уехала сюда, в этот дом, вам нравился мой муж. Я ни в чем вас не виню, ведь нельзя избежать предначертаний судьбы. Я решила остаться в этом доме: он для меня больше чем храм, это мой Варанаси, мой Вриндаван. А вы возвращайтесь домой, к матери и отцу. Теперь я должна заботиться о моей убитой горем свекрови. Передайте матери, что я не могу оставить свекровь. Ваши жены позаботятся о матери, а у моей свекрови нет никого, кроме меня.

Братья вернулись домой и рассказали родителям, почему Малуа не хочет возвращаться домой.

Малуа вместе со свекровью продолжали батрачить у чужих людей. Так прошел январь и февраль. В марте и апреле Малуа надеялась получить какие-нибудь известия от своего мужа. В мае созрели манго; вороны и грифы, сидя на деревьях, пронзительно каркали целыми днями. Но от мужа по-прежнему не было никаких вестей.

В июне, когда зашумели ливни, загрохотал гром и засверкали молнии, Малуа день и ночь думала о муже и ждала встречи с ним. В июле все готовились к пудже в честь Моноши-дэви, и Малуа казалось, что муж вот-вот появится. Но прошел июль, затем август, и наступил сентябрь. Приближалась Дурга-пуджа, и люди не могли думать ни о чем другом. Но надежды Малуа снова не оправдались, муж не пришел даже к этому большому празднику. Как грустно выглядел в дни Дурги-пуджи их дом, в котором не было гостей.

Когда наступил октябрь, Чандвинод наконец вернулся домой с деньгами, заработанными за год. Он подошел к матери и положил перед ней туго набитый кошелек. Уплатив налог дивану, он вернул себе всю собственность, восстановил свой красивый дом под восьмискатной крышей, обзавелся имуществом и скотом. Но самое главное — он снова был с Малуа, и она рассказывала ему в долгие осенние ночи все, что пережила за время его отсутствия.

Сладки мед и сахар! Сладки воды священной реки! Еще слаще сок кокосового ореха, холодный и освежающий. Сладки радостные дни, наступающие после несчастья. Сладко вновь обрести то, что считал потерянным навсегда. Сладко матери брать на руки своего ребенка, но слаще всего на свете встреча двух любящих после разлуки!

Казалось бы, все беды позади и небеса над головой Чандвинода прояснились. Однако хитрый и жестокий кази снова замыслил против него зло.

Чандвинод получил теперь новый указ:

«Высокочтимый диван-сахиб изволил узнать, что в твоем доме живет женщина необыкновенной красоты. В течение недели, считая сегодняшний день, ты должен послать свою жену во дворец досточтимого дивана. Если ты этого не сделаешь, поплатишься своей жизнью».

Прочитал указ Чандвинод и поник головой, словно олень, попавший в лапы тигра.

Прошла неделя, и в дом Чандвинода явился стражник, связал ему руки и ноги и потащил к кази.

— Негодяй, ты не подчинился моему указу, — закричал на него кази, — и все еще держишь красивую женщину в своем доме.

И, обернувшись к страже, приказал:

— Отведите его на торфяное болото и закопайте заживо, а жену доставьте во дворец досточтимого дивана Джахангира.

Стражники схватили Чандвинода и повели на торфяное болото.

— Дорогой сыночек! — рыдала мать. — За что судьба обрекла тебя на такую жестокую смерть?

Малуа всеми силами старалась успокоить свекровь, а сама обливалась слезами. Запиской она известила своих братьев, что по приказу кази Чандвинода должны закопать на болоте заживо. Эту записку она послала в дом отца с соколом.

Братья немедля помчались на торфяное болото и успели вовремя: стражники уже вырыли яму для Чандвинода. Братья освободили зятя, а стражников поколотили. Потом они пошли к Малуа.

Увидев их, мать Чандвинода горько заплакала. В ее доме уже не было самого дорогого сокровища: злой Раван похитил Ситу — верную подругу Рамы. Золотая клетка осталась на месте, но любимый попугай улетел! Братья онемели от горя. А Чандвинод, как безумный, кинулся к соколу:

— Скажи мне, мой старый и верный друг, где сейчас Малуа?.

Малуа сидела во внутренних покоях дворца диваи-сахиба и плакала. Для нее было приготовлено роскошное ложе, но она оставалась на голом полу. Вокруг нее с блюдами, наполненными разными яствами, суетились слуги. Сам диван-сахиб подошел к ней и стал уговаривать, чтобы она поднялась с пола и хоть немного поела.

— Не делай меня самым несчастным из всех живущих на свете, — говорил он. — Отведай, что тебе нравится, и ложись отдыхать. Ты будешь иметь все, что захочешь. Из Дели тебе привезут самые лучшие сари, я прикажу сделать тебе украшения из чистого золота и окружу вниманием и заботой. В моем дворце сотни слуг и служанок, они все будут рады выполнить любое твое желание. Ты будешь возлежать на этом прекрасном ложе, и я, твой покорный слуга, буду стоять рядом и развлекать тебя.

Малуа дрожала от страха, как лань, попавшая в когти к тигру. С плачем отвечала она диван-сахибу:

— Я дала обет воздержания на двенадцать месяцев, из которых девять уже прошло. Через три месяца кончается время моего обета. Я молю не прикасаться ко мне до тех пор. Я не буду есть пищу, приготовленную другими, не буду пить здесь ни капли воды. Я сама буду готовить себе еду из риса и овощей и не возьму в рот ни щепотки соли. Постелью мне будет служить край моего сари. Все это время я не взгляну ни на одного мужчину и не позволю никому приблизиться к себе. Прошу тебя, досточтимый диван-сахиб, не входить ко мне три месяца, а потом я подумаю над твоим предложением. А если мне не дадут соблюсти обет, я отравлюсь.

Прошел месяц, потом другой, а на исходе третьего в комнате Малуа появился диван-сахиб. Несчастная затрепетала от страха.

— Видишь, я выполнил твою просьбу. Теперь ты можешь подняться с пола и занять это ложе. Прими меня в свое сердце с радостью как своего супруга. Я готов сделать для тебя все, даже освободить твоего мужа.

— Если бы ты знал, досточтимый диван-сахиб, — сказала Малуа, — сколько горя перенесла я от рук коварного кази. Ни за что ни про что он убил моего мужа. Как ты можешь надеяться, что я отдам тебе свое сердце до того, как буду отомщена? Как я могу забыть зло, которое причинил мне кази? Моего мужа закопали заживо в торфяном болоте.

Услышав это, диван-сахиб разгневался и приказал страже схватить злодея и казнить, что тотчас же было исполнено. Как радовалась Малуа, что после стольких страданий, какие она претерпела, кази наконец получил по заслугам.

— Срок моей клятвы истекает через двенадцать дней, — сказала она диван-сахибу. — Наберись терпения и подожди еще немного. А пока вели снарядить лодку, мы поедем охотиться на соколов. Мой муж был хорошим охотником, и я многому у него научилась. Одной ловушкой я поймаю сотню соколов, вот увидишь!

Когда был назначен день и час охоты, Малуа написала своим братьям записку и отправила ее с верным соколом.

В назначенный день братья отправились в указанное сестрой место. На своих легких лодках они настигли лодку диван-сахиба, избили кормщика и гребцов и бросили их в воду.

Малуа перепрыгнула в лодку к братьям, и они стрелой помчались вперед, сбивая растущие на пути лилии. Так братья вызволили Малуа. Она снова соединилась с мужем, как некогда верная Сита с Рамой.

III

Прошло немного времени, и на голову Малуа обрушились новые беды. Один из родственников Чандвинода заявил:

— Малуа запятнала свою репутацию, пробыв у диван-сахиба целых три месяца. К тому же она принимала пищу из рук мусульман, поэтому ее надо изгнать из касты.

Дядя Чандвинода по материнской линии был одним из старейшин своей касты, и односельчане очень его почитали. Он сказал:

— Теперь я не могу брать пищу из рук Малуа. Пусть Чандвинод наложит на себя покаяние, тогда мы снова примем его в свою касту.

Его поддержал и дядя Чандвинода по отцовской линии.

— Не голодала же она все это время! — сказал он.

Чандвинод не знал, как ему поступить, и пошел за советом к брахманам. Те сказали, чтобы он наложил на себя покаяние и оставил жену, и Чандвиноду пришлось подчиниться.

Малуа плакала навзрыд.

— Куда же мне теперь идти, кому рассказать про свое горе? — причитала она. — Раз муж оставил меня, мне лучше умереть!

Пришли братья и начали ее уговаривать:

— Не плачь, дорогая, мы заберем тебя к себе, будем кормить и одевать. Тебе будет у нас хорошо.

Но, как ни старались братья успокоить Малуа и облегчить ее страдания, она была неутешна.

— Я готова остаться в доме мужа даже служанкой. Я буду мыть полы, стирать, выполнять самую черную работу, только бы быть рядом с ним.

А Чандвиноду она сказала:

— Раз я не могу теперь готовить тебе еду и прикасаться к воде, которую ты пьешь, возьми себе другую жену.

— Моя свекровь совсем стара, она ничего не видит и не слышит. Найдите моему мужу другую жену, — просила она братьев.

На этом настаивали и родственники Чандвинода. Они подыскали невесту и женили его.

Малуа стала в своем доме служанкой. Она выполняла самую тяжелую работу, которую обычно поручают слугам из низших каст. В комнаты ее не пускали. Она преданно служила свекрови, мужу и его жене, которую искренне полюбила.

Однажды Чандвинод отправился на охоту со своим соколом. На большой поляне, заросшей высокой травой и камышом, он выпустил сокола, а сам присел в тени дерева, под корнями которого жила большая черная змея. Она ужалила его в ногу, яд быстро проник в кровь и поразил мозг. Чандвинод зашатался и упал на землю.

— О птицы и звери, — прошептал он, — передайте моей матери, что я умираю от укуса змеи. Перед смертью я не увижу ни мать, ни красавицу Малуа, ни свой дом. Мне суждено умереть в этом лесу.

К счастью, мимо проходил путник, который сообщил матери, какая беда случилась с ее сыном. Прибежали родственники, подняли Чандвинода и принесли домой. Он был уже без сознания. Бедная мать рвала на себе волосы, а Малуа сидела возле мужа и приговаривала:

— О мой повелитель, сокровище моего бедного сердца, как мне теперь жить? Почему змея укусила тебя, а не меня? Даже звери и змеи гнушаются презренной Малуа! Моим единственным утешением было видеть хоть изредка лицо мужа. Теперь я лишена даже этого счастья. Нет, я не хочу жить, я сожгу себя на твоем погребальном костре или утоплюсь в реке.

Пришли ее братья. Они склонились над Чандвинодом и увидели, что глаза его уже начали тускнеть, а в уголках рта показалась пена.

— Зачем ты покидаешь нас, дорогой брат? — запричитали они. — Теперь нашей сестре придется разбить свои ракушечные браслеты. Трижды ее наказывала судьба, но она считала себя счастливой, пока ты был жив. А нам-то каково видеть сестру вдовой?

— Не плачьте, дорогие братья, — сказала им Малуа. — Слушайте, что я скажу вам. Возле гхата стоит наша лодка из дерева-манпобон. Давайте положим в нее моего мужа и отвезем к знахарю.

Братья подняли Чандвинода, перенесли его в лодку, взяли с собой Малуа и двинулись в путь. Они сами сели на весла, и лодка понеслась как стрела. Семидневный путь они прошли в один день. Знахарь внимательно посмотрел в лицо Чандвинода, послушал дыхание и ударил его рукой по голове. Яд из головы спустился к груди, потом к коленям и, наконец, к стопам. Черная змея выпила яд, тело Чандвинода очистилось, и он открыл глаза.

Теперь Малуа с торжеством возвратилась домой. Вся деревня превозносила ее до небес.

— Это вторая Бехула! — говорили одни. — Она вернула жизнь мужу, как Бехула своему Лакшминдру.

— Небеса сжалились над ней, потому что она чиста и непорочна, — говорили другие. — Надо вернуть эту женщину в нашу касту.

Но дядя Чандвинода по материнской линии стоял на своем:

— Тот, кто посмеет это сделать, сам будет изгнан из касты!

— Мы не можем поступиться своей религией и кастой из-за Малуа. Пусть все остается по-прежнему, — поддержал его другой родственник.

И снова для Малуа настали печальные дни. «Пока я жива, моему мужу не дадут жить спокойно, — думала она. — Зачем ему страдать из-за меня?» И она решила умереть.

Однажды Малуа пошла на реку, взяла у гхата старую, дырявую лодку, села в нее и оттолкнулась от берега. Вода стала быстро заливать лодку.

На берег прибежала сестра Чандвинода и стала звать Малуа:

— Вернись, дорогая сестрица! Эта лодка дырявая!

— Нет! — отвечала Малуа. — Я не хочу, чтобы вы все страдали из-за меня. Лодка утонет, и я утону вместе с ней. Взгляни в последний раз на свою Малуа, которую ты так любила и которую больше никогда не увидишь.

Ни пришедшие на берег братья, ни старая свекровь, ни родственники — никто не мог отговорить Малуа. Когда вода в лодке поднялась вровень с бортами, прибежал Чандвинод.

— Не умирай, Малуа! Не уходи от меня! Ради тебя я откажусь от всего на свете. Ты снова войдешь в мой дом как жена, и, если община изгонит меня из касты, я откажусь и от касты. А если ты умрешь, я пойду за тобой, без тебя мне не жить. Пусть лучше померкнут солнце и луна, чем этот светильник моей души! Заклинаю тебя всеми богами, не умирай!

— Я не хочу больше жить, не хочу быть причиной твоих страданий, — отвечала Малуа. — Уходи! У тебя есть другая жена, будь с нею счастлив!

Подул ветер, отнес лодку на середину реки. Издалека донеслись последние слова Малуа:

— Не вините ни в чем моего мужа, это я причина всех его несчастий… Виной всему моя злая судьба.

С востока надвинулась черная туча, загрохотал гром, и поднявшиеся волны захлестнули лодку.

 

Рупавати

В городе Рампур, на реке Пхулешвари, правил некогда раджа по имени Раджчандра. Он получал со своих поместий по нескольку лакхов рупий в год и построил себе просторный дворец с двенадцатью воротами. В его конюшнях и стойлах было тесно от лошадей и слонов, бесчисленное войско охраняло его земли, и множество чиновников собирали налоги. Раджа был любителем музыки, в его городе жило много певцов и музыкантов.

Однажды на дарбаре раджа, выразил желание навестить наваба Бенгалии, своего сюзерена. Придворные астрологи, получив приказ определить наиболее благоприятный для этого день и час, высчитали, что ему следует отправиться в путь через восемь дней.

Братья Чайта и Убхутия взялись оснастить для раджи корабль. На нем было шестнадцать гребцов и прекрасные паруса. На корабль погрузили множество ценных подарков: слюдяные гребни и веера, изделия из слоновой кости, ожерелья из крупного жемчуга и другие вещи, которые предназначались в подарок навабу. Кроме того, раджа взял с собой десять тысяч рупий — назар навабу. А чтобы в пути не скучать, прихватил с собой певцов и музыкантов.

Прощаясь с рани, раджа поручил ее заботам их единственную дочь Рупавати. Затем он простился с горожанами, собравшимися на проводы, раздал милостыню нищим и аскетам и взошел на корабль, который тронулся в путь, подгоняемый попутным ветром.

Раджа любовался видом деревень, живописно раскинувшихся по обоим берегам реки Пхулешвари. Вскоре они достигли устья Нарсунды, затем доплыли до реки Гхораутра и, наконец, увидели бурные воды Мегхны. Грудь реки была покрыта белым покрывалом из пены и брызг, а крутые берега, подмываемые быстрым потоком, грозили ежеминутно обрушиться вниз. Три месяца провел раджа в пути и на четвертый прибыл в столицу наваба Муршидабад. Подарки раджи — слюдяные гребни тонкой работы, изделия из слоновой кости — пришлись по душе навабу; остался он доволен и назаром, который преподнес ему раджа. По приказанию наваба гостю был отведен роскошный дом, где он и расположился со своей свитой.

Дни шли за днями, минул год, затем второй, а раджа все не возвращался. По прошествии третьего года рани стала тревожиться о муже. Она не спала ночами и видела дурные сны. К этому времени их дочери исполнилось уже четырнадцать лет, а она все еще была не замужем. Соседи осуждающе качали головами, не одобряя такого отступления от обычаев.

Ни днем ни ночью не знала рани покоя. Наконец она решила послать радже письмо. После почтительных приветствий она сообщила о состоянии дел в их владениях и закончила письмо словами:

«Вот уже три года, как ты в отъезде. За это время ты ни разу не поинтересовался, как живет твоя дочь. А она вступила уже в пору юности, наши соседи только о том и говорят. Каково мне слышать все это? Если, достигнув зрелости, она останется незамужней, нам никогда не простится этот грех. Как только получишь мое письмо, не теряй ни одного дня и сразу возвращайся».

Это письмо рани отправила со слугой в Муршидабад.

Однажды во дворец раджи пришел некий астролог, развернул старые книги и начал старательно вычислять судьбу царевны.

— Ваша дочь прекрасна, как небесная дева, — сказал он под конец. — Мне не хватает слов, чтобы описать ее будущее. Но одно могу предугадать наверняка: она выйдет замуж за царевича и станет его главной женой.

Другой астролог предсказал:

— У нее прекрасные манеры. Брови у нее резко очерчены, волосы длинные, лоб высокий, зубы точно жемчужное ожерелье. Я предвижу, что она выйдет замуж за торговца с юга и целая сотня рабов будет у нее в услужении.

Третий астролог сказал:

— Все знаки благоприятны. Ее стопы подобны бутонам лотоса. Когда она идет, ее ступни оставляют четкие следы на земле, и на подошвах у нее нет впадин. Ее жених появится с севера. Расположение планет удачно, и я предвижу, что она станет женой правителя.

А еще один астролог, изучив линии на ее ладонях, предрек:

— Она скоро выйдет замуж за царевича. Взгляните на ее лицо. Оно прекраснее водяной лилии. Глаза у нее блестят, щеки румяны, а кожа будто излучает лунное сияние. Нет никаких дурных предзнаменований. Я предсказываю, что она станет царицей и родит семерых сыновей.

Наконец, объявился еще один прорицатель, который сказал:

— У нее прекрасные глаза, она станет знатной и счастливой. Но в ее судьбе есть одно небольшое пятнышко, которое я могу сейчас устранить. Дайте мне две смены шелковой одежды и принесите бананов. Наполните блюдо сливками, маслом и рисом и накормите этой едой двенадцать брахманов. Тогда пятнышко на ее судьбе исчезнет. Кроме того, ей нужно совершить омовение водой, принесенной из святых мест. Это должно быть сделано здесь же, в моем присутствии. Если вы все это выполните в точности, вредное влияние планет будет уничтожено и она скоро выйдет замуж.

И благочестивая рани сделала все, что требовал прорицатель.

Наконец после долгого отсутствия раджа вернулся в родной город. Он был страшно подавлен. Целыми днями лежал он на тахте или бродил по дворцу, тяжело вздыхая и тихо шепча:

— О горе!

Обеспокоенная рани спросила:

— Что случилось с тобой, мой повелитель? Я приготовила тебе чудесный бетель, а ты к нему даже не прикоснулся; подаю твои любимые блюда с рисом и карри, готовлю разные сладости, а ты от них отворачиваешься. Даже дочери, которая была для тебя дороже жизни, ты не сказал ласкового слова. Тебя будто ядом опоили. Наш дом тебе опостылел, а я и наша любимая дочь больше тебе не милы. Тебя, видно, не интересует даже ее замужество. Все это гнетет меня, порой мне даже не хочется жить.

— Если так, рани, — отвечал раджа, — мне придется тебе все рассказать. Я словно упал со скалы в море. Грудь моя разрывается от боли, будто ее рвут крокодилы. Я беспомощен, как человек, на которого напали тигры в непроходимых джунглях. Сердце мое обливается кровью, словно пронзенное стрелой. Если бы ты только знала, что ты наделала! В недобрый час отправила ты послание мне в Муршидабад! Получив твое письмо, я показал его навабу и стал просить разрешения поскорее вернуться домой. Наваб прочитал письмо, в котором ты сообщала, что наша дочь уже достигла юности, и сказал: «Я слышал, раджа, чго твоя дочь очень красива. Почему бы тебе не отдать ее мне в жены? Это предложение для тебя очень почетно: я дарую тебе высокие титулы и на дарбаре буду приветствовать тебя в числе своих самых уважаемых родственников. Возвращайся поскорее домой, а я займусь приготовлениями к свадьбе».

О рани! Все погибло, моя каста, моя вера — все для меня потеряно! Что проку влачить это жалкое существование? Не нужны мне теперь и все мои владения, все мои богатства. Давай бросим все и уйдем в лес. Послушай, вот что я надумал: мы отдадим нашу дочь за того, кого я первым увижу завтра утром, когда встану с постели. Кто бы он ни был — пария, дом или другой неприкасаемый, мне все равно. Главное, чтобы он был индусом. Но отдать дочь за мусульманина — нет, это невозможно, этого не будет никогда! Лучше мне покончить с собой, броситься в реку с камнем на шее. Ты говоришь, что меня опоили, но яд, разъедающий мою душу, не может быть удален даже несравненным искусством Дханвантари.

Если мы не отдадим нашу дочь навабу, мы потеряем все свои владения. Сюда придут солдаты-патаны, посланные навабом, свяжут мне руки и ноги и увезут в Муршидабад. Ведь наваб уже ждет невесту и начал готовиться к свадьбе. Что же мне делать? Как избежать этого страшного несчастья? Может, отравить дочь или сжечь ее? Отошли ее куда хочешь, жена, а я пойду и утоплюсь в реке.

И тогда рани приняла решение.

Был во дворце раджи слуга по имени Мадан, статный, красивый юноша. В его обязанности входило собирать цветы для храма и исполнять разные мелкие поручения рани. Тихий и услужливый, он был всегда под рукой. Рани решила, не считаясь с кастой и происхождением, отдать дочь за Мадана.

В полночь рани вошла в спальню к дочери. Не подозревая ни о чем, бедняжка крепко спала, и даже во сне ее лицо светилось, как луна. Сердце матери сжалось.

— Ах, моя бедная пташечка, — шептала она. — Как мне решиться выгнать тебя из золотой клетки любви, в которой я тебя вырастила. Вставай и взгляни на свою несчастную мать! Вставай и увидишь, как из-за тебя рушится вся наша жизнь. Мы с отцом собрались уйти в лес.

Рупавати снилось, что весь город охвачен скорбью. Проснувшись от страха, она увидела мать, вытиравшую слезы краем сари.

— Что случилось, мама? — спросила дочь. — Почему ты плачешь? Чем я тебя так расстроила?

— Ты ничего плохого не сделала, — отвечала несчастная мать. — Это провидение прогневалось на нас и разрушило все наши надежды. О жестокое провидение, зачем ты срубило дерево, в тени которого я искала прохлады? Никогда не будет теперь у меня счастья, никогда не видеть мне больше сияющее лицо дочери, никогда не слышать ее ласковый голос! О моя бедная пташка, неужели навсегда порвутся связывающие нас узы любви?

Не было на свадьбе Рупавати ни торжественных обрядов, ни песен. Гости не возглашали здравиц молодым, а те не подходили под их благословение. Подружки не умащали тело невесты благовониями, не натирали куркумой. Не ходила ее мать к добрым соседкам испрашивать благословение для дочери, не собирались женщины на берегу водоема, чтобы наполнить водой кувшины для священного обряда, не пели песен, как того требует обычай.

Сердце матери обливалось кровью. Ночь была темная и тихая, на небе сверкали редкие звезды. В условленный час Мадан подошел к входу во внутренние покои дворца и стал ждать. Замирая от смущения и страха, Рупавати наскоро заколола свои длинные вьющиеся волосы и торопливо набросила на себя свадебные одежды.

В тот полночный час мать отдала дочь Мадану. Она взяла руки Рупавати и вложила их в руки юноши. И не было никаких свидетелей, и не было брахмана, чтобы прочитать положенные мантры. Дворец раджи не звенел ликующими голосами, благословляющими молодую чету. Вместо праздничного веселья сердце матери было исполнено скорби.

— Я отдаю тебе свою единственную дочь, светоч нашего дома, и призываю в свидетели солнце и луну, — сказала Мадану рани. — Мне кажется, будто я вырвала из своей груди сердце и вручила его тебе, будто я собственными руками сломала золотую клетку и отдала тебе любимую птичку, которую я пестовала все эти годы. Доведется ли вам жить среди людей или скитаться в лесу — помни мою просьбу: никогда не причиняй моей дочери горя. Ты стал сейчас ее господином, и от тебя зависит, будет она счастливой или несчастной. В мире нет теперь никого, кроме тебя, кто мог бы позаботиться о ней.

Мать и дочь горько плакали. На деревьях умолкли в печали птицы, а ветер тихо шелестел поникшей листвой.

Под покровом ночной темноты рани послала за лодочником Чайта, который, хотя и был одноглазым, знал свое дело, как никто другой. Получив кошелек с деньгами, он усадил Мадана с Рупавати в лодку и отчалил.

Лодка летела по волнам, искусные гребцы без передышки работали веслами. Так они проплыли тринадцать речных излучин, а когда повернули на четырнадцатую, на востоке поднялось солнце. Тут Чайта направил лодку к берегу и сказал:

— Я вас не знаю, но, кто бы вы ни были, я не могу ослушаться приказа царицы. Она велела высадить вас там, куда мы придем на восходе солнца.

Вокруг не видно было никакого жилья, неспокойные воды реки кишели голодными крокодилами, а из леса доносился рык тигров и рев медведей. Чайта высадил молодую чету на пустынный берег и поплыл назад.

— О лодка, лодка, — запричитала девушка, — ты тоже покидаешь меня! Так передай рани, что ее несчастная дочь оставлена в лесу. Расскажи и отцу, что я брошена здесь на произвол судьбы.

Вскоре лодка скрылась из виду, а Рупавати, словно дикая лань, стала бродить по лесу и со слезами на глазах говорила:

— О лес, поведай моей матери, что ее дочь разорвут здесь дикие звери.

— Не плачь, девушка, — промолвил Мадан. — Что проку печалиться о своей судьбе? Никто не может изменить волю богов. Если змея ужалила в голову и яд проник в мозг, разве поможет лекарь? Мы с тобой наказаны за какие-то наши грехи в прошлых рождениях. Ты — словно священная жертва богам, а я — ничтожество, посмевшее к ней приблизиться. Я — презренный пария, ты для меня священна, как воды Ганги. Обещаю, что я не прикоснусь даже к твоим стопам. Я здесь для того, чтобы набрать тебе лесных плодов, когда ты будешь голодна, чтобы принести воды, когда ты захочешь пить. Я сделаю для тебя ложе из нежных листьев деревьев. Ты — дочь раджи и не привыкла к лишениям. Увы, тебе придется жить в изгнании, и ты не можешь оставаться одна. Как жаль, что спутником твоим будет только раб!

Рупавати выслушала эти слова и снова заплакала:

— Зачем мне таиться перед тобой, о владыка моего сердца? Моя мать отдала меня тебе в жены. Хоть мне и придется жить в лесу, я знаю, что буду находиться под защитой моего мужа. В этом мире у меня нет никого, кроме тебя, и мне никто больше не нужен. Я плачу о том, что из-за моей несчастной судьбы и ты должен теперь жить в изгнании.

Жили-были два брата-рыбака — Кангалия и Джангалия. По утрам и вечерам они приходили к реке с сетями и с плетеными корзинами и ловили рыбу.

Случилось так, что они набрели на молодых изгнанников. У братьев было по три жены, но ни одна из них не родила им ребенка. Старшую из них, жену Кангалии, звали Пунай.

Вернувшись домой, Кангалия закричал:

— Пунай, посмотри, кого я привел!

Пунай вышла из дома и увидела юношу с девушкой, прелестной, как небесная дева или сама богиня счастья.

— Сегодня я закидывал сеть с утра до вечера и ничего не поймал. Но зато я нашел на берегу вот эту маленькую богиню. Возьми ее в дом и позаботься о ней.

Пунай обрадовалась девушке и засыпала ее вопросами:

— Чья ты дочь, дитя мое? Где твой дом и что это за юноша с тобой? — спрашивала она.

— У меня нет ни отца, ни матери, ни брата, — отвечала Рупавати. — Словно листок, подхваченный течением, я следую туда, куда влечет меня судьба. Сюда я попала по воле злого рока, и дни мои протекают в великой скорби и печали. Какое счастье, что мы встретили вас, теперь моя мать — это ты. Молю, дай мне приют у твоих ног.

Прежде Пунай горевала из-за того, что у нее не было детей, а теперь бог послал ей сразу сына и дочь, и она сочла это за великое счастье.

Прошло какое-то время, и Мадан стал просить Рупавати:

— О милая Рупавати! Умоляю тебя, разреши мне покинуть тебя на две недели. Я прожил во дворце твоего отца шесть лет, ни разу не отлучался домой и теперь ничего не знаю об отце и матери. Может, они уже умерли. Разреши мне навестить свой дом и родных.

Рупавати очень тосковала в разлуке с Маданом. Однажды она обратилась к пчеле, пролетающей мимо:

— Милая пчелка! У тебя темное тельце, а глаза блестят, как серебро. Кто из богов предначертал тебе, маленькая гостья, вечно летать по лесам и лугам? Молю тебя, слетай туда, где находится мой Мадан, и принеси о нем весточку. Он отлучился на две недели и обещал скоро вернуться. Тогда было новолуние, а теперь, смотри, светит полная луна, а его все нет и нет. Неужели он забыл свою несчастную Рупавати? Я не свожу глаз с дороги ни днем, ни вечером, но все напрасно. Слезы застилают мне глаза, словно паутина. Мой любимый, как много гирлянд сплела я для тебя из цветов, и все они завяли. Зачем ты заставляешь меня томиться так долго? Я не сплю по ночам, предаваясь то надеждам, то отчаянию. Дни тянутся так медленно. В напрасном ожидании я проглядела все глаза, а тебя нет и нет.

Так в скорби и одиночестве девушка провела много дней.

А между тем раджа повелел бить в барабан на городских площадях и базарах и объявить:

— Тот, кто найдет злодея, укравшего мою дочь, опозорившего мой род и нанесшего оскорбление моей касте, получит большую награду! Злодей будет принесен в жертву богине Кали!

Кто-то тайно сообщил Рупавати, что Мадан схвачен слугами раджи и приговорен к смерти. Девушку будто громом поразило, а сердце ее словно пронзила острая стрела.

— Отпусти меня, о моя приемная мать Пунай, позволь мне уехать! — молила она. — Я услышала страшную новость, позволь мне уехать! Я родилась во дворце, но злой рок преследует меня. Кого же мне винить? Позволь мне уехать, о моя приемная мать!

Глубокой ночью мать отдала меня ему. Не ведая ничего о своем будущем, в великой скорби покинула я темной ночью родительский дом. Позволь мне, о приемная мать, уехать!

Я покинула богатый дом своего отца, где была добрая сотня слуг и служанок. С моим любимым, моим единственным спутником удалилась я в глубь лесов. Разреши мне, о моя приемная мать, уехать отсюда!

Бог смилостивился надо мной и послал мне человека, который стал моим приемным отцом. И в моей печальной жизни появился луч надежды. Позволь мне уехать!

Я позабыла отца, мать и всех, кого когда-то любила. Мне было суждено забыть всех близких и дорогих мне людей. Позволь мне уехать!

О я несчастная! Ни разу не приготовила я своими руками ароматный бетель для моего любимого. И ни разу ночью при свете лампады не посмотрела на его прекрасное, как луна, лицо. Позволь мне уехать!

Ни разу не сидела я на сиденье, украшенном слоновой костью, отдыхая от дневных забот и наслаждаясь беседой с любимым. Позволь мне уехать!

Ни дня не жили мы своим домом, как муж и жена. Злой рок преследовал нас и унес все наши надежды. Позволь мне уехать!

Стыдясь, я ни разу не украсила его гирляндой цветов, ни разу не приготовила ему еды из сладкого риса и не смотрела, как он ест. Позволь мне уехать, о дорогая моя приемная мать!

Пунай всеми силами пыталась успокоить девушку, но все было напрасно. Обхватив ноги Пунай, Рупавати умоляла отвезти ее к мужу:

— Я должна быть там, где он, о моя дорогая матушка! Я разделю с ним даже смерть. Без него я все равно не могу и не хочу жить.

О я несчастная! Ведь мы не насладились даже коротким супружеским счастьем. Мой отец теперь для меня злейший враг. Это он причинил мне все эти страдания. Мои родители поступают со мной так, будто они мне чужие. Я выпью яд, если ты не отвезешь меня к моему мужу! Я утоплюсь или перережу себе горло, и никто не сможет мне помешать.

С большим трудом удалось Пунай удержать убитую горем Рупавати в своем доме до утра. А рано утром Пунай велела Джангалии приготовить лодку и вместе с несчастной Рупавати отправилась во дворец.

Когда они прибыли, как раз собрался дарбар. Пунай вошла в зал и встала там, где обычно стоят просители. За ней встали Кангалия и Джангалия. Пунай сложила ладони рук и поклонилась богу Дхарме, потом почтительно обратилась к радже.

— Я прошу справедливости, о государь! — сказала она. — Ответь мне, за что держат взаперти моего зятя? За какое преступление его наказали?

Когда ее спросили, о ком идет речь, Пунай залилась горючими слезами:

— О высокочтимый раджа! Где это видно, чтобы человек убил свою любимую птицу, поджег дом, построенный собственными руками, срубил дерево, которое сам заботливо вырастил? Кто осмелится ударом ноги сбить священный кубок, хранящийся в храме богов? Только темная ночь, о раджа, может подтвердить, что твоя жена передала дочь юноше. И он стал твоим зятем, а зять все равно что родной сын. Ответь мне, в чем повинны твоя дочь и зять? Твоя дочь сходит с ума от горя и страха за мужа, она хотела покончить с собой. Каких трудов стоило нам отговорить ее от самоубийства! Послушай меня, повелитель! Ты должен немедленно пойти в темницу и освободить этого юношу. Зачем было давать согласие на женитьбу, а потом приговаривать его к смерти? Они скрывались в лесу и жили у чужих людей. Мы, бедные, простые люди, не понимаем, как можно так обращаться со своими детьми!

Пунай говорила все это радже прямо в лицо, и слезы градом катились по ее щекам. Придворные молча слушали ее речь.

Тогда раджа вспомнил ласковое лицо дочери. Сердце его смягчилось, глаза наполнились слезами, и он дал согласие на брак дочери и Мадана.

Молодая чета получила богатые подарки: слонов, коней, поместья, земли и дома. Раджа назначил дочь и зятя своими наследниками, для них возвели дворец с двенадцатью воротами.

Мадан и Рупавати поселились в нем и зажили счастливо.

 

Камала

В деревне Гулия, одной из красивейших в округе, жил некогда чакладар по имени Маник. Он был богат и пользовался любовью и всеобщим уважением. Он владел сорока бигхами земли, несколькими красивыми домами с четырехскатными и восьмискатными крышами. В его загонах стояли десять слонов, в конюшнях — тридцать лошадей, на лугах паслись стада коров, коз и буйволов; закрома ломились от зерна. Богатства чакладара охраняла тысяча солдат.

Каждый день в его доме кормили сотни гостей. И если туда попадал случайный путник, он не уходил с пустыми руками. Факир или вишнуит стучался в его дверь — все получали у него добрую меру риса, а если в доме была готова еда, гостя кормили и вдобавок давали новую одежду. Если же гостем оказывался брахман, он получал еще и деньги за то, что не погнушался принять пищу в доме хозяина. Каждый год здесь торжественно отмечали тринадцать различных праздников.

У чакладара был сын по имени Садхан, красивый, как Кама-дэва — бог любви, и столь же прекрасная дочь, по имени Камала, которой астрологи предсказывали счастливую судьбу. А пока она жила в доме отца, освещая его своей красотой, казалось, сама богиня Сарасвати спустилась с небес, приняв облик дочери чакладара.

У чакладара был управляющий по имени Нидан. Он собирал налоги и вел счет доходам и расходам хозяина. В той же деревне жила молочница Чикан. В молодости она была веселой и разбитной девушкой. Она торговала молоком, разбавляя меру молока тремя мерами воды, и всегда улыбалась покупателям. Ее речи были слаще молока, которым она торговала, и дела у нее шли бойко. Раньше поклонники вились около нее, как пчелы вокруг цветка, и ей не приходилось скучать в одиночестве. Само имя Чикан, что значит «Скользкая», «Хитрая», служило поводом для всяких пересудов.

Молодые годы Чикан остались далеко позади, но она по-прежнему одевалась ярко. Волосы у нее поседели, много зубов выпало. Но она была не из тех, кто унывает, и, хотя ее муж давно умер, не расставалась с браслетами из ракушек. Поговаривали, что она колдунья, что бетель и масло, над которыми она колдовала, становились приворотным зельем и, отведав его, даже самые добродетельные жены бросали своих мужей.

Дочь чакладара была девушкой необыкновенной красоты. Ее речь напоминала нежное пение кукушки. Густые черные, как ночь, волосы она иногда заплетала в косы, а чаще они падали на ее плечи длинными вьющимися локонами. С ее удивительными глазами не могли соперничать даже прекрасные темно-голубые цветы-апараджита. А когда она наряжалась в сари огненного цвета, красота ее превосходила красоту звезд.

Однажды в сопровождении служанок пошла Камала на пруд искупаться и присела на каменные ступеньки гхата. Тут ее и увидел управляющий Нидан. Когда она вошла в пруд, ее лицо казалось распустившейся на воде лилией. Нидан стоял за цветущими ветвями бокула и бросал на Камалу жадные взгляды. А когда, искупавшись, она медленно направилась по тропинке к своему дому, он укрылся за деревом-кадамба, чтобы лучше разглядеть девушку.

Старая молочница часто посещала дом чакладара, куда она приносила масло, творог и дахи. Она хорошо знала Камалу, и обе женщины часто беседовали.

Нидан узнал об их дружбе и о колдовских чарах молочницы. Заложив за щеку бетель и сделав вид, будто у него кончилась известь, без которой, как известно, бетель не бетель, он неспешным шагом направился к дому молочницы.

— Дай мне немного извести для бетеля, — сказал он Чикан, — я обыскал весь свой дом и ничего не нашел. Вот только я забыл захватить деньги, и мне нечем сейчас тебе заплатить.

— Я не торгую бетелем и известью, — с улыбкой отвечала ему молочница, — и никогда не беру за них деньги. Если, конечно, посетитель мне по душе.

— Ты немного старовата, — отшутился Нидан, — но твой муж, видно, заквасил в тебе, добрую толику юмора, если ты его еще до сих пор не растеряла.

На это она ответила:

— Перец становится тем ароматнее и острее, чем дольше он зреет. Юмор необязательно покидает человека с возрастом, и меня все любят за мой веселый нрав. Не надо со мной хитрить, скажи прямо, зачем ты ко мне явился?

Молочница усадила гостя, приготовила для него бетель и подала хукку.

Нидан затянулся и начал изливать ей свое сердце:

— Когда-то ты и сама была молодая и в тебе бурлили чувства, точно морской прилив. Кто-кто, а ты хорошо знаешь, как желания молодости будоражат душу. К тебе я пришел потому, что недавно увидел Камалу, дочь чакладара, и с тех пор хожу сам не свой. Сделай так, чтобы она стала моею, не то я убью себя,

Молочница поджала губы и сказала:

— Никогда больше не заводи со мной такие речи. Если только чакладар узнает об этом, не сносить тебе головы. К чему все это? Зачем тебе губить свою молодую жизнь из-за несбыточной мечты?

Тогда Нидан упал перед ней на колени:

— Я знаю, что ты обладаешь волшебными чарами. Ты одна можешь мне помочь!

С этими словами он протянул ей толстый кошелек,

С тех пор управляющий стал часто навещать молочницу, хорошо оплачивая ее советы.

И вот однажды он написал Камале такое письмо:

«О прекрасноликая, ты не ведаешь, какие я, незнакомец, испытываю к тебе чувства. При виде тебя я теряю самообладание. У меня, конечно, мало надежды, что ты захочешь отдать мне свою молодость. Зато я готов отдать тебе все, что имею: ради тебя я готов пожертвовать жизнью. Ты — моя вера, моя жизнь! Ты словно гирлянда цветов; если я не вижу тебя хоть один день, я не нахожу себе места и груз печали гнетет мою душу. В такие минуты даже деревья сочувствуют моим слезам, роняя листву. Один твой ласковый взгляд может возродить меня к жизни. Неужели тебя не тронут мои страдания?»

Завязав это письмо в уголок своего сари, молочница направилась в дом чакладара.

Камала сидела на золотой кушетке, прикрыв лицо и грудь свободным концом голубого сари, и жевала ароматный бетель. Когда она улыбалась, казалось, будто на ее губах распускаются белые цветы маллики; гирлянда из свежих цветов малати украшала ее шею. При виде молочницы она сказала с притворным гневом:

— Что случилось, молочница? Творог у тебя стал горьким, масло ты нам приносишь несвежее. Вот погоди, я пожалуюсь отцу, и он выгонит тебя из нашей деревни.

— Бедная я, бедная, — в тон ей отвечала старуха. — Когда-то я была молодая, и все у меня было сладкое — и молоко и творог. Даже когда я подмешивала к одной части молока три части воды, люди все равно хвалили мой товар. Тогда на него был большой спрос. Как пчелы вокруг улья, вились возле моего дома мужчины. А теперь, когда ушла моя молодость, все мною недовольны, хотя я делаю теперь творог из цельного молока. А как старательно сбиваю я масло! И все равно никто не находит для меня ни словечка благодарности. Не стану я больше продавать ни творога, ни масла, как бы ни было мне трудно в мои годы.

Послушай лучше, что я тебе скажу, о прекрасная дева! Над тобой уже зажглась заря юности, а ты живешь суровой жизнью затворницы. Когда распускаются цветы, на них слетаются пчелы, но ни одна пчела не подлетит к засохшему цветку. Мне жалко тебя: ты сама плетешь себе гирлянды, чтобы украсить свою молодость. Разве это может доставить удовольствие? Много есть пчел, что стремятся к тебе, мой славный цветочек, зачем же тебе скрываться от них? Если бы ты вышла замуж, я бы приготовила твоему жениху такую вкусную дахи — пальчики оближешь!

Камала придвинулась ближе к молочнице и тихо сказала:

— Слушай, молочница, мои слова и запоминай: в этом мире нет никого, кто был бы мне под стать, кому я могла бы поднести гирлянду. В моей прошлой жизни я была Рати, женой Кама-дэвы — бога любви. Мы жили на небесах и были изгнаны на землю, полную горя и страданий. Посмотри на меня, разве мое лицо не сияет ярче луны? Какой из смертных юношей достоин меня? Но есть и еще одна причина, по которой я не выхожу замуж. Если я изберу себе кого-нибудь в мужья, а мой владыка Кама-дэва вдруг вздумает однажды посетить меня, как я тогда объясню ему свой поступок? Вот почему я поклялась не выходить замуж. Я буду медленно вести корабль своей юности по морю жизни с гордо реющим стягом Кама-дэвы и останусь верной ему до конца.

Молочница пришла в восторг от таких умных и веселых речей. Она смеялась до упаду, а потом сказала:

— Я тоже хочу рассказать тебе одну правдивую историю, не знаю только, поверишь ли ты мне? Недавно я побывала на небесах, чтобы предложить богам свой товар. Там я повстречала твоего Кама-дэву, он, бедняжка, совсем зачах в разлуке с тобой. Увидел он меня, обрадовался и говорит: «Ты пришла с земли, ты поставляла молоко и простоквашу во дворцы многих раджей. Скажи мне, молочница, не встречала ли ты где-нибудь мою Рати? Я должен знать правду». И я ответила ему: «Да, я знаю ее, она родилась в доме богатого земледельца. Ее теперь зовут Камала, никто не может сравниться с ней красотой». Потом я рассказала ему о твоих родителях. Выслушал он меня и низко поклонился, а потом написал тебе письмо, оно у меня с собой. Прочти его, и ты поймешь, как он страдает по тебе. Ты не представляешь, через какие мытарства я прошла ради тебя. Мне долго пришлось карабкаться на небеса по лестнице, и теперь у меня разламывается поясница. Только одна я могла решиться на такое дело: я тебе преданна, как никто.

Когда Камала прочитала письмо, она сильно разгневалась. Кровь ударила ей в голову, сердце бешено заколотилось, но она подавила в себе ярость и сказала с деланной улыбкой:

— Да, милая молочница, ты и впрямь намучилась из-за меня и заслуживаешь щедрой награды. Шутка ли — взобраться на небеса. Разлученная со своим Кама-дэвой, я провожу дни в глубокой печали. Но, как видно, с твоей помощью скоро в моей жизни произойдет перемена. Скажи, как выглядит бог Кама-дэва, я ведь уже давно не виделась с ним.

— Красотою своей он подобен богу Карттикее и сияет, как молодой месяц. Спрятавшись за дерево, он видел, как ты купалась, и с тех пор только и бредит тобой. Если ты посмотришь в его глаза, они сразу очаруют тебя, как это уже случалось раньше со многими женщинами. Он служит у твоего отца управляющим, — сказала молочница.

— Чем я могу отблагодарить тебя за твои хлопоты? На, возьми вот это, — сказала Камала и сняла свое ожерелье.

Как только молочница потянулась за ним, Камала схватила ее за волосы и надавала таких крепких пощечин, что у старухи вылетели последние зубы.

Чикан повалилась Камале в ноги, обхватила их и стала просить прощения. Она не смела плакать громко, чтобы люди не узнали о ее унижении.

— Ты прожила уже три стадии своей жизни, подлая женщина, и доживаешь четвертую, последнюю, — говорила ей Камала. — Ты вела беспутную жизнь и хочешь, чтобы все другие поступали так же. Если я расскажу обо всем отцу, тебе несдобровать. Но я не буду пачкать руки о такую мразь, как ты. Предупреждаю: никогда больше не показывайся мне на глаза, это будет стоить тебе жизни! И то же самое скажи негодяю управляющему. Он точно жаба, домогающаяся лотоса, раб, жаждущий стать властелином. Самым справедливым наказанием для такого человека была бы смерть.

Молочница, едва держась на ногах, поплелась восвояси. С губ ее капала кровь. Когда встречные спрашивали ее, что случилось, она отвечала, что у нее разболелись десны. А если кто-нибудь проявлял излишнее любопытство, она выходила из себя и начинала браниться.

Целый день управляющий не находил себе места, а вечером, как только стемнело, поспешил к молочнице, гадая, что ответила девушка на его послание. Не успел он переступить порог дома Чикан, как та набросилась на него с ругательствами.

— Негодяй! — кричала она. — Только посмей еще хоть раз явиться ко мне, я размозжу твою голову! Если ты не перестанешь домогаться того, что задумал, тебя наверняка казият. Будь я мужчиной, а не слабой женщиной, я отрубила бы твои поганые уши!

Нидан был страшно оскорблен и, не отвечая на брань молочницы, вернулся домой, горя жаждой мщения.

«Клянусь, — говорил он себе, — что не пройдет и недели, как чакладар лишится своего состояния. Не такая уж он важная персона и целиком зависит от заминдара».

И Нидан написал донос в город Рагхупур заминдару Дайялу, которому подчинялся Маник. Письмо гласило:

«Низко кланяюсь Вашей милости и прошу прочитать это письмо. Чакладар нашел в земле огромные богатства — семь больших сосудов с золотыми монетами. Раз земля Ваша, то найденные сокровища по праву принадлежат Вам. А чакладар их присвоил себе».

Как только заминдар получил письмо, он приказал немедленно доставить Маника во дворец. Тысячи стражников окружили дом чакладара, связали его по рукам и ногам и привезли в Рагхупур.

— Признавайся, какие сокровища ты отрыл в моей земле? — допытывался заминдар.

— Никаких сокровищ я не находил! — в смятении отвечал чакладар. — Кто возвел на меня эту напраслину? И почему со мной здесь обращаются, как с преступником, когда я ни в чем не виноват?

Заминдар разгневался еще больше и приказал заточить чакладара в темницу, которую все называли «хуншала».

Тем временем Нидан продолжал действовать. «Я устранил одно препятствие, — думал он. — Теперь надо убрать сына чакладара — Садхана».

— Какое горе! — с притворным сочувствием стал говорить он юноше. — Твоего отца, связанного по рукам и ногам, бросили в темницу и положили ему на грудь тяжелый камень. Не пристало сыну, отец которого терпит такие муки, праздно сидеть и предаваться печали. В старых преданиях говорится о том, что Рама и Лакшмана ради отца ушли в лес и прожили в изгнании четырнадцать лет. Парашурама по приказу отца убил свою мать. Не годится тебе в такой час сидеть дома. Надо спасать отца! Поезжай к заминдару и поднеси ему несколько золотых мохуров.

Послушавшись лукавых советов, Садхан отправился к заминдару, преподнес ему мешочек золотых мохуров и попросил освободить своего ни в чем не повинного отца.

— Ты должен немедленно отдать мне весь золотой клад, который нашел и незаконно присвоил твой отец, — заявил заминдар. — Только тогда я подумаю об освобождении твоего отца. Золотые монеты, найденные твоим отцом, по праву принадлежат мне, твой отец украл их у меня.

— Моего отца кто-то подло оклеветал, — ответил Садхан и стал просить заминдара о милосердии.

Заминдар не стал ничего слушать и приказал заточить Садхана в ту же темницу, где лежал его отец, и положить ему на грудь тяжелый камень.

Приказ заминдара гласил:

«Все золотые мохуры должны быть отданы их настоящему владельцу, то есть мне, только тогда отец и сын могут надеяться на освобождение».

Так Нидан устранил последнее препятствие со своего пути. Затем он выколотил с райатов все недоимки и отвез деньги заминдару. Заминдар остался доволен расторопностью Нидана и назначил его чакладаром вместо Маника.

Вернувшись в свою деревню, Нидан пришел к Камале и сказал:

— Сегодня я назначен на место твоего отца. Теперь тебе лучше принять мое предложение. Я буду выполнять твои малейшие желания, как самый преданный слуга, А если ты не согласишься, судьба твоя будет достойна жалости. Даже деревья сбросят свою листву при виде твоих страданий. Подумай хорошенько. Если ты не хочешь выйти за меня, уходи из этого дома, который больше не принадлежит твоему отцу: заминдар передал его мне за мою верную службу.

Камала с возмущением отвергла домогания Нидана.

— Где это слыхано, — ответила она ему, — чтобы девушка выходила замуж за дьявола в человеческом облике? Ты ел соль моего отца всю свою жизнь, и сердце у тебя не дрогнуло, когда ты задумал его погубить. И с братом моим ты поступил так же. За все это ты заслуживаешь оплеуху. Лучше мне жить в лесу, чем оставаться под одной крышей с тобой. Скорее я буду просить милостыню, чем есть твой хлеб. Если бы сейчас здесь были отец и брат, тебя забили бы плетьми до смерти!

Камала послала за носильщиками Андхи и Сандхи, преданными семье Маника, они тайно отнесли в паланкине ее и мать в дом к дяде, родному брату матери, который в это время был в отъезде.

Узнав, где находится Камала, Нидан написал ее дяде письмо:

«Твоя племянница погубила свою репутацию. Если ты оставишь ее в своем доме, то панчаят изгонит твою семью из касты. Цирюльники не будут заходить в твой дом, брахман не станет совершать в нем обрядов, одним словом, ты будешь отверженным. Твоя племянница связалась с парнем из касты чандалов, ради которого она презрела все обычаи и всех родственников. Ее изгнали из родительского дома, и теперь она скрывается у тебя, навлекая проклятие и на твой дом. Ты должен немедленно ее прогнать. Не забудь, что заминдар издал указ: тому, кто приютит ее в своем доме, грозит смертная казнь».

Дядя Камалы всему поверил и тут же послал своей жене такой наказ:

«Мне передали, что Камала со своей матерью, моей сестрой, живет сейчас у нас в доме. Говорят, что она вступила в любовную связь с молодым чандалом. Ты должна немедленно выгнать ее, не то мы потеряем касту. Как только получишь это письмо, немедленно прогони ее, а если она не захочет уходить, хватай ее за волосы и выволакивай из дома».

Тетка Камалы очень расстроилась, когда прочитала это письмо. «Ведь мать Камалы — родная сестра моего мужа, — думала она, — а Камала нам племянница. Как прогнать их из дома? Куда же они пойдут и как тогда Камале сберечь свою честь? Что делать? Если мать и дочь узнают, что написал мне муж, они совсем отчаются. Я не могу смотреть им в глаза. Они совсем беспомощные, а я должна причинить им такую боль».

Долго размышляла тетка, не зная, как поступить. Наконец, когда Камалы с матерью не было дома, она зашла в их комнату и положила письмо мужа на видное место.

Вернувшись домой, Камала нашла письмо, прочитала его и залилась горькими слезами:

— О горе! Мой отец и брат брошены в тюрьму, один бог знает, какая злая доля привела меня в дом дяди. Мы все потеряли, наше состояние разграблено. И вот теперь эта беда!

Она долго рыдала, вспоминая, как жестоко обидел ее Нидан. Наконец она приняла решение: «Сегодня такое темное небо. Но все равно дольше оставаться в этом доме нельзя. Если я истинная дочь своих родителей, я здесь не останусь, что бы ни ожидало меня впереди. Лучше утону, отравлюсь или перережу себе горло. Пусть богиня Вана-Дурга решает теперь мою судьбу».

И, не попрощавшись со своей матерью, не сказав ни слова тетке, не думая о том, какое горе она им причинит, Камала ушла.

Солнце только что скрылось за горизонтом, и на небе начали загораться звезды. Камала помолилась Вана-Дурге и пошла, сама не ведая куда. Из-за слез она не различала дороги и брела наугад.

Не привыкшая к долгой ходьбе, Камала часто останавливалась, чтобы передохнуть, потом снова шла вперед. Так она добралась до густого леса, где не было никаких следов человеческого жилья и куда вообще редко ступала нога человека. Но всемогущий бог, наверное, услышал ее мольбы и послал ей навстречу путника — пастуха с буйволом. Увидев его, Камала промолвила:

— Ты послан мне, о пастух, самими небесами! Позволь мне называть тебя отцом. Большое несчастье заставило меня уйти из дому. Умоляю тебя, приюти меня под своей крышей. Мне не нужно ни еды, ни питья, позволь мне только провести ночь хотя бы в хлеву, постелив под голову край своего сари.

Пастух был поражен ослепительной красотой Немалы. Он подумал, что это сама богиня счастья Лакшми приняла облик девушки и явилась ему, чтобы испытать его веру.

— Соблаговоли, о богиня, посетить мой дом, — смиренно отвечал он ей, — я буду молиться тебе от всего сердца. Ты навсегда должна остаться в моем скромном доме. Даруй мне свое благословение и сделай так, чтобы я преуспевал в делах, чтобы горе и беда никогда не переступали моего порога и чтобы мои буйволицы давали молока в три раза больше, чем сейчас.

Сказав это, пастух повел Камалу в дом. Она зажгла вечерний огонь, сделала всю работу по дому, потом пошла в хлев и разожгла огонь в кадильнице, чтобы дымом отогнать мошкару от скотины. Затем она своими нежными руками приготовила постель для старика.

Так продолжалось три дня. Когда пастух возвращался домой с пастбища, все в доме было прибрано, еда приготовлена. Из молока она делала вкусный творог, а поджаренный в печи рис так и таял во рту. Подав пастуху еду, она сама не притрагивалась к пище, а стояла рядом, пока он не кончит есть. Все преобразилось в доме пастуха, для него началась новая, счастливая жизнь.

Однажды в те места приехал поохотиться на соколов некий юноша. Никто не знал, откуда он родом; видели только, что он красив и строен, как бог. Лицо у него было светлое, одежды расшиты золотом — все говорило о том, что он — царевич.

Как-то вечером, вернувшись с пастбища, пастух увидел этого юношу у своего дома.

— Я очень устал, бродя по лесу, — сказал юноша, — и меня мучает жажда. Дай мне напиться!

Камала принесла ему воды. Напившись, он почувствовал, как усталость покидает его.

— Послушай, старец, — сказал юноша, — я не знаю, кем приходится тебе та, что напоила меня. Но она скромна, как вечерняя звезда, и прекрасна, как молодая луна. Красотой с ней не может сравниться даже богиня Лакшми. Кто она, эта девушка? Кто ее родители? Я принял ее за царевну, но, может быть, по милости богов она родилась в твоем доме? Замужем она или нет? Расскажи мне о ней всю правду.

— О воплощение справедливости, соблаговоли выслушать меня, — смиренно отвечал ему старик. — Я и сам не знаю, кто ее родители и где ее дом. Думаю, это сама богиня Лакшми, которая сжалилась надо мной и поселилась в моем бедном жилище. С того самого дня удача сопутствует мне во всем: я стал продавать много молока, у меня появились деньги, а моя буйволица, которая всегда была яловой, вдруг принесла буйволят.

Охотник выслушал старого пастуха и сказал:

— Отдай мне девушку, я увезу ее с собой. Взамен получишь от меня целую корзину жемчуга и золота, а от моего отца — четырнадцать бигхов земли.

— Не хочу я никаких богатств. Эта девушка мне как родная дочь, я не могу жить без нее. Всю жизнь я буду поклоняться ее стопам-лотосам. Ведь это сама богиня Лакшми, ставшая для меня всем на свете. Без нее жизнь покажется мне мрачной и пустой.

Что только ни предлагал пастуху юноша, старик ничего не хотел слушать. Юноша уговаривал его целый день и всю ночь, и только на следующее утро старик сдался.

— Тебе у меня было не так уж сладко, — сказал он Камале. — Прости меня и не забывай этот дом. Не надо мне никаких даров — ни золота, ни земли. Пусть только благословение твое сойдет на меня в час моей смерти.

Старик расплакался, а царевич Прадип Кумар взял Камалу за руку и увел за собой.

Однажды вечером Камала зажгла светильник у себя в комнате и, вспомнив о доме и о матери, горько заплакала. В это время к ней неслышно вошел царевич Прадип Кумар и остановился возле ее ложа.

— С тех пор как ты здесь поселилась, — сказал он девушке, — ты все время плачешь. А когда я спрашиваю тебя о причине твоих слез, ты отвечаешь: «Не сегодня…» Мне ведь нужно только знать, где твой дом и кто твои родители. Твоя красота сводит меня с ума. Но как мне быть, если я все время вижу тебя в слезах? Почему ты страдаешь? Осчастливь меня — выходи за меня замуж!

С того самого дня, как я увидел тебя в доме старого пастуха, я решил посвятить тебе всю свою жизнь. Я потерял интерес к соколиной охоте и редко выхожу из дома — ты видишь сама. Меня теперь ничто не трогает, даже красивые цветы, распустившиеся в саду, потеряли для меня свое очарование. Я стал сам не свой. Для меня ты дороже всего на свете. Если ты покинешь меня, я побреду вслед за тобой.

Каждое утро и каждый вечер царевич входил в комнату Камалы и спрашивал:

— Ответь мне, красавица, кто ты?

— Я отвечу тебе, царевич, когда придет время. В нужный час ты все обо мне узнаешь, а пока наберись терпения и жди.

Как пчела неохотно улетает от желанного цветка, отказавшего ей в нектаре, а потом снова возвращается к нему, так и царевич то уходил от Камалы, то приходил к ней вновь.

Так продолжалось три месяца.

Однажды до обитателей дворца донеслись громкие звуки барабанов.

«Почему так громко бьют барабаны?» — спрашивали друг у друга люди. И шепотом передавали новость: раджа собирается почтить богиню Кали человеческими жертвоприношениями. Камала узнала, что в жертву будут принесены ее отец и брат. Она горько рыдала, и даже деревья в знак сочувствия стали сбрасывать цветы и листья.

В этот скорбный час в ее комнату вошел царевич Прадип Кумар.

— Слыхала ли ты, милая девушка, что мой отец собирается совершить богослужение в честь богини Кали и принести ей в жертву людей? Пойдем в храм и посмотрим на это зрелище.

С печалью и мукой в голосе она спросила:

— Кто же те несчастные, которые будут принесены в жертву?

Царевич поведал ей историю двух людей, предназначенных для жертвоприношения, и сердце девушки сжалось от горя. Камала вытерла слезы и, пряча от царевича лицо, сказала:

— Сегодня, царевич, ты услышишь ответ на свой вопрос. Я не стану больше скрывать от тебя ничего и все расскажу перед царским судом — воплощением справедливости. У меня к тебе одна просьба: в деревне Гулиа живет некто Нидан, который стал теперь чакладаром. Вели ему явиться сюда. Там живут и двое носильщиков — Андхи и Сандхи. Пошли за ними — пусть они расскажут, что знают обо мне. В этой же деревне живет молочница Чикан, она тоже может дать важные показания.

Затем Камала назвала имена дяди и тетки; не забыла она и старого пастуха, в доме которого нашел ее царевич.

— Их всех надо пригласить на суд, — сказала она. — Если это условие не будет выполнено, я ничего о себе не расскажу.

Начался царский суд. Царевич Прадип Кумар занял место рядом с отцом. Все внимательно слушали баромаши Камалы.

«Послушайте, мудрые судьи, печальную историю несчастной девушки. Солнце и луна, будьте моими свидетелями. И вы, бессмертные боги, деревья и травы, огонь и вода, и ты, великая богиня, перед алтарем которой я стою, и ты, Индра, царь небес, и ты, Яма — владыка царства мертвых, и ты, Мать-земля, подтвердите, что все сказанное мною — правда. В лесу я часто молилась богине леса Вана-Дурге — я тоже призываю ее в свидетели.

Первые мои свидетели — отец и мать. К их стопам я припадаю сотни раз, я уважаю и чту их, как богов. И брат мой милый тоже здесь — он подтвердит правдивость моих слов. Пусть расскажут все, как было, и Нидан, и молочница Чикан, а также мои дядя и тетка.

На небе зажглась вечерняя звезда — пусть и она станет моей свидетельницей. Многое могут рассказать и мои слезы, и вот это письмо, написанное дядей моей тетке. Среди моих свидетелей и старый пастух, приютивший меня. И наконец, мой последний свидетель — царевич, который вызволил меня из беды. Он — властелин моего сердца, и я ничего от вас не скрою, о праведные судьи.

В мае месяце, поздней ночью, когда черные тучи закрыли небо, родилась та несчастная, что стоит перед вами. Моя любящая мать дала мне нежное имя — Камала. Через три года родился мой брат. Мое сердце трепетало от радости, когда я видела мальчика, прекрасного, как месяц, на руках матери. Я тоже брала его на руки, играла с ним и нежила, качала в колыбели. Так прошло мое детство — в радости и веселье. Когда мне исполнилось тринадцать лет, отец стал думать, что пора выдавать меня замуж.

Заря юности разукрасила алым румянцем мои щеки, и мать запретила мне ходить одной к реке. Я носила яркие сари, дорогие украшения, вплетала в косы гирлянды из чампы. Во время купания служанки умащали мое тело благовониями, расчесывали мои длинные волосы слюдяными гребнями. Каждый день я ходила на реку в сопровождении служанок, и никто из чужих не осмеливался приблизиться ко мне.

Пришел декабрь, месяц, когда наступают самые короткие дни. Из двенадцати братьев-месяцев декабрь — младший. Однажды, проснувшись поутру, я сотворила молитву Вана-Дурге. В полдень, умастив себя благовонными маслами и сняв ожерелье из крупных бриллиантов, я взяла золотой кувшин и отправилась со своими подружками на реку. По дороге они весело пели и плясали, и только мне было не до веселья: в самом начале пути я споткнулась о камень, а это плохая примета. О, если бы я знала, что встречу черную змею, я бы никогда не вышла из дому!»

Слезы душили ее, и она указала на Нидана:

— Пусть этот человек расскажет суду, что произошло дальше!

Нидан молчал.

«— Наступил январь, затем февраль — время сильных холодов, — продолжала Камала. — Бедняки мерзли без теплой одежды, а длинные ночи медлили, не желая уступать место дню. Однажды к нам пришла со своим, товаром Чикан и принесла вот это письмо. Я не буду рассказывать, что в нем написано, прочтете сами.

Прошел март, пришел апрель — чудесное время года. Лианы и кустарники покрылись цветами, соперничая между собой в яркости красок. Казалось, будто за каждым кустом спрятался бог любви со своими цветочными стрелами. Те же, кто расставался в это время с близкими, испытывали нестерпимую боль.

Жужжание пчел оживляло сады, не переставая куковали кукушки. Один раз я услышала, что мой отец и мать шепчутся о моем замужестве. Как раз в это время прибыл гонец с приказом отцу явиться во дворец. Быстро снарядила слонов и лошадей, отец подошел ко мне и сказал:

„Я не знаю, дорогая дочь, как долго я там пробуду. Будь осторожна без меня".

Расставаясь с отцом, я безутешно плакала. После его отъезда весь дом будто погрузился во тьму.

Миновал май, пришел июнь, настали праздники в честь Вана-Дурги. Громко били барабаны, звенели карталы, играли оркестры. Все храмы были богато убраны, и нарядно одетые женщины и дети собрались под ярким навесом, чтобы принять участие в праздничной церемонии. Мы же с матерью сидели в одиночестве и горько плакали, опасаясь, как бы чего не случилось с моим отцом. Вскоре мы получили известие, что он заточен в темницу.

Теперь, о воплощение справедливости, я хочу спросить тебя: в чем виноват мой отец и за что наказан?

Нидан, наш управляющий, сказал брату, что он должен выручать отца из беды. Тогда уехал из дома и мой невинный брат, не знавший, как коварен мир. Мы же с матерью остались одни и горько плакали. Разве могла я принять участие в празднике Вана-Дурги? Мы слили воедино молитву наших сердец, обращенных к богине, прося ее о возвращении отца и брата.

К середине июня отцвели манговые деревья и на них появились зеленые завязи. Вокруг веселились люди, влюбленные качались на качелях, украшенных цветами, а мы получили известие, что мой брат тоже заточен в темницу. Что нам, бедным женщинам, оставалось делать, как не проливать слезы дни и ночи? Мы не знали, какому богу молиться о возвращении домой отца и брата. Место отца заняла черная змея, из страха перед ней мы даже не смели выражать вслух свое горе.

К концу июня ветви манговых деревьев покрылись спелыми плодами. Мать направилась в храм богини Чанди и стала поститься, молясь о возвращении мужа и сына. День и ночь она лежала, распростершись ниц, у входа в храм. Я вытерла слезы, взяла мать за руку и привела домой, где она, не осушая слез, стала молиться богине Шаштхи.

Ставши пленницами в собственном доме, мы с матерью вынуждены были покинуть его, не взяв с собой ни одного каури. Носильщики отнесли нас в паланкине в дом дяди.

В июле начались дожди, лившие день и ночь, и, подобно дождю, беспрестанно лились наши слезы. Мы жили лишь одной надеждой; реки стали полноводными, мы смотрели на них и думали, что в один прекрасный день появится лодка, в которой возвратятся мои отец и брат.

И тут от дяди, находившегося в отъезде, пришло письмо, которое подлило масла в огонь. Мать не видела письма, я ничего ей не сказала и, не попрощавшись с ней, ушла из дома дяди. Вот это письмо, пусть оно будет еще одним свидетельством.

Я ушла потому, что не могла больше оставаться в доме дяди, не могла там ни есть, ни пить. Лучше мне было утопиться в реке или отравиться, чем оставаться там хоть на минуту.

И я побрела куда глаза глядят. Вскоре показался густой, темный лес, и я вошла в него. Меня не тронули ни ядовитые змеи, ни злые тигры. Со слезами я молила богов о защите и просила указать мне какое-нибудь убежище. И тут мне повстречался пастух.

Наверное, этот человек был моим другом в предыдущих рождениях: он отнесся ко мне как родной отец и приютил меня в своем доме. Я пробыла там недолго. Этот пастух — мой главный свидетель, он спас мою честь, когда я была совершенно беззащитна.

Я рассказала вам все и назвала всех своих свидетелей. Теперь я хочу назвать того, кто стал владыкой моего сердца. Это произошло в августе, когда множество соколов наполнили своим криком небеса над болотами. Тогда в этих местах появился царевич, и я повстречалась с ним в доме пастуха. Он начал расспрашивать меня, кто я такая и кто мои родители. Я отвечала, что скажу об этом в должный час. Подавая ему напиться, я почувствовала, как в моем сердце вдруг проснулось нежное чувство к нему. Юноша был прекрасен, как бог Карттикея, и я не могла оторвать от него глаз. Он забрал меня с собой. Отделанная золотом лодка с гордо поднятым голубым парусом привезла меня сюда, во дворец, где я по своей воле стала служанкой царицы, которая относится ко мне как к родной дочери. Дни и ночи я ждала ее приказаний, готовая исполнить любое ее желание.

Однажды я услышала звуки барабанов, музыку, увидела на улицах нарядных людей и танцоров.

„Что это за торжество?" — спросила я.

Мне ответили, что сегодня отмечается праздник в честь богини Моноша-дэви.

Услышав это, я вспомнила родной дом, и мое сердце забилось от волнения. Алтарь нашего дома был пуст. Я вспомнила о матери, которую я так жестоко покинула, ведь она не выдерживала разлуки со мной даже на короткое время. В сентябре мать обычно готовила различные сладости. Воспоминания об этих днях терзали мое сердце, я безумно тосковала по дому.

В сентябрьские ночи, когда луна светит так ярко, что в ее свете можно увидеть дно реки, мои глаза застилала мгла.

В октябре, когда в каждом доме празднуют Дурга-пуджу, никто не зажег ни одной свечи в доме моего отца. В глубине своего сердца я молила Дургу сжалиться над моими отцом и братом и вернуть их домой.

В ноябре люди зажгли у своих домов яркие светильники, которые горели всю ночь. [142] Никто не спал, везде слышались музыка и песни. Девушки, надев свои лучшие наряды, веселились больше всех.

Настал декабрь, и на полях созрел рис. Вид золотого урожая наполнил радостью сердца крестьян. По вечерам, когда они возвращались домой в венках из золотых колосьев, их жены брали зажженные светильники и с праздничными песнями выходили мужьям навстречу, моля Лакшми о ниспослании удачи на весь год. В каждом доме возносились молитвы богине Лакшми. Из риса нового урожая женщины готовили сладости и подносили их богине. Когда все люди молились богине счастья, я спрашивала себя: „Могу ли я надеяться на счастье?" Я была разлучена с родителями, с братом, а у меня больше никого нет на свете. В слезах провела я всю ночь.

То, о чем я хочу рассказать дальше, может подтвердить сама царица. Недавно, когда я приготовила ей благовония и пошла на пруд за водой, вдруг раздались звуки барабанов, и я увидела, как куда-то заспешили люди, одетые в праздничные одежды.

Я спросила у них, какое предстоит богослужение. Мне ответили, что на алтаре богини Кали будут принесены в жертву люди. Я услышала их имена: это были мои отец и брат.

Наполнив кувшин водой, я поспешила к царице, помогла ей искупаться, нарядила ее в лучшие одежды и проводила в храм, а сама вернулась в свою комнату. Вытерев слезы, я стала думать, как спасти отца и брата от смерти.

Тут ко мне вошел царевич. Я спросила его, что происходит во дворце и почему так громко бьют барабаны. Он ответил: „Сегодня мой отец собирается почтить богиню Кали человеческими жертвами".

Он назвал мне имена тех, кто предназначался для жертвоприношения. Мой рассудок помутился от горя, но я сдержала себя.

„Сегодня, царевич, наступил тот день, когда я могу рассказать тебе историю своей жизни. Проводи меня в храм", — сказала я.

Царевич привел меня сюда, и я все рассказала о себе перед лицом богини Кали. Пусть и она станет моей свидетельницей. О раджа, прошу тебя сначала вынести справедливое решение, а потом принести жертвы богине».

Баромаши, или песнопение о двенадцати месяцах, на этом кончается. Теперь послушайте решение раджи.

Он собрал всех своих министров и приближенных, чтобы разобрать дело и вынести приговор. Вне себя от гнева, он приказал Нидану сей же час во всем признаться. Тот со страху не мог вымолвить ни слова.

Раджа прочитал перед собравшимися его письмо, после чего обратился к молочнице:

— Расскажи-ка нам, ведьма, как ты потеряла свои зубы?

Молочница стала бормотать что-то невнятное в свое оправдание, а потом заявила:

— У меня долго болели десны, оттого я и потеряла зубы.

Раджа рассердился еще больше и приказал стражнику схватить ее за волосы. Старуха не выдержала и стала поносить Нидана последними словами:

— Это он во всем виноват! Я и знать не знала, что написано в письме. Я ни в чем не виновата, освободите меня, несчастную!

Братья Андхи и Сандхи показали, как они отнесли в паланкине Камалу с матерью к родственникам. Дядя и тетя Камалы поведали о том, что произошло в их доме, потом дал чистосердечные показания пастух, и, наконец, царевич рассказал о том, как он увидел Камалу в доме пастуха, когда охотился в тех краях.

Так один за другим дали показания все свидетели. Пора было выносить приговор. Нидана связали по рукам и ногам и бросили к стопам раджи. Тот сказал, что преступника следовало бы посадить на кол и даже такое наказание недостаточно для него сурово. Было решено, что на рассвете, когда закончится богослужение матери Кали, Нидана принесут в жертву на ее алтаре.

А теперь расскажем о свадьбе Камалы.

Брахманы и астрологи определили благоприятный для бракосочетания день. Свадебные приглашения написали красными чернилами и поставили на них киноварью семь меток. День и ночь не смолкали барабаны, нежно звучала мелодия флейты. Дворец заполнился гостями, на женской половине собрались красавицы. Люди пели и танцевали, столы ломились от яств и сладостей, приготовленных лучшими поварами столицы. Дворец был красиво украшен и светился тысячами огней.

Отовсюду съехались родственники, священнослужители и ученые брахманы. Богам воздали должное: Вана-Дургу почтили песнями, богине Кали принесли в жертву двух коз и буйвола. А во дворе храма устроили шраддху, чтобы почтить души предков.