Традиционный новогодний вечер отменили из-за гриппа. Вместо него в начале февраля решили устроить карнавал, но с одним условием: маски обязательно должны быть самодельными.

— Даже лучше, — Юрис был доволен. — Будет больше времени, как следует подготовимся.

В школе только и разговоров было, что о костюмах. В восьмом «б» шла переоценка ценностей. Наибольшей популярностью стали пользоваться девочки, которые умели шить. Квартира Даце Эргле по воскресеньям превращалась в настоящую швейную мастерскую. Здесь резали и примеряли, шили и пороли. Мама Даце работала модельером в Рижском Доме моделей, и у нее была целая кипа новейших журналов мод.

— Ну, ты, Даце, и хитрющая, — дулись девочки, перелистывая «Силуэты», «Бурду», «Ладу». — Имеешь такие сокровища и ни гу-гу.

— Никто же не спрашивал, — пожала Даце плечами. — Откуда мне было знать?

Журналы мод в их доме были явлением обычным. Даце и для себя избрала мамину профессию и в будущем году решила поступать в техникум легкой промышленности.

— Для нас, мужчин, в этом женском раю места, кажется, не найдется, — посмеялся старший Эрглис и отправился вместе с братьями Даце в лес на лыжах.

— Ну и большая же у вас семья! — удивилась Зайга. — Как твоя мама справляется?

— Почему мама? Мы все дела поделили между собой. В будни приносим обед из заводской столовой, с папиного завода, у нас там абонемент. Завтраки и ужины — это наша с Илмаром обязанность. Близнецы, они учатся в пятом классе, убирают квартиру. А младшие — Юрис и Марис — моют посуду и накрывают на стол. Когда мама и папа приходят с работы, все уже в порядке. В субботу и в воскресенье мы с мамой сами готовим, балуем наших мужчин.

Анна вспомнила свой дом. Мать, склонившись над чертежной доской, чертит — чтобы заработать побольше, она берет работу домой. Тихо. Скучно. Даже телевизора у них нет. Гости, две старые тетушки, приходят только по праздникам и всякий раз заводят одни и те же разговоры о болезнях, о своей юности, когда люди были лучше, цветы цвели ярче и солнце светило жарче.

— Тебе, Даците, вероятно, никогда не бывает скучно?

— В такой компании? Да ты что? У нас по вечерам знаешь как весело! Но наш самый любимый день — воскресенье, мы тогда все дома, — Даце говорила, а руки ее при этом двигались ловко и быстро. — Летом в походы ходим, фотографируем. Про каждое путешествие у нас есть альбом и цветные диапозитивы. Приходите как-нибудь, покажем!

Когда под вечер, раскрасневшиеся и проголодавшиеся, возвратились из лесу мужчины, их встретили дамы в нарядных длинных ситцевых платьях.

«Вот бы шить научиться, — думала Анна, возвращаясь домой. — Дацина мама права. Не так уж это и трудно. Жалко только, что у нас дома нет швейной машинки. А если заработать денег и купить? Сказала же Дацина мама, что летом у них работают ученицы. Кто половчее да посообразительнее, хорошо зарабатывает. Пожалуй, идея Даце стать модельером не так уж плоха».

 

* * *

Снег падал мягкими крупными хлопьями. Зима вообще в этом году была необычная. В декабре ударил мороз, а в январе полил дождь и стало так тепло, что даже травка зазеленела. Высунулись из земли похожие на острия копий ростки тюльпанов и нарциссов, распустилась верба. А потом повалил снег и шел, не переставая. Вдоль тротуаров высились громадные сугробы, и люди пробирались словно по туннелям.

«Надену в кухне новое платье и только потом покажусь маме. Интересно, что она скажет? Вероятно, не поверит, что я сама сшила».

Анна прибавила шаг. Света в их квартире не было. Странно. Может быть, мама легла спать?

В пустой квартире на столе Анна нашла записку: «Приду поздно, не жди. Еда в подушках».

«Когда подружки приходят посекретничать, сидит в комнате, как приклеенная, а сегодня, когда мне захотелось ее удивить, ушла из дома», — надулась Анна.

Холодные котлеты показались невкусными, каша жидкой и несоленой.

Анна, в новом платье, долго вертелась перед зеркалом, разглядывая себя. Еще в прошлом году была она плоская, как доска, а сейчас уже заметна маленькая грудь. Талия тонкая, не то, что у толстушки Саниты, которую мама откармливает. Анна, довольная собой, улыбнулась, на щеках появились милые ямочки. Забившись в самый уголок дивана, она зажгла бра и взяла «Матильду» Леонхарда Франка. Это была любимая мамина книга. Некоторые места были подчеркнуты. «Страсть, потрясающая до глубины души и человека, и зверя, чувство, которому нет равного на земле, было незнакомо Матильде. Дрожа всем телом, словно ей только что пришлось испытать жгучую боль, она устремила на Уэстона непонимающий, испуганный взгляд... «Только ты это сделал, любимый. Только ты!.. Я зачала. У меня родится девочка».

Вот от такого счастливого мига появилась и она, Анна. И ей захотелось самой испытать эти счастливые мгновения, о которых писали в книгах, хотелось поскорее стать взрослой.

Проснулась Анна от громкого смеха в прихожей. Кто это так заразительно смеется? Не мама же!

— Не наградишь ли меня за помощь чашечкой кофе? — пророкотал мужской голос.

— Тише, не шуми, разбудишь дочку.

— Не мешало бы и твоей дочке посмотреть, как за долгий и безупречный труд чествовали ее мать.

— У нее другие интересы — школа, подруги.

Анна открыла дверь. В тесной прихожей с охапкой цветов в руках стояла мать, рядом с ней седой стройный мужчина.

На матери вместо вылинявшего старого домашнего платья было новое, нарядное, гладкие волосы красиво зачесаны.

«Мама совсем еще не старая, — впервые подумала Анна. — А что это за провожатый?»

— Боже, до чего вы похожи — слезно две сестры, старшая и младшая! — воскликнул мужчина.

— Проходите, пожалуйста! — встрепенулась Анна. — Я сварю кофе.

— Сегодня я была по-настоящему счастлива, — услышала девочка голос матери. — Жаль, что все хорошее так быстро проходят.

— Это во многом зависит от нас самих, — ответил незнакомец. — Желаю тебе оставаться всегда такой, какая ты сейчас.

Когда Анна вынесла чашки с дымящимся кофе, незнакомца уже не было.

С минуту обе молча пили кофе.

— Мама, — спросила Анна, — кто был мой отец?

Радость, так удивительно изменившая лицо матери, так молодившая ее, внезапно погасла.

— Сегодня ты не должна была об этом спрашивать, сегодня нет.

— Прости, пожалуйста!

— Я не хочу тебе лгать, но не знаю, достаточно ли ты взрослая, чтобы правильно меня понять,— и мать, словно оценивая, взглянула на дочь. — Мне было уже тридцать, и я была одинока, словно дерево в чистом поле. И вот в институте я случайно встретила твоего отца. Он приехал в командировку. Мне поручили позаботиться о нем. Тогда было трудно с гостиницами, и он поселился у меня. Мы сблизились.

— А где он сейчас?

— Вскоре после нашего знакомства его направили в Африку, проектировать крупную электростанцию, и там он погиб.

Мать встала и вынула из ящика какую-то папку.

— Несколько писем и эта фотография — вот все, что у меня осталось от твоего отца. — Она протянула дочери небольшой снимок. Анна вглядывалась в лицо улыбающегося мужчины с прищуренными на солнце глазами и искала сходства с собой, но безуспешно.

— Я была счастлива, когда ты появилась на свет, — тихо сказала мать и задумчиво уставилась в чашку, словно видела в ней минувшие дни. — Ты заполнила всю мою жизнь. Твои маленькие детские радости стали и моими радостями, твое горе — моим горем. Я надеялась, что, когда ты вырастешь, мы с тобой станем подругами, — мать вздохнула.

Анна промолчала.

— Уже поздно, пора спать.

Мать медленно сняла новое, недавно купленное платье и повесила его в шкаф. И Анна стала стягивать свой карнавальный костюм. Молнию на спине заело.

— Помоги, пожалуйста! — она подошла к матери.

— Откуда у тебя этот странный наряд.

— У других девочек тоже такие, мы сами сшили, — резко ответила Анна, юркнула в постель и отвернулась к стене.

От световой рекламы с дома напротив по полу протянулась цветная дорожка. «Останови-и-те музыку!» — доносилось из-за стены. Часы пробили двенадцать.

«Вот и кончился мой праздник. Столько добрых слов, дружеских пожеланий, а дочь даже не спросила, что у меня за юбилей. Неужели между нами возникло отчуждение?» — думала мать, безуспешно пытаясь заснуть.

Анна тоже лежала с открытыми глазами.

«Мне с тобой скучно, мама хотелось ей воскликнуть. — Ты утверждаешь, что я уже большая, а разговариваешь со мной, как с маленькой. Стоит мне прийти домой чуть позже, тотчас начинаются расспросы и слезы. Чего ты боишься? Мне нравится, что мальчики пишут мне записки, приглашают на свидание, в кино. Что в этом странного? Я же не виновата, что нравлюсь мальчикам больше, чем святоша Байба. Даце так вместе с родителями в походы ходит, а мы только летом по воскресеньям в Юрмалу... Уже двенадцать, надо спать, а сна ни в одном глазу. Вероятно, это кофе. Не надо было спрашивать про папу. Лучше было думать, что я его когда-нибудь встречу... А может быть, он жив, мама просто не знает или не хочет говорить мне правду?»

К запаху роз примешивался нежный, тонкий аромат фрезий.

«С чего бы это вдруг маме надарили столько цветов? День рождения у нее летом. И кто этот стройный седой мужчина? Похож на актера Карлиса Себриса. Такая же добрая улыбка. Может быть, мама влюбилась и собирается замуж второй раз? Но ведь она и первый раз не регистрировалась. Выходит, я внебрачный ребенок. Ну и пусть, разве я хуже других? Мать говорит — дитя любви... Ужас, забыла выучить географию! На большой переменке попрошу Даце, чтобы рассказала — это ее любимый предмет».

Мать тихо встала и накрыла дочь соскользнувшим одеялом.

 

* * *

О карнавальных костюмах думали и две неразлучные подруги — Марга и Рита. Рита своими заботами поделилась с бабушкой.

— На чердаке посмотрите. Может, в старом сундуке, где хранилось приданое, отыщется что-нибудь подходящее, — посоветовала бабушка.

И вот в то самое воскресенье, когда другие девочки в поте лица шили у Даце дома, Рита и Марга сделали ревизию чердака. Им показалось, что они попали в заколдованное царство, где жизнь давным-давно остановилась. Привязанная к стропилам, мерно покачивалась на ветру колыбель, украшенная деревянной резьбой.

— Ты в ней спала, когда была совсем маленькой? — почему-то шепотом спросила Марта.

— Да, — так же шепотом ответила Рита. — И мой папа, и его братья и сестры, и, кажется, даже дедушка.

— Ай-я, жу-жу, медвежата. Косолапые ребята, —

Марга качнула колыбель. — О-ой, ужас! Ребенок! — Она метнулась к лестнице.

— Ну и трусиха! Это же принцесса Гундега — моя самая любимая кукла, — рассмеялась Рита.

Голуби, вспугнутые шумом, сердито гукая, вспорхнули и стали летать над головами девочек.

— Ой, как я испугалась! — Марга прижала обе руки к готовому выскочить сердцу.

— Плюнь три раза через левое плечо!

В старом кресле-качалке лежал игрушечный медвежонок. Одна нога у него была оторвана, из прорехи высыпались опилки. Рита опустилась в кресло. Раздался жалобный скрип.

— Мама по вечерам любила в нем сидеть. Когда я была маленькой, я забиралась к ней на колени, и мы раскачивались вдвоем. Нам было так хорошо. Не может быть, чтобы человек исчезал бесследно. А вдруг дедушка и мамочка тайком от нас приходят сюда, на чердак, и садятся на плюшевый диван, как когда-то, когда были живы?

— Не фантазируй! — прервала ее Марга. — Учительница биологии сказала, кто умер — тот умер.

— А индейцы, например, верят, что человек живет и после своей смерти, только он переселяется в разных животных, — не сдавалась Рита.

Высокие старомодные этажерки с точеными набалдашниками были до отказа забиты старыми книгами и журналами.

— Рита, иди быстрей сюда! Вот это номер! — Марга держала в руках изгрызанную мышами книгу без обложки. — «Наиновейший и наиполнейший язык почтовых марок в стихах и прозе. Составил Веселый Амур». Потрясающе! Слушай!

Письма узорная строка — кратчайшая дорога

К любви — святыне сокровенной,

Которой держатся так много, много

Паломников в надежде затаенной.

Но блудятся в тропе — строке своей недлинной.

Знаешь, что значит, когда почтовая марка наклеена косо? «Вы ведете себя столь вызывающе, что все начинают над вами смеяться. Ваш поступок стал для меня причиной серьезных неприятностей».

— Погляди, что дальше: «Искусство нравиться юношам». Именно это нам сейчас и требуется. «Искусство нравиться девушкам». Это пригодится мальчикам. Возьмем в школу, то-то будет сенсация.

Бабушкин сундук отыскался между двухдверным шкафом с выдавленным зеркалом и круглым, украшенным инкрустацией столиком.

Рита смела с крышки сундука толстый слой пыли. На девочек смотрели два петуха с пышными пестрыми хвостами и красными гребешками. Над петушиными головами, обрамленное венком из роз, красовалось число «1863».

Тяжелая крышка поднялась со скрипом, словно бы нехотя. В воздухе запахло багульником. На самом верху в круглой коробке девочки нашли бабушкин свадебный наряд — венок невесты с засохшей миртовой веточкой, длинное белое платье, шелковые чулки и белые атласные

туфельки. На дне коробки лежала пачка писем, перевязанная красной лентой.

— Риточка, миленькая, надень платье!

— Хорошо, только бабушке не говори!

И через минуту девочка в джинсах превратилась в юную невесту, одетую в длинное белое платье с кружевной фатой на голове.

— Риточка, до чего же ты красива!

— Бабушке было семнадцать, когда они с дедушкой поженились.

— И нам скоро семнадцать, — задумчиво произнесла Марга. — Мы тоже сможем выйти замуж. Меня прямо в жар бросает, как подумаю, что после свадьбы чужой мужчина сможет делать со мной все... Рита! Только не смейся, пожалуйста! Тебя кто-нибудь из мальчиков целовал?

Рита помотала светлыми кудряшками и густо покраснела.

— И меня нет, — вздохнула Марга. — Анна говорила, что ничего особенного в этом нет, скорее неприятно.

— Анна — красавица, старшеклассники за ней толпами ходят, — с еле заметной завистью в голосе произнесла Рита. — Если бы меня

кто-нибудь поцеловал, я бы со стыда сквозь землю провалилась.

— А для меня мальчишки — что есть, что нет, руки распускают, а дашь сдачи, обзывают недотрогой и монашкой. Даумант получил раз в ухо, так сразу завопил, что я, мол, в старых девах останусь. Знаешь, Рита, мама мне рассказала о мальчиках такие вещи... Наши, ну, мальчишки из нашего класса, сейчас в таком возрасте, когда их возбуждает наша близость, им хочется до нас дотронуться, обнять, поцеловать.

— Не всем, — возразила Рита. — Имант, например, видит только свои камни.

— Знаешь, что еще мама сказала? Ласки и поцелуи рано или поздно приводят... — мгновение она, словно горячую картошку, катала во рту какое-то слово, а потом выпалила: — ...к половой близости.

— Взрослых иногда просто не поймешь, — Рита тяжело вздохнула. — А если, ну, просто очень хочется испытать? Помоги мне расстегнуть пуговицы на спине.

Она тщательно сложила бабушкин свадебный наряд И спрятала его обратно в коробку.

— Письма я снесу вниз, может быть, бабушка захочет почитать. Сундук оказался настоящим хранилищем сокровищ. Здесь нашлось длинное полотняное платье с кружевной отделкой и миллионом пуговок на спине, модные когда-то, шнурованные сапожки, юбка с воланами, атласная блузка, даже клетчатые мужские брюки и жилет, соломенная шляпа и элегантная камышовая тросточка.

— Давай переоденемся и удивим твоих, — предложила Марга. — Ты будешь дама, а я твой кавалер,

Весь вечер девочки изображали влюбленных начала века, цитировали благочестивые советы и читали стихи из «Письмовника о любви». Отец Риты и бабушка смеялись от души.

— Молился разным я богам.

Не зная тайны божества.

Но, ах: к Твоим припав ногам,

Других богов забыл я множество,

В тебе узрев богоподобья тождество.

— декламировала Марга, опустившись перед Ритой на одно колено и играя тросточкой. Шляпа скрывала волосы, и издали девочка напоминала знаменитого французского эстрадного певца Мориса Шевалье, которого бабушка когда-то видела в Париже.

Рита, приподняв длинную юбку, так что стали видны шнурованные ботинки, громко нюхала бумажную розу и произносила в ответ;

— Время расстелется, боли уймет,

Ведь время — целитель недуга,

Ненастье страданий собой изживет,

И мы позабудем друг друга

В том дне, что за этими днями придет.

— Неужели когда-то объяснялись в любви такими словами? — удивлялась бабушка, утирая выступившие от смеха слезы.

Вечером, когда Рита зашла к бабушке сказать «спокойной ночи», старушка читала старые письма.

— Это дедушкины?

— Да, детка.

— И он о любви пишет такими же словами, как в этой старой книге?

— Нет, детка. Подлинная любовь находит свои слова — настоящие, единственные.

— Сколько тебе, бабушка, было, когда ты в первый раз влюбилась?

— Шестнадцать. Шла война. Оказались мы среди беженцев, в Москве. Я затерялась в толпе, отстала от родителей и осталась одна, без денег, без еды. Стою на вокзале, плачу. И тут подходит ко мне парень. «Невеста уже, а нюни распустила, — посмеялся он надо мной. — Я тоже один, а разве плачу?» Вместе мы разыскали моих родителей через комитет беженцев, а через год сыграли свадьбу. Твой дед был латышский стрелок. На другой день после свадьбы пошли на штурм Кремля. Было это в дни Октября.

— И ты тоже?

— И я тоже, с винтовкой в руках, рядом с мужем.

— Значит, это была большая любовь. А как узнать, по-настоящему любишь или просто так, понарошку? — Рита забралась к бабушке под теплое одеяло.

— Нелегкий это вопрос, детка. Многие не могут отличить настоящую любовь от минутного увлечения и дорого за это расплачиваются — несчастной жизнью, подорванным здоровьем, страдают дети, которые растут без отца. Настоящая любовь бескорыстна, она думает о том, чтобы другому было хорошо, радостно, чтобы другой был счастлив. Таким был мой муж и твой дедушка.

Рита порывисто вздохнула.

— Что гнетет тебя, почему так тяжко вздыхаешь?

— Знаешь, бабушка, я наверное влюбилась. Только ты никому-никому не говори, даже Марге. Мне нравится один мальчик из нашего класса — Петерис. Он всегда такой вежливый, стеснительный, пишет стихи и самые хорошие сочинения. Но ему нравится Даце. Такие, как я, ни одному мальчику не нравятся.

— Чем же ты не хороша? — удивилась бабушка.

— Почему я не умею петь так, как Байба? Или не так красива, как Анна? Даже на пианино толком не получается, тренканье какое-то выходит. Если бы ты слышала, как Аллегро играет! Я такая несчастная! — Рита уткнулась в подушку и горько зарыдала.

— Твоя любовь еще на вершине березки качается. Придет парень, стройный, как тополь, положит ее тебе на ладонь, и засветишься ты вся, запоешь. Сумей только дождаться настоящей.

 

* * *

— У моей мамы в театре блат, — похвасталась Санита в понедельник утром. — Ей пообещали любой костюм на выбор. Я еще не решила, что лучше — наряд королевы или маркизы. Мама считает, что в наряде королевы я буду слишком выделяться. А как по-вашему?

— Валяй, напяливай, — бросил Клав, проходивший мимо. — Гордиться-то тебе больше нечем, только тряпками и остается.

— С придурками не разговариваю, — отрезала Санита. Близнецы, как обычно, ходили в обнимку и таинственно молчали.

— Какой интерес, если все маски будут заранее известны, — отбивалась Рита от любопытных. — Аллегро, оставь для нас в программе небольшой номер.

— Я умираю! — Юрис расслабленно опустился на парту. — Это уже третья заявка.

— А что еще?

— Получил записку от какой-то цыганки. Просит подготовить номер из «Кармен» Бизе. Объявился фокусник. Ему подавай легкую приглушенную музыку. Надеюсь, вы-то обойдетесь без сопровождения?

— И не надейся! — осчастливила его Марга иронической улыбкой. — Для нас, пожалуйста, дуэт из оперетты Кальмана «Сильва».

 

* * *

Со смотрительницей, следившей за порядком в залах средних веков Музея истории, в один из январских дней едва не случился инфаркт. Посетителей, как обычно в будни, было мало. Удобно устроившись в кресле, она вязала внуку свитер и, чтобы не спутать сложный узор, вполголоса считала петли: три направо, две налево, две снять. Внезапно через открытую дверь она заметила, как в соседнем зале средневековый рыцарь, годами недвижно стоявший в углу, начал поднимать руки и крутить головой. Вязанье выпало у нее из рук. Она пронзительно вскрикнула и без чувств обмякла в кресле. Немногочисленные посетители и служители из других залов поспешили к ней. Кто-то принес стакан холодной воды и брызнул в лицо. Она открыла глаза и рассказала о случившемся. Но выяснилось, что, кроме нее, никто ничего не заметил.

— Ты задремала, вот тебе и приснилось, — успокаивали ее товарки.

— Да вы что! Я на работе никогда не сплю. И ты ничего не заметил? — обратилась она к долговязому длинноволосому парню с блокнотом в руке. — Крутишься тут третий день вокруг этого страшилища, рисуешь что-то, измеряешь.

— Я из исторического кружка Дворца пионеров, — пояснил парень. — Готовлю доклад о средневековых модах.

Внешне парень был просто вылитый Даумант из восьмого «б».

 

* * *

Все хлопоты о праздничной программе взяла на себя учительница пения Иева Александровна. По школе ходили слухи, что программа должна быть суперколоссальной, но сами исполнители таинственно молчали и у них ничего нельзя было узнать. Учительница рисования

Майга Николаевна вместе со своей свитой — лучшими художниками школы — готовила декорации. Ребята расхаживали по школе в старой одежде, с красками и кисточками, таскали какие-то рамы и рулоны бумаги. Первую скрипку во всем этом играл, безусловно, Даумант.

— Не представляю, что бы я делала без Петерсона, — сказала как-то Майга Николаевна Рейнису Карловичу. — С красками и кистью он обращается так виртуозно, словно всю жизнь только этим и занимался. Талант!

Заместитель директора по хозяйственным вопросам Валентин Кристапович Рушко, издали завидев учительницу рисования, пустился наутек, однако Майга Николаевна, несмотря на свою полноту, оказалась проворнее.

— Нам потребуется еще пять метров полотна, десять листов картона, килограмм светло-зеленой краски. — На щеках ее появились милые ямочки.

— Я всегда относился к вам с уважением, Майга Николаевна, — произнес Рушко. — Но сейчас вы меня вот до чего довели, взгляните! — И он вывернул карманы. — Пусто!

— Найдем! — не уступала Майга Николаевна. — Хотите, первый вальс на карнавале я оставлю для вас?

— Не выношу этот танец, у меня от него кружится голова, — проворчал Рушко. — Давайте ваш список. Но сверх этого ни копейки.

Когда в праздничный вечер директор пошел в зал, его окружили сказочные существа — красные шапочки и снегурочки, арлекины и клоуны. С потолка свисали огромные разноцветные шары и гирлянды серпантина. Стены были украшены фантастическими рисунками.

— Ну как, нравится?

Директор обернулся. За спиной у него стояла настоящая ведьма с всклокоченными волосами, красным носом, в полосатых чулках и с метлой в руках.

— Майга Николаевна, честь вам и слава! — директор не скупился на похвалы.

Раздался скрипучий мужской смех, и ведьму как ветром сдуло.

— Хотите, погадаю, — предложила неизвестно откуда возникшая цыганка с красной розой в волосах. — На сердце у вас красивая блондинка и двое детей. Старший доставляет вам немало хлопот, но вот эта линия говорит, что все кончится благополучно.

— Откуда вам это известно? — директор вырвал ладонь из руки цыганки.

— Мне все известно, такая уж у меня профессия. — Цыганка сверкнула белыми зубами и исчезла.

«У кого из наших учительниц такие красивые зубы?» — размышлял директор.

Зазвенел звонок, возвещавший о начале концерта.

На сцену Клав вышел на руках. На ноги он натянул огромные рабочие рукавицы, а руки сунул в старые женские сапоги. Фрак на нем был по крайней мере номера на два больше, чем положено, и фалды его волочились по земле, а брюки, натянутые до подбородка, собрались в гармошку. Голову украшал цилиндр. Раздался взрыв хохота.

С минуту Клав ловко жонглировал цилиндром, тросточкой и рукавицами, а потом пригласил на сцену директора и географа. Под восторженный смех зрителей Клав стал вытаскивать из ушей и носа директора разноцветные серпантиповые ленты и обвил его ими так, что директор стал похож на полосатую куколку насекомого. У географа из кармана пиджака он достал несколько яиц и объявил, что яйца это не простые, а особенные, «колумбовы».

Старший брат Клава Юст и его друг Тагил пришли в свою бывшую школу посмотреть, как справится «малыш». Они знали, что Клав мечтает поступить в Московское эстрадно-цирковое училище и тайком занимается с бывшим клоуном и жонглером Робертом.

— А хватка у малыша есть! — оценил Тагил первое публичное выступление Клава. — Конкурс в Москве чертовски труден.

— Да, туда валом валят со всего Союза, и из самодеятельности, и эстрадники, и дрессировщики, — добавил Юст. — А у малыша с русским не ахти как.

Новый ансамбль биг-бита из восьмого «б» переживал первое боевое крещение.

Байба, белая как мел, прислонилась к стене.

— Мне нехорошо, я не смогу петь, — прошептала она.

Юрис не на шутку испугался. Ведь их номер через пять минут.

— Марга, нет у тебя какой-нибудь микстуры? — спросил он. Марга порылась в сумочке и протянула каждому по таблетке.

— Стащила у мамы на всякий случай, — пояснила она.

— Я не пойду, ни за что, — Байба села на табуретку и вцепилась в нее руками.

— Ну, так мы тебя отнесем. Ребята, взяли! — крикнул Юрис.

Занавес открылся раньше положенного. Зрители с минуту недоуменно наблюдали за барахтавшейся на табуретке девочкой, которую ребята несли к пианино. Потом раздался смех.

— Не вижу ничего смешного. Когда человек впервые выходит на сцену, ноги делаются ватными, — спас положение Клав.

Низкое бархатное меццо-сопрано полетело в зал.

— Даю голову на отсечение, если это не наша Рыжая! — воскликнул Арнис.

— Эта прическа ей подходит больше, чем доисторические косы, — безапелляционно произнесла Анна.

— А в длинном платье не видны худые ноги, — ужалила Санита.

— Настоящая красавица! — не мог оправиться от потрясения Арнис.

— Намазаться, так каждая красавицей станет!

— Курносый нос, сколько ни мажься, курносым и останется. А что, ребята, не избрать ли нам новую «мисс восьмой «б»?

— Заткнись! — прошипела Анна.

Песня Байбы так всем понравилась, что ей пришлось петь еще.

Когда Клав объявил следующий номер — музыкальную постановку «Он и она, или Краткое наставление в любви в пределах программы средней школы», завуч на глазах у всех обеими руками схватилась за голову и сердито посмотрела на Иеву Александровну, которая отвечала за программу. Рейнис Карлович машинально нащупал в кармане таблетки нитроглицерина.

— Научно доказано, что в каменном веке путь к любви лежал через желудок, — произнес Клав. Янис что было силы ударил в новый барабан. На сцену, в звериной шкуре, босиком, выбежало существо с кудрявой шапкой волос, напоминавшее женщину. За ним следовало худосочное костлявое создание с огромной картонной костью в руке. Бросившись на колени, оно протянуло кость своей даме, которая тщательно осмотрела подарок, обнюхала его, приставила ко лбу палец, выразительно повертела им и в конце концов стукнула костью своего поклонника. Тот бросился бежать, но через минуту вернулся с огромным куском ветчины и, распластавшись на животе, протянул его даме своего сердца. По очереди они стали грызть угощение, удовлетворенно хлопая друг друга по плечу.

Вторая картина «Платоническая любовь».

На сцену вышли двое из восьмого «б» в хитонах из белых простынь, головы обоих были украшены бумажными венками. Юноша держал в руке арфу из деревянных реек. Опустившись перед своей возлюбленной на одно колено, он стал декламировать под звуки трубы и барабана:

— Вот уж левкои цветут. Распускается любящий влагу Нежный нарцисс, по горам лилий белеют цветы,

И, создана для любви, расцвела Зенофила, роскошный Между цветами цветок, чудная роза Пифо.

Что вы смеетесь, луга? Что кичитесь весенним убором? Краше подруга моя всех ароматных венков.

— В средние века все решали шпага и ловкость, — объявил Клав следующий номер.

На сцену выпорхнуло прелестное создание в длинном платье и остроконечном головном уборе, с которого свисала вуаль, закрывавшая лицо. За дамой следовали два кавалера, одетые в рыцарские доспехи — один высокий, другой пониже. Картонные доспехи, оклеенные серебристой фольгой, сверкали, как настоящие. Круглые металлические подносы, позаимствованные в школьной столовой, превратились в щиты, шампуры для жарки шашлыков — в шпаги.

— Вполне сносно, постаралась мелкота, — шепнул Юст.

Начался рыцарский турнир. Соперники, забыв о том, что доспехи на них картонные, вошли в кураж. Тот, что пониже, оказался более ловким и гонял соперника по всей сцене. Дама обмахивалась платочком и с интересом наблюдала за поединком.

— Идиот, ты перебил мне завязки! — раздался отчаянный вопль. Все рыцарское снаряжение длинного грохнулось на землю, и он остался в коротких спортивных трусах. Зал взорвался хохотом.

— Ложись! — зашипел короткий. Придавив ногой грудь повергнутого противника, он поскреб шампуром по подносу и направился к даме сердца. Она накинула на шампур платок. Победитель скандировал:

— Любимая, пусть бог

Благословит твой каждый час

Когда б сильней сказать я мог,

Сказал бы, верь мне, сотни раз.

Но что сказать, сильней, чем то

Что весь я твой, что так любить тебя

Не будет уж никто.

— Так вот почему Петерис вдруг стал интересоваться немецким поэтом средневековья Вальтером фон дер Фогельвейде, — улыбнулся Рейнис Карлович. — А дама сердца, конечно, Даце, кто ж еще!

Под звуки стремительной хабанеры на сцену с розой в зубах выбежала та самая таинственная цыганка, которая так точно поведала директору о его прошлом. И не только директору.

— Любовь всесильна, мир чарует,

— пела цыганка.

— Кошмар, кошмар! — тихонько стонала заведующая учебной частью. — Если об этом узнают в районо, выговор обеспечен. А о том, что узнают, никаких сомнений, кто-нибудь да не вытерпит, доложит.

— Кто эта великолепная Кармен? — спросил географ, наклонившись к Иеве Александровне.

— Не имею понятия. Этот номер вне программы

После блестящей хабанеры парочка из прошлого столетия в исполнении Марги и Риты выглядела несколько бледновато, но Близнецов это не огорчило — карьера актрис их не привлекала.

По давней традиции танцы открывались вальсом. Клоуны и хиппи, крестьянки и герцогини толпились вдоль стен. Никто не осмеливался начать первым под взглядами сотен критических глаз. Как ни старался знаменитый учитель танцев Каулинь, вальс среди школьников был и остался не популярным, допотопным танцем. То ли дело современная трясучка — тут особого умения не требуетея, дергайся себе в ритме музыки, и все дела.

— Девочки, видите тех двоих у дверей? Вот с ними бы станцевать! — не произнесла — выдохнула Санита. - Настоящие мужчины, не то, что наш детский сад. Особенно тот, в черном бархатном пиджаке. Спорим, это актер или поэт.

— Прошу вас, Мара! — Цауне галантно поклонился учительнице химии. — Покажем пример.

Через весь зал Тагил направился в угол, где толпились девочки из восьмого «б».

— Он идет сюда, прямо к нам! Я умираю! — встрепенулась Санита. Ее платье в цветных блестках, самое красивое в зале, переливалось и сверкало в свете прожекторов. Если глаза у этого парня на месте и есть хоть капля соображения, он не сможет пройти мимо такой красоты.

Анна встряхнула кудряшками и чарующе улыбнулась.

— Извините! — Тагил довольно бесцеремонно отодвинул первую красавицу класса и поклонился стоявшей за ее спиной Байбе.

— И что он в этой рыжей команде нашел? — Анна раздраженно пожала плечами.

— Завидно, что не тебя пригласили, — съязвила Марга. — Пойдем, Рита, пока наши мальчики очухаются, твоим кавалером буду я.

Байба на кончиках пальцев скользила по гладкому паркету. Слегка кружилась голова, и было такое ощущение, словно она находится в состоянии невесомости, парит между небом и землей. Впервые она танцевала с мужчиной. Иманта, ее партнера во время урока танцев, приходилось толкать, поворачивать; легче было танцевать с деревянной чуркой, чем с ним. Имант, пока хоть чуть-чуть наловчился, оттоптал Байбе все ноги. И хоть бы раз извинился, да где там, о таких мелочах он и не думал.

Тагил осторожно вел девушку между танцующими.

— Вы хорошо танцуете, — произнес он. — Парите, словно птица.

На него глянули большие мерцающие глаза. Лицо, обрамленное пышными, схваченными лентой волосами, порозовело.

— Обещаете мне следующий танец?

— Хоть все, — вырвалось у Байбы, и она снова залилась краской. Получилось глупо, словно бы она сама навязалась.

Тагил на секунду прижал к себе девушку и кивнул. Байба посмотрела в угол зала, где стоял весь «цвет» восьмого «б» — Санита, Анна, Зайга, и ее охватила огромная радость. Она, вечно сидевшая в углу, считавшаяся в классе Золушкой, танцует, а красавицы Анна и Санита стоят.

— Что вы собираетесь делать после окончания школы? — спросил Тагил, когда танец кончился и оба уселись на составленные вдоль стен скамейки.

— Не знаю еше, мама хочет, чтобы я пошла в профтехучилище и стала ткачихой. Сама она работает ткачихой на «Ригас мануфактуре». Но мне...

— Пойдем на минутку, секретный разговор, — без лишних церемоний Санита схватила Байбу за руку и повлекла к девочкам.

— Ну, рассказывай! — приказала Анна.

— Что рассказывать? — удивилась Байба.

— Не корчи из себя Незнайку! Кто он, актер? Или художник?

— Знаешь, Санита, моя бабушка говорила: «Много будешь знать, скоро состаришься», — Байба повернулась и направилась обратно к Тагилу.

— Ты что, тронулась? — крикнула ей вслед Санита.

— От успеха в голове помутилось, — подхватила Анна.

— Медленный вальс, мой любимый танец, — поклонился Тагил. — Разрешите?

Вечер близился к концу.

— А ну, прочь с дороги, другие тоже хотят покататься! — Клав оттолкнул Тагила и потащил Байбу на середину зала.

— Ты только не раскисай, — предупредил он одноклассницу. — Этот из скользких.

— Прости, я не расслышала, что ты сказал, — растерянно улыбнулась Байба.

— Не витай в облаках, детка! Можно упасть и разбиться.

— Ты его знаешь?

— Еще бы! Бывший одноклассник Юста. Изучает композицию в консерватории, играет на трубе и неплохо на фортепиано.

— Ну и дурно же ты воспитан, Клав, — сделала ему выговор Санита, когда танец кончился и Клав присоединился к ребятам. — Так разговаривать с солидным человеком: «Прочь с дороги».

— Пардон, мадам. «Как умею, так и мычу», — сказал классик латышской литературы Янис Яунсудрабинь.

— Ты давно его знаешь?

— С пеленок.

— Не ври! Тебя серьезно спрашивают! — обиделась Санита.

— Он принц, единственное чадо маменьки и папеньки. Вырос в роскошном собственном доме, кормлен серебряной ложкой с серебряного блюда. Что еще вас интересует?

— Санита думает, что он актер, а я — что художник, — Анна не могла удержать любопытства.

— Не угадали, — засмеялся Клав. — Пока он туманная личность. Как говорится, бесформенная масса. И неизвестно, кто из него получится — артист или алкоголик. Жаль, Санита, тебе еще лет маловато. А то бы Тагил был для тебя подходящей парой — у предков денег куры не клюют, сам на колесах.

— Почему для Саниты, а не для меня? — удивилась Анна.

— Потому что у тебя хоть капля ума есть, а у Саниты в голове одни только импортные шмотки. Хотите, докажу? — Клав наклонился над Санитой и под общий смех вытащил у девочки из носа три пачки жвачки с надписью «Мade in USА». Угостив одноклассников, он направился в раздевалку.

В зале звучал последний танец.

 

* * *

Легкий мороз приятно пощипывал разгоряченное лицо Байбы. Под светом прожекторов серебрились покрывшиеся изморозью ивы, росшие вдоль канала. Где-то рядом проносились машины, спешили поздние прохожие, а здесь, в парке, они были одни.

«Словно в волшебном царстве», — подумала Байба. И весь этот вечер был похож на сказку. Аплодисменты после выступления. Танцы. Тагил. И, наконец, эта ночь. Байбе казалось, что она видит прекрасный сон, и так не хочется просыпаться.

Оба сначала шли молча.

— Я, безусловно, не имею никакого права давать вам советы, — начал Тагил. — Но стать ткачихой, владея таким голосом, это большая оплошность.

— Мама и отчим считают, что через несколько лет я смогу хорошо зарабатывать и помогать семье.

— У вас такая большая семья?

— Нет, мать, братишка и отчим. Но отчим... — Байба замолчала. — В общем, это нам неинтересно.

— Я хочу знать все, что касается вас, — Тагил легко сжал руку Байбы.

Девочка всегда мечтала о подруге, которой можно было бы довериться во всем. Отчим запрещал водить в дом одноклассниц или ходить к ним. Байба росла замкнутой. И вдруг появился парень, красивый, словно принц из сказки, и хочет все о ней знать!

Возле управления газификации высилась одинокая и заброшенная в эту пору ледяная горка. Похожие на снеговиков ребятишки, целыми днями осаждавшие горку, разошлись по домам и давным-давно спали.

— Идем! — Тагил за руку втащил Байбу на горку. Со смехом оба скатились вниз. Байба зацепилась ногой за бортик и вывалилась в сугроб, увлекая за собой Тагила. Что-то горячее прикоснулось к ее губам. По телу прошла теплая волна. Девушка вскочила и бросилась бежать.

— Подожди, дурочка, куда же ты? — послышался сзади прерывающийся голос и быстрые шаги. Раздался милицейский свисток. Байба выбежала на улицу. Редкие прохожие недоуменно смотрели вслед бегущей девушке, за которой никто не гнался.

На лестнице своего дома она, наконец, перевела дух. Сердце бешено колотилось.

«Что я наделала? Убежала как последняя дура? Зачем? Но это же был мой первый поцелуй!» Холодными пальцами Байба прикоснулась ко все еще пылавшим губам. «Зачем он это сделал? Ведь так хорошо было, взявшись за руки, ходить по заснеженному парку, по нетронутому, только что выпавшему снегу, по которому еще никто не ступал. А если его задержала милиция?» По телу пробежали мурашки.

Девочка вышла на улицу. Часы в Старом городе пробили два раза. Посреди улицы, бренча на гитаре, прошла ватага ребят.

— Не печалься, девушка, Не грусти, — пропел кто-то.

В окнах Байбиной квартиры света не было. В испуге она взлетела вверх по лестнице и осторожно позвонила в дверь. Никто не открывал. Байба позвонила громче. Раздались шаркающие шаги отчима.

— Это я.

— Переночуешь на лестнице, потаскушка. Байба села на ступеньку и тихо заплакала.

Она не исполнила завет Лаймы — не явилась домой до полуночи. И вот за это теперь наказана.

Из квартиры выше этажом высыпала шумная компания и стала спускаться вниз.

— Что стряслось, девочка?

— Я забыла ключи от квартиры.

Открылась дверь, и отчим рывком втащил Байбу в коридор.

— Позоришь порядочную семью на весь дом, — прошипел он. — Марш спать!