— Что вам от меня надо?

— Это ты? — Он узнал голос. Конечно, это был голос Эдди.

— Да.

Маркхэм видел голову сына как некий неясный, бледный силуэт. Благослови его Бог, подумал он. Ему хотелось преодолеть разделяющее их расстояние, сорвать проклятую пленку и обнять сына, но это поставило бы в неловкое положение их обоих. Что ж, по крайней мере Эдди в безопасности.

— Где ты был? — мягко спросил он. С девушкой? При мысли об этом Маркхэм едва удержался от улыбки.

«Явился поздно и влез через окно, чтобы его никто не заметил. Зачем? В этом не было никакой необходимости. Ты всегда можешь рассказать мне обо всем. Я пойму. А если не поймет твоя мать, я объясню».

— С Томми все в порядке?

«Насторожен. Что ж, на его месте я вел бы себя точно так же, если бы хотел скрыть что-то от родителей».

— Где? — спросил Маркхэм, чтобы не дать разговору угаснуть. Эдди должен понять, что теперь все в порядке.

— Я же сказал. У него дома.

«Перестань, малыш. Выкладывай. Мне можно сказать. Я сумею совладать с правдой».

— Дома у Томми никого не было. — Маркхэм усмехнулся про себя: «Ну, видишь? Папочку не обманешь».

— Откуда ты знаешь?

— Твоя мать звонила туда. — «Ничего удивительного, учитывая поздний час. Мог бы и сам сообразить. Пойми, я хочу помочь. Выстроить историю так, чтобы, когда она придет, у тебя уже были готовые ответы. Я подскажу тебе то, что ей хочется услышать».

Но Эдди не желал проникаться его логикой и упрямо стоял на своем.

— Мы уходили.

«Будь внимателен, — подумал Маркхэм. — Это подготовка. Тебе зададут много самых разных вопросов. И на них придется отвечать».

— Но ты сказал, что был в доме.

— Мы выходили прогуляться. Что еще?

Мальчик продолжал упорствовать. Не уступал, не сдавался.

Пора сменить тему.

— Ты видел пожар?

— Да. И что из того?

Только никаких обвинений. Боже, она, должно быть, нечто особенное.

— Что там произошло?

— Не знаю, пап. Я уже лег и хочу спать. Спокойной ночи.

— Поговори со мной.

— Я не хочу разговаривать!

— Зато я хочу! — «Ведет себя точь-в-точь как я. Как я в не лучшие минуты. Ну почему всегда получается именно так?» — Черт... — прошептал он.

— Зачем? Какое тебе до меня дело?

Мальчишка всего лишь пытается утвердить свою независимость. Это нормально. Но Маркхэму хотелось заглянуть ему в глаза, дать ему увидеть собственную озабоченность. Эдди умный парень. Он сумеет понять...

— Мы очень беспокоились...

И тут Эдди сказал что-то о том, что может позаботиться о себе сам, что прежней проблемы больше не существует, и Маркхэм потерял контроль над собой. Сорвался. Отбросив стоявший между ними барьер, он шагнул к сыну и влепил ему пощечину.

И тут же пожалел о своем поступке. Ладонь скользнула со щеки сына к затылку, но притянуть мальчика к себе ему не удалось. Эдди отстранился, вжался в стену.

"Сейчас он не испытывает ко мне теплых чувств, — подумал Маркхэм. — И его вины в этом нет. Как же все объяснить? С чего начать? После всего случившегося сегодня грань между реальным и нереальным почти исчезла.

Начни с малого. И продвигайся к поставленной цели постепенно. Шаг за шагом".

Сирены. Они реальны.

Девушка, о которой не захотел говорить Эдди. Он представил ее себе, но получившийся образ испугал его. Неужели Эдди видел ее? Но этого не может быть. Девушка, которую видел Эдди, должна выглядеть иначе. У нее не может быть нежной кожи и глаз, которые...

— Тебе всегда нравились мои глаза, — произнес незнакомый голос. — Разве нет, Дэнни?

Но ведь этот голос звучал только в его голове?

Тогда на что же сейчас уставился Эдди?

— Как она вошла в дом? — спросил Эдди встревоженно. — Пап?..

Маркхэм приложил к губам палец и дал сыну знак оставаться на месте, пока он не выяснит, черт побери, насколько она реальна.

* * *

Холл был пуст.

Реальна.

Не реальна.

«Как бы то ни было, ты должен разобраться. Что бы из этого ни вышло. Чем бы все ни кончилось».

Маркхэм прошел в кухню и включил свет.

Задняя дверь была приоткрыта, но именно в этом положении он ее и оставил.

Итак, она вошла сама.

Но почему через заднюю дверь?

Она?

Кто она?

Дэн попытался сосредоточиться на деталях.

За городом продолжал бушевать пожар, и отблески стоящего над горизонтом зарева окрашивали двор в оранжево-красные тона, а вихрящиеся на фоне закатного неба розовые, пурпурные и ватно-белые клубы дыма напоминали след потерявшей управление и сбившейся с курса ракеты.

Рядом с блюдцем, поставленным им для котенка, темнел некий предмет, который и удерживал дверь в приоткрытом состоянии.

Рюкзак.

Чей? Эдди?

Маркхэм видел его впервые. Он поднял рюкзак за лямки, отнес на кухню и уже собрался расстегнуть «молнию», когда услышал в другой части дома звук, похожий на смех.

Дверь в комнату Эдди оставалась закрытой.

Теперь смех донесся, как ему показалось, из столовой.

Книги и видеокассеты стояли на своих местах в глубине темных полок, а бесформенное нечто на столе обернулось вазой с фруктами. Вдалеке снова зазвучали сирены.

Маркхэм взглянул на входную дверь — она была закрыта.

Кто-то захихикал... уже ближе.

Дэн вошел в спальню, думая: сейчас я включу свет. Выключатель здесь, на стене, надо лишь протянуть руку.

Но если я включу свет, то что я увижу?

Он дотронулся до выключателя, поиграл им, погладил его, как бугорок теплой живой плоти. Вверх — включить, вниз — выключить.

Но проблема выбора отпала, потому что Маркхэм увидел ее глаза. Желтые от отраженного отблеска пожарища, они смотрели на него сквозь стену дома.

Когда-то, подумал он, я увидел эти глаза в книжном магазине студенческого кампуса. Их взгляд скользил по корешкам книг в отделе «Политология», где стояли такие сочинения, как «Укради эту книгу», «Замороженная душа», «Пленки из стеклянного дома» и «Поваренная книга анархиста». Она снимала с полки одну книгу за другой и откладывала в сторону, как будто искала нечто такое, что еще не было никем написано. Его стопка из тех томиков состояла из «Писем юному поэту» Рильке, «Подводя итоги» Моэма и «Паттерсона» Уильяма Карлоса Уильямса. Это было все, что он мог себе позволить, но совсем не то, что требовалось ей. Потом они случайно встретились на каком-то малолюдном митинге, и она в лоб спросила его, не следит ли он за ней по заданию полиции.

Так все и началось.

Через пять дней она переехала к нему со всеми своими книгами, и с тех пор они не расставались на протяжении четырех лет. Вечерами они по большей части ходили в кино, а если оставались дома, то засиживались допоздна, читая друг другу вслух. Он чаще всего брал в руки «Избранное Пенни Брюса», Филиппа Дика или изящные, ироничные эссе Дэвида Томпсона. Она предпочитала «Пожар на улицах», Фанона или Камю, чаще всего «Бунтующего человека».

Когда она приняла решение уйти в коммуну ЦСС, он едва не последовал за ней, но в последний момент что-то удержало его от этого. Они разругались, потом пообещали друг другу, что расставание будет недолгим, что он не станет препятствовать ее свободе, а она вернется. Потом она ушла. Через некоторое время Маркхэм отправился на старый склад, чтобы повидаться с ней, но застал ее в постели с каким-то парнем и после этого больше не приходил. Позднее он видел ее во время показа какого-то фильма против вьетнамской войны и еще раз на концерте группы «Пинк Флойд». Ее глаза танцевали вместе с лазерным лучом, но к тому времени это были уже совсем другие глаза: светло-карие, с крошечными желтоватыми прожилочками, более жесткие и пронзительные. Длинные волосы, прекрасно оттенявшие их ранее, теперь отсутствовали. Потом были сообщения о ЦСС, о поджоге, напалме, ФБР, в промежутке между которыми появилась Ева. Тем не менее они так и порвали в открытую, и память о Джуд преследовала Маркхэма как фантомная боль ампутированной конечности. Это продолжалось вплоть до того, как родился Эдди, а затем наконец кончилось...

По крайней мере он так тогда думал.

— Джуд? — тихо, почти шепотом, произнес Маркхэм.

Зашуршали простыни, на кровати материализовались длинные ноги и тело, казавшиеся в желтом свете бледными.

— Я же обещала, что вернусь...

— Как?..

— Ты ведь не поверил в ту историю о самосожжении, верно? — Она привстала с кровати, но оставалась сидеть и вдруг хихикнула. Это получилось у нее как-то непривычно, по-девчоночьи звонко, но при этом в смехе чего-то явно недоставало. Веселости.

— А тело...

— Подвернулась какая-то беглянка. На оружии тоже были ее отпечатки. Оно-то как раз и сохранилось, даже в огне. Весьма кстати.

Заложница? Он даже не знал, что там были заложники. Впрочем, видимо, этого не знал никто. Маркхэм подошел ближе:

— Что тебе нужно?

— Только то, что принадлежит мне.

Но здесь для нее не было места. Былая пустота исчезла, ее заполнила другая плоть, теплая. Старая рана затянулась, он снова чувствовал себя живым. Любая попытка убрать то, что было теперь у него, что составляло смысл его существования, стало бы вторжением чего-то чужеродного, раковой опухолью, которую надлежало немедленно удалить.

— У меня семья. — Она встала на колени, и он увидел, что на ней нет никакой одежды.

— А у меня нет. У меня нет ничего. Я так долго ждала... За тобой должок, Дэнни.

«Где же ты скрывалась? — подумал он. — В горах? В какой-нибудь пещере? Или здесь. В городе, под вымышленным именем? А теперь ты хочешь снова войти в мою жизнь. И рассчитываешь на то, что сможешь легко это сделать».

— Это было давно. Теперь все по-другому.

— Ты не говорил об этом в своих письмах.

— Каких письмах?

— В тех, которые писал после того, как ушел.

— Я ушел?

— Они все, что у меня осталось, — продолжала она. — Да еще твоя фотография, Дэнни. Ты изменился.

"Конечно, изменился, — подумал Маркхэм. — Только вот ты нисколько не изменилась. Глаза, лицо, тело... все прежнее.

Абсолютно".

Маркхэм посмотрел на нее в желтом свете, наполнявшем комнату, и понял, что она не такая, какой кажется. Не могла она быть такой.

— Кто ты?

— Я — огонь в твоем сердце! Огонь, который никогда не погаснет!

"А что, если это правда? Если бы ты вернулась до того, как я встретил Еву, какой была бы моя жизнь? Может быть, мы находились бы вечно в бегах, постоянно скрывались и прятались, как какие-нибудь люди-тени? Все вокруг менялось бы, но мы оставались бы прежними? Что бы это была за жизнь? С тобой, способной убивать с такой легкостью, будто право лишать человека жизни дано тебе свыше. С тобой, способной сжечь какую-то ни в чем не повинную девушку, оставить ее отпечатки на оружии, которое принадлежало тебе. Зачем все это? Чтобы сбежать? А что дальше? Ты бы повсюду оставляла свой след. Ограбление, кража, даже убийство, если бы от этого зависела твоя жизнь. Неужели от всего этого мир стал бы лучше? Кто знает? А ты, чем стала бы ты? Жизнь вечной беглянки изменила бы и тебя. Неужели ты думаешь, что смогла бы оставаться такой же красивой? После всего, через что тебе пришлось бы пройти? Разве ты не превратилась бы во что-то другое, во что-то такое, что уже не узнавала бы, глядясь в зеркало?

Нет, это невозможно".

— Я задал вопрос. Кто ты?

— Разве ты не помнишь, любимый?

— Ты была отличной девчонкой. Я думал, что знал тебя, но, оказывается, ошибался.

— Ты не прав. Сейчас я уже не та. Ты даже не понимаешь, какая я.

Она откинулась на кровать:

— И вот теперь я вернулась домой, Дэнни. Туда, где должна быть. Туда, где мое место.

— Ты готова убить ради этого? Ради того, что считаешь своим?

— А ты разве не готов?

— Я — нет. А ты ведь уже убивала, не так ли? Всего несколько дней назад. Ее звали Кэти. Она тоже была обычной девушкой. Ты решила, что она мешает тебе.

— Я ее не убивала.

— Ты лжешь.

— Я весь день была рядом с тобой, ждала...

— Лжешь! — Он шагнул к кровати и схватил ее за плечи. Ее коже была такая прохладная, такая гладкая, такая молодая... не то что у него или Евы. — Ты лжешь!

Она обняла его за шею и потянула к себе.

Есть в коже что-то такое... что-то особенное... какая-то магия. Она в порах и в верхних слоях тканей, в молекулах, делающих одно тело непохожим на другие, если только они не из одного и того же источника. Река может быть длинной и широкой и разделяться на рукава, но вода остается одной и той же, и вкус ее будет сладок, независимо от того, куда унесет ее течение...

Он знал вкус Евы и аромат ее кожи, и хотя любил его, чувствовал разницу.

А вот у Эдди был его запах. Был и оставался вопреки годам, грязи, поту и ваннам. Да, этот запах был пожиже, но Маркхэм всегда узнавал его, как узнавал привкус собственной крови, порезав, например, острым газетным листом палец, или запах своих рубашек в шкафу. Он чувствовал этот запах, когда целовал Эдди в колыбели и когда потом мальчик спал, лежа между ними в большой, широкой кровати.

Маркхэм успел забыть запах Джуд.

Губы, раскрывшиеся навстречу его губам, пахли дымом, медью и чем-то еще, чем-то до боли знакомым. Это был запах, знакомый ему почти так же хорошо, как запах Эдди. Такого просто не могло быть.

Он узнал ее.

Он не узнал ее.

Где же правда?

— Я бы не стала тебе лгать, — сказала она, обнимая Дэна. — Я не хочу тебе лгать. Я твоя, твоя единственная...

Маркхэм отстранился:

— Моя... кто?

— Твоя любовница.

Он звонко ударил ее по щеке.

— Твоя девочка.

Еще одна пощечина.

— Разве ты не узнаешь меня? — спросила она, словно не чувствуя хлестких ударов.

Маркхэм отступил от кровати:

— Как тебя зовут? Говори!

— Мама звала меня Сьюзен. Она сказала, что тебе понравится это имя.

— Она не была беременна, — проговорил Маркхэм, потрясенный ее словами. — Я бы знал...

И снова прозвучал смех, пустой, бездумный, механический.

— Ты уверен?

— Где она? Где твоя мать?

— Умерла. Я сожгла ее тело. После того, как узнала все, все, что знала она. Особенно о тебе. Мне нужно было стать сильной, чтобы быть готовой. Так вот, теперь я готова...

Его жизнь, сооружение, которое он так бережно строил и в котором жил несколько последних лет, рухнуло и рассыпалось на кусочки, столь мелкие, что их могло унести порывом легкого ветра. Ему требовалось время, чтобы осознать новую реальность, но он уже знал, что времени у него нет.

— Я дам тебе несколько минут, а потом позвоню в полицию. Это все, что я могу для тебя сделать. Может быть, ты успеешь уйти.

«Но только остерегайся парня по имени Ленни, — подумал Маркхэм. — Ему наплевать, кто ты такая».

— Мне больше не надо прятаться, — сказала она. — Теперь мы можем стать настоящей семьей. Есть и другие... Они тоже ждали. Мы завершим то, что она начала...

Ее голос звучал уныло и монотонно и казался безжизненной пародией на голос калифорнийской девушки. Она говорила так, словно зачитывала какой-то рецепт или программу из «Телегида». Желание порождало действие. Она шла к цели напрямик и не принимала во внимание прочие побочные обстоятельства.

Как Джуд.

— Убирайся! — сказал он.

— Что? Ты же не можешь просто...

— Неужели?

«Если ты останешься, — подумал Маркхэм, — я превращу твою задницу в отбивную, я взгрею тебя собственноручно, сделаю то, что следовало сделать твоей сумасшедшей матери, и тогда ты впервые за свою жизнь получишь то, что заслужила. Поймешь ли ты это? Посмотрим».

— Послушай меня, ты, маленькая сучка! — сказал Дэн, нависая над ней.

— Что ты делаешь? — Она не дрогнула и лишь тверже уперлась ногами в спинку кровати. — Ты не посмеешь тронуть меня! Я твоя...

Маркхэм хлестнул ее ладонью по губам. Кожа лопнула, и по подбородку заструилась кровь.

Она потрогала разбитые губы, посмотрела на пальцы и перевела взгляд на него.

— Мне больно... — В ее голосе прозвучало удивление. — Ты сделал мне больно...

Гнев тут же всколыхнулся в нем. Сердце бешено заколотилось в груди, а по шее пробежали мурашки. Он схватил ее за руку, рванул и швырнул через всю комнату. Высокая и сильная, она удержалась на ногах и взглянула на него, упрямо наклонив голову:

— Почему?

— Вон! Убирайся!

— Куда мне идти? Я дома!

Маркхэму показалось, что где-то хлопнула дверь.

— Дома? — спросила Ева, входя в комнату. — Чей это дом? А ну-ка убирайся из моей спальни!

Ее кулак с силой врезался в спину девушки. Та покачнулась, но устояла на ногах и, расправив плечи, медленно повернулась. Некоторое время она молча смотрела на Еву, потом резко вскинула руку и вцепилась ей в горло.

У Евы хватило сообразительности не сопротивляться, а броситься вперед, вынудив соперницу отступить. Обе рухнули на кровать, причем Ева оказалась наверху и тут же ухватила девушку за волосы, а когда та разжала пальцы, перешла к более активным действиям.

В руке у той, что назвала себя Сьюзен, появился неизвестно откуда взявшийся нож.

— Брось!

Маркхэм поспешил на помощь жене, и вдвоем им удалось отвести удар. Но борьба продолжалась.

Ткнув пальцами свободной руки в глаза Еве, девушка заставила ее отпрянуть, но зато Маркхэму удалось выбить у нее нож.

Когда же Ева вступила в схватку снова, Сьюзен схватила нож другой рукой. Длинное заостренное лезвие вспороло воздух и скользнуло по ребрам Евы.

Прежде чем последовал другой удар, в голове у Маркхэма как будто что-то щелкнуло, и окружающее попало прямо в фокус. Он почувствовал, что мозг его спокоен, как былинка, угодившая в середину смерча. Он видел положение двух тел относительно друг друга — кобра и мангуста, застывшие перед решительным броском, — видел их руки, лица, фиксировал каждое движение, словно все происходило как в замедленной съемке. Маркхэм уже представил себе, рассчитал, что будет дальше, и принял решение. Он встал между ними, уверенный в том, что она не убьет его. И не ошибся — лезвие замерло на полпути и повисло как бутафорский резиновый нож. Ее желтые глаза немигающе уставились на него, словно ведя запись. Маркхэм покачал головой — нет. Секунду или две он оставался на месте, защищая обеих друг от друга. Свет пожара заливал комнату. Ева слезла с кровати — он увидел это, не поворачивая головы, увидел в медных дисках безумных глаз своей дочери.

Сьюзен подалась вправо — он шагнул влево. Как в танце. Кто вел? Кого вели? Синхронность движений была настолько точной, что Маркхэм впервые осознал настоящее значение слова «одновременность». Прежде такая слаженность действий казалась ему невозможной. Он словно сам стал движением, скоординированным и доведенным до автоматизма.

Его жена уже поднялась с кровати. Он тоже. Девушка устремилась к Еве, и Маркхэм снова блокировал удар ножа. Ему даже показалось, что так может продолжаться вечно, что он сможет поддержать этот баланс, защитить и одну, и другую, но тут что-то случилось с его левой рукой.

Она вдруг повисла, словно раздувшись, выворачивая плечевой сустав, вызывая боль в шее, между подбородком и ключицей. Мышцы напряглись так, что казалось, вот-вот порвутся под кожей. Дэн попытался поднять левую руку с помощью правой, но было уже поздно — резкая боль пронзила его грудь. В глазах помутилось, пол ушел из-под ног, и он упал вперед, на не ожидавшую такого маневра Сьюзен. Ее отбросило в сторону, к окну. В следующее мгновение желтый свет померк, и Маркхэм уже не слышал ничего, кроме гула пульсирующей крови, такого же мощного, как и звон разбившегося стекла.

Когда свет снова включился, то был уже не желтым, а ослепительно белым. Маркхэм лежал на полу, и его била дрожь.

— Папочка?!

Голос Эдди. Сын не называл его так с третьего класса. Маркхэм поднял голову и огляделся.

Эдди, наклонившись, пытался поднять его с пола, но ему явно не хватало силенок.

Маркхэм разлепил спекшиеся губы.

— Где?..

От холода у него стучали зубы. Окно, наверное. Разбилось оконное стекло. Эдди, должно быть, чувствовал холод, потому что то и дело поглядывал в пустой, без рамы, оконный проем. Или, может быть, прислушивался к долетавшим снаружи звукам? Похоже, в кустах возились какие-то животные.

Удивительно, но Маркхэму каким-то образом удалось встать на ноги.

— Где они?

— Перестань, пап. Тебе надо лечь. — У Эдди дрожали губы. — Пожалуйста!..

Он осмотрел руки, ощупал рубашку. Никаких порезов — она не тронула его.

— Со мной все в порядке. Просто...

Просто сердце, подумал Дэн.

Чертовски подходящее время.

— Таблетки. Мне нужны таблетки.

— Где они?

— На кухне, — солгал он. Ему нужно было выйти из дома. — Помоги мне...

* * *

Ноги словно одеревенели, лишая его возможности передвигаться достаточно быстро. Они с сыном добрели до кухни, и Маркхэм выглянул в окно. Было тихо. Пожар, должно быть, почти прекратился, горизонт снова почернел. И тут снаружи донесся негромкий стон.

Маркхэм повернулся, споткнулся о лежавший на полу рюкзак и проковылял к крыльцу.

Когда глаза привыкли к темноте, из нее, как изображение на проявляющемся негативе, проступил комок переплетенных тел. Он увидел, как дернулась нога, и услышал еще один стон. Должно быть, женщины выпали из окна спальни и продолжили схватку уже во дворе. Но какая часть этого человеческого клубка была Евой?

Маркхэм включил свет на крыльце.

Молодость брала верх. Царапины, грязь, синяки покрывали тело Сьюзен, как будто ее выволокли из окна и протащили вдоль стены по земле. Он увидел мелкие щепки и опилки, прилипшие к ее маленьким грудкам, ее обращенное к небу лицо. Ева была внизу. Ей удалось набросить на шею девушка шнур-удлинитель, и теперь она пыталась затянуть у нее на горле петлю побелевшими от напряжения пальцами.

Под полуоткрытыми губами сверкали оскаленные зубы.

Маркхэм знал, что должен остановить их, но во рту у него пересохло, а язык распух и не шевелился.

Девушка выгнула спину, стараясь вырваться. Ева еще удерживала ее, но шнур уже выскальзывал из ее слабеющих пальцев.

Он медленно спустился по ступенькам, чувствуя, как стягивается лента боли, опоясывающая его грудь. Не надо спешить... шаг за шагом... туда... Маркхэм двигался как живой мертвец, зная, что если попробует идти быстрее, то просто свалится на землю.

Здоровой рукой ему удалось поднять пилу.

Зачем? Он не мог дернуть за шнур, чтобы привести ее в действие. Горючего в баке уже почти не осталось — оно было израсходовано еще несколько часов назад, когда ему пришлось распиливать упавшее дерево.

Но даже если он и заведет пилу, что дальше? Не резать же ею живую человеческую плоть?

Ему требовалась помощь.

Где Эдди? Девушка освободилась и отступила, глядя ему в глаза. Ножа у нее больше не было. Только немигающий, вопрошающий взгляд.

— Убей ее, — сказала она.

Не обращая на нее внимания, Маркхэм опустился на колени перед Евой. Порез на животе оказался, к счастью, неглубоким, поверхностным, но он заметил несколько ссадин и царапин, а также кровь на щеке. Встать ей никак не удавалось, возможно, из-за поврежденной спины.

Маркхэм попытался помочь ей.

Но его сил оказалось недостаточно.

— Ладно, — произнесла девушка. — Тогда я сделаю это сама.

Она выхватила у него пилу и три раза дернула за шнур. Ничего не произошло. Сьюзен огляделась и заметила канистру у двери гаража.

Затем отошла, положила пилу на землю и отвернула крышку канистры. Потом вернулась. Без пилы.

Бензин из канистры хлынул на Еву.

От резкого запаха у Маркхэма закружилась голова. Он зажмурился и вытянул руку, стараясь на ощупь отыскать горлышко. Бензин продолжал литься, попадая на царапины и ссадины, и Ева закричала. Горючее бежало между пальцами, и Маркхэму казалось, что это кипящее масло. Едкие пары проникали в легкие, и лента, сдавливавшая ему грудь, становилась все туже.

Что-то, наверное, ее босая нога, ткнуло его в бок, и он упал.

Глаза открылись сами.

На крыльце стоял Эдди, держа в руках рюкзак. Покопавшись в нем, он вытащил револьвер. Дуло уставилось на Еву, затем сместилось, нацелившись на девушку. Похоже, он не мог выбрать мишень.

— Ты не сможешь выстрелить, если не снимешь его с предохранителя, — сказала Сьюзен совершенно равнодушным тоном.

Она отбросила канистру и отступила на шаг от Евы. Канистра свалилась в выкопанную Маркхэмом яму, а сама девушка остановилась на краю.

Маркхэм пополз к ней, медленно, опираясь на одну руку и видя перед собой только ее лодыжки. Много не надо, всего один толчок, и она полетит в яму, исчезнет во тьме...

Сьюзен сделала шаг вперед, в сторону от ямы, и перевела взгляд на освещенное окно кухни за спиной Эдди.

— У тебя есть спички? — спросила она.

* * *

— Почему ты на крыльце?

Голос прозвучал приглушенно, но, все еще достаточно отчетливо. Маркхэм подтянул колени и постарался сесть повыше, сосредоточивая внимание на лежащем перед ним круге света.

— Трудное время, — произнес другой голос.

— Нет, нет. Мы же семья!

— Да. Верно...

— Ну почти. А это что такое?

— Я подумал, что ему пригодится. В спальне...

— Ох, Ленни, не надо было этого делать! Ладно, проходи в дом.

Дощатые стены задрожали от звука тяжелых шагов. Дверь отворилась.

— Эй, приятель, — сказал Ленни.

— Привет. — Маркхэм убрал с колен дощечку с листком и отложил ее в сторону. — Что это ты притащил?

Лен вошел, держа на руках какой-то небольшой ящик.

— Мой старый телик. Так что теперь сможешь посмотреть что-нибудь веселенькое.

— Спасибо.

— Por nada. Куда его поставить?

Ева остановилась за спиной у Лена, на фоне слабо освещенного дверного проема, словно не зная, что делать дальше. Потом прошла в комнату, и в спальне стало светлее.

— Сюда. — Она освободила туалетный столик. — Пусть пока постоит здесь. А где наша старая подставка?

— В гараже, — ответил Маркхэм. — Совсем ржавая, но целая.

— Я принесу. Садись, Ленни. — Ева похлопала по краю кровати. — Кстати, ты не проголодался? Я как раз готовлю кое-что для Дэна.

— Спасибо, я ненадолго.

Она наклонилась и поцеловала Дэна в лоб:

— Ты что будешь, дорогой? Суп или сандвич?

— Потом. — Маркхэм подался вперед и коснулся ее губ своими. — Делай что хочешь. Я не особенно голоден.

Она кивнула и поднялась, обошла лампу и скрылась в полутьме комнаты. Вслед за ней протянулась узкая дорожка света, просачивавшегося через щель в заколоченном окне. Возле двери Ева остановилась, повернулась и, подчиняясь какому-то порыву, обняла Лена.

— За что?

— Разве обязательно нужна причина? — Она взглянула на Маркхэма. — Если понадоблюсь, ты только свистни.

— Конечно.

— Она отлично выглядит, — заметил Лен. — Как Бетти Бэколл в «Большом сне».

— "Иметь и не иметь", — отозвался Маркхэм. — Она молодец. Обо всем позаботилась.

Оглядевшись, Лен обнаружил у дверцы шкафа складное кресло-каталку.

— Ты не против, если я его опробую? Никогда не сидел в такой штуке.

— Валяй. Может, свалишься и набьешь себе шишку.

Лен разложил кресло, уселся и прокатился туда-сюда.

— Марлон Брандо. «Мужчины».

— И «Ночная история». С Дэвидом Найвеном.

— Да, помню, — сказал Лен, осваивая новую игрушку. — Тебе ведь оно ни к чему, верно?

— Обычно ими пользуются после выписки из больницы. Ева хотела взять напрокат. — Маркхэм поправил подушку за спиной. — Скажи, родители Кэти все еще в городе?

— Да. В «Дейз Инн». Похороны назначены на завтра.

— Я буду.

— Уверен? Мы с Джинни заедем за ними. Если хочешь, подвезем и тебя.

— Конечно. Буду ждать вас.

Лен оттолкнулся от пола и, прокатившись метра два, ловко развернул кресло.

— Мне нравится. Вспоминаются «Ангелы ада на колесах».

— Не подъезжай к окну. На ковре может быть стекло. Еще не все убрали.

— Она здесь и порезалась?

Маркхэм кивнул:

— Ничего серьезного. В основном мелкие царапины. Она даже отказалась пойти к врачу.

— Боится, что, может быть, придется накладывать швы?

— Да уж не знаю, боится ли Ева теперь чего-нибудь вообще.

Со школьного двора донесся взрыв детского смеха, легко преодолевший тонкие стены.

— Это она сама поставила? — Лен указал на окно, закрытое листом фанеры.

— Конечно. Замерила, отпилила и приколотила. Я хотел помочь, да она меня даже не подпустила к этому делу. Завтра вызову стекольщика.

— Тебе это дорого обойдется.

— Да, знаю. Я мог бы, конечно, сделать все сам, но она же не позволит. — Маркхэм положил на колени дощечку и направил свет лампы прямо на чистый лист бумаги. — Виноват я сам. Глупость. Разбил, должно быть, когда упал.

— Не помнишь?

— Частично. Что-то помню, что-то нет. Когда свалился, то совсем отключился. Даже не знаю, как добрался до лужайки перед домом. Говорят, там меня и нашли, когда приехала «скорая». Может быть, это она меня вытащила. Мы еще об этом не разговаривали. Ева не хочет.

— Ты просто счастливчик, — сказал Лен. — Я хочу сказать, какой смысл помнить всякое дерьмо? Наверное, лучше, если чего-то не знаешь, верно?

— Да.

— Вот так. Тебе чего-нибудь надо?

— Я же не инвалид, Лен. Всего лишь инфаркт миокарда. Надо только не волноваться. Немного полежу и на днях вернусь в магазин.

— Знаешь, я подумал, что не стоит открывать его еще пару дней.

Маркхэм согласно кивнул.

— Пистолет еще там?

— "Тридцать восьмой"? Лежит в ящике. Он тебе нужен?

— Нет. Просто спросил.

Лен с любопытством посмотрел на него:

— Ее поймают.

— Знаю.

— Схватят, когда она попытается сделать что-нибудь еще. В магазине сняли все отпечатки пальцев, в книгохранилище тоже. Прогонят их через компьютер, и что-нибудь обнаружится.

— Если ее пальцы есть в архиве.

— У них там все есть. Все мы. Даже если ее никогда не арестовывали. Есть же еще и свидетельство о рождении.

— Возможно, у нее нет свидетельства о рождении.

Лен рассмеялся:

— Ты говоришь почти как я.

Калифорнийское солнце поднялось выше, направляя свои безжалостные лучи на старенький дом, и в комнате стало заметно светлее.

— Неужели?

— Напиши об этом, — сказал Лен. — И отошли в какой-нибудь журнал. Предлагаю заголовок — «Посланцы хаоса». Что-то вроде: «Незримы террористы среди нас...»

— Нет, это я предоставляю тебе. — В школе прозвенел первый, предупредительный, звонок, и Маркхэм вздрогнул — рука дернулась, перо оставило на бумаге длинную полосу.

— Знаешь, я работаю сейчас над кое-чем другим.

— Над чем же?

— Хочу написать стихотворение. Хотя бы попробовать.

— Серьезно?

— Абсолютно.

— Ну конечно! — Лен усмехнулся.

— Я же сказал «попробовать». Это стихотворение, которое я начал давным-давно. Надо внести кое-какие изменения. Что-то пока не очень у меня получается.

— Получится. Только поверь в это. Только не спеши вставать. А когда закончишь, посмотри кино. Я принес несколько фильмов.

— Да?

— Кассета прямо в видеомагнитофоне. Это «видеодвойка», я купил ее специально для Джин. Теперь у нее есть получше, да она особенно его и не смотрит.

— Что за фильмы?

— Старая добрая классика. Может быть, не хватает действия, динамики, но смотрится отлично. Увидишь сам.

— Спасибо.

На школьном дворе прозвенел второй звонок. На этот раз Маркхэм ожидал его, и ручка не дрогнула.

— Нам повезло, что огонь не перекинулся на школу, — заметил Лен.

— Да, ребята подсуетились вовремя. Пожарные машины стояли тут до самого Нортбриджа.

— Прямо как в прифронтовой зоне. Кто-нибудь сгорел?

— Нашли только одно тело. Считают, что это тот парень, которому принадлежала свалка.

— А разве точно установить нельзя?

— Он очень сильно обгорел. Отпечатки пальцев снять было невозможно.

— Могли бы проверить по картотеке дантистов. Зубы-то остались.

Маркхэм продолжал смотреть на чистый лист бумаги. Потом провел рукой по зубам:

— Как они это делают, Лен? Случайно, не знаешь?

— Как? Ну, наверное, просматривают все карточки и сравнивают с тем, что имеется.

— А если он не обращался к дантисту?

— Тогда дело дерьмо. — Лен скорчил физиономию. — Может быть, это Джимми Хоффа. Понимаешь, все эти годы его тело хранили в каком-нибудь морозильнике, а когда начался пожар, подбросили туда. Да еще вставили какие-нибудь фальшивые челюсти.

— Это уж слишком. Даже для тебя.

— Ну, тогда... Есть! Церковь Сатаны Спасителя! Возможно, то письмо было подлинным! Понимаешь, Джуди, как-ее-там, не погибла. В последнюю минуту подсунула кого-то вместо себя, поэтому отпечатки нельзя идентифицировать. А сама улизнула и скрывалась у каких-нибудь своих друзей, таких же шизанутых, ожидая подходящей возможности, чтобы отомстить системе и взять свое. То есть то, что они считают своим. Ну вот... они дожидались сигнала и...

— Какого сигнала? — глядя в пустоту, спросил Маркхэм.

— Да черт его знает! Какого угодно! Может быть, какого-то известия. Сигнал поступает, и они выходят из подполья и приступают к действиям. Продолжают то, что начали когда-то.

Потому что знают — вождь вернулся! Нападают на банки, офисы, правительственные учреждения...

— Они не были террористами. Я же тебе говорил.

— Но они были революционерами...

— Теперь они постарели. Размякли. Сделались дряблыми. Революция — дело молодых и крепких.

— Не мешай, — сказал Лен. — Меня уже понесло! Итак, это полные отморозки, да? И они...

— Лен, они напали на хранилище. Кому это надо? Книжным ворам?

— Нацисты ведь сжигали книги, верно?

— Подожди! Они же сожгли свалку!

— Возможно, это случилось по ошибке. Возможно, они заметали следы. А что, если в хранилище им был нужен кто-то другой? Кто-то, кто должен был прийти туда позднее...

— Кто? Кэти?

— Ты!

Маркхэм снова вздрогнул:

— Я? Зачем им я?

— Не знаю, пока еще не придумал. Может быть, ты предал ее тогда...

— Я никого не предавал.

— Тогда у нее какой-то другой мотив. Некая мания... Или, может быть, это даже была не она.

— А кто же?

— Откуда, черт возьми, мне знать? Кто-то из ее последователей. Ну, допустим, ее дочь! Она выросла и...

— Лен...

— Следи за ходом моей мысли! Сначала она приходит к тебе домой, но тебя здесь нет. Она отправляется в книжный магазин — там тебя тоже нет. Кэти говорит, что ты будешь в хранилище, и кто-то идет туда. Но тебя там не находят. Зато находят Кэти. Кэти им мешает, она может...

— Знаешь что, Лен?

— Что? — Лен уже раскраснелся, лицо его блестело от пота.

— Ты несешь чушь.

Лен заставил себя отдышаться и немного успокоился.

— Да. Знаю. — Он опустил голову, посмотрел под ноги и сказал другим, спокойным и тихим голосом: — Серьезно? Ты не имел к этому никакого отношения. Это была какая-то гребаная сучка, которая искала, что бы ей украсть для своего дружка. Наверное, Кэти оказала сопротивление. И та сучка прикончила ее прямо на месте. Почему? Да просто так. Без всяких причин. Я бы хотел придумать какую-то причину, чтобы во всем этом был хоть какой-то смысл. Но ничего толкового на ум не приходит. Потому-то все так больно.

— Знаю, Лен. Знаю.

— Ладно, забудем. Все. Проехали.

— Все.

Лен закрыл глаза и покачал головой. Потом тяжело поднялся с кресла. За несколько мгновений он как-то вдруг резко постарел и осунулся.

— Мне надо идти.

— Ну так иди. Спасибо, что заскочил, — произнес Маркхэм. — Скажи до свидания, Ленни.

— До свидания, Ленни.

— Кстати, Лен...

— Что?

— В семидесятые Джек Николсон снялся в нескольких отличных фильмах, так что «Мар-вин Гарденс» был не последним. Кроме «Пассажира», был еще «Полет над гнездом кукушки», а также «Последний штрих».

— Верно. А мы об этом говорили?

— Да. Это я помню.

Глаза Лена снова блеснули.

— Ты прав. Семидесятые — это Золотой век, по крайней мере в кино.

— По меньшей мере Серебряный. Пока. Лен ушел.

Маркхэм все еще лежал, подтянув к груди колени, когда во дворе заурчал «фольксваген». Дэн вздрогнул, оглянулся, словно собираясь подняться, потом поправил лампу, чтобы свет падал на лист бумаги. В этом ярком желто-белом свете его рука казалась хрупкой, тонкой, с проступающими прожилками вен. Несколько секунд он рассматривал ее с холодной отстраненностью, затем нахмурился, взял ручку и внес исправления в уже написанные строки. Теперь они выглядели так:

Я пою о тебе

Твоих пепельно-серых глазах

Лице превратившемся

В выцветший плакат

Твоей коже

Мертвенным блеском манящей...

Что-то отвлекло его мысли, и он отложил ручку, отвел в сторону лампу и поднялся с кровати.

Телевизор стоял на столике в противоположном углу комнаты. Дэн отыскал шнур, нашел розетку. Потом отошел, ожидая, когда экран оживет.

Сначала, еще до появления «картинки», спальню наполнил голос ведущего выпуска новостей.

— В Северной Калифорнии установлена личность второй жертвы лесного пожара. Это Сэмю-эл Дэвид Карлайл, последние четыре года работавший в лесной службе. Что касается девушки...

Маркхэм внимательно вслушивался в сообщение. Когда новости закончились, он наклонился и, увидев красную кнопку на нижней панели, нажал ее. Встроенный видеоплейер тут же выбросил кассету. Маркхэм вернул ее на место и нажал другую кнопку — «воспроизведение».

Изображение запрыгало, но через несколько секунд стабилизировалось.

Маркхэм улыбнулся, увидев знакомое название. Когда поползли титры, он снова посмотрел на лист бумаги и написал на чистой стороне.

ДРУГИЕ.

Чуть пониже он добавил:

СКОЛЬКО ИХ?

Затем, подумав, приписал:

ЧИСЛО ЧЛЕНОВ ЦСС

И чуть ниже:

СКОЛЬКО ОБНАРУЖЕНО ТЕЛ.

Последняя надпись гласила:

ИДЕНТИФИКАЦИЯ ПО ЗУБАМ?

Он обвел кружком последнее предложение, отложил ручку и, откинувшись на стену, уставился в пространство под звуки женского голоса, обращавшегося к нему с экрана телевизора.

Я встречалась с зомби. Как-то странно звучит, да? Скажи мне кто-нибудь такое год назад, я бы, наверное, даже не поняла, о чем идет речь. Не уверена, что я знала тогда, кто такие зомби. Возможно, они представлялись мне тогда какими-то необычными, страшными, даже немного забавными. А началось все вполне заурядно...

Телевизор в гостиной тоже был включен, но на экране мелькали белые и серые снежинки.

Мурлыча что-то себе под нос, Ева заглянула в комнату по пути на кухню:

— Мальчики, пора кушать!

— Не сейчас, ладно, мам? — отозвался Эдди.

— Спасибо, миссис Маркхэм, — добавил Томми, подключавший к телевизору свою видеокамеру.

— Что смотрите?

— Да так, кое-что... это Томми снял...

— Может, стоит воспользоваться видеоплейером?

— Не тот формат, — объяснил Эдди.

— Тогда как вы будете смотреть?

— Прямо с камеры.

— Ну, делайте, как вам удобнее. Какая хорошая камера... Как твоя мама поживает, Томми?

— Спасибо, у нее все хорошо.

— А твой брат Майк?

— У него тоже все в порядке. Ему наложили гипс на руку. Но никаких обвинений предъявлять не стали.

— Да уж, этого еще не хватало! Полиция сама во всем виновата. Вам повезло, что все обошлось. Могло быть куда хуже.

— Я знаю, миссис Маркхэм.

— Хорошо. Ладно, ребята, вы знаете, где что взять, если проголодаетесь. — С этими словами она стала закрывать дверь.

— Мам...

— Да?

— Ты куда-то уходишь?

— Хочу полить сад. Скоро там все зазеленеет. Вот увидишь, к концу лета ты его просто не узнаешь.

— Тебе нужна моя помощь?

— По-моему, ты сегодня и так уже потрудился немало. Спасибо, Эдди.

Когда она ушла, Томми быстро подключил камеру к телевизору и нажал кнопку. По экрану побежали полосы, сменившиеся каким-то расплывчатым пятном. Разобрать что-либо было невозможно, и только голова Крысенка Рэгги выделялась четким силуэтом на сером фоне, как каменный идол какого-нибудь островного племени в предрассветный час.

— Ничего, — уныло сказал Томми.

— Ну и ладно, — успокоил его Эдди. — Раз ничего не получилось, то можно стереть и записать что-то другое.

— Подожди. Кажется, я что-то вижу...

— Ты ничего не видишь, потому что ничего не записалось. Мы ничего не видели. Понял?

Томми немного удивленно поглядел на друга:

— Хорошо.

Эдди отключил камеру.

— Можешь взять на время, если хочешь, — предложил Томми.

— Мне нужно закончить сочинение. Ты-то свое уже дописал или?..

— Еще не начинал.

— Последний срок — пятница, не забыл? А сегодня уже четверг.

— Сделаю потом. Все равно завтра я в школу не пойду. Останусь дома, может быть, маме понадобится помощь.

— Тебе повезло, — вздохнул Томми. — Отец у тебя не зануда, и старшего брата нет... а мама... Она даже не ругается сегодня.

— Да. Убрала у меня в комнате. Навела там полный порядок. Сказала, что купит мне все, что я только захочу.

— С чего бы это?

— Потому что я ей помог.

— Во дворе?

— Кому-то же надо было там прибрать, — сказал Эдди и как-то странно, невесело, в совершенно не свойственной ему манере усмехнулся, как будто знал нечто такое, рассказать о чем не мог пока никому, даже своему лучшему другу.

* * *

Ева подсоединила разбрызгиватель к шлангу и включила воду. Она смыла пыль и копоть с задней стены дома, но не добралась до крыши, на которой лежал слой пепла, потому что для этого ей понадобилась бы лестница. Потом она щедро полила кусты, деревья и траву, чтобы та росла и побыстрее скрыла ужасную яму. Даже после того, как ее забросали землей, пятно бросалось в глаза и, несомненно, привлекло бы внимание любого, кто зашел бы на задний двор. Теперь, когда все было скрыто слоем земли, Ева надеялась, что скоро вырастет новая трава, что побеги плюща лягут густым зеленым ковром и через несколько недель двор станет таким, каким был многие годы до этого.

Она подняла шланг вверх, и струя воды дугой прорезала неподвижный воздух, а в мелких каплях, повисших на мгновение над двором, вспыхнула радуга, словно указывавшая путь к котелку с золотом, найти который мог лишь тот, кто знал, где копать.

Ева опустила шланг и открыла кран до предела, поливая землю, пропитывая живительной влагой все ее поры, смывая все лишнее, загоняя вглубь всю органику, чтобы она смогла переродиться, стать плодородной почвой. Вода возродит ее к жизни и поможет построить здесь другой мир, если они все-таки решат не продавать этот дом.

Хлопнула дверь.

Ева закрыла воду, положила шланг на землю и направилась к дому.

Войдя в холл, она увидела, что Эдди сидит в своей комнате за столом.

— Где Томми?

Услышав ее голос, мальчик поспешно убрал в папку какой-то листок.

— Ему надо было идти домой.

— Вот как? Жаль. Я хотела передать привет его маме. Ладно, позвоню ей как-нибудь позже... Над чем ты работаешь?

— Мне нужно написать статью в наш школьный журнал.

— Отлично. Обязательно дай мне ее прочитать, когда закончишь.

— Конечно. — Мальчик повернулся и посмотрел на нее. — Что ты делаешь, мам?

Она спокойно выдержала его взгляд и, помолчав, ответила:

— Заканчиваю убирать во дворе.

Он поднял голову:

— Тебе помочь?

— Не сейчас. Я поработаю еще немного, и скоро все будет так, как и было.

— Ты в этом уверена?

Со стола на пол спрыгнул котенок и, подняв хвост, потерся о ногу Евы. Она наклонилась, подхватила его на руки, посадила на ладонь и поцеловала в розовый носик.

— Мой смелый малютка! — Ева посмотрела на сына. — Посмотрим.

— Хорошо; мам. Раз ты так говоришь...

Он опустил голову и развернул стул:

— Пойду посмотрю, как там отец.

* * *

Он сидел неподвижно, пока не услышал их голоса в спальне.

Тогда он снова раскрыл папку.

В ней лежали два листа бумаги, почти насквозь протершиеся по линии сгиба. На пожелтевших конвертах, с наклеенными еще до его рождения марками, не было обратного адреса, но на обоих значилось имя получателя — Джуди Риос.

Первый лист был отпечатанным на машинке и неподписанным письмом. Стиль мог показаться телеграфно-коротким, рубленым, а содержание сводилось к перечислению деталей и событий одного вполне заурядного дня, как будто в самой банальности, обыденности описаний мог при их перенесении на бумагу открыться некий глубокий смысл. Письмо не было любовным в точном значении этого слова, но из него явствовало, что мужчина и женщина знали друг друга очень хорошо, возможно, даже интимно. Язык отличался прямотой, но суть ускользала, как будто реальный смысл надлежало искать не в словах, а в промежутках между ними, в недосказанном.

На другом листке было напечатано стихотворение. Его последняя часть звучала так:

Твоей коже,

Мертвенным блеском манящей

И рассыпающейся, словно

Высохшая пудра.

И все же я пою о тебе,

О губах, мне принесших

Прохладу и сладость цветка,

Ожившего в пустыне,

Всколыхнувшего боль и надежду

На встречу с тобой, пусть даже во сне.

Подпись также отсутствовала.

Закончив читать, он остался сидеть, ожидая, когда голоса в спальне стихнут, а дверь закроется.

Потом он поднялся, подошел к кровати и, пошарив возле стены, вытащил спрятанный там рюкзак. Он положил на место письмо и стихотворение и уже начал застегивать клапан, когда неожиданно для себя самого вытащил из рюкзака тенниску с надписью «Грейтфул Дэд», поднес ее к лицу и вдохнул ее запах. Потом затолкал ее на самое дно и убрал рюкзак в тайник.

После это он вернулся к столу и выдвинул верхний ящик.

Внутри лежал автоматический пистолет.

Он вытащил обойму, проверил, все ли патроны на месте и не нужно ли обойму перезаряжать, затем старательно и методично стер все отпечатки, воспользовавшись для этого полой рубашки. Он положил оружие точно на прежнее место, словно повторяя ставший привычным ритуал, задвинул ящик и запер его на ключ.

Потом вышел из комнаты.

Он взял видеокамеру и медленно, глубоко задумавшись, направился к заднему крыльцу. На веранде все еще работали стиральная и сушильная машины. Так же они работали и утром, и почти всю неделю, перекручивая одну закладку белья за другой, а может быть, терзая одну и ту же. Воздух был неприятно влажный и теплый. Он приоткрыл дверь и выглянул во двор.

Из шланга на холмик над засыпанной ямой стекала вода, и комья свежей утрамбованной глины отвалились от кучи и нехотя сползали вниз, в лужу грязи.

Он подошел к шлангу и перекрыл кран.

Потом сел на крыльцо и долго, изучающе смотрел на холмик. Подняв камеру, навел видоискатель.

* * *

В этот же день. Кладбище.

Крупный план — прямоугольный участок. Ни на нем самом, ни рядом с ним не растет трава.

Молодой человек — Эдвард, подросток, а не мальчик, симпатичный, настороженно приближается к могиле. Он похож на юного поэта — чуткий, впечатлительный, терзаемый душевными муками.

Он опускается на колени и берет с могильного холмика горсть земли. Пальцы сжимаются — его захлестывают эмоции. Пыль просачивается сквозь пальцы тонкими струйками.

Эдвард (плача):

— Почему... почему?..

Следующий кадр — надгробная плита в изголовье могилы.

Крупный план — надпись на граните, почти вся заляпанная грязью, кроме первой буквы имени: "С".

Ниже:

УПОКОЙСЯ С МИРОМ

Даты рождения и смерти неразборчивы. Он ударяет кулаком по гранитной плите.

Эдвард:

— Прости... прости...

Я не знал, кто ты.

А теперь уже слишком поздно!

Я совсем не знал тебя!..

Земля на могиле шевелится, поднимается — словно кто-то, похороненный там, пытается восстать из мертвых и прорваться в мир живых...

Внезапно снизу, из глубины показывается лезвие ножа...

И пронзает его — входя точно в адамово яблоко и выходя чуть ниже затылка.

* * *

Он опустил камеру.

Земля не шелохнулась. Холмик остался таким, как прежде.

Он положил камеру на колени. Напряженное, но в то же время смиренное выражение, словно маска, застыло на его лице. Вечер угасал. Темнело. А он все сидел и, казалось, был готов сидеть еще очень долго, даже после наступления заката, может быть, всю ночь, если понадобится, в ожидании некоего знака.