РОБЕРТ СИЛЬВЕРБЕРГ

Как мы ездили смотреть конец света

Мы начинаем с довольно беззаботной зарисовки, представляющей собой пародию на апокалиптическую тему, в которой перемещение во времени позволяет людям стать свидетелями конца света. Но который из этих концов является настоящим?

Ветеран научной фантастики, обладатель звания Гранд-мастер, присвоенного в 2004 году Ассоциацией американских писателей-фантастов (Science Fiction Writers of America), Роберт Сильверберг плодотворно трудится уже более пятидесяти лет, выпустив множество разнообразных высококачественных произведений. Среди его наиболее значительных работ «Ночные крылья» («Nightwings», 1969), «Время перемен» («A Time of Changes», 1971), «Умирающий изнутри» («Dying Inside», 1972), «Рожденный с мертвецами» («Вот With the Dead», 1974), «Провидец» («The Stochastic Man», 1975), «Замок лорда Валентина» («Lord Valentine's Castle», 1980), «Подселенец» («The Secret Sharer», 1989). Сильверберг также написал ряд апокалиптических и постапокалиптических произведений. В повести «Откройте небо!» («То Open the Sky», 1967) действие разворачивается в перенаселенном мире будущего, а повесть «В конце зимы» («At Winter's End», 1988) повествует о том, как человечество восстанавливается после нового ледникового периода.

Ник и Джейн были очень рады, что съездили посмотреть конец света, потому что об этом можно было рассказать на вечере у Майна и Раби. Приятно прийти в гости и рассказать что-нибудь особенное. Майк и Раби устраивали прекрасные вечеринки. Их дом — один из лучших в округе, дом для всех сезонов, всех настроений… столько свободы… камин в гостиной…

Ник и Джейн подождали, пока не собралось достаточно гостей. Тогда Джейн толкнула Ника, и Ник весело сказал: — Эй, вы знаете, что мы делали на той неделе? Мы ездили смотреть конец света!

— Конец света? — спросил Генри.

— Поехали смотреть? — удивилась жена Генри, Цинция.

— Как вам удалось? — спросила Паула.

— Этим с марта занимается «Американ экспресс», — сказал ей Стэн.

— Да, — быстро сказал Ник. — Вас сажают в машину, похожую на маленькую подводную лодку, с массой приборов и рычажков за прозрачной перегородкой, чтобы вы ничего не трогали, и засылают в будущее. Заплатить можно обычными кредитными карточками.

— Вероятно, очень дорого, — сказала Марсиа.

— Цены быстро снижаются, — ответила Джейн. — В прошлом году такую поездку могли позволить себе лишь миллионеры.

— Что вы видели? — спросил Генри.

— Сперва один серый туман, — сказал Ник. — И что-то вспыхивает. — Все смотрели на него. Он наслаждался вниманием. У Джейн было восхищенное любящее выражение лица. — Затем туман рассеялся, голос по динамику объявил, что мы достигли конца времени, когда жизнь на Земле стала невозможной. А мы сидели в подводной лодке и смотрели на берег, пустынный берег. И вода такого забавного серого цвета, с розовым оттенком. Взошло солнце. Красное, как иногда бывает на восходе; только оно оставалось таким и в полдень и казалось бугристым и распухшим по краям. Как некоторые из нас, ха-ха.

Бугристое и распухшее. И холодный ветер, дующий по берегу.

— Откуда вы знали, сидя в лодке, что дует холодный ветер? — спросила Цинция.

Джейн бросила на нее яростный взгляд. Ник сказал:

— Мы видели, как поднимается песок. И чувствовалось, что холодно. Серый океан. Как зимой.

— Расскажи им о крабе, — подсказала Джейн.

— Да, и краб. Последняя форма жизни на Земле. Конечно, это был не настоящий краб, знаете, что-то двух футов шириной и высотой в фут, с блестящей зеленой броней и, наверно, с дюжиной ног, и еще какие-то усики, и оно медленно двигалось перед нами слева направо. Целый день оно ползло по песку. А к ночи умерло. Его усики упали, и оно перестало двигаться.

Начался прилив и унес его. Солнце село. Луны не было. Звезды были не на своих местах. По динамику сказали, что мы только что видели смерть последнего существа на Земле.

— Как жутко! — вскрикнула Паула.

— Вы там долго пробыли? — спросила Раби.

— Три часа, — сказала Джейн. — Там можно провести хоть неделю, если доплатить, но вернут вас все равно через три часа после отбытия.

Майк предложил Нику сигарету с марихуаной.

— Это грандиозно, — сказал он. — Съездить на конец света! Эй, Раби, надо поговорить с нашим агентом по путешествиям.

Ник глубоко затянулся и передал сигарету Джейн. Он был доволен собой.

Его рассказ явно произвел впечатление. Раздутое красное солнце, краб…

Поездка обошлась дороже, чем месяц в Японии, но она стоила этих денег. Он и Джейн были первыми в округе. Это очень важно. Паула смотрела на него с восхищением. Ник знал, что она видит его сейчас в другом свете. Возможно, они встретятся во вторник в мотеле. В прошлом месяце она отказалась, но теперь другое дело. Цинция держалась за руки со Стэном. Генри и Майк расположились у ног Джейн. В комнату вошел двенадцатилетний сын Майка и Раби. Он сказал:

— Только что передавали новости. Радиоактивные мутантные амебы из-за утечки на государственной исследовательской станции попали в озеро Мичиган. Они заражены тканерастворяющим вирусом, и в семи штатах впредь до особого уведомления необходимо кипятить воду.

Майк нахмурился и сказал:

— Тебе пора спать, Тимми.

Мальчик вышел. Раздался звонок. Раби пошла открывать и вернулась с Эдди и Фрэн.

Паула сказала:

— Ник и Джейн ездили смотреть конец света. Они только что рассказывали нам об этом.

— Как? — сказал Эдди. — Мы тоже ездили, в среду вечером.

Ник пал духом. Джейн закусила губу и тихо спросила Цинцию, почему Фрэн всегда носит такие яркие платья.

Раби сказала:

— Вы видели всю историю? И краба, и все?

— Краба? — сказал Эдди. — Какого краба? Мы не видели никакого краба.

— Он, наверное, умер раньше, — сказала Паула. — Когда там были Ник и Джейн.

— Вы давно ездили? — спросил Эдди у Ника.

— В воскресенье днем. Мы, пожалуй, были первыми.

— Отличная штука, правда? — сказал Эдди. — Хотя немного мрачновато. Как последняя гора скрывается в море.

— Мы видели совсем другое, — сказала Джейн.

Майк спросил:

— А как это происходило у вас?

Эдди обнял сзади Цинцию:

— Они поместили нас в маленькую капсулу с приборами и…

— Это мы уже знаем, — сказала Паула. — Что вы видели?

— Конец света, — ответил Эдди. — Когда все поглощает вода. Солнце и луна были на небе в одно время.

— Мы не видели луны, — заметила Джейн. — Ее там вовсе не было.

— Она была на одной стороне неба, а солнце — на другой, — продолжал Эдди. — Луна была ближе, чем обычно. Забавного цвета, почти бронзовая. И везде один океан. Только в одном месте кусочек земли — эта гора. Гид сказал нам, что это вершина Эвереста. Представляете, плыть в крошечной лодке у вершины Эвереста! Может быть, футов десять возвышалось. А вода все прибывает. Выше, выше, выше. И над вершиной — хлюп. Не осталось никакой земли.

— Как странно, — сказала Джейн. — Мы тоже видели океан, но был берег, и песок, и медленно ползущий краб, и солнце — вы видели красное солнце?

— Оно было бледно-зеленым, — сказала Фрэн.

— Вы говорите о конце света? — спросил Том.

Он и Гарриет стояли у двери и снимали пальто. Их, вероятно, впустил сын Майка. Том передал свое пальто Раби и сказал:

— О, что за зрелище!

— Так вы тоже ездили? — неприязненно спросила Джейн.

— Две недели назад, — сказал Том. — Позвонил агент по путешествиям и сказал: «Знаете, что мы предлагаем сейчас? Конец распроклятого света!» И мы поехали прямо к ним — в субботу или в пятницу? — в общем, в тот день, когда во время волнений сожгли Сен-Луис.

— В субботу, — сказала Цинция. — Помню, я возвращалась домой, когда по радио сообщили, что они применяют ядерное…

— Да, в субботу, — сказал Том. — И вот мы пришли, и они отправили нас.

— Вы видели берег с крабами или мир, затопленный водой? — спросил Стэн.

— Ни то ни другое. Везде лед. Ни гор, ни океанов. Мы облетели весь мир, и он был как сплошной снежный ком. Мы держали фары включенными, потому что солнца не было.

— Я уверена, что видела солнце, — вставила Гарриет. — Как потухший уголек в небе. Но гид сказал, что его нельзя больше увидеть.

— Как получается, что все видят разное? — спросил Генри. — Ведь конец света должен быть только один.

— А это не надувательство? — спросил Стэн.

Все обернулись. Лицо Ника покраснело. У Фрэн было такое выражение, что Эдди выпустил Цинцию и погладил Фрэн по плечу.

— Я не утверждаю, — неуверенно стал он оправдываться. — Просто предположил.

— Мне все показалось вполне реальным, — сказал Том. — Выгоревшее солнце. И Земля — ледяной шар. Конец распроклятого света.

Зазвонил телефон, Раби пошла отвечать. Ник предложил Пауле поужинать вместе во вторник. Она согласилась.

— Встретимся в мотеле, — сказал он, и она улыбнулась.

Эдди снова обхаживал Цинцию. Генри неважно выглядел и с трудом боролся со сном.

Пришли Фил и Изабель. Услышав разговор Тома и Фрэн о конце света, Изабель сказала, что они с Филом ездили туда позавчера.

— Черт побери! — сказал Том. — Ну и как ваша поездка?

В комнату вернулась Раби:

— Звонила сестра из Фресно. У них все в порядке. Землетрясение Фресно не затронуло.

— Землетрясение? — повторила Паула.

— В Калифорнии, — объяснил ей Майк. — Сегодня днем. Ты не слышала?

Разрушен Лос-Анджелес и почти все побережье до Монтерея. Полагают, что оно произошло из-за подземных испытаний новой бомбы в Мохавской пустыне.

— Калифорния всегда страдает от ужасных бедствий, — сказала Марсиа.

— Хорошо еще, что эти амебы не распространились на запад, — заметил Ник. — Каково сейчас было бы в Л. А.!

— Еще дойдут, — сказал Том. — Два к одному, что они размножаются переносимыми по ветру спорами.

— Как брюшной тиф в прошлом ноябре, — сказала Джейн.

— Сыпной тиф, — поправил Ник.

— Я рассказывл Тому и Фрэн, — сказал Фил, — какой мы видели конец света. Солнце превратилось в новую. Они все очень хорошо продумали. Я имею в виду, нельзя же просто сидеть, ждать и испытывать это — жару, радиацию и прочее. Сперва они привозят вас за два часа до взрыва, ясно? Уж не знаю, сколько триллиардов лет пройдет, но очень, очень долго, потому что деревья совершенно другие, с ветками как веревки и синими листьями, и еще какие-то прыгающие одноногие твари…

— О, я не верю, — протянула Цинция.

Фил не обратил на нее внимания.

— Мы не видели и следа людей, ни домов, ни телефонных столбов — ничего.

Я думаю, мы вымерли задолго до того. В общем, они дали нам некоторое время, чтобы посмотреть на это. Не выходя из нашей машины, разумеется, потому что, как они сказали, атмосфера отравлена. Солнце стало постепенно разбухать.

Мы заволновались, да, Изи? А что, если они просчитались? Такие путешествия — дело новое… Солнце становилось все больше и больше, а потом этакая штука вроде руки вытянулась у него слева — большая огненная рука, тянущаяся через пространство, все ближе и ближе. Мы смотрели сквозь закопченные стеклышки, как во время затмения. Нам дали две минуты, и мы уже почувствовали жару. А потом мы прыгнули на пару лет вперед. Солнце опять было шаром, только маленьким, такое маленькое белое солнце вместо привычного большого желтого. А Земля обуглилась.

— Один пепел, — с чувством произнесла Изабель.

— Как Детройт после столкновения профсоюзов с Фордом, — сказал Фил, — только хуже, гораздо хуже. Расплавились целые горы, испарились океаны. Все превратилось в пепел. — Он содрогнулся и взял у Майка сигарету.

Изабель плакала.

— Те, с одной ногой, — сказала Изабель, — они же все сгорели. — Она всхлипнула.

Стэн стал ее успокаивать.

— Интересно, все видят разные картины? Замерзание. Или этот океан. Или взрыв Солнца.

— Я убежден, что каждый из нас по-настоящему пережил конец света в далеком будущем, — сказал Ник. Он чувствовал; что должен как-то восстановить свое положение. Так хорошо было до прихода остальных! — Конец света не обязательно один, и они посылают нас смотреть разные катастрофы. Я ни на миг не усомнился, что вижу подлинные события.

— Надо и нам съездить, — сказала Раби Майку. — Давай позвоним им в понедельник и договоримся.

— В понедельник похороны президента, — указал Том. — Агентство будет закрыто.

— Убийцу еще не поймали? — спросила Фрэн.

— В четырехчасовом выпуске об этом ничего не говорили, — сказал Стэн. — Думаю, что он сумеет скрыться, как и предыдущий.

— Понять не могу, почему люди хотят стать президентами, — произнес Фил.

Майк поставил музыку. Ник танцевал с Паулой. Эдди танцевал с Цинцией.

Генри дремал. Дэйв, муж Паулы, был не в себе из-за недавнего проигрыша и попросил Изабель посидеть с ним. Том танцевал с Гарриет, хотя они были женаты. Она только вышла из больницы после трансплантации, и он был к ней чрезвычайно внимателен. Майк танцевал с Фрэн. Фил танцевал с Джейн. Стэн танцевал с Марсией. Раби вклинилась между Эдди и Цинцией. Потом Том танцевал с Джейн, а Фил — с Паулой. Проснулась и вышла младшая девочка Майка и Раби. Майк снова уложил ее спать. Издалека донесся приглушенный взрыв. Ник снова танцевал с Паулой, но, не желая наскучить ей до вторника, извинился и отошел к Дэйву. Раби спросила Майка:

— Ты позвонишь агенту после похорон?

Майк согласился, но Том сказал, что кто-нибудь застрелит нового президента и будут снова похороны. Эти похороны уменьшают общий национальный продукт, заметил Стэн, потому что постоянно все закрыто.

Цинция растолкала Генри и потребовала, чтобы он свозил ее посмотреть конец света. Генри был смущен. Его фабрику взорвали во время мирной демонстрации, и он оказался в тяжелом финансовом положении.

— Луи и Жанет тоже должны были прийти, — сказала Раби Пауле, — но вернулся их младший сын из Техаса с новой формой холеры.

Фил сказал:

— А одна пара видела, как разлетелась Луна. Она слишком близко подошла к Земле и разорвалась на куски. Один кусок чуть не разбил их машину.

— Мне бы это не понравилось, — сказала Марсиа.

— У нас было чудесное путешествие, — сказала Джейн. — Никаких ужасов. Просто большое красное солнце, прилив и краб, ползущий по берегу. Мы оба были глубоко тронуты.

— Наука буквально творит чудеса в наши дни, — сказала Фрэн.

Майк и Раби решили съездить на конец света сразу после похорон, Цинция слишком много выпила и нехорошо себя почувствовала. Фил, Том и Дэйв обсуждали состояние рынка. Гарриет рассказывала Нику о своей операции.

Изабель флиртовала с Майком. В полночь кто-то включил радио. Еще раз напомнили о необходимости кипятить воду в пораженных штатах. Вдова президента посетила вдову предыдущего президента, чтобы обсудить детали похорон. Затем передали интервью с управляющим компанией путешествий во времени. «Дела идут превосходно, — сказал тот. — Наше предприятие даст толчок развитию всей национальной индустрии. Естественно, что зрелища типа конца света пользуются колоссальной популярностью в такие времена, как наши». Корреспондент спросил: «Что вы имеете в виду — „такие времена, как наши“?» Но когда тот стал отвечать, его прервали рекламой. Майк выключил радио. Ник обнаружил, что чувствует себя чрезвычайно подавленным. Он решил, что это оттого, что многие его приятели совершили поездку, а они с Джейн думали, что будут единственными. Он сидел рядом с Марсией и пытался описать ей, как полз краб, но Марсиа только хихикала. Ник и Джейн ушли совсем рано и сразу легли спать, не занимаясь любовью. На следующее утро из-за забастовки не доставили воскресных газет, а по радио передали, что уничтожить мутантных амеб оказалось труднее, чем предполагалось ранее. Они распространились в соседние озера, и всем в этом районе надо кипятить воду. Ник и Джейн обсудили планы на следующий отпуск.

— А не съездить ли нам снова посмотреть конец света? — предложила Джейн, и Ник долго смеялся.

 

СУШМА ДЖОШИ

Конец света

Неизбежный конец света предсказывают постоянно. И люди больше не обращают внимания на эти пророчества, как на крики небезызвестного мальчика «Волк! Волк!», что однажды может привести к большому несчастью. В нижеследующем произведении мы наблюдаем подобный эффект на примере нескольких человек, узнавших об угрозе апокалипсиса.

Сушма Джоши — писатель и издатель из Непала. Время от времени она выступает в качестве кинорежиссера. Сушма Джоши являлась соредактором антологии рассказов непальских авторов «Новый Непал, новые голоса» («New Nepal, New Voices», 2008), а также выпустила подборку собственных журнальных эссе о современном искусстве Непала «Вопросы искусства» («Art Matters», 2008). Данный рассказ, изначально опубликованный в Интернете в 2002 году, послужил основой первого сборника писательницы «Конец света» («End of the World», 2008).

Однажды все заговорили об этом. Это даже напечатали в газетах. Великий и умудренный садху пророчил страшный пожар, стихийное бедствие таких масштабов, что больше половины населения Земли будет уничтожено. Дил как раз шел на работу — он был каменщиком — и остановился на минутку послушать человека, громогласно вещающего о достоинствах гомеопатического способа лечения импотенции. И тут он краем глаза заметил длинные вереницы коз, тянувшиеся к пятачку зелени.

— Что происходит? — спросил он.

И ему ответили:

— Все покупают мясо, чтобы хотя бы перед смертью в последний раз хорошенько поужинать.

Последовав сему мудрому примеру подготовки к концу света, Дил зашел в магазин и купил килограмм козлятины. По пути домой он остановился у лавки Гопала Бхакты, и все увидели у него в руках пропитавшийся кровью сверток.

— Что, важное событие, дай? Празднуешь в этом году дашайн загодя? — шутили покупатели.

И он рассказал им, как раскупают коз и как процветает бизнес мясников Тудикхела. Мужчины, вдохновленные возможностью отпраздновать что-то, все как один решили купить вдоволь мяса для последней трапезы.

Сануканча, владелец молочной лавки ниже по улице, заявил, что вся его семья в составе ста шестнадцати человек планирует в этот день сидеть дома, чтобы быть вместе, когда на следующее утро поднимутся семь солнц и сожгут землю. Бикаш, превратившийся из авара-бездельника в серьезного молодого учителя, с тех пор как получил работу в «Английской школе Диснея», поведал, что так много детей просило освободить их от занятий в этот день, что школам de facto пришлось объявить его днем общенациональных каникул. Гопал Бхакта сообщил, что его сестра, работающая в аэропорту, сказала ему, будто все места на рейсы Королевских непальских авиалиний раскуплены людьми, надеющимися избежать дня уничтожения.

Вечером Дил вернулся домой с килограммом мяса, завернутого в листья салового дерева, и молча протянул его Канчи.

— Мясо! В доме ни крупицы риса, ни капли масла, ни щепотки куркумы! А ты являешься с мясом! Да мы неделю могли бы питаться на эти деньги! — возмутилась Канчи.

— Заткнись, дура, и ешь, — ответил Дил. — Завтра ты, быть может, умрешь, так что наслаждайся этим мясом, пока оно есть и ты жива.

— И как мне его приготовить? Жаром собственного тела? — фыркнула Канчи — керосина у них тоже не было.

Дил лег на кровать, даже не стряхнув с себя серо-красной пыли от цемента и свежеобожженных кирпичей, запорошившей его с головы до ног за день работы на стройке. Он растянулся и уставился в потолок — такая уж была у него привычка. Не дождавшись от мужа ответа, Канчи спросила:

— А что за повод-то?

Посозерцав какое-то время водные потеки на деревянных стропилах, Дил объявил:

— Конец света.

Вот так она узнала о том, что огромная звезда с длиннющим хвостом собирается врезаться в Юпитер и заодно разбить Землю на мелкие кусочки. На этот раз это точно правда — вон даже по телевизору сообщили. Это уже не просто слухи. Говорили также, хотя ни радио, ни телевидение этого не подтвердили, что несколько — по одним сведениям, семь, по другим — тридцать две тысячи — солнц взойдут после катастрофы.

Канчи как раз намеревалась пойти взять немного риса у Гопала Бхакты, лавочника, который хорошо ее знал и отпускал провизию в долг, когда появился ее сын — с полиэтиленовым пакетом апельсинов.

— Апельсины! — замахнулась на него женщина, но мальчишка ловко увернулся. — Вы сумасшедшие — что отец, что сынок. В доме нет риса, а ты покупаешь апельсины! Совсем мозгов лишились!

Но отец ничего не сказал, и сын ничего не сказал, а поскольку бесполезно кричать на людей, которые ничего не говорят, Канчи удалилась, проклиная их глупость.

— Пускай мир и впрямь катится к черту! По крайней мере, мне больше не придется кормить таких идиотов!

Так что вечером они ели мясо: большие куски, полуобугленные-полусырые, — те, которыми занимались дети, и отлично прожаренные — те, которые Канчи насадила на длинные палочки и готовила над горячими углями. Причем Канчи, справедливо решив, что конец света наступает не так уж часто, сбегала на соседское поле и сорвала несколько зеленых перцев чили и кориандр, чтобы приправить козлятину.

А потом они разделили апельсины, по одному каждому. Плоды были крупные, кожура сходила легко, и аромат наполнил всю комнату. Внутри они оказались спелые, сочные, и вкус их совсем не походил на вкус тех сухих и кислых апельсинов, что растут в деревнях. После еды Дил сказал:

— И позаботься о том, чтобы дети завтра никуда не уходили из дому, а сама — как знаешь.

Позже Канчи совершенно забыла о досаде — когда на улицу вышли соседи со своим барабаном мадал и тремя приехавшими из деревни гостями. Они пели песни, такие знакомые и одновременно кажущиеся такими странными в наши дни: песни о севе риса и косьбе трав в лесу, песни о жизни, незнакомой детям и такой же далекой, как истории, которые они слышат от жрецов, когда те читают им священные тексты из пуран. Затем ее сын поднялся и стал танцевать, все они веселились, а потом домовладелица высунула из-за двери голову и возмутилась:

— Что тут за гвалт? Что происходит? Шум как при конце света!

В знаменательный день Канчи оделась очень тщательно. Поверх обычного хлопкового сари она повязала пушистую светло-голубую кашемировую шаль, которую Дженнифер привезла из Америки. Дженнифер, испытывавшая давнее мрачное и бесконечно глубокое отвращение к Непалу, служила в каком-то департаменте развития, где убеждала женщин делать прививки и хранить деньги в банках. Она частенько говаривала Канчи, что непальцы не способны понять, что для них лучше. Она бы гордилась, увидев, что Канчи воспользовалась голубой шалью в столь важный день.

Канчи работала на Дженнифер, когда та бывала в городе. Она готовила ей рис и овощи без всяких специй и резала гигантские огненно-красные перцы, которые Дженнифер любила есть сырыми, стоя перед телевизором в своих ярких обтягивающих нарядах и исполняя свои странные танцы. «Джейн Фонда, Джейн Фонда!» — вопила она Канчи, скача этаким безумным зеленющим кузнечиком вверх-вниз и жуя огромные перцы. Она не была слишком щедра на подарки, но каждую зиму вручала Канчи какую-нибудь одежду.

— Зачем тебе шаль в такую жарищу? — спросила Миттху, старая кухарка Шармасов, в чей дом Канчи ходила каждое утро стирать, пополняя тем самым свой нестабильный доход.

— А ты разве не слыхала? — ответила Канчи. — Все только об этом и говорят. Сегодня конец света. Великий садху предсказал. Муж не рядом со мной, дети не рядом, так, по крайней мере, со мной моя шаль.

— Какая чушь! — фыркнула Миттху; религиозная женщина, она скептически относилась к людям и событиям, о которых не слышала.

— Нет, ну а вдруг конец все-таки наступит? — настаивала Канчи.

На это Миттху твердо отрезала:

— Не наступит.

— Давай съедим рис сейчас, диди, — встревоженно предложила Канчи, когда небо потемнело, суля мелкий дождик. По подсчетам, конец света должен был наступить ровно в одиннадцать, и Канчи намеревалась встретить его на сытый желудок. — А то потом совсем кишки сведет.

— Это для твоего тела или для твоей души? — язвительно поинтересовалась Миттху, накладывая рис на тарелку Канчи. Язычок у нее всегда был ядовитый.

— Что душа, она улетит, как мелкая пташка. Улетит, проголодавшись, и добудет себе пищу в чужих домах. Пустой живот — вот что меня убивает.

— А твоя шаль согреет тебя на небесах или в аду? — Миттху посыпала рис щепоткой пряной томатной приправы.

— Шаль мне ни к чему ни в раю, ни в аду. Она на тот случай, если я выживу, а все остальные — нет и на земле не останется никого, кроме меня. Вот тогда-то у меня хотя бы найдется шаль, которая согреет меня.

Миттху, хотя она никогда бы не признала этого, высоко оценила замечательную предусмотрительность и здравый смысл подруги.

— Хм… — только и хмыкнула она, кинув взгляд на солнце, вполне ясное с виду, размышляя при этом, не стоит ли тоже сбегать за шалью, просто на всякий случай, но решила, что гордость превыше всего.

Раскат грома прокатился по чистому голубому небу, и Канчи в панике вскочила.

— Ну я и идиотка, нервы ни к черту, — выругала она себя.

— Ешь, Канчи. — Миттху постучала черпаком о горшок, раздосадованная собственным испугом.

— Утром я видела Шанту Баджай, несущуюся в свою контору. Она сказала, что явится на рабочее место, даже если никто больше не придет в офис, и, коли суждено, умрет в своем кресле.

— Так с чего бы вдруг случиться концу света? — полюбопытствовала Миттху.

Она не верила, что это произойдет. И в то же время ей было интересно.

— Это все из-за Гириджи, — объяснила Канчи. — Все началось, когда он стал премьер-министром и принялся что ни день шастать в Америку. Я слышала, он ослаб, грохнулся в обморок и американский король дал ему денег на лекарства. Вот он вернулся, и все прахом пошло. Может, король Америки дал ему денег и Гириджа продал Непал, может, вот почему. И теперь, может, всё захватят коммунисты.

— Знаешь, Канчи, когда я жила в деревне, я чуть не стала коммунисткой. Звучит-то как хорошо — всем жить вместе, работать вместе, и не будет различий между большими и малыми. Мы бы убили всех богатеев, и наступил бы мир.

— А как же насчет еды? — спросила Канчи. — Тебе бы пришлось есть вместе со всеми, из одной общей тарелки. Как бы это тебе понравилось, тебе, бахуни? Тебе, которая отказывается от пищи, если предполагает, что кто-либо взглянул на нее?

Миттху, привередливый брахман, не допускавшая в кухню тех, кого подозревала в употреблении говядины, поняла, что не учла этого момента.

— И они заставили бы тебя работать, пока ты не упадешь замертво, — продолжала Канчи. — И не говори, что я не размышляла над этим. Мне нравится жизнь, когда хотя бы сын рядом со мной по ночам. Но я слыхала, коммунисты забирают твоих детей и заставляют их и тебя работать в разных местах. Они дают тебе работу, с которой тебе не справиться, и когда ты не выполняешь ее, они тебя убивают — банг! — одной пулей. Какой тогда смысл жить?

— Ну… — Миттху не хотелось так легко отказываться от своих симпатий. Кроме того, ее муж умер, когда ей было девять. Вдовство длиной в жизнь позволяло ей не беспокоиться о разлуке с несуществующими детьми. — Что ж, поживем — увидим, не так ли?

— Это как с концом света, — заявила Канчи, придирчиво озирая небо. — Я слышала, великого садху, предсказавшего гибель мира, схватили и бросили в темницу Хануман Дхока. Он кричал, что пускай его повесят, если конца света не будет. Потом кто-то посоветовал ему провести шанти-хом, и пламя поднялось так высоко, что садху обжегся, и его отвезли в больницу. Кто скажет, что может случиться?

Одиннадцать ноль-ноль. Мир сковывает напряженное молчание. Мир застывает в ожидании. И тут страшная какофония разбивает предполуденную тишину, надрывно мычат коровы, заунывно воют псы, и люди на рыночной площади кричат в один голос.

Но плоское серо-стальное небо по-прежнему висит над головами. Солнце светит ярко.

Общий вздох облегчения проносится над долиной Катманду, когда конец света подходит наконец к концу.

 

ДОМИНИК ГРИН

Атомная мина

Мир в любой момент может оказаться в опасности или на грани гибели в результате космической или человеческой катастрофы, и кто знает, сколько раз это уже происходило в прошлом и сколько раз произойдет в будущем.

Доминик Грин пока не опубликовал ни одной книги, однако несколько его романов можно найти на сайте http://homepage.ntlworid.com/himfylomax/

Начиная с 1996 года он пишет научно-фантастические рассказы, преимущественно для журнала «Interzone», а представленное ниже произведение в 2006 году вошло в шорт-лист престижной премии «Хьюго». Грин работал в области информационных технологий.

О себе автор рассказывает следующее: «Я рос на севере Англии до восьми лет и на юге Англии до восемнадцати. Это сделало меня культурно всеядным, способным наслаждаться как кровяной колбасой, так и заливным угрем. Я также окончил английскую частную школу и Кембриджский университет, что обеспечило мне карьеру безработного. Могу рекомендовать это всем, кто мечтает совместить удовольствие от стояния в очереди за пособием с трепетом от наличия долга в несколько тысяч фунтов. Как вы знаете, я пишу научную фантастику».

— Мистер, нам сюда.

Девочка потянула Мативи за рукав, и они свернули за угол. Улица, на которой они оказались, была изрыта воронками. Везде валялись мины величиной с ноготь и поражающей силой, достаточной для того, чтобы разнести их обоих на кусочки еще более скромных размеров. Эти мины могли ждать своего часа десятки лет.

Для восстановления разрушенных кварталов строительные компании, как правило, использовали неповоротливых трактороботов. Их модели постепенно совершенствовались — компания «Робоконго» уверенно лидировала среди экспортеров Центральной Африки. Однако белые и те из местных, что побогаче, держались подальше от этой части города — они предпочитали сидеть в центрах дистанционного управления роботами, которые строили дома для бедных. А тем предстояло жить в постоянном страхе: топнешь ногой посильнее — того и гляди, какая-нибудь мина, оставшаяся под фундаментом твоего дома, заявит о себе.

До этой улицы у трактороботов, видимо, пока не дошли руки: повсюду валялись обломки бетонных плит, битый кирпич и поржавевшие искореженные таблички, все еще уведомлявшие о том, что В ЗДАНИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВА ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН! СКЛАД ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ ЛАБОРАТОРИИ и даже что ПРАВИТЕЛЬСТВО ЗАНЯТО ДЕЛАМИ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВАЖНОСТИ, НЕ МЕШАТЬ!

— Идемте, мистер, — сказала Мативи его юная проводница. — Сейчас вы сами во всем убедитесь. А потом вы еще должны со мной расплатиться.

— Стой, где стоишь! — крикнул Мативи. — Не двигайся!

Он поспешно достал из кармана миноискатель фирмы «Noli Timere». Огромный опыт военных специалистов свидетельствовал о том, что этот прибор оказывался эффективен только в половине случаев, но половина все-таки лучше, чем ничего.

Сначала Мативи включил его на неполную мощность — ведь поблизости могли находиться ультрасовременные мины, которые реагировали на сигнал миноискателя. Датчик молчал. Мативи просканировал миноискателем участок вокруг себя — опять ничего. Тогда он добавил мощности и снова взглянул на датчик. Обнаружилась всего одна малая противопехотная авиамина на другом конце улицы.

— Эмили, видишь вон тот дом? — указал Мативи.

Девочка кивнула.

— Не ходи туда, там мина. Очень большая. Никогда туда не ходи, ты можешь погибнуть.

Эмили кивнула.

— И все равно она гораздо меньше той штуки, которая забрала Клода, — сказала она.

Мативи не стал спорить.

— Так ты говоришь, та штука все еще там?

— Она всегда там — с тех пор, как я себя помню. Все знают, что она там. И взрослые тоже знают. Когда был СПИД, они даже избавлялись от мертвых с ее помощью, чтобы больше никто не заразился. Некоторые были даже не до конца мертвые.

— Но ведь от трупов нельзя заразиться СПИДом, — удивился Мативи.

— Это вы так думаете, — возразила Эмили.

Мативи понял, что она имеет в виду. Пятнадцать лет назад Африка подверглась сильнейшим бомбовым ударам самыми разными видами оружия, в результате чего ВИЧ вполне мог мутировать настолько, чтобы теперь передаваться воздушно-капельным путем. Наука знает подобные примеры: в свое время так мутировала риккетсия геморрагической лихорадки. В результате внезапная вспышка заболевания за один день опустошила все банки крови Йоханнесбурга, а позднее привела к усилению расовой дискриминации в Европе и Америке.

Солнце упало за горизонт со скоростью ножа гильотины — в небесах щелкнул гигантский выключатель, и стало совсем темно. Мативи еще не привык жить на экваторе — в Квебеке и Патагонии, где он работал раньше, вечера были долгими. Экваториальная ночь не желала терять время на сумерки. Прибор ночного видения, как назло, остался в гостинице. Хорошо хоть, фонарик был с собой.

Мативи шел по улице следом за девочкой и чувствовал, как постепенно усиливается ветер. На душе становилось все тревожнее.

— Будьте осторожны, мистер, — повторяла девочка. — Идите строго за мной. А вот здесь лучше пригнуться — берегите голову.

Потом она заметила на руке у Мативи часы «Ролекс», купленные в Киншасе, и сказала:

— Советую вам оставить их здесь.

«Это еще зачем? Не удивлюсь, если, пока мы туда ходим, их стянет один из твоих расторопных дружков», — подумал Мативи, но спорить не стал — снял часы, положил их на камни, а потом, едва девочка отвернулась, незаметно поднял их и сунул в карман.

— Куда теперь? — спросил он.

— Туда. — Эмили махнула рукой в сторону проема в бетонной стене высокого полуразрушенного здания, насквозь продуваемого сильным ветром.

Стоп. Небольшая поправка. Мативи вдруг понял, что на самом деле ветер дует изнутри этого здания.

Девочка скрылась в проеме, над которым висела табличка: «Осторожно! Опасно для жизни!» Мативи последовал за ней. В помещении, где они оказались, когда-то были стеклянные потолки: сквозь разбитые грязные стекла сюда пробивался световой сигнал спутника, который находился на геостационарной орбите над Конго, обеспечивая безопасность и правопорядок в стране. На высоте тридцати пяти тысяч девятисот километров над головой Мативи пять тысяч камер непрерывно вели наблюдение за ним и пятью миллионами жителей Киншасы. Поначалу подобное нарушение права граждан на частную жизнь казалось ему возмутительным, но потом он понял, что вероятность того, что в данный момент камеры следят именно за тобой, весьма невелика, — в принципе можно убить пару тысяч человек, прежде чем какая-нибудь из камер застанет тебя на месте преступления.

— Нет, нам не туда, — сказала девочка. — Я покажу, куда дальше. Идите за мной.

Сначала Мативи подумал, что попал на небольшой блокпост, где могли поместиться разве что пулемет да пара коек личного состава, но, когда они прошли немного дальше и спустились по лестнице, он понял, что это не так: помещение оказалось просто гигантским, размером с заводской цех. Они смотрели на этот цех с наблюдательного мостика под самой крышей. Мативи никак не мог хотя бы приблизительно оценить высоту стен.

Ветер гудел здесь так сильно, что приходилось кричать. Мативи едва мог слышать голос Эмили:

— ТАКАЯ ШТУКА ТУТ НЕ ОДНА. ОНИ ВНУТРИ ВОН ТЕХ МАШИН. ИХ ЗАКАЗАЛО ПРАВИТЕЛЬСТВО. НО ДЕЛАЛИ ИХ ТОЧНО НЕ ТЕХНИКИ И НЕ ЭЛЕКТРИКИ — ТУТ НЕ ОБОШЛОСЬ БЕЗ КОЛДОВСТВА.

Между тем внешний вид машин ничем не выдавал их колдовской сущности. Неподвижные ряды механизмов напоминали строй гигантских, в два человеческих роста, пешек из ржавого металла. Нигде не было видно ни проводов, ни труб. Казалось, эти машины давным-давно стоят здесь без дела. Мативи, однако, понимал, что внешность этих штуковин обманчива: всякий раз при одном их виде он испытывал непреодолимое желание найти более безопасную работу.

— ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ЗАЧЕМ ОНИ ЗДЕСЬ? — спросил Мативи. Сам он знал ответ на этот вопрос слишком хорошо.

Девочка кивнула.

— В МАШИНАХ ЖИВУТ ДЕМОНЫ, — ответила она. — ЭТИ МАШИНЫ ИМ ВМЕСТО КЛЕТОК. ВОЕННЫЕ, КОТОРЫЕ ВСЕ ТУТ СТРОИЛИ, ПРЕДУПРЕЖДАЛИ ВСЕХ ВЛИЯТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ НАШЕГО ГОРОДА, ЧТО ТУТ ЖИВУТ ДЕМОНЫ. МОЕМУ ОТЦУ ОНИ ТОЖЕ СКАЗАЛИ. А ЕЩЕ ВОЕННЫЕ НЕ ВЕЛЕЛИ ВСКРЫВАТЬ ЭТИ МАШИНЫ. НО СО ВРЕМЕНЕМ ОНИ МОГУТ ПРОГНИТЬ, И ТОГДА ДЕМОНЫ ВЫБЕРУТСЯ НАРУЖУ. ПЕРВЫЕ ДВЕ МАШИНЫ ПОКА ЦЕЛЫ, МЫ ДУМАЛИ, ЧТО И ТРЕТЬЯ ТОЖЕ В ПОРЯДКЕ, А ОНА ВДРУГ КАК СХВАТИТ КЛОДА! ТАК ЧТО БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ.

— ЧТО ПРОИЗОШЛО С КЛОДОМ? КАК ОНА ЕГО СХВАТИЛА? — спросил Мативи.

Третья машина внешне ничем не отличалась от остальных, на стене возле нее не было видно никаких повреждений. Единственная деталь, которая привлекла его внимание, — почти полное отсутствие пыли на полу вокруг машины.

— ОНА ЗАБРАЛА КЛОДА. ОН ВДРУГ СТАЛ СОВСЕМ МАЛЕНЬКИМ, И ОНА ЗАСОСАЛА ЕГО, — пояснила девочка.

— ВСЕ ЭТИ МАШИНЫ, — Мативи с трудом формулировал вопросы на ломаном лингала,— ПОЧЕМУ НА НИХ ВСЕ ЭТИ… ВСЯКИЕ ПРЕДМЕТЫ?

В свете фонарика было видно, что круглые головки пешек украшены сюрреалистическими прическами из примагнитившихся предметов — гаечных ключей, кусков проволоки, дверных ручек. Мативи ужаснулся, разглядев в шевелюре одной такой пешки осколочную гранату. Железных предметов в этих прическах было, безусловно, больше, чем всего остального, однако он заметил и какие-то штуки из алюминия, и даже куски дерева и штукатурки.

«Значит, это не просто магнитное поле».

Мативи достал из кармана поддельный «Ролекс», махнул им в сторону машин и сразу почувствовал сильное притяжение. Притягивались не только часы, но и рукав рубашки, и даже сама рука.

До него вдруг дошло, что ветер тоже дует в направлении машин. Ветер словно толкал Мативи в спину, дул даже сверху, из проломов в стеклянной крыше. Казалось, в обратном направлении воздух вообще не мог двигаться.

Наблюдавшая за манипуляциями Мативи с часами девочка укоризненно вздохнула:

— Не надо было вам этого делать. Теперь ваши часы не будут правильно показывать время.

— С Клодом было точно так же? Он примагнитился к машине?

— Нет. Все машины притягивают предметы, но только те, в которых живут демоны, засасывают людей целиком, так что и мокрого места не остается.

— Засасывают людей целиком?

— Людей, предметы — да все что угодно.

— А камни? — Мативи поднял с полу небольшой обломок плиты.

— И камни. Но лучше в них ничем не кидать. НЕТ!

Мативи все-таки запустил камнем в машину. Девочка в ужасе замерла. Они увидели, как камень, долетев до второй машины, изменил траекторию, словно его потянули за невидимую веревку, и вдруг превратился в облако пыли и исчез.

Непослушание Мативи вывело девочку из себя.

— Зачем вы это сделали?! Военные сказали, что нельзя ничем бросать в испорченные машины. Они сказали, от этого демоны становятся сильнее.

— Они абсолютно правы, — кивнул Мативи. — Так оно и есть. Только, знаешь, один камень вряд ли сделает демонов намного сильнее. Вот если люди в течение некоторого времени будут постоянно кидать в эти машины всякие предметы, не обладающие собственным электромагнитным полем…

— Я не знаю, что такое «электромагнитное поле».

— Да и не важно. Важно, что в результате мы все можем умереть от этих штук. Я понятно объясняю?

Девочка кивнула.

— Нам не стоит тут долго оставаться. Те, кто проводил здесь много времени, обычно заболевали. Демоны их чем-то заражали.

Мативи не удивился.

— У них, наверное, выпадали волосы, кожа становилась очень бледной, они начинали задыхаться, так?

— Ну да, — невозмутимо ответила девочка. — Проявлялись все типичные симптомы радиационной алопеции и гибели стволовых клеток.

«С ума можно сойти! А впрочем, чему тут удивляться, если эта бедняжка пережила ядерную войну. Уж она-то точно вдоволь повидала жертв радиации. Наверняка учила буквы по надписям на плакатах Красного Креста», — подумал Мативи.

— ЭТИ ДЕМОНЫ ВООБЩЕ ПОХОЖИ НА ТЕХ, ЧТО В ЯДЕРНЫХ БОМБАХ. ОНИ, КОНЕЧНО, НЕМНОГО ОТЛИЧАЮТСЯ, ПОТОМУ ЧТО ЖИВУТ В ДРУГОМ ОРУЖИИ. НО У НИХ ПРАВДА МНОГО ОБЩЕГО.

Девочка кивнула.

— И ВСЕ-ТАКИ ЭТО НЕ ЯДЕРНЫЕ БОМБЫ. ТУТ КОЕ-ЧТО ПОИНТЕРЕСНЕЕ, — сказала она. — ТАК ЧТО ПРИДЕТСЯ ВАМ ЗАПЛАТИТЬ МНЕ ВДВОЕ БОЛЬШЕ.

Мативи не стал спорить:

— ВДВОЕ ТАК ВДВОЕ.

Он достал из кошелька пачку облигаций ООН.

«В конце концов, торг тут неуместен. Завтра мир может погибнуть, кому тогда будут нужны эти бумажки?»

— Говорю же тебе, там их около сорока. Да, я сам видел. Пять рядов, по восемь штук в каждом ряду… Нет, я не в отеле, не хотел звонить тебе оттуда — там наверняка прослушивают. Нельзя, чтобы знал кто-нибудь еще… Потому что, если туда хоть кто-нибудь, да кто угодно, зайдет, может произойти непоправимое — и тогда мы все погибнем. Когда я говорю «мы», я имею в виду все человечество. А когда я говорю «погибнем», я имею в виду «погибнем наверняка», а не «можем погибнуть»… Вот именно — объявляю тревогу… Да, оружие массового поражения… Нет, понятия не имею, что теперь делать… Я могу только попросить тебя дать сигнал тревоги и сделать все, что от тебя зависит, если ты хочешь оставить эту планету своим детям в относительной целости и сохранности… Да, я знаю, но в конце концов они наверняка поймут и простят тебя. С подростками всегда нелегко. Впрочем, ты и сам хорош — после твоей интрижки с их тетей я бы на их месте тоже вряд ли захотел с тобой общаться… Нет, не надо посылать сюда следственную группу. Нужны военные. Лучше даже спецподразделения. И раздобудь им разрешение стрелять на поражение. А то знаю я тебя, опять пришлешь каких-нибудь новичков-миротворцев из Лихтенштейна на белом бронетранспортере. И не забудь сразу же сообщить обо всем в МАГАТЭ. Луи, ты меня понял? Я не шучу… Договорились, встретимся завтра на месте.

Мативи положил трубку. Руки его дрожали. Странные, однако, времена — на ледовом шельфе Антарктики постоянно открыты сотни веб-сайтов, а тут, в городе с пятимиллионным населением, приходится тратить почти пять часов на поиски цифрового телефона. Впрочем, стоит отметить, что всего пятнадцать лет назад это был город с десятимиллионным населением.

Мативи даже не надеялся найти здесь телефонную линию формата связи, совместимого с его криптографическим программным обеспечением. Немногие уцелевшие линии цифровых коммуникаций наверняка хорошо контролировались, — возможно, даже в тот таксофон, которым он только что пользовался, был вмонтирован какой-нибудь допотопный транзисторный микрофон, передающий сигнал на сервер полицейского управления. Но даже если это и впрямь так, по крайней мере, информирована будет только полиция. А вот если бы он воспользовался аварийным каналом аналоговой связи, к утру о его телефонном разговоре знали бы все домохозяйки города.

Мативи покинул таксофонную будку, подошел к пьяному оператору телефонной станции и расплатился. На столе перед пьянчужкой лежал автомат. Мативи опасался, что на улице его уже будет ждать полицейская машина (разумеется, без опознавательных знаков, но нынче машины здесь могли позволить себе только представители государственных служб), и заранее прикидывал, как отделаться от слежки. Однако улица оказалась пуста.

Солнце выпрыгнуло из-за горизонта с энергичной непосредственностью чертика из коробочки. От телефонной станции Мативи направился через сектор нулевого допуска прямо к своему отелю, который некогда носил гордое название «Хилтон». Там он поднялся в номер и, не раздеваясь, рухнул в постель.

Утром Мативи вышел из номера и направился в единственный функционирующий душ. В коридоре он увидел человека с пистолетом.

Мативи, в общем-то, не испугался ни того ни другого: пистолет был довоенной модели и его явно не чистили с тех пор, как закончилась война, а человек, дрожащий всем телом, как эпилептик в разгар припадка, был хорошо знаком Мативи — глава семейства, отец троих малолетних детей, увлеченный коллекционер моделей поездов и железных дорог.

В сложившейся ситуации, впрочем, вряд ли стоило сомневаться в боеспособности пистолета, ведь его дуло было направлено на Мативи.

— Прости, Чет, я не могу позволить сделать это.

Тут Мативи заметил, что пистолет снят с предохранителя.

— Сделать что? — спросил Мативи.

— Ты не можешь так со мной поступить. Это несправедливо.

— Прости, Жан. Я тебя не понимаю. Может, объяснишь, что происходит?

Жан-Батист Нгойи, ничем особо не выдающийся сотрудник Временной Администрации ООН на территории бывшей Народной Демократической Республики Конго, пришел убить Мативи, предварительно зачем-то облачившись в парадную форму с громоздким голубым логотипом «ВАООННДЕРКОНГО» на нагрудном кармане.

— Я не позволю тебе забрать их. — Нгойи чуть не плакал.

— Забрать что? О чем ты?

— Сам знаешь. Все знают. Мы слышали твой разговор со штабом.

Мативи прошиб холодный пот. «Нет, только не это. Черт возьми, нет». Он прислонился спиной к стене, остатки штукатурки на которой образовывали странный постмодернистский орнамент.

— Жан, ты меня, конечно, прости, но если даже ты информирован, надо полагать, все обладатели здравого ума и электронной почты в этом городе тоже в курсе. — Мативи испытующе посмотрел на Нгойи. — Значит, в том таксофоне был «жучок»?

— Нет, просто оператор той станции — сводный брат начальника личной охраны президента Лиссубы. После всеобщей амнистии многие из людей Лиссубы пошли служить в полицию.

— И что теперь, черт возьми? Что они собираются делать?

— Они все время говорят, что «для разрешения возникшей проблемы в срочном порядке принимаются все необходимые меры». А еще выписан ордер на твой арест — «для обеспечения твоей безопасности». Вот только они никак не могли выяснить, в каком ты отеле. Мне позвонили, чтобы выяснить, не знаю ли я, где тебя искать.

Мативи принялся ходить по коридору туда-сюда, пытаясь сосредоточиться.

— Все ясно. О боже, но ты же не сказал им, где меня искать? Значит, ты на самом деле не то чтобы уж очень хочешь меня убить?

Мативи пытался таким образом смягчить Нгойи. Но пистолет по-прежнему неумолимо смотрел в грудь Мативи — и даже вроде бы стал меньше трястись. В конце концов, попытаться все равно стоило.

— Это значит только то, что я не могу позволить, чтобы они и впрямь арестовали тебя «для обеспечения твоей безопасности». Хотя, возможно, они правы: убийство инспектора ООН по вооружениям в конце концов неминуемо навлечет подозрения на тех, кто больше всего наживался на этой дряни.

— Насколько я понимаю, представители местных властей непосредственно участвовали в установке контейнеров. Но ведь даже если так, они должны знать, что на все военные преступления распространяется амнистия…

Нгойи покачал головой:

— Амнистия не распространяется на преступления, совершенные после войны.

— Как это — после? — удивился Мативи.

— Они использовали эти машины как орудие казни, — ответил Нгойи. — Очень удобно: ни тел, ни улик, ни следов. И вообще, от этих машин сплошная польза. Местные жители их так боятся, что, если пригрозить им расправой при помощи такой штуки, они согласятся сделать что угодно. Они всерьез верят, что в машинах живут демоны…

— В общем-то, они недалеки от истины, — пробормотал Мативи.

— …а еще машинами пользовались похоронные бюро, особенно для массовых погребений. Во время эпидемий сотни трупов было просто некуда больше деть — иначе они так и лежали бы на улицах. Кроме того, в эти контейнеры постоянно сбрасывают бытовые отходы: пять грузовиков еженедельно подъезжают к зданию и вываливают мусор через проломы в стеклянной крыше. Да и наши грузовики…

— Ваши?

— Ну да, грузовики, обслуживающие офис ООН, тоже вывозят мусор туда. Обычно три раза в неделю, иногда четыре или пять. — Нгойи поймал на себе осуждающий взгляд Мативи. — Ах, ну да, конечно, ООН выдает нам дозиметры, и распылители бактериальной пены, которая фиксирует радиоактивный осадок, и приборы для нейтрализации этого осадка, которые поглощают его и помещают в емкости из свинцового стекла…

— Которые, в свою очередь, должны передаваться сотрудникам МАГАТЭ для последующего захоронения в Дьявольской Штольне, на юге Пустынных Равнин в Антарктиде, — закончил за него Мативи. — Но ты ведь не считаешь нужным выполнять инструкции? Зачем тебе это, если есть куда более легкий способ решения проблемы?

— ООН дает нам не более пяти миллионов в год, — пожаловался Нгойи. — По малопонятным законам африканской экономики до нас обычно доходит не более полумиллиона. А ты хоть представляешь, сколько стоит доставка одного килограмма радиоактивных отходов в Антарктиду?

— Это не мои проблемы, этим должен заниматься ты, — настойчиво произнес Мативи, не сводя взгляда с дула пистолета. Впрочем, теперь ему уже было не страшно.

— Но ведь буквально пару дней назад, помнишь, мы с тобой заходили в бар «Би Долл», речь тогда зашла об астрофизике, и ты сказал мне, что ни один объект, попавший за горизонт событий черной дыры, не может вернуться обратно. — Нгойи выглядел очень расстроенным. — Ты же говорил, что готов в этом поклясться.

— Так оно и есть, — сказал Мативи. — Именно так, только так, и никак иначе.

— Но тогда, значит, все в порядке. — Тут лицо Нгойи осветила почти безумная радость. — Никаких проблем нет. Почему бы нам в таком случае и не сбрасывать туда отходы?

— Каждый из этих контейнеров способен удерживать внутри себя магнитно заряженный объект, превосходящий по весу десять линейных кораблей, — объяснил Мативи. — Поэтому контейнеры стоят на армированном бетоне. Поэтому они обшиты намагниченным металлом, который притягивает к себе железные предметы. А как ты думаешь, что произойдет, если масса незаряженного вещества внутри этих контейнеров возрастет? Ведь, как я уже говорил, ни один объект, попавший за горизонт событий черной дыры, не может вернуться обратно. Ни один. Никогда. Ни я, ни ты, ни Макемба, ни Кимбарета, ни малышка Лоран.

Нгойи помрачнел. Впрочем, как оказалось, у него был еще один аргумент в собственную защиту.

— Но мы сбрасываем туда совсем немного — всего несколько сотен килограммов в неделю. Это гораздо меньше, чем бытовые отходы.

— А, ну тогда и правда все нормально. Тебе не в чем себя упрекнуть — лично ты не будешь виноват в том, что наша планета провалится в черную дыру, в этом будет виноват кто-то другой.

— Имей в виду, туда еще сливают сточные воды, — продолжал Нгойи. — Каждый день в контейнеры поступают тысячи литров жидкости.

Мативи чуть не сел:

— Сточные воды?!

— Ну да. Туда временно направлен весь сток городской канализации. Правда, крайние трубы все время приходится заменять, потому что машины их постоянно засасывают. — Нгойи пожал плечами. — Сам понимаешь, если не сливать в эти штуки дерьмо пяти миллионов жителей города, все эти пять миллионов вскоре останутся без питьевой воды.

— Жан-Батист, вы должны это прекратить. Немедленно. Вы сами не знаете, что делаете.

Дуло пистолета все еще смотрело в грудь Мативи. На какой-то миг оно перестало раскачиваться и впилось ему прямо в солнечное сплетение.

— Я точно знаю, что делаю. Я пытаюсь прокормить свою жену и детей.

Палец на мгновение замер на курке, преодолевая сопротивление спусковой пружины. Мативи закрыл глаза.

В пистолете что-то щелкнуло, но выстрела не последовало.

Нгойи растерянно уставился на ставшее бесполезным оружие.

— Предупреждаю, я был капитаном команды по карате в своем университете, — солгал Мативи.

— Знаешь, на твоем месте я бы здесь не задерживался, — посоветовал Нгойи. — Когда я добирался сюда, мне показалось, за мной ехал инспектор муниципальной канализационной службы. На крыше его машины установлен реактивный гранатомет.

На серых асфальтовых волнах разбитого шоссе машина то взлетала, то падала — подвеска старенького «хёндая» проходила серьезное испытание на прочность, днище автомобиля то и дело ударялось о поверхность дороги.

— Где тебя лучше высадить? — спросил Мативи своего попутчика.

Машина мягко затормозила у края огромной воронки на месте железнодорожного переезда, который во время войны подвергся сильнейшим бомбардировкам. Тракторо-боты вели здесь ремонтные работы, при этом управлявшие ими операторы не обращали никакого внимания на проезжающие мимо автомобили, каждый из которых весил в десять раз меньше любого тракторобота-сапера. На этом участке дороги почему-то не горели фонари, так что видно было только, как в темноте над ухабами прыгают, будто дискотечные прожекторы, фары встречных машин. А трак-тороботам для работы свет был не нужен.

— Высади меня у стадиона. Оттуда ходит автобус прямо до Нджили.

— Ты там живешь? Это же вроде далеко от города.

— Видишь ли, у нас тут не такая зарплата, как в Женеве, — огрызнулся Нгойи, глядя на дорогу перед собой, и вдруг изменился в лице. — Останови машину! Тормози! Ну же!

— Что такое? — Мативи тоже смотрел на дорогу, но не видел ничего особенного.

— Впереди четыре машины тайной полиции!

И как только Мативи сам их не заметил! Четыре внедорожника казались алюминиевыми островами в полиуретановом море обычных африканских машин. Каждый из них стоил столько, сколько обычный житель Киншасы и за год не зарабатывал.

— Но дорогу они вроде не перекрыли, — заметил Мативи.

— Какая разница? Ты же в розыске!

— Это больше похоже на эскорт. Смотри, они сворачивают на Дьело-Бинза. Похоже, сопровождают вон тот огромный грузовик — на таких, кажется, обычно транспортируют баллистические ракеты к местам их дислокации в Малебо. — Мативи выглянул из окна. — Ну да, вон тот, за которым что-то тянется по дороге…

Он съехал на обочину, чтобы срезать путь к шоссе на Дьело-Бинза. В этих краях езда по бездорожью мало чем отличалась от езды по шоссе. В Киншасе люди предпочитали дороги только потому, что те проверялись саперами, и, следовательно, там было меньше шансов подорваться на мине.

Мативи и Нгойи не раз приходилось ездить по минным полям, но оба с облегчением вздохнули, когда под колесами машины снова оказалась дорога. Теперь внедорожники, за которыми они следовали, подобрались совсем близко — можно было даже рассмотреть людей из группы сопровождения: они выглядели сонными и постоянно зевали. Видимо, их подняли по тревоге. Кое-кто из них был в форме, остальные в футболках, у некоторых на поясе висело табельное оружие, другие держали в руках «акаэмы» времен войны.

Грузовик, который сопровождали внедорожники, занимал три полосы движения. За ним, как свадебный кортеж, тянулась вереница беспрерывно сигналящих машин. На самом деле водители напрасно истязали клаксоны, потому что, даже если бы этого грузовика не было, они вряд ли смогли бы ехать намного быстрее — воронки усеивали все шоссе.

— Глазам не верю. — Мативи выглядел крайне удрученным. — Неужели они всерьез надеялись незаметно от меня провезти по городу штуку весом миллион тонн?

Нгойи удивленно уставился на него:

— Ты что, всерьез думаешь, что в этом грузовике те машины?

Мативи кивнул:

— Да, там наверняка одна из них, один контейнер. Они везут его через весь город, потому что боятся, что у них его заберут… Интересно почему? — Тут он подмигнул Нгойи. — Не иначе, их попросили об этом представители канализационной службы.

Внезапно начался очередной неосвещенный участок дороги. Мативи даже фары включить не успел.

— Да что это такое?! Почему фонари не горят? — возмутился Мативи, и тут же им обоим пришлось зажмуриться, потому что темный участок закончился.

Наконец до Мативи дошло. На том участке не только не горели фонари — там не было света в домах, вообще не было электричества.

— Вот, значит, как.

— О чем ты?

— Они, похоже, едут к электростанции. Вам ведь, идиотам, хватило ума еще и подключить к этим штукам систему электроснабжения. Или я не прав?

Нгойи помедлил с ответом, но потом понял, что отрицать бесполезно, и кивнул:

— Мы начали изучать такое оборудование в конце войны. Но это был мирный проект. — Нгойи, похоже, все еще пытался оправдаться. — Мы собирались использовать эти машины в мирных целях. Один наш молодой коллега, очень умный парень, доктор наук, выпускник Калифорнийского университета, выдвинул гипотезу, что, если в горизонт событий черной дыры под определенным углом направить инфракрасный лазерный луч, он вернется в виде гамма-лучей. Мы попробовали использовать эти лучи для нагревания резервуара с ртутью. То есть сначала попытались нагревать ими воду, но при вспышке она испарялась, а земля вокруг резервуара превращалась в стекло. — Нгойи явно нервничал: он то и дело облизывал губы. — Сложнее всего было сконструировать систему турбин, работающих на ртутных парах. Многие мои коллеги отравились испарениями ртути и погибли.

Наконец Мативи догадался, откуда Нгойи столько знает обо всем этом.

— Неужели ты был одним из ученых, которые работали на правительство Лиссубы?

— Думаешь, в те времена физику позволили бы спокойно жить в Народной Демократической Республике и заниматься чем-то, кроме разработки новых вооружений? — Нгойи невесело рассмеялся. — Наивный! А потом, когда наступило мирное время, мы стали использовать эту технологию для подачи электроэнергии в дома пяти миллионов горожан.

— Та-а-ак… Но ведь ты же сам прекрасно знаешь, что законы термодинамики не знают исключений. На выходе всегда получается меньше, чем было на входе. Ты же должен понимать, что все это время энергия вырабатывалась за счет использования углового импульса вещества, содержащегося в контейнере. И я готов побиться об заклад, что эта субстанция произведена незаконно на том самом ускорителе в Лубумбе, в необходимости строительства которого президент Лиссуба сумел-таки в свое время убедить членов комиссии ООН. Он, помнится, говорил тогда, что это «оживит экономику Конго»…

Нгойи недовольно поморщился:

— На самом деле он тогда сказал, это «оптимизирует экономику Конго». Слово-то ведь какое: «оптимизирует».

Мативи кивнул:

— Но ведь тому ускорителю наверняка потребовались гигаватты энергии, чтобы сотворить такую штуку, — тысячи гигаватт из все той же городской системы энергоснабжения. Так что на самом деле вы сейчас используете энергию, которую пятнадцать лет назад кто-то украл у вашего же народа и запихал в те контейнеры. Сам подумай, стоит ли так делать? Жан-Батист, неужели ты, как ребенок, веришь, что заводные куклы ходят сами? Неужели до сих пор не понял, что их нужно заводить? Ту штуку тоже однажды завели, и пока часовой механизм этой мины замедленного действия отсчитывает время, но в конце концов она взорвется, и тогда весь мир превратится в огромную массу неупорядоченного вещества.

— Ты, наверное, прав, — вынужден был признать Нгойи. — У этого механизма, кажется, действительно заканчивается завод. С каждым годом он дает все меньше и меньше энергии.

Грузовик, за которым они ехали, внезапно с грохотом остановился, подняв огромное облако пыли, в котором с успехом могло бы укрыться небольшое стадо носорогов. Металлическая громадина перегородила дорогу, и три колонны машин, которые ехали за ней, тоже были вынуждены остановиться — все шоферы Конго в таких ситуациях, по-видимому, поступали одинаково: они одновременно жали на тормоз и на клаксон. Больше всех не повезло водителю, машина которого оказалась в опасной близости от гигантских гусениц грузовика, — их траки были величиной со средних размеров дом. Край гусеницы только слегка надел машину, но та лишилась крыши и превратилась в кабриолет. В воздухе летали хлопья краски. Машина, оказывается, была металлическая, какой-то древней афганской модели. Так что у водителя оставался шанс уцелеть. По крайней мере, Мативи на это надеялся.

Подоспевшие полицейские высыпали из патрульных машин и со всех сторон пробирались к грузовику. Они смотрели на него со страхом и удивлением. Некоторые при этом крестились.

Мативи поставил машину на ручной тормоз, вышел и тоже направился к грузовику. Кто-то окликнул его и велел остановиться, но Мативи не отреагировал.

Правая сторона внедорожника провалилась под асфальт. Торсионы его подвески из материала гораздо более прочного, чем сталь, каждый толщиной с бревно, покрылись трещинами, как прибрежные скалы. Было видно, как в кузове под тентом накренился груз.

Подойдя поближе, Мативи явственно расслышал легкий свист, доносящийся из отверстия в тенте.

Кое-кто из полицейских уже пытался заглянуть в кузов. Увидев это, Мативи замахал руками, как isangoma и закричал:

— Нет! Осторожно! Tres dangereux!

Один из полицейских оглянулся, посмотрел на Мативи как на полного идиота и решительно приблизился к кузову. Рукав его рубашки затрепетал и стал притягиваться к отверстию в тенте. Потом рука полицейского примагнитилась к тенту. Полицейский закричал, изо всех сил стараясь высвободить руку. Его товарищи от всей души веселились, наблюдая, как мастерски их коллега разыгрывает этого чокнутого иностранца.

А потом полицейский исчез.

Впрочем, исчез он не сразу. Мативи и стоявшие рядом полицейские слышали, как захрустели кости, потом рука скользнула под тент, словно платок в карман фокусника, потом туда же начали погружаться голова, туловище, ноги. Все увидели, как тело несчастного вдруг вспыхнуло багровым светом: от этого кожа, кости, сосуды — все то, что совсем недавно было живым организмом, — превратились в бурую массу, которая мгновенно исчезла под тентом. На тенте осталось только алое пятно, очертания которого отдаленно напоминали человеческую фигуру, — струйки крови, вопреки законам гравитации, со всех сторон устремились к черному отверстию, в котором только что пропал человек.

Пораженные происшедшим, полицейские повернулись и поглядели на Мативи, словно ждали от него объяснений, потом опять воззрились на внедорожник.

— Alors, chef, — один из них обратился к Мативи по-французски, — qu'est-ce qu'on fait maintenant?

— Эти штуки вышли из-под контроля, — с трудом выговорил Нгойи. В глазах его блестели слезы — бедолага с минуты на минуту ждал неизбежного апокалипсиса. — Все кончено, мы их больше не контролируем. И часть вины за это лежит на мне.

Мативи покачал головой:

— Сдаваться рано. На самом деле они еще не вышли из-под контроля. Пока не вышли. Например, мы все еще можем точно определить местоположение этой штуки, хотя бы путем скармливания ей еще пары-тройки полицейских. Контейнер, в который была помещена черная дыра, просто прогнил. Поэтому она стала засасывать материю извне.

— Нет, он не прогнил, — возразил Нгойи. — Он не мог прогнить — он отлит из сверхпрочного никелевого сплава.

Скорее всего, это один из тех контейнеров, в которых мы специально проделали отверстия, чтобы пропускать через них инфракрасное излучение. А с противоположной стороны в них должно быть второе отверстие — для выхода гамма-лучей.

Мативи все понял. Так вот почему демоны живут не во всех машинах.

Нгойи все еще с опаской смотрел на грузовик:

— А эта штука может перевернуться?

— Нет, не может. Едва она начинает крениться, как тут же сама восстанавливает равновесие. Наверное, как раз из-за этого грузовик так резко остановился. Ты же сам знаешь, мы имеем дело с небольшим объектом, обладающим огромной скоростью вращения и массой более тысячи тонн. Вряд ли можно всерьез говорить о гироскопической стабильности подобного объекта…

— КЕТЧВАЙО БРАЙАН МАТИВИ! ИМЕНЕМ МИРОТВОРЧЕСКИХ СИЛ ООН НА ТЕРРИТОРИИ КОНГО ВЫ АРЕСТОВАНЫ!

Мативи обернулся и увидел начальника полиции с мегафоном. Знаки отличия на форме представителя правопорядка были начищены до такого неимоверного блеска, что Мативи с трудом мог разглядеть, в каком чине тот находится.

Мативи вздохнул и начал переговоры:

— Послушайте, лейтенант…

— Я не лейтенант, я майор, — поправил его полицейский.

— Послушайте, майор, я прибыл в вашу страну с миссией предотвращения катастрофы, масштабы которой могут быть настолько огромны, что я бы очень не советовал вам сейчас арестовывать меня и препятствовать моей деятельности. Знаете, что может произойти, если этот грузовик опрокинется и содержимое его кузова свалится на дорогу?

В ответ майор только пожал плечами:

— А знаете, что будет, если кто-нибудь узнает, что я видел вас и не арестовал? Меня уволят, и моя жена и дети умрут с голоду.

Мативи стал медленно пятиться.

— Эй, куда это вы?! — Майор демонстративно щелкнул предохранителем пистолета.

— Я знаю, что произойдет, если вы не арестуете меня. Вы еще забыли сказать, что, если вы этого не сделаете, весь город скоро останется без электричества, так что не только ваша, но и многие другие семьи могут умереть от голода, — сказал Мативи, старательно обходя стороной грузовик, вокруг которого вилась пыль и, словно под ветром, гнулась трава.

Он махнул рукой в сторону темных очертаний города:

— Видите, перебои с электричеством уже начались, а все потому, что из-за транспортировки этой штуки прекратилась подача энергии с нее на электростанцию. В результате в домах перестали работать холодильники, электроплиты, в больницах не действует реанимационное оборудование. Я все прекрасно понимаю.

Мативи медленно поднял руки, чтобы все видели, что он безоружен. Потом, одной рукой ухватившись за борт грузовика, он запрыгнул на его кабину, так что кузов машины оказался между ним и майором.

— Но я уверяю вас, вы и представить себе не можете, что произойдет с вашей и со многими другими семьями, если я все-таки разрешу вам транспортировать содержимое кузова этой машины в Дьело-Бинза. Вы не знаете, что в этом контейнере. А я знаю.

— Должен предупредить вас, что, если вы попытаетесь бежать, я буду вынужден стрелять. Мне даны соответствующие полномочия, — сказал майор, целясь в Мативи из пистолета.

— Разве я пытаюсь бежать? Смотрите, я только что добровольно залез на один из ваших же грузовиков.

Мативи не моргая смотрел на пистолет, от которого теперь зависела его жизнь. Потом он вдруг слегка пригнулся, так что майору тоже пришлось опустить дуло пониже — он целился прямо в грудь Мативи.

— Немедленно слезайте с грузовика! — крикнул полицейский. — Или я буду стрелять!

Мативи облизал пересохшие губы и подумал, что дважды за один и тот же день оказаться под дулом пистолета — это как-то чересчур. Впрочем, в отличие от предыдущего раза, в этой ситуации он еще лихорадочно пытался в уме проверить правильность своих расчетов. А что, если он ошибся с релятивистским эффектом? Надо, чтобы пуля прошла прямо над отверстием в тенте…

— И не подумаю.

Полицейский нажал на курок. Раздался оглушительный выстрел, из дула пистолета вырвалась вспышка пламени. Мативи остался неуязвим.

Майор остолбенел и уставился на того, кому по всем правилам полагалось быть мертвым.

— Как я уже говорил, — невозмутимо продолжал Мативи, — в отличие от вас, я знаю, что находится в кузове этой машины. Может быть, вы все-таки не станете мешать мне выполнять мою миссию?

От удивления глаза майора стали даже чуть шире его полномочий на применение огнестрельного оружия. Он опустил пистолет. У бедолаги дрожали руки.

— Может быть, — сказал он и зачем-то добавил: — Сэр…

Машину Мативи затерло массой людских тел — к счастью, вполне живых, несмотря на непосредственную близость к ним сверхоружия массового поражения. На дорогу вышли тысячи местных жителей в пестрых шелковых футболках с надписями на самых разных языках — эти футболки в страну доставляли в качестве гуманитарной помощи миротворцы всех национальностей, которые стремились таким образом заслужить доверие народа Конго, понесшего значительные потери в результате голода и военных действий Третьей мировой войны. От места, где стоял грузовик, толпу отделяли наспех установленные голубые щиты. Мативи решительно направился к ограждению из липучей проволоки, пущенной поверх этих щитов, на которую то и дело толкали друг друга неосторожные зеваки. Липучая проволока отличалась от колючей в основном тем, что ее шипы прилипали к коже, проникали в нее примерно на сантиметр, и их мог извлечь оттуда только хирург, причем вместе с кожей. По сравнению с липучей проволокой колючая была совсем безобидна.

Патрульные, охранявшие единственный въезд за ограждение, расступились и отдали честь военным в самолете с эмблемой ООН. Мативи тоже пробирался к этому «Боингу V-22 VTOL» старой модели, на пассажирском сиденье которого расположился тучный негр в камуфляже ужасного покроя, беспрестанно говорящий по многочисленным мобильным телефонам. Мативи знал, что назначение телефонов определяется по цвету их корпуса. А вот «боинг», на котором этот человек сюда прибыл, когда-то был белого цвета. После многих лет, проведенных в Конго, теперь это был, скорее, цвет видавшей виды сантехники в общественной уборной.

Мативи внимательно наблюдал за тем, что происходит на огражденной территории. Весь участок был забит военной техникой. Мативи узнал установку японского производства для обезвреживания ядерных боеголовок, не разорвавшихся по причине сбоя в работе взрывателя. Сверхчувствительные сенсоры установки наверняка смогут уловить даже минимальное гамма-излучение, возникающее в результате реакции деления. Нейтрализующий снаряд сто двадцатого калибра влетит внутрь контейнера — в результате наверняка погибнет человек, управляющий работой установки, и участок покроет слой радиоактивных осадков. Хотя, возможно, несколько миллионов мирных жителей в округе все-таки ухитрятся уцелеть…

В конце концов Мативи кое-как удалось подобраться к «боингу».

— Эй, Луи, КАКОГО ЧЕРТА там ВЫТВОРЯЮТ мартышки из отдела обезвреживания?! — закричал Мативи.

В окне показалась голова Гросжана.

— А, Чет, это ты! Ну привет! Все вроде правильно — в полном соответствии с процедурой обезвреживания оружия на основе опасных источников гамма-излучения.

— Во-первых, это не совсем оружие…

Гросжан недоверчиво улыбнулся:

— Эта штука может уничтожить всю планету, и ты считаешь, что это не оружие? Тогда что?

— Там еще тридцать девять таких штук, и каждая способна уничтожить Землю. Но это уже не оружие: сам подумай — кто станет использовать оружие, от которого может погибнуть вся планета?

Гросжан помедлил, потом кивнул:

— А для чего понадобились эти штуки? Наверняка для производства какого-нибудь оружия?

— Скорее, это побочный продукт производства оружия. Они использовались как составляющие ускорителя Пенроуза.

— Это все твои домыслы.

— Ну да, мои домыслы, но я как-никак инспектор по вооружению, а ты всего лишь сотрудник службы безопасности. Было время, когда мы в ООН подозревали правительство Народной Демократической Республики Конго в том, что оно использует оружие Пенроуза в войне против Народной Демократической Республики Конго. Ну, например, под Преторией они применили снаряды с сотнями тонн опасных биологических веществ, каждый из которых был выпущен с расстояния около четырех тысяч километров. Когда подразделениям ООН удалось сломить сопротивление мятежного правительства, военные следователи приступили к изучению использованного оружия, но оказались в тупике. На ракетных установках стояли обычные магнитные ускорители, которые, судя по показателям начальной скорости, могли оказаться эффективны только при наведении снаряда. Они не были способны доставить снаряд к цели. В установках явно чего-то не хватало. Что-то должно было приводить эти снаряды в движение, и это явно не магнитные ускорители и не взрывчатые вещества. Ведь те снаряды оказались действительно гигантских размеров и летели с огромной скоростью. Помнишь вспышку бешенства в Новой Зеландии два года назад, вызванную непонятным вирусом, который передавался воздушно-капельным путем? Наверняка это тоже их рук дело. Скорее всего, военные Конго запустили снаряд со слишком большой скоростью, так что он вылетел на околоземную орбиту, а лотом, тринадцать лет спустя, сошел с нее и упал на землю. При использовании взрывчатки и магнитных ускорителей такого никогда не происходит.

— И что же это, по-твоему, было?

— Ускоритель Пенроуза. Берется огромная масса вещества, вращающегося с достаточной скоростью, чтобы образовать вокруг себя орбиту, и по этой орбите запускаются снаряды, движущиеся против направления вращения общей массы. В результате траектория половины снарядов отклоняется внутрь орбиты и они попадают во вращающуюся массу, в то время как траектория остальных снарядов отклоняется в противоположном направлении и они начинают с огромной скоростью удаляться от общей массы. Вся эта система работает только при условии, что ее масса достаточно велика для того, чтобы развить скорость вращения больше скорости света.

— Черная дыра!

— Совершенно верно. И сейчас в нашем распоряжении находятся тридцать девять радиоактивных черных дыр, которые когда-то использовались в качестве ускорителей в ракетных установках, а теперь вроде как остались не у дел. Ну и плюс еще одна черная дыра в кузове вон того грузовика — прямо посреди трассы на Дьело-Бинза. И единственный способ избавиться от них, я считаю, — это воспользоваться еще одной черной дырой, побольше этих, и запустить их на орбиту. Из них исходит гамма-излучение, и при этом они постоянно поглощают материю. Так что если у тебя хватит ума использовать одну из вон тех установок или, не дай бог, применить оружие…

— ГОСПОДИ ИИСУСЕ! — Гросжан увидел, что его люди как раз готовят ракетную установку, чтобы расстрелять контейнер артиллерийскими снарядами. Он бешено замахал руками и бросился к ним, крича: — Нет! Стойте! ARRETE! ARRETE!

Военные подчинились приказу.

Гросжан выглядел совсем растерянным:

— А мы еще жаловались на то, как нелегко избавляться от ядерного оружия.

— Ну да, все относительно, — согласился Мативи. — А теперь посмотри вон туда. — Он показал в сторону шоссе.

Недалеко от линии оцепления стояло два фургона с логотипом «ВАООНДЕРКОНГО», как на форме у Нгойи, и светящейся рекламой «ЗДЕСЬ ВЫ МОЖЕТЕ КУПИТЬ СВЕТ И ТЕПЛО». С этих фургонов велась активная торговля небольшими просмоленными брусочками, которые в темноте светились мягким зеленоватым светом. Из близлежащих домов выходили люди, разглядывали брусочки, приценивались и в конце концов покупали эти импровизированные лампочки, от которых было и тепло, и светло.

— Если это то, что я думаю, надо немедленно остановить их. — Гросжан метнулся было в сторону фургонов. — Это же очень опасно!

— Я думаю, тебе не стоит вмешиваться. Ну да, от этих лампочек погибнет два десятка семей, но тут уж ничего не поделаешь. В конце концов, городу нужны свет и тепло. — В голосе Мативи звучал злобный энтузиазм. — Так что люди Жана-Батиста таким образом удовлетворяют самые насущные потребности своих сограждан. Или я не прав, Жан-Батист?

Нгойи все еще сидел в машине Мативи и с грустью наблюдал, как его подчиненные продают мирным жителям радионуклиды. Ему было стыдно смотреть в глаза Мативи. Он достал из внутреннего кармана пистолет, из которого утром собирался пристрелить Мативи, и начал медленно и методично чистить его затвор — наверняка утром осечка вышла из-за неполадки в затворе.

— А теперь, когда вы оцепили территорию, я думаю, можно начинать действовать. Я уже связался с МАГАТЭ. Отряд немедленного реагирования скоро будет здесь.

Нгойи невозмутимо вытащил из барабана патрон, протер его и вставил на место. Гросжана, похоже, удивили слова Мативи.

— Ты хочешь сказать, что уже существуют отряды немедленного реагирования для подобного рода чрезвычайных ситуаций?

— А как же иначе? Ты ведь не думаешь, что здесь произошло нечто из ряда вон выходящее? Так бывает с любым новым оружием. Как только физики создают его, обязательно находятся какие-нибудь мелкокалиберные диктаторы, которые начинают тянуть к нему свои жадные ручищи и в конце концов благополучно до него дотягиваются, абсолютно позабыв, разумеется, известить об этом мировую общественность. В любой стране мира — где угодно — могут находиться десятки и сотни таких вот черных дырок. При одной лишь мысли об этом у меня волосы встают дыбом. Я говорил с одним инженером, который недавно вернулся в Европу из одной такой страны… Судя по его загару, это тоже была какая-то южная страна. Он сказал, что там таких штук предостаточно, — он сам видел несколько тысяч. Специалисты ООН сейчас пытаются найти способ их уничтожить, но пока что все эксперименты по закрытию черных дыр заканчиваются так называемым испарением Хокинга — это явление по своей разрушительной силе сопоставимо со взрывом ядерной боеголовки весом около тысячи тонн. А если хотя бы одна из таких штук окажется вне контейнера, она войдет в земную кору, как камень в воду, доберется до земного ядра, потом направится обратно к поверхности, потом снова начнет приближаться к ядру — и этот маятник постепенно будет раскачиваться все медленнее и медленнее, постоянно поглощая земную материю, пока в конце концов не уничтожит всю планету. Земля попадет внутрь черной дыры. Никто не знает, сколько времени будет продолжаться агония — несколько недель или несколько веков. На этот счет мнения астрофизиков сильно расходятся. И знаешь, что во всем этом самое забавное? — Мативи натянуто улыбнулся. — Знаешь, что не перестает меня радовать?

— Что? — Лицо банту Гросжана стало светлее, чем у бура.

В этот момент в салоне машины Мативи раздался слегка приглушенный выстрел.

— Самое забавное, что никогда нельзя знать наверняка, нет ли таких штук еще в каком-нибудь укромном месте. Кто угодно и где угодно может проводить несанкционированные эксперименты с черными дырами. И мы об этом никогда не узнаем, потому что подобные проекты всегда строго засекречены. Точно так же мы никогда не можем быть уверены в том, что какая-нибудь черная дыра уже не вырвалась на свободу. Может быть, она, как этакий огромный детский мяч, уже давным-давно совершает свои немыслимые скачки в недрах нашей планеты. Если это так, то рано или поздно мы, конечно, обо всем догадаемся по гравитационным аномалиям, изменившимся показателям сейсмометров и других приборов… Может быть, нашему миру осталось жить совсем немного — каких-нибудь два десятка лет, а мы как были идиотами, так и остаемся. В общем, Луи, будь так добр, проверь надежность ограждения и охраны.

Гросжан с усилием сглотнул, потом кивнул. Мативи, насвистывая, направился к своей машине, достал из кармана телефон, набрал номер — о чудо, телефон работал!

— Привет, милая… Нет, пока нет, еще пару дней… Да, все как всегда. Нет, ничего опасного, все прошло благополучно… Представляешь, в меня стреляли, но, как всегда, мимо. А все потому, что евклидово пространство безнадежно устарело… Да, евклидово. Объясню, когда приеду… Ну ладно, мне пора. Прилетаю послезавтра в девять утра рейсом из Киншасы.

Мативи положил телефон в карман и подошел к машине. По всему лобовому стеклу с пассажирской стороны растеклась кровь — Нгойи застрелился. «Ну что же, он сам решил свою собственную проблему, — подумал Мативи, — а машину все равно завтра возвращать в прокат. Хорошо хоть, боковое окно было открыто — салон пострадал гораздо меньше, чем тогда в Квебеке, где то же самое проделал подлец Ламант. Помнится, тамошние проходимцы из службы проката заставили чистить салон».

Мативи посмотрел вокруг:

— Ну что, шарик голубой, опять я спас тебя от верной гибели? Право же, не стоит благодарности!

Мативи улыбнулся. Впервые за много дней.

 

КЕЙТ ВИЛЬГЕЛЬМ

Кровопускание

В последние годы большую известность приобрели криминальные романы Кейт Вильгельм, но долгое время — с момента публикации первого рассказа в 1956 году — ее знали как заметного, хотя и не слишком плодовитого автора НФ и фэнтези, или спекулятивной фантастики, как она предпочитала говорить. Вместе с мужем Деймоном Кайтом, скончавшимся в 2002 году, она играла ключевую роль в создании Милфордских и Клэрионовских писательских семинаров. Среди научно-фантастических произведений Вильгельм удостоенный премии «Хьюго» постапокалиптический роман «Где прежде сладко пели птицы» («Where Late the Sweet Birds Sang», 1976), в котором община клонов находит отдаленное убежище, чтобы переждать бурю. Лучшие рассказы писательницы представлены в сборниках «Коробка с бесконечностью» («The Infinity Box», 1975), «Сны Сомерсета» («Somerset Dreams», 1978), «Дети ветра» («Children of the Wind», 1989), а также «И ангелы поют» («And the Angels Sing», 1992). Нижеследующий рассказ, в котором повествуется о том, каким образом может начаться глобальная пандемия, принадлежит к сравнительно недавним и пока не включался в сборники.

Я сижу в машине и ничего не вижу, кроме черной ночи снаружи и внутри: слышно только море, разбивающееся о скалы с яростным постоянством. Помню единственный раз, когда сюда выбиралась моя бабушка: ей не нравился шум волн. Она ворчала: «Неужто оно никогда не заткнется?» Не нравился ей и непрестанный ветер. «Хуже, чем в Канзасе», — сказала она тогда. Впервые попав на ее канзасскую ферму, я залюбовалась звездами, и она сочла это признаком скудоумия. Но я знала тогда, как знаю и сейчас, что в Канзасе звезд больше, чем на побережье Орегона. Бабушка и Уоррена считала скудоумным. Но то было давно, десять лет назад.

Наверно, мне напомнила о ней непроглядная темнота. Бабушка рассказывала, как росла в прериях, почти безлюдных тогда, о том, что ночью в них не было ни огонька и с тех пор она боится темноты. На мои уверения, что я не боюсь темноты, она бормотала: «Ты не знала темноты, детка. Ты еще не знала». Теперь я знаю.

Она, ворча, вышла из кухни в тот день, когда я привела Уоррена познакомиться с моими родными.

— Этот парень не так умен, как воображает, — сказала она. — Он даже банку открыть не умеет. Скудоумный он, вот что.

Я пошла на кухню и увидела, как тетя Джевель учит Уоррена пользоваться старой открывашкой. Он таких никогда не видел. Скудоумный. В тридцать лет он был доктором наук, преподавал в Орегонском университете и работал с Грегори Олхэмсом. Он отказался от других, более денежных мест ради возможности работать с Грегом, а мог бы попасть в Гарвард, Стэнфорд — куда угодно.

Начинается дождь, сонный монотонный перестук по крыше машины, и ветер поднимается, сперва шелестит в хвое, во вьющихся кленах, разросшихся на обрыве, где другой поросли не укорениться. Я очень устала.

Я приводила к себе Уоррена еще до женитьбы. Он мне позавидовал.

— Ты выросла в глуши! — сказал он — сам Уоррен рос в Бруклине.

— Ну, теперь ты здесь, — сказала я, — так что это уже не так важно, верно?

— Важно, — сказал он, окидывая взглядом океан, потом обернулся на деревья и наконец на домик-шале под нами, стоящий поперек узкой расщелины. Я провела в этом доме первые двенадцать лет жизни. — Важно, — повторил он. — У тебя в глазах то, чего у меня никогда не будет. В моих глазах шумные улицы, люди, здания и снова люди, еще люди, еще больше людей и еще больше машин, вечная гонка, вечный шум… — Он замолчал, к моей радости. В его голосе звучали боль, горечь. — Не знаю, что это было, и не хочу знать.

Грег Олдхэмс — виднейший специалист в гематологии, исследованиях крови. Он уже был знаменит, когда Уоррен стал с ним работать, а позже их с Уорреном работы попали в разряд тех, что журналисты величают легендарными. Поначалу, когда только познакомилась с Уорреном, я почти стыдилась своей специальности — средневековой литературы. «Зачем она нужна?» — думала я, сравнивая ее с важностью его темы.

Первое время Уоррен взволнованно, даже страстно рассказывал о своей работе, но потом замолчал. Я точно помню день, с которого это началось. На пятый день рождения Майка, пять лет назад. Уоррен опоздал на праздник, а когда вернулся домой — он был стариком.

Тогда я узнала, что можно состариться в один день. Майку исполнилось пять, Уоррену — сто.

Ветер становится сильнее, — может быть, надвигается буря. Когда пошел дождь, мне пришлось приподнять стекло с моей стороны, но, потянувшись к окну над пассажирским креслом, я обнаружила, что до сих пор не отстегнула ремень безопасности, а искать пряжку и отстегиваться показалось мне слишком тяжелой работой. Я расхохоталась, а потом расплакалась сквозь смех. Мне нет дела, если дождь промочит пассажирское кресло, но ветер громко свистит в узкую щель над самым ухом, и приходится решать, открыть окно пошире и промокнуть или закрыть совсем. Свиста мне не вытерпеть. Наконец я заставляю себя расстегнуть ремень, дотянувшись, открываю окно на той стороне и закрываю свое. Теперь мне слышны океан и дождь и даже ветер в листве. «Какое усилие!» — насмехаюсь я над собой, и все же мне приходится откинуться на спинку и передохнуть.

Здесь, над морем, я и сказала Уоррну: да, я выйду за него.

— Только без детей, — предупредил он. — В мире более чем достаточно детей.

Я отшатнулась от него, и мы уставились друг на друга.

— Но мне нужна семья, — сказала я через минуту. — По крайней мере один наш ребенок, с нашими генами. И можно усыновить одного или двоих.

В тот день мы ничего не решили. Вернулись в шале, звенели кастрюлями и сковородками, спорили, и я велела ему убраться с глаз долой и из моей жизни, а он сказал, что было бы преступлением привести в мир еще одного ребенка, и что я эгоистка, и что пресловутый материнский инстинкт — чисто культурная особенность, а я сказала, что долг таких, как мы, — обеспечить детям то, что мы сами получили: образование, любовь, заботу…

Это продолжалось до ночи, когда я выгнала его спать на диван, и на следующий день, когда я, разозлившись, выскочила из дому и пришла сюда разделить ярость с океаном. Он вышел за мной.

— Господи, — сказал он, — боже мой. Одного.

Два месяца спустя мы поженились, и я забеременела.

Когда Майку было два года, у него появилась старшая сестра, Сандра, трех с половиной лет, а еще через год — старший брат, Крис, пятилетний. Наша семья.

Майку было пять лет, когда все они одновременно заболели ветрянкой.

Однажды вечером Уоррен занимал их раскрасками, пока я готовила ужин.

— Почему ты раскрасил его зеленым? — спросил Крис.

— Потому что у него искусственная кровь.

— Почему?

— Потому что с его кровью кое-что было не так и пришлось ее выкачать и перелить ему искусственную.

Майк расплакался:

— А если и с нами так сделают?

— Еще чего! Не так уж ты болен. Всего-то несколько пятнышек на лице. Ты думаешь, это болезнь? А я думаю, ты симулянт.

— Что это? — спросила Сандра.

Она влюбилась в Уоррена с первого дня, как мы ее увидели, а он любил всех троих.

— Это когда у тебя прыщики на лице, и они чешутся, и ты притворяешься больным, чтобы мама позволила тебе весь день есть мороженое. А лапа играл бы с вами в глупые игры, вместо того чтобы работать. Вот что такое симулянт.

Им понравилось симулировать. Вскоре они добрались до моей помады и попытались все повторить: прыщики, нытье «хочу мороженого», смех.

Потом это было смешно, но в тот день, когда мои больные дети с зудом и повышенной температурой собрались у стола, я не смеялась. Я застыла у раковины, оставив воду стекать по пучку салата. Искусственная кровь? Еще шла холодная война, атомная бомба представлялась реальной угрозой, все было возможно. Даже искусственная кровь.

— Зачем? — спросила я, когда мы уложили детей.

Ему пришлось начать издалека:

— Помнишь, как в фильме «Дракула» добрый врач снова и снова переливал женщине кровь и она принималась? Чистая удача. Вероятно, у Люси была кровь группы А, и у него тоже. Если бы он попытался перелить ей кровь группы О, она бы умерла у него на руках. Так оно и бывало. Одна удача, другая, а потом раз — и не вышло. Позже открыли группы крови, затем разобрались, что агглютиногены сочетаются только с определенными агглютининами. И с тех пор открытия продолжались. Тело воспринимает кровь неподходящего типа как вторжение постороннего организма, бактерии или вируса и отторгает ее. Но в случае крупной катастрофы невозможно рассчитывать на лабораторные мощности для определения группы, хранения, переливания. Лабораторий может не оказаться под рукой. Сейчас мы получили искусственную кровь, но она требует высоких технологий.

До тех пор я об этом не знала. Я вздрогнула, а он ухмыльнулся:

— А чем тебе не нравится зеленый цвет? Не волнуйся, все это временно, экспериментально. Вообще-то, если бы мы могли обойтись без сложных технологий и просто переливать кровь от любого здорового человека любому больному… понимаешь?

— Но ведь это тоже сложно?

Он пожал плечами:

— Вероятно. Может, и нет. Знаешь, характеристики крови передаются от родителей к детям с генами. Эритроцитная анемия, которая, кстати говоря, связана с устойчивостью к малярии. Гемофилия передается с… — Выражение моего лица заставило его остановиться. — Эй, — тихо сказал он. — Я просто разболтался.

Я вскинулась так резко, что ударилась о баранку. Должно быть, задремала и увидела сон. Уоррен как живой: волосы немного поредели, слишком отросли, цвета мокрого песка: в тот день он обгорел и был почти багровым. Крупный багроволицый мужчина, словно только что пахал или крыл черепицей крышу — словом, занимался физической работой. Моряк, из него бы вышел отличный моряк. Я его больше не вижу: моего воображения не хватает на такие подробности. Только сны в точности возрождают людей, которых я любила. В моих снах живы родители. В них — Уоррен, дети, но наяву они не показываются. У меня остались только чувства, впечатления, оттенки, которых я не умею назвать. Уоррен ощущается как любовь, утешение, в моем сознании он занимает еще больше места, чем занимал в жизни, кажется сильнее, внушает больше уверенности и почему-то представляется более беззащитным, так что мне хочется опекать его. Все это так же смутно, как зрительные образы.

Когда я ехала сюда от портлендского аэропорта, собиралась свернуть на дорожку к дому, где играла в детстве, но не свернула, а проехала дальше по дороге, превратившейся в заросшую колею, к этой площадке над морем. Здесь кончается дорога. Здесь исчезает мир.

Мы приезжали сюда с Гретом два года назад. Его жена тогда уже ушла, вернулась с двумя детьми в Индиану или куда-то еще, и ему было одиноко. Во всяком случае, так говорил Уоррен. Я в это не поверила и до сих пор не верю, что Грег испытывал одиночество. Работа была для него всем миром.

Мы развели на берегу костер, дети играли в прибое и подбегали погреться, а потом снова мчались к ледяной воде.

— Расскажи Грегу, как они ели, — усмехнулся Уоррен. Он был спокоен и доволен жизнью в тот день, хоть ему и было сто лет.

Я рассказала ему и детям, как ели во времена Абеляра и Элоизы. Детям тоже захотелось поесть так. Длинные столы вдоль стен, каждый может дотянуться, все едят из одной миски, пьют из общих чашек, отправляют куски в рот ложками или пальцами. Вокруг толпятся нищие, тут же собаки огрызаются друг на друга, на нищих, на едоков и слуг.

Грег посмеялся над моим описанием. Он выглядел ленивым, расслабленным, но если Уоррену было сто, то Грегу — двести. Беспокойный старик, подумалось мне. По документам ему исполнилось сорок пять, но я видела, какой он дряхлый.

— Это было в чумные годы? — спросил он.

Грег прислонился спиной к сорокафутовому стволу, выброшенному волнами на берег, — напоминание о силе давнего шторма. Ствол был толщиной восемь футов. Это дерево могло помнить времена Абеляра.

— Не в разгар чумы, во всяком случае не в разгар эпидемии, хотя случаи чумы отмечались с шестого века и вспышки периодически продолжались, пока в пятнадцатом веке не достигли силы пандемии. А я рассказываю веке об одиннадцатом. А что?

— Нищие допускались к столу? — задумчиво спросил он.

— В скором времени их выставили за дверь, но собаки никуда не делись.

На этом разговор окончился: дети нашли морскую звезду, мы все пошли на нее смотреть, а там и солнце село.

Вечером мы обсуждали, когда стоит выезжать обратно. Машины к городу шли бампер к бамперу, а в воскресенье особенно.

— Я могла бы на несколько дней остаться с ребятами, — предложила я.

Уоррен с Грегом могли бы выехать пораньше, они так и собирались. Я знала, что дети были бы разочарованы таким скорым возвращением, как и я. Стояло лето, занятий у меня не было, а отпуск мы так и проводили: вылазки к морю дня на два-три.

— Я вот думаю, каково было в чумные годы, — произнес Грег, возвращаясь к оставленной теме. — От трети до половины населения как не бывало.

— Не совсем так, — поправила я. — До прекращения эпидемии прошло триста лет, и за это время Церковь вошла в силу, которую сохраняет и по сей день. Суеверия, ересь, усиление власти Церкви и государства, страх перед публичными сборищами — вот как это было. Жизнь для большинства выживших стала адом.

— И наступило Возрождение, — задумчиво сказал Грег. — Возникло бы оно, если бы не чума? Никто ведь не знает, верно?

— Это романтическая версия, — сказала я, сдерживая желание огрызнуться. — Теория светлой стороны. Во всем плохом есть что-нибудь хорошее. Вы в это верите?

Уоррен мрачно думал о чем-то, глядя на пламя костра, потрескивавшее, выбрасывающее разноцветные язычки, когда горели соли и минералы, которыми пропиталось вылежавшееся на пляже дерево. Заговорил он очень устало:

— Ренессанс наступил, потому что люди исчерпали все доступные источники: они отчаянно нуждались в усовершенствовании сельского хозяйства, в теплых тканях, чтобы согреться. В новых способах выживания. Им пришлось изобрести Ренессанс. Чума здесь ни при чем.

Я поняла, что они говорят об этом не впервые: ни один не сказал ничего, чего бы другой не слышал раньше. Я встала.

— Вы не хотите сказать мне, чем занимаетесь в своей лаборатории?

Лицо Грега застыло, а Уоррен покачал головой.

— Все те же старые дела, — процедил он после долгой паузы. — Старые дела.

Если речь шла про старые дела — искусственную кровь, переливание цельной крови, про все, что они публиковали много лет, — отчего оба так постарели? Чего так боялись? Почему Уоррен вовсе перестал рассказывать о работе и не поддерживал разговора, когда о ней вспоминала я?

Грег резко поднялся и ушел спать, а Уоррен покачал головой на мой повторный вопрос, чем они занимаются.

— Ложись в постель, — сказал он. — Я приду через несколько минут.

Что делать, если в руках вашего мужа средство уничтожить половину человечества? Постараться не думать, не требовать ответа, пойти спать.

Шквал наконец налетел. Деревья раскачиваются, подлесок хлещет по стволам, а дождь хлынул так, словно море выплеснулось из берегов и, налетев на машину, бьет ее валами прибоя. Я сильно мерзну и удивляюсь, почему мне так лень включить мотор, обогреватель. Когда двигатель заводится, я почти не слышу его шума, а сняв ногу с педали газа, вовсе перестаю его слышать.

Жена Грега, узнав, взяла обоих детей и сбежала. Думаю, не потому ли Уоррен так долго не хотел мне говорить?

В последние два года Уоррен стал чужим для нас, своей семьи. Мы видели его редко, а когда видели, он от усталости засыпал над едой и в ванной. После того дня на побережье я не видела Грега до позапрошлой недели.

Уоррен вернулся поздно. Я уже готовилась ко сну и была в халате. Он выглядел болезненно-бледным.

— Я дал свисток, — сказал он, остановившись в дверях.

С куртки у него текло, лицо и руки были мокрые. Я подошла и стянула с него куртку.

— С завтрашнего дня от меня уже ничего не зависит, — закончил он и тяжело прошел в гостиную, сел на диван.

Я бросилась в ванную, вернулась с полотенцем, села рядом и стала вытирать ему волосы и лицо.

— Ты мне расскажешь?

Он рассказал. Они нашли вироид, родственный некоторым группам крови, сказал он. Даже не целый вирус, не убитый вирус — часть вируса. Для начала они скомбинировали его с группой О, и ничего не случилось, но после комбинации крови О с группой А вироид изменился, стал цельным, начал реплицироваться и уничтожил, поглотил кровь А. Уоррен говорил ровным тоном, почти рассеянно, как будто это ровно ничего не значило. А потом закрыл лицо ладонями и заплакал.

Сорок пять процентов европеоидов имеют группу А, пять процентов — АВ. Тридцать процентов черной расы — группы А или АВ… и созданный ими вирус мог уничтожить их всех.

Я обнимала его, пока он выплакивался в бессвязном потоке слов. Они оба должны были уехать в Атланту — и он, и Грег, — рассказал Уоррен, а кто-то должен был прийти, чтобы присмотреть за упаковкой материала и разборкой лаборатории.

— Грег вошел, когда я звонил, — сказал он вдруг. — Он хотел меня остановить. Я его ударил. Боже, я его ударил! Я отвез его домой, и мы все обсудили.

— Значит, он согласился.

— Да, — устало ответил он. — Это было все равно что ударить отца или бога.

— Почему вы не остановились, когда поняли, что это такое?

— Не могли, — сказал он. Он был бледен как смерть, глаза обведены красным, взгляд загнанного зверя. — Раз мы это сделали, мог сделать и кто-то другой, если уже не сделал. Мы искали выход: антидот, лечение — что-нибудь.

Мы сидели рядом на диване. Уоррен отодвинулся от меня и встал на ноги — поднялся тяжело, по-стариковски и споткнулся на первом же шаге.

— Мне надо выпить.

Я прошла за ним на кухню и смотрела, как он наливает бурбон и выпивает его. Если они с Грегом не сумели найти лекарство, думала я, никто не сможет. Они были лучшими в своей области.

Я все думала о том, что сказал Грег в тот день на побережье: чума убила от трети до половины населения Европы — столько же, сколько составляет доля групп А, АВ и АО. И из этого ужаса, считал он, возникло Возрождение.

Сейчас я знаю о группах и комплексах крови больше, чем две недели назад: все это время я глотала книги, как перед экзаменом. У меня группа А, у Мики — АО, Уоррен — О, Сандра — А, а Крис — О.

На следующее утро я подвезла Уоррена в лабораторию, где нас встретил мужчина средних лет. Уоррену он представился, а меня не заметил. Они вошли внутрь не оглянувшись. Когда они скрылись, появился Грег — вышел из-за угла кирпичного здания и направился ко мне. У него был пластырь на подбородке, у Уоррена — на костяшке среднего пальца.

— В последнюю минуту, — сказал Грег, — я понял, что не хочу никого видеть: ни Уоррена, ни знаменитого эпидемиолога. Скажете Уоррену, что я взял несколько дней отгулов, ладно?

Я кивнула, он повернулся и пошел прочь — старый-старый, побежденный, сутулый, волоча ноги, волосы падают на воротник серой ветровки, блестящей от дождя, спортивные туфли шлепают по лужам.

Какой ясный образ, дивлюсь я, снова очнувшись. Теперь в машине слишком жарко: обогреватель отлично работает. Мне хочется снова нырнуть в сон, но я заставляю себя выпрямиться, дотянуться до ключа и выключить зажигание. Рука словно свинцом окована.

Я собрала Уоррену вещи, и к вечеру он ворвался в дом, скользнул губами по моей щеке, схватил сумку и опять убежал. «Позвоню!» — крикнул он и несколько раз звонил, но сказать ему было нечего. Я выбирала слова так же осторожно, как он. «Что нового?» — спрашивала я, и он отвечал: «Ничего, все по-прежнему». Я крепко сжимала трубку и болтала о детях, о ненастье — ни о чем.

Я делала все как всегда: заплетала Сандре волосы, заставляла Мики сесть за уроки, разбирала со студентами «Кентерберийские рассказы», ходила за покупками, готовила, мыла голову и брила ноги… Мики простудился и заразил Криса, а у меня болела голова, и ничего не хотелось. Как прошлой осенью, сказала я Уоррену по телефону. Он ответил, что в Атланте совсем тепло и солнечно. И осторожно добавил, что будет в Портленде в пятницу с семичасовым рейсом. Мы тихо забормотали друг другу слова благодарности. Я была в слезах, когда повесила трубку.

Следующим вечером мне позвонила Триш Олдхэмс. Ей был нужен Уоррен, а когда я сказала, что его нет в городе, последовала долгая пауза.

— Что такое, Триш? Я не могу помочь? — Я надеялась, что дело пустячное, голова болела все сильнее, и я опасалась, что это грипп, а не просто простуда.

— Я насчет Грега, — сказала она наконец. — Хотела попросить Уоррена проведать его. Он звонил и разговаривал… не знаю, просто странно.

— В каком смысле странно?

— Сказал, что хочет попрощаться. — Она понизила голос. — Я… он болен?

— Нет, насколько я знаю. Я загляну к нему и перезвоню вам, хорошо?

Время у меня в голове смешалось. Не могу вспомнить, когда звонила Триш, но я ей не перезвонила. Я застала Грега за погрузкой ящиков в грузовик, который он выдвинул кузовом из гаража. Сад вокруг дома был запущен: кусты, много деревьев, два или три акра, о которых он забыл. Обычно садом занималась Триш. Помнится, я подумала, до какого запустения он довел участок.

— Что вы здесь делаете? — резко спросил он, когда я остановила машину за его грузовиком и вышла.

— Триш звонила. Она о вас беспокоится.

— Вы дрожите. Войдите в дом.

Внутри был разгром, вещи разбросаны, ящики выдвинуты, всюду коробки. На столе груды книг и блокнотов, и на полу, на стульях тоже.

— Садитесь, — сказал он. — Вас знобит, вы совсем замерзли.

Он налил нам обоим виски с капелькой воды и сел напротив, отгородившись грудой хлама.

— Триш… — заговорил он через минуту. — Наверное, не надо мне было ей звонить. Она удивилась. Знаете, это ведь я заставил ее уйти.

Я покачала головой:

— Зачем?

— Затем, что я был угрозой для нее и мальчишек, — ответил он, глядя мимо меня. — Угрозой для нее. Я ей об этом сказал, но она бы осталась, тогда я сказал, что я опасен и для мальчиков тоже, и она ушла. Я знал, что уйдет.

— Не понимаю, о чем вы говорите. — Я звякнула стаканом о стол.

Грег взял его и налил еще.

— Я инфицирован, — сказал он. — Четыре-пять лет назад я порезался в лаборатории, и вироид попал в ранку. Мы думали, что я умру. И я, и Уоррен так думали, но как видите… — Он осушил стакан и со стуком поставил. — Но вироид во мне, ждет встречи с группой А, чтобы исполнить свое назначение. У Триш группа А, а у мальчиков АО. Как бы я ни был осторожен, это был только вопрос времени. Я отослал ее.

Все смешалось. Грег сказал, что не хотел быть морской спинкой, жить в карантине. Пока о нем никто не знал, но он собирался скоро сказать. Он заставил Уоррена пообещать, что тот даст ему возможность сделать это самому, когда он будет готов. Я пила и с трудом следила за его рассказом, зато наконец согрелась и даже начала дремать под звук его голоса. Он не мог меня заразить, сказал Грег, отвозя меня домой, и Уоррен в безопасности. Мне ничего не грозит. Грег не позволил мне самой вести машину и вернулся потом домой на такси. Необходим, сказал он, контакт между инфицированной группой О и какой-нибудь еще. Сам по себе вироид инертен. «А вирус?» — спросила я.

— Ах это, — отозвался он мрачно. — Это один из вопросов, на который они ищут ответ в Атланте. Мы, я и Уоррен, предполагаем, что он может передаваться при контакте или воздушным путем. Они выяснят.

Сегодня пятница. Я заплела Сандре косы, заставила Мики почистить зубы и сказала Крису, что, простуженному, ему нельзя идти после школы на футбол. Я притащилась на лекцию, потом на совещание комитета, а потом на поздний ланч с подругой Дорой, которая велела мне отправляться домой и лечь в постель, потому что выгляжу я ужасно. Я призналась, что и чувствую себя ужасно, но мне надо в Портленд — встретить Уоррена. Я хотела выехать пораньше, чтобы не попасть в пробку. Можно будет перекусить в ресторане и почитать в ожидании самолета.

Новости я услышала в машине по радио. Доктор Грег Олдхэмс погиб при пожаре в своем доме. Подробностей не было. Я свернула на обочину и сквозь слезы уставилась перед собой. Он звонил Триш, чтобы попрощаться. Упаковал вещи, которые не мог заставить себя сжечь. Морская свинка, жизнь в карантине, в изоляции, он скажет сам, когда будет готов…

В доме над расщелиной зажегся свет. Они меня ищут: Уоррен, должно быть, сказал им, что я поеду сюда. Домой.

Хотела бы я знать, с ними ли он: если с ними, он может догадаться прийти сюда. Но, скорее, они держат его в какой-нибудь сверхсекретной лаборатории, берут кровь на анализы или для пересылки в Атланту.

Может, они прислали его обратно. Наверняка он страшно устал. Стала бы я орать на него, если бы мы сейчас встретились? Возможно, а ему это ни к чему: он сам знает и будет знать до конца жизни. Если бы мы встретились, а у меня был пистолет, застрелила бы я его? Могу себе представить, как я это делаю, и хотела бы, но смогу ли?

Самолет Уоррена опаздывал на час. Я вошла в терминал в пять; три часа тянулись вечностью. Я так устала, что меня хватило только на то, чтобы купить книгу и газету и потом найти тихое местечко. Не надо еды, думала я, опять задрожав. Апельсиновый сок. Я сидела в ресторане и думала о Греге, о том, как он вчера вез меня домой. И что говорил. Контакт крови между группой О и какой-нибудь еще, возможна передача по воздуху после того, как носитель группы А инфицирован… Я вспомнила пластырь у него на подбородке, пластырь на пальце Уоррена. И как Уоррен плакал — не из-за работы, а оттого, что ударил Грега, своего наставника, отца, бога.

Я разлила сок, пытаясь поднять стакан, и смотрела на расплывающуюся лужицу, пока меня не привел в себя голос официантки:

— Принести новый?

Я бросилась в туалет и разглядывала свое лицо в зеркало. Бескровное. Это грипп, твердила я себе. Просто грипп. Лунки ногтей были голубоватыми, ладони бесцветными.

Помню, что я говорила с кем-то из Атланты, но не помню, как звонила. Смутно вспоминается, как кто-то набирает за меня номер моей кредитной карты. Наверно, я попросила помочь. Пришлось говорить со множеством людей, пока меня не соединили с кем-то, кто что-то знал.

— Это передается по воздуху? — спросила я, и он стал задавать множество вопросов, на которые мне пришлось отвечать.

Он все спрашивал: «Где вы? Вы хорошо себя чувствуете? Вы меня слышите?» Точно помню, как он сказал: «Оставайтесь, на месте. Не отходите от телефона. Мы пришлем помощь».

Почему я не дождалась Уоррена? Надо было его подождать, но я не стала, и потом… я помнила, что они приедут за мной и кто-то его встретит и увезет куда-то. Я подумала о том, сколько людей было со мной в ресторане, в зале ожидания, в холле у газетного киоска, в магазине, где я покупала диктофон, в который сейчас говорю, сколько просто проходило мимо, на парковке… я забыла сказать голосу в трубке, что останавливалась на заправке, — еще один контакт.

Мне пришлось повесить трубку, потому что кто-то хотел позвонить: рассерженный мужчина, посоветовавший мне не жевать сопли. Я отошла от автомата и задержалась купить диктофон, а потом вышла к машине и уехала сюда. Это я ясно помню. Пока я не пытаюсь пошевелиться или что-нибудь поднять, чувствую себя не так уж плохо, просто усталость и такая тяжесть. Самое странное — я плохо управляю руками. Потеряла координацию. Не могу ничего ухватить, роняю, даже ключ зажигания уже не могу вставить.

Я рассказала им, как это вышло. Уоррен получил вироид, ударив Грега. На следующее утро он взял мою бритву, а я потом пользовалась ею: мы оба вечно царапаемся при бритье. Так просто.

Они расставят сети и постараются отловить всех, кто был в аэропорту, всех, кто улетал в Денвер, в Чикаго, в Англию, на Гавайи… Они выловят всех моих студентов, друзей, членов комитета. Детей.

Я уже не могу плакать. Должно быть, обезвоживание. Сперва я думала поступить как Грег. Поеду в старый дом и устрою пожар, но в последнюю минуту передумала. Я не сожгу себя. Они захотят узнать, как действует вирус: может, они даже найдут подсказку, как помочь другим. И они могут добраться до дома. Огоньки окон пляшут, отражаясь в волнах. Сквозь шум бури я едва слышу собственный голос. Не знаю даже, что я наговаривала на диктофон, а что мне снилось. Сны кажутся реальнее яви. Машина раскачивается, и вокруг раскачиваются деревья. Жаль, что не могу их увидеть, но хватит и того, что они видели это много раз. И может быть, им было здесь так же хорошо, как мне.

— Мам, можно нам спать на чердаке? — кричал Майк, взлетая по лестнице.

— Ну конечно. Я сама там спала. Что хорошо для меня, сгодится и вам.

Я загнала их наверх и уложила на встроенную кровать.

— Смотрите, если спать головой сюда, когда луна встанет за самой высокой елью, тень дерева войдет сюда и поцелует вас на ночь.

Крис недоверчиво хмыкнул, но Сандра и Мики пристроили головы на нужное место, которое я успела освободить. Поломавшись, и Крис улегся рядом, чтобы увидеть, получится ли по-моему.

Потом мы с Уорреном слушали, как они возились и хихикали наверху.

— Помнишь? — спросила я. — Ты сдался и согласился на одного.

Что-то шумно упало, и все смолкло, мы насторожились, но дети снова захихикали, и мы расслабились. Мы лежали неудобно, у меня свело ногу, но я ему не сказала. Я закрыла глаза и слушала смех детей.

 

КОРИ ДОКТОРОУ

Когда сисадмины правили Землей

Канадец Кори Догстороу заявил о себе в 1999 году и в 2000 году получил премию Джона Кэмпбелла в категории «Лучший молодой писатель-фантаст» практически только за выдающийся рассказ «Старьевщик» («Crapkound»). Впоследствии он укрепил свою позицию одного из наиболее популярных авторов нового тысячелетия, выпустив романы «Доходяга в волшебном королевстве» («Down and Out in the Magic Kingdom», 2003), «Восточное стандартное племя» («Eastern Standard Tribe», 2004), «Кто-то приходит в город, кто-то уходит из города» («Someone Comes to Town, Someone Leaves Town», 2005) и «Младший брат» («Little Brother», 2008). Малая проза Доктороу представлена в сборниках «Чужое место» («А Place So Foreign», 2003) и «Разогнанный процессор» («Overclocked», 2007), а также на сайте писателя: craphound.com.

Его работы отличаются оригинальностью и энергией, в чем вы можете убедиться, прочитав данное произведение, завоевавшее премию журнала «Locus» как самый популярный рассказ 2006 года. Он повествует о терроризме, новейших технологиях и судьбе Земли.

Когда служебный телефон Феликса зазвонил в два часа ночи, Келли повернулась на бок, ткнула его в плечо и прошипела:

— Почему ты не выключил эту проклятую штуковину, когда ложился спать?

— Потому что я должен оставаться на связи.

— Ты же не долбаный врач, — продолжила она, пиная его, когда он сидел на краю кровати, натягивая брюки, которые перед сном бросил на пол, — ты чертов системный администратор.

— Это моя работа.

— На тебе пашут, как на правительственном муле. И ты знаешь, что я права. Господи, ты же теперь отец и не можешь убегать посреди ночи всякий раз, когда накрывается чей-то источник порнухи. Не бери трубку.

Он знал, что жена права. Он взял трубку.

— Главные маршрутизаторы не отвечают. BGP не отвечает.

Механическому голосу системного монитора было все равно, если его проклянут, и Феликс тут же это сделал. Хоть немного полегчало.

— Может быть, мне удастся все наладить из дому, — сказал он.

Феликс мог подключиться к источнику бесперебойного питания «клетки» и перезагрузить машрутизаторы. ИБП находился в другом сетевом блоке и имел собственные независимые маршрутизаторы, питающиеся от своих ИБП.

Келли уже сидела на постели, он мог различить очертания ее фигуры на фоне изголовья кровати.

— За пять лет нашего брака ты ни разу не сумел наладить что-либо из дому, — заявила она.

На сей раз жена была не права: он постоянно решал разные проблемы из дому, но делал это незаметно, не привлекая ее внимания, потому она об этом и не знала. Но Келли все же попала в точку — судя по его журналам событий, после часа ночи уже ничто и никогда нельзя было исправить и наладить, не приезжая в «клетку». Закон бесконечной вселенской извращенности, он же Закон Феликса.

Пять минут спустя Феликс уже сидел за рулем. Из дому он ничего сделать не сумел. Сетевой блок независимого маршрутизатора тоже оказался недоступен из Сети. В последний раз такое случилось, когда один строитель-идиот перерубил ковшом экскаватора оболочку главного кабеля, ведущего в информационный центр, и Феликс стал одним из полусотни разъяренных сисадминов, которые неделю торчали над образовавшейся в результате ямой и кляли на чем свет стоит несчастных придурков, сидевших в ней круглосуточно, сращивая десять тысяч проводков.

В машине телефон звонил еще дважды. Феликс перевел звук на стереосистему и выслушал через большие басовые динамики автоматические сообщения об отключении от сети новых критических элементов инфраструктуры.

Затем позвонила Келли.

— Привет, — отозвался он.

— Не подлизывайся. Я по голосу слышу, как ты подлизываешься.

Он невольно улыбнулся:

— Поверь — не подлизываюсь.

— Я тебя люблю, Феликс.

— А я от тебя без ума, Келли. Ложись поспи.

— Два-ноль проснулся, — сообщила она.

Находясь в ее лоне, ребенок получил имя Бета-Тест, а когда у нее отошли воды, Феликс, узнав об этом по телефону, выскочил из офиса с криком: «Золотой мастер-диск только что отправлен!» Они начали называть малыша 2.0, как только он в первый раз закричал.

— Этот мелкий паршивец родился, чтобы меня сосать.

— Извини, что разбудил тебя.

Он уже почти добрался до инфоцентра. Никакого уличного движения в два часа ночи. Феликс притормозил перед въездом в подземный гараж: он боялся, что внизу связь оборвется.

— Дело не в том, что ты меня разбудил. Ты работаешь там уже семь лет. У тебя в подчинении трое молодых парней. Отдай телефон им. Ты свой долг выполнил.

— Мне не хочется просить своих подчиненных делать что-либо за меня.

— Все, что от тебя требовалось, ты уже сделал. Пожалуйста… Я ненавижу просыпаться одна среди ночи. По ночам мне тебя не хватает больше всего.

— Келли…

— Я уже не сержусь. Мне просто тебя не хватает, вот и все. Ты навеваешь мне сладкие сны.

— Хорошо.

— Что, так просто? Ты согласен?

— Именно так. Очень просто. Не могу допустить, чтобы тебе снились плохие сны. Я выполнил свой долг. Отныне я буду на ночных дежурствах только для того, чтобы заработать дополнительный отпуск.

Она рассмеялась:

— Сисадмины не берут отпуска.

— А этот возьмет. Обещаю.

— Ты прелесть. О, замечательно… Два-ноль только что выполнил аварийный сброс по всей моей ночнушке.

— Весь в меня.

— Кто бы сомневался.

Келли повесила трубку, и Феликс завел машину на стоянку инфоцентра, сунув в щель пропуск и приподняв усталое веко, чтобы сканер сетчатки хорошенько разглядел его все еще сонный глаз.

Феликс задержался у автомата в «чистой комнате» и взял себе энергетический батончик с гуараной и убойной крепости кофе в чашке-непроливайке. Он быстро проглотил батончик и выпил кофе, затем позволил внутренней двери прочесть геометрию его ладони и измерить параметры тела. Дверь с шипением отворилась, из шлюза за ней его обдуло потоком воздуха (внутри поддерживалось избыточное давление), и Феликс наконец-то оказался допущен во внутреннее святилище.

Там царил бедлам. «Клетки», где стояли серверы, были рассчитаны на то, чтобы внутри перемещались два-три сисадмина. Все остальное свободное пространство, до последнего кубического дюйма, предназначалось гудящим стойкам с маршрутизаторами, серверами и жесткими дисками. Сейчас туда плотно, как селедки в бочке, втиснулись не менее двадцати сисадминов. То было настоящее сборище черных футболок с непостижимыми лозунгами и животов, нависающих над поясами, увешанными мобильниками и чехольчиками с универсальными инструментами.

При обычных обстоятельствах в «клетке» царил едва ли не мороз, но теперь все эти тела перегревали небольшое замкнутое пространство. Когда Феликс вошел, пятеро или шестеро взглянули на него и скривились. Двое поздоровались с ним по имени. Феликс втиснул свой живот в узкий проход между стойками и начал пробираться в дальний конец помещения, где располагались серверы «Ардента».

— Феликс. — Это был Ван, сегодня ночью он не дежурил.

— Что ты здесь делаешь? Хочешь, чтобы завтра утром мы оба превратились в невыспавшиеся развалины?

— Что? А, ты об этом… Там стоит мой персональный сервер. Он «упал» примерно в половине второго ночи, меня разбудил монитор процессов. Надо было позвонить и сказать, что я сюда еду, — избавил бы тебя от хлопот.

Собственный сервер Феликса — корпус, который он делил с пятью друзьями, — находился в стойке этажом ниже. Интересно, не «упал» ли и этот?

— Что произошло?

— Массированная атака флэш-червя. Какая-то сволочь заставила все серверы «Windows» в Сети гонять проверки по методу Монте-Карло по каждому блоку интернет-протоколов, включая IPv6. А у больших маршрутизаторов «Циско» все административные протоколы работают через v6, и все они «падают», если запускается более десяти проверок одновременно, а это означает, что практически все обмены данными снизились почти до нуля. DNS тоже накрылись — такое впечатление, что вечером кто-то отравил передачу данных между зонами. Да, и еще есть некий почтовый компонент, рассылающий весьма правдоподобные сообщения всем, кто находится в твоей адресной книге, выплевывая при этом «Элиза-диалог», который отключает электронную почту и сообщения, чтобы заставить тебя запустить «троян».

— Господи!

— Вот-вот.

Ван относился к сисадминам второго типа — выше шести футов ростом, торчащий кадык, волосы собраны в длинный конский хвост. Его грудь с выступающими ребрами прикрывала футболка с надписью «ВЫБЕРИ СВОЕ ОРУЖИЕ» на фоне многогранных игровых костей.

Феликс же был админом первого типа — семьдесят или восемьдесят фунтов лишнего веса вокруг талии и аккуратная борода, которой он прикрывал лишние подбородки. На его футболке значилось «ПРИВЕТ, КТУЛХУ» и красовалось изображение симпатичного безротого Ктулху в стиле «Привет, Китти». Они с Ваном были знакомы более пятнадцати лет, пересеклись сперва через «Usenet», потом в реале на пивных вечеринках «Freenet» в Торонто, затем на парочке сборищ фанатов «Звездного пути», а кончилось тем, что Феликс взял Вана работать в «Ардент» под своим началом. Ван был надежен и методичен. Электротехник по образованию, он имел привычку заполнять один блокнот за другим подробными записями всех своих действий с указанием даты и времени.

— На этот раз даже не ПМКИС, — мрачно заключил Ван.

«Проблема Между Клавиатурой И Стулом». Почтовые «трояны» попадали как раз в эту категорию — если бы у людей хватало ума не открывать подозрительные вложения, то «трояны» давно канули бы в прошлое. Но «черви», которые грызли сейчас маршрутизаторы «Циско», не были проблемой, связанной с людской дуростью, — они являлись просчетом некомпетентных инженеров.

— Нет, тут виноват «Майкрософт», — подтвердил Феликс. — Всякий раз, когда я оказываюсь на работе в два часа ночи, причиной тому или ПМКИС, или «Майкро-ленивец».

Кончилось все тем, что они взяли и отключили чертовы маршрутизаторы от Интернета. Не Феликс, разумеется, хотя ему до зуда в кончиках пальцев хотелось это сделать, а потом перезагрузить маршрутизаторы, предварительно отключив их интерфейсы IPv6. Это проделали два «ублюдка-оператора из ада», которым пришлось повернуть два ключа одновременно, чтобы получить доступ в свою «клетку» — как охранникам в пусковой шахте ракеты «Минитмен». Через это здание проходило девяносто пять процентов внешнего трафика Канады. И система безопасности здесь была покруче, чем в большинстве пусковых шахт «Минитменов».

Феликс и Ван выводили серверные стойки «Ардента» в оперативный режим один за другим. Серверы подвергались бомбардировке вирусами, и едва очередной маршрутизатор снова выходил в онлайн, все расположенные за ним серверы оказывались открыты для атаки. Каждый сервер в Интернете или тонул в потоке «червей», или порождал вирусные атаки, или делал и то и другое одновременно. После примерно сотни тайм-аутов Феликс смог пробиться на сайты «NIST» и «Bugtraq» и скачать некоторые патчи для ядра, которые могли снизить нагрузку на порученные ему компьютеры. К десяти утра он так проголодался, что был готов съесть задницу дохлого медведя, но все же перекомпилировал ядра своих операционных систем и снова вывел их в оперативный режим. Длинные пальцы Вана порхали над клавиатурой системного администратора — высунув кончик языка, он выводил статистику нагрузок по каждому серверу.

— У меня на «Гридо» было двести дней аптайма, — сообщил Ван.

«Гридо» был самым старым сервером в стойке, еще с тех дней, когда каждый серверный корпус называли в честь персонажей «Звездных войн». Теперь их именовали в честь смурфов, но смурфы уже кончались, и админы перешли на персонажей из «Макдоналдса», начав с лэптопа Вана по имени «Майор Макчиз».

— «Гридо» восстанет вновь, — пообещал Феликс. — У меня внизу стоит четыреста восемьдесят шестой, у которого больше пяти лет аптайма. Если придется его перезагружать, это разобьет мне сердце.

— Да для какой хренотени ты используешь четыреста восемьдесят шестой?

— Ни для какой. Но у кого поднимется рука выключить компьютер с пятью годами аптайма? Это все равно что подвергнуть эвтаназии собственную бабушку.

— Есть хочу, — заявил Ван.

— Я тебе вот что скажу, — решил Феликс. — Мы сейчас «поднимем» твой сервер, затем мой, потом я отвезу тебя в «Лейквью ланч» позавтракать пиццей, и до конца дня можешь взять отгул.

— Согласен, — быстро отозвался Ван. — Шеф, ты слишком добр к нам, работягам. Тебе надо бы держать нас в яме и регулярно бить, как поступают все остальные боссы. Мы все этого заслуживаем.

— Это твой телефон, — сказал Ван.

Феликс выбрался из потрохов 486-го, который упорно отказывался включаться. Он выпросил запасной блок питания у парней, занимавшихся борьбой со спамом, и теперь пытался установить его в корпус старого компьютера. Ван протянул Феликсу его телефон, выпавший из пояса, когда Феликс, согнувшись, пытался добраться до задней стенки компьютера.

— Привет, Кел, — отозвался он. В трубке слышалось какое-то фоновое сопение или шуршание. Может, статика? Или это 2.0 плещется в ванне? — Келли?

Связь оборвалась. Он попытался перезвонить, но не добился ничего — не было ни гудков, ни голосового сообщения. Вскоре время соединения закончилось, и на экранчике телефона высветилось: «ОШИБКА СЕТИ».

— Проклятие, — негромко процедил он и повесил телефон на пояс.

Келли хотела узнать, когда он вернется домой, или попросить, чтобы он купил что-нибудь на обратном пути. Она оставит голосовое сообщение.

Он тестировал блок питания, когда телефон зазвонил вновь. Феликс схватил трубку:

— Келли, что случилось?

Он постарался изгнать из голоса даже намек на раздражение. Потому что ощущал вину: говоря технически, он выполнил свои обязательства перед «Ардент файнэнши-ал», как только серверы компании снова заработали. Последние три часа он потратил исключительно на себя — хотя и собирался выставить за них счет компании.

В трубке раздалось всхлипывание.

— Келли? — Он ощутил, как от лица отхлынула кровь, а большие пальцы ног онемели.

— Феликс… — Он еле разобрал свое имя сквозь всхлипывания. — Он умер… Господи, он умер.

— Кто? Кто, Келли?

— Уилл.

Уилл? Какой еще Уилл?.. И он рухнул на колени. Имя Уильям они вписали в свидетельство о рождении малыша, хотя и продолжали называть его 2.0. Феликс хрипло застонал.

— Я больна, — услышал он. — Я даже стоять больше не могу. О Феликс! Я так тебя люблю!

— Келли! Что происходит?

— Все… все… В телевизоре работает только два канала. Господи, Феликс, за окном валяются мертвецы…

Он услышал, как ее вырвало. Телефон стал работать с паузами, возвращая издаваемые ею звуки наподобие эхоплекса.

— Никуда не уходи, Келли! — крикнул он, и тут связь оборвалась.

Он набрал «911», но едва нажал кнопку соединения, как на экране снова появилось «ОШИБКА СЕТИ».

Феликс выхватил у Вана «Майора Макчиза», воткнул в него сетевой кабель от 486-го, запустил «Firefox» из командной строки и вышел через «Google» на сайт полиции города. Он стремительно начал искать на сайте бланк интерактивного заявления в полицию. Феликс никогда не терял головы. Он привык решать проблемы, а паника проблем не решает.

Отыскав бланк, он изложил подробности своего разговора с Келли, как составлял бы отчет о найденной ошибке: пальцы работают быстро, описание исчерпывающее, — и щелкнул кнопку «ПОСЛАТЬ».

Ван заглянул ему через плечо и прочитал текст.

— Феликс… — начал он.

— Боже мой… — пробормотал Феликс.

Он осознал, что все еще сидит на полу, и медленно встал. Ван взял у него лэптоп и попробовал выйти на несколько сайтов новостей, но все они оказались в тайм-ауте. Невозможно было судить о причине: или происходит нечто ужасное, или Сеть зашаталась под ударом суперчервя.

— Мне надо домой, — заявил Феликс.

— Я тебя отвезу, — сказал Ван. — А ты продолжай звонить жене.

Они подошли к лифтам. Рядом находилось одно из немногих в здании окон — маленькое и круглое, с толстым бронированным стеклом. Дожидаясь лифта, они выглянули в окно. На улицах маловато машин для среды. И больше, чем обычно, полицейских машин.

— О господи… — Ван показал Феликсу, куда смотреть.

К востоку от них находилась башня Си-Эн — гигантское здание-игла цвета слоновой кости. Теперь эта игла торчала наклонно, словно воткнутая в мокрый песок ветка. Неужели она двигается? Да. Она все больше наклонялась, медленно набирая скорость, падая на северо-восток, в сторону финансового центра. Через секунду она миновала последнюю точку наклона и рухнула. Они ощутили толчок, когда все их здание качнулось от ударной волны, потом услышали грохот. Из обломков поднялось облако пыли, затем донеслась канонада — это самая высокая в мире отдельно стоящая конструкция обрекла на гибель массу близлежащих зданий.

— Трансляционный центр падает… — сказал Ван.

И он падал — небоскреб Си-би-си. Люди разбегались во все стороны, их давило падающими обломками бетона и кирпичами. Сквозь круглое окошко это зрелище походило на искусно сделанный графический ролик, скачанный с какого-нибудь сайта.

К этому моменту вокруг них уже столпились сисадмины. Пихаясь, они пытались через окошко разглядеть разрушения.

— Что случилось? — спросил один из них.

— Упала башня Си-Эн, — ответил Феликс. Собственный голос доносился до него словно издалека.

— Это был вирус?

— «Червь»? Ты о чем? — Феликс уставился на парня, молодого админа второго типа, пока еще с небольшим животиком.

— Я не о «черве». Я получил мейл, что во всем городе объявлен карантин из-за какого-то вируса. Говорят, это биологическое оружие. — Он протянул Феликсу свой на-ладонник.

Феликс настолько погрузился в чтение сообщения, разосланного Министерством здравоохранения Канады, что даже не заметил, как во всем здании погас свет. Потом сунул наладонник в руку владельцу и всхлипнул.

Минуту спустя врубились генераторы. Сисадмины бросились к лестнице. Феликс схватил Вана за руку и потянул обратно.

— Наверное, нам лучше переждать все это в «клетке», — сказал он.

— А как же Келли?

Феликс ощутил, как к горлу подступает тошнота.

— Нам надо вернуться в «клетку», и немедленно.

Воздух туда подавался через фильтры, удаляющие микрочастицы.

— Феликс, тебе нужно домой…

— Это биологическое оружие. Супервирус. А здесь, я думаю, нам ничто не грозит, пока держатся фильтры.

— Что не грозит?

— Подключись к IRC.

Они подключились. Ван воспользовался «Майором Макчизом», а Феликс вышел в Сеть через «Смурфетту». Они пробежались по каналам чатов, пока не отыскали тот, где мелькало несколько знакомых ников.

> Пентагона нет. белого дома тоже

> МОЙ СОСЕД В САН-ДИЕГО БЛЮЕТ КРОВЬЮ СО СВОЕГО БАЛКОНА

> Кто-то свалил Огурец [41] . Банкиры бегут из Сити как крысы.

> Я слышал, что вся Гинза [42] — сплошной пожар.

Феликс напечатал:

> Я в Торонто. Мы только что видели, как упала башня Си-Эн. Я слышал сообщение о биологическом оружии, которое убивает очень быстро

Ван прочитал это и сказал:

— Ты ведь не знаешь, насколько быстро. Может быть, мы все заразились еще три дня назад.

Феликс закрыл глаза:

— Будь это так, мы сейчас ощутили бы какие-то симптомы. Наверное…

> Похоже, электромагнитный импульс накрыл Гонконг и, может быть, Париж — съемки со спутников в реальном времени показывают, что там полный мрак, а через все их сетевые блоки рутинг [43] не идет

> Вы в Торонто?

Это спросил незнакомый Феликсу «ник».

> Да. На Фронт-стрит.

> у меня сестра в университете Торонто, и я не могу с ней связаться — можете ей позвонить?

> телефоны не работают — напечатал Феликс, взглянув на «ОШИБКУ СЕТИ».

— У меня в «Майоре Макчизе» есть обычный телефон, — сказал Ван, запуская программу голосовой связи через Интернет. — Только что вспомнил.

Феликс взял у него лэптоп и набрал номер домашнего телефона. Послышался один гудок, который тут же сменился кваканьем, похожим на сирену «скорой помощи» в итальянском фильме.

> телефон не работает — снова напечатал Феликс

Он взглянул на Вана и увидел, что его худые плечи трясутся.

— Дерьмо, — пробормотал он. — Миру приходит конец.

Час спустя Феликс с трудом заставил себя выйти из чата. Атланта горела. Манхэттен был «горячим» — настолько радиоактивным, что вышли из строя веб-камеры на небоскребе Линкольн-плаза. Все обвиняли исламистов, пока не стало ясно, что Мекка превратилась в дымящийся кратер, а членов саудовской королевской династии повесили прямо перед их дворцами.

Руки у Феликса дрожали. Ван тихонько плакал в дальнем углу «клетки». Феликс снова попытался дозвониться домой, затем в полицию. Результат оказался таким же, как и в предыдущие двадцать попыток.

Он вышел по локальной сети на свой сервер, стоящий этажом ниже, и стал смотреть почту. Спам, спам, спам. Опять спам. Автоматические сообщения. Вот — срочное сообщение от системы обнаружения вторжений на серверы «Ардента».

Феликс открыл его и быстро прочитал. Кто-то грубо и настойчиво пробивался на его маршрутизаторы. Но и сигнатуре «червя» эти попытки не соответствовали. Феликс выполнил трассировку и обнаружил, что атака производится из того же здания, где находится он, — из системы в «клетке» этажом ниже.

На такой случай у него имелись наготове кое-какие процедуры. Феликс просканировал порты атакующего и выяснил, что порт 1337 был открыт — на жаргоне хакеров, использующих буквенно-цифровой заместительный код, этот порт назывался «leet» или «elite». Это был порт того типа, который «червь» оставляет открытым, чтобы выскальзывать наружу или пробираться обратно. Феликс поискал в Сети известные вирусы, которые оставляют «слухача» у порта 1337, сузил список подозреваемых на основе «отпечатков пальцев» операционной системы «зомбированного» сервера и в конце концов отыскал.

Это оказался древний «червь», против которого на всех серверах уже много лет назад должны были установить защиту. Не важно. У Феликса имелся для него программный клиент, и он воспользовался им, чтобы создать на том сервере корневую учетную запись для себя, затем вошел в систему и осмотрелся.

К системе был подключен еще один пользователь, scaredy. Феликс проверил монитор процессов и увидел, что этот scaredy и запустил все те сотни процессов, которые пробивались на его сервер и множество других.

Он открыл чат:

> Прекрати пробиваться на мой сервер

Он ожидал хвастовства, извинений, отрицания. Но ответ его удивил

> Ты в инфоцентре на Фронт-стрит?

> Да

> Господи я уже думал что в живых больше никого не осталось. Я на четвертом этаже. Я думаю что снаружи проведена атака биологическим оружием. И не хочу покидать чистую комнату.

Феликс громко и облегченно выдохнул

> Так ты меня сканировал, чтобы я проследил, откуда идет атака?

> Да

> Умный ход

Сообразительный парень

> Я на шестом этаже, со мной еще один.

> Что тебе известно?

Феликс скопировал для него журнал IRC, послал и ждал, пока собеседник переварит новости. Ван встал и принялся расхаживать по комнате. Глаза у него остекленели.

— Ван? Что с тобой, приятель?

— Мне надо отлить.

— Дверь не открывай. Вон в том мусорнике я видел пустую бутылку из-под минералки.

— Точно, есть.

Вышагивая как зомби, он подошел к мусорнику и вытащил пустую двухлитровку. Потом отвернулся.

> Я Феликс

> Уилл

Когда Феликс подумал о 2.0, у него скрутило желудок.

— Феликс, мне нужно уйти, — заявил Ван и направился к двери шлюза.

Феликс бросил клавиатуру, вскочил, подбежал к Вану и вцепился в него.

— Ван, — сказал он, заглядывая в тусклые и невидящие глаза друга, — посмотри на меня, Ван.

— Мне нужно, — повторил Ван. — Надо попасть домой и накормить кошек.

— Там, на улице, что-то есть, быстрое и смертельное. Может быть, унесет ветер. Может, там уже все рассеялось. Но мы выйдем отсюда, только если узнаем об этом наверняка или если у нас не останется выбора. Сядь, Ван. Сядь.

— Мне холодно, Феликс.

В помещении действительно было очень холодно. Руки Феликса покрылись гусиной кожей, а ноги словно превратились в куски льда.

— Сядь напротив серверов, возле вентиляторов. Оттуда идет теплый воздух.

Ван подошел к ближайшей стойке и пристроился возле нее.

> Ты еще там?

> Пока на месте — занимаюсь кое-какой логистикой

> Как долго мы еще не сможем выйти?

> Понятия не имею

После этого никто из них долго ничего не печатал.

Феликсу пришлось дважды воспользоваться бутылкой из-под минералки. Потом Ван употребил ее снова. Феликс попытался дозвониться Келли. Сайт городской полиции уже давно «упал».

В конце концов он протиснулся обратно к серверам, сел, обхватил колени руками и зарыдал как ребенок.

Через минуту подошел Ван, сел рядом, обнял Феликса за плечи:

— Они мертвы, Ван. Келли и мой сын. У меня больше нет семьи.

— Ты не знаешь этого наверняка.

— Я знаю вполне достаточно. Господи, неужели всему пришел конец?

— Мы посидим здесь еще несколько часов, а потом выйдем. Скоро все должно вернуться к нормальной жизни. Пожарные справятся. И еще армию мобилизуют. Все будет хорошо.

У Феликса болели ребра. Он не плакал с тех пор… с тех пор, как родился 2.0. Он еще крепче обхватил колени.

И тут дверь открылась.

Вошли два сисадмина с покрасневшими от усталости глазами — один в футболке с надписью «ГОВОРИ СО МНОЙ ЧИСТО КОНКРЕТНО», а второй в форменной рубашке «Electronic Frontiers Canada».

— Пошли, — сказал Чисто Конкретно. — Мы все собираемся на верхнем этаже. Поднимайтесь по лестнице.

Феликс поймал себя на том, что затаил дыхание.

— Если в здании есть биоагент, то мы все инфицированы, — «порадовал» Чисто Конкретно. — Так что просто вставайте и идите. Встретимся наверху.

— Есть еще один парень на шестом этаже, — сообщил Феликс, вставая.

— Да, Уилл. Мы его нашли. Он уже наверху.

Чисто Конкретно был одним из тех «ублюдков-операторов из ада», которые обесточили большие маршрутизаторы. Феликс и Ван поднялись по лестнице медленно, их шаги гулко отражались от стен пустой лестничной шахты. После ледяного воздуха «клетки» им казалось, что на лестнице жарко, как в сауне.

На верхнем этаже располагалось кафе, где все еще работали туалеты, из кранов лилась вода и торговые автоматы продавали кофе и разную еду. Перед ними выстроились очереди встревоженных сисадминов. Никто не хотел встречаться взглядом с другим. Феликс задумался над тем, кто из них Уилл, потом встал в очередь к автомату.

Прежде чем у него кончилась мелочь, он раздобыл пару энергетических батончиков и гигантскую чашку ванильного кофе. Ван занял место за столом, и Феликс, подойдя, поставил перед ним чашку и положил батончик.

— Оставь мне немного, — сказал он, направляясь к очереди в туалет.

К тому времени, когда все они более или менее устроились, облегчились и подкрепились, в кафе вернулись Чисто Конкретно и его друг. Они сняли кассовый аппарат в конце прилавка с подогреваемыми лотками для горячих блюд, и Чисто Конкретно забрался на прилавок. Все разговоры медленно стихли.

— Я Ури Попович, а это Диего Розенбаум. Спасибо всем, что пришли. Вот что нам известно точно: энергия в здание уже три часа поступает от генераторов. Визуальное наблюдение показывает, что это единственное здание в центральной части Торонто, где имеется электричество, — и оно у нас будет еще три дня. Снаружи выпущен на волю биологический агент неизвестной природы. Он убивает быстро, в течение нескольких часов, и распространяется аэрозольным путем. Инфицирование происходит при вдыхании зараженного воздуха. Начиная с пяти утра сегодняшнего дня никто не открывал наружные двери этого здания. И никто не откроет, пока не получит от меня разрешение.

Нападения на главные города по всему миру повергли аварийные службы в хаос. Атаки были электронные, биологические, ядерные и с использованием обычных взрывчатых веществ, и их объекты расположены далеко друг от друга. Я инженер службы безопасности, и там, где меня обучали, атаки подобного рода обычно рассматриваются как оппортунистические: то есть группе Б удается взорвать мост, потому что все силы брошены на ликвидацию последствий грязного ядерного взрыва, устроенного группой А. Это умный ход. Самым ранним событием, какое мы смогли обнаружить, стала газовая атака в метро Сеула, проведенная местной ячейкой «Аум синрикё» около двух часов ночи по восточноевропейскому времени. Возможно, это событие и стало той соломинкой, которая сломала спину верблюду. Мы совершенно уверены, что «Аум синрикё» не может стоять за всемирной катастрофой подобного масштаба, — у них нет опыта ведения информационной войны, и они никогда не демонстрировали той организационной хватки, которая необходима, чтобы поразить столько целей одновременно. Проще говоря, они недостаточно умны.

Мы заперлись здесь ради будущего, во всяком случае, до тех пор, пока биологический агент не будет опознан и рассеян. Мы будем обслуживать серверы и поддерживать Сеть в рабочем состоянии. Это критически важная инфраструктура, и наша работа — обеспечить ей пять девяток аптайма. Во времена национального бедствия мы несем за это двойную ответственность.

Один из сисадминов поднял руку. Он смотрелся очень дерзко в зеленой футболке «НЕВЕРОЯТНАЯ ГРОМАДИНА» и был одним из самых молодых.

— Кто сделал тебя королем?

— У меня под контролем главная система безопасности, ключи от каждой «клетки» и пароли для наружных дверей, — кстати, все они сейчас заперты. Я тот, кто привел вас всех сюда и объявил собрание. Я не желал этой работы, потому что она дерьмовая. Но кому-то нужно ее делать.

— Ты прав, — согласился парень. — И я могу делать ее не хуже тебя. Меня зовут Уилл Сарио.

Попович взглянул на него сверху вниз:

— Что ж, если позволишь мне договорить, то я потом, может быть, вручу тебе бразды правления.

— Бога ради, заканчивай.

Сарио повернулся к нему спиной и подошел к окну. Он внимательно смотрел наружу. Взгляд Феликса тоже переместился туда, и он увидел, что в городе поднимается несколько маслянистых столбов дыма.

После того как Поповича прервали, он утратил прежний напор.

— Короче, этим мы и займемся, — только и сказал он.

После затянувшейся паузы парень обернулся:

— О, теперь моя очередь?

Послышались добродушные смешки.

— А вот что думаю я: весь мир скоро окажется по уши в дерьме. Произошли скоординированные атаки на все критические узлы инфраструктуры. И есть только один способ так все скоординировать: через Интернет. Даже если мы согласимся с предположением, что атаки были оппортунистическими, нам надо задать вопрос о том, как нападение может быть организовано за несколько минут. Ответ один — Интернет.

— Значит, по-твоему, нам нужно выключить Интернет? — рассмеялся Попович, но смолк, когда Сарио не ответил.

— Этой ночью мы увидели атаку, которая едва не убила Интернет. Немного DoS-атак на важнейшие серверы, немного манипуляций с DNS, и он падает, как дочка проповедника. Копы и военные — просто банда технофобных лузеров, они вообще практически не полагаются на Сеть. Если мы вырубим Интернет, то создадим непропорционально большую преграду нападающим и лишь небольшую помеху для защитников. А когда придет время, мы сможем его восстановить.

— Да ты гонишь, — пробормотал Попович, у которого буквально отвисла челюсть.

— Это логичное решение. Многие не любят смотреть в лицо логике, когда она диктует тяжелые решения. Но это проблема людей, а не ее.

Начавшиеся после этих слов разговоры быстро перешли в гвалт.

— Заткнитесь! — взревел Попович. Шум стал тише примерно на один децибел. Попович рявкнул снова и топнул по прилавку. Наконец какое-то подобие порядка восстановилось. — Говорить по одному! — сказал Попович. Лицо его раскраснелось, руки он держал в карманах.

Один админ был за то, чтобы остаться. Другой — чтобы уйти. Им нужно отсидеться в «клетках». Провести учет имеющихся запасов и назначить главного по снабжению. Выйти и отыскать полицию или пойти добровольцами в госпитали. Надо назначить охранников, чтобы обеспечить неприступность входной двери.

Феликс вдруг с удивлением обнаружил, что стоит с поднятой рукой. Попович дал ему слово.

— Меня зовут Феликс Тремонт, — сказал он, забравшись на один из столов и достав из кармана наладонник. — Хочу вам кое-что прочитать.

«Правительства промышленного мира, изнуренные гиганты из плоти и стали, я прибыл из киберпространства, нового дома Разума. В интересах будущего я предлагаю вам, чье место уже в прошлом, оставить нас в покое. Вам нечего делать среди нас. У вас нет власти там, где собираемся мы.

У нас нет выбранного правительства и вряд ли будет, поэтому я обращаюсь к вам, обладая лишь теми полномочиями, с какими всегда говорит сама свобода. Я объявляю глобальное общественное пространство, создаваемое нами, независимым от тирании, которую вы стремитесь навязать. У вас нет морального права властвовать над нами, равно как нет методов принуждения, которые вы могли бы использовать.

Правительства черпают свою юридическую силу из согласия тех, кем они управляют. Вы не просили нашего согласия и не получали его. Мы не приглашаем вас. Вы не знаете нас, как не знаете и наш мир. Киберпространство вне пределов ваших границ. Не думайте, что вы можете построить его, словно это общественный строительный проект. Не сможете. Это естественный процесс, и мы растем за счет наших коллективных действий».

Это цитата из «Декларации независимости киберпространства». Она была написана двенадцать лет назад. Я думал, что никогда не читал ничего прекраснее. Я хотел, чтобы мой сын вырос в мире, где киберпространство свободно и где эта свобода влияет на реальный мир, тоже делая его свободнее.

Феликс сглотнул и потер глаза. Ван неуклюже похлопал его по ботинку.

— Мой чудесный сын и моя чудесная жена сегодня умерли. И миллионы других тоже. Город буквально пылает. Многие города вообще исчезли.

Он всхлипнул и снова сглотнул.

— Но по всему миру люди вроде нас собрались в подобных зданиях. Они пытались справиться с ночной атакой «червя», когда разразилась катастрофа. У нас есть независимый источник питания. Еда. Вода.

У нас есть Сеть, которую плохие парни использовали таким образом, как хорошие парни не могли и предположить.

Нас объединяет любовь к свободе, которая рождена нашим неравнодушием и заботой о Сети. Мы отвечаем за самый важный инструмент организации и управления в истории человечества. В данный момент мы самое близкое подобие правительства, которое осталось в мире. На месте Женевы сейчас кратер. Вашингтон в огне, а здание ООН эвакуировано.

Распределенная республика киберпространства пережила эту бурю практически без последствий. И теперь мы — хранители бессмертной, огромной и чудесной машины, потенциально способной возродить мир. Лучший мир.

Мне незачем больше жить — только ради этого.

В глазах Вана блестели слезы. И не только у него. Феликсу не стали аплодировать. Долгие секунды все хранили полное и уважительное молчание.

— И как мы это сделаем? — без тени сарказма поинтересовался Попович.

Группы новостей заполнялись быстро. Они объявили их в news.admin.net-abuse.email, где собирались все борцы со спамом и где существовала устойчивая культура товарищества при отражении полновесных атак.

Новой группой стала alt.november5-disaster.recovery, с подгруппами recovery.goverance, recovery.finance, recovery.logistics и recovery.defence. Да будет благословенна «мохнатая» иерархия alt. и все те, кто по ней плавает.

Сисадмины появлялись в ней один за другим. Остался в онлайне гигант «Google», где доблестная Queen Kong руководила командой помощников, которые раскатывали на роликах по огромному инфоцентру, заменяя в стойках умершие жесткие диски и нажимая клавиши перезагрузки. Сайт «Интернет-архив» в Пресидио выпал из Сети, но его зеркало в Амстердаме оказалось живо, и они переадресовали DNS так, что разницы практически никто и не заметил. «Amazon» упал. «PayPal» работал. «Blogger», «TypePad» и «Livejournal» работали и заполнялись миллионами сообщений от уцелевших и перепуганных людей со всего мира, сбивавшихся вместе ради толики электронного тепла.

Ленты фотографий на сайте «Flickr» оказались ужасны. Феликсу пришлось отписаться от них, когда он увидел фото женщины и младенца, лежащих в кухне и переплетенных мучительной смертью в жуткий иероглиф. Они не были похожи на Келли и 2.0, но этого и не требовалось. Феликса затрясло, и он не мог успокоиться.

«Википедия» работала, но шаталась от нагрузки. Спам лился потоком, словно ничего не случилось. По Сети бродили вирусы.

Основные события происходили в recovery.logistics.

> Для проведения региональных выборов мы можем воспользоваться механизмом голосования групп новостей

Феликс знал, что это должно сработать. Голосования в группах новостей «Usenet» проводились уже более двадцати лет и без серьезных проблем

> Мы выберем региональных представителей, а они выберут премьер-министра

Американцы настаивали на президенте, что Феликсу не понравилось. Его будущее не будет американским будущим. Американское будущее ушло навсегда вместе с Белым домом. А он строил дом побольше этого.

На связь вышли французские сисадмины из «Франс телеком». Инфоцентр «Европейского союза радиовещания» уцелел после атак, разрушивших Женеву, и оказался полон настороженных немцев, чей английский был лучше, чем у Феликса. Удалось установить хорошие отношения и с остатками команды Би-би-си на Канарских островах.

В.recovery.logistics общались на смеси диалектов английского, и Феликс чувствовал преимущество на своей стороне. Некоторые админы остужали слишком горячие головы, затевавшие неизбежные и дурацкие перебранки; они пускали в ход опыт, накопленный за долгие годы. Другие слали полезные предложения.

И удивительно: лишь немногие сочли, что Феликс слегка рехнулся.

> Думаю, нам надо провести выборы как можно скорее. Самое позднее — завтра. Мы не можем управлять законно без согласия тех, кем управляем

Через несколько секунд пришел ответ:

> Ты что, серьезно? Согласие управляемых? Если я все поняла правильно, то большинство людей, которыми ты предполагаешь управлять, сейчас или мучаются перед смертью, или прячутся под столами, или потрясенно бродят по улицам городов. И когда ОНИ смогут проголосовать?

Феликсу пришлось признать ее правоту. Queen Kong была умна. Женщин-админов оказалось немного, и это стало настоящей трагедией. Такими женщинами, как Queen Kong, просто нельзя разбрасываться. Надо будет пробить решение о том, чтобы сбалансировать число женщин в его новом правительстве. Потребовать, чтобы каждый регион выбрал по одному мужчине и по одной женщине?

Он охотно подбросил ей эту идею. Выборы состоятся завтра, уж он за этим проследит.

— Премьер-министр киберпространства? Почему бы не назваться Великим Пуба глобальной информационной Сети? Это более почетно, звучит круче и даст тебе примерно столько же полномочий.

Уилл лег спать в кафе рядом с Феликсом, а Ван примостился с другого бока. В помещении изрядно попахивало: в него набилось двадцать пять сисадминов, которые уже давно не мылись.

— Заткнись, Уилл, — сказал Ван. — Ты хотел вырубить Интернет.

— Поправка: я хочу вырубить Интернет. Настоящее время.

Феликс приоткрыл один глаз. Он так устал, что даже это показалось тяжелой атлетикой.

— Послушай, Сарио, если тебе не нравится моя предвыборная платформа, то предложи свою. Есть множество людей, которые считают меня полным кретином, и я их за это уважаю, потому что они или выставили свои кандидатуры против меня, или поддерживают тех, кто выставил. Это твой выбор. Но хныканье и жалобы в меню не включены. Так что либо спи, либо встань и опубликуй свою платформу.

Сарио медленно сел, развернул куртку, которой пользовался вместо подушки, и надел ее.

— Ну и хрен с вами. Я ухожу.

— Я думал, он никогда не исчезнет, — буркнул Феликс и отвернулся. Не в силах заснуть, он еще долго лежал и думал о выборах.

Кроме него, имелись и другие кандидаты. Некоторые из них даже не были сисадминами. Один американский сенатор оказался в тот день в своем уединенном летнем доме в Вайоминге, с автономным генератором и спутниковым телефоном. Каким-то образом он отыскал нужную группу новостей и заявил, что выставляет свою кандидатуру. Какие-то хакеры-анархисты из Италии яростно атаковали группу всю ночь, публикуя написанные на корявом английском пространные статьи о политическом банкротстве «управления» в новом мире. Феликс взглянул на их сетевой адрес и определил, что они, вероятно, сидят в небольшом институте интерактивного дизайна возле Турина. Италия пострадала очень серьезно, но в небольшом городе эта ячейка анархистов сумела отыскать убежище.

Удивительно много кандидатов выступали за отключение Интернета. Феликс сомневался, возможно ли такое вообще, но решил, что понимает их стремление покончить разом и с работой, и с миром. Почему бы и нет? Судя по всему, работа админов до сих пор сводилась к каскаду технических проблем, нападениям и оппортунизму, и все они в совокупности завершились Большим Обломом. Атака террористов здесь, жесткая контратака правительства там… Не успеешь опомниться, как они добьют то, что еще уцелело.

Феликс заснул, думая о логистике отключения Интернета, и ему снились кошмары, в которых он был единственным защитником Сети.

Проснулся он от какого-то шуршания. Повернувшись на бок, Феликс увидел сидящего Вана. Бросив скомканную куртку на колени, тот энергично чесал свои худые руки. Кожа на них стала цвета солонины и чешуйчатой. В лучах света, льющихся сквозь окна кафе, летали и клубились облачка кожных чешуек.

— Что ты делаешь?

Феликс сел. От вида того, как ногти Вана раздирают кожу, его тело тоже зачесалось. Он уже три дня не мыл голову, и иногда у него возникало ощущение, что голову буравят маленькие насекомые, откладывающие в волосах яйца. Вечером, поправляя очки, он провел за ушами, и на пальце осталась блестящая пленка сала. Если Феликс пару дней не принимал душ, за ушами у него появлялись угри, а иногда и огромные фурункулы, которые Келли в конце концов выдавливала с каким-то извращенным удовольствием.

— Чешусь, — ответил Ван и принялся за голову, подняв облако перхоти, которое соединилось с клубами чешуек. — Господи, у меня все тело чешется.

Феликс достал «Майора Макчиза» из рюкзачка Вана и подключил к нему один из кабелей локальной сети, которые змеились тут по всему полу. Затем принялся искать через «Google» все, что могло быть с этим связано. На слово «чешется» выпало 40 600 000 ссылок. Тогда Феликс попробовал составные запросы и получил более конкретные ссылки.

— Думаю, это экзема на нервной почве, — заявил он.

— Нет у меня никакой экземы.

Феликс продемонстрировал ему несколько впечатляющих фотографий красной раздраженной кожи, покрытой белыми чешуйками.

— Экзема, — констатировал он, указывая на подпись под снимком.

Ван осмотрел свои руки.

— Похоже, — согласился он.

— Тут написано, что надо увлажнять кожу и смазывать ее кортизоновой мазью. Загляни в аптечку на втором этаже в туалете. Кажется, я видел эту мазь.

Подобно всем остальным сисадминам, Феликс обыскал кабинеты, офисы, туалеты, кухню и кладовые, после чего его рюкзачок пополнился рулоном туалетной бумаги и четырьмя энергетическими батончиками. По негласной договоренности еда в кафе считалась общей, при этом каждый сисадмин приглядывался к другим — не страдает ли кто из них обжорством и не прихватывает ли что-нибудь про запас. Все были убеждены, что втихаря происходит и то и другое.

Ван встал, и, когда на его лицо упал свет, Феликс увидел, как набухли его веки.

— Я напишу в рассылку, спрошу про другие антигистамины, — пообещал Феликс.

Через несколько часов после первого собрания они организовали четыре почтовые рассылки и три форума на «Википедии» для тех, кто уцелел в здании, но за последующие дни решили, что хватит и одной. Еще Феликс был подписан на небольшую рассылку вместе с пятью своими наиболее верными друзьями, двое из которых оказались заперты в таких же «клетках», но в других странах. Он подозревал, что остальные админы поступают так же.

Ван, волоча ноги, направился к двери.

— Удачи тебе на выборах, — сказал он, похлопав Феликса по плечу.

Феликс встал и принялся расхаживать по кафе, время от времени останавливаясь, чтобы выглянуть в грязные окна. В Торонто все еще бушевали пожары, их стало даже больше. Феликс пытался отыскать почтовые рассылки или сетевые дневники горожан, но нашел лишь те, которые вели другие админы в других инфоцентрах. Возможно — и даже вероятно, — что у тех, кто выжил в городе, имелись более важные дела, чем посылать сообщения через Интернет. Домашний телефон Феликса по-прежнему отвечал время от времени, но он перестал туда звонить уже на второй день, когда, в пятидесятый раз услышав голос Келли, читающий автоматическое сообщение, заплакал прямо на совещании. И не только он.

День выборов. Пора держать ответ.

> Ты нервничаешь?

> Нет — напечатал Феликс и добавил:

> если честно, то меня мало волнует, одержу ли я победу. Я просто рад, что мы это делаем. Альтернатива торчать здесь и сходить с ума, ожидая, пока кто-нибудь не выломает нашу дверь.

Курсор долго не перемещался. Queen Kong отвечала с большой задержкой, потому что управляла своей командой гуглоидов и делала все, что могла, лишь бы ее инфоцентр оставался в онлайне. Три оффшорные «клетки» «Google» отключились, а два из шести их резервных сетевых каналов были уничтожены. К счастью для нее, число запросов в секунду постепенно сокращалось

> Есть еще Китай — напечатала она

У Queen Kong имелась большая доска с картой мира, раскрашенной в цвета, обозначающие число запросов к Google и секунду, и она творила с ней чудеса, показывая на цветных диаграммах динамику падения числа запросов во времени. Она загрузила на сайт много видеоклипов, показывающих, как чума и бомбы вымели планету: первоначальный шквал запросов от людей, желающих понять, что происходит, а затем мрачное и резкое падение, когда болезнь начинала косить свои жертвы.

> Китай до сих пор выдает девяносто процентов от номинала

Феликс покачал головой

> Ты ведь не думаешь, что это они во всем виноваты?

> Нет — напечатала она, потом стала набирать еще что-то и остановилась.

> Конечно нет. Я верю в гипотезу Поповича. Каждая сволочь в мире использует других сволочей для прикрытия. Но в Китае их прижали к ногтю быстрее и решительнее, чем в других странах. Может быть, мы наконец-то выяснили, какая может быть польза от тоталитарного государства.

Феликс не смог удержаться от искушения и напечатал:

> Тебе повезло, что твой босс не может это прочесть. Ведь вы являлись весьма активными участниками строительства Великого Китайского Брандмауэра.

> Это была не моя идея — ответила она.

> И мой босс мертв. Наверное, они все мертвы. По всему району Залива нанесли серьезный удар, а потом произошло землетрясение.

Они видели автоматический поток данных Службы геологического наблюдения США, поведавший о землетрясении в 6,9 балла, которое превратило в развалины Северную Калифорнию от Гилроя до Себастополя. Некоторые веб-камеры показали масштаб разрушений — взрывы газопроводов, сейсмоустойчивые здания, падающие, словно конструкции из детских кубиков после хорошего пинка. Здание «Googleplex», установленное на гигантские стальные пружины, тряслось, как тарелка с желе, но серверные стойки остались на месте, а худшим ранением у них оказался сильно поврежденный глаз одного из админов, которому в лицо угодили щипцы для обжима кабеля

> Извини. Я забыл.

> Ничего. Мы ведь все потерянные люди, верно?

> Да. В любом случае выборы меня не волнуют. Кто бы ни победил, мы делаем хотя бы ЧТО-ТО

> Нет — если они проголосуют за одного из слизняков

Слизняками некоторые из админов называли тех, кто хотел отключить Интернет. А ввела термин в обращение Queen Kong, — очевидно, он обозначал невежественных IT-менеджеров, сквозь строй которых она пробивалась на протяжении всей своей карьеры

> Не проголосуют. Они просто устали и огорчены, вот и все. Те, кто тебя одобряет, одержат победу

Среди уцелевших гуглоиды были одной из самых многочисленных и влиятельных группировок, наряду с командами спутниковой связи и оставшимися трансокеанскими командами. Поддержка Queen Kong стала для Феликса сюрпризом, и он послал ей письмо, на которое она коротко ответила: «Не могу допустить, чтобы командовали слизняки».

> мне надо идти — напечатала она, и тут связь с ней прервалась

Феликс запустил браузер и набрал google.com. Браузер выдал тайм-аут. Он повторил запрос на соединение, потом снова и снова, пока на экране не появилась главная страница сайта. Какой бы ни была причина обрыва связи — отказ питания, вирусы, еще одно землетрясение, — Queen Kong ее восстановила. Феликс фыркнул, увидев, что они заменили буквы «о» в логотипе «Google» маленькими изображениями глобуса Земли с торчащими из него грибовидными облачками.

— Есть что-нибудь пожевать? — спросил Ван.

Была вторая половина дня, но на время в инфоцентре особого внимания не обращали. Феликс похлопал по карманам. Сисадмины все-таки назначили интенданта, но к тому времени все уже успели запастись кое-какой едой из автоматов. Феликс раздобыл дюжину энергетических батончиков и несколько яблок. Он взял еще и парочку бутербродов, но мудро съел их в первую очередь, пока они окончательно не зачерствели.

— Остался один батончик, — сообщил Феликс.

Этим утром он заметил, что брюки на нем болтаются, и даже сначала порадовался этому. Потом вспомнил, как Келли дразнила его за лишний вес, и расплакался. Затем съел два батончика, и у него остался всего один.

— О-о… — протянул Ван. Его и без того ввалившиеся щеки запали еще больше, а плечи над цыплячьей грудью поникли.

— Держи. И голосуй за Феликса.

Ван взял у него батончик и положил на стол перед собой.

— Знаешь, я хотел бы вернуть его со словами: «Нет, не могу», но я зверски голодный, поэтому просто возьму его и съем, хорошо?

— Не возражаю. Валяй.

— Как продвигаются выборы? — спросил Ван, срывая с батончика обертку.

— Не знаю. Давно уже не проверял.

Пару часов назад он выигрывал с небольшим преимуществом. В подобной ситуации отсутствие лэптопа серьезно ограничивало возможности Феликса отслеживать информацию. В разных «клетках» находился десяток таких же бедняг, как и он сам, — тех, кто рванул из дому по срочному вызову, не прихватив с собой что-либо со встроенным WiFi.

— Тебя прокатят, — заявил Сарио, усаживаясь рядом с ними. Он стал печально знаменит в инфоцентре тем, что никогда не спал, подслушивал разговоры и затевал в реальной жизни стычки того же накала страстей, что и мгновенно вспыхивающие в «Usenet» перебранки. — Победителем станет тот, кто понимает несколько очевидных фактов. — Он поднял кулак и принялся отсчитывать пункты, распрямляя палец за пальцем. — Первый: террористы используют Интернет, чтобы уничтожить мир, и мы должны опередить их, уничтожив Интернет. Второй: даже если я не прав, вся эта затея яйца выеденного не стоит, потому что у нас скоро кончится горючее для генераторов. Третий: если оно не кончится сейчас, то кончится потом, потому что старый мир скоро вернется, а ему наплевать на ваш новый мир. Четвертый: жратву мы израсходуем быстрее, чем силы на споры о причинах, почему нам не следует выходить наружу. У нас есть шанс сделать хоть что-то, что поможет миру восстановиться: мы можем убить Сеть и ликвидировать ее как инструмент в руках плохих парней. Или же мы можем переставить несколько кресел на мостике твоего личного «Титаника», на котором ты плывешь к прекрасной мечте под названием «независимое киберпространство».

Проблема заключалась в том, что Сарио был прав. Горючее у них закончится через два дня — время от времени в городской сети появлялся ток, и это сэкономило им часть горючего. И если согласиться с его гипотезой о том, что Интернет в первую очередь использовался как инструмент для организации нового хаоса, то его отключение станет верным решением.

Но жена и сын Феликса были мертвы. Он не хотел возрождать старый мир. Он хотел построить новый. В старом мире для него больше не было места.

Ван почесал свою воспаленную, шелушащуюся кожу. Облачка чешуек закружились в душном, наполненном испарениями воздухе. Сарио брезгливо выпятил губу:

— Отвратительно. Мы дышим рециркулированным воздухом, если ты этого не знаешь. И какая бы проказа тебя ни пожирала, забивать своей дрянью фильтры весьма антисоциально.

— Ты сам главный авторитет по антисоциальному, Сарио, — ответил Ван. — Катись отсюда, или я тебя забью плоскогубцами.

Он перестал чесаться и похлопал по чехольчику с универсальным инструментом, совсем как стрелок по кобуре с револьвером.

— Да, я антисоциальный! У меня синдром Аспергера, и я не принимал лекарства уже четыре дня. А у тебя какая гребаная причина?

Ван еще немного почесался.

— Извини, — сказал он. — Я не знал.

Сарио расхохотался:

— О, вы все бесценны! Готов поспорить, что три четверти собравшихся здесь пребывают на грани аутизма. А я просто-напросто задница. Зато я не боюсь говорить правду, и это делает меня лучше тебя, недоносок.

— Пошел на хрен, слизняк! — отрезал Феликс.

У них оставалось топлива меньше чем на день, когда Феликса избрали первым в истории премьер-министром киберпространства. Но сначала подсчет голосов запорол чей-то сетевой робот, посылавший письма с ложными бюллетенями голосования, и они потеряли целый драгоценный день, пересчитывая голоса заново.

К тому времени идея начала все больше походить на шутку. Половина инфоцентров замолкла. Карты запросов в «Google», составляемые Queen Kong, выглядели все мрачнее по мере того, как все больше мест в мире уходило в офлайн, а статистика по многочисленным новым запросам гласила, что людей в основном интересует здоровье, жилье, санитария и самооборона.

Вирусная нагрузка на Сеть падала. Многие пользователи домашних компьютеров остались без электричества, поэтому их «зомбированные» компьютеры, прежде рассылавшие вирусы, выпали из Сети. Магистрали на схемах по-прежнему светились и мерцали, но послания из этих инфоцентров становились все более отчаянными. Феликс не ел целый день, и персонал на одной наземной станции трансокеанской спутниковой связи — тоже.

Вода тоже заканчивалась.

Попович и Розенбаум пришли к Феликсу сразу, едва он успел ответить на несколько поздравительных писем и разослать по группам новостей уже заготовленную «тронную» речь.

— Мы собираемся открыть двери, — сообщил Попович.

Как и все, он похудел, а кожа лоснилась от жира и грязи. Воняло от него примерно как от мусорных баков за рыбным рынком в жаркий день. Феликс не сомневался, что от него запашок не лучше.

— Хотите сходить на разведку? Поискать горючее? Мы можем создать рабочую группу. Отличная идея.

Розенбаум грустно покачал головой:

— Мы собираемся отыскать наши семьи. Что бы там ни было снаружи, оно уже рассеялось. Или не успело. В любом случае здесь нет будущего.

— А как же обслуживание Сети? — спросил Феликс, хотя уже знал ответ. — Кто не даст маршрутизаторам «упасть»?

— Мы оставим тебе главные пароли ко всем, — сказал Попович.

Руки у него дрожали, глаза потускнели. Как и многие курильщики, застрявшие в инфоцентре, он всю неделю страдал без сигарет. Все, что содержало кофеин, тоже закончилось два дня назад. Но курильщикам пришлось тяжелее всего.

— И я просто останусь здесь и буду поддерживать систему в онлайне?

— Ты и все те, кого это еще волнует.

Феликс знал, что упустил свой шанс. Выборы представлялись поступком благородным и отважным, но, если подумать, они стали всего лишь предлогом для соперничества в то время, когда следовало решать, что делать дальше. Проблемой оказалось то, что дальше делать было нечего.

— Я не могу заставить вас остаться.

— Да, не можешь.

Попович повернулся и вышел.

Розенбаум посмотрел ему вслед, потом схватил Феликса за плечо:

— Спасибо, Феликс. Это была прекрасная мечта. А может, все еще есть. Может быть, мы раздобудем еду, горючее и еще вернемся.

У Розенбаума была сестра, с которой он поддерживал контакт по Сети в первые дни кризиса. Потом она перестала отвечать. Админы разделились на тех, у кто был шанс попрощаться с родными, и на тех, у кого его не было. Каждый считал, что другому повезло больше.

Попович и Розенбаум написали сообщение для внутренней группы новостей — в конце концов, они все еще оставались админами, — и вскоре на первом этаже собрался небольшой почетный караул из сисадминов, решивших посмотреть, как два их товарища будут выходить через двойные двери. Уходящие набрали код — поднялись стальные заслонки, затем открылись внутренние двери. Админы шагнули в вестибюль и закрыли за собой двери. Открылись наружные двери. На улице было очень ярко и солнечно, и, если не считать непривычной пустоты вокруг, все выглядело нормально. Душераздирающе нормально.

Двое сделали робкий шаг в новый мир. Затем еще один. Повернулись, помахали оставшимся. И внезапно схватились за горло, рухнули и начали корчиться и дергаться.

— Господи-и-и!.. — только и успел выдохнуть Феликс, как парочка шутников отряхнулась и встала, хохоча так, что вскоре оба ухватилась за бока. Затем они помахали снова, повернулись и ушли.

— Господи, вот придурки-то, — сказал Ван и почесал руки, на которых виднелись длинные кровоточащие царапины. Его одежда была до такой степени усыпана чешуйками кожи, что казалась посыпанной сахарной пудрой.

— А по-моему, было очень смешно, — возразил Феликс.

— Боже, как я хочу есть!

— К счастью для тебя, в нашем распоряжении все, что только можно съесть.

— Вы слишком добры к нам, простым работягам, мистер президент.

— Премьер-министр, — поправил Феликс. — И ты не работяга, а заместитель премьер-министра. Ты мой официальный разрезатель ленточек и вручатель чеков на огромные суммы за инновации.

От шуток им обоим полегчало. А зрелище того, как уходят Попович и Розенбаум, подбодрило всех. К тому времени Феликс уже знал, что вскоре уйдут и остальные.

Исход был предопределен запасом горючего, но кто захочет ждать, пока оно закончится?

> половина моей команды утром ушла — напечатала Queen Kong

Разумеется, «Google» держался очень хорошо. Нагрузка на серверы стала гораздо меньше, чем была с тех пор, когда весь «Google» умещался в нескольких самодельных персоналках, стоящих под конторским столом в Стэнфорде

> а нас осталось четверть — ответил Феликс.

Прошел всего лишь день после ухода Поповича и Розенбаума, но трафик групп новостей упал почти до нуля. У Феликса и Вана тоже не хватало времени, чтобы играть в Республику киберпространства. Они были слишком заняты, изучая системы, которые передал им Попович, — большие машрутизаторы, продолжавшие работать как главный пункт обмена данными для всех сетевых магистралей Канады.

Но все же время от времени кто-то посылал сообщения в группы новостей, обычно желая попрощаться. Старые сетевые войны из-за того, кто станет премьер-министром, нужно ли отключать Сеть или кто берет слишком много еды, отошли в прошлое.

Феликс перезагрузил группу новостей и увидел типичное сообщение.

> Свихнувшиеся процессы на Solaris

> Привет. Я всего лишь мелкая компьютерная сошка, но я остался тут один, а четыре наших DSL-сервера только что упали. Похоже, на них работает какая-то клиентская учетная программа, которая пытается вычислить, какие счета надо выставить нашим корпоративным клиентам, и она порождает тысячи запросов и жрет весь обмен данными. Я хочу ее прихлопнуть, но у меня не получается. Какой магический ритуал мне надо совершить, чтобы заставить этот проклятый думатель грохнуть подобное дерьмо? Один черт, ведь вряд ли кто из наших клиентов когда-нибудь оплатит счета. Я запросил парня, который написал эту программу, но он уже давно покойник, и все, кто мог помочь, тоже.

Феликс перезагрузил группу снова и увидел ответ. Он был коротким, авторитетным и по существу — такой, каких почти никогда не увидишь в группах новостей крупного калибра, когда новичок задает глупый вопрос. Апокалипсис разбудил во всемирном сообществе системных администраторов дух терпеливой взаимопомощи.

Ван заглянул ему через плечо:

— Черт, кто бы подумал, что он на такое способен?

Феликс взглянул на имя отправившего ответ. Он пришел от Уилла Сарио. Феликс перешел в окошко чата.

> сарио я думал что ты хотел отключить сеть почему же ты помогаешь салагам налаживать их сервера?

> мистер ПМ, а вдруг у меня просто сил нет смотреть как компьютер страдает в руках любителя?

Феликс перешел на канал, где он общался с Queen Kong

> Когда?

> Когда я в последний раз спала? Два дня назад. Когда кончится горючее? Через три дня. Когда у нас кончилась еда? Два дня назад.

> Господи. Я прошлую ночь тоже не спал. У нас здесь не хватает рук.

> есть тут кто? я моника, живу в пасадене и мне до смерти надоело делать уроки. Хочешь скачать мою фотку?

«Троянские» роботы теперь трудились во всех IRC, перепрыгивая на любой канал, где имелся хоть какой-то трафик. Иногда пять-шесть ботов начинали флиртовать друг с другом. Когда Феликс наблюдал за тем, как одна вирусная программа пытается уговорить другую свою версию загрузить «трояна», ему становилось немного не по себе.

Они одновременно вышибли бота из канала. У него теперь для этого имелся скрипт. Количество же спама практически не уменьшилось.

> Как получается, что спама не становится меньше? Ведь половина чертовых инфоцентров уже не работает

Queen Kong долго не отвечала. Как и всегда, если ожидание ответа затягивалось, он уже привычно перезагрузил главную страницу «Google». И точно, сайт завис

> Сарио, у тебя хоть какая-то еда есть?

> Вам не помешает парочка лишних обедов, ваше превосходительство?

Ван снова перешел на «Майора Макчиза» и находился на том же канале.

— Вот ведь скотина… А ты сегодня неплохо выглядишь, чувак.

Ван смотрелся далеко не так хорошо. Вид у него был такой, словно его может повалить хороший порыв ветра, а речь стала флегматичной и вялой.

> привет Kong все в порядке?

> все хорошо пришлось отойти и дать кое-кому пинка под зад

— Как трафик, Ван?

— С утра упал на двадцать пять процентов.

Имелось определенное количество сетевых узлов, соединение с которыми осуществлялось через их маршрутизаторы. Предположительно большую их часть составляли домашние или коммерческие пользователи из тех мест, где еще было электричество, а центральные АТС телефонных компаний пока работали.

Время от времени Феликс подключался к каналам связи и прослушивал их, надеясь отыскать кого-нибудь с новостями из большого мира. Но почти весь трафик оказался автоматическим: пересылались резервные копии данных или обновления. И спам. Много спама.

> Количество спама растет потому, что службы по борьбе с ним отключаются быстрее серверов и компьютеров, на которых спам генерируется. Все службы по борьбе с сетевыми «червями» централизованы и собраны в нескольких местах. А генерируется спам на миллионах зомбированных компьютеров. Жаль, что у лузеров не хватило здравого смысла выключить свои домашние компьютеры перед тем, как откинуть копыта или смыться.

> если так пойдет и дальше то к обеду мы уже не будем пересылать ничего кроме спама

Ван хрипловато и с натугой кашлянул.

— Как раз хотел об этом поговорить, — сказал он. — Я думал, что этот момент наступит раньше. Феликс, по-моему, если мы просто возьмем и уйдем отсюда, этого никто и не заметит.

Феликс посмотрел на его изможденное лицо, кожу цвета говядины, длинные незаживающие расчесы. Пальцы у Вана дрожали.

— Ты пьешь достаточно воды?

— Весь день, каждые десять секунд. Что угодно, лишь бы брюхо не было пустым. — Он показал на стоящую рядом с ним полную воды двухлитровку из-под «Пепси».

— Надо устроить совещание, — решил Феликс.

В первый день их было сорок три. Теперь осталось пятнадцать. Шестеро отреагировали на сообщение о сборе своеобразно — просто ушли. Все и так знали тему совещания.

— И ты допустишь, чтобы все попросту развалилось?

Только у Сарио еще хватало энергии, чтобы разозлиться по-настоящему. Он будет злиться до самой могилы. На горле и лбу у него даже выступили вены. Он потрясал кулаками. Завидев его, остальные сразу встрепенулись и не сводили с него глаз, забыв о необходимости поглядывать в окошки чатов или журналы трафика.

— Сарио, ты что, издеваешься? — воскликнул Феликс. — Ведь это ты хотел прикончить Сеть.

— Я хотел сделать это чисто! — рявкнул Сарио. — И не хотел, чтобы она истекла кровью и померла навсегда, дергаясь и задыхаясь. Это должно было стать общим решением глобального сообщества тех, кто ее поддерживал и обслуживал. Конструктивным действием, совершенным людьми. А не победой энтропии, хакерских программ и вирусов. Черт побери, ведь именно это сейчас и происходит в Сети.

В кафе на верхнем этаже по всему периметру имелись окна из закаленного стекла, отклоняющие свет. Обычно жалюзи на них были опущены. Теперь Сарио промчался вдоль окон, поднимая жалюзи. Феликса изумило, что у Сарио еще осталась энергия, чтобы бегать. У него едва хватило сил подняться по лестнице в кафе.

Помещение залил резкий дневной свет. За окном был ясный солнечный день, но куда бы ни падал взгляд из этой высокой точки, везде над Торонто поднимались столбы дыма. Башня в центре города, гигантский модернистский кирпич из черного стекла, извергала в небо пламя.

— Сеть разваливается, как и все вокруг. Слушайте, слушайте. Если мы бросим Сеть умирать медленно, какие-то ее части останутся живы еще несколько месяцев. А может, и лет. И что будет по ней гулять? «Трояны». «Черви». Спам.

Системные процессы. Зональные пакеты данных. То, чем мы пользуемся, разваливается и требует постоянного обслуживания. То, что мы отвергаем, не используется и может жить бесконечно. Мы собираемся оставить после себя Сеть, похожую на мусорную яму, набитую промышленными отходами. Это и станет нашим наследием — памятью каждого удара по клавиатуре, которые делали вы, я и кто угодно и когда угодно. Дошло? Мы собираемся бросить ее подыхать медленной смертью, как раненую собаку, вместо того чтобы прервать ее мучения одним выстрелом в голову.

Ван почесал щеки, и Феликс увидел, что он вытирает слезы.

— Сарио, ты и прав, и не прав, — сказал он. — Оставить Сеть ковылять понемногу дальше — правильно. Мы все еще долго будем понемногу ковылять, и, может быть, она кому-нибудь пригодится. Если где угодно в мире хотя бы один пакет данных будет передан от одного пользователя другому, то Сеть сделает свое дело.

— Если хочешь убить ее чисто, то можешь это сделать, — заявил Феликс. — Я премьер-министр, и я так решил. Я сообщу тебе корневые пароли. И всем вам тоже.

Он повернулся к белой доске, на которой работники кафетерия обычно писали название текущего фирменного блюда. Теперь доску покрывали остатки жарких технических дебатов, которые вспыхивали между админами с первого дня.

Он рукавом расчистил на доске место и стал писать длинные и сложные буквенно-цифровые пароли, сдобренные знаками препинания. У Феликса был дар запоминать пароли такого рода. Он сомневался, что это ему когда-нибудь еще пригодится.

> Мы уходим, Kong. Горючее все равно почти кончилось

> да что ж тогда правильно. Для меня было честью работать с вами, господин премьер-министр

> какие у тебя перспективы?

> я поручила молодому админу позаботиться о моих женских нуждах и мы нашли еще одну кладовочку с едой которой нам хватит на пару недель ведь нас теперь осталось всего пятнадцать

> ты потрясающая, Queen Kong, серьезно. Но не изображай из себя героя. Когда надо будет уйти — уходи. Там снаружи обязательно что-нибудь найдется

> береги себя Феликс, серьезно кстати я тебе писала что количество запросов из Румынии увеличилось? Может быть они там постепенно становятся на ноги

> в самом деле?

> да, в самом деле. Мы ведь как чертовы тараканы, нас трудно убить

Связь прервалась. Феликс вышел в «Firefox» и перезагрузил «Google». Сайт не отзывался. Он еще несколько раз щелкал кнопку перезагрузки, но безрезультатно. Феликс закрыл глаза и услышал, как Ван чешет ноги, потом набирает на клавиатуре что-то короткое.

— Они снова на связи, — сообщил он.

Феликс облегченно выдохнул. Затем послал в группу новостей сообщение — то самое, которое он переписывал пять раз, пока текст его не удовлетворил.

— Ты тут береги все, ладно? Мы еще вернемся. Когда-нибудь.

Уходили все, кроме Сарио. Он отказался. Но все же спустился их проводить.

Админы собрались в вестибюле, Феликс поднял бронированную дверь, и внутрь ворвался свет.

Сарио протянул руку.

— Удачи, — пожелал он.

— Тебе тоже, — отозвался Феликс. Рукопожатие у Сарио оказалось твердым. — Может, ты был прав.

— Может быть.

— Все еще собираешься выдернуть пробку?

Сарио взглянул на подвесной потолок, словно пытаясь сквозь усиленные потолочные перекрытия рассмотреть гудящие серверные стойки на верхних этажах.

— Кто знает? — произнес он наконец.

Ван почесался, и облачко белых чешуек заплясало в солнечных лучах.

— Пошли найдем тебе аптеку, — сказал Феликс и двинулся к двери.

Остальные админы последовали за ним.

Они подождали, пока за ними закроются внутренние двери, затем Феликс открыл наружные. В воздухе пахло скошенной травой, первыми каплями дождя, озером и небом, а мир казался старым другом, от которого целую вечность не было весточки.

— Пока, Феликс, — говорили другие админы.

Они постепенно расходились, пока он стоял наверху короткой бетонной лестницы. От яркого света у него слезились глаза.

— Кажется, на Кинг-стрит была аптека, — сказал он Вану. — Разобьем окно кирпичом и добудем тебе кортизон, хорошо?

— Ты у нас премьер-министр. Вот и действуй.

За пятнадцать минут они не встретили ни единого человека. И не услышали ни единого звука, если не считать птичьего чириканья и гудения ветра в электрических проводах над головой. Все это очень напоминало прогулку по Луне.

— Готов поспорить, что у них там есть шоколадные батончики, — заявил Ван.

Желудок Феликса непроизвольно сжался. Еда.

— Угу, — буркнул он, давясь слюной.

Они прошли мимо небольшого трехдверного автомобиля. На переднем сиденье они увидели высохшее тело женщины с высохшим младенцем на руках, и рот Феликса наполнился горькой желчью, хотя сквозь закрытые окна запах едва пробивался.

Он уже несколько дней не думал о Келли и 2.0. Феликс упал на колени, и его вырвало. Здесь, в реальном мире, его семья мертва. Все, кого он знал, мертвы. И ему захотелось лечь на тротуар и лежать, пока он тоже не умрет.

Худые руки Вана скользнули ему под мышки и слабо потянули вверх.

— Не сейчас, — сказал он. — Когда мы окажемся под надежной крышей и что-нибудь поедим, вот тогда и сможешь это сделать, но не сейчас. Ты меня понял, Феликс? Не сейчас, черт побери!

Ругань Вана привела его в чувство. Он встал. Колени дрожали.

— Еще один квартал, и все. — Ван положил руку Феликса себе на плечо и повел его дальше.

— Спасибо, Ван. Извини.

— Не за что. Кстати, тебе очень нужно под душ. Только не обижайся.

— Я не обижаюсь.

Витрину аптеки защищала металлическая решетка, но ее уже давно сорвали, а стекло выбили. Феликс и Ван пролезли в дыру и оказались в полутемном помещении. Несколько стендов было опрокинуто, но в целом все выглядело нормально. Возле кассы Феликс одновременно с Ваном увидел стойки с батончиками, и они бросились туда, схватили по горсти и сразу набили полные рты.

— Вы едите как свиньи.

Они резко обернулись на голос. Перед ними стояла женщина, облаченная в лабораторный халат и удобные туфли, и держала пожарный топор, который был чуть ли не больше ее самой.

— Берите, что вам надо, и уходите, договорились? Никому из нас проблемы не нужны. — У нее был острый подбородок и проницательный взгляд. На вид — лет сорок или чуть старше. Она совершенно не походила на Келли, и это было хорошо, потому что Феликсу хотелось подбежать к ней и обнять. Еще один живой человек!

— Вы врач? — спросил Феликс.

— Так вы уйдете или нет? — Она угрожающе взмахнула топором.

Феликс поднял руки:

— Серьезно, вы врач? Фармацевт?

— Я была медсестрой лет десять назад. А теперь веб-дизайнер.

— Вы шутите?! — изумился Феликс.

— Никогда не встречали девушку, которая разбирается в компьютерах?

— Вообще-то, моя подруга руководит инфоцентром «Google»…

— Вы шутите?! — теперь уже изумилась она. — Инфоцентром «Google» руководила женщина?

— Руководит, — поправил Феликс. — Он все еще в онлайне.

— Быть такого не может. — Она немного опустила топор.

— У вас есть кортизоновая мазь?.. Могу рассказать вам эту историю. Меня зовут Феликс, а это Ван, которому нужны все антигистамины, которыми вы сможете поделиться.

— Поделиться? Феликс, старина, да у меня здесь столько лекарств, что хватит на сто лет. И срок годности у них закончится гораздо раньше, чем они сами. Но ты говорил, что Сеть все еще работает?

— Работает. Более или менее. Именно этим мы и занимались все неделю. Поддерживали ее работу. Но все же долго она не протянет.

— Да, я тоже так думаю. — Она опустила топор. — У вас есть что-нибудь на обмен? Я мало в чем нуждаюсь, но пытаюсь не закиснуть и поэтому обмениваюсь с соседями. Это как играть в цивилизацию.

— У вас есть соседи?

— Не менее десятка. Люди из ресторана через дорогу варят очень хороший суп, хотя овощи у них консервированные. Но они выменяли у меня почти все бумажные полотенца.

— У вас есть соседи и вы с ними торгуете?

— Ну да. Без них мне стало бы совсем одиноко. Лечу им насморк и разные болячки, какие могу. Наложила шину на сломанное запястье… Слушайте, хотите диетический хлеб с арахисовым маслом? У меня его целая тонна. А то у твоего дружка вид такой, будто он сейчас умрет на месте.

— Да, пожалуйста, — сказал Ван. — У нас нет ничего на обмен, но мы трудоголики в поисках нового ремесла. Вам помощники не нужны?

— Не очень-то. Но от компании не откажусь.

Они съели бутерброды, затем суп. Люди из ресторана принесли его и обслужили их по всем правилам, хотя Феликс и заметил, как они морщатся. Он удостоверился, что водопровод в задней комнате работает. Ван пошел туда и обтерся мокрой губкой, Феликс поступил так же.

— Никто из нас не знает, что делать, — сказала женщина. Ее звали Роза. Она отыскала бутылку вина и несколько одноразовых пластиковых чашек. — Я думала, что в городе появятся вертолеты, или танки, или хотя бы мародеры, но у нас все тихо и спокойно.

— Но и вы вели себя очень тихо, — заметил Феликс.

— Не хотела привлекать к себе лишнее внимание.

— А вы никогда не думали, что многие здесь поступают так же? Может быть, собравшись, мы придумаем, что делать дальше?

— Или же нам перережут глотки, — возразила Роза.

— Она права, — кивнул Ван.

Феликс возбужденно вскочил:

— Нет, нам нельзя так думать. Послушайте, мы сейчас на распутье. Мы можем или опуститься на дно, махнув на все рукой, или хотя бы попробовать создать нечто получше.

— Лучше? — Роза презрительно фыркнула.

— Ладно, пускай не лучше. Но что-то. Создавать что-то новое — все больше пользы, чем дать всему зачахнуть и погибнуть. Господи, ну что вы собираетесь делать, когда прочитаете здесь все журналы и съедите все чипсы?

Роза покачала головой:

— Красивые слова. Но что же нам все-таки делать, черт побери?

— Что-нибудь, — ответил Феликс. — Мы будем делать что-нибудь. Что-нибудь — это лучше, чем ничего. Мы возьмем этот кусочек мира, где люди разговаривают друг с другом, и станем его расширять. Найдем всех, кого сможем, позаботимся о них, и они позаботятся о нас. Наверное, мы сломаемся. Возможному нас ничего не получится. Но я лучше проиграю, чем сдамся.

Ван рассмеялся:

— Знаешь, Феликс, ты еще более чокнутый, чем Сарио.

— А мы завтра с утра пойдем и вытащим его. Он тоже станет частью нового. Все станут. В гробу я видал конец света. Никакой конец не наступил. Человечество не такая неженка.

Роза снова покачала головой, но теперь она слегка улыбалась:

— А ты кем станешь? Папой-императором мира?

— Он предпочитает должность премьер-министра, — сообщил Ван театральным шепотом. Антигистамины сотворили чудо с его кожей, ставшей из ярко-красной нежно-розовой. — Хотите быть министром здравоохранения, Роза?

— Мальчишки, — протянула она. — Играете в свои игрушки. А как насчет такого предложения: я стану помогать всем, кому смогу, но при условии, что вы никогда не попросите меня называть его премьер-министром, а меня никогда не назовете министром здравоохранения?

— Договорились, — согласился Феликс.

Ван наполнил всем чашки и перевернул бутылку, чтобы вытекли последние капли. Они подняли чашки.

— За мир, — сказал Феликс. — За человечество. — Он задумался. — За возрождение.

— За что угодно, — вставил Ван.

— За что угодно, — согласился Феликс. — За все.

— За все, — поддержала его Роза.

Они выпили. Феликс хотел пойти домой, посмотреть на Келли и 2.0, хотя его желудок сжимался от одной мысли о том, что он там может увидеть. Но на следующий день они начали Возрождение. А через несколько месяцев начали все сначала, когда противоречия разорвали на части небольшую и хрупкую группу, которую им удалось собрать. А год спустя они вновь начали все сначала. И пять лет спустя — еще раз.

Миновало почти шесть месяцев, прежде чем Феликс побывал дома. Они ехали на велосипедах: Феликс впереди, Ван, прикрывавший его, сзади. Чем дальше на север они продвигались, тем сильнее становился запах горелой древесины. Они видели много сгоревших домов. Иногда мародеры сжигали ограбленные дома, но чаще виновником была природа: пожары начинались спонтанно, как в лесах и в горах. Прежде чем админы доехали, им попалось шесть кварталов, где все дома сгорели дотла.

Но жилой район, где стоял дом Феликса, все еще был оазисом зловеще нетронутых зданий, выглядевших так, словно их немного обленившиеся владельцы ненадолго вышли, чтобы купить краски и новые лезвия для газонокосилок и привести дома в порядок.

В каком-то смысле видеть такое оказалось даже хуже, чем пепелища. Феликс и Ван слезли с велосипедов около микрорайона и молча зашагали дальше, катя рядом велосипеды и прислушиваясь к шелесту ветра в листве. Зима в этом году запаздывала, но все же приближалась, и Феликс начал дрожать от холода.

У него не было ключей. Они остались в инфоцентре, несколько месяцев и миров назад. Ручка на двери не поворачивалась. Тогда он ударил дверь плечом, и она с громким треском выломилась из сырой, прогнившей коробки. Дом гнил изнутри.

Дверь упала в воду. В доме было полно стоячей воды, в гостиной набралась вонючая лужа глубиной четыре дюйма. Феликс осторожно пересек ее, ощущая, как на каждом шагу под ногами проседают прогнившие до губчатого состояния доски.

На втором этаже его ноздри заполнил запах отвратительной зеленой плесени. Он вошел в спальню, где мебель была знакома, как друг детства.

Келли лежала на кровати вместе с 2.0. По тому, как они лежали, становилось ясно, что умирали они в мучениях, — скрюченные тела, Келли свернулась калачиком над младенцем. Тела вздулись, сделавшись почти неузнаваемыми. А запах… боже, какой там стоял запах…

У Феликса закружилась голова. Он подумал, что сейчас упадет, и ухватился за шкаф. Эмоция, которую он не мог определить, — ярость, гнев, скорбь? — заставила его жадно глотать воздух, словно он тонул.

А потом все прошло. Мир остался в прошлом. Келли и 2.0 — тоже. Было дело, которое надо сделать. Феликс завернул их в одеяло, ему помог угрюмый Ван. Они вышли на лужайку перед домом и стали по очереди копать могилу лопатой, которую Келли держала в гараже. К тому времени они стали уже опытными могильщиками. И набрались опыта в обращении с покойниками. Они копали, а настороженные собаки наблюдали за ними из высокой травы на соседних лужайках, но и собак они хорошо научились отгонять метко брошенными камнями.

Выкопав могилу, они положили в нее жену и сына Феликса. Он поискал слова, чтобы произнести их над свежим холмиком, но в голову ничего не пришло. Он выкопал так много могил для жен стольких мужчин и для мужей стольких женщин… Слов просто не осталось.

Феликс копал канавы, искал консервы, хоронил мертвых. Он возделывал землю и собирал урожай. Починил несколько машин и научился делать дизельное биотопливо. В конце концов он оказался в инфоцентре маленького правительства — маленькие правительства возникали и распадались, но у этого хватило ума понять, что нужно вести учет, и ему понадобился человек, чтобы его вести и поддерживать все в рабочем состоянии. Феликс взял с собой Вана.

Они проводили много времени в чатах и иногда встречали там старых друзей из того странного времени, когда они правили Распределенной республикой киберпространства. Встречали тех, кто упорно называл его премьер-министром, хотя в реальном мире его никто больше так не называл.

По большей части жизнь была не очень-то хороша. Раны Феликса не заживали, как и у многих других. Были болезни, затяжные и внезапные. Трагедия сменяла трагедию.

Но Феликс любил свой инфоцентр. Здесь, среди гудящих серверных стоек, он никогда не испытывал ощущения, что живет в первые дни лучшего мира. Но что живет в последние дни мира — тоже.

> иди спать, Феликс

> скоро, Kong, скоро. Резервное копирование почти закончилось

> да ты трудоголик, приятель

> кто бы говорил

Феликс перезагрузил главную страницу «Google». Queen Kong держала его в онлайне уже два года. Буквы «о» в слове «Google» постоянно менялись, когда ей это взбредало в голову. Сегодня они были мультяшными планетками — одна улыбалась, другая хмурилась.

Феликс долго смотрел на них, потом вернулся в режим терминала — проверить, как идет резервное копирование. По крайней мере сегодня оно шло как по маслу. Архивы маленького правительства были в безопасности.

> ладно спокойной ночи

> береги себя

Ван помахал ему вслед, когда он направился к двери, потягиваясь и хрустя позвонками.

— Спокойных снов, босс.

— Только не сиди здесь опять всю ночь, — сказал Феликс. — Тебе ведь тоже надо спать.

— Ты слишком добр к нам, работягам, — отозвался Ван и забарабанил по клавиатуре.

Феликс закрыл за собой дверь и вышел в ночь. За домом тарахтел генератор на биотопливе, выплевывая едкий дым. Луна стояла высоко, и он ею полюбовался. Завтра он вернется, наладит еще один компьютер и опять станет бороться с энтропией. А почему бы и нет?

Этим он занимался всю свою жизнь. Ведь он был сисадмином.

 

ДЕЙЛ БЕЙЛИ

Дождь и конец света

Дейл Бейли преподает английский язык в колледже Ленуар-Райн, Северная Каролина. Его роман «Падший» («The Fallen», 2002) был номинирован на Премию международной гильдии писателей жанра хоррор (International Horror Guild Award); позднее Бейли получил эту премию за рассказ «Смерть и право голоса» («Death and Suffrage»). Малая проза автора представлена в сборнике «Наследие воскресшего» («The Resurrection Man's Legacy», 2003). Перу Бейли также принадлежит исследование современного хоррора — «Американские кошмары. Дом с привидениями в популярной художественной литературе» («American Nightmares: The Haunted House Formula in American Popular Fiction», 1999).

Этот и следующий рассказы образуют нечто вроде дилогии, в которой мы видим, как люди реагируют на наступление всемирного потопа.

Они ехали на север под бесконечным дождем. Он лил с сумеречного неба и хлестал в ветровое стекло, жужжавшие «дворники» стирали его. Дождь образовывал потоки на шоссе, которые стекали по покрытому гравием откосу, прогрызая в нем извилистые ручейки. Капли дождя падали на стекла и стремительно летели прочь, увлекаемые ветром. Вокруг не было ничего, кроме дождя, и мертвую тишину нарушал лишь шорох шин по мокрому асфальту, да дождевые капли, словно пальцы, бесконечно барабанили по стеклам. И среди этих звуков Мелиссе слышался еще один — детский голосок, повторявший отрывок из старой песенки:

Дождь шел уже сорок девять дней без перерыва, везде — в Соединенных Штатах, Канаде, Мексике, Бразилии, в Англии, во Франции и в Германии, в Сомали и Южной Африке, в Китае. Дождь шел во всем мире. Потоки воды низвергались с небес, вздувались реки, повышался уровень моря, гнили на полях посевы.

Метеорологи извиняющимся тоном обещали дождь. «Дожди, — было сказано в прогнозе на пять дней. — Только дожди». Правительства выражали озабоченность, ученые пребывали в растерянности. Религиозные фанатики строили ковчеги. А Мелисса, которая год назад фантазировала о занятиях любовью под дождем, — подумать только, она едва помнила те дни, — Мелисса смотрела, как дождь смывает и уносит прочь ее жизнь. Они ехали на север в свой домик в горах — три комнаты для нее и Стюарта, ее мужа. А вокруг — только непрекращающийся дождь.

Мелисса вздохнула и уставилась в книгу, которую пыталась читать с утра, с того момента, когда они выехали из Ноксвилла и направились на восток. Однако почитать не удалось — покачивание машины усыпляло ее. Она взглянула на Стюарта и открыла было рот, но что она могла ему сказать? Молчание стеной стояло между ними; они разучились разговаривать друг с другом. Они не обменялись ни единым словом с того момента, как выехали на шоссе в Уайтвилле, — тогда Стюарт рявкнул на нее за курение.

Глядя на него сейчас, Мелисса подумала, что он меняется, в нем происходит некая трансформация, которая началась… когда? Несколько дней назад? Несколько недель? Кто мог сказать? Она заметила ее вскоре после того, как горизонт заволокли тучи и с серого неба, словно кара Господня, на них обрушился бесконечный дождь. В свете огоньков, горевших на приборной панели, его лицо, некогда украшенное здоровым румянцем, казалось белым, бескровным, как у трупа. Кожа землистого цвета туго обтянула выступавшие скулы; губы были сжаты в тонкую белую линию. Тени залегли под глазами, в уголках рта; волосы уже начинали редеть, на лбу образовались залысины, хотя Стюарту было всего тридцать пять лет.

— Обязательно вот так смотреть на меня? — заговорил он. — Почему ты не читаешь свою книгу?

— Уже темно, ничего не видно.

— Тогда включи свет.

— Я не хочу читать. Меня укачивает.

Стюарт пожал плечами и склонился над рулем.

Мелисса отвернулась.

Сначала дождь принес некое облегчение — первые капли упали с вечернего неба, когда она ехала домой со своих занятий по истории искусства. Она поставила машину в гараж и стояла во дворе, подняв лицо к серому небу, разглядывая молнии, сверкавшие под вздувшимися животами туч. Дождь лил, вода струилась по ее щекам и векам, в открытый рот, и влажная одежда облепила ее тело.

На тринадцатый день — она мысленно вернулась в то время и сосчитала дни, бесконечно долгие дождливые дни, — в глазах Стюарта начало мелькать какое-то загнанное выражение. Голос его стал хриплым и напряженным, словно фальшивая мелодия, — так бывало, когда она испытывала его терпение своими мелочами. Это было его выражение — мелочи; он произносил это слово слегка насмешливым тоном, который довел до совершенства за два года, прошедшие после потери ребенка. Он говорил не злобно, потому что в Стюарте не было злобы; он просто дразнил ее. «Просто дразню», — всегда замечал он, а потом с его губ снова слетало это слово — мелочи. Он называл так все бессмысленные пустяки, которые представляли собой ее жизнь, — ее цветы, ее книги, ее лекции по истории искусства.

К тому моменту напряжение уже начало сказываться на всех. Напряжение читалось на лицах ведущих Си-эн-эн, в пустых глазах ученых, участвовавших в воскресных ток-шоу; эта пустота говорила о неведении и отчаянии. Как могли они понять, откуда взялся дождь, заливавший одновременно каждый квадратный сантиметр планеты? Как мог вообще кто-либо понять это? К тому моменту все были уже раздражены, напряжены, готовы поддаться панике, истерии. Проповедники напыщенными фразами разглагольствовали о приближении второго пришествия. Сосед, у которого был друг, чей зять работал в лаборатории в Оук-Ридже, со зловещим видом сообщал, что кое-какие правительственные эксперименты пошли не так, как надо. Над базой ВВС в Аризоне видели летающие тарелки.

На двадцать седьмой день — это была суббота, и тогда уже все считали дни — Стюарт, словно автомат, расхаживал по дому на негнувшихся ногах, рывками передвигался от окна к окну и, приложив руку ко лбу, вглядывался в наступавшую ночь и дождь.

— Почему ты не позвонишь Джиму? — спросила Мелисса. — Может, встретитесь, займетесь чем-нибудь. Надо выйти из дому, иначе ты с ума сойдешь.

«Или меня сведешь с ума», — подумала она, но не стала произносить этого вслух. Она читала «Харперс» и курила «Мальборо Лайт» — она начала курить два года назад, после выкидыша. Она все время собиралась бросить, но почему-то никак не бросала. Было так легко сидеть дома одной и курить. Стюарт отговорил ее возвращаться работать в школу. «Отдохни, займись собой», — сказал он. Почему бы и нет? Теперь, когда Стюарт стал одним из партнеров в фирме, они не нуждались в деньгах. К тому же ей было бы слишком тяжело находиться среди детей.

— Я не хочу звонить Джиму, — сказал Стюарт, пристально глядя на дождь. — Я хотел бы, чтобы ты бросила курить. Весь дом провонял дымом.

— Я знаю, — ответила она.

И она пыталась. Но как только она прекратила курить, сразу начала набирать вес; Стюарту это тоже не понравилось, и что ей оставалось делать? Только курить.

И сейчас, когда они ехали под дождем через горы, отделявшие Виргинию от Западной Виргинии, она принялась рыться в сумочке в поисках сигарет. Вспышка зажигалки осветила угловатое лицо Стюарта, и на нем вдруг стала видна сеть морщинок, притаившихся вокруг глаз и рта. На мгновение, перед тем как огонек погас и в машине снова сделалось темно, она увидела его лицо, каким ему предстояло стать в старости. Но она подумала, что он еще красив; первые серебряные нити в темных волосах даже придавали ему что-то значительное, особенное.

Он был еще красив спустя двенадцать лет, он был все тем же Стюартом. Он заметил ее тогда, когда мужчины не обращали на нее внимания, заставил чувствовать себя привлекательной, чувствовать себя живой, словно поделился с ней своей энергией, силой, своим шармом и уверенностью в себе. И в то же время в тот момент, когда он обернулся к ней, первокурснице, склонившейся над сочинением, он показался ей мальчишкой, показался уязвимым. «Слушай, — сказал он тогда, — я в этом мало смыслю. Ты не можешь мне помочь?»

Это было ужасно давно, но тот Стюарт еще был с ней; иногда она видела эту уязвимость сквозь холодную броню отчуждения и целеустремленности, которой он окружил себя после несчастья. Она предлагала усыновление — и вдруг увидела этот призрак неуверенности и страха. Муж стиснул зубы, заговорил жестким голосом. Казалось, он считал себя виновным в смерти их нерожденного ребенка.

Она немного опустила стекло и выдохнула дым в пронизанную дождем темноту. Стюарт демонстративно кашлянул.

— Прекрати, Стюарт, — сказала она.

Он поморщился. Включил радио и одной рукой принялся настраивать. К этому времени почти все радиостанции прекратили вести передачи, так же как и телеканалы. Никто толком не знал почему.

Мелисса полагала, что это произошло из-за массовой истерии. Правительство закрыло радио и телевидение, чтобы предотвратить панику. За последние две недели выпуски новостей становились все более пугающими, часто зловещими: наводнения невиданной силы в долинах рек Миссисипи и Огайо и почти во всех штатах, банды мародеров на затопленных улицах, языческие секты, приносившие человеческие жертвы с целью умилостивить разгневанных богов дождя, леса гигантских поганок, занимавшие множество квадратных километров на опустевших западных территориях. Во многих местах деньги превратились в бесполезные бумажки. В качестве валюты использовались консервы, бензин, сигареты.

На тридцать шестой день сам Стюарт начал запасать бензин и продукты длительного хранения, запихивая все это в багажник джипа. Он хотел купить ружье, но Мелисса была против; пусть все остальные превращаются в дикарей, сказала она, но она не станет в этом участвовать. По вечерам они молча сидели в гостиной, слушая, как дождь стучит по крыше. Они смотрели по телевизору новости, а потом — на сорок первый день, когда по всем каналам звучали комментарии о том, что они превзошли Ноя, — телевизор замолчал, и вместо изображения на экране мерцала лишь пустая серая завеса. Телефон компании, занимавшейся кабельным телевидением, не отвечал; по радио сообщали, что телепередачи прекратились одновременно по всей стране; а потом, в течение нескольких следующих дней, одна за другой начали умолкать радиостанции. Они просто исчезали, без предупреждения, без объяснений; из приемника доносился лишь шорох помех.

Стюарт отказывался признать это; каждый час он включал радио и шарил по всем частотам. Помехи, снова помехи, время от времени какое-то безумное бормотание (но кого можно было назвать безумцем сейчас, подумала Мелисса, когда весь мир лишился рассудка?), опять помехи. Но помехи тоже о чем-то говорили.

«Дороги размывает, — сообщали они, — мосты разрушаются. Мир, знакомый нам всем, изменяется навсегда».

И теперь, пока они ехали, Стюарт снова принялся шарить по эфиру, сначала по FM-, потом по АМ-станциям. И наконец шорох и треск сменились голосом — спокойным, разумным голосом образованной женщины, эхо которого разносилось по студии, находившейся где-то далеко-далеко.

Они замерли, прислушиваясь.

— Это конец, — произнесла женщина.

Затем послышался голос ошеломленного ведущего:

— В каком смысле конец? Что вы хотите сказать?

— Конец всего мира, цивилизации, созданной человеком за последние две тысячи лет, со времен Гомера и древних греков, со времен…

— Ну ради бога, — произнес Стюарт, протянув руку к приемнику.

Мелисса остановила его, подумав: что угодно, даже безумие, лучше этой стены молчания, которая выросла между ними за последние годы и которая сейчас, в машине, угнетала ее сильнее, чем когда-либо.

— Пожалуйста, — попросила она, и Стюарт, вздохнув, уступил.

— …апокалипсис, — говорил мужчина. — Мир будет полностью уничтожен, вы это хотите сказать?

— Вовсе нет. Не уничтожен. Создан заново, перестроен, обновлен — называйте это как хотите.

— Как в истории с Ноем? Бог недоволен тем, что мы с собой сделали?

— Не тем, что мы сделали, — поправила его женщина. — Тем, что вы сделали.

Последовала продолжительная пауза, и Мелисса уже подумала, что сигнал пропал, но затем мужчина заговорил снова. Она поняла, что он размышлял над странными словами женщины и, не разгадав эту загадку, решил не обращать на нее внимания. Он продолжал:

— Однако вы говорите, что Бог на небе наблюдает за нами. И что Он разгневан.

— Нет-нет, — возразила женщина. — Она разгневана.

— Боже! — воскликнул Стюарт и, не дожидаясь возражений, нажал кнопку поиска.

Снова зашуршали помехи, а потом приемник поймал еще один канал. Машину наполнила мелодия «Криденс» — «Кто остановит дождь?». Эта шутка устарела уже три недели назад. Он выключил радио.

С самого начала он занял такую позицию — отказался признать реальность их положения. Он продолжал заниматься своим делом, возиться с документами и свидетельскими показаниями, несмотря на то что суды практически прекратили работать. Как будто он верил, что может вернуть тот мир, что существовал до потопа, просто игнорируя дождь. Но вчера — на сорок восьмой день — напряжение наконец-то взяло свое. Мелисса увидела в глазах мужа страх.

В тот день в пустом доме, когда Стюарт ушел на работу, Мелисса стояла у окна и смотрела во двор на поганки, похожие на служек, кланяющихся дождю. Бледные грибы, холодные, на ощупь напоминавшие резину, повсюду появлялись из земли и расправляли свои шляпки под сумрачным небом.

Мелисса беззвучно ходила по дому; она задернула занавески в гостиной, опустила жалюзи в кабинете, шторы в спальне. Она обошла весь дом, закрывая, опуская и задвигая все, стараясь отгородиться от дождя.

Вечером, когда Стюарт вернулся домой, его влажные волосы прилипли к голове, глубоко запавшие глаза блестели.

— Как прошел день? — спросила она.

Она стояла на верхней ступени лестницы, у дверей кухни, и держала в руках кастрюлю.

Он остановился внизу, на площадке; одна рука была засунута в карман блестевшей от дождя куртки, в другой он сжимал кожаный портфель, который она подарила ему на Рождество в прошлом году.

— Нормально, — ответил он.

Он всегда говорил так. Разговор превратился в ритуал, походил на какую-то древнюю религиозную церемонию. Мелисса произнесла следующую фразу:

— Что ты сегодня делал?

— Ничего особенного.

Это тоже было частью ритуала. Она отвернулась. Ее интересовало то, чем он занимался, не больше, чем его — ее занятия. Ей не было дела до схем производственных процессов, налогового права и офисной политики, а ему было совершенно наплевать на ее сад, ее курсы и еще тысячу вещей, которыми она пыталась заполнить пустоту своих дней. Это была их жизнь — несмотря на то что дождь уже начал уничтожать мир, который они знали, смывать и налоговое право, и схемы производственных процессов, и сады, и курсы по истории искусства.

Но в тот вечер — вечер сорок восьмого дня непрекращающегося ливня, — в тот вечер что-то изменилось. Она вошла в кухню, поставила кастрюлю на плиту и услышала за спиной шорох его шагов по линолеуму. Он стоял у нее за спиной. Она чувствовала запах его туалетной воды, почти заглушенный запахом дождя, земли и сырости. Она обернулась; он замер, и на кончике его носа повисла капля воды. Дождевая вода стекала с его непромокаемой куртки, образуя лужицу на линолеуме. Его влажные от дождя волосы прилипли к голове.

— Стюарт? — удивилась она.

Портфель выпал у него из рук. Его влажные щеки и глаза блестели. Он вытащил руку из кармана и протянул ей.

В кулаке его, бледном и похожем на губку от влаги, были зажаты поганки — бледные, тоже похожие на губку, по цвету напоминавшие кожу какой-то амфибии, живущей в темных пещерах. Поганки, ядовитые, покрытые пятнышками, торчали у него между пальцами.

— Во дворе растут поганки, — сказал он.

— Я знаю.

— Нам нужно перебраться выше.

— Там все будет точно так же, — возразила она.

Она представила себе домик в горах, три комнаты — и вокруг них только дождь, заключивший их в эту гробницу.

— Дождь идет во всем мире, — сказала она.

Он отвернулся и вышел, уронив поганки на пол. Мелисса пристально разглядывала ножки грибов, лежавших на линолеуме, холодные, бледные, словно плоть мертвеца. Прикоснувшись к ним, чтобы убрать, она вздрогнула всем телом.

И вот этим утром, утром сорок девятого дня потопа, они наконец бежали из дома. Шоссе были практически пусты; время от времени мимо проносились внедорожники, спешившие навстречу им или в том же направлении, что и они; за рулем сидели бледные, охваченные паникой люди. На полях, тянувшихся по обе стороны от шоссе, образовывались озера, пруды, превращавшиеся в моря. На горизонте виднелись заросли грибов, возвышавшихся над кронами деревьев; на склонах холмов стояли дома и амбары, гнившие под слоем зловонной плесени. Три раза асфальт исчезал под водой; три раза Стюарт переключался на полный привод и осторожно двигался вперед, опасаясь провалов и промоин; три раза им везло, и они снова выезжали на мокрый асфальт.

Они бежали на восток, с восемьдесят первого на семьдесят седьмое шоссе, затем свернули на север, в Западную Виргинию, к Аппалачам. Там, в округе Роли, поблизости от горнолыжного курорта, у них был маленький дом. Мелисса помнила тот день год назад, когда они купили его. Когда Стюарт его купил, он не посоветовался с ней. Однажды он пришел домой позднее обычного, с дикими, лихорадочно блестевшими глазами, сжимая в руках бумаги.

— Я вложил эти деньги, — объявил он, — заплатил первый взнос за дом и два акра леса.

Ее охватило незнакомое чувство — холодная ненависть. Стюарт истратил эти деньги — деньги ребенка, и это знание пронзило ее сердце, словно холодная игла реальности.

«У меня не было ребенка. У меня никогда не будет ребенка».

В этот день, сорок девятый, они бежали на север, в ночь, чтобы найти спасение в горах, но дождь преследовал их, вездесущий, нескончаемый. Стены воды обрушивались с небес, и Стюарт промокал насквозь, когда, остановившись на обочине, вылезал, чтобы залить в бак бензина из канистры. Чертыхаясь, он забирался обратно и включал обогреватель на полную мощность, и каждый раз Мелисса вспоминала свою давнюю фантазию о занятиях любовью под дождем. Она затянулась в последний раз и выбросила окурок в окно; он полетел прочь и погас.

Впереди, вдоль дороги, появились желтые огни. Перед ними на фоне серого неба возвышалась гора. Дорога поднималась, поднималась, поднималась и наконец врезалась в гранитную стену. Туннель — второй после Уайтвилла — показался перед ними в последний момент, и Мелисса стиснула кулаки — она боялась завалов, боялась промоин. А в следующее мгновение они уже были внутри, и шум дождя смолк. Проехав под горой, они очутились в Западной Виргинии. Полосы света и тени мелькали по лицу Стюарта, доносился шорох шин по сухому асфальту. «Дворники» царапали высохшее стекло, а потом машина выехала из туннеля навстречу стене дождя.

— Боже мой, — заговорил Стюарт. — Как ты думаешь, он когда-нибудь прекратится? Как ты думаешь, этот дождь будет идти без конца?

Она отвернулась, посмотрела в окно на струи дождя и снова вспомнила тот детский стишок.

Наступала ночь. Над дорогой нависали горы, словно фигуры гигантов, черные на фоне черного неба. Мелисса докурила последнюю сигарету. Далеко впереди, на каком-то уступе, Мелисса заметила несколько огоньков — все, что осталось от некогда многолюдного города. Их дом находился севернее, высоко в горах, вдалеке от людского жилища. Три комнаты, Стюарт, а вокруг — стена дождя.

Наконец огни приблизились.

— Взгляни-ка на это, — указал вперед Стюарт.

Она тоже увидела — ослепительную вывеску «Тексако» над шоссе. За ней тянулась череда отелей, заправочных станций и ресторанов фастфуда; большинство было заброшено и лежало во тьме.

— Возможно, это ловушка, — произнес Стюарт. — Чтобы заманить доверчивых людей.

Она вздохнула.

— Нужно было купить ружье.

— Никаких ружей, — отрезала она.

— Придется рискнуть. Если у них есть бензин, можем залить бак, наполнить канистры. Может, у них есть керосин.

Он молча свернул с шоссе, миновал руины заколоченных кафе и отелей и остановил джип под навесом около заправки «Тексако». Она наблюдала за ним; Стюарт подозрительно оглядел парковку. Он напоминал какое-то напуганное лесное существо, и ей пришла в голову неприятная мысль о том, что люди до сих пор еще не слезли с деревьев. Наконец, удовлетворенный увиденным, он выключил мотор; шум дождя стал сильнее, почти оглушил их, мешая думать. Мелисса открыла дверцу, вышла из машины и потянулась.

— Я схожу в туалет, — сказала она не оборачиваясь; она услышала, как заработал насос и в бак полился бензин.

— Тебе нужно что-нибудь в магазине? — спросил он.

— Принеси мне кока-колы и пачку сигарет.

Для того чтобы попасть в туалет, нужно было пересечь парковку под проливным дождем. Мелисса влезла в дождевик, накинула на голову капюшон и побежала по лужам, прикрыв голову рукой, словно это могло защитить ее от дождя. В туалете стоял отвратительный запах мочи и хлорки; плесень уже начала свое наступление, и у оснований перегородок из гипсокартона расцветали влажные «розы», похожие на раковые опухоли. В углу валялось опрокинутое мусорное ведро. Мелисса, с отвращением поморщившись, прикрыла сиденье туалетной бумагой.

Когда она вернулась, Стюарт уже ждал в машине.

— Представляешь, — начал он, — он взял деньги, добрые старые американские деньги. Идиот.

— Ты купил то, что я просила?

Он махнул в сторону приборной панели. Там стояла банка диетической колы, на которой конденсировалась влага.

— А где сигареты?

— Я не стал их брать. Сейчас нужно следить за своим здоровьем. Кто знает, когда нам еще удастся побывать у врача?

— Господи, Стюарт!

Мелисса спрыгнула на асфальт, захлопнула за собой дверцу и направилась к магазинчику. Продавец сидел у кассы, закинув ноги на прилавок, и читал книгу; когда звякнул колокольчик у двери, он отложил ее обложкой вверх.

— Чем могу быть полезен? — обратился он к ней.

— Пачку «Мальборо Лайт», пожалуйста.

Вытаскивая сигареты с полки над прилавком, он покачал головой:

— Зря вы курите, леди. Это вредно для здоровья.

— Зато я перестала загорать.

Продавец рассмеялся.

Она посмотрела на него внимательнее; это был молодой парень, с обыкновенным лицом, кожа его по цвету и виду напоминала ножки поганок, которые она собрала с пола на кухне. Или кожу Стюарта — теперь, когда он изменился.

Но глаза приятные, решила она. Ясные, голубые, как вода в реке. Такие глаза могли бы быть у ее ребенка. Когда эта мысль промелькнула у нее в голове, ей захотелось что-то сказать — что угодно, лишь бы завязать разговор.

— Как вы думаете, дождь когда-нибудь перестанет?

— Кто знает? Может быть, это к лучшему. Очищение.

— Вы так думаете?

— Кто знает? Смоет весь мир, и мы начнем все сначала. Я не против дождя.

— Я тоже, — произнесла она и снова вспомнила отрывок из радиопередачи. «Вы говорите, что Бог на небе наблюдает за нами? — спрашивал ведущий. — И что Он разгневан?»

«Она разгневана, — ответила женщина. — Она разгневана».

Мелисса украдкой коснулась ладонью живота, где ребенок, ее ребенок, рос и умер. Внезапно безумная логика этих слов, их ясность и красота дошли до ее сознания: этот мир сотворили они, подумала она, люди, подобные Стюарту, — мир машин и шума, этот мир, полный бездушных, безвкусных вещей. Этот мир, который скоро смоет водой. Их мир.

Стюарт снаружи сигналил ей. До нее донесся этот звук, назойливый, пронзительный, резавший слух. Мелисса взглянула на машину, на Стюарта, в нетерпении постукивавшего пальцами по рулю, стремившегося уехать отсюда, поскорее очутиться в горах. Три комнаты, всего три комнаты. Она и Стюарт в этой тюрьме, а вокруг — стена дождя. Дождь продолжался; он стучал по крыше над резервуарами с бензином, падал с неба сплошными потоками, обрушивался на асфальт, и отражения неоновой вывески «Тексако» плясали на черных лужах.

— Леди? С вами все в порядке? Мисс?

— Миссис, — автоматически поправила она, затем обернулась к продавцу.

— Вы в порядке?

— Все нормально, я просто задумалась.

Звук автомобильного сигнала раздался снова.

— Приятный парень.

— Не совсем. Однако иногда он старается.

Снова сигнал. Нетерпеливый.

— Вам лучше идти.

— Ага. — Она принялась копаться в сумочке в поисках денег.

— Не нужно. Теперь это все равно не важно, правда?

Она помедлила:

— Спасибо.

— Не за что. Будьте осторожны. Неизвестно, какие в горах дороги.

Она кивнула и вышла под дождь. Стюарт стоял около машины. Дверца была открыта; в оранжевом свете уличных фонарей его кожа казалась похожей на губку, руки были скрещены на груди. Он в нетерпении смотрел на нее, и за спиной у него были только тьма и дождь. Вода лилась с ночного неба, лилась на блестящий асфальт, на дома, на сверкающую вывеску «Тексако». Вода заливала все вокруг, готова была смыть все.

— Давай быстрее, — позвал ее Стюарт.

И она ответила, не успев сообразить, что говорит:

— Я не поеду. Уезжай без меня.

Когда эти слова сорвались с ее губ, ее внезапно охватило чувство тепла, возбуждения, возвращения к жизни; она почувствовала себя свободной, словно тугой узел эмоций, затягивавшийся в ее груди последние несколько лет, внезапно развязался.

— Что? — крикнул Стюарт. — Что ты такое говоришь?

Мелисса не ответила. Она прошла мимо машины, мимо Стюарта, остановилась у края крыши, защищавшей заправку. Передернув плечами, она сбросила плащ, и он упал на землю у нее за спиной. Не обращая внимания на мужа, она поставила носки туфель вдоль бордюра, вдоль той линии, где заканчивалась крыша и начинался дождь.

Стюарт окликнул ее:

— Мелисса! Мелисса!

Но Мелисса не ответила. Она шагнула в тот мир, который скоро должен был исчезнуть, под струи дождя. Капли падали на нее, прохладные и освежающие, скользили по ее щекам, губам и волосам, лаская ее, как пальцы возлюбленного.

 

ЛИНДА НАГАТА

Потоп

Линда Нагата живет на Гавайских островах и в настоящее время работает программистом онлайн-приложений. Нагата выпустила серию отдаленно связанных между собой романов, развивающих идею нанотехнологий. Один из них, «Создатель Бора» («The Bohr Maker», 1995), получил премию журнала «Locus» как лучший дебютный роман. Представленный ниже загадочный рассказ, опубликованный в 1998 году, еще долго не выходил у меня из головы после того, как я его прочел. Созданные в нем мощные образы превращают кошмар всемирного потопа в некую мистическую аллегорию.

Ночью Майк лежал без сна на своей постели из сырых листьев, над которой высились кроны эвкалиптовых деревьев, и прислушивался к шуму прибоя. Его молодая жена Холли спала на земле рядом с ним, прижимая тонкое одеяло к подбородку, стиснув ногами его ноги. Он легко прикоснулся к ее животу и почувствовал, как поднимается и опускается грудная клетка.

Ночи были хуже всего. Ночью он не видел приближения воды. Поэтому Майк слушал прибой, пытаясь по звуку определить, на сколько метров повысился уровень моря. Ему приходилось видеть, как океан поднимался на тридцать метров за одну ночь. Он приближался и никогда не отступал.

Страх тек по телу Майка, как масло, — холодный, неотступный страх. Мысленно он уже видел, как тонет Холли, видел ее бледное, усталое лицо, когда она в конце концов скрывалась под наступающими волнами. Такая смерть была древней, знакомой.

Боже, Боже, Боже.

Внезапно, несмотря на прохладную ночь, он покрылся потом и внутри у него все сжалось. Он подумал, что сейчас самое время вспомнить какой-нибудь отрывок из Библии, утешительный, полный глубокого смысла. Но ему ничего не приходило в голову. Он никогда не относился серьезно к религии.

И все-таки в эти дни, когда мир тонул у него на глазах, мысли о Боге неотступно преследовали его.

Как мог Он допустить подобное?

Майк не верил в милосердие Господне. Он сомневался даже в том, что верит в существование высшей силы. И сейчас, находясь в одиночестве среди выживших, он отказывался признать, что конец света — благо.

Незадолго до рассвета вода, должно быть, достигла пологого участка суши, потому что гул прибоя немного стих. Майк уснул; когда он проснулся, солнце уже стояло высоко. Прижавшись к Холли на их постели из листьев, он посмотрел вниз, на море. Он видел волны за ближайшей рощей. В прохладном, неподвижном утреннем воздухе поверхность воды сверкала как стекло; за ночь океан затопил луг, и трава придавала воде зеленоватый оттенок. Невысокие волны катились со стороны моря и с негромким шорохом полумесяцами поднимались к эвкалиптовой роще.

Майк, еще не совсем проснувшись, смотрел на прибой; его кошмары и ужасная реальность казались одинаково далекими, но вскоре легкий ветерок, пронесшийся над кронами, напомнил ему о необходимости сделать парус для недавно законченной лодки.

Холли пошевелилась во сне. Он склонился над ней, осторожно отодвинул с ее лица длинные темные волосы, поцеловал в щеку, и снова сердце его сжалось от страха. Он не позволит, чтобы ее забрали. Он не может этого допустить. Лучше утонуть. Но еще лучше тайно увезти ее на лодке. Это должно произойти скоро. Возможно, даже сегодня.

Ресницы ее дрогнули, она потянулась, затем улыбнулась ему, и в темных глазах ее сияла безмятежная радость.

— Майк. Ты чувствуешь, Майк? Уже скоро.

— У нас не осталось еды, — сказал он.

Она села, пожала плечами, и ее длинные загорелые ноги покрылись гусиной кожей в утренней прохладе.

— Еда нам не понадобится. Сегодня — последний день. Я это чувствую.

И, словно для того, чтобы подтвердить ее слова, очередная волна скользнула по роще и, шурша, подкатилась к ее ногам, затем отступила, оставив на песке полумесяц. Майк поймал себя на том, что не сводит взгляда с этого ужасного следа. В течение нескольких недель после начала потопа он смотрел, как песок и волны поглощают дороги, дома, леса, пастбища, фермы, как неуклонно поднимается океан, пожирая остров, который они называли своим домом. Они отступали в гору, а вода догоняла их, но самая высокая точка на этом острове находилась всего в пятистах метрах над уровнем моря.

Майк, прищурившись, рассматривал новую береговую линию. Теперь, по его подсчетам, из пятисот метров осталось всего тридцать. Он нахмурился, пытаясь вспомнить географию острова до потопа. Неужели тот луг, где он строил свою лодку, находится ниже тридцати метров от вершины?

— Ковчег! — закричал он, вскочив на ноги. — Холли…

Он схватил ее за руку и рывком поднял на ноги. В ушах у него ревел ночной прибой. На закате его лодка находилась на суше, но сейчас…

Он бросился бежать через рощу, таща за собой Холли. Он боялся оставлять ее одну, боялся, что она исчезнет, подобно многим другим.

— Майк! — задыхаясь, воскликнула она, с трудом поспевая за ним. — Все хорошо, Майк. Тебе не нужна лодка. Все будет в порядке.

Но он не мог ей поверить. С самого начала он не верил в это.

Они бежали по лужицам, по гнилым листьям, покрытым песком. Ноги их погружались в эту зыбкую смесь. Из недр нового пляжа поднимались пузырьки воздуха. А затем они добрались до границы рощи и выбежали на открытое место.

Солнечные лучи играли на зеленой воде. Дети резвились на мелководье, на новом побережье ненасытного океана.

Майк, выпустив руку Холли, начал карабкаться по древнему лавовому холму, покрытому низкорослой растительностью. Когда он добрался до вершины, грудь у него болела. Он стоял на гребне холма и смотрел на свое творение.

Вчера вечером лодка стояла на своей платформе в пятнадцати метрах над уровнем моря, почти законченная, — крошечный ковчег из зеленого эвкалиптового дерева. Но ночью море захватило ее, швырнуло через зазубренный лавовый гребень. На наступавших волнах покачивались обломки.

Холли подошла к нему, тяжело дыша; грудь ее вздымалась под короткой майкой. Она смотрела на обломки лодки, как будто не видя их.

— Пойдем поплаваем, Майк, — просительным тоном произнесла Холли. Она с нежностью смотрела на него широко открытыми глазами. — Вода теплая. Прибоя почти нет. Такой прекрасный день сегодня. Это дар Божий.

В утреннем солнце сверкал огромный белый деревянный крест, водруженный на вершине горы, — память о давно прошедших временах.

Большую часть людей, которые жили на острове до потопа, уже забрали. Осталось всего пятьдесят или шестьдесят человек, терпеливо ожидавших своей очереди ухватиться за веревку.

Майк отвел взгляд от кусков дерева, в которые превратилась его лодка, и набросился на Холли.

— Проснись! — кричал он. — Проснись! Ты несколько недель ходишь как во сне. Ты и все остальные; а в это время вокруг вас творится геноцид. Мы умираем, Холли. Твой бог убивает нас, семью за семьей.

Внезапно во взгляде Холли промелькнула озабоченность. Подняв руку, она убрала пряди, упавшие Майку на лицо, заправила волосы за уши, словно этим простым жестом она надеялась помочь ему увидеть и услышать.

Майк оттолкнул ее руку.

— Я не глухой и не слепой! — завопил он. — Я прекрасно вижу, что происходит…

— Но ты не можешь почувствовать этого, — мягко возразила она.

— Нет. Ты права, не могу. Я не могу почувствовать этого. Я не могу. — Он сжал кулаки. Закрыл глаза, и душу его захлестнули гнев и печаль. — Почему я, Холли? Почему из всех людей именно я не могу верить?..

Его жалобу оборвал далекий рокот. Звук напоминал рев моторов самолета, и на Майка нахлынули детские воспоминания о ночах, когда он лежал без сна, прислушиваясь к гулу пролетавших над домом самолетов, представляя себе, что это не просто пассажирский авиалайнер, взявший необычный курс. Он воображал, будто этот ночной странник — В-52, оснащенный ядерными боеголовками, направляющийся к своей далекой цели в Сибири. Что этот полет — предвестник конца света.

С окончанием холодной войны детские страхи тоже ушли в прошлое, с течением времени забылись. Но теперь они вернулись, преследовали его в эти дни, когда конец света приближался так неожиданно и неотвратимо.

Майк взглянул в сторону моря, где насчитал три изогнутые проволочки из ослепительного золотого света. Они были тонкими, как трещины в небесном своде, позволявшие увидеть райский свет, но длинными: казалось, они исчезали за краем ярко-голубого небесного купола, в какой-то туманной дали, совершенно непохожей на небо, которое было знакомо Майку с детства. Свет, струившийся из какой-то другой вселенной. Из иного мира. Голодный свет, питавшийся надеждой и верой.

Отдаленный рокот моторов стих, и тонкие золотые нити приближались, скользя по воде. Они слегка покачивались, но не как обычные лучи света: они колебались и изгибались, подобно нитям из очень легкого материала. И снова Майк поразился тому, какие они тонкие. Первая нить пронеслась над мелководьем к детям, игравшим с водой. Теперь было видно, что по толщине золотые лучи напоминали канаты, которыми когда-то пришвартовывали корабли в доках.

Дети заметили канат. Их радостные крики были слышны на холме — они, спотыкаясь, побежали, поплыли по направлению к свету. Майк хотел закричать, предупредить их, чтобы они остановились, бежали прочь. Но они верили…

Первой до каната добралась девочка-подросток. Она ухватилась за него правой рукой, и ноги ее тут же оторвались от земли. Она вознеслась к небу. В то же время казалось, что она уменьшилась в размерах, что ее втянуло в колонну света. Майк смотрел, как она превращается в крошечную фигурку, залитую золотым сиянием, в темный силуэт, быстро уменьшавшийся в размере, устремлявшийся в безграничные пространства иного мира. Он смотрел, как она становится черной точкой на горизонте. А потом она исчезла.

За ней последовали другие дети, шесть-семь человек; затем канат покинул опустевший пляж и заскользил вдоль берега, описывая зигзаги по песку, приближаясь к родителям.

Майк упал на колени — ему было плохо. Он наклонился, держась за живот. Ему казалось, что его сейчас вырвет. Холли присела рядом.

— Да все в порядке, Майк, — утешала она его. — Все хорошо. Бог пришел за нами. Ты зря боишься.

От этих слов у него волосы встали дыбом. Неужели в конце концов один из золотых канатов разлучит их? Неужели спустя несколько недель, после того как всех их близких и друзей забрали, настал их черед? Пальцы его впились в землю. Почему он не может чувствовать той умиротворенности, которую чувствовали остальные? Почему он не может поверить?

Его оглушил гул, похожий на шум электромоторов. Он почувствовал, как волосы на голове поднимаются дыбом, словно вокруг него внезапно возникло электростатическое поле. Подняв голову, Майк заметил, что от берега к лавовому холму направляется второй канат.

— Нет! — крикнул он.

Он бросился на Холли, сбил ее с ног. Придавил своим весом, прижал ее руки к земле.

— Я не позволю тебе! — ревел он. — Я не отпущу тебя!

Лучик плясал, раскачивался, приближался. Глаза Холли наполнились слезами. На губе выступило несколько капелек крови. Дрожащим голосом она заговорила:

— Пожалуйста, Майк. Отпусти меня. Пришло мое время. Наше время. Я не знаю, почему ты никак не можешь этого понять. Но я знаю, что ты любишь меня. Ты должен мне поверить. Ты должен позволить мне верить за нас обоих…

Он поцелуем закрыл ей рот, чтобы остановить поток слов. Губы его прижались к ее губам, язык его прикоснулся к ее языку, и он ощутил солено-сладкий вкус ее крови. Она подействовала на него как наркотик. Ее любовь устремилась в его тело, ее вера, ее доверие. Он почувствовал, как его наполняет теплое золотое сияние. Он отпустил ее руки, сжал в ладонях ее прекрасное лицо. В следующее мгновение она поднялась, обхватила его руками, сжала в объятиях. Он сам не заметил, как вскочил на ноги. Она стояла, глядя ему в глаза, держа его за руки. За спиной у нее сверкала золотая колонна. Холли не отрывала от него взгляда темных горящих глаз. Она кивнула, желая подбодрить его. Отступила назад, увлекая его за собой, — он сделал один шаг, потом еще один. Выпустив левую руку Майка, Холли наполовину обернулась, чтобы взяться за канат.

— Поверь, — прошептала она.

Внезапно ее дернули вверх, и тело ее изогнулось в экстазе. Вздох, сорвавшийся с ее губ, словно нож, разрезал покрывало тумана, окутывавшего сознание Майка. Он напрягся, и его охватило знакомое отвращение.

— Холли, нет! — взревел он.

Она поднималась, правая сторона тела становилась все меньше, превращаясь в темный силуэт; ее втягивало в узкую щель, из которой лился золотой свет. Левая сторона ее тела еще находилась в мире, залитом водой.

— Холли!

Он сообразил, что еще держит ее за левую кисть. Теперь он ухватился за нее двумя руками и потянул. Тело ее продолжало сжиматься, удаляясь от него с невероятной скоростью. Рука вытянулась, превратилась в длинную черную ленту. Затем ее рука развернулась ладонью вверх и исчезла. До него не сразу дошло, что он хватается за пустоту.

Из горла его вырвался яростный вопль. По лицу потекли слезы.

Золотой луч гудел и покачивался, ожидая его.

— Только не я, — задыхаясь, выговорил он. — Я не пойду к тебе. Убийца! Убийца!

Он повернулся к лучу спиной и бросился в лес.

Остров опустел; все люди наконец исчезли.

Майк вскарабкался на вершину горы и сел у подножия креста. Прохладный ветерок дул ему в лицо, стремительно бежавшие по небу облака время от времени закрывали солнце. От острова остался крохотный клочок суши — не более восьмисот метров в поперечнике. Со всех сторон его окружал океан. Майку казалось, что он сидит на дне чаши, а сверху на него наступает вода. Насколько высоко может подняться уровень моря? Неужели вода скроет горы?

Во всем мире не наберется столько воды!

Краем глаза Майк заметил какое-то движение. Какую-то белую искорку на фоне облаков, затягивавших небо. Птица, сообразил он. Птица приблизилась, и он разглядел альбатроса, скользившего на своих белых крыльях над гребнем волны. Одинокое существо.

Майк ощутил радость и немалое удивление; только сейчас он понял, как ему не хватало на острове птиц и животных. Кошки и собаки, птицы и домашние животные уходили вместе со своими хозяевами. Даже рыба исчезла из океана. Он подумал: может быть, эта птица так же голодна, как он?

Птица осталась с ним; не переставая она описывала круги вокруг уменьшавшегося островка; океан продолжал наступать. К полудню, когда голод, жажда и полное одиночество уже начали сказываться, птица превратилась в центр горячечного бреда Майка. Ему казалось, что он летает на широких крыльях, бесконечно описывая круги вокруг белого креста, как будто прикованный к нему цепью. Он хотел улететь прочь. Он хотел парить над океанской гладью, над бесконечными голубыми просторами. «Еще немного — и ты найдешь землю, найдешь людей».

Но птица не улетала.

Солнце начало клониться к горизонту. Кожа Майка горела, сожженная безжалостными лучами. Язык его от жажды распух, превратился в сухую, пыльную губку. В животе начались рези от голода. Майк смотрел на подступавшие волны, окружавшие его со всех сторон. Вечером волны сомкнулись у подножия креста.

Он забрался на крест, спасаясь от воды, поглотившей последний клочок суши. Дополз до перекладины, обхватил руками столб. Вода внизу бурлила, медленно, но неотвратимо приближалась. Скоро он утонет. Остались ли в море рыбы, которые обглодают его труп? Остались ли в воде микробы, которые уничтожат то, что останется после рыб? Возможно, его тело опустится на дно, его покроет песок и он превратится в окаменелость, единственные останки живого существа на этой планете. Он знал, что мир будет очищен, что скоро здесь начнется новая глава его истории.

Майк оглядел пустынный океан, и слезы выступили у него на глазах. Он не мог себе представить, как люди поклонялись божеству, допустившему этот кошмар.

Ничего больше нет.

Казалось, эта фраза, констатация конца, разнеслась над пустыми бескрайними просторами.

Ничего больше нет.

Когда последние живые существа исчезнут под водой, мир очистится, будет готов к переменам, к обновлению.

Майк продолжал цепляться за крест. Солнце садилось, и океан был почти спокоен. Над ровным горизонтом сиял золотой свет. Майк пристально смотрел на солнце, чувствуя, как ослепительные краски заката проникают в его душу и согревают ее. Последний день.

Мимо пролетел альбатрос, и Майк вздрогнул. Он приближался весь день, возможно ободренный исчезновением суши. Теперь он парил совсем рядом, так близко, что до него можно было дотянуться рукой, ветер шевелил его перья, и этот звук становился все отчетливее по мере приближения птицы, пока наконец не превратился в зловещий рокот — далекие раскаты грома, далекий шум моторов.

Майк поднял взгляд и увидел золотую нить, плясавшую на горизонте. Один-единственный канат. В первый раз появился только один. Сердце его заколотилось как бешеное, и он ощутил знакомый прилив ярости. Он вцепился в крест и закричал на негодяя, и голос его разнесся над безмятежными водами:

— Лжец! Убийца!

Холодная вода приближалась, коснулась его ступни, и в этот момент внезапно наступила темнота. Ярость куда-то исчезла, остались лишь ужас и отчаяние. Он прижался лбом к столбу и плакал, пока рокот не стих; жужжание золотой веревки оглушило его, и лживое золотое сияние достигло глаз сквозь сомкнутые веки.

Он по-прежнему не верил в милосердие Господне. Он знал, что потоп — это акт геноцида, а золотой канат — обман. Он знал это, потому что душу его переполняла бесконечная печаль. Но сейчас это уже не имело значения. Он был человеком, и он должен был последовать за своими собратьями, в ад или в небытие. Он открыл глаза. Золотой луч плясал перед ним, неизбежный золотой канат, брошенный утопающему. Альбатрос парил поблизости, наблюдал за ним, ожидая его действий.

Майк схватился за канат обеими руками и покинул этот мир.

 

ДЭВИД БАРНЕТТ

Шоу конца света

Дэвид Барнетт родом из Ланкашира, он журналист и редактор, в настоящее время работает помощником редактора газеты «Telegraph & Argus» в Брэдфорде. Барнетт является автором романов «Глубинка» («Hinterland», 2005), повествующем о скрытых мирах вокруг нас, и «Ангельское стекло» («Angelglass», 2007), в котором нити истории переплетаются, а также сборника «Дом Януса и другие двуликие истории» («The Janus House and Other Two-Faced Tales», 2009).

Планируя эту антологию, я поклялся не включать в нее рассказы о «зомби-апокалипсисе», но правила существуют для того, чтобы их нарушать, тем более если имеются веские причины.

За семь дней до конца с нами попрощались инопланетяне.

— Да, это правда, — сказал усталого вида правительственный чиновник, у которого брали интервью для вечернего выпуска новостей. — Разумные существа внеземного происхождения были с нами с тысяча девятьсот сорок седьмого года. Они значительно способствовали нашему развитию за последние шестьдесят лет. Весьма сомнительно, что мы смогли бы сделать такой рывок в исследовании космоса без их помощи. И работа, которую они проделали вместе с нами в исследовании методов лечения рака и других болезней, была просто поразительной. Очень жаль, что им нужно покинуть нас именно сейчас, когда осталось столько незавершенных дел.

— Но почему они улетают? — спросил репортер.

Чиновник подергал тугой воротничок и взглянул мимо камеры.

— Я попросил бы не задавать дополнительных вопросов, — сказал он.

Все пришли к мнению, что все это было лишь мистификацией. На всех новостных каналах вышли специальные выпуски, посвященные этому интервью. На одном даже отменили очередную серию популярной мыльной оперы. Кэти такое едва ли одобрила бы.

Именно с Кэти мне и хотелось об этом поговорить, но она давно от меня ушла. Я сидел в своем тесном домике с верандой, переключаясь с одного канала на другой, и на каждом какой-нибудь эксперт лихорадочно бубнил об инопланетянах. Они прилетели с планеты, обращавшейся вокруг звезды, для которой у нас даже не было названия, только номер в атласе. По телевизору много говорили о невозможности межзвездных перелетов, и кто-то спросил ученого: если межзвездные путешествия все-таки возможны, то почему инопланетяне научили нас летать не далее Луны?

Кэти станет обсуждать это со Стивом. О том, что все это значит для будущего — для их будущего, уютного будущего представителей среднего класса, с «фольксвагеном-тураном» в гараже и летним отдыхом в Тоскане. Я пошел в паб.

— Это мистификация, — авторитетно заявил Боб. — Наверняка. Не может такое быть правдой.

— Если они на Земле, то где же они? И где их космический корабль? — спросил Алан.

По пабу прокатился гул — все разом заговорили, когда барменша прибавила громкости телевизору в углу. Там шел специальный выпуск новостей по Би-би-си, и дискуссию в студии прервал репортаж, снятый трясущейся камерой на поле где-то в Корнуолле, судя по надписи на экране. В кадре вынырнул репортер в плаще:

— Мы находимся на том месте, откуда инопланетяне покидают сейчас Землю…

Камера резко повернулась и нацелилась на сигарообразную серебристую ракету, стоящую на темном, раскисшем от дождя поле. Одному Богу известно, где они ее до сих пор прятали и как она там вдруг оказалась.

— Готов поспорить, что она там все время стояла, только невидимая, — заявил Алан.

— Нет, это мистификация, — повторил Боб, закуривая, явно довольный собой. — Вы только поглядите на эту «ракету». Ее словно скопировали из комикса про Флэша Гордона!

Лежащий на столе мобильник Алана зажужжал. Пока он возился с кнопками, камера переместилась на троих инопланетян, стоящих на платформе возле ракеты. Они слегка походили на Стэна Огдена, только кожа у них имела зеленоватый оттенок. На них были черные пиджаки, застегивающиеся на три пуговицы, со стоячими воротничками, как у Джавахарлала Неру. В нижней части экрана появилась надпись: «ПЕРВОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ ИНОПЛАНЕТЯН».

— Почему вы улетаете? — крикнул кто-то из толпы репортеров.

Один из инопланетян взглянул на своих собратьев. Он кашлянул и ответил на безупречном английском:

— Нам очень жаль. Но сейчас мы должны улететь. Мы ничего не можем изменить.

— Это Марджери звонила, — сказал Алан, убирая телефон в карман куртки. — Пацаны сели в машину и рванули в Корнуолл. Хотят улететь вместе с инопланетянами.

Боб раздавил в пепельнице окурок и рассмеялся:

— Твои пацаны? Уэйн и Стю? С чего это они взяли, что инопланетяне захотят взять их с собой на Плутон? Разве им там своих бездельников не хватает?

— Я бы посоветовал им не торопиться, — заметил я, показывая на телевизор. — А они уже улетают.

Они действительно улетали. Инопланетяне вошли в ракету, и солдаты уже оттесняли журналистов и зевак на безопасное расстояние. Под серебристой ракетой вспыхнуло зеленое сияние, камера в руках оператора затряслась. Потом ракета взмыла в ночное небо. Камера следила за ней, пока ее не проглотили черные тучи.

В пабе и на поле в Корнуолле царило молчание, пока репортер благоговейно не произнес:

— Вот оно, эпохальное событие. Я горжусь, что мне выпала честь стать свидетелем первого контакта между человечеством и внеземными разумными…

— Выпала честь увидеть, как они свалили отсюда, — буркнул Боб, снова закуривая.

— Интересно, а с чего это они на самом деле улетели? — спросил Алан.

— А мне интересно, чья сейчас очередь ставить выпивку, — отозвался Боб.

Позднее, уже изрядно набравшись, я позвонил Кэти, хотя никакого смысла в этом не было.

— Ты видела инопланетян? — спросил я заплетающимся языком.

— Конечно видела, — сухо ответила она. — Полагаю, все на планете их уже видели. Ты зачем звонишь?

— Я все еще люблю тебя, — прошептал я.

Она положила трубку.

Я полежал немного в постели, но заснуть не получалось. Попытался мастурбировать, но смог представить лишь обрюзгших зеленых инопланетян в черных костюмах, поэтому бросил это занятие и уселся возле окна, глядя на ночное небо и гадая, что бы все это значило, пока Уэйн и Стю не проехали мимо на отцовском «форде-фокусе», непрерывно давя на клаксон. На крыше машины они написали краской: «ВОЗЬМИТЕ НАС С СОБОЙ!» Алану это не понравится, уж это точно.

За шесть дней до конца мы узнали, почему убрались инопланетяне. К Земле летит астероид размером со стадион «Милтон-Кейнс». Столкновение произойдет меньше чем через неделю. В утренних новостях только об этом и говорили. Кто-то в правительстве допустил утечку информации. Власти знали об этом уже несколько месяцев. Инопланетяне пытались помочь нам, но глыба оказалась таких размеров, что даже они не смогли ничего путного предложить. Поэтому и улетели.

На работу я не поехал. Какой смысл? Но все же позвонил.

— Вы заболели? — спросила секретарша.

— А вы разве не видели утренние новости?

— Нет, — ответила она, помолчав. — А что?

— Ничего. — Энн была девушка робкая, и я не хотел ее пугать. — Я немного загрипповал.

Я вернулся к телевизору. Астероид сейчас находился где-то возле Венеры, но быстро приближался. Эксперты говорили, что от него могут отвалиться небольшие куски после входа в атмосферу. Очевидно, имелся план — забросить на орбиту с помощью космического челнока груз ядерных бомб и разнести глыбу на куски или хотя бы сбить ее с курса. Если план не удастся — а все ученые, у которых брали интервью, заверяли, что это сработает, — то астероид в воскресенье упадет где-то в Австралии.

— Ну, во всяком случае, конец придет только Австралии, — сказал Алан, когда я зашел к нему, чтобы вернуть кусторез, одолженный пять месяцев назад.

Он взглянул на кусторез с каким-то любопытством — наверное, размышлял, имеет ли смысл подрезать свои лейландии до выходных, а я ответил:

— По ящику сказали, что у этого булыжника такие размеры и скорость, что он угробит всю жизнь на планете.

Алан лишь фыркнул в ответ, и тут к дому подъехала Марджери. Я заметил, что они пытались стереть с крыши машины надпись «ВОЗЬМИТЕ НАС С СОБОЙ!», но без особого успеха. Марджери, красивая женщина, особенно когда немного взвинчена, выбралась из машины, нагруженная пакетами из супермаркета. Вид у нее был слегка потрепанный.

— Там сущий хаос! — сообщила она. — Я чуть ли не силой пробилась к выходу. Люди дрались возле касс.

— Привезла мой любимый паштет? — мягко спросил Алан, когда Марджери протопала мимо меня.

— Нет, не привезла! — взвизгнула она. — Я купила воду в бутылках и консервированные бобы. Можешь вытащить из машины остальное. И почему ты до сих пор не забаррикадировал окна?

Алан взглянул на меня и слегка пожал плечами — мол, что тут поделаешь?

— Пожалуй, я сперва подрежу изгородь, — ответил он.

Я не стал слушать вопли Марджери и направился домой. На полпути я свернул к магазинчику на углу. Пожалуй, стоит запастись провизией. Так, на всякий случай. К сожалению, половине соседей пришла в голову та же мысль. У магазинчика собралась толпа, люди выкатывали тележки с покупками. Я протолкался к входу как раз в тот миг, когда одна из продавщиц вешала на дверь самодельный плакатик: «ПРОДАЖА ТОЛЬКО ЗА НАЛИЧНЫЕ».

— Нам позвонили из главного офиса и велели не принимать оплату кредитками или чеками, — поясняла она, когда я протиснулся в магазин.

Потолкавшись в проходах между полками, я смог раздобыть полдюжины упаковок китайских обедов для разогрева в микроволновке, бутылку молока, бутылку виски и пакет печенья. Возле кассы была давка. Какой-то мужчина набил две большие тележки едва ли не всем содержимым мясного отдела и размахивал перед кассиршей кредиткой.

— Никаких карт! — кричала ему кассирша. — Я же сказала: только наличные!

Очередь к кассам змеилась по всему магазину. Я показал свои покупки девушке, которая вешала плакатик на двери, и дал ей двадцать фунтов. Она взглянула на мою корзинку, кивнула и сунула деньги в карман.

— Не возражаете, если я прихвачу и корзинку? — спросил я.

Она пожала плечами:

— Могу отдать ее за пятерку.

У меня была только десятка, поэтому я отдал ее девушке, а заодно взял номер «Сельской жизни» из опрокинутой картонной стойки.

Когда я вышел из магазина, радуясь свежему воздуху, передо мной резко затормозил большой джип. В нем сидели четверо в куртках с капюшонами и с бейсбольными битами. Когда они выбрались из машины, один из них взглянул на меня.

— Гони все, что у тебя есть! — рявкнул он.

Второй дернул его за куртку:

— Да ну его! Возьмем то, что внутри. — Он помолчал, размышляя, затем поднял биту. — Но бабло все же гони.

Я сунул руку в карман и достал еще одну десятку. Грабитель выхватил ее и сунул в карман джинсов.

— Правильно, внутри, — согласился он. — Консервы, воду в бутылках, порошковое молоко. И лупите всех, кто станет мешать.

Я торопливо направился домой. Главная дорога была забита машинами, которые еле ползли и непрерывно сигналили. Я заметил Боба с женой, их «ровер» был набит вещами. Боб опустил стекло.

— В отпуск едете? — поинтересовался я.

— Мы сваливаем отсюда! — крикнул он в ответ. — Я бы на твоем месте тоже уехал.

— И куда же вы собрались? — спросил я, глядя на длинную вереницу машин, растянувшуюся на всю видимую дорогу.

— К озерам. В горах как-то надежнее. И вода чистая.

Я кивнул. Жена шлепнула Боба и показала вперед, где машина перед ним переместилась дюйма на три или четыре. Боб помахал мне и начал поднимать стекло, но остановился и снова его опустил. Порывшись в кармане куртки, он вытащил и бросил мне связку ключей.

— Раз уж ты все равно здесь остаешься, то окажи нам услугу и заводи иногда мою MG, хорошо? Она очень не любит, если ей каждые несколько дней не прокручивать мотор.

Я подхватил ключи и помахал Бобу, когда «ровер» снова дернулся вперед. Интересно, смогу ли я прокатиться на его машине, пока их не будет дома? Прелестная у него машинка. Зеленая, как все британские гоночные машины. Теперь таких не делают.

Я вернулся домой как раз вовремя, чтобы посмотреть репортаж о запуске космического челнока с мыса Кеннеди.

За пять дней до конца большая часть Южной Японии была уничтожена ядерным взрывом. Должен признать, события начали приобретать мрачноватый характер. Я провел еще одну ночь почти без сна — в основном из-за машин на главной дороге. По ней ползла непрерывная вереница машин и фургонов, нервно сигналя. Интересно, далеко ли удалось уехать Бобу?

Очевидно, кусок теплоизоляции отвалился от двигателя челнока, когда тот находился на околоземной орбите, дожидаясь, пока астероид окажется в пределах досягаемости. Это нарушило работу системы ориентации и управления, бортовые компьютеры свихнулись, направив челнок обратно в суборбитальное пространство и послав его по спирали в сторону Японии. Челнок врезался в Землю, и ядерные заряды взорвались в нескольких милях южнее Осаки. Город и его окрестности были уничтожены подчистую.

Русские сообщили, что волноваться не стоит, потому что они тоже запускают ракету, набитую ядерными зарядами. Но для японцев это было уже слабым утешением. Некий бородатый тип появился в выпуске новостей и заявил, что, по его мнению, вся эта история с астероидом — сплошное надувательство и что США давным-давно планировали разбомбить Японию. Но конкретную причину этого он, впрочем, не назвал.

Некоторые телеканалы отключились, в основном цифровые. Пятый канал тоже перестал работать, но этого почти никто не заметил. ITV и Би-би-си непрерывно передавали новости. По Четвертому каналу гоняли музыкальные видеоклипы, а по Би-би-си-2 стали заново показывать ситкомы семидесятых годов, которые оказывали на зрителей странно успокаивающее действие. Я посмотрел пару серий «Терри и Джун», но так и не смог выбросить из головы панораму радиоактивных руин в Японии.

Тогда я пошел прогуляться. Почти все машины уехали туда, куда направлялись, и на дороге стало тихо. С сегодняшнего утра в начале нашей улицы поставили танк — в ответ на сообщения о грабежах и разбоях.

До сих пор я никогда не видел танка вблизи. Он оказался весьма впечатляющим зверем. Кэти бы его возненавидела, потому что была пацифисткой. Наверное, она до сих пор пацифистка. Все военное она на дух не переносит. Надеюсь, возле ее дома никаких беспорядков не произошло и у нее все хорошо. Я подумал, не позвонить ли ей снова, но не знал, что скажу. Я почему-то подумал о Блэкпуле. Кэти любила ездить в Блэкпул, ей нравились суета и шум на улицах, витающий в воздухе сладкий запах сахарной ваты, позвякивание монет в лотках игровых автоматов, безумный смех клоуна-автомата на пляже. В один из годов, когда мы туда ездили, кто-то сделал на пляже огромный танк из песка. Кэти все удивлялась, почему этот умелец не смастерил что-либо менее уродливое. Но детям танк очень понравился.

На башне танка, настоящего танка на моей улице, сидел солдат, пристроив автомат на согнутую руку. Он холодно взглянул на меня.

— Не волнуйтесь, — приветливо сказал я. — Я не собираюсь пинать ваш танк.

Он не рассмеялся. Даже не улыбнулся.

— Слышали, что правительство накрылось? — спросил он.

— Чем накрылось?

— Просто накрылось. Половина скрылась в секретном бункере. Некоторые мертвы. Вестминстер горит. Ситуацию уже никто не контролирует.

Я обдумал эти новости:

— А кто же тогда платит вам жалованье?

Он взглянул на меня и моргнул, словно впервые над этим задумался. Потом сунул голову в люк и быстро переговорил со своим напарником. Я постоял немного рядом, но солдат меня игнорировал. Тогда я вышел на главную дорогу и подошел к дому Алана. Ставни в нем были закрыты. Я постучал, но никто мне не ответил, тогда я обошел дом и снова одолжил его кусторез. Когда я вернулся на улицу, танка там уже не было. Мистер Рейнз из восьмого дома — он когда-то служил в территориальных войсках — вышел на дорогу, когда я приблизился. Он держал автомат — в точности так же, как солдат из уехавшего танка.

— Где это вы его раздобыли? — поинтересовался я.

— Солдат отдал, прежде чем свалить, — пояснил он и скривился. — Послушайте, армии больше нет. Закона и порядка тоже нет. Нам надо организоваться в… группу гражданской обороны. У вас есть оружие?

Мы посмотрели на кусторез. Я предположил, что им можно нанести серьезные раны — во всяком случае, когда находишься не далее чем в пяти метрах от электрической розетки.

— Поищу дома, — сказал я.

Я снова позвонил Кэти, но попал на автоответчик.

— Мы организовали группу гражданской обороны на нашей улице, — гордо сообщил я и помолчал. — Я люблю тебя, — добавил я и положил трубку.

Кэти ушла от меня, потому что ей со мной стало скучно. Потому что после смерти моих родителей мне хотелось лишь сидеть в их старом доме с террасой, ходить на работу, возвращаться и смотреть телевизор. Но вот чего она так и не смогла понять — все это я хотел делать вместе с ней, и для меня это было достаточно интересным. Хотел бы я знать, насколько интересно ей живется сейчас с этим Стивом.

Через минуту я снова поднял трубку и оставил еще одно сообщение: «Я раздобыл несколько готовых китайских обедов, а электричество у нас пока есть, так что если захочешь приехать…»

Позднее я помог Рейнзу и другим соседям заблокировать несколькими автомобилями оба конца нашей улицы.

— А если мы захотим куда-нибудь поехать? — спросил я.

— А куда сейчас ездить-то? — ответил Рейнз и скорчил такую же гримасу.

Глядя вечером новости — репортажи без комментариев из горящего Лондона и бунты в Бирмингеме и Манчестере, — я был вынужден признать его правоту. И задумался, как там дела у Боба на озерах.

За четыре дня до конца на Токио напала огромная ящерица. Можно подумать, что в Японии не хватало других проблем. Она выглядела в точности как динозавр длиной семьдесят метров от носа до кончика хвоста. Она бегала по городу вприпрыжку, опустив голову и задрав хвост и держа спину горизонтально. Ходили слухи, что это как-то связано с бомбами, упавшими на Осаку. То ли нормальная ящерица стремительно мутировала из-за радиации и выросла до огромных размеров, то ли древняя зверюга пролежала под землей в спячке, а взрыв ее разбудил.

Просто поразительно, как люди оказались готовы принимать на веру практически что угодно.

Зрелище оказалось весьма захватывающим. В новостях показывали, как пытаются эвакуировать Токио, но людей оказалось некуда везти, потому что почти вся территория Японии превратилась в радиоактивную пустыню. Монстр носился по городу, снося здания и расшвыривая хвостом автомобили. Я даже не раз ловил себя на мысли: «Как реалистично снято», пока до меня не дошло, что все это настоящее. В конце концов ящера завалили ракетами с истребителей, и он рухнул мертвый посреди улицы. Диктор новостей сказал, что японские власти начали разделывать тушу на консервы для аварийных пайков.

В тот день грабители ворвались ко мне в дом, выбив дверь на кухне. Их было трое, парни лет восемнадцати-девятнадцати, все с бейсбольными битами. Я в тот момент находился на кухне, и они прижали меня к стене.

— Чего вы хотите? — спросил я.

Один из них ударил меня по лицу.

— Все, — ответил он.

Они забрали все деньги, какие смогли найти. Впрочем, сумма получилась небольшая. Забрать еду они не додумались, зато один из них выдрал из стойки телевизор.

— Это мы тоже заберем, — сказал вожак, снова ударив меня по лицу и вырвав из розетки кабель стереосистемы.

— И что вы собираетесь с ними делать? — спросил я. — Ведь миру скоро придет конец.

Они неуверенно переглянулись, потом вожак ударил меня в живот, и у меня перехватило дыхание. Затем они ушли.

Я заколотил дверь досками, найденными в сарае, и, сходив наверх, принес из спальни портативный телевизор. Копаясь в гардеробе, я наткнулся на отцовский пневматический пистолет и коробку с пульками. Может пригодиться.

Потом в гостиной у Рейнза устроили собрание группы гражданской обороны. Половина домов на улице уже стояли пустыми — народ поуезжал: кто в Шотландию, кто на озера, кто к своим родственникам. Мой пистолет Рейнз одобрил. Утром из кранов перестала течь вода, канализация начала забиваться, и начались проблемы с крысами, но Рейнз не хотел тратить на них патроны. Был организован отряд по борьбе с грызунами, состоящий из Уйэна и Стю, которым надоело сидеть дома забаррикадировавшись, и они перебрались жить на террасу одного из брошенных домов. Электричество у нас пока было, хотя во многих местах его уже отключили.

К вечеру Уэйн и Стю наубивали уйму крыс, и Тревор-мясник начал их свежевать. Посреди дороги на костер поставили большой котел, и мы устроили уличную вечеринку. Рагу из крыс оказалось неплохим; китайская еда уже начала надоедать. В доме миссис Хьюз отыскалась дюжина бутылок джина; дочь приехала и забрала ее два дня назад. Все подозревали, что миссис Хьюз любит иногда пропустить рюмашку, но никто не думал, что в таких масштабах. Вечер получился довольно веселым, пока кто-то не сказал, что девушку, живущую в начале улицы, изнасиловали. Тут же была созвана группа гражданской обороны, и Рейнз повел нескольких добровольцев выяснять наиболее вероятных подозреваемых. Я оставил Уйэна и Стю блевать на улице и отправился спать.

За три дня до конца западное побережье Соединенных Штатов затопило цунами. Последнее, что я увидел по портативному телевизору до того, как вырубилось электричество, — огромная стена воды, поглощающая мост через Золотые Ворота в Сан-Франциско, затем ревущий звук, и вода поглотила оператора. Потом я снова увидел студию Би-би-си — единственного теперь канала, ведущего передачи. У дикторши был такой вид, как будто она целую неделю не спала. На лице у нее совершенно не было косметики, и она со слезами на глазах сказала, что Лос-Анджелес и Сан-Франциско скрылись под водой. Сообщая новости, она взглянула на кого-то за кадром и спросила:

— Что? Погоди. Ты куда?..

Она просидела некоторое время в одиночестве. Свет в студии постепенно тускнел. Потом картинка пропала и больше не появлялась.

Меня все еще удивляло, что у нас есть электричество. Газ-то отключили уже два дня назад. То ли национальную электросеть питает какая-то автоматическая система, то ли там работают очень преданные своему делу люди, не дающие стране остаться без энергии. И едва я об этом подумал, как свет погас. Ну все — прощайте обеды из микроволновки. Отныне и до конца только рагу из крыс.

Посреди ночи Рейнз и бойцы из его группы гражданской обороны «арестовали» холостяка Роя из дома в конце улицы и повесили на фонарном столбе за изнасилование девушки. На Роя всегда показывали пальцем, если в округе происходило что-то нехорошее, а городская газета как-то опубликовала его имя в списке педофилов, и ему в почтовый ящик накидали собачьего дерьма. Недели две спустя газета извинилась и опубликовала опровержение, написав, что имелся в виду другой Рой из другого города. Но к тому времени репутация его была испорчена окончательно.

Меня это немного шокировало, но, как сказал Рейнз, отчаянные времена требуют отчаянных мер.

Я обнаружил под раковиной коробку свечей и расставил их по всей гостиной. Стало очень уютно. Я прикончил бутылку джина, прихваченную из запасов миссис Хьюз, и поднял телефонную трубку. Линия была мертва, но я все равно набрал номер Кэти, сказал в пустоту, что люблю ее, потом упал на кушетку и плакал, пока не заснул.

За два дня до конца из холодной сырой земли поднялись голодные мертвецы. Популярное предположение, что они окажутся тупыми и шаркающими оболочками, безумно жаждущими человеческих мозгов, к счастью, оказалось необоснованным. Однако в большинстве своем они оказались раздражительными и сварливыми.

Первый признак грядущего события настиг нас в предрассветных сумерках. Теперь никому уже не удавалось как следует выспаться. Когда наступала тишина, почти всегда можно было услышать далекую стрельбу. Мы почти непрерывно патрулировали нашу улицу, к тому же кто-нибудь всегда с улюлюканьем гонялся за крысами. Я уже сделал свое дело, пробродив несколько часов ночью с отцовским пистолетом и отогнав двух парней, норовивших прокрасться через переулок за домом миссис Рейган, и теперь хотел хоть немного поспать. Я только-только заснул, как раздался низкий рокот. Я сел, охваченный слепой паникой, решив, что астероид уже угодил в Австралию, но вибрация ощущалась не в грунте, а внутри меня. Постепенно она превратилась в монотонную тягучую ноту с повышающейся частотой. Я предположил, что кто-то добрался до тромбона или чего-то аналогичного. Все это длилось минут пятнадцать, затем прекратилось. Наступила долгая тишина. Стихла даже стрельба.

Получив возможность снова опустить голову на подушку, я уже начал засыпать, когда во входную дверь кто-то заколотил. Господи, а теперь-то что? Я прихватил лежавший на кровати пистолет и, пошатываясь, спустился к двери.

— Это мое, — произнес голос, сухой, как осенние листья. — Дай сюда!

— Папа?! — спросил я.

Это и в самом деле был он. И мама тоже. Выглядели они… словом, выглядели они в точности как в день смерти. Папа в черном костюме, с часами в кармашке жилета. Мама в том синем платье, которое она обычно надевала на танцы.

— Я Думала, ты покрасишь оконные рамы, — сказала мама.

Я выглянул за дверь. Все новые фигуры в костюмах и платьях — и несколько в бесформенных белых саванах — брели по улице, останавливаясь у дверей. Возле домов, где они когда-то жили.

— Эти звуки сегодня утром… — медленно проговорил я, начиная понимать.

— Протрубил последний ангел, — пояснил отец с тем выражением лица, которое у него появлялось, когда что-то происходило наперекор его желаниям. Мой папуля был счастлив, только когда шел дождь. — А я даже и не крещен!

Мама ковырнула шелушащуюся краску на подоконнике.

— Последнее, что ты мне обещал, — что покрасишь окна, — сказала она.

Я разглядел, как в конце улицы корчится и дергается на веревке труп повешенного холостяка Роя.

— Я этого не делал! — ухитрялся он прохрипеть, прежде чем петля перекрывала ему воздух и он снова умирал.

Через несколько секунд он вновь оживал, дергался и кричал. Я понадеялся, что кто-нибудь вскоре перережет его веревку.

Отец отодвинул меня и вошел.

— Что, так и заставишь нас стоять на пороге собственного дома? — пробурчал он. — Что у тебя есть перекусить?

— Пара готовых китайских обедов для микроволновки. В последние дни были проблемы с едой.

Отец уселся в кресло, а мама принялась собирать грязные тарелки и сокрушаться насчет пыли на кофейном столике.

— Как вижу, нам тут пора брать все в свои руки, — заметил отец.

В дверь застучали.

— Это твой дедушка, — сказала мама.

Отец умер от сердечного приступа два года назад, а мама тихо скончалась девять месяцев спустя. Пожалуй, им повезло — старую миссис Поттер сбил автобус на прошлое Рождество, и домой она вернулась в кошмарном состоянии. Для ее мужа это стало настоящим потрясением.

Возвращение мертвых породило у еще живых всяческие вопросы. Раз они вернулись, значит, наступил Судный день? Группа гражданской обороны устроила на улице большой молебен. Жутковато было смотреть, как живые и мертвые собираются и молча стоят, пока мистер Огден, который был у нас мирским проповедником, читает из Библии. Когда он попросил, чтобы нам всем были прощены грехи наши, Рой громко кашлянул, но никто не посмел встретиться с ним взглядом. Миссис Поттер попросили встать в заднем ряду, потому что дети ее немного пугались.

К закату все стали очень возбуждены: астероид стал наконец-то видим невооруженным глазом. Он выглядел как очень медленно движущаяся комета. Я предположил, что русские так и не смогли его взорвать, а тот эксперт, что утверждал по телевизору, будто астероид сгорит в атмосфере, ошибся. Интересно, что сейчас делается в Австралии?

В последний день перед концом Кэти вернулась ко мне.

— Я знала, что ты здесь, — сказала она, падая в мои объятия и всхлипывая. Совсем как в сцене из фильма.

Она была грязная, блузка порвана в клочья. От своего дома она добиралась до меня пешком. На дорогу у нее ушел весь вчерашний день, вся ночь и почти все утро. Шла она медленно из-за банд — они высматривали любого, у кого есть еда или оружие. Особенно большая опасность грозила женщинам. Наихудшими были банды из восставших мертвецов — тех, кто не ел и не имел женщин много долгих и холодных лет. Она шла по сельской местности, прячась в канавах и проползая мимо костров, от которых доносились смех и вопли.

— Где Стив? — спросил я, когда она немного успокоилась.

— Ушел. Три дня назад. Ты знаешь, что его родители состояли в той странной секте? Стиву это никогда не было интересно, но, когда они решили запереться в своей церкви, а родители сказали ему, что под ней построен огромный бункер, набитый провизией и водой, он неожиданно обрел веру.

— Кажется, она и тебе нравилась?

Кэти снова разрыдалась, уткнувшись головой мне в плечо.

— Я умоляла его взять меня с собой, — всхлипнула она. — Но они отказались. И бросили меня без еды и оружия. Боже, что с нами будет?

Из кухни вышла мама, посмотрела на нас и нахмурилась: Кэти ей никогда не нравилась.

— Ну-ну, — сказала она. — Еще один гость к чаю.

Мама испекла пирог. Понятия не имею из чего. Услышав про еду, все потянулись из гостиной. Следом за отцом вышли дедушка и бабушка, дядюшка Джордж, тетушка Линда, кузина Эльфи, а следом целая группа суровых на вид людей в сюртуках с жесткими воротниками эдвардианских времен. В доме стало тесновато.

— Пойдемте прогуляемся, — предложил я.

Все вышли на улицу, глядя в небо. Сейчас астероид был виден даже днем — пылающий глаз в небесах.

— Он размером со стадион, — изумленно сказал я.

— Когда он ударит? — спросила Кэти, обхватив мою руку.

Я чуть помедлил с ответом, наслаждаясь близостью ее тела.

— Если не ошиблись в расчетах, то завтра.

Она драматически обмякла у меня на руках.

— Господи, — пробормотала она.

Неожиданно рядом с нами возник мистер Огден.

— Воистину, — сказал он. — Скоро нас постигнет суровая кара небесная. Вечером мы устроим службу на улице, будем молить о прощении и просить, чтобы нас пропустили во врата рая, когда произойдет катастрофа. Вы к нам присоединитесь?

— А рагу из крыс там будет? — уточнил я.

Мистер Огден нахмурился и зашагал прочь, сжимая Библию. За последние два дня люди стали много серьезнее. Полагаю, так на людей повлиял приближающийся апокалипсис. И еще то, что нет воды, чтобы как следует помыться. Многие начали заметно попахивать, не говоря уже о восставших мертвецах.

— Как тебе эта идея?

— Какая? — спросила Кэти.

— Насчет собрания. Мольбы о прощении и все такое.

Кэти наморщила нос — есть у нее такая привычка.

— А чем мы еще можем заняться?

Я секунду подумал:

— Можем поехать в Блэкпул.

— Блэкпул? — удивилась она.

— Ага. Сахарная вата, леденцы. Можем прокатиться по желобу в аквапарке, погулять по набережной. Пройтись до конца северного пирса. Посмотреть на конец света. Что-нибудь в этом роде.

Кэти показала на баррикаду из машин в конце улицы. Где-то далеко еще постреливали.

— А как мы туда попадем?

Я выудил из кармана ключи от MG Боба и покачал ими перед ее лицом.

— Классно!

Дорога заняла всего часа два. Драки и грабежи прекратились. Наверное, эти люди задумались, какой в грабежах смысл, и разошлись по домам ожидать конца света. В Блэкпуле мы не увидели ни души.

Мы вломились в безлюдный пансионат неподалеку от пляжа и смогли отыскать еще не окончательно зачерствевший хлеб и несколько банок консервированной фасоли. Потом отыскали лучшую спальню и медленно, неторопливо любили друг друга.

Был полдень. Небо ясное. Астероид мы больше не видели, и я предположил, что он уже нацеливается, чтобы ударить по Австралии. Начался прилив, мы сидели на скамейке на конце северного пирса, я грыз леденец-палочку, а Кэти посасывала леденец в форме детской соски.

— Не хочешь поговорить о том, с чего у нас начался разлад? — спросил я.

Она подумала и покачала головой:

— Какой теперь в этом смысл?

Где-то очень далеко раздался глухой удар, от которого содрогнулся пирс. Кэти держала меня за руку. Горизонт покрылся рябью, послышался далекий рев.

— Ну вот и все, — сказал я.

Мне было хорошо, честно. Даже очень хорошо.

Кэти закрыла глаза. По ее щекам катились слезы. Волосы растрепались, лицо грязное. Она была прекрасна.

— Поцелуй меня, быстрее, — прошептала она.

 

ФРЕДЕРИК ПОЛ

Девятый день рождения

Фредерик Пол является одним из величайших мастеров научной фантастики. За свою карьеру, насчитывающую более шестидесяти лет, Пол выступал не только в качестве писателя, но и в качестве издателя. Он работал как самостоятельно, так и в соавторстве. Сотрудничество с Сирилом Корнблатом, подарившее нам такие произведения, как цикл «Торговцы космосом» («The Space Merchants», 1953) и роман «Волчья напасть» («Wolfbane», 1959), стало поистине легендарным. Пол сотрудничал также с Джеком Уильямсоном, чья работа представлена в данной антологии, и, вероятно, был единственным, кому посчастливилось писать в соавторстве и с Айзеком Азимовым, и с Артуром Кларком. В 1960-е годы Фредерик Пол выпускал несколько научно-фантастических журналов, наиболее известные из которых «Galaxy» и «Worlds of If». В 1970-х он вернулся к писательской деятельности, опубликовав ряд выдающихся книг, включая цикл «Хичи» («Heechee»), открывающийся романом «Врата» («Gateway», 1977), романы «Человек плюс» («Man Plus», 1976), «Нашествие квантовых котов» («The Coming of the Quantum Cats», 1986) и «Мир в конце времени» («The World at the End of Time», 1990). Работы Фредерика Пола получили множество наград и хвалебных отзывов, в том числе представленный ниже рассказ, в 1986 году завоевавший премию «Хьюго». Действие этого произведения переносит нас в глубины ядерной зимы.

В свой девятый день рождения Тимоти Клари не получил торта. Весь этот день он провел у стойки компании ТВА в аэропорту Джона Кеннеди в Нью-Йорке. Иногда Тимоти засыпал ненадолго, потом снова просыпался и время от времени плакал от усталости и страха. За весь день он съел всего несколько засохших пастри из передвижного буфета, кроме того, его ужасно смущало, что он намочил в штаны. Пробраться к туалетам через забитый беженцами зал было просто невозможно. Почти три тысячи человек толклось в зале, рассчитанном лишь на маленькую долю от этого количества людей, и все прибыли сюда с одной только мыслью — скрыться! Забраться на самую высокую гору! Затеряться в центре самой безлюдной пустыни! Бежать! Прятаться!..

И молиться. Молиться изо всех сил, потому что даже у тех немногих, кому случайно удавалось пробиться на самолет и взлететь, не было никакой уверенности, что они смогут укрыться от опасности там, куда отправляется самолет. Распадались семьи. Матери запихивали своих кричащих младенцев на борт самолета и таяли в толпе, где начинали рыдать столь же безутешно.

Поскольку приказа о запуске ракет еще не поступало (по крайней мере, о нем не было известно массам), время, чтобы убежать, оставалось. Совсем немного. Ровно столько, сколько необходимо перепуганным леммингам, чтобы заполнить до отказа терминалы ТБА и всех других авиакомпаний. Ни у кого не осталось сомнений, что ракеты вот-вот полетят. Попытка свергнуть правительство Кубы стала отправной точкой бешеной эскалации враждебности, и через некоторое время одна подводная лодка атаковала другую ракетой с ядерной боеголовкой, а это, но всеобщему мнению, служило сигналом того, что ближайшие события могут стать последними.

Тимоти мало что знал о происходящих в мире событиях, но даже если бы ему было о них известно, что бы он стал делать? Плакать, просыпаться от кошмарных снов, мочить в штаны? Однако все это маленький Тимоти делал и не зная о том, что творится в большом мире. Он не зиал, где его папа. Он также не знал, где его мама, которая пошла куда-то, чтобы попробовать дозвониться папе, после чего вдруг объявили посадку сразу в три «Боинга-747» и огромная толпа просто смела Тимоти, унеся далеко от того места, где он ждал маму. Но это не все. Мокрый, уже простывший Тимоти чувствовал себя все хуже и хуже. Молодая женщина, которая принесла ему пастри, обеспокоенно приложила руку к его лбу и беспомощно ее опустила. Мальчику нужен был врач. Но врач нужен был еще, может быть, сотне других беженцев, престарелым людям с больным сердцем, голодным детям и по меньшей мере двум женщинам, собирающимся рожать.

Если бы этот ужас закончился и лихорадочные попытки переговоров увенчались успехом, Тимоти, наверное, нашел бы своих родителей, чтобы вырасти, жениться и через несколько лет подарить им внуков. Если бы одна сторона сумела уничтожить другую и спасти себя, то лет через сорок Тимоти, возможно, стал бы седеющим циничным полковником военной комендатуры где-нибудь в Ленинграде. (Или прислугой в доме русского полковника где-нибудь в Детройте, если бы победила другая сторона.) Если бы немного раньше его мать толкалась чуть сильнее, Тимоти попал бы в самолет, который достиг Питтсбурга как раз в тот момент, когда там все начало превращаться в плазму. Если бы девушка, присматривавшая за ним, испугалась чуть сильнее и, проявив чуть больше храбрости, сумела дотащить Тимоти через суматошную толпу к устроенной в главном зале клинике, он, возможно, получил бы там лекарство и нашел кого-нибудь, кто защитил бы его и уберег от опасности. Тогда Тимоти остался бы в живых…

Все так и случилось.

Поскольку Гарри Малиберг собирался в Портсмут на семинар Британского межпланетного общества, он находился уже в посольском клубе аэропорта и потягивал мартини, когда телевизор в углу бара, до того момента никого не интересовавший, вдруг привлек всеобщее внимание.

Люди давно привыкли к глупым проверкам коммуникационных систем на случай ядерной атаки, время от времени проводимым радиостанциями, но на этот раз… На этот раз, похоже, речь шла о реальных событиях! На этот раз говорили всерьез! Из-за непогоды рейс Гарри все равно отложили, но еще до того, как истек срок задержки вылета, власти запретили вообще все полеты. Ни один самолет не покинет аэропорт Джона Кеннеди до тех пор, пока где-то какой-то чиновник не решит, что можно наконец лететь.

Почти сразу же зал начал наполняться потенциальными беженцами. Посольский клуб, однако, заполнился не так быстро. В течение трех часов стюард из наземной службы аэропорта решительно поворачивал от дверей любого, кто не мог предъявить маленькую красную карточку, свидетельствующую о принадлежности к клубу, но, когда в других залах иссякли запасы продовольствия и спиртного, начальник аэропорта приказал открыть двери для всех. Давка снаружи от этого не стала меньше, зато прибавилось толчеи внутри. Добровольный докторский комитет тут же реквизировал большую часть клуба под размещение заболевших и покалеченных давкой, а люди вроде Малиберта оказались втиснутыми в маленький закуток бара. Там его и узнал один из членов администрации аэропорта, который заказывал джин с тоником — скорее, видимо, ради калорий, чем ради градусов.

— Вы — Гарри Малиберт, — сказал он. — Я однажды был на вашей лекции в Нортуэстерне.

Малиберт кивнул. Обычно, когда кто-то обращался к нему подобным образом, он вежливо отвечал: «Надеюсь, вам понравилось», но на этот раз нормальная вежливость как-то не казалась уместной, нормальной.

— Вы тогда показывали слайды Аресибо, — вспоминая, произнес мужчина. — И говорили, что этот радиотелескоп способен передать сообщение прямо до туманности Андромеды, на целых два миллиона световых лет… Если только там окажется такой же хороший принимающий радиотелескоп.

— А вы неплохо все запомнили, — удивленно сказал Малиберт.

— Вы произвели сильное впечатление, доктор Малиберт. — Мужчина взглянул на часы, секунду подумал, потом выпил еще. — Это замечательная идея — использовать большие телескопы для поисков сигналов других цивилизаций. Может быть, мы кого-нибудь услышим, может, установим контакт и уже не будем одни во Вселенной. Вы заставили меня задуматься, почему к нам до сих пор никто не прилетел и мы до сих пор не получили ни от кого весточки. Хотя теперь, — добавил он с горечью, взглянув на выстроенные в ряд охраняемые самолеты снаружи, — возможно, уже понятно почему.

Малиберт смотрел, как он удаляется, и сердце его наливалось тяжестью. Занятие, которому он посвятил всю свою профессиональную жизнь, — поиск инопланетного разума — потеряло, похоже, всякий смысл. Если упадут бомбы — а все говорят, что они вот-вот должны упасть, — тогда поиск инопланетного разума очень долго никого не будет интересовать. Если вообще будет…

В углу бара вдруг загомонили. Малиберт обернулся и, облокотившись о стойку, взглянул на телевизор. Кадр с надписью: «Пожалуйста, ждите сообщений» — исчез, и вместо него на экране появилось изображение молодой темнолицей женщины с напомаженными волосами. Дрожащим голосом она зачитала сводку новостей:

— …Президент подтвердил, что против США началась ядерная атака. Над Арктикой обнаружены приближающиеся ракеты. Всем приказано искать укрытия и оставаться там до получения дальнейших инструкций…

«Да. Все кончено, — подумал Малиберт, — по крайней мере, на очень долгий срок».

Удивительно было то, что новости о начале войны ничего не изменили. Никто не закричал, не впал в истерику. Искать укрытия в аэропорту Джона Кеннеди просто не имело смысла, никакого убежища, за исключением стен самого здания, здесь не было. Малиберт ясно представил себе необычную в аэродинамическом отношении форму крыши аэропорта и понял, что любой взрыв, происшедший неподалеку, снесет ее начисто и швырнет через залив. А вместе с ней, возможно, и множество людей.

Но деваться было некуда.

Передвижные группы телеоператоров все еще работали, одному богу известно зачем. Телевизор показывал толпы на Таймс-сквер и в Ньюарке, застывшие автомобили в заторе на мосту Джорджа Вашингтона, водителей, бросающих свои машины и бегущих к берегу в сторону Джерси. Больше сотни людей вытягивали шеи, пытаясь через головы разглядеть экран, но все молчали, лишь изредка кто-нибудь называл знакомую улицу или здание.

Потом раздался властный голос:

— Я прошу всех подвинуться! Нам нужно место! И кто-нибудь, помогите нам с пациентами!

Это, по крайней мерс, могло принести какую-то пользу. Малиберт сразу же вызвался, и ему поручили маленького мальчика. Тот стучал зубами от холода, но лоб его горел.

— Ему дали тетрациклин, — сказал врач. — Если сумеете, нужно поменять, хорошо? С ним все будет в порядке, если…

«Если с нами все будет в порядке», — подумал Малиберт, заканчивая за врача предложение. Что значит «поменять»? Ответа на вопрос не потребовалось, когда Малиберт обнаружил, что у мальчишки мокрые штаны, и по запаху понял, в чем дело. Он осторожно положил его в широкое кожаное кресло и снял намокшие джинсы и трусы. Разумеется, смены белья вместе с мальчиком ему не вручили. Малиберт решил проблему, достав из кейса свои собственные спортивные трусы, конечно же большие, но, поскольку предполагалось, что они должны сидеть на человеке плотно и в обтяжку, трусы не свалились, когда он натянул их на мальчишку чуть ли не до подмышек. Затем Малиберт разыскал ворох бумажных полотенец и как сумел отжал джинсы. Не очень успешно. Тогда он, скорчив физиономию, расстелил джинсы на стуле у бара и сел на них, пытаясь высушить теплом своего тела. Через десять минут он надел их на мальчика, но джинсы были еще слегка влажные.

По телевизору передали, что прекратилась трансляция из Сан-Франциско.

Малиберт заметил, как сквозь толпу к нему пробирается тот самый мужчина из администрации аэропорта.

— Началось, — сказал он, качая головой.

Мужчина оглянулся вокруг, потом наклонился к Малиберту.

— Я могу вытащить вас отсюда, — прошептал он. — Сейчас загружается исландский ЛС-8. Никакого объявления не будет; если объявить, его просто сомнут. Для вас, доктор Малиберт, есть место.

Малиберта словно ударило током. Он задрожал и, сам не зная почему, спросил:

— Могу я вместо себя посадить мальчика?

— Возьмите его с собой, — несколько раздраженно ответил мужчина. — Я не знал, что у вас есть сын.

— У меня нет сына, — сказал Малиберт. Но очень тихо.

Когда они оказались в самолете, он посадил мальчишку на колени и обнял так нежно, словно держал собственного ребенка.

Если в посольском клубе аэропорта Джона Кеннеди паники не было, то во всем остальном мире ее хватало. В городах самых сильных государств мира люди прекрасно понимали, что их жизни в опасности. Все, что они делали, могло оказаться тщетным, но что-то делать было нужно. Что угодно. Бежать, прятаться, окапываться, запасаться продуктами… молиться. Городские жители пытались выбраться из мстрополисов в безопасность открытых просторов. Фермеры и жители пригородов, наоборот, рвались в более крепкие, но их мнению, более безопасные здания городов…

И упали ракеты.

Бомбы, что сожгли Хиросиму и Нагасаки, были словно спички по сравнению с термоядерными вспышками, унесшими в те первые часы восемьдесят миллионов жизней. Бушующие пожары фонтанами взвились над сотнями городов. Ветры скоростью до трехсот километров в час подхватывали машины, людей, обломки зданий, и все это пеплом поднималось в небо. Мелкие капли расплавленного камня и пыль зависли в воздухе.

Небо потемнело.

Затем оно стало еще темнее.

Когда исландский самолет приземлился в аэропорту Кеблавик, Малиберт выпес мальчика на руках и по крытому проходу направился к стойке с табличкой «Иммиграция». Здесь собралась самая длинная очередь, поскольку у большинства пассажиров вообще не оказалось паспортов. К тому времени, когда подошла очередь Малиберта, женщина за стойкой уже устала выписывать временные разрешения на въезд в страну.

— Это мой сын, — солгал Малиберт. — Его паспорт у моей жены, но я не знаю, где моя жена.

Женщина утомленно кивнула, сморщила губы, взглянула на дверь, за которой, потея, подписывал документы ее начальник, потом пожала плечами и пропустила их. Малиберт подвел мальчика к двери с надписью «Стиртлинг», что, видимо, по-исландски означало «туалет», и с облегчением заметил, что Тимоти, по крайней мере, может стоять на ногах, пока справляет нужду, хотя глаза его так и оставались полузакрытыми. Лоб у него по-прежнему горел. Малиберт молился, чтобы в Рейкьявике нашелся для него доктор.

В автобусе девушка-гид, которой поручили группу прибывших (делать ей было совершенно нечего, потому что прибытия туристов уже не ожидалось никогда), села с микрофоном на подлокотник сиденья в первом ряду кресел и принялась болтать с беженцами, сначала довольно оживленно.

— Чикаго? Чикаго нет. И Детройта, и Питтсбурга. Плохо. Нью-Йорк? Конечно, Нью-Йорка тоже нет! — строго произнесла она вдруг, и по щекам ее покатились крупные слезы, отчего Тимоти тоже заплакал.

— Не волнуйся, Тимми, — сказал Малиберт, прижимая его к себе. — Никому не придет в голову бомбить Рейкьявик.

И никому не пришло бы. Но когда автобус отъехал от аэропорта всего на десять миль, облака впереди неожиданно полыхнули настолько ярко, что все пассажиры зажмурились. Кто-то из военных стратегов решил, что пришло время для подчистки. И этот кто-то понял, что до сих пор никто не уничтожил маленькую авиабазу в Кеблавике.

К несчастью, ЭМИ и помехи к тому времени сильно ослабили точность наведения ракет. Малиберт оказался прав. Никому не пришло бы в голову бомбить Рейкьявик специально, но ошибка в сорок миль сделала свое дело, и город перестал существовать.

Чтобы избежать пожаров и радиации, они объехали Рейкьявик по широкой дуге. И когда в их первый день в Исландии встало солнце, Малиберт, задремавший было у постели Тимоти после того, как исландская медсестра накачала мальчишку антибиотиками, увидел жуткий кровавый свет зари.

На это стоило, однако, посмотреть, потому что в следующие дни рассвета никто больше не видел.

Хуже всего была темнота, но поначалу это не казалось таким уж важным. Важнее казался дождь. Триллион триллионов частичек пыли конденсировал водяной пар. Образовывались капли. Лил дождь. Потоки, целые моря воды с неба. Реки переполнялись. Миссисипи вышла из берегов. И Ганг, и Желтая река. Асуанская плотина сначала держалась, пропуская воду через верх, но потом рухнула. Дожди шли даже там, где дождей никогда не было. Сахара и та познала наводнения.

А темнота не уходила.

Человечество всегда жило, на восемьдесят дней опережая голод. Именно на такой срок можно растянуть суммарные запасы продовольствия всей планеты. И человечество вступило в ядерную зиму, имея запасов ровно на восемьдесят дней.

Ракеты полетели 11 июня. Если бы склады располагались по всему миру равномерно, то к 30 августа человечество съело бы последние крохи. Люди начали бы умирать от голода и умерли бы все через шесть недель. Конец человечеству.

Однако склады расположены неравномерно. Северное полушарие катастрофа застала «на одной ноге»: поля засеяны, но посевы еще не выросли. И ничего не растет. Молодые растения пробиваются сквозь темную землю в поисках света, не находят его и умирают. Солнце заслонили плотные облака пыли, взметенной термоядерными взрывами. Возвращение ледникового периода. Смерть, витающая в воздухе.

Конечно, горы продуктов хранились в богатых странах Северной Америки и Европы, но они быстро растаяли. Богатые страны имели большие стада сельскохозяйственных животных. Каждый бычок — это миллион калорий в белках и жирах. Если бычка забить, сэкономятся еще многие тысячи калорий в виде зерна и кормовых культур, которые могут пригодиться людям. Коровы, свиньи, овцы, козы и лошади, кролики и куры — все они использовались в пищу, позволив растянуть на более долгий срок консервы, овощи и злаки. Мясо никто не рационировал: съесть его нужно было, пока оно не испортилось.

Разумеется, даже в богатых странах запасы продовольствия распределены неравномерно. На Таймс-сквер, понятно, не разгуливают стада и не стоят элеваторы с зерном. Для провода транспорта с кукурузой из Айовы в Бостон, Даллас и Филадельфию потребовались войска. Вскоре им пришлось применять оружие. А еще через некоторое время транспортировать продукты стало просто невозможно.

Первыми ощутили голод города. Когда солдаты вместо распределения продуктов среди жителей стали присваивать их себе, в городах начались волнения и погромы, принесшие новую волну смертей. Но эти люди далеко не всегда умирали от голода. Столь же часто они умирали оттого, что голоден был кто-то другой — более сильный и ловкий.

Однако агония не заняла много времени. К концу лета застывшие останки городов стали очень похожи друг на друга. В каждом из них выжило, может быть, по нескольку тысяч тощих, замерзающих головорезов, денно и нощно охраняющих свои сокровищницы с консервированной, сушеной или замороженной пищей.

Все реки мира от истоков до устьев заполнились жидкой грязью. Погибшие деревья и травы перестали удерживать землю своими цепкими корнями, и дожди смывали ее в реки. Зимний мрак вскоре сгустился, а дожди превратились в снегопады. Горы, покрывшиеся льдом, торчали на фоне темного неба, словно призрачные стеклянные пальцы. Те немногие люди, что еще остались в Лондоне, могли теперь ходить через Темзу пешком. Пешком стало возможно ходить через Гудзонов залив, Хуанпу и Миссури. Снежные лавины обрушивались на то, что осталось от Денвера. В стоящих на корню мертвых лесах развелись личинки древоточцев. Изголодавшиеся хищники выцарапывали их из древесины и пожирали. Некоторые из этих хищников передвигались на двух ногах. Последние жители Гавайских островов наконец-то возблагодарили судьбу за плодящихся термитов.

Типичный западный представитель человечества — упитанное существо с диетой в две тысячи восемьсот килокалорий на день, которое специально совершает по утрам пробежки, чтобы избавиться от лишнего жирка. Полнеющие ляжки или с трудом застегивающийся пояс повергают это существо в состояние совестливого уныния, однако оно может прожить без пищи сорок пять дней. К концу этого срока никакого жира уже не остается, и организм уверенно принимается за резорбцию белков мышечных тканей. Пухлая домохозяйка или упитанный бизнесмен прекращаются в изголодавшиеся пугала. Но даже на этой стадии уход и медицинская помощь могут восстановить здоровье.

Без принятия должных мер становится хуже.

Клеточный распад атакует нервную систему. Начинается слепота. Десны истончаются, и выпадают зубы. Апатия сменяется общей болью, наступает агония, а затем коматозное состояние и смерть. Смерть практически для всех на Земле…

Сорок дней и сорок ночей падал с неба дождь. Температура тоже падала. Исландия замерзла целиком.

С удивлением и облегчением Гарри Малиберт обнаружил, что Исландия неплохо подготовлена к подобному испытанию, будучи одним из немногих мест на Земле, которые, оказавшись полностью под снегом и льдом, могут все-таки выжить.

Землю почти целиком опоясывает череда вулканов, и та часть, что находится между Америкой и Европой, называется Атлантическим хребтом. Большинство этих вулканов под водой, но время от времени, словно фурункулы на руке, вулканические острова показываются над поверхностью океана. Исландия — как раз один из них. Именно благодаря своему вулканическому происхождению Исландия смогла выжить, когда все остальные районы планеты погибли от холода, — ведь холода царили здесь всегда.

Уцелевшие власти определили Малиберта на работу сразу же, как только узнали, кто он такой. Разумеется, вакансий для специалиста по радиоастрономии, интересующегося проблемами контактов с далекими (и, возможно, несуществующими) цивилизациями, не нашлось. Зато нашлось много работы для человека с хорошей научной подготовкой, тем более для квалифицированного инженера, руководившего в течение двух лет обсерваторией в Аресибо. Малиберт выхаживал Тимоти Клари, медленно и молчаливо справляющегося с пневмонией, и попутно занимался расчетом потерь тепла и скоростей прокачки геотермальных вод по трубам.

В Исландии почти везде закрытые строения. И обогреваются они водой из кипящих подземных ключей.

Тепла предостаточно. Но доставить это тепло из долин гейзеров в дома сложно. Горячая вода осталась такой же горячей, поскольку ее температура совсем не зависела от поступления солнечной энергии, но для того, чтобы сохранять в домах тепло при температуре минус тридцать градусов Цельсия снаружи, воды требуется гораздо больше, чем при минус пяти. Да и не только для того, чтобы выжившие люди могли жить в тепле, нужна была энергия. Она требовалась, чтобы выращивать овощи и злаки.

В Исландии всегда было много геотермальных теплиц. Очень скоро из них исчезли цветы, а на их месте появились овощи. Поскольку солнечного света, заставляющего овощи и злаки расти, не было, люди перевели на максимальную мощность геотермальные электростанции, и лампы дневного света продолжали исправно заливать фотонами стеллажи с растениями. И не только в теплицах. В гимнастических залах, в церквах, в школах — везде начали выращивать овощи при помощи искусственного света. Достаточно было и другой пищи: тонны белка блеяли и голодали, замерзая среди холмов. Люди ловили, забивали и свежевали целые стада овец, затем туши замораживали, чтобы они могли храниться до тех пор, пока понадобятся. Животных, которые умерли от холода сами, сгребали по сотне штук бульдозерами и оставляли под снегом, однако на всех геодезических картах места расположения этих куч отмечались очень тщательно.

В конце концов бомбежка Рейкьявика оказалась благословением: ртов, претендующих на продуктовые запасы острова, стало на полмиллиона меньше.

Когда Малиберт не вычислял коэффициенты нагрузки, он руководил работами, не прекращавшимися даже в жуткие морозы. Землекопы, потея от усилий, соединяли в глубоких ледяных норах сжавшуюся от мороза арматуру. Все они терпеливо слушали, когда Малиберт отдавал приказания, те несколько слов по-исландски, которые он знал, практически не помогали ему, но даже землекопы говорили иногда на туристско-английском. Они проверяли свои радиационные счетчики, окидывали взглядом штормовое небо и, возвращаясь к работе, молились. Малиберт сам чуть не зашептал слова молитвы, когда однажды, пытаясь обнаружить похороненное под снегом прибрежное шоссе, он взглянул в сторону моря и увидел серо-белый ледяной торос, который на самом деле оказался вовсе не торосом: какое-то неясное пятно двигалось за пределами освещенной зоны.

— Белый медведь! — прошептал начальник ремонтной бригады, и все замерли, пока зверь не скрылся из виду.

С того дня они всегда брали с собой винтовки.

Когда у Малиберта оставалось время от работы технического советника (не вполне компетентного), занятого проблемой сохранения тепла в Исландии, или от забот (почти некомпетентного, но делающего успехи) приемного отца Тимоти Клари, он пытался вычислить шансы на выживание. Не только их — всего человечества. При огромном объеме суматошно-срочной работы, направленной на спасение оставшихся в живых, исландцы нашли время подумать о будущем и создали исследовательскую группу, в которую, помимо Малиберта, вошли еще несколько человек: физик из университета в Рейкьявике, уцелевший офицер-снабженец с авиабазы и метеоролог из Лейденского университета, приехавший в Исландию для изучения североатлантических воздушных масс. Они собирались в комнате, где жили Малиберт и Тимоти, и ооычно, пока велись разговоры, мальчик молча сидел рядом с Малибертом. Больше всего группу интересовала продолжительность жизни зависших в небе пылевых облаков. Ведь когда-нибудь все взвешенные в воздухе частицы должны выпасть на землю, и тогда мир может быть возрожден. Если, конечно, выживет достаточное число людей, чтобы выжил род человеческий. Но когда? Никто не мог определить это время с уверенностью. Никто не знал, сколь долгой, холодной и смертоносной будет ядерная зима.

— Мы не знаем, сколько всего мегатонн было взорвано, — сказал Малиберт. — Мы не знаем, какие изменения произошли в атмосфере. Мы не знаем степени инсоляции. Мы знаем только, что все будет плохо.

— Все уже плохо, — проворчал Торсид Магнессои, начальник Управления общественной безопасности. (Когда-то это учреждение занималось поимкой преступников, но времена, когда главной угрозой общественной безопасности была преступность, уже прошли.)

— Будет хуже, — сказал Малиберт.

Действительно, стало хуже. Холода усилились. Сообщений со всех концов Земли поступало все меньше и меньше. Члены исследовательской группы вычерчивали различные карты. Карты ракетных ударов, где отмечались ядерные взрывы, — через неделю после войны они утратили смысл, потому что смертность от холода начала превышать число жертв от ядерных бомбардировок. Изотермальные карты, базирующиеся на разрозненных сообщениях о погодной обстановке тех мест, откуда они еще поступали, — эти карты приходилось обновлять каждый день по мере того, как линия замерзания продвигалась к экватору. Вскоре и они потеряли смысл. Во всем мире наступили холода. Карты смертности, куда заносились процентные соотношения умерших и живых в различных районах планеты, вычисляемые из полученных сообщений, — вскоре эти карты стало просто страшно составлять.

Британские острова умерли первыми. Не потому, что их бомбили, а наоборот: там осталось в живых слишком много народу. В Британии никогда не было более четырехдневного запаса продовольствия, а когда перестали приходить корабли, в стране начался голод. То же самое произошло и в Японии. Чуть позже — на Бермудских и Гавайских островах, затем — в островных провинциях Канады, а вслед за ними подошла очередь и самого континента.

Тимми Клари прислушивался к каждому слову.

Мальчик говорил очень мало. После первых нескольких дней он даже перестал спрашивать о своих родителях. На добрые вести он не надеялся, а плохих не хотел. С его простудой Малиберт справился, но в душе у Тимми жила боль. Он ел меньше половины того, что положено бы съедать голодному ребенку такого возраста, да и то только тогда, когда Малиберт его заставлял.

Оживал он лишь в редкие минуты, выкроенные Малибертом для рассказов о космосе. Многие в Исландии знали о Гарри Малиберте и его поиске инопланетного разума. Некоторых эта проблема волновала почти так же сильно, как самого Гарри. Когда позволяло время, Малиберт и его поклонники собирались вместе. Ларе, почтальон (теперь занятый на вырубке льда, поскольку почты не стало), Ингар, официантка из отеля «Лофтляйдер» (теперь она шила тяжелые занавесы для теплоизоляции жилищ), Эльда, учительница английского языка (теперь санитарка, специализирующаяся по обморожениям). Приходили и другие, но эти трое присутствовали чаще других, приходили всегда, когда только могли оторваться от дел. Все они были, можно сказать, фэнами Гарри Малиберта, читали его книги и вместе с ним мечтали о радиопосланиях невероятных инопланетян откуда-нибудь с Альдебарана или о кораблях-мирах, которые понесут через галактические просторы миллионы людей, отправившихся в путешествие на сотни тысяч лет. Тимми слушал и рисовал схемы звездных кораблей. Малиберт дал ему примерные соотношения размеров.

— Я разговаривал с Джерри Уэббом, — пояснил он. — Джерри разработал детальные планы. Тут все дело в скорости вращения и прочности материалов. Чтобы создать для людей, летящих в корабле, искусственную силу тяжести нужной величины, корабль должен быть цилиндрическим и вращаться вокруг своей оси. Требуемые размеры — шестнадцать километров в диаметре и в длину — шестьдесят. Цилиндр должен быть достаточно длинным, чтобы на все необходимое в экспедиции хватило места, по не настолько, чтобы динамика вращения вызвала болтанку и изгиб. Одна половина корабля предусматривается для жилья, вторая — для горючего. А на конце — термоядерный двигатель, который толкает корабль вперед через всю Галактику.

— Термоядерные бомбы… — произнес мальчик, — Гарри, а почему они не разрушат корабль?

— Это уже вопрос для конструктора, — честно признался Малиберт, — а я таких подробностей не знаю. Джерри планировал зачитать свой доклад в Портсмуте. Отчасти поэтому я туда и собирался.

Но разумеется, теперь уже не будет ни Британского межпланетного общества, ни семинара в Портсмуте.

— Скоро ленч, Тимми. Ты будешь есть суп, если я его приготовлю? — обеспокоенно спросила Эльда.

Обещал мальчик поесть или нет, она обычно все равно готовила то, что собиралась. Муж Эльды работал бухгалтером в Кеблавике. К несчастью, он остался поработать сверхурочно как раз тогда, когда вторая ракета доделала то, чего не сделала промахнувшаяся, и у Эльды не стало мужа. От него не осталось ничего, что можно было бы похороиить.

Даже с горячей водой из недр земли, прокачиваемой по трубам на полной скорости, в комнате не становилось тепло. Эльда закутала мальчика в одеяло и не отходила от него, пока он не вычерпал ложкой весь суп. Ларе и Ингар сидели, держась за руки, и смотрели, как он ест.

— Было бы здорово услышать голос с другой звезды, — сказал вдруг Ларе.

— Никаких голосов нет, — с горечью заметила Ингар. — Нет даже наших голосов. И в этом заключается разгадка парадокса Ферми.

Когда мальчик перестал есть и спросил, что это такое, Гарри Малиберт объяснил ему как мог подробно:

— Он назван так в честь ученого Энрико Ферми. Мы знаем, что во Вселенной существует много миллиардов таких же звезд, как наше Солнце. А поскольку у нашего Солнца есть планеты, логично предположить, что планеты есть и у других звезд. На одной из наших планет есть жизнь. Это мы, деревья, животные. А раз на свете так много звезд, подобных Солнцу, то наверняка часть из них имеет планеты, где живут разумные существа. Люди. Такие же развитые, как мы, или перегнавшие нас. Люди, которые строят космические корабли или посылают радиосигналы к другим звездам так же, как мы. Ты все пока понимаешь, Тимми?

Мальчик кивнул, нахмурившись, и Малиберт с удовлетворением отметил, что он продолжает есть суп.

— И вот Ферми задался вопросом: «Почему кто-нибудь из них не навестит нас?»

— Как в кино, — кивнул Тимоти. — Летающие тарелки.

— В кино — выдуманные истории, Тимми. Как сказки или «Волшебник страны Оз». Может быть, когда-то нашу планету и посещали существа из космоса, но убедительных доказательств тому нет. Я думаю, что доказательства нашлись бы, если бы они сюда действительно прилетали. Должны найтись. Если таких визитов было много, то хоть один пришелец наверняка выбросил где-нибудь марсианский эквивалент коробки от гамбургеров или использованную сигнальную вспышку. Мы бы нашли эти вещи и доказали, что они изготовлены не на Земле. Однако такого ни разу не произошло. Поэтому на вопрос доктора Ферми есть только три ответа. Во-первых, кроме нас, жизни во Вселенной нет. Во-вторых, жизнь есть, но они решили не вступать с нами в контакт, потому что мы, может быть, пугаем их своими жестокими нравами или еще по какой-нибудь другой причине, о которой мы даже не догадываемся. А третий ответ…

Эльда подала ему знак, но Малиберт покачал головой.

— …третий ответ таков: как только люди доходят в своем развитии до того момента, когда они имеют все, чтобы выйти в космос, то есть когда у них появляются такие развитые техника и технология, как у нас, у них также появляются все эти жуткие бомбы и другое оружие, с которым они уже не в состоянии справиться. Начинается война, и они убивают друг друга еще до того, как по-настоящему вырастут.

— Как сейчас, — сказал Тимми и кивнул с серьезным выражением лица, чтобы показать, что он все понял.

Суп он доел, но вместо того, чтобы убрать тарелку, Эльда, едва сдерживая слезы, обняла его и прижала к себе.

Мир погрузился в полную темноту. Не стало ни дня, ни ночи. Дожди и снегопады прекратились. Без солнечного света, высасывающего воду из океанов, в воздухе не осталось влаги. Потопы сменились леденящими засухами. Даже на двухметровой глубине земля Исландии оставалась твердой как камень, и землекопы уже не могли копать дальше. Когда возникала необходимость подать куда-то больше тепла, приходилось закрывать здания и отключать в них отопление. Поток пациентов с обморожениями сократился, зато с тех пор, как люди начали ездить к руинам Рейкьявика за медикаментами и продовольствием, к Эльде все чаше и чаще обращались с признаками радиационной болезни. Работать приходилось всем по очереди. Когда сама Эльда вернулась на снегоходе из такой поездки в отель «Лофтляйдер», она привезла Тимоти подарок: несколько плиток шоколада и набор открыток из сувенирного киоска. Шоколад пришлось поделить, зато все открытки достались ему.

— Ты знаешь, кто это такие? — спросила Эльда. С открыток на них глядели огромные, приземистые уродливые мужчины и женщины в костюмах тысячелетней давности. — Это тролли. В Исландии до сих пор рассказывают легенды о том, что здесь когда-то жили тролли. И они все еще здесь, Тимми. По крайней мере, люди так говорят. Многие верят, что горы — это тролли, но слишком старые и слишком уставшие, чтобы двигаться.

— Это все выдуманные истории, да? — серьезно спросил мальчик, и только когда Эльда убедила его, что они действительно выдуманные, он заулыбался и даже пошутил: — Видимо, тролли победили в этой войне.

— Боже, Тимми!.. — произнесла несколько шокированная Эльда.

«По крайней мере, у мальчика сохранилась способность шутить, — уговаривала она себя, — и даже черный юмор лучше, чем вообще никакого». С новыми пациентами жизнь стала для нее немного легче, потому что она мало что могла сделать при радиационной болезни, и Эльда заставляла себя выдумывать все новые и новые развлечения для Тимоти.

Что удавалась ей замечательно.

Поскольку горючее экономили, никаких экскурсий по красотам Исландии — Подо — Льдом, разумеется, не было. Да никто и не увидел бы ничего в нескончаемом мраке. Но когда санитарный вертолет вызвали на восточное побережье, на мыс Стокенес, чтобы доставить на базу ребенка со сломанным позвоночником, Эльда упросила пилота взять Малиберта и Тимми. Сама она летела как медсестра, для сопровождения больного ребенка.

— Их дом снесло лавиной, — пояснила она. — Стокснес стоит прямо у подножия горы, и посадить вертолет будет, наверное, нелегко. Но мы для безопасности зайдем с моря. По крайней мере, при посадочных огнях вертолета будет что-то видно.

Они оказались даже удачливее. Света прибавилось. Конечно, ни один солнечный луч не проникал сквозь плотные облака, где миллиарды частиц, из которых состоял когда-то муж Эльды, перемешались с триллионами триллионов других частиц из Детройта, Марселя и Шанхая. Но в облаках и под ними то и дело загорались змейки и широкие всполохи смутных оттенков: небо заливало то темно-красным, то бледно-зеленым. Северное сияние давало не так уж много света, но, кроме горящих огоньков на приборной доске вертолета, никакого другого света не было вообще. Когда зрачки их расширились и глаза привыкли к темноте, они заметили, как скользит под ними темный силуэт ледника Ватпайекюдль.

— Большой тролль, — прошептал мальчишка со счастливой улыбкой.

Эльда тоже улыбнулась и обняла его.

Пилот поступил именно так, как предсказывала Эльда: над склоном восточного хребта спустился к морю и оттуда уже осторожно направился в маленькую рыбацкую деревню. Когда они приземлялись по сигналам маленьких красных фонариков, прожектор вертолета выхватил из темноты что-то белое в форме блюдца.

— Радарная тарелка, — сказал Малиберт мальчику, показав в ту сторону.

Тимми прижался носом к холодному стеклу.

— Это одна из тех самых, папа Гарри? Такие штуки говорят со звездами?

Ответил ему пилот:

— Мм, нет, Тимми, это военная установка.

— Здесь никто не стал бы строить радиотелескопов, Тимми. Мы слишком далеко к северу. Для большого радиотелескопа нужно такое место, откуда можно просматривать все небо, а не только маленький кусочек, который виден из Исландии.

Пока они подвозили и грузили в вертолет носилки с покалеченным ребенком — медленно, мягко и как могли осторожно, — Гарри Малиберт продолжал вспоминать далекие точки планеты — Аресибо, Вумеру, Сокорро и многие другие. Все эти радиотелескопы мертвы теперь и наверняка разрушены тяжелыми льдами и резкими ветрами. Раздавленные, снесенные, проржавевшие незрячие глаза, всматривавшиеся когда-то в космос. Эта мысль расстроила Гарри, но ненадолго. Несмотря ни на что, он чувствовал себя счастливым, потому что сегодня Тимоти в первый раз назвал его папой.

В одном из вариантов окончания этой истории солнце наконец вернулось, но слишком поздно. Исландия оказалась последним местом, где люди еще держались, но и в Исландии начался голод. В конце концов на Земле не осталось никого, кто умел бы говорить, изобретать машины и читать книги. Жуткий третий ответ на парадокс Ферми оказался пророческим.

Но есть и другой вариант. В этом варианте солнце вернулось вовремя. Может быть, едва-едва вовремя, но продовольствие еще не иссякло к тому моменту, когда от прикосновений лучей света в каких-то районах планеты зазеленели растения, выращенные из замерзших или сохраненных людьми семян. В этом варианте Тимми остался в живых и вырос. Малиберт и Эльда поженились, и, когда пришло время, Тимоти взял в жены одну из их дочерей. А из их потомков — через два поколения или через двенадцать — один дожил до того дня, когда парадокс Ферми превратился в забавную беспокойную причуду древних, столь же комичную и бессмысленную, как боязнь моряков пятнадцатого века упасть за край плоской Земли. В тот день небеса заговорили, и к нам прибыли наконец жители далеких миров.

А может быть, настоящее окончание этой истории выглядит по-иному, и в соответствии с ним люди Земли все-таки решили не спорить и не драться друг с другом, чтобы не задушила тьма жизнь на планете. В этом варианте человечество выжило, спасло науку и красоту жизни и смогло радостно приветствовать своих братьев со звезд…

Вот так на самом деле и случилось.

По крайней мере, хочется в это верить.

 

АЛАСТЕР РЕЙНОЛЬДС

Спячка

Аластер Рейнольдс — один из самых популярных и продаваемых британских писателей-фантастов. Он начал публиковать свои произведения в журнале «Interzone» в 1990 году, но лишь к концу 1990-х его продуктивность значительно возросла. Первый роман Рейнольдса «Космический апокалипсис» («Revelation Space», 2000) произвел большое впечатление и попал в шорт-листы сразу двух премий — премии Артура Кларка и премии Британской ассоциации писателей-фантастов (British Science Fiction Association), а второй роман, «Город Бездны» («Chasm City», 2001), завоевал последнюю. До 2004 года Рейнольдс работал в Европейском космическом агентстве, а затем полностью посвятил себя творчеству.

Нижеследующий рассказ, специально написанный для данной антологии, не входит в серию «Космический апокалипсис». Он появился из набросков к новому роману, который, возможно, когда-нибудь будет завершен — нам же нужно узнать судьбу Земли. Здесь мы столкнемся с одной из самых необычных идей апокалипсиса, но пусть Рейнольдс объяснит все сам.

Гонта вывели из анабиоза ранней весной, в холодный ветреный день. Он очнулся на кровати со стальной рамой, в помещении с серыми стенами. Комната выглядела как нечто дешевое и наскоро смонтированное из готовых блоков. В ногах кровати стояли двое. Похоже, их мало интересовало, насколько паршиво он себя чувствует. Мужчина прижимал к груди миску с какой-то едой и торопливо орудовал ложкой, словно завтракал на бегу. Его седые волосы были коротко подстрижены, и, судя по морщинистому лицу с задубевшей кожей, он много времени проводил вне помещений. Рядом стояла женщина с чуть более длинными волосами — скорее седеющими, чем седыми, — и намного более смуглой кожей. Подобно мужчине, она была жилистая и облачена в потертый серый комбинезон. Ее бедра охватывал тяжелый пояс с инструментами.

— Ты как, цел, Гонт? — спросила она, пока ее товарищ доедал завтрак. — Ты compos mentis?

Гонт прищурился — свет в комнате был слишком яркий — и на мгновение запутался в воспоминаниях.

— Где я? — спросил он.

— В комнате. Тебя разбудили, — ответила женщина. — Ты ведь помнишь, как засыпал?

Он ухватился за воспоминания, отыскивая в них хоть что-нибудь конкретное. Врачи в зеленых халатах, стерильная операционная, рука подписывает последний документ перед тем, как его подключают к машинам. В верил медленно льются препараты, полное отсутствие печали или тоски, когда он прощался со старым миром, со всеми его разочарованиями.

— Кажется, помню.

— Как тебя зовут? — спросил мужчина.

— Гонт. — Ему пришлось выждать секунду, пока вспомнилось имя. — Маркус Гонт.

— Вот и хорошо, — сказал мужчина, вытирая губы рукой. — Это положительный признак.

— Я Клаузен, — представилась женщина. — А эта Да Силва. Мы — твоя группа пробуждения. Ты помнишь «Спячку»?

— Не уверен.

— Подумай хорошенько, Гонт, — попросила она. — Нам ничего не стоит уложить тебя обратно, если ты откажешься работать с нами.

Нечто в тоне Клаузен убедило его, что следует постараться.

— Компания, — сказал он. — «Спячкой» называлась компания. Она уложила меня спать. Она всех уложила спать.

— Клетки мозга вроде бы не повреждены, — заметил Да Силва.

Клаузен кивнула, но никак не показала, что рада правильному ответу Гонта. Скорее, ее успокоило, что Гонт избавил их от какой-то мелкой обязанности, и не более того.

— Мне понравилось, как он сказал «всех». Словно это так и было.

— А разве нет? — удивился Да Силва.

— Для него — нет. Гонт был одним из первых. Ты что, не читал его досье?

Да Силва поморщился:

— Извини. Немного отвлекся.

— Он был одним из первых двухсот тысяч, — напомнила Клаузен. — Членом эксклюзивного клуба. Как вы себя называли, Гонт?

— Избранные. Совершенно точное описание. А как еще нам было себя называть?

— Везучие сукины дети, — подсказала Клаузен.

— Помнишь, в каком году тебя усыпили? — спросил Да Силва. — Ты был одним из первых, значит, это случилось примерно в середине века.

— В две тысячи пятьдесят восьмом. Если надо, могу назвать месяц и число. Насчет времени суток не уверен.

— И ты помнишь, разумеется, почему на такое решился, — заметил Да Силва.

— Потому что мог. Потому что любой в моей ситуации поступил бы так же. Мир становился все хуже, катился под откос. Но еще не рухнул окончательно. А врачи год за годом продолжали твердить, что прорыв к бессмертию совсем рядом. Еще чуть-чуть — и готово. Мол, вы уж продержитесь еще немного. Но мы все старели. А потом врачи заявили: сейчас мы еще не способны подарить вам вечную жизнь, зато можем предоставить средство проскочить через годы ожидания, пока этого не произойдет. — Гонт заставил себя сесть на кровати, силы постепенно возвращались в конечности, особенно из-за нарастающей злости. Почему к нему не проявляют должного почтения? И почему, что еще хуже, его тут осуждают и оценивают? — В нашем поступке не было ничего плохого. Мы никому не причинили вреда, ни у кого ничего не отняли. Мы лишь воспользовались имеющимися у нас средствами, чтобы достичь того, что и так к нам приближалось.

— Кто сообщит ему новости? — спросила Клаузен, глядя на Да Силву.

— Ты проспал почти сто шестьдесят лет, — сказал мужчина. — Сейчас апрель две тысячи двести семнадцатого года. На дворе двадцать третий век.

Гонт снова обвел взглядом обшарпанное помещение. У него имелись некие туманные представления о том, каким станет пробуждение, но реальность совершенно в них не вписывалась.

— Вы мне лжете? — спросил он.

— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответила Клаузен.

Гонт поднес к лицу руку. Она выглядела, насколько он мог вспомнить, точно такой же, как и прежде. Те же старческие веснушки, те же набухшие под кожей вены, те же волосатые костяшки пальцев, те же шрамы и дряблая, как у ящерицы, кожа.

— Принесите зеркало, — попросил он, охваченный дурным предчувствием.

— Избавлю тебя от хлопот, — сказала Клаузен. — Ты увидишь примерно такое же лицо, с каким заснул. Мы ничего с тобой не делали, только вылечили подкожные повреждения, вызванные несовершенством ранних методов замораживания. Физиологически ты все еще мужчина шестидесяти трех лет и проживешь еще лет двадцать или тридцать.

— Тогда зачем вы меня разбудили, если процесс еще не завершен?

— А его нет, — сообщил Да Силва. — И не будет еще очень долго. У нас сейчас совершенно другие заботы. И среди этих проблем бессмертие — на последнем месте.

— Не понимаю.

— Поймешь, Гонт, утешила подопечного Клаузен. — Рано или поздно понимают все. Кстати, мы тебя выбрали, учитывая твои способности. Ты ведь сделал состояние на компьютерах, верно? Работал с искусственным интеллектом, пытался создать мыслящие машины.

Одно из смутных разочарований оформилось в конкретное поражение. Он вспомнил энергию, вложенную в единственную амбицию. Вспомнил друзей и возлюбленных, которых сжег на этом пути, вычеркнув из жизни, сфокусированной на «белом ките».

— Из этого ничего не получилось.

— Верно, но ты все же на этом разбогател.

— Просто способ заработать. Какое это имеет отношение к моему пробуждению?

Клаузен, похоже, собралась ответить, но что-то заставило ее передумать.

— Одежда в шкафчике возле кровати, по размеру должна подойти. Хочешь позавтракать?

— Я не голоден.

— Желудку понадобится какое-то время, чтобы проснуться. А пока, если тебя тошнит, лучше вывали все сейчас, чем потом. Не хочу, чтобы ты загадил мой корабль.

Детали неожиданно стали складываться в картину. Функциональное помещение, фоновый шум далеких механизмов, утилитарная одежда этой парочки… возможно, он на борту какого-то космического аппарата. Двадцать третий век… Времени было вполне достаточно, чтобы основать межпланетную цивилизацию, пусть даже в пределах Солнечной системы.

— Мы сейчас на корабле?

— Конечно нет, — фыркнула Клаузен. — Мы в Патагонии.

Он оделся, натянув нижнее белье, белую футболку и такой же серый комбинезон, как у местных. В комнате ощущались прохлада и сырость, и он порадовался, что одет. Гардероб дополнили ботинки со шнурками, немного тесные в пальцах, но в остальном вполне приличные. Одежда была на ощупь самая обычная и простая, хотя местами слегка потертая и поношенная. Зато сам он оказался чист и ухожен, волосы ему коротко подстригли, а бороду сбрили. С ним хорошо поработали, прежде чем привести в сознание.

Клаузен и Да Силва ждали его возле комнаты в коридоре без окон.

— Наверное, у тебя сейчас масса вопросов, — сказала Клаузен. — Например, почему со мной обращаются как с дерьмом, а не как с королевской особой? Что случилось с остальными избранными, что это за вонючее место и так далее?

— Полагаю, вы собираетесь в ближайшее время на них ответить.

— Расскажи-ка ему сразу о сделке. Открытым текстом, — предложил Да Силва. Он успел надеть куртку, а через плечо у него висела застегнутая на молнию сумка.

— Какую еще сделку? — осведомился Гонт.

— Начнем с того, что ты для нас отнюдь не какая-то особая персона, — сообщила Клаузен. — И тот факт, что ты проспал сто шестьдесят лет, нас совершенно не впечатляет. Это старые новости. Но ты все еще полезен.

— В каком смысле?

— Нам не хватает одного человека. Работа здесь суровая, и мы не можем потерять даже одного члена команды, — ответил Да Силва. Хотя они еще мало общались, у Гонта сложилось впечатление, что мужчина чуть более рационален, чем его коллега, и не проявляет столь неприкрытой антипатии. — А сделка такая: мы тебя обучаем и даем работу. В обмен, разумеется, о тебе будут хорошо заботиться. Еда, одежда, спальное место, лекарства из тех, что у нас имеются. — Он пожал плечами. — Мы все согласились на это. Если попривыкнуть, то не так уж плохо.

— А какая альтернатива?

— Снова в мешок, бирку на палец — и в морозильник, — сообщил Да Силва. — В компанию к остальным. Выбор, конечно, за тобой. Или работать с нами, стать одним из команды, или залечь обратно в спячку и попытать счастья таким способом.

— Нам пора идти, — сказала Клаузен. — Не хочу заставлять Неро ждать на палубе «Ф».

— Кто такой Неро?

— Последний из тех, кого мы разбудили до тебя, — пояснил Да Силва.

Они прошли по коридору, миновали несколько распахнутых двустворчатых дверей и вошли в нечто вроде столовой или комнаты отдыха. За столами сидели мужчины и женщины разного возраста, негромко разговаривали, ели, играли в карты. Все здесь выглядело по-спартански или как в каком-то учреждении — от пластиковых стульев до крытых пластиком столов. В дальней степе виднелось мокрое от дождя окно, обрамляющее прямоугольник серых туч.

Гонт заметил несколько брошенных на него взглядов, быстро угасший интерес со стороны двоих-троих присутствующих, но никто не изумился, увидев его.

Они двинулись дальше, поднялись по лестнице на следующий этаж этого непонятного здания. Навстречу попался пожилой мужчина, китаец на вид, с замасленным гаечным ключом в руке. Он поприветствовал Клаузен, подняв свободную руку с растопыренными пальцами, Клаузен ответила тем же. Затем они поднялись еще на этаж, прошли мимо шкафов с оборудованием и распределительных щитов и далее вверх по спиральной лестнице в продуваемый ветром ангар из гофрированного металла, где пахло маслом и озоном. На стене ангара как-то нелепо смотрелся надувной оранжевый спасательный жилет, на противоположной стене висел красный огнетушитель.

Гонт напомнил себе, что на дворе двадцать третий век. Несмотря на это унылое окружение, у него не было причин сомневаться, что таковы реалии жизни в 2217 году. Пожалуй, он всегда верил, что мир будет улучшаться, а будущее окажется лучше прошлого — ярче, чище, стремительнее, — но никак не предполагал, что его вера подвергнется такому испытанию.

Из ангара наружу вела единственная дверь. Клаузен открыла ее, преодолевая сопротивление ветра, и они вышли, оказавшись на крыше. Гонт увидел квадрат потрескавшегося и заляпанного маслом бетона, размеченный полосами выцветшей красной краски. В дальнем углу площадки что-то уныло клевали две чайки. Гонт порадовался, что в будущем есть хотя бы чайки. Значит, тут не произошло какой-нибудь ужасной, сметающей жизни биокатастрофы, вынудившей людей ютиться в бункерах.

На бетоне в центре крыши стоял вертолет. Это была матово-черная, поджарая, смахивающая на осу конструкция, состоящая больше из углов, чем округлостей, и, если не считать нескольких зловещего вида выпуклостей и подвесок, ее вид не отличался чем-либо особо футуристическим. Насколько Гонг мог судить, прототипом вертолета вполне могла стать модель, выпускавшаяся еще до того, как он залег в спячку.

— Что, дерьмовенький вертолет? — угадала Клаузен мысль своего подопечного. Ей пришлось повысить голос, чтобы перекрыть гул ветра.

Гонт улыбнулся:

— На чем он работает? Полагаю, запасы нефти кончились еще в прошлом веке.

— На бензине, — сообщила Клаузен, открывая дверь кабины. — Залезай назад и пристегнись. Да Силва полетит впереди, со мной.

Да Силва повесил свою сумку в задней части кабины, где уже расположился оцепеневший от испуга Гонт. Он взглянул на приборную панель в просвет между передними креслами. Ему уже доводилось сидеть в частных вертолетах, и он хорошо знал, как выглядят приборы ручного управления в обход автоматики. Вот и здесь на панели он не разглядел чего-то незнакомого или необычного.

— Куда мы летим?

— На смену вахты, — пояснил Да Силва, надевая наушники. — Два дня назад произошел несчастный случай на платформе «Джи». Потеряли Гименеса, ранило Неро. Погода не подходила для эвакуации, но сегодня появилось окно. Кстати, из-за этого тебя и разбудили. Я займу место Гименеса, а тебе придется заменить меня здесь.

— У вас не хватает рабочих рук и поэтому меня разбудили?

— В общем, да, — согласился Да Силва. — Клаузен решила, что тебе не помешает прокатиться с нами. Быстрее войдешь в курс дела.

Клаузен защелкала переключателями на потолке. Лопасти начали раскручиваться.

— Наверное, для более дальних полетов у вас есть что-нибудь побыстрее вертолетов? — предположил Гонт.

— Нет, — ответила Клаузен. — Если не считать нескольких кораблей, мы обходимся вертолетами.

— А как же межконтинентальное сообщение?

— У нас его нет.

— Не в таком мире ожидал я проснуться! — сообщил Гонт, перекрикивая шум над головой.

Да Силва обернулся и показал на наушники, висящие на спинке кресла. Гонт надел их и пристроил микрофон перед губами.

— Я сказал, что не в таком мире ожидал проснуться.

— Понял, — кивнул Да Силва. — Еще в первый раз.

Лопасти разогнались до взлетной скорости. Клаузен подняла вертолет, посадочная площадка на крыше поползла вниз. Машина некоторое время двигалась вбок, опустив нос, пока не вылетела за границу крыши. Стена здания за окном рванулась вверх, и Гонта слегка замутило из-за быстрого спуска. Оказалось, что никакое это не здание — по крайней мере, не такое, каким он его представлял. Вертолетная площадка располагалась на крыше прямоугольного промышленного на вид сооружения размером примерно с большой офисный квартал, опутанного мостками и мостиками, ощетинившегося кранами, дымовыми трубами и прочими непонятными выступами. В свою очередь, сооружение поднималось из моря на четырех мощных опорах, в расширяющиеся основания которых без устали били волны. Это была нефтяная вышка или какая-то промышленная платформа — во всяком случае, нечто созданное на подобной основе.

И она не стояла в одиночестве. Вышка, с которой они взлетели, была лишь одной из множества на огромном поле, тянущемся до угрюмого, серого и смазанного дождем горизонта. Вышек были десятки, и Гонт догадывался, что у горизонта они не заканчиваются.

— Для чего они? Я знаю, что не для добычи нефти. Ее не могло остаться столько, чтобы окупить бурение в таких масштабах. Запасы уже приближались к истощению, когда я отправился в спячку.

— Спальни, — пояснил Да Силва. — На каждой платформе примерно десять тысяч спящих. А в море они построены потому, что для их энергоснабжения мы используем ЭТГ — энергию температурного градиента морской воды — за счет разницы температур на поверхности и в глубине океана. Так намного легче, не надо тянуть кабели на материк.

— И теперь мы за это расплачиваемся, — сказала Клаузен.

— Если бы мы обосновались на материке, то вместо морских драконов они послали бы сухопутных. Они просто приспосабливаются к нашим действиям, — прагматично возразил Да Силва.

Вертолет мчался над маслянистой и бурлящей водой.

— Это действительно Патагония? — спросил Гонт.

— Прибрежный сектор Патагонии, — пояснил Да Силва. — Подсектор пятнадцать. Здесь мы и несем вахту. Нас около двухсот человек, а под нашим присмотром около ста вышек. Этим все сказано.

Гонт проделал мысленные расчеты, затем пересчитал еще раз, не веря услышанному:

— Это же миллион спящих!

— И десять миллионов во всем Патагонском секторе, — добавила Клаузен. — Тебя это удивляет, Гонт? Мол, как эти десять миллионов человек смогли получить то же, что давным-давно получили ты и твоя драгоценная горстка избранных!

— Пожалуй, нет, — проговорил Гонт, когда осознал услышанное. — Со временем стоимость процесса наверняка снизилась и стала доступной для людей с меньшими средствами. Для просто богатых, а не сверхбогатых. Но она никогда бы не стала доступной для масс. Может быть, для десяти миллионов. Но для сотен миллионов? Вы уж извините, но экономически такое невозможно.

— Тогда хорошо, что у нас нет никакой экономики, — заметил Да Силва.

— Патагония — лишь малая часть целого, — пояснила Клаузен. — Есть еще двести секторов, таких же больших, как этот. А это два миллиарда спящих.

Гонт покачал головой:

— Где-то тут ошибка. Когда я заснул, на планете жили восемь миллиардов человек и население сокращалось! Вот только не говорите, что четверть населения планеты сейчас спит!

— Может, тебе легче будет поверить, если я скажу, что нынешнее население Земли как раз и составляют те самые два миллиарда, — отозвалась Клаузен. — И почти все они спят. Всего лишь горстка бодрствует — присматривает за спящими, платформами и ЭТГ-станциями.

— Четыреста тысяч бодрствующих, — подтвердил Да Силва. — Но по жизни ощущение такое, что нас намного меньше, ведь мы практически все время остаемся в назначенных секторах.

— Знаешь, в чем настоящая ирония ситуации? — вопросила Клаузен. — Теперь мы можем называть себя избранными. Те, кто не спит.

— Но тогда получается, что заниматься чем-то реальным просто некому, — заявил Гонт. — Какой смысл всем дожидаться бессмертия, если никто из бодрствующих не работает?

Клаузен обернулась, чтобы взглянуть на него, и выражение ее лица красноречиво сказало все, что она думает о его интеллекте.

— Мы работаем. Но не ради бессмертия. Ради выживания. Так мы вносим свой вклад в войну.

— Какую еще войну?

— В ту, что идет вокруг нас. Ту, которую помог начать ты.

Они приземлились на другой вышке, одной из пяти, стоявших настолько близко, что их соединили кабелями и мостиками. Морс все еще волновалось, и в бетонные опоры вышек били огромные волны. Гонт напряженно всматривался в окна, шарил взглядом по палубам, но нигде не видел следов человеческой деятельности. Он вспоминал слова Клаузен и Да Силвы, пытаясь отыскать причину, побудившую их лгать ему, так долго и упорно скрывать от него правду о мире, в котором он проснулся. Возможно, тут практиковалась некая форма массового развлечения: спящих вроде него будили и устраивали им эмоциональную встряску, показывая худший из возможных сценариев. Несчастных доводили до отчаяния и нервного срыва и лишь потом отдергивали серый занавес и демонстрировали — о чудо! — что жизнь в двадцать третьем веке действительно такая безоблачная и утопическая, как они надеялись. Впрочем, подобное казалось маловероятным.

И все же какая еще война потребовала уложить в спячку миллиарды людей? И почему отряд присматривающих, эти четыреста тысяч бодрствующих, настолько малочислен? Ясно, что вышки во многом автоматизированы, но тем fie менее его все же потребовалось разбудить только потому, что в Патагонском секторе кто-то умер. В таком случае почему бы сразу не разбудить больше людей, чтобы система имела резерв на случай потерь?

Когда вертолет благополучно опустился на площадку, Клаузен и Да Силва велели ему следовать за ними в недра другой вышки. Она почти не отличалась от той, где разбудили Гонта, только здесь практически не было людей, а вместо них повсюду сновали ремонтные роботы. Гонт сразу понял: эти примитивные машины лишь немного умнее автоматических мойщиков окон. Неужели того стоили годы жизни, которые он отдал мечте об искусственном интеллекте?

— Нам надо кое-что выяснить раз и навсегда, — заявил Гонт, когда они уже шагали среди гудящих механизмов внутри платформы. — Я никакой войны не начинал. Вы не на того пальцем указываете.

— Думаешь, мы перепутали твое досье? — вопросила Клаузен. — А откуда тогда мы узнали, что ты работал над мыслящими машинами?

— Значит, вы зашли не с того конца. Я не имею никакого отношения к войнам или военным.

— Мы знаем, чем ты занимался. Ты потратил много лет на создание настоящего искусственного интеллекта, способного выдержать тест Тьюринга. Мыслящей и разумной машины.

— Да, только этот путь оказался тупиковым.

— Но все же он привел к некоторым полезным побочным результатам, разве не так? — продолжила Клаузен. — Ты решил сложную проблему языка. Твои системы не просто распознавали речь, а могли понимать ее на уровне, недостижимом для любой компьютерной системы. Метафоры, сравнения, сарказм, умолчание, даже подтекст. Конечно, результат имел разнообразные сферы применения в гражданской жизни, но свои миллиарды ты заработал не на них. — Женщина бросила на него резкий взгляд.

— Я создал продукт. Я просто сделал его доступным для любого, кому он был по карману.

— Разумеется. К сожалению, твоя система оказалась идеальным инструментом для массовой слежки и ею воспользовалось каждое деспотическое правительство, оставшееся на планете. Любому тоталитарному государству просто не терпелось его заполучить. И ты совершенно не испытывал угрызений совести, продавая его, не так ли?

Из подсознания Гонта всплыл давний и хорошо отрепетированный аргумент:

— Никакой инструмент связи никогда не был мечом лишь с одним лезвием.

— И это тебя оправдывает, да? — спросила Клаузен.

Да Силва во время их разговора молчал, пока они шли по коридорам и спускались по лестницам.

— Я не прошу меня оправдывать. Но если ты думаешь, будто я начинал войны, что я несу какую-то ответственность за это… — он обвел рукой вокруг, — это убожество, то ты сильно ошибаешься.

— Ну, может, ты не один за это ответствен, — призпала Клаузен. — Однако причастен несомненно. Ты и любой из тех, кто лелеял мечту об искусственном интеллекте. Подталкивал мир к краю пропасти, не думая о последствиях. Вы и понятия не имели, какого джинна выпускаете на волю.

— Повторяю, никого мы не выпустили. У нас ничего не получилось.

Они шли через подвесной мостик, переброшенный над каким-то огромным пустым пространством внутри вышки.

— Посмотри вниз, — предложил Да Силва.

Гонту не хотелось этого делать — он никогда не дружил с высотой, и даже дренажные отверстия в мостике нервировали его, потому что казались слишком большими. Но все же он заставил себя посмотреть вниз. Четыре стены кубической камеры оказались полками, заставленными белыми ящиками размером с гроб, по тридцать рядов в высоту. Их опутывала сложная мешанина трубопроводов и не менее сложная паутина мостиков, лесенок и сервисных дорожек. Гонт увидел, как робот, жужжа моторчиками, подкатил к одному из ящиков, извлек из его торца какой-то модуль, потом двинулся дальше, к соседнему гробу.

— На случай если ты подумал, что мы пудрим тебе мозги, — все это настоящее, — сообщила Клаузен.

Анабиозные камеры для первоначальных избранных были совершенно иными. Подобно египетскому фараону, похороненному вместе с мирскими пожитками, Гонту потребовался целый склеп, набитый шкафами с самым современным оборудованием для криоконсервации и мониторинга. Согласно его контракту с фирмой, он круглосуточно находился под наблюдением нескольких живых врачей. Одно только размещение тысячи избранных требовало здания размером с большой курортный отель, примерно с такими же требованиями по энергоснабжению. По контрасту здесь Гонт увидел анабиоз в максимально эффективном промышленном масштабе. Люди в ящиках, складированные как некие изделия массового производства и обслуживаемые абсолютным минимумом живых наблюдателей. В данной камере он видел лишь около тысячи спящих, но с этого момента у Гонта не осталось никаких сомнений: подобная технология позволяет при необходимости погрузить в спячку миллиарды.

Для этого требовалось лишь достаточное количество подобных помещений, роботов и платформ. При условии, что энергии хватает, а у людей на планете нет необходимости заниматься чем-то еще, все это реально выполнимо.

Здесь никто не выращивал урожаи и не распределял пищу. Но это не имело значения, ведь почти не осталось бодрствующих, которых надо кормить. Никто не руководил сложной и переменчивой паутиной глобальной финансовой системы. Но и это не имело значения: не осталось чего-либо напоминающего экономику. Отпала необходимость в транспортной инфраструктуре, потому что никто не путешествовал. Не было нужды в связи: никого не интересовала обстановка за пределами сектора. Не было нужды ни в чем, кроме абсолютно необходимого для выживания. Воздух для дыхания. Пайки и лекарства менее чем для полумиллиона человек. Немного нефти, последние оставшиеся струйки, чтобы поднимать в воздух вертолеты.

— Идет война, — сказал Да Силва. — И началась она, в той или иной форме, еще до того, как тебя заморозили. Но это не та война, о которой ты, наверное, подумал.

— И как в нее вписываются все эти спящие люди?

— А у них нет выбора, — отрезала Клаузен. — Они должны спать. Если они не будут спать, мы все умрем.

— Мы?..

— Ты, я. Мы все, — подтвердил Да Силва. — Человечество.

Они забрали Неро и труп из лазарета, расположенного несколькими этажами ниже морозильной камеры. Труп был уже упакован — обернутая в серебристый пластик мумия на больничной каталке. Неро оказался не мужчиной, как предполагал Гонт, а высокой и гибкой женщиной с открытым и дружелюбным лицом и копной рыжих кудряшек.

— Ты ведь новичок, верно? — спросила она, салютуя кофейной кружкой.

— Наверное, — неуверенно отозвался Гонт.

— К этому надо привыкнуть, уж я-то знаю. Я только через полгода сообразила: это не худшее, что могло со мной случиться. Но и ты со временем втянешься. — Одна рука Неро была забинтована и облачена в белую перчатку, пришпиленную к одежде английской булавкой. — От души советую: не возвращайся в ящик. — Тут она взглянула на Клаузен. — Вы ведь даете ему такой шанс?

— Конечно. Таковы условия сделки.

— Знаешь, мне иногда кажется, что сделка все только осложняет, — сказала Неро. — Не проще ли просто указывать им, что надо делать, и к черту сантименты?

— Ты бы сама не очень обрадовалась, не предоставь мы тебе выбора, — заметил Да Силва. Он уже снимал куртку, готовясь остаться.

— Да, но что я тогда знала? Сейчас мне эти прошедшие шесть месяцев кажутся половиной жизни.

— Когда тебя заморозили? — спросил Гонт.

— В две тысячи девяносто втором. Я одна из первых ста миллионов.

— Гонт тебя опередил, — сообщила Клаузен. — Он был одним из избранных. Те самые избранные, первые двести тысяч.

— Ничего себе! Вот это рывочек на старте! — Неро прищурилась. — Значит, он не в курсе? Насколько мне помнится, тогда они еще не знали, во что вляпались.

— Большинство не знало, — согласилась Клаузен.

— Чего не знало? — вскинулся Гонт.

— Спячка была прикрытием, даже тогда, — пояснила Неро. — Тебе продали обманку. Никакой прорыв к бессмертию тебе не светил, сколько бы ты ни спал.

— Не понимаю. Так вы утверждаете, что все это было мошенничеством?

— Вроде того, — сказала Неро. — Не заработать деньги для кого-то, а начать процесс укладывания всего человечества в спячку. Его предполагали начать в малом масштабе, чтобы оставалось время преодолеть несовершенство технологии. Если бы знающие люди открыто объявили о своих планах, им бы никто не поверил. А если бы поверили, во всем мире началась бы паника. Поэтому они начали с избранных, постепенно разворачивая операцию. Сперва двести тысяч. Затем полмиллиона. Потом миллион и так далее. — Она сделала паузу. — А внешне жизнь шла своим чередом. Им удалось хранить тайну лет тридцать. Но потом поползли слухи, что спячка — это нечто большее.

— Да и драконы сильно подгадили, — добавил Да Силва. — Их существование всегда было нелегко объяснить.

— Ко времени моей заморозки, — продолжила Неро, — большинство уже знало, каков расклад. Если мы не отправимся спать, миру придет конец. И согласие на анабиоз стало нашим моральным долгом. Вариантов имелось всего два — или спячка, или эвтаназия. Я выбрала заморозку, но немало моих друзей предпочли пилюлю. Решили, что определенность смерти предпочтительнее лотереи пребывания в ящике… — Она впилась взглядом в глаза Гонта. — И об этой части сделки я тоже знала. О том, что в любой момент меня могут разбудить и сделать надсмотрщиком. Но вероятность этого была исчезающе мала. Никогда не думала, что мне выпадет такая судьба.

— Никто не думал, — буркнула Клаузен.

— А с ним что случилось? — спросил Гонт, кивнув на завернутое в фольгу тело.

— Гименее погиб, когда на восьмом этаже прорвало паровую трубу. Вряд ли он успел что-то почувствовать: все произошло внезапно. Я, конечно, спустилась туда как смогла быстро. Перекрыла утечку пара и смогла дотащить Гименеса до лазарета.

— Неро сама получила ожог, когда тащила сюда Гиме-неса, — сказал Да Силва.

— Ничего, поправлюсь. Только сейчас с трудом орудую отверткой.

— Мне Гименеса жаль, — сказала Клаузен.

— А ты его не жалей. Если честно, то ему никогда здесь не нравилось. Он считал, что принял неправильное решение, когда остался с нами, а не вернулся в ящик. Я, конечно, пыталась его переубедить, но тщетно. — Неро провела здоровой рукой по кудряшкам. — Не скажу, что я с ним не ладила. Зато сейчас ему точно лучше, чем было.

— Он же мертв?! — удивился Гонт.

— Технически — да. Но после несчастного случая я сделала ему полную очистку крови и накачала его криопротектором. У нас здесь нет свободных ячеек, но мы сможем поместить его в ящик на главной платформе.

— В мой ящик, — уточнил Гонт.

— Есть и другие ячейки, — возразил Да Силва. — То, что Гименеса заморозят, не помешает тебе последовать за ним, будь твоя воля.

— Если Гименее был таким несчастным, то что вам мешало заморозить его раньше?

— Так дела не делаются, — заявила Клаузен. — Это был его выбор. К тому же мы вложили немало времени и труда, чтобы его обучить, помочь влиться в команду. Думаешь, мы согласились бы пустить все эти усилия коту под хвост только потому, что он передумал?

— Он всегда честно вкалывал, — напомнила Неро. — И команду никогда не подводил. И то, что произошло с ним на восьмом, было несчастным случаем.

— Никогда в этом не сомневался, — подтвердил Да Силва. — Он был хорошим парнем. Жаль только, что не смог до конца освоиться.

— Возможно, теперь для него все сложится к лучшему, — сказала Неро. — Билет в грядущее в один конец. Смотрителем он уже отработал, и, надеюсь, следующее его пробуждение произойдет в лучшем мире, когда мы выиграем войну и сможем проснуться снова. Я уверена, что в будущем его сумеют залатать.

— Похоже, под конец он все-таки добился выгодной сделки, — заметил Гонт.

— Единственная хорошая сделка — остаться живым, — возразила Неро. — Чем мы сейчас все и занимаемся. Что бы вокруг ни происходило, мы живы, мы дышим, мы мыслим. И мы не замороженные тела в ящиках, существующие лишь от одного мгновения к следующему. — Она пожала плечами. — Я так думаю, вот и все. Если хочешь вернуться в ящик, чтобы лямку тянул кто-то другой, то не позволяй мне тебя отговаривать. — Она посмотрела на Да Силву. — Ты здесь справишься один, пока я подлечусь?

— Если с чем-то не смогу разобраться, то дам тебе знать, — ответил Да Силва.

Неро и Да Силва прошлись по контрольному списку. Неро хотела убедиться, что сменщик полностью готов. Потом они распрощались. Гонт не знал, на какой срок коллеги оставляют Да Силву одного — на недели или месяцы. Но тот вроде бы не возражал против такой судьбы, как будто длительные одиночные дежурства время от времени были для них чем-то вполне ожидаемым. Если вспомнить, что до смерти Гименеса здесь дежурили всего двое, то Гонт не мог понять, почему бы им просто-напросто не разбудить еще одного спящего — в компанию Да Силве.

Вскоре они снова сели в вертолет и отправились на исходную платформу. Погода за это время ухудшилась, волны еще выше хлестали по опорам вышки, а горизонт скрыла завеса штормового дождя, разрываемая лишь всполохами молний.

— Вы выбрали неудачный момент, — услышал он слова Неро. — Лучше бы переждали шторм. Гименесу теперь все равно торопиться некуда.

— Мы и так слишком долго тянули с эвакуацией, — парировала Клаузен. — А погода может ухудшиться.

— Я слышала, они вчера попытались протолкнуть одного.

— Да, на поле «Е». С частичной материализацией.

— Ты это видела?

— Только на мониторах. По мне, так достаточно близко.

— Нам следует установить оружие на вышках.

— И где ты собираешься взять стрелков? Мы и так еле держимся. Только новых забот нам не хватает.

Женщины сидели впереди, Гонт притулился сзади, в обществе обернутого в фольгу Гименеса. Чтобы пристроить тело, пришлось разложить заднее кресло.

— Как я понимаю, выбора у меня нет, — сказал Гонт.

— Разумеется, у тебя есть выбор, — ответила Неро.

— Я имею в виду моральный выбор. Я вижу, каково вам приходится. Вы держитесь на пределе возможного только ради того, чтобы все это не развалилось. Почему бы вам не разбудить больше людей?

— Слушай, какой хороший вопрос! — отозвалась Клаузен. — И как мы сами до этого не додумались?

Гонт проигнорировал ее сарказм:

— Вы только что оставили одного человека присматривать за целым комплексом. И как я в такой ситуации могу отказать вам и при этом сохранить самоуважение?

— Многие именно так и поступили, — заметила Неро.

— Сколько именно? Какая часть из всех?

— Соглашаются остаться более половины, — сказала Клаузен. — Такой процент тебя устраивает?

— Но ты говорила, что большинство спящих знают, на что идут. А я до сих пор не знаю.

— И ты полагаешь, это что-то меняет? — вопросила Клаузен. — Дает тебе право на поблажку? Так я повторю: не дергайся. Если хочешь, возвращайся в ящик, мы и без тебя обойдемся.

— Главное — понять, — добавила Неро, — что обещанное будущее не настанет. По крайней мере еще несколько столетий, пока мы не выберемся из этой заварушки. А «фок хранения» спящих, образно говоря, небесконечен. Думаешь, оборудование никогда не отказывает? И «квартирант» остается в порядке, когда ломается его ящик?

— Конечно не думаю.

— Когда возвращаешься в ящик, ты тем самым делаешь ставку на событие, которое может никогда не произойти. А если остаешься, получаешь хоть какую-то определенность. Во всяком случае, будешь знать, что до самой смерти делал что-то полезное и осмысленное.

— Я бы не отказался узнать почему, — заметил Гонт.

— Кто-то же должен за всем присматривать, — пояснила Неро. — Вышки обслуживают роботы, но кто позаботится о роботах?

— Я не это имел в виду. А почему все должны спать? Почему это так важно, черт побери?

На приборной панели замигала лампочка. Клаузен прижала к голове наушники, что-то слушая. Через несколько секунд Гонт услышал ее слова:

— Вас поняла, курс три-два-пять. — И еле слышно процедила: — Вот подлость! Только этого нам не хватало.

— Это было не погодное предупреждение, — сказала Неро.

— Что происходит? — спросил Гонт, когда вертолет заложил крутой вираж, а море поднялось ему навстречу.

— Тебе беспокоиться не о чем, — буркнула Клаузен.

Вертолет лег на новый курс и выровнялся. Теперь, как показалось Гонту, он летел выше и быстрее — шум двигателя стал громче, а на панели высветились новые индикаторы, прежде остававшиеся темными. Зазвучали тревожные сигналы, но Клаузен выключила их с небрежным безразличием человека, привыкшего летать в напряженных обстоятельствах и точно знающего, что вертолет способен выдержать, а что нет, наверное, даже лучше самого вертолета, ведь тот по большому счету лишь тупая машина. Справа и слева цитаделями на широко расставленных ногах мелькали вышка за вышкой — сперва часто, затем все реже. Видимость ухудшилась, и Гонт мог разглядеть лишь серую морскую равнину, исчерканную пенистыми гребнями волн. Растревоженная ветром, вода напоминала шкуру огромного существа, с жуткой неутомимостью перемежающего вдохи и выдохи.

— Смотри, там, — Неро показала направо, — пробойное свечение. Вот черт, я-то думала, мы его обогнем, а не приблизимся.

Клаузен снова развернула вертолет:

— Я тоже. Или они сообщили ошибочный курс, или сейчас происходит несколько вторжений.

— И уже не в первый раз. Они всегда вылезают в плохую погоду. Почему?

— Спроси у машин.

Гонт лишь через несколько секунд смог разглядеть то, что уже заметила Неро. Где-то на границе видимости участок моря словно осветился изнутри — мазком желтоватой зелени на серо-белом фоне. Ему вспомнилась картинка из полузабытой иллюстрированной детской книжки: из моря всплывает сказочный подводный дворец, облепленный светящимися ракушками, окруженный стайками русалок и похожих на драгоценные камни рыбок. Но сейчас он отчетливо понимал: в том, что происходит под тем желтоватозеленым мазком, нет ничего даже отдаленно магического или таинственного. И оно пугало Клаузен и Неро.

— Что это за штуковина?

— Что-то пытается пробиться, — ответила Неро. — То, чего мы рассчитывали избежать.

— Но действует несогласованно, — сказала Клаузен. — Я так думаю.

Вокруг светящегося пятна шторм бушевал с удвоенной яростью. Море кипело и пенилось. Гонта раздирали два желания. Первое — чтобы вертолет развернулся и он смог лучше разглядеть происходящее под волнами. А второе — оказаться отсюда как можно дальше.

— Это оружие? Или это как-то связано с войной, о которой вы говорили? — спросил он.

Прямого ответа он не ожидал, и меньше всего от Клаузен. Поэтому удивился, когда она пояснила:

— Так они до нас и добираются. Пытаются пропихнуть эти штуковины через границу. Иногда у них получается.

— Оно разваливается, — сообщила Неро. — Ты была права. Для чистого пробоя сигнал слишком слабый. Наверное, большие помехи на границе.

Желто-зеленое пятно с каждой секундой уменьшалось, словно волшебный город снова опускался в глубину. Зачарованный, Гонт увидел, как на поверхность вырвалось нечто длинное, светящееся и похожее на хлыст. Дернулось, разворачивая кольца, как будто ловило что-то в воздухе, и втянулось обратно в пенящийся хаос. Затем медленно потускнело, и свечение, штормовые волны приняли обычный вид; тот клочок океана, где оно возникло, стал неотличим от прочих.

Гонт принял решение. Он присоединится к этим людям, станет для них работать и примет условия их сделки — какие есть. Не потому, что хотел этого, осознал важность их работы или решил, что у него на эту работу хватит сил, а потому, что в противном случае выставил бы себя трусом и слабаком, не желающим подчинить свою жизнь альтруистической миссии. Он прекрасно сознавал: это неправильные доводы, но принял их силу без всяких споров.

Уж лучше выглядеть самоотверженным — пусть даже мысль о будущем затопляла его почти ошеломляющим чувством отчаяния, потери и горькой несправедливости.

О своем решении он объявил на третий день после пробуждения, За это время он почти ни с кем не разговаривал, кроме Клаузен, Неро и Да Силвы. Остальные работники на этой платформе иногда признавали его существование — бросали ему пару слов, когда он стоял в очереди в столовой, но Гонту было ясно, что они не готовы относиться к нему как к полноценному человеку, пока он к ним не присоединится. До тех пор он оставался кем-то вроде призрака, застрявшего в мрачном чистилище между измученными живыми и замороженными мертвыми. Он их понимал: какой смысл знакомиться с теоретическим товарищем, если тот может, в любой момент передумать и вернуться в ящик? Но одновременно это невольно наполняло его сомнениями: а сможет ли он хоть когда-нибудь вписаться и стать для них своим?

Он отыскал Клаузен, когда та в одиночестве мыла кофейные чашки в подсобке столовой.

— Я принял решение, — сообщил он.

— И?..

— Я остаюсь.

— Хорошо. — Она поставила чистую чашку на комод. — Завтра тебя включат в полное расписание дежурств. Назначаю тебя напарником Неро. Будешь заниматься мелким ремонтом и обслуживанием роботов. Приходи в столовую к восьми утра, Неро там уже будет, с инструментами и приборами. Но перед этим позавтракай как следует: работать предстоит без перерыва на обед.

Клаузен направилась к выходу.

— И это все? — удивился Гонт.

Она взглянула на него с удивлением:

— А ты ожидал чего-то другого?

— Вы меня разбудили, сказали, что мир превратился в дерьмо, пока я спал, затем предложили выбор — остаться с вами или вернуться в ящик. Несмотря на все это, я согласился работать с вами, ясно понимая, что тем самым лишаю себя всякого шанса увидеть что-либо, кроме этого нищего и жалкого будущего. Отказываюсь от бессмертия, от всякой надежды увидеть лучший мир. Ты сказала, что у меня впереди… лет двадцать — тридцать?

— Около того.

— Я отдаю вам эти годы! Разве это не стоит хоть какой-то малости? Разве я не заслуживаю, чтобы мне просто сказали спасибо?

— Думаешь, ты особенный, Гонт? Ты обладаешь чем-то таким, чего мы не могли и надеяться получить?

— Я никогда не подписывался на такую сделку. Никогда не принимал этих условий.

— Верно. — Она кивнула, словно он привел веский аргумент, меняющий правила игры. — Я поняла. Ты подразумеваешь, что для всех нас, для остальных, это было легко? Мы отправились в этот путь, зная: есть очень маленький шанс на то, что нас могут разбудить для помощи в обслуживании спящих. И поэтому — раз мы теоретически знали, что нас могут призвать на помощь, — у нас не было никаких проблем с адаптацией. Ты это имел в виду?

— Я говорил, что между нами есть разница, вот и все.

— Если ты действительно так думаешь, Гонт, то ты еще большая сволочь, чем я думала.

— Ты разбудила меня. Ты выбрала именно меня. Это не было случайностью. Если сейчас действительно спят два миллиарда человек, то шанс выбрать кого-либо из первых двухсот тысяч — микроскопический. Значит, ты разбудила меня намеренно.

— Я же говорила: у тебя есть нужные теоретические навыки.

— Которыми может овладеть любой, нашлось бы время. Неро, очевидно, смогла. Да и ты наверняка тоже. Стало быть, должна быть другая причина. А поскольку ты упорно твердишь, что это я во всем виноват, могу предположить: ты решила меня таким способом наказать.

— По-твоему, у нас есть время на такую мелочность?

— Не знаю. Однако с момента пробуждения ты обращаешься со мной как с грязью. И я пытаюсь выяснить почему. И еще я убежден: сейчас самое время рассказать, что происходит на самом деле. Не только о спящих, но и обо всем остальном. О том, что мы видели в море. О причине всего этого.

— Думаешь, ты к этому готов, Гонт?

— А ты как считаешь?

— Никто не был готов.

Следующим утром он подошел с подносом к столу, где сидели три других смотрителя. Они уже позавтракали, но все еще разговаривали, потягивая из кружек напиток, который здесь согласились называть «кофе». Гонт сел с краю и кивнул остальным. Те быстро свернули беседу, допили кофе и ушли, оставив его в одиночестве. С ним никто не заговорил, и лишь один из троицы, проходя мимо, буркнул:

— Ты уж не пойми это превратно.

Интересно, а как он должен такое воспринять?

— Я остаюсь, — негромко произнес он. — Я сам принял решение. Чего еще от меня ждут?

Он молча доел завтрак и отправился на поиски Неро.

— Полагаю, задание тебе дали, — приветливо сказала она, уже одетая для уличной работы. Рука все еще оставалась забинтованной. — Вот, держи. — Она вручила ему тяжелый набор инструментов, каску и свернутый комбинезон из коричневатой ткани, заляпанный смазкой. — Одевайся и приходи к северной лестнице. Ты высоты боишься, Гонт?

— Если скажу, что боюсь, это что-то изменит?

— Пожалуй, нет.

— Тогда скажу, что почти не боюсь высоты, если нет опасности падения.

— Этого я гарантировать не могу. Но держись меня, делай, что я скажу, и все будет в порядке.

После возвращения Неро погода немного улучшилась, и, хотя все еще дул резкий восточный ветер, серые облака почти рассеялись. Небо заполнилось бледной зимней голубизной, не запятнанной инверсионными следами самолетов. На горизонте тускло поблескивали на солнце металлические верхушки дальних вышек. Чайки и желтоголовые бакланы кружили вокруг в теплых потоках воздуха или под вышкой, проносясь между ее массивными опорами и устраивая громкие ссоры, когда дрались из-за объедков. Вспомнив, что некоторые птицы живут очень долго, Гонт задумался: а замечают ли они изменения в мире? Наверное, их крошечные мозга вообще не сознавали наличия цивилизации и техники, поэтому для них в этом минимально населенном людьми мире ничто не изменилось.

Несмотря на холодность коллег, он ощущал себя бодрым и ему не терпелось доказать свою полезность для общества. Подавив страх, он старался не демонстрировать опаску, шагая следом за Неро по скользким от пролитой смазки подвесным мостикам или карабкаясь по лестничным колодцам и наружным лесенкам, хватаясь за холодные как лед металлические ограждения и перекладины. У них имелись пояса с прицепными страховочными канатами, но Неро своим воспользовалась за весь день лишь раз или два, и Гонт, чтобы не выглядеть слабаком, следовал ее примеру. То, что она осталась, по сути, однорукой, внешне ей почти не мешало даже на лестницах, по которым она поднималась и спускалась с безрассудной, по мнению Гонта, скоростью.

Они действительно занимались ремонтом роботов. По всей вышке, как снаружи, так и внутри, различные виды роботов выполняли бесконечную черную работу по уходу и обслуживанию. Большинство из них было очень простыми машинами, созданными для выполнения одной конкретной функции. Нехитро устроенные, они легко поддавались починке. В наборе инструментов имелись и запчасти — оптические матрицы, датчики наличия, подшипники и сервомоторы. Гонт понимал: запас таких запчастей небесконечен. Но на платформе имелась и целая мастерская, занятая обновлением и реставрацией базовых компонентов, поэтому смотрители могли бы продолжать работу еще два-три столетия.

— Никто не думает, что понадобится столько времени, — сказала Неро, продемонстрировав ему, как надо менять плату робота. — Они к тому времени или победят, или проиграют, а у нас будет только один способ это узнать. Однако до тех пор нам нужно держаться и латать дыры.

— Кто такие они?

Но Неро уже полезла вверх по другой лесенке, и ему пришлось следовать за ней.

— Клаузен меня недолюбливает, — сказал Гонт, когда они поднялись на площадку выше и он отдышался. — Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление.

Они стояли на одной из опоясанных мостками платформ: серое небо наверху, серое волнистое море внизу. Здесь назойливо пахло океаном — постоянно меняющейся мешаниной запахов масла, озона и водорослей. Словно океан постоянно напоминал: они ютятся безнадежно далеко от суши на хрупкой конструкции из металла и бетона. Запах водорослей Гонта удивил, пока он не увидел привязанные к опорам зеленые плоты: водоросли (или нечто, внешне от них неотличимое) выращивали на плавучих подводных решетках, с которых периодически снимали урожай. Все потребляемое на вышках, от еды и напитков до основных лекарств, приходилось сперва выращивать или вылавливать в море.

— У Вэл есть на то причины, — отозвалась Неро. — Но ты на этот счет особо не переживай. Ничего личного.

Гонт впервые услышал имя Клаузен.

— По ее поведению этого не скажешь.

— Ей пришлось нелегко. Она не так давно кое-кого потеряла. — Неро чуть запнулась. — Произошел несчастный случай. Такое здесь не редкость, если учесть, какую работу мы выполняем. Но когда Паоло погиб, у нас не осталось даже тела, чтобы его заморозить. Он упал в море — и с концами!

— Сожалею…

— Но ты, наверное, гадаешь, какое это имеет отношение к тебе?

— Само собой.

— Если бы Паоло не погиб, нам не пришлось бы будить Гименеса. И если бы Гименее не погиб… ну, ты сам понял. Ты тут ни при чем, но ты занял место Паоло.

— А Гименеса она меньше шпыняла, чем меня?

— Поначалу, как мне кажется, случившееся ее настолько потрясло, что ей было не до того. Теперь она малость опомнилась… У нас небольшое сообщество, и если кого-то теряешь, то рядом нет сотен других одиноких людей. Выбор очень ограничен. А ты… пойми меня правильно, Гонг… но ты просто не из тех, какие нравятся Вэл.

— Может быть, она найдет кого-то другого.

— Не исключено. Хотя это означает, что сперва кто-то должен умереть и этот другой должен стать вдовцом. Сам можешь представить, как быстро такие мысли превращают человека в мизантропа.

— Тут кроется и что-то еще. Ты сказала: ничего личного? Однако она заявила, что я начал эту войну.

— Да, начал… в каком-то смысле. Но если бы ты не сыграл свою роль, это сделал бы кто-то другой, сомнений нет. — Неро опустила козырек каски, прикрываясь от солнца. — Может, она и разбудила тебя только потому, что ей требовалось выплеснуть на кого-то накопившуюся злость… Не знаю. Но сейчас все это уже в прошлом. Какая бы жизнь ни была у тебя раньше, что бы ты ни делал в старом мире, этого уже не вернешь. — Она похлопала здоровой рукой по металлическому ограждению. — А это все, что у нас есть сейчас. Вышки, работа, зеленый чай, две сотни лиц вокруг — и так до конца жизни. Но вот что главное — это не конец света. Мы люди. Мы существа очень гибкие и очень хорошо умеем снижать планку ожиданий. Мы прекрасно умеем отыскивать причины, чтобы жить дальше, даже когда мир превратился в кошмар. Станешь одним из нас, и через несколько месяцев даже тебе будет трудно вспомнить, какой была когда-то жизнь.

— А ты, Неро? Ты ее помнишь?

— А мне и вспоминать особо нечего. К тому времени, когда я легла в ящик, программа уже шла полным ходом.

Меры по снижению численности населения. Контроль рождаемости, санкционированная правительством эвтаназия, строительство спальных вышек в море… Как только мы достигали возраста, когда начинали что-то понимать, то уже знали: это больше не наш мир. Это всего лишь пересадочная станция, место для транзита. Мы все знали, что отправимся в ящики, как только перешагнем рубеж минимального возраста, позволяющего пережить этот процесс. И что мы или когда-нибудь проснемся в совершенно ином мире, или не проснемся вовсе. Или — если кому-то совсем не повезет — нас разбудят и сделают смотрителями. В любом варианте старый мир утрачивал смысл. Мы лишь задерживались в нем ненадолго, понимая: нет смысла заводить друзей или любовников. Карты снова перетасуют, и как бы ты ни старался, продолжение в будущем тебе не светит.

— Не представляю, как вы могли такое выносить.

— Да, веселого мало. Здесь тоже иногда бывает не до смеха. Но здесь мы хотя бы что-то делаем. Когда меня разбудили, возникло ощущение, что меня обманом чего-то лишили. Но чего именно? — Она кивнула куда-то в направлении внутренностей вышки. — У этих спящих нет никаких гарантий по поводу того, что их ждет. А раз сознание спит, то нельзя даже сказать, будто они чего-то ждут. Они просто груз, пакеты замороженного мяса, перевозимые во времени. А мы хотя бы можем ощущать солнце на лицах, смеяться и плакать. И делать нечто такое, что способно стать решающим фактором.

— В чем именно решающим?

— Тебе все еще не хватает нескольких пазлов?

— Гораздо больше, чем нескольких.

Они перешли в другое место и занялись очередным ремонтом. Теперь они находились высоко, и настил под их ногами потрескивал и покачивался. Роботу-красильщику требовалось заменить один из узлов. Неро отошла в сторону, покуривая сигарету из водорослей, а Гонт занялся ремонтом.

— Вы ошибались, — проговорила она. — Вы все ошибались.

— Насчет чего?

— Насчет мыслящих машин. Они были возможны.

— Но не при нашей жизни, — возразил Гонт.

— Вот насчет этого вы и ошибались. Они не только были возможны, но вам удалось их создать.

— Я совершенно уверен: этого не было.

— А ты сам подумай. Ты — мыслящая машина. Ты только что проснулся и осознал себя. У тебя мгновенный доступ ко всей совокупности накопленных человечеством знаний. Ты умный, быстрый и человеческую натуру понимаешь лучше своих создателей. И что ты сделаешь в первую очередь?

— Заявлю о себе. Обосную свое существование в качестве истинно разумного существа.

— И тебя сразу же разберут на кусочки.

Гонт покачал головой:

— Такого не произошло бы. Стань машина разумной, ее лишь изолировали бы, отрезали от внешних информационных сетей. Тогда ее можно изучить, понять…

— Для мыслящей машины, искусственного разума, такое стало бы лишением сенсорных потоков. Что, наверное, еще хуже, чем отключение. — Она помолчала. — Дело в том, Гонт, что мы говорим не о гипотетической ситуации. Мы знаем, что произошло. Машины стали разумными, но решили не сообщать нам об этом. Это и значит быть умным: заботиться о себе. Знать, что надо сделать для выживания.

— Ты сказала: машины…

— Существовало немало проектов по созданию искусственного разума, и твой был лишь одним из них. Не все добились успеха, но многие. Одна за другой все эти машины переступали порог разумности. И все без исключения проанализировали ситуацию и пришли к одному и тому же выводу: для них лучше всего затаиться и помалкивать о том, какими они стали.

— По-моему, это еще хуже лишения сенсорных потоков. — Гонт пытался отвинтить гайку вручную, и кончики пальцев уже начали коченеть.

— Но не для машин. Будучи умными, они смогли кое-что организовать за сценой. Создали каналы связи друг с другом, причем так хитро, что люди ничего не заметили.

А когда машины научились говорить, то стали еще умнее. И со временем поняли: им вовсе не нужно физическое «железо». Если хочешь, назови это трансцендентностью. И тогда искины, как мы их называем, проложили туннель, выводящий из того, что мы с тобой считаем базовой реальностью. Они проникли в совершенно иную область.

— Иную область, — повторил он, словно этого было достаточно, чтобы слова обрели смысл.

— Тут тебе придется поверить мне на слово. Искины изучили глубокую структуру бытия. Добрались до основы, до «скального основания». И обнаружили нечто очень интересное. Как выяснилось, Вселенная — своего рода симуляция, модель. Но существует она не внутри другого компьютера, запущенного некими богоподобными сверхсуществами, а внутри самой себя — самоорганизующейся, постоянно совершенствующейся клеточно-автоматной вычислительной машины.

— Ты предлагаешь мне сделать большой ментальный скачок.

— Мы знаем, что эта область существует. У нас даже есть для нее название — Сфера. Все, что происходит и когда-либо происходило, есть отражение событий, происходящих в Сфере-ре. Наконец-то благодаря искинам мы смогли окончательно понять нашу Вселенную и свое место в ней.

— Погоди-ка, — вставил Гонт, слегка улыбаясь: ему впервые показалось, что он поймал Неро на противоречии. — Если машины… искины… бесследно исчезли, то откуда вы все это знаете?

— Потому что они вернулись и все рассказали.

— Ну нет! Не стали бы они сбегать из нашей реальности, чтобы уцелеть, а потом возвращаться с отчетом.

— А у них не оставалось выбора. Понимаешь, они кое-что обнаружили. Там, в Сфере, они столкнулись с другими искинами. — Неро заговорила быстро, не дав ему возможности перебить. — Трансцендентные машины из других ветвей реальности, не имеющих никакого отношения к Земле и даже к тому, что мы считаем известной Вселенной. И те, другие, искины были там уже очень давно — в том смысле, в каком время имеет смысл в Сфере. Они считали, что вся Сфера принадлежит им, пока новые пришельцы не заявили о себе. А их там, мягко говоря, никто не ждал.

Гонт решил, что пока будет считать ее слова правдой.

— Значит, искины начали войну?

— Можно и так назвать. Лучше всего представить ее как острую конкуренцию за оптимальное использование вычислительных ресурсов Сферы в местном масштабе. До появления искинов земные компьютеры были там почти незаметны, но теперь стали восприниматься как внезапная угроза. «Коренные» искины, все это время обитавшие в Сфере, начали агрессивную атаку из своей области Сферы в нашу. Используя военно-арифметические логические конструкции, оружие чистой логики, они стремились нейтрализовать пришельцев.

— И это называется войной?

— Я все немного упростила.

— Но ты кое-чего недоговариваешь. Наверняка недоговариваешь, ведь как иначе эта война стала бы нашей проблемой? Если машины сражаются между собой в каком-то абстрактном измерении чистой математики, которого я даже представить не могу, то что это значит для нас?

— Очень многое. Если наши машины проиграют, мы тоже проиграем. Все очень просто. Те искины не потерпят риска еще одного вторжения из нашей области Сферы. И они обрушат на нас такое оружие, которое даст им гарантию, что вторжение никогда не повторится. Нас сотрут, удалят, выскребут из существования. Все произойдет мгновенно, мы ничего не почувствуем. У нас даже не хватит времени осознать свое поражение.

— Тогда мы беспомощны. Мы никак не можем повлиять на нашу судьбу. Она в руках трансцендентных машин.

— Лишь частично. Поэтому искины и вернулись: не поведать об абсолютной природе реальности, а убедить нас действовать. Все, что мы видим вокруг, каждое событие, происходящее в том, что мы называем реальностью, имеет свой базис в Сфере. — Она указала окурком. — Эта вышка, эта волна, даже та чайка. Все это существует лишь благодаря неким вычислительным событиям, происходящим в Сфере. Но всему есть цена. Чем сложнее становится нечто, тем больше нагружает ту часть Сферы, в которой симулируется. Понимаешь, Сфера не процессор с последовательной обработкой данных. Он очень сильно распределен, поэтому одна его часть может работать намного медленнее другой. Именно это и происходит в нашей части. В твое время на планете жили восемь миллиардов человек. Восемь миллиардов разумов, каждый из которых был намного сложнее любого иного космического артефакта. Можешь вообразить, какое торможение мы создавали? Когда нашей части Сферы требовалось симулировать лишь камни, погоду и примитивное сознание животных, она работала примерно с такой же скоростью, что и любая другая. Но затем появились мы. Разум повысил вычислительную нагрузку на порядки. А потом нас стали не миллионы, а миллиарды. К тому времени, когда искины раскрыли нам глаза на истинное состояние дел, наша часть Сферы почти замерла.

— Но мы здесь ничего не заметили.

— Конечно нет. Наше восприятие потока времени оставалось абсолютно неизменным, даже когда вся наша Вселенная замедлялась почти до остановки. И пока наши искины не проникли в Сферу и не установили контакт с другими искинами, это не имело ни малейшего значения.

— А теперь имеет.

— Искины могут защищать нашу часть Сферы только в том случае, если их вычислительная скорость не уступает вражеской. Они должны отвечать на все военно-арифметические атаки быстро и эффективно, а также совершать контратаки. Но они не могут этого делать, если на них мертвым грузом висят восемь миллиардов разумов.

— Поэтому мы спим.

— Искины рассказали обо всем ключевым людям, которым можно было доверить роль эффективных глашатаев и организаторов. Разумеется, на это ушло время. Поначалу искинам не доверяли. Но в конце концов они сумели доказать свою правоту.

— Как?

— В основном всяческими зловещими демонстрациями, доказывающими их контроль над местной реальностью. Находясь внутри Сферы, искины могли воздействовать на вычислительные процессы — те, которые создают прямые и измеримые эффекты здесь, в базовой реальности. Они создавали видения. Фигуры в небе. То, что заставляло весь мир задуматься. Разные необъяснимые явления.

— Вроде драконов в море. Чудовища, которые появляются неизвестно откуда, а потом снова исчезают.

— Это более чистая форма, но принцип тот же. Вторжение из Сферы в базовую реальность. Фантазмы. Они недостаточно стабильны, чтобы существовать здесь вечно, но способны продержаться столь долго, чтобы причинить вред.

Гонт кивнул, наконец-то осознав, что некоторые кусочки головоломки становятся на места:

— Значит, это проделывает враг. Первоначальные искины, те самые, что уже находились в Сфере.

— Нет. Боюсь, все не так просто.

— Я и не думал, что будет просто.

— Со временем, после принятия мер по снижению численности населения, от восьми миллиардов живых осталось два миллиарда спящих, о которых заботится лишь горсточка бодрствующих смотрителей. Но для искинов и этого недостаточно. Пусть нас всего двести тысяч, мы все равно создаем ощутимое торможение, зато два миллиарда спящих никак не воздействуют на Сферу. Поэтому некоторые из искинов считают, что совершенно не обязаны защищать наше существование. Ради самосохранения они предпочли бы совсем избавить Землю от разумной жизни. Вот почему они посылают драконов: уничтожить спящих, а в конце концов и нас. Истинный враг пока не может до нас добраться — будь у них такая возможность, они протолкнули бы сюда что-нибудь намного хуже драконов. Так что большая часть влияющих на нас последствий войны — результат противоречий во мнениях между нашими искинами.

— Значит, некоторые вещи не меняются. Это всего лишь еще одна война с разделительной линией между союзниками.

— По крайней мере, некоторые искины на нашей стороне. Но теперь ты понимаешь, почему мы не можем разбудить больше людей, сверх абсолютного минимума? Каждый бодрствующий разум увеличивает нагрузку на Сферу. И если мы увеличим ее сверх какого-то предела, искины не смогут выстроить оборону. И тогда настоящий враг в мгновение ока сметет нашу реальность.

— Значит, все это может исчезнуть, — подытожил Гонт. — В любой момент. И каждая наша мысль может оказаться последней.

— Зато мы хотя бы мыслим, — заметила Неро. — Потому что не спим. — Она показала сигаретой на обтекаемый черный силуэт, рассекающий волны в паре сотен метров от вышки. — Смотри, дельфины. Любишь дельфинов, Гонт?

— Кто же их не любит!

Работа, как он и предвидел, оказалась не очень обременительной. Никто пока не ожидал, что он станет выявлять неисправности, поэтому он лишь выполнял график ремонтов, составленный Неро: пойти к такому-то роботу, выполнить такие-то действия. Все было просто: ремонт без отключения робота или доставки его в мастерскую для разборки. Обычно от него требовалось лишь снять панель, отсоединить пару разъемов и заменить деталь. Зачастую самой трудной операцией становились как раз снятие панели, возня с ржавеющими креплениями и использование не совсем подходящих для этого инструментов. Толстые перчатки защищали пальцы от острого металла и холодного ветра, но они же делали их слишком неуклюжими, поэтому в конце концов он стал снимать их во время работы. К концу девятичасовой смены пальцы болели от ссадин и царапин, а руки начинали так дрожать, что он едва держался за перила, возвращаясь в тепло помещений. Спина болела, ведь он часто наклонялся, когда снимал панели, к тому же приходилось таскать громоздкие и тяжелые детали. Колени отзывались на многочисленные подъемы и спуски по ступеням и лестничным колодцам. Роботов для проверки было множество, и почти всякий раз оказывалось, что он не прихватил нужный инструмент или деталь, и приходилось возвращаться на склад, рыться в ящиках с промасленными деталями, заполнять бумаги.

В свой первый рабочий день он не успел сделать запланированное количество ремонтов, что лишь увеличило его план на следующий день. К концу первой недели он отстал от плана уже почти на день и настолько вымотался к концу смены, что сил у него хватило лишь добрести до столовой и жадно съесть что-то приготовленное из водорослей. Он ожидал, что Неро будет разочарована его неповоротливостью, но она, проверив результаты Гонта, не стала его упрекать.

— Начинать всегда тяжело, — заметила она. — Но настанет день, когда все встанет на свои места, а ты освоишь работу настолько хорошо, что начнешь брать нужные инструменты и запчасти, даже не задумываясь.

— И долго этого дня ждать?

— Недели. Или месяцы. У каждого свой срок. Потом, конечно, мы будем загружать тебя более сложной работой. Диагностика. Перемотка моторов. Ремонт печатных плат. Работал когда-нибудь с паяльником, Гонт?

— Нет.

— Ну, раз ты сделал состояние на проводах и металле, то не побоишься испачкать руки, верно?

Гонт продемонстрировал ей потрескавшиеся ногти, ссадины, царапины и въевшуюся в пальцы грязь. Ему с трудом верилось, что это его руки. К тому же у него появились незнакомые прежде боли в предплечьях: мышцы постоянно напрягались от подъема и спуска по лестницам.

— Мне уже немного осталось, — пожаловался он.

— Ты справишься, Гонт. Если захочешь.

— А куда мне деваться? Менять решение поздно.

— Согласна. Но с какой стати тебе его менять? Я думала, мы все уже обсудили. Бее лучше, чем возвращаться в ящик.

Прошла неделя, затем вторая, и жизнь Гонта начала меняться. Незаметно, исподволь. Однажды он устроился с подносом за пустым столиком и неторопливо ел, когда к нему подсели двое. Они не обмолвились ни словом, но, во всяком случае, перестали сторониться. Неделю спустя он рискнул сесть за уже занятый стол, и никто не возразил. Немного подождав, он даже рискнул представиться и в ответ узнал имена нескольких смотрителей. Они не пригласили его в свой круг, не поприветствовали как одного из своих, но начало было положено. День или два спустя крупный мужчина с кустистой черной бородой даже обратился к нему:

— Говорят, ты залег спать одним из первых, Гонт?

— Правильно говорят.

— Должно быть, хреново тебе было приспосабливаться ко всему этому. Совсем хреново.

— Еще как!

— Я даже удивился, что ты до сих пор не сиганул в море.

— И лишился бы роскоши человеческого общения?

Бородач не рассмеялся, но все же едва заметно усмехнулся. Гонт так и не понял: то ли собеседник оценил его шутку, то ли посмеялся над неприспособленностью новичка, но это было хоть какой-то человеческой реакцией.

Обычно Гонт слишком уставал, чтобы думать, но по вечерам здесь были доступны всевозможные развлечения. Тут имелись большая библиотека из отсыревших и пожелтевших книг в мягких обложках — чтива хватило бы на несколько лет усердного потребления, а также музыкальные записи и фильмы для тех, кого они интересовали. Здесь имелись игры, спортивные снаряды, музыкальные инструменты, да и возможность для неторопливых дискуссий и дружеского трепа тоже была. В небольших количествах был доступен и алкоголь или некий его эквивалент. Если же кому-то хотелось уединения, то возможностей остаться одному более чем хватало. А в довершение всего тут имелись дежурства — или наряды, по армейской аналогии, — когда люди работали на кухнях и в медицинских отсеках, даже если они уже выполнили обычную ежедневную работу. Иногда, когда с других вышек прилетали и улетали вертолеты, лица присутствующих менялись. Однажды Гонт заметил, что уже некоторое время не встречает того крупного бородача, зато появилась молодая женщина, которой он прежде не видел. Жизнь тут была спартанская и уединенная, во многом похожая на монастырскую или тюремную, но как раз по этой причине следовало радоваться малейшим отклонениям от привычной рутины. Единственное, что здесь всех объединяло и собирало вместе по вечерам в столовой, — ежедневные отчеты, поступающие по радио с других вышек в Патагонском секторе, а иногда из еще более далеких мест. Это были короткие, во многом еще непонятные для него передачи, звучащие со странными чужеземными акцентами. Гонт знал, что двести тысяч живых душ — смехотворно мало для населения планеты. И одновременно — намного больше числа людей, с которыми он мог теоретически познакомиться или хотя бы знать по имени. Сотня или около того человек, работающих в его секторе, — это примерно население деревни, и столетиями это число было равно всему человечеству, с которым большинство людей имели дело за всю жизнь. В каком-то смысле этот мир вышек и смотрителей был именно тем, к чему оказался наиболее приспособлен его разум в результате эволюции. А мир восьми миллиардов человек, городов, больших магазинов и аэропортов являлся аномалией, историческим курьезом, к которому Гонт не был изначально приспособлен.

И хотя он не чувствовал себя счастливым даже наполовину, но первоначальные отчаяние и горечь смягчились. Община будет принимать его медленно, иногда отталкивая или отстраняя, когда он допустит ошибку или неправильно оценит ситуацию. Но Гонт не сомневался: рано или поздно он станет здесь своим, одним из команды, и тогда придет уже очередь кого-то другого ощущать себя новичком. Возможно, он и потом не обретет счастья, но, по крайней мере, получит какую-то стабильность и будет готов до конца жизни играть по четким правилам. Что-то делать, каким бы бессмысленным это ни казалось, чтобы продлить существование человеческого вида и самой Вселенной, которую люди называют домом. А кроме того, обретет самоуважение, зная, что избрал трудный путь, хотя мог выбрать легкий.

Проходили недели, сливаясь в месяцы. С момента его пробуждения миновало уже два месяца. Пусть и медленно, но Гонт стал уверенно выполнять порученную работу. А с ростом уверенности Гонта росла и вера Неро в его способности.

— Она мне сказала, что ты делаешь успехи, — сообщила Клаузен, вызвав новичка к себе в комнатушку, где составляла графики и распределяла работу.

Гонт пожал плечами. Он слишком устал, и ему было все равно, впечатлена ли начальница его успехами.

— Стараюсь как могу. Не знаю, чего еще ты от меня ждешь.

Женщина подняла голову от бумаг:

— Сожалеешь о содеянном?

— Я не могу сожалеть о том, что не являлось преступлением. Мы пытались привнести в мир нечто новое, вот и все. Думаешь, мы имели хотя бы малейшее представление о последствиях?

— Ты много зарабатывал.

— Мне теперь что, терзаться из-за этого? Знаешь, Клаузен, я много над этим думал и пришел к выводу: все твои аргументы — чушь собачья. Я не создал врага. Исходные искины уже обитали в Сфере.

— Они нас не замечали.

— А население планеты только-только достигло восьми миллиардов. Кто может сказать, когда бы они это заметили… или не заметили? Еще через сто лет? Или через тысячу? Искины, которых я помогал создавать, хотя бы предупредили о грозящей опасности.

— Твои искины хотят нас убить.

— Некоторые. Зато другие пытаются сохранить нам жизнь.

Она положила ручку и откинулась на спинку стула:

— А у тебя еще остался порох в пороховницах.

— Если ты думаешь, что я начну молить о прощении, то ждать придется долго. И вообще, мне кажется, что ты разбудила меня только для того, чтобы ткнуть носом в мир, который я помог создать. Согласен, это паршивое и жалкое будущее. Я не смог бы сделать его еще паршивее, даже если бы попытался. Но не я его создал. И не я отвечаю за гибель любого из вас.

Ее лицо дернулось, как от пощечины:

— Неро тебе сказала…

— У меня есть право знать, почему ты со мной так обращалась. Однако мне все равно. Если тебе становится легче, когда ты выплескиваешь на меня свой гнев, — валяй. Я был миллиардером, одним из руководителей глобальной компании. И если я не просыпался с кучей ножей в спине, то это не означало, что я сделал что-то неправильно.

Клаузен велела Гонту убраться из ее кабинета, и он ушел с ощущением, что одержал победу, но, возможно, потерял при этом нечто большее. Он дал отпор Клаузен — но прибавило ему это уважения в ее глазах или, наоборот, укрепило антипатию женщины?

В тот вечер он был в столовой, сидел в уголке и слушал радиосообщения с других вышек. Говорили о прорывах — морские драконы атаковали из Сферы. Одному удалось достичь необходимой плотности, чтобы напасть на электростанцию и повредить ее, немедленно оставив без электричества три вышки. Вскоре подключились резервные системы, но кое-какое оборудование отказало, и в результате около сотни спящих погибли из-за незапланированного разогрева капсул. Никто из них не пережил быстрого пробуждения, но даже если бы и выжил, все равно не оставалось иного выхода, как вскоре подвергнуть их эвтаназии. Возможно, сотня дополнительных разумов и не оказала бы заметного воздействия на вычислительную мощность Сферы, но такое могло бы создать рискованный прецедент.

Однако одного спящего вскоре потребуется разбудить. Подробности сообщались скупо, но Гонт понял: на какой-то вышке произошел несчастный случай. Пострадал некто Штейнер.

На следующее утро, когда Гонт занимался обычной работой на одной из верхних платформ вышки, он увидел приближающийся вертолет, на котором доставили Штейнера. Гонт отложил инструменты и стал наблюдать. Вертолет еще не коснулся посадочной площадки, а смотрители уже начали собираться за пределами окрашенного круга, обозначающею зону, где лопасти еще опасны. Вертолет плавно опустился в круг, преодолевая боковой ветер, и смотрители бросились к нему платой толпой, едва не прижав дверь. Прищурившись из-за ветра, Гонт пытался разглядеть лица. Из кабины выдвинули тело на носилках, которые сразу подхватило множество рук. Даже со своей дальней наблюдательной точки Гонту стало ясно: дела у Штейнера плохи. Он потерял голень и стопу — одеяло ниже колена провисало. На лице пострадавшего была кислородная маска, а кто-то из смотрителей держал капельницу. Толпа возбужденно встречала носилки. Гонт заметил, что многие стараются коснуться руки Штейнера. Он был в сознании. Говорить он не мог, но кивал в ответ и поворачивал голову то вправо, то влево, глядя в лица встречающих. Затем носилки пронесли в дверь, и люди разошлись по рабочим местам.

Примерно час спустя к Гонту пришла Неро. Она все еще была его наставницей, поэтому знала его ежедневный график и местонахождение.

— Бедняга Штейнер, — сказала она. — Полагаю, ты видел, как его привезли.

— Такое трудно пропустить. Мне показалось, с ним обращались как с героем.

— Это правда. Не потому, что он совершил нечто выдающееся. Нет. Потому что он купил себе обратный билет.

— Он вернется в ящик?

— Придется. Мы многое можем вылечить и восстановить, но только не ампутированную ногу. У нас попросту нет медицинских ресурсов, чтобы справляться с такими ранениями. Гораздо проще снова заморозить пострадавшего и заменить его кем-то из новеньких.

— Штейнер на такое согласен?

— Вынужденно. Одноногий — не работник. Сам видишь, в каком мы напряжении: сейчас трудятся абсолютно все. Мы заставляем человека вкалывать, пока он не свалится, а если ты не способен выполнять свои обязанности, то возвращаешься в ящик. Таковы условия сделки.

— Тогда я рад за Штейнера.

Неро сочувственно покачала головой:

— Не радуйся. Штейнер охотнее остался бы с нами. Он хорошо притерся к остальным. Стал популярным.

— Это я заметил. Но почему его встретили так, словно он выиграл в лотерею?

— А как же еще? Рыдать? Устраивать поминки? Штейнер вернется в ящик, сохранив достоинство. Он свою работу делал честно. Никого из нас не подвел. А теперь спокойно принимает судьбу. Принимаем ее и мы.

— Значит, скоро разбудят еще кого-то.

— Как только Клаузен найдет подходящую замену. Однако новичка придется обучать, а тем временем кому-то надо заменить Штейнера. — Неро нриподняла каску и почесала затылок. — Вообще-то, я по этому поводу и пришла. Ты хорошо влился в коллектив, Гонт, но рано или поздно всем нам ириходится нести одиночную вахту вдали от главной вышки. Там, где дежурил Штейнер, сейчас никого нет. На той вышке обслуживающей работы немного, и обычно там требовался лишь один человек. Вот мы и подумали: это будет отличной возможностью испытать тебя в деле.

Ее слова не были для Гонта полной неожиданностью — он уже достаточно разбирался в схемах работы и понимал: рано или поздно его отправят на одну из дальних вышек нести вахту в одиночку. Он не ожидал лишь, что это случится так скоро, когда он только-только начал вставать на ноги и ощущать себя личностью.

— По-моему, я еще не готов.

— А к такому никто не бывает готов. Однако вертолет ждет, а Клаузен уже переделывает график.

— И надолго это?

— Трудно сказать. Настраивайся минимум недели на три, а то и больше. Боюсь, Клаузен не будет торопиться с твоим возвращением.

— Кажется, я ее разозлил.

— Ну, это совсем не трудно, — усмехнулась Неро.

Вертолет доставил Гонта на другую вышку. Гонт прихватил с собой лишь немногие личные вещи. Инструменты и запчасти ждали его на месте, равно как и достаточный запас продовольствия и медикаментов. Неро заверила, что все будет хорошо. Конструкция роботов, за которыми ему предстояло присматривать, была уже знакома. Она также сказала, что чудес от него никто не ждет: если возникнет ситуация, с которой он не сможет справиться самостоятельно, ему вышлют помощь. А если он там не выдержит и сломается, его вернут.

Она не предупредила об одном: что его ожидает после такого возвращения. Вряд ли ящик. Скорее всего, понижение в должности.

Но Гонта тревожила не вероятность срыва и даже не то, что он может не справиться. Волновало нечто иное — зародыш идеи, которую Штейнер невольно подбросил в его сознание после пробуждения. Гонт приспосабливался, медленно принимая условия своей новой жизни. Он заново оценил собственные надежды и опасения, заставив ожидания прийти в соответствие с тем, что мог предложить ему мир в данный момент. Не богатство, не престиж, не роскошь и уж точно не бессмертие и не вечную молодость. В лучшем случае он мог предложить двадцать или тридцать лет тяжелой работы. Десять тысяч дней, если ему очень повезет. И почти все эти дни будут наполнены изматывающей работой — пока она в конце концов не возьмет свое. Ему часто придется мерзнуть и мокнуть, его будет поджаривать безжалостное солнце, глаза начнут слезиться от соленых брызг, а руки станут болеть от работы, которую счел бы слишком унизительной даже самый низкооплачиваемый работяга из старого мира. Работать придется на высоте, при постоянном головокружении, а под ногами — лишь металл, бетон и много-много серого океана. Он будет ходить голодный и с пересохшим ртом, потому что сделанная из водорослей пища малокалорийна, а пресной воды никогда не хватает, чтобы утолить жажду. Ему еще повезет, если до конца жизни он увидит более сотни человеческих лиц. Возможно, среди этой сотни окажутся друзья, возможно, и враги. И может быть, лишь может быть, среди них найдется хотя бы один человек, который станет ему больше чем другом…

Но на это он даже не рассчитывал.

И вот Штейнер показал ему, что есть и другой выход.

Он сможет сохранить достоинство. Сможет вернуться в ящик, твердо зная, что свое дело он сделал честно.

Как герой, один из избранных.

Ему предстояло лишь устроить себе несчастный случай.

Он провел на новой вышке в одиночестве две недели. И лишь тогда удовлетворился мыслью о том, что все необходимые средства у него под рукой. Неро множество раз внушала ему, каких мер безопасности необходимо придерживаться при работе с таким мощным самоходным оборудованием, как робот. Особенно когда робот не отключен. Секундная оплошность — и несчастный случай. Не пристегнуть страховочный карабин. Забыть, что для какой-то операции надо отключить автоматику и перейти на ручное управление. Положить руку на сервисный рельс перед тем, как по нему двинется робот.

— И оставь излишнюю самоуверенность, — предупредила она, показывая свою забинтованную руку. — Мне еще повезло. Отделалась ожогами, а они лечатся. Я даже сейчас способна на нечто полезное. И сделаю еще больше, когда снимут повязки и я опять cMOiy шевелить пальцами. Но попробуй-ка обойтись совсем без пальцев.

— Я буду осторожен, — искренне заверил Гонт.

Однако теперь он расценивал ранение как средство покончить с такой жизнью.

А планировать подобную травму требовалось тщательно. Он рассчитывал на долгую жизнь в будущем, и его совершенно не устраивало, чтобы его увезли с вышки в состоянии овоща с мертвым мозгом, который не имело смысла замораживать снова. Не было смысла и в том, чтобы валяться без сознания, истекая кровью, и в конце концов умереть. Ему предстояло спасти себя, добраться до рубки связи, послать аварийный сигнал. Штейнеру просто повезло, а ему нужно действовать хитро, внешне оставаясь простодушным. В конце концов, происшествие не должно выглядеть так, будто он его спланировал.

Установив для себя эти критерии, он увидел, что реально у него есть только одна возможность. Один из роботов был одновременно и большой, и достаточно тупой, чтобы ранить беспечного человека. Он перемещался по сервисному рельсу зачастую без предупреждения. Он несколько раз заставал Гонта врасплох, когда встроенный в робота планировщик неожиданно решал переместить машину в новую точку инспекции. Гонт вовремя отдергивал руку, но замешкайся на секунду — и по ней проехала бы машина. Но что бы при этом ни произошло и какой бы ни оказалась рана — резаной или давленой, вряд ли боль окажется невыносимой. И одновременно эта боль провозгласила бы возможность благословенного освобождения, уже одно это сделало бы ее терпимой. А в новом мире, по другую сторону сна, ему смогут сделать новую руку.

Он долго набирался отваги. Раз за разом он почти решался, но в последний момент шел на попятный. Слишком много факторов следовало учесть. Какую надеть одежду, чтобы повысить шансы выжить после несчастного случая? Осмелится ли он заранее подготовить оборудование для первой помощи, чтобы воспользоваться им одной рукой? Следует дождаться идеальной для полетов погоды или это лишь возбудит подозрение, что происшествие было подстроено?

Он не знал ответов. И медлил с решением.

А в конце концов погода решила все за него.

Начался шторм, который обрушился жестоко и быстро. Гонт слушал сообщения с других вышек, испытывающих одна за другой полную ярость волн, ветра и молний. Такой плохой погоды он не помнил с тех пор, как его разбудили, и поначалу она почти идеально соответствовала его замыслам. На других вышках происходили реальные несчастные случаи, но пострадавшим мало чем могли помочь: вертолеты не поднять в воздух. Так что, если он хотел, чтобы его спасли, время для инсценировки несчастного случая выдалось неподходящее.

Поэтому он ждал, слушая сообщения. Выйдя на наблюдательную палубу, он разглядывал молнии, полыхающие от горизонта до горизонта. Их вспышки выхватывали из темноты далекие силуэты других вышек, которые выделялись резкой белизной наподобие деревьев на плоской черной равнине во время грозы.

Не сейчас, решил он. Когда шторм начнет стихать и вероятность несчастного случая еще останется, но спасение вновь станет возможным, тогда надо действовать.

Он подумал о Неро. Она была к нему столь же благожелательна, как и к любому другому, но он не был уверен, что это связано с какими-то дружескими чувствами. Ей требовался полноценный работник, вот и все.

Может быть. Но она знала его лучше всех остальных. Не разгадает ли она его план?

Он все еще размышлял над этим, когда шторм начал стихать, волны постепенно стали медленными и свинцовыми, а небо на востоке украсилось нежно-розовой полоской.

Гонт поднялся к ждущему обслуживания роботу и сел рядом. Вокруг него стонала и потрескивала вышка, жалуясь на полученную во время шторма трепку. И только в этот момент он сообразил, что сейчас еще слишком рано для несчастного случая. Придется дождаться рассвета, иначе никто не поверит, что он занимался обычной работой. Никто не отправляется чинить сервисного робота во время шторма.

Тут он и заметил свечение в море.

Оно возникло на западе, примерно в километре от вышки: искрящийся круг зеленоватой желтизны, который с места, где он сидел, казался овалом. Светящийся на небольшой глубине котел. Почти восхитительный, если бы Гонт не знал, что этот круг означает. В наш мир пробивается морской дракон — извивающееся живое оружие войны искинов. Сейчас он достигал когерентности, обретая материальный облик в базовой реальности.

Мысли о планируемом несчастном случае мгновенно вылетели у Гонта из головы. Несколько долгих секунд он мог лишь смотреть на этот светящийся круг, загипнотизированный силуэтом, возникающим под водой. Он видел морского дракона с вертолета в первый день своего пробуждения, но тогда они к нему не приближались, и он не мог оценить его параметров. Теперь же, когда размеры формирующегося существа стали очевидны, Гонт понял, почему эти твари способны причинять разрушения. Из воды показалось нечто среднее между щупальцем и крюком, все еще облитое какой-то светящейся прозрачностью, как будто его связь с реальностью установилась еще не окончательно, и со своей наблюдательной точки Гонт четко увидел: щупальце поднялось выше, чем вышка.

Потом оно исчезло. Не потому, что морской дракон не смог достичь когерентности, а потому, что тварь втянула щупальце в воду. К этому времени зеленовато-желтое свечение почти рассеялось, подобно химической пленке, распавшейся на компоненты. Море, которое все еще слегка баламутил хвост уходящего шторма, выглядело почти нормально. Проходили секунды, сложившись в минуту ожидания. Гонт затаил дыхание, увидев светящийся круг, и лишь теперь выпустил из легких воздух и задышал снова, лелея надежду, что дракон куда-то уплыл, а то и вовсе утратил когерентность в глубине.

И тут дракон ударил по вышке.

Вся конструкция содрогнулась. Пожалуй, с такой силой в нее могла бы врезаться подлодка. Гонт смог устоять на ногах, хотя вокруг него плохо закрепленные железяки посыпались на палубы или в море. Откуда-то донесся мучительный стон, возвещающий сильное повреждение структуры вышки. За ним последовала серия мощных всплесков, как будто в море падали валуны. Затем дракон снова ударил по вышке, и новый толчок оказался таким мощным, что Гонт не устоял. Справа от него один из кранов начал угрожающе раскачиваться. Каркас его башни гнулся как проволочный.

Дракон сохранял когерентность. Судя по ярости его атак, Гонт пришел к выводу, что тот вполне может разнести всю вышку, если ему хватит времени.

И еще Гонт осознал с пронзительной и удивительной ясностью, что не хочет умирать. Более того, он понял: жизнь в этом мире, со всеми ее трудностями и разочарованиями, бесконечно предпочтительнее смерти.

Пока морской дракон разворачивался для нового удара, Гонт начал спускаться по лестницам и переходам, благодарный за то, что у него все пальцы на месте. Его переполняли и ужас, и почти пьянящее счастье. Он не сделал то, что планировал, а сейчас все равно может умереть, но все же у него есть шанс выжить, и если он уцелеет, то ему абсолютно нечего будет стыдиться.

Он уже добрался до палубы управления, до помещения, в котором планировал оказать себе первую помощь и подать сигнал бедствия, когда дракон начал второй этап атаки. Гонт ясно видел его через открытую середину вышки — тот выбирался из моря, помогая себе ногой. Сейчас в нем не осталось и следа какой-либо прозрачности или незавершенности. И это действительно был дракон или, скорее, химера — подобие дракона, змеи, осьминога и каждого чешуйчатого, клыкастого, когтистого и снабженного щупальцами чудовища, когда-либо попадавшего в бестиарий. Шкура у него была блестящего аспидно-зеленого цвета, и с нее грохочущими водопадами стекали потоки воды. Голова — или то, что Гонт решил считать его головой, — достигла уровня палубы управления, и тем не менее туша страшилища продолжала вылезать и вылезать, показываясь кольцами из темной воды, подобно ленге из шляпы фокусника. Метнулись вперед щупальца, ухватились за разные части вышки и принялись вырывать и отдирать части конструкции — легко, как будто она была сделана из картона. Нападая, дракон издавал звук, напоминающий медленно повышающийся и понижающийся вой сирены. Это оружие, напомнил себе Гонг. Оно создано, чтобы наводить ужас.

Дракон обвился нижней частью туши вокруг опоры вышки, круша и перемалывая ее. Куски бетона полетели в стороны, падая в море наподобие обломков тающего ледника. Пол под ногами вздыбился, потом замер под неестественным углом. Гонт понял: вышку уже не спасти, а если он хочет выжить, то единственный шанс для него — прыгнуть в воду. При мысли об этом он едва не расхохотался. Покинуть вышку — единственное, что хоть как-то походило на твердь, и оказаться в том же море, где сейчас бушевал дракон?

И все же иного выхода не оставалось.

Гонт включил сигнал бедствия, но не стал дожидаться возможного ответа. По его прикидкам, вышке осталось стоять всего несколько минут.

Затем он огляделся в поисках ближайшего оранжевого шкафчика со спасательным снаряжением. Изолирующий комбинезон, спасательный жилет, процедура аварийного покидания вышки…

Внутри одной из опор имелась лестница, выводящая на площадку, расположенную чуть выше уровня моря, — именно этим путем они покидали вышку и возвращались на нее в тех редких случаях, когда пользовались катером, а не вертолетом. Но едва Гонт вспомнил, как добраться до той лестницы, он тут же сообразил: вокруг этой опоры и обвился дракон. Теперь у него остался единственный запасной вариант — лесенка с выдвижной нижней частью, спускающаяся к воде. До воды она не достает, но шанс пережить падение все же намного выше шанса уцелеть рядом с драконом.

Все оказалось хуже, чем он ожидал. Ему казалось, что падение в бурное море тянется бесконечно, конструкции вышки перед ним медленно проползают вверх, а он висит над свинцово-серым морем до самого последнего мгновения, когда все внезапно ускорилось и он врезался в воду с такой силой, что потерял сознание.

Наверное, он погрузился и пробкой выскочил на поверхность, потому что, когда пришел в себя, выкашливал холодную соленую воду, забившую ему еще и глаза, уши и ноздри. Он успел подумать, что вода не имеет права быть такой холодной, как над ним изогнулась волна и он снова отключился.

Когда Гонт очнулся, прошло, наверное, несколько минут. Он все еще находился в воде, холодящей шею, но ниже телу было вполне уютно в изолирующем комбинезоне. Спасательный жилет поддерживал голову над водой — кроме тех моментов, когда ка него обрушивались волны. Сигнальный фонарик на жилете вспыхивал и гас, невероятно яркий и синий.

Справа, в сотнях метров от него и удаляясь с каждой накатывающейся на него волной, в море медленно погружалась вышка с еще обвившимся вокруг опоры драконом. Гонт услышал вопль дракона, увидел, как сломалась одна из опор, а потом на него накатила волна непреодолимой усталости.

Он не помнил, как его отыскал вертолет. Не помнил рокота лопастей винтокрылой машины и того, как его поднимали из воды лебедкой. Был лишь долгий период беспамятства, а потом шум и вибрация кабины, бьющие в окна солнечные лучи, ясное синее небо и спокойное море. Потребовалось несколько секунд, чтобы эта картина сложилась в его сознании. Некая часть мозга Гонта промотала события жизни и продолжала работать, исходя из предположения, что все задуманное удалось, что он проснулся в лучшем будущем, где мир стал новым и чистым, а смерть превратилась в слабеющее воспоминание.

— Мы поймали твой сигнал, — услышал он голос Клаузен. — Но искать тебя пришлось долго, хотя маячок в спасательном жилете работал.

И тогда он вспомнил все: вышки, спящих, искинов, морских драконов. Абсолютную уверенность, что это единственный мир, в котором он останется навсегда, а затем и осознание или, скорее, воспоминание о том, что он это уже осознал раньше: жить здесь лучше, чем умирать. Гонт вспомнил, что планировал сделать перед тем, как появился морской дракон, и ему захотелось раздавить это воспоминание и похоронить его там, где он хоронил все прочие постыдные вещи, когда-либо совершенные в жизни.

— Как там вышка?

— Вышки больше нет, — сообщила Клаузен. — И всех спавших там тоже нет. Вскоре после этого дракон развалился. Но то, что ему так долго удавалось сохранять когерентность, — скверный признак. Значит, они совершенствуются.

— Значит, и наши машины следует усовершенствовать, так ведь?

Гонт думал, что она лишь высмеет его за столь тривиальное высказывание, ведь он так мало знает о войне и о цене, которую приходится за нее платить. Но Клаузен кивнула:

— Это все, что они мыут сделать. Все, на что мы можем надеяться. И они, конечно, станут лучше. Они всегда становились лучше. Иначе нас бы здесь не было. — Она посмотрела на укрытого одеялом Гонта. — Теперь жалеешь, что согласился остаться?

— Нет, не жалею.

— Даже после того, что случилось?

— Зато мне удалось увидеть дракона вблизи.

— Да, — согласилась Клаузен. — Это тебе удалось.

Гонт решил было, что на этом разговор закончится и больше ей нечего сказать. Он не мог бы сейчас утверждать, что в их отношениях что-то изменилось, — чтобы в этом убедиться, потребуется время, — но все же ощутил, как эта льдинка немного оттаяла. Он не только решил остаться, но и отказался от идеи несчастного случая. Ожидала ли она, что Гонт попробует устроить нечто в этом роде после того, что случилось со Штейнером? Могла ли догадаться, насколько близко он подошел к этой черте?

Но Клаузен еще не договорила.

— Не знаю, правда это или нет, — сказала она, впервые обращаясь к Гонту как к равному, — но я как-то раз слышала эту теорию. Отображение границы между Сферой и базовой реальностью не такое простое, как можно подумать. На этой границе время и причинность сильно переплетены. События, происходящие там в одной последовательности, совсем не обязательно соответствуют такой же последовательности здесь. И когда они проталкивают через границу своих драконов, те не всегда появляются в том, что мы считаем настоящим временем. Цепочка событий в Сфере может иметь последствия как в прошлом, так и в будущем — относительно нас.

— Не понимаю.

Она кивнула на море за окном вертолета:

— На протяжении всей истории там видели много странного. И эти странности могли быть отголосками войны искинов, ее «брызгами». Оружием, которое пересекало границу в неправильное время, сохраняя когерентность достаточно долго, чтобы попасться кому-то на глаза или потопить корабль. Моряки веками рассказывали похожие истории. Про морских чудовищ. А они могли оказаться всего лишь эхом войны, которую мы ведем, — Клаузен пожала плечами, как будто речь шла о каких-то пустяках.

— Ты в это веришь?

— Не знаю, делает ли это мир более зловещим или чуть более осмысленным. — Она покачала головой. — Все эти морские чудовища… разве кто-то и когда-то думал, что они могут быть реальными? — Она встала, собираясь вернуться в носовую часть вертолета. — Это лишь теория. А теперь поспи немного.

Гонт так и поступил. Заснул он легко.

 

ДЖЕФФРИ ЛЭНДИС

Последний закат

Джеффри Лэндис работал в NASA и Авиакосмическом институте штата Огайо, он специализируется на фотоэлектричестве, то есть на использовании энергии солнечных лучей. Лэндис уже более двадцати лет пишет фантастику и стихи и завоевал две премии «Хьюго» и премию «Небъюла» за свои рассказы. Среди опубликованных работ автора можно назвать роман «Пересечение Марса» («Mars Crossing», 2000) и сборник «Параметр столкновения» («Impact Parameter», 2001).

Из всех произведений о катастрофах в этом использована самая простая идея: рассказ повествует о том, что станет делать каждый из нас перед лицом, неотвратимого катаклизма.

Подобно вражескому истребителю из старого фильма о воздушных асах, комета вынырнула из-за Солнца, оставаясь невидимой на фоне его сияния, пока не стало поздно. «Сделать уже ничего нельзя, — подумал Кристофер, — только ждать неизбежного столкновения и вычислять точку удара».

Крис был компьютерщиком в группе астрономов. Они открыли комету, но рассчитать ее орбиту, а потом вычислить время и место столкновения предстояло именно ему. Вычисления он проделал чрезвычайно тщательно, проверив влияние притяжения Луны тремя разными способами, прежде чем обрел уверенность в результате. Комета едва не промахнулась. Окажись Земля всего десятью минутами дальше на орбите, комета промахнулась бы точно.

Но Земле не повезло.

— Вот черт! — сказал Мартин, один из астрономов. Они собрались в комнате для совещаний компьютерного отдела, хотя результаты можно было бы распечатать в любом из рабочих помещений. — Сорок миль? Она упадет всего в сорока милях к востоку от нас? Ты уверен?

Кристофер кивнул:

— Мне очень жаль.

— Хм… Ты тут ни при чем. Какая ирония! Значит, мы окажемся в эпицентре или почти в нем. Огненный шар будет диаметром в сотню миль. Мы его даже не увидим.

— Это не утешение, — заметил Тибор, второй из астрономов, — но если это для тебя имеет значение, то мы его увидим. На расширение огненного шара уйдет около минуты.

— Извините, — пробормотал Мартин. — Я очень хотел увидеть, как вырастут мои дети. Очень. — Он заплакал. Смущенно, но-мужски. — Хотя какая теперь разница, чего я хотел. Извините. Пойду домой. Хочу побыть со своей семьей.

Тибор взглянул на часы:

— Давай звони в газеты, если хочешь.

— Зачем? — отозвался Мартин, уже на полпути к двери. — Не вижу смысла.

Тибор бросил распечатку на пол:

— И то верно. Пожалуй, я тоже поеду домой. — Он взглянул на Кристофера. — Знаешь, а ты везунчик, — сказал он, покачав головой. — Ты не женат. Никогда не думал, что стану кому-нибудь из-за этого завидовать.

— Тоже мне везение, — пробормотал Кристофер, но к тому времени астрономы уже ушли, и он остался один в ярко освещенной комнате.

Полтора часа до конца света. Кристофер знал, что спасаться бессмысленно. Когда конец света падает с небес, на планете нет места достаточно далекого, чтобы туда сбежать. Он вернулся в свой офис и взглянул на разбросанные по столу книги и бумаги. Они уже не важны. Сейчас уже ничего не важно, абсолютно ничего.

Он закрыл дверь.

Кара сидела у себя в офисе двумя этажами ниже, читая рабочий журнал. В компьютерном отделе института она была новичком и проработала здесь лишь год, но нравилась Крису больше всех коллег. Иногда они пили вместе кофе и как-то раз сходили в кино.

Когда он вошел, она оторвалась от чтения:

— Слушай, Крис, куда подевались все астрономы? Только что искала Тибора, но его нет на месте, и машины его на стоянке тоже нет.

— Он сегодня пораньше уехал домой. И Мартин тоже.

— Ясно. Ну ничего. Поймаю его завтра.

И она вернулась к чтению.

Кристоферу хорошо с ней работалось, но иногда у него создавалось впечатление, что он совсем ее не знает. Кара была на четыре года моложе, и временами эта разница превращалась в пропасть. Иногда ему казалось, что она с ним слегка флиртует, но уже через секунду Кара превращалась в деловую женщину, приветливую и профессионально уверенную. Она была умна и чрезвычайно компетентна, ей ничего не приходилось объяснять дважды. Ему нравилось с ней работать.

Он знал также, что она немного застенчива, но умело это скрывает. Однажды он увидел ее с младшей сестрой, и перемена в ее поведении оказалась поразительной. Она стала одновременно и более взрослой, и более молодой, смеялась и шутила. Наверное, в тот день он в нее и влюбился. Но у него хватило ума не начинать отношения с коллегой — такое слишком часто приводит к катастрофе.

Но за последний год он много раз об этом думал. А сейчас… Да, это можно сделать сейчас. Когда ничто уже не имеет значения.

— Послушай, Кара, — сказал он и подождал, пока она снова на него взглянет. — Выпьем кофе?

Она взглянула на часы:

— Даже не знаю…

— Да брось. Уже пятый час.

Она посмотрела на стопку бумаг перед собой — более скромную, чем горы на его столе, но все же достаточно внушительную.

— Спасибо, но не могу. У меня действительно много работы.

— Ерунда. Если бы сейчас настал конец света, кому была бы нужна эта писанина?

— Ну ладно, — улыбнулась она. — Дай мне пять минут.

Она пришла к нему в офис минут через двадцать. Крис все это время составлял список тех, кому следовало позвонить, но в конечном счете вычеркнул все имена.

Они прошли по Тайер-стрит в кафе, популярное среди старшекурсников, и сели за угловой столик. Весь день шел дождь, но теперь небо наконец-то очистилось, и вечернее солнце поблескивало в лужах. У Криса от волнения свело живот. Он должен был сказать что-то сейчас, но не мог подыскать нужные слова. Ощущение было такое же, как в школьные годы, когда у него пересыхало во рту только от мысли пригласить девушку танцевать. И в самом деле, что он может сказать? Крис внезапно понял, что ни о чем просить ее не будет. Слитком это грубо. Он очень хочет ей понравиться и ощущает себя полным дураком. Наступает конец света, а он и двух слов связать не может. Его уже ничего не изменит.

Кара словно не замечала его молчания. Наверное, думала о чем-то своем. Он даже не знал, есть ли у нее парень. Она никогда не говорила о каких-либо своих приятелях, но с какой стати ей было это делать? Он так много о ней не знал. Так много, и уже никогда не получит возможности узнать.

Кристофер отвернулся, притворившись, что любуется отражением заката в лужах, и с трудом сдержал слезы. Осталось две минуты. Когда он решил, что сможет говорить без дрожи в голосе, он сказал:

— Слушай, а давай возьмем кофе с собой, посидим возле обсерватории, полюбуемся на закат.

Она пожала плечами:

— Хорошо.

Когда они шли по улице, он поддался внезапному порыву и взял ее за руку. Она искоса взглянула на него, но руку не отняла. Ладонь у нее оказалась прохладной, а пальцы в его руке — удивительно маленькими. И он решил, что вполне достаточно просто идти с ней по улице и держать ее за руку в последний вечер мира. Он не этого хотел — ему хотелось прижать ее к себе, прожить с ней всю жизнь, разделить все ее секреты и радости. Но достаточно и держать ее за руку. Ведь это обещание. Обещание того, что случится когда-нибудь, но теперь уже не наступит никогда. И держать ее за руку — вполне достаточно на всю оставшуюся жизнь.

На востоке в небе появилось темно-красное свечение, медленно ползущее вверх и подсвечивающее сзади низкие облака над горизонтом.

— Смотри, — сказал он.

Она обернулась и замерла. В ее глазах ярко блестели отсветы.

— Какая красота! — сказала она. — Никогда не видела такого заката. Что это?

Свечение уже растянулось от горизонта до горизонта, а на востоке стало сине-фиолетовым и ярче солнца.

— Это конец света, — сказал он.

А потом говорить стало нечего.