В "Пире" рассказан еще один миф, заключающий в своей сокрытой форме глубокий смысл. Речь идет об одной из версий рождения бога Эроса (Эрота). "Когда родилась Афродита, боги собрались на пир, и в числе их был Порос, сын Метиды. Только они отобедали - а еды у них было вдоволь - как пришла просить подаяния Пения и стала у дверей. И вот Порос, охмелев от нектара - вина тогда еще не было - вышел в сад Зевса и, отяжелевший, уснул. И туг Пения, задумав в своей бедности родить ребенка от Пороса, прилегла к нему и зачала Эрота". Образы Пороса и Пении толкуют по-разному. Наиболее глубокий смысл, вытекающий из мифа в целом, состоит в том, что Порос олицетворяет богатство, то есть метафизически - бытие, а Пения - бедность, истощение, утрату, недостаток бытия - .
Толкование любви как "желания красоты", то есть телесной красоты, открытой прежде всего органу зрения, предполагает исключение других органов чувств из эротической области и соответственно исключает животную любовь из эротики вообще. М.Фичино (Op.ciL, II, 8) писал: "Осязание не есть часть Любви, оно входит составной частью в чувство влюбленности. Это ощущение человека-раба". По нашему мнению, хотя зрение и играет решающую роль в любви, ни осязание, ни обоняние не мoгут быть полностью исключены как тонкие стимуляторы эротического возбуждения.
категория очень важная в греческой философии, отчасти тождественная "материи" - (см. §31). Под знаком рождения Афродиты, а значит, в неразрывной с ней связи бытие в его слепой опьяненности соединяется с не-бытием, точнее, с недостатком бытия; и этот иррациональный союз, в котором пьяный Порос, изменяющий своей мудрости, свойственной ему как сыну Методы, зачинает Эроса, есть любовь и желание.
В том же контексте, хотя и в другом измерении, сам Эрос - нечто двойственное, по причине своей двойной наследственности и даже "двойного рождения". Он одновременно беден и богат, будучи "грозным обольстителем" и "искусным ловцом". Он носит в груди своей утрату, истощение, не-бытие, свойственное Пении, и никогда не достигает полноты. "По природе своей он ни бессмертен, ни смертен: в один и тот же день он то живет и расцветает, если дела его хороши, то умирает, но, унаследовав природу отца, оживает опять". Иными словами, это жажда, для которой всякое удовлетворение мгновенно и иллюзорно. Такова природа Амура, Амора, Эроса в его роли "спутника и слуги Афродиты". Так рассказывает Платон, и если освободить этот миф от некоторого "интеллектуализма", он открывает свой очень глубокий смысл. В частности, объясняет и экстравертирование пола, являющееся причиной как вступления в "круг порождений", так и связанных с этим противоречий.
Этот миф является составной частью очень широкого круга "мифологии падения". Пьяный союз "бытия" (Порос) с "истощением" (Пения) тождествен смертельной любви Нарцисса к собственному образу, отраженному водами. Восточные традиции говорят о некоем сверхэкзистенциальном событии, порожденном слабостью или помрачением, возникающим на основе иллюзорного события, Мауа, вполне тождественным пьяному обмороку Пороса. Сопричастность Шуа приводит подлинное бытие к самоидентификации с ней и с "другим". Отсюда закон дуальности и становления; "ставшее" вновь впадает в то же падение и так далее - желание и жажда становятся условием бытия - во времени.
Вот экзегеза "двойного рождения" Эроса, предложенная Плотином. Она вытекает из существования "двух Афродит". Афродита Урания, по Плотину - фигурация женского замещения чистого, интеллектуального, мужского принципа,. Оплодотворенная этим последним и вечно соединенная с ним, она производит на свет эрос; это и есть та первоначальная, истинная любовь, каковая зарождается между двумя, - точнее, между красотой одного и другого. Каждый из любящих видит свое собственное отражение в другом, и так рождается духовное бытие. С другой стороны, эрос, рожденный Поросом и Пенией, - и тут Плотин точно ссылается на платоновское изложение мифа - воспламеняется на низшем уровне. Рожденный на земле от соития бытия со своим отражением или призраком (ср. с мифом о Нарциссе), он страдает и будет вечно страдать от неполноты, неукорененности, истощения. Плотин пишет: "Итак, разум, соединенный с неразумным, производит, самой сутью ложного вожделения неполноты нечто несовершенное и беспомощное, неимущее… И он (Эрос) оказывается как бы привязанным к Психее (каковая эквивалентна здесь Пении), от которой рожден, в то же время сохраняя печать основного начала. Так пребывает он отчасти отмечен логосом, который не покоится в себе, но смешивается с этой бесконечной субстанцией (материей)… И, следовательно, эта любовь может напомнить нам слепня, мучимого своим неудовлетворенным желанием, ибо гак только получит он утоление жажды своей, его жажда продолжает жить. Смешанное не может породить полного. Полное существует только в себе самом, по естеству. Поэтому желание, рожденное утратой естества, если и найдет вдруг удовлетворение, всегда восстанавливается и устремляется далее. Такое подобие удовлетворения - от неполноты, вотще приобщенной к природе логоса".
Греческие философы рассматривали соединение "того, что есть, и того, что не есть", "жизнь, смешанную с не-жизнью" как субстанцию и смысл, теллурическую экзистенцию, заключенную в вечном круге рождений. Отсюда их понимание природы любви и желания, приоткрытой мифом о Поросе и Пении. Влюбленные, из века в век повторяя пьяный обморок Пороса, не догадываются, что, желая и порождая, они отдаются смерти, хотя им и кажется, что этим они продлевают себе жизнь, ибо верят, что их соитием дуальность разрушена. На самом же деле они утверждают ее вновь и вновь. Желание, даже если это просто вожделение "другого" - а именно так "желает" большинство - бесконечно повторяет врожденную утрату полноты - и это даже при полной уверенности в удовлетворении. Так над нами господствует слепой закон нашего бессилия, зависимости, неполноты перед лицом абсолютного бытия. Все ищущие абсолютную жизнь вовне, изливая себя и теряясь в женской сущности, отрекаются от этой жизни. Таков метафизический парадокс жажды: утоление не гасит ее, но, напротив, поддерживает, ибо говорит этой жажде "да". Так теряет себя и возрождается Эрос, вновь и вновь. Во внешнем и детородном вожделении диада не превышается, она лишь обнаруживает себя в рождении третьего, сына. "Другое", то есть женщина, породившая спазматический обморок, снова разрешается "другим", сыном, которому вместе с жизнью передается и смерть - таково смертное бессмертие Эроса. С появлением сына всегда надеются на продолжение и непрерывность, однако чисто родовую, тщетно домогающуюся полноты от изначально неполного. Поэтому здесь и речи не может быть о трансценденции сознания, останавливающей этот беспрерывный выброс. Отсюда и получается, что сын всегда убивает отца, а бог земли не обманывает всех, кто вериг в женщину как в свое дополнение. Обморочное, животное рождение без сомнения прекращает рождение вечное, или возрождение. Гетерогенерация (порождение) замещает здесь аутогенерацию, то есть порождение, возрождение самого себя, восстановление андрогина.
Такова метафизика падения и вырождения эроса. Становится понятным, почему как на Востоке, так и в древние времена на Западе, божества любви и плодородия оказывались божествами смерти. Известна, например, надпись, посвященная Приапу, сделанная на некоей гробнице: Custos sepulcri репе districto deus Priapo ego sum. Mortis et vitae locus.
Укажем еще на один эллинский миф - о Пандоре. Заковав в цепи Прометея и вернув себе обратно огонь, Зевс, дабы умиротворить его брата Эпиметея, преподносит ему в дар Пандору, то есть "женщину желания", "безнадежную надежду". Эпиметей ("понимающий слишком поздно") - такой же титан, но более "туповатый", "закругленный". И вот боги находят средство, способное помешать ему повторить попытку брата. Несмотря на все предостережения Прометея, Эпиметей принимает в дар Пандору. Он очарован, а олимпийцы смеются над ним. Из всего, что было в сосуде Пандоры, - а, судя по имени этой женщины, там были дары всех богов - не осталось ничего, кроме безнадежной надежды. С Пандорой завершился эон - возникла желанная женщина, и смерть вошла в мир.
В этом метафизический корень тех проклятий по адресу женщины и сексуальности вообще, которые в течение всей истории слышны из уст тех, кто ищет бессмертия и свободы от человеческих обусловленностей, идя прямым, долгим и многотрудным путем аскезы. Только в этой перспективе, но никак не в "платонической", можно противопоставить один эрос другому. Исключая пока из рассмотрения то, что мы в шестой главе скажем о "течении, устремленном ввысь", и о режиме трансмутаций, наметим направление дальнейшего изложения, исходя из уже показанного. Итак, для магнетического опьянения эроса "другое" - лишь пища, и когда диада находится на храни распада, восстает эрос плоти. В своем слепом импульсе самоутверждения он спасает диаду на имманентном плане, но и попадает в ловушку: потенциально возможное восхождение оказывается уничтожено животным оплодотворением и рождением.
Может быть, окончательное суждение обо всем этом содержится в некоторых строках апокрифических Евангелий, мистериософских и гностических по вдохновению. В Евангелии от Египтян мы читаем: "Ибо говорят они, что Спаситель провозгласил: "Я иду положить конец трудам жены, а значит, и вожделения (eupiditas,), трудам рождения и смерти". Это - первая возможность. И затем: "Господь сказал об окончательном исполнении, и Саломея спросила: "Доколе же будут умирать мужи?", и Господь ответил: "Дотоле, пока вы, жены, рожаете"; и тогда она прибавила: "Лучше бы я не рожала". Господь же ответил ей: "Ешь всякую траву, но не ешь ту, которая имеет горький вкус смерти". И спросила Саломея, когда будут явлены знамения вещей, о которых она вопрошала, и Господь сказал: "Когда одеяние позора падет к ногам и двое станут одним, а муж и жена - ни мужем, ни женой".
Тем не менее, Плотин говорил, что любовь несет болезнь души, "почти так же, как желание добра приносит с собой зло". И это весьма точно указывает на двойственность эроса.
Итак, мы зафиксировали исходные точки метафизики пола. Ссылаясь на миф об андрогине, мы указали прежде всего на метафизический изначальный смысл эроса как импульса к восстановлению единства бытия в его разорванности, "дуальном" состоянии. Далее мы сопоставили эрос с иными экстатическими формами деперсонализации (), которые, как считали древние, способны разорвать обусловленность и соединить со сверхчувственным. Следуя за Платоном, мы указали на различия между высшей и низшей формами, и, следовательно, на двойственную природу всякого экстаза. В метафизике деторождения и "выживания в роде" мы разглядели вырождение первоначального смысла эроса у в то же время имманентно эросу присущее. Иными словами, пусть падшую, но все равно волю к бытию и бессмертию. Прекрасную иллюстрацию того, до чего доходит дегенерация секса, нам предоставил мир животных - кривое зеркало социально-половой жизни людей. Ключ к пониманию всего этого нам дал миф о Поросе и Пении - в нем уже давным-давно выявлена структура бесконечно-конечной, смертно-бессмертной, неизлечимой силы, питающей вечный круговорот рождений и смертей под знаком биоса - раненой воли неполноты к полноте.
Теперь этого достаточно для ориентации во всем разнообразии феноменологии эроса, как профанического, так и сакрального. Ее исследование - от мифологии мужского и женского до отсылок к технике половой магии - будет предметом последующих глав.