Глава пятнадцатая
ДОРОГА НА ДАМАСК
1997–1999
Через два месяца после моего возвращения у меня зазвонил мобильный.
— Поздравляю, — сказал голос по-арабски.
Это был мой «верный» Лоай, капитан Шин Бет.
— Нам бы хотелось повидать тебя, — сказал Лоай. — Долго говорить по телефону нельзя. Можем встретиться?
— Конечно.
Он дал мне номер телефона, пароль и кое-какие инструкции. Я чувствовал себя настоящим шпионом. Мне приказали идти сначала в одно место, потом в другое и только оттуда позвонить.
Я сделал все, как говорил Лоай, и когда позвонил ему, получил новые указания. Я шел уже около двадцати минут, когда меня обогнала машина и остановилась у обочины. Мужчина, сидевший в ней, велел мне залезать внутрь, что я и сделал. Меня обыскали, приказали лечь на пол и накрыли одеялом.
Мы ехали около часа, за это время никто не проронил ни слова. Когда мы наконец остановились, оказалось, что мы в гараже какого-то дома. Я был рад, что нахожусь не на очередной военной базе или в тюрьме. На самом деле, как я узнал позднее, это был принадлежащий государству дом в израильском поселении. Как только я вошел, меня снова обыскали, на этот раз более основательно, и привели в хорошо обставленную гостиную. Я просидел там какое-то время, потом появился Лоай. Он пожал мне руку, а затем обнял.
— Как дела? Как тебе понравилось в тюрьме?
Я сказал ему, что дела у меня в порядке и тюремный опыт был не слишком-то приятным, особенно после того, как Лоай пообещал мне, что я не задержусь там надолго.
— Извини, нам пришлось оставить тебя там ради твоей же безопасности.
Я вспомнил, что рассказал бойцам крыла безопасности о своем плане стать двойным агентом и спросил себя, знает ли об этом Лоай. Я подумал, что лучше защитить себя самому.
— Послушайте, — сказал я, — они там пытали людей, и у меня не было иного выхода, кроме как сказать им, что я работаю на вас. Я боялся. Вы не предупредили меня о том, что там происходит. Вы не говорили мне, что за мной будут следить свои же. Вы не дали мне инструкций, и я сходил с ума. Так что я сказал им, что обещал быть предателем, потому что хотел стать двойным агентом и убивать ваших людей.
Казалось, Лоай удивился, но не рассердился. Хотя Шин Бет не одобряет пытки в тюрьме, они определенно знали о них и поняли, почему я испугался.
Он вызвал своего коллегу и рассказал ему все, что услышал от меня. Может быть, из-за того, что Израилю трудно было вербовать членов ХАМАС, а может быть, потому, что я сын шейха Хасана Юсефа и, следовательно, был особенно ценным агентом, они предпочли ничего не предпринимать.
Эти израильтяне были совсем не такими, как я ожидал.
Лоай дал мне пятьсот долларов и велел купить себе одежду, следить за собой и наслаждаться жизнью.
— Мы свяжемся с тобой, — сказал он на прощание.
Никакого секретного задания? Никакой книги с кодами? Никакого оружия? Только куча денег и рукопожатие? В этом вообще не было никакого смысла.
Мы встретились снова через пару недель, на этот раз в доме, принадлежащем Шин Бет в Иерусалиме. Все дома были обставлены, с сигнализацией и охраной, и так засекречены, что вряд ли даже соседи имели представление о том, что происходит внутри. Большая часть комнат предназначалась, судя по мебели, для встреч. Мне никогда не разрешалось переходить из одной комнаты в другую без сопровождения, не потому что они не доверяли мне, а потому что не хотели, чтобы меня увидели другие сотрудники Шин Бет. Всего лишь другой уровень безопасности.
Во время второй встречи сотрудники Шин Бет были чрезвычайно дружелюбны. Они хорошо говорили по-арабски, и было ясно, что они понимают меня, мою семью и мою культуру. У меня не было никакой нужной им информации, и они ни о чем не спрашивали. Мы просто беседовали о жизни. Я ожидал совсем другого. На самом деле мне не терпелось узнать, чего они хотят от меня. Из-за досье, которые я переписывал в тюрьме, я опасался, что они прикажут мне, например, заняться сексом с сестрой или соседкой и принести им видеопленку. Но ни о чем подобном они не просили.
После второй встречи Лоай дал мне в два раза больше денег, чем в первый раз. Это была астрономическая сумма для 20-летнего парня. И к тому же я ничего не дал Шин Бет взамен. И вообще в первые месяцы работы агентом Шин Бет я больше учился, чем приносил пользу.
Мое обучение началось с нескольких основных правил. Мне нельзя было прелюбодействовать, потому что на этом легко «засветиться». Мне запретили внебрачные отношения с женщинами — и с палестинками, и с израильтянками, хотя я работал на Израиль. В случае нарушения запрета — увольнение. Кроме того, мне запретили рассказывать кому бы то ни было о сотрудничестве с израильской разведкой.
На каждой встрече я все больше узнавал о жизни, справедливости и безопасности. Шин Бет не пытался склонить меня к совершению дурных поступков. Они, казалось, делали все возможное, чтобы создать мне достойную репутацию, сделать сильнее и мудрее.
Время шло, и я все больше сомневался в том, что намерение уничтожать израильтян было правильным. Эти люди были добры ко мне. Они действительно заботились обо мне. С чего бы мне убивать их? Я сам удивился, когда понял, что мне больше не хочется этого.
Оккупация продолжалась. Кладбище в Аль-Бирехе было по-прежнему заполнено телами палестинских мужчин, женщин и детей, убитых израильскими солдатами. И я не забыл избиение, которое мне пришлось пережить по дороге в тюрьму, и те дни, когда я сидел, прикованный к крошечному стульчику.
Но я также помнил крики из палаток в «Мегиддо» и израненного колючей проволокой мужчину, пытающегося скрыться от своих мучителей из ХАМАС. Ко мне пришли мудрость и понимание. И кто открыл мне глаза? Мои враги! Но Действительно ли они были моими врагами? Или они добры ко мне лишь потому, что я нужен им? Я совсем запутался.
На одной из встреч Лоай сказал: «С тех пор как ты начал работать на нас, мы подумываем о том, чтобы освободить твоего отца, тогда ты мог бы находиться рядом с ним и быть в курсе происходящего на палестинских территориях».
Я не знал о существовании такой возможности, но был бы счастлив увидеть отца на свободе.
Позже, спустя годы, мы с отцом сравнили наши впечатления о тюрьме. Он не любил вдаваться в подробности своих злоключений, но хотел, чтобы я знал, что во время своего пребывания в «Мегиддо» он установил там новые правила. Он рассказал мне один случай. Как-то он смотрел телевизор в камере предварительного заключения, а дежурный опустил фанеру перед экраном.
— Я не собираюсь смотреть телевизор, если ты будешь закрывать экран, — сказал он эмиру.
Они подняли фанеру, и с этим было покончено. А когда отца перевели непосредственно в тюрьму, ему даже удалось положить конец пыткам. Он приказал бойцам крыла безопасности отдать ему все досье, изучил их и обнаружил, что почти шестьдесят процентов тех, кого подозревали в предательстве, невиновны. Так он узнал, что их семьям и соседям сообщили ложные сведения. Одним из таких невинных был Акель Сорур. Документ, подтверждающий его невиновность, который отец послал в деревню, где жил Акель, конечно, не мог стереть все его страдания, но, по крайней мере, дал ему возможность жить в мире и уважении.
После освобождения отца из тюрьмы к нему в гости зашел дядя Ибрагим. Отец хотел, чтобы он тоже узнал, что с пытками в «Мегиддо» покончено и большинство мужчин, чьи жизни и семьи были разрушены бойцами крыла безопасности, ни в чем не виноваты. Ибрагим сделал вид, что потрясен. Когда отец упомянул имя Акеля, дядя сказал, что пытался защитить его и убеждал бойцов, что Акель никак не мог быть предателем.
— Слава Аллаху, — сказал Ибрагим, — что ты помог ему!
Мне было невыносимо видеть этого лицемера, и я вышел из комнаты.
Отец также дал мне понять, что во время своего пребывания в «Мегиддо» он слышал рассказанную мной историю о двойном агенте. Однако он не сердился на меня. Он просто назвал меня глупцом за то, что я обратился за помощью к бойцам.
— Я знаю, отец, — ответил я. — Обещаю, что тебе не придется больше беспокоиться обо мне. Я сам смогу о себе позаботиться.
— Рад слышать такие слова, — сказал он. — Но, пожалуйста, будь осторожен. Теперь я никому не доверяю больше, чем тебе.
В том же месяце мы вновь встретились с Лоай. Он объявил:
— Твое время пришло. У нас есть для тебя задание. — «Наконец-то», — подумал я с облегчением.
— Твоя задача — поступить в колледж и получить степень бакалавра.
И он протянул мне конверт с деньгами.
— Этой суммы должно хватить на оплату обучения и личные расходы, — сказал он. — Если понадобятся еще деньги, дай мне знать.
Я не мог поверить своим ушам. Но израильтяне все отлично продумали. Мое образование было выгодной инвестицией. Не очень-то благоразумно со стороны Шин Бет работать с недоучкой без малейших перспектив. На оккупированных территориях считали, что только неудачники работают на Израиль. Очевидно, эта «народная мудрость» не была такой уж мудрой, потому что неудачникам нечего было предложить Шин Бет.
Я подал документы в университет Бирзет, но меня не приняли, потому что мне не хватило набранных на выпускных экзаменах баллов. Я объяснил, что у меня были исключительные обстоятельства, и экзамен я сдавал в тюрьме. Я интеллигентный молодой человек, настаивал я, и буду хорошим студентом. Однако они отказались пойти мне навстречу. Единственным выходом было поступить в Открытый университет Аль-Кудс и заниматься дома.
На сей раз я учился на отлично. Я стал намного мудрее и имел больше мотивации для обучения. И кого я должен благодарить за это? Своего врага.
Когда бы я ни встречался с моими руководителями из Шин Бет, они говорили мне: «Если тебе что-то нужно, дай нам знать. Ты можешь пойти на омовение. Ты можешь молиться. Тебе нет нужды бояться нас». Еда и напитки, которыми они угощали меня, не противоречили исламскому закону. Эти люди были очень предупредительны и старались не нарушать нормы приличия, принятые в нашей среде. Они не носили шорты. Они не сидели, положив ноги на стол и направив ступни мне в лицо. Они всегда были очень уважительны. И поэтому я все больше и больше хотел учиться у них. Они не вели себя как солдафоны. Они были людьми, и ко мне относились как к человеку. Почти на каждой нашей встрече рушился очередной камешек основ моего мировоззрения. Жизнь на оккупированных территориях учила меня, что АОИ и израильтяне в целом — враги. Отец же воспринимал солдата не как солдата, а как конкретного человека, который делает то, что считает своей обязанностью в силу своей профессии. Для него проблемой были не люди, а идеи, которые мотивировали людей и руководили их действиями.
Лоай был больше похож на отца, чем любой палестинец, с которым мне пришлось встречаться. Он не верил в Аллаха, но он, в любом случае, уважал меня.
Так кто же теперь был моим врагом?
Я поговорил с сотрудниками Шин Бет о пытках в «Мегиддо». Они сказали, что знают о них. Каждое движение заключенных, все их разговоры записывались. Им известно о секретных сообщениях в шариках из хлеба, пытках в палатках и дырах в заборе.
— Почему вы не остановили все это?
— Ну, во-первых, мы не можем изменить ваш менталитет. Это не наша работа — учить ХАМАС любить ближнего. Мы не можем прийти и сказать: «Эй, не пытайте друг друга, не убивайте друг друга, и все будет в порядке». Во-вторых, ХАМАС разрушает себя изнутри сильнее, чем Израиль разрушает его снаружи.
Мой прежний мир постепенно разваливался на кусочки, открывая передо мной другой мир, который я только начинал понимать. Каждый раз, когда я встречался с руководителями Шин Бет, я узнавал что-то новое о своей жизни и других людях. Это не было «промыванием мозгов» путем бесчисленных повторений, голода и лишения сна. То, чему учили меня израильтяне, было гораздо более логичным и настоящим, чем то, что я когда-либо слышал от людей своего окружении.
Отец никогда не учил меня этому, потому что постоянно сидел в тюрьме. И честно говоря, я подозреваю, что он и не мог научить меня подобным вещам, потому что сам многого не знал.
* * *
Из семи древних ворот в стенах Старого города в Иерусалиме одни украшены богаче, чем остальные. Дамасские ворота, построенные Сулейманом Великолепным около пятисот лет назад, расположены примерно в центре северной стены. Показательно, что через них проходит дорога, приводящая людей в Старый город на границу, где исторический мусульманский квартал граничит с христианским кварталом.
В первом веке Савл Тарсянин вышел через эти ворота и отправился в Дамаск, где намеревался жестоко подавить новую еврейскую секту, которую считал еретической. Этих людей впоследствии назовут христианами. Удивительная встреча не только не позволила Савлу достичь своей цели, но и навеки изменила его жизнь.
Помня об этой истории, которой пронизана атмосфера в этом древнем месте, я, наверно, не должен был удивляться тому, что именно здесь и меня настигнет встреча, которая круто изменит всю мою жизнь. В один прекрасный день мы с моим другом Джамалем гуляли около Дамасских ворот. Вдруг я услышал обращенный ко мне голос.
— Как тебя зовут? — мужчина на вид лет тридцати спросил меня по-арабски, хотя было понятно, что он не араб.
— Мосаб.
— Куда ты идешь, Мосаб?
— Возвращаюсь домой. Мы из Рамаллы.
— А я из Великобритании, — сказал человек, переходя на английский.
Он еще говорил что-то, но его акцент был так силен, что я с трудом разбирал слова. После тщетных усилий я наконец понял: он рассказывал что-то о христианстве группе студентов Ассоциации молодых христиан, которая собиралась у отеля «Король Давид» в Западном Иерусалиме.
Я знал это место. Делать все равно было нечего, и я решил, что было бы интересно узнать что-нибудь о христианстве. Если я столь многому научился у израильтян, то, возможно, другие «неверные» тоже могут меня научить чему-то полезному. Кроме того, проведя немало времени в обществе мусульман, фанатиков и атеистов, образованных и невежественных, правых и левых, евреев и язычников, я стал не таким разборчивым. К тому же незнакомец показался мне приятным человеком, приглашавшим меня просто прийти и поговорить.
— Что ты думаешь? — спросил я Джамаля. — Может, сходим?
Мы с Джамалем знали друг друга с детства. Мы вместе ходили в школу, вместе бросали камни и вместе молились в мечети. Ростом почти метр девяносто и широкий в плечах, Джамаль никогда не отличался многословием. Он редко сам начинал беседу, но как никто умел слушать. И никогда не спорил.
Мало того что мы выросли вместе, мы вместе сидели в тюрьме «Мегиддо». После того как пятая секция сгорела во время бунта, Джамаля вместе с моим братом Юсефом перевели в шестую секцию, и на волю он вышел оттуда.
Однако тюрьма изменила его. Он перестал молиться и ходить в мечеть, начал курить. Он был явно подавлен и проводил большую часть времени сидя дома перед телевизором. У меня, по крайней мере, была вера, которая помогла мне продержаться в тюрьме. Но Джамаль был из светской семьи, не практикующей ислам, так что его вера была слишком слаба, чтобы поддерживать его.
Джамаль посмотрел на меня, и мне показалось, он тоже хотел пойти на занятие по изучению Библии. Ему было так же любопытно и скучно, как и мне. Но что-то внутри удерживало его.
— Иди без меня, — сказал он. — Позвони, когда вернешься домой.
В тот вечер мы встретились перед старым фасадом. Нас было примерно пятьдесят человек, в большинстве своем студенты моего возраста, разных национальностей и религий. Два человека переводили с английского на арабский и иврит.
Из дома я позвонил Джамалю.
— Ну и как там было? — спросил он.
— Отлично, — ответил я. — Они подарили мне Новый Завет на арабском и английском. Новые люди, новая культура, очень интересно.
— Не знаю, Мосаб, — сказал Джамаль. — Это может быть опасно для тебя, если узнают, что ты водишься с христианами.
Я прекрасно понимал, что он имел в виду, но не сильно беспокоился по этому поводу. Отец всегда учил нас быть открытыми и любить всех, даже тех, кто верит в другого бога. Я посмотрел на Библию, лежащую у меня на коленях. У моего отца была огромная библиотека, состоящая из пяти тысяч томов, среди которых была и Библия. Когда-то, еще в детском возрасте, я читал отрывки из Песни Песней Соломона, где говорилось о сексе, но никогда не заходил дальше. Однако Новый Завет был подарком. Поскольку подарок — это предмет почитания и уважения в арабской культуре, я решил, что могу прочесть эту книгу.
Я начал сначала, и когда дошел до Нагорной проповеди, подумал: «Ух ты, как Иисус умеет увлечь. Все, что он говорит, прекрасно». Я читал и не мог остановиться. Каждая строка, казалось, прикасалась к моей глубокой ране. Это было очень простое послание, но каким-то образом оно взяло власть надо мной, излечило душу и подарило мне надежду.
Затем я прочитал это: «Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного» (Матфей, 5:43–45).
Вот оно! Эти слова поразили меня. Никогда прежде я не читал ничего подобного, но я знал, что искал эту мысль всю жизнь.
Многие годы я пытался выяснить, кто был моим врагом, и искал врагов вне ислама и Палестины. Но вдруг я понял, что Израиль не был моим врагом. Не был им ни ХАМАС, ни дядя Ибрагим, ни тот солдат, который бил меня прикладом автомата, ни обезьяноподобный охранник в следственном центре. Я осознал, что враги не определяются национальностью, религией или цветом кожи. Я понял, что у всех нас одни и те же общие враги: жадность, гордость, дурные мысли и искушения дьявола, которые живут внутри нас.
Это значило, что я больше не одинок. Единственный настоящий враг сидел внутри меня.
Пятью годами раньше я бы прочитал слова Иисуса и подумал: «Какой идиот!» — и выбросил бы Библию. Но мой опыт — общение с сумасшедшим соседом-мясником, членами семьи и религиозными лидерами, которые били меня, пока отец сидел в тюрьме, а также мое собственное пребывание в «Мегиддо» — все соединилось, чтобы подготовить меня к силе и красоте этой правды. Единственное, что я мог подумать сейчас в ответ: «Вот это да! Какой мудрец!»
Иисус сказал: «Не судите, да не судимы будете» (Матфей, 7:1). Какая разница между ним и Аллахом! Исламский бог очень любит судить и осуждать, и арабское общество следует его примеру.
Иисус запретил лицемерить книжникам и фарисеям, и я подумал о дяде. Я вспомнил случай, когда его пригласили на какое-то важное событие, и как он злился, что его не посадили на лучшее место. Как будто Иисус обращался к Ибрагиму и всем мусульманским шейхам и имамам.
Все, что Иисус говорил на страницах книги, казалось мне идеальным. Ошеломленный, я заплакал.
Бог послал мне встречу с Шин Бет, чтобы показать, что Израиль не был моим врагом, и теперь он вложил ответы на оставшиеся у меня вопросы прямо мне в руки в виде маленького томика Нового Завета. Однако мне пришлось пройти долгий путь к пониманию Библии. Мусульман учат верить во все книги Бога, как в Тору, так и в Библию. Но нас также учат, что человек внес исправления в Библию, сделав ее ненадежной. Коран, говорит Мохаммед, был самым последним и самым точным обращением Бога к человеку. Так что сначала я должен был отказаться от убеждения, что Библию исказили люди. Затем мне пришлось биться над тем, чтобы как-то заставить обе книги работать в моей жизни, то есть объединить ислам и христианство. Непростая задача — примирить непримиримое.
В то же самое время, хотя я верил в учение Иисуса, я все же не считал его Богом. Но даже в этом вопросе мои представления вдруг изменились коренным образом, потому что на них повлияла Библия, а не Коран.
Я продолжал читать Новый Завет и потом перешел к изучению всей Библии. Я ходил на церковные службы и думал: «Это не то показное христианство, которое я видел в Рамалле. Это настоящее». Христиане, которых я знал прежде, ничем не отличались от традиционных мусульман. Они провозглашали религию, но не жили ею.
Я стал проводить больше времени с ребятами из группы, изучавшей Библию, и обнаружил, что мне очень нравится, как они общаются друг с другом. Мы отлично ладили, говорили о жизни, наших корнях, вере. Они уважительно относились к моей культуре и моему мусульманскому происхождению. И я понял, что в их обществе я могу быть самим собой.
Я страстно желал принести свои новые знания в мою собственную культуру, потому что понял, что не оккупация виновата в наших страданиях. Наша проблема была гораздо шире и глубже, чем армии и политика.
Я спросил себя, что сделали бы палестинцы, если бы Израиль вдруг исчез, если бы все вернулось в состояние до 1948 года, если бы все евреи отказались от Святой Земли и рассеялись по всему свету еще раз. И впервые я знал ответ.
Мы бы все равно воевали. С девушкой без платка. С теми, кто сильнее или важнее. С теми, кто устанавливает свои правила и получает лучшие места.
Это был конец 1999 года. Мне был двадцать один год. Моя жизнь начала меняться, и чем больше я узнавал, тем большая путаница царила у меня в голове.
— Создатель, открой мне истину, — молился я день за днем. — Я смущен. Я сбит с толку. Я не знаю, по какому пути двигаться дальше.