ВАЛЬКИНА ЖИЗНЬ

 

1

– Душно как! – Валя встает из-за кухонного стола, с грохотом отодвигая от себя пустую чашку. – Невозможно просто!

– Так после горячего чая как не будет душно? – вздыхает тетя Поля. – Лето в этот год вон как жарит.

– А когда оно не жарило? – фыркает Валя. – В Жданове живем, не в Мурманске. Я выйду на улицу подышать.

– Темно уже, не ходи. На балконе подыши, – предлагает тетя Поля, собирая со стола посуду и складывая ее в раковину.

– Да ну, на балконе, – морщится Валя. – Чего я там буду стоять? Кто меня на улице украдет?

– А кто его знает, – усмехается тетя Поля, разжигая газовую колонку, чтобы помыть посуду после нехитрого ужина. – Когда украдут, поздно будет выяснять.

– Ну вот, – отдуваясь, говорит Валя, глядя, как в колонке трепещет синий газовый огонек, – теперь здесь вообще спариться можно. Я возле подъезда посижу, на лавочке, не пойдут далеко. Свежим воздухом подышу.

– Валюша, поздно уже. Я беспокоиться буду, – пытается возразить тетя Поля.

– Чего беспокоиться? – отмахивается Валя. – Немцы точно не придут. Шестьдесят пятый год, слава богу. Не сорок первый.

– Не шути так! – пугается тетя Поля. – Война – дело страшное…

– Знаю, знаю, – перебивает Валя. – Я помню.

– Что ты помнишь? – качает головой тетя Поля. – Тебе тогда два года было.

– И что с того? – хмыкает Валя. – Я из школы знаю. Нам на уроках рассказывали и на классных часах. И в техникуме мы историю партии проходили.

– Вот именно, что проходили, – снова качает головой тетя Поля. – А я ее пережила!

– Кого? – хихикает Валя. – Историю партии?

– Типун тебе на язык с твоей партией! – ворчит тетя Поля. – Войну. Сестричку свою родную схоронила – мамку твою. А отца твоего и хоронить не довелось: загинул бедный неизвестно где на фронте.

– Я помню, – кивает Валя. – В смысле, знаю. Да только к чему мы вообще про эту войну? Я же не воевать ухожу, а на лавочке возле подъезда посидеть. Там фонарь горит, на подъезде. Не украдут. Все, побежала. Я ненадолго.

Не слушая больше возражений тетушки, Валя выскальзывает из кухни в коридор, на ощупь сменяет домашние тапки на уличные шлепанцы и, взяв с трюмо ключи, выбегает в полутемный подъезд.

Выйдя на улицу, она обнаруживает, что лавочки возле подъезда не пустуют. На одной из них, в самом уголке примостилась Надежда Васильевна – пенсионерка с первого этажа. Напротив нее, откинувшись назад и раскинув руки в стороны, на спинку лавочки, чтобы не мешать своему огромному животу, сидит дядя Леня из семнадцатой квартиры.

– Зря тетушка волновалась, – бормочет себе под нос Валя и уже громче добавляет: – Добрый вечер, соседи!

– Привет, – откликается дядя Леня.

– Позоревать вышла? – интересуется Надежда Васильевна.

– Воздухом подышать.

– Нашим воздухом дышать – только легкие царапать, – присвистывает дядя Леня.

– Да уж всяко, Леня, лучше здесь, чем у тебя в цеху, – вступается за идею воздушных ванн пенсионерка.

– Это пока, – хмыкает дядя Леня. – Вот погодите, сдадут скоро аглофабрику да новый мартеновский на Ильича – будет и здесь, как у нас в цеху. Правда, Валюша?

– Не знаю, – пожимает плечами Валя. – Зато работа есть, город растет. А без этого был бы наш Жданов, как в Сочи, – дыра дырой. Летом там все на огородах копаются да курортников переманивают друг у дружки. А зимой, говорят, вообще скукотища. У меня подружка ездила туда. В прошлом декабре. Ей путевку дали на такой месяц. Город, говорит, как вымерший. То ли дело у нас: жизнь бурлит.

– Работы хватает, – соглашается дядя Леня.

– Вы со смены? – интересуется Валя.

– Нет, с моря, – радостно сообщает дядя Леня. – Завтра во вторую.

– А мне с утра на стройку, – поясняет Валя.

– Практика, что ли, опять у тебя? – встревает в разговор пенсионерка.

– Какая практика, Надежда Васильевна? – возмущается Валя. – Закончила я техникум в мае. Отмучилась! Теперь я дипломированный техник: промышленное и гражданское строительство. Все могу построить – хоть прокатный стан, хоть жилой дом. Дайте только чертежи, смету…

– Молодец! – почему-то радуется дядя Леня.

– Значит, на работу? – подозрительно уточняет Надежда Васильевна.

– Угу, – кивает Валя, – строим новый жилой микрорайон на Левом берегу.

– Далековато, – вздыхает пенсионерка. – Добираться тяжело. Чего там вообще строить-то? Кто туда жить поедет? До города полдня ехать.

– Ничего, – вступается за попранную Валькину значимость дядя Леня, – она молодая – доедет. И жилье для людей – дело нужное.

– Куда уж нужнее, – признает пенсионерка.

В это время дверь подъезда приоткрывается. Да, тетя Поля явно перестраховалась, опасаясь отправлять племянницу на улицу. В соседском кругу ей явно ничего не грозит.

– Вечер добрый, народ, – приветствует соседей Сергей Павлович.

Он живет на втором этаже. С его дочкой, Ленкой, Валя дружила в школе. Ленка, правда, уже успела выйти замуж, окончив курс наук, как выражается тетя Поля, в восьмом классе. В прошлом году она родила сына и сейчас живет где-то на Волонтеровке в частном доме с мужем, его родителями и этим самым сыном.

– В ночную, что ли, сталевар? – уважительно спрашивает дядя Леня Сергея Павловича.

Сам он работает начальником участка на прокатном стане. Работа непростая. Но все-таки сидеть в каптерке с видом на вальцовочные барабаны и стоять у разверстой пасти мартеновской печи – это совсем ни одно и то же. Рабочий люд дядя Леня искренне уважает, понимая, что на таких именно простых мужиках держится вся огромная страна.

– К печке, куда же еще, – бурчит Сергей Павлович хрипловатым голосом закоренелого курильщика и, надсадно закашлявшись, достает из кармана широких парусиновых брюк мятую пачку «Беломора».

– Погоди, Серега, на, возьми слабенькую на дорожку, – суетится дядя Леня, вставая со скамейки и протягивая Сергею Павловичу пачку «Столичных». Бери, бери. Сейчас я тебе огонька дам.

– С фильтром, – то ли одобрительно, то ли пренебрежительно хмыкает Сергей Павлович, с трудом доставая заскорузлыми пальцами сигарету из жесткой картонной пачки.

– На дорожку самое то, – кивает дядя Леня, щелкая бензиновой зажигалкой в виде маленького пистолетика. – Как раз пока до автобуса дойдешь.

Сергей Павлович закуривает и вновь заходится удушливым кашлем, кивая дяде Лене в знак благодарности.

– Пошел? – спрашивает дядя Леня.

– Время, – вздыхает Сергей Павлович.

Когда он поворачивается, его сутулость становится особенно заметной. Подкрахмаленная бежевая рубашка стоит на спине пузырем, зрительно превращая его практически в горбуна. Несмотря на свою худую, почти тщедушную фигуру, он идет тяжело, с видимым трудом переставляя ноги, обутые в не по-летнему тяжелые осенние туфли.

– Пошел Серега работать, – выдыхает дядя Леня.

– Угу, – поддакивает Валя.

 

2

– Вы куда, девчонки? На море? – Сашка произносит это осторожно, боясь вспугнуть удачу, и с надеждой смотрит на двух подружек, собирающихся перебежать через дорогу.

– Ага, – кивает Танька.

– Я с вами! – радуется парнишка, не веря, что ему подвернулась компания. – А то мои пацаны поразъехались на лето. Хоть удавись.

– Так мы не давиться, мы купаться идем, – хмыкает Валя.

– Валь, ты чего? – шепчет ей на ухо Танька. – Пусть идет с нами. Жалко тебе, что ли? Веселее будет.

Сашка живет в соседнем подъезде. Он лет на пять-шесть моложе собравшихся на пляж подружек, и Валя привыкла считать его мелюзгой, которой можно безнаказанно помыкать:

– Сашка, сбегай семечек купи! Сашка, вынеси воды попить! Сашка, слабо тебе вон на той клумбе для нас цветов нарвать?

Теперь же, взглянув на улыбающегося парня, Валя внезапно замечает, как он вырос.

– А я, наверное, совсем старая! – думает она. – Двадцать два уже. Как ни крути, а третий десяток разменяла. И еще ничего значительного, настоящего в жизни не сделала.

От мысли о третьем десятке ей становится совсем грустно, и она смотрит на Сашку почти с раздражением. Сашка пребывает на седьмом небе от счастья. Поход на пляж с двумя взрослыми девушками превращает его в настоящего ловеласа.

– Пусть идет, – то ли с вопросом, то ли с предложением повторяет Танька, которая не понимает Валькиной неприязни к соседскому парнишке.

– Ладно, конечно, – бурчит Валя.

На самом деле ей не хочется, чтобы с ними увязался кто-то еще. Ей надо поговорить с Танькой об одном деле. Поделиться. Проверить на человеке, которого она хорошо знает, правильность своего решения, в котором она сама до сих пор не уверена. И сама мысль об этом разговоре доставляет ей неимоверную муку. Она напряженно думает, как же его начать. И не замолкающая ни на минуту трескотня Сашки отвлекает ее. Но делать нечего.

– Пошли, Шурик! – хихикает Танька, сунув парню свою клеенчатую сумку с подстилкой и полотенцем: – На, неси! Джентльмен ты или нет?

– Я не Шурик! – возмущается Сашка. – Никогда меня так не называй! Ты же знаешь – я не люблю!

– Сумку-то бери, Нешурик, – снова хихикает Танька. – И Валькину тоже. Должна же быть с тебя какая-то польза?

– Да ничего, я сама понесу, ерунда, – бормочет занятая своими мыслями Валя. Но Танька почти силой вырывает у нее из рук сумку, чтобы отдать ее Сашке.

– С комфортом пойдем! – уже откровенно хохочет Танька, толкая подругу в бок локтем. – Налегке!

Они знакомы с детства. Играли в куклы на скамейке, ходили вместе в школу. После восьмого класса вместе пошли учиться в строительный техникум. И только распределение развело их по разным участкам большой стройки. Когда Танька в пятницу столкнулась с ней на автобусной остановке и предложила на следующий день сходить на море, Валя охотно согласилась. Она давно искала повод поговорить с подругой. И очень хорошо сделать это на пляже, когда они несколько часов будут лениво лежать на песке, не обремененные никакими делами и заботами.

Утро субботнего дня просто великолепно. Солнце едва поднялось над горизонтом, и висящая в воздухе легкая дымка обещает прекрасный жаркий день. Подружки встретились возле Валькиного подъезда, обогнули угол пятиэтажки и вышли со двора на проспект Нахимова. Они уже готовы были перебежать его, чтобы через бывшие колхозные сады, мимо телевизионной вышки направиться к морю, когда их и окликнул Сашка, набившийся им в попутчики.

– Все разъехались, – твердит он, пристроившись между двух девушек.

Сашка хотел бы взять их под руки. Но его собственные руки заняты сумками с пляжным барахлом. Поэтому он только крутит головой, смотря то на Таньку, то на Валю, и продолжает твердить:

– И Витька, и Пашка, и Жека! А главное – куда? К бабкам в деревни. Вот уж отдых! Да я лучше тут буду сидеть. На море ходить. Только не с кем.

– Да уж мы не хуже твоих пацанов, – не без кокетства замечает Танька. – Живи да радуйся. А они пусть огороды полют, с бабками своими семечки лузгают.

– Точно, – радуется Сашка.

– Везунчик, – фыркает Валя, чтобы хоть как-то поддержать разговор.

Они почти бегом проскакивают через сад, который, несмотря на все усилия тружеников Зеленстроя, никак не хочет превращаться в городской приморский парк, и поворачивают налево, чтобы обойти окруженный толстой кирпичной стеной детский костнотуберкулезный санаторий имени Крупской. Метров через сто стена заканчивается. И если бы они прошли еще метров двести вперед, то справа открылся бы мощеный булыжником крутой спуск, извивающийся в овраге и ведущий прямиком к водной станции Азовстали. Но путь можно сократить, если, не доходя до оврага, сбежать прямо по склону.

– Давай напрямик? – предлагает Танька и тут же ныряет с асфальта на узкую тропинку под деревьями.

Валя с Сашкой идут за ней. Скоро тропинка круто обрывается вниз. Место это, прямо над морем, усыпанное обломками белого камня, местные жители называют «греческими виллами». Поваленные колонны, украшенные затейливой резьбой, лежат между разросшимися деревьями. Остатки каменных лестниц, ведущих в никуда, белые глыбы, обрушившиеся со стен и вросшие в землю, довершают картину запустения.

Впрочем, к античности эти осколки былой роскоши не имеют никакого отношения. Просто лет сто назад здесь, тогда еще в пригороде, любили селиться зажиточные мариупольские греки. Может, от тяги к корням, но скорее – просто от безвкусия, они строили свои дома в античном стиле. Революция смела и богатых греков, и их помпезные жилища. Но и теперь, спустя полвека камень все еще сопротивляется разрушению. Наверное, он помнит своих владельцев, их разговоры о купеческой выгоде, замужестве дочерей и продаже товаров. И голоса давно ушедших из жизни людей все еще звучат в этих воспоминаниях.

Но для Таньки и Вали эти плиты и обломки дорических колонн –  всего лишь стройматериалы. А Сашка и вовсе о них не задумывается, воспринимая в качестве неотъемлемой части с детства знакомого пейзажа.

Перескакивая с камня на камень, девушки и их спутник быстро сбегают по тропинке вниз, пересекают Приморский бульвар и оказываются на городском пляже. Народа здесь еще мало: встающие ни свет ни заря пенсионеры (прийти куда бы то ни было раньше них кажется абсолютно невозможным – будь то пляж или базар) да немногочисленные поклонники активного отдыха, выбравшиеся искупаться перед работой.

– Вода холоднющая! – со зловещей радостью сообщает Сашка, успевший бултыхнуться в море, пока девушки раскладывают подстилки и раздеваются.

– Идем купаться? – предлагает Вале Танька.

– Подождем, – вздрагивает Валя от ледяных брызг, которые попали на нее с отряхивающегося Сашки.

– Что-то ты совсем сегодня злая, – фыркает Танька, которой, должно быть, надоело веселить подругу.

– Тань, мне поговорить с тобой надо, – неожиданно для себя самой, как будто нырнув с разбегу с головой в ту самую холодную морскую волну, выкладывает Валя.

– Ты беременна? – округлив глаза, выпаливает Танька.

– Ух ты! – поражается явно заинтересованный Сашка. – От кого?

– А ты иди купаться, – строго приказывает парню Танька.

– Это почему же? Мне тоже интересно, – возмущается тот.

– Тебе еще рано таким интересоваться, – как-то по-взрослому, почти с материнской ноткой изрекает Танька.

– Да я больше тебя об этом знаю, – запальчиво и несколько опрометчиво заявляет юноша.

– Успокойтесь оба, – морщась от раздражения, что ее разговор с подругой как-то сразу пошел не туда, приобретя окраску некой скандальности, предлагает Валя. – Я не беременна. Почему сразу это? Что, у меня других целей нет в жизни? Или я больше ни на что не способна, что ли?

– Так что случилось? – спрашивает Танька и вновь шикает на Сашку: – В море, я сказала!

– Не пойду! – огрызается Сашка.

– Да я тебе! – злится Танька.

– Хочет – пусть остается, – снова морщится Валя. – Я просто хочу тебе сказать…

Она мнется, не зная, как лучше сформулировать свою мысль, чтобы она вызвала как можно меньше удивления или возмущения.

– Что? – Танька садится на подстилку рядом с подругой.

– Я из Жданова собираюсь уехать, – выдыхает Валя.

– Так и я, может, тут всю жизнь не проживу, – усмехается Танька. – Как тут загадывать? Нашла новость.

– Я – скоро, – уточняет Валя, отчасти разочарованная невозмутимостью подруги, и добавляет, чтобы избежать дополнительных вопросов: – Уеду скоро.

– Когда? – спрашивает Танька и в глазах ее появляется тревога.

– Не знаю точно. Как билет возьму и расчет оформлю. Недели через две, может быть. Или чуть позже.

– Куда? – недоверчиво интересуется Танька. – Случилось что-то или как?

– Ну что ты заладила: «случилось» да «случилось», – раздраженно выдает Валя. – Ничего не случилось. Никто не умер. Просто я хочу что-то серьезное сделать в жизни. Изменить что-то. Чтобы было, что потом вспомнить.

– И куда едешь? – интересуется Сашка.

Валя смотрит на него с благодарностью. Хотя бы можно сдвинуть с мертвой точки завязший в бесконечных пререканиях разговор.

– На Кольский полуостров, – выпаливает она, – в Хибины. Там город новый строят. Комсомольская стройка.

– Зачем? – Танька беспомощно разводит руками.

– Что «зачем»? – огрызается Валя. – Ученых туда будут заселять. Институтами. Научный центр организовывать.

– Зачем тебя туда несет? – уточняет явно растерянная подруга.

– А я вот не смог бы без моря, – неожиданно изрекает Сашка.

– Так там тоже море, – с готовностью переключается от Танькиных философствований к разговору, требующему вполне конкретной аргументации, Валя.

– Какое? – хмыкает Сашка, явно довольный своими географическими познаниями. – Баренцево? Толку-то с него! Я бычков люблю ловить. Сидишь на волнорезе…

– Ага, – с ехидством перебивает Валя, – холодно, противно.

– Ты еще «мокро» скажи! – возмущается Сашка.

– Да, и мокро тоже, – с готовностью поддакивает Валя.

– Так для того же и идешь рыбачить, – хмыкает Сашка.

– Чтобы мокро было? – фыркает Валя.

– Нет, чтобы все вместе: вода, волны шумят, запах! Запах, знаешь, какой на волнорезе? – Сашка мечтательно задумывается, подбирая слова.

– Как будто я на волнорезе не бывала, – снова фыркает Валя.

– Так ты там летом бывала, в жару, как вон сегодня, – поясняет Сашка. – А ты знаешь, как там осенью? Или весной, самой ранней, когда еще никого на пляже и в помине нет? А ты сидишь с удочкой, и брызги тебе на лицо…

– Вот, я же и говорю: холодно, мокро и противно, – огрызается Валя.

– Не, не противно совсем, – мечтательно произносит Сашка, не зная, как еще выразить свою страсть к рыбалке.

– Палтус, – неожиданно бросает Валя.

– Что «палтус»? – не понимает Сашка.

– В Баренцевом море ловят не бычка, а палтус, – поясняет Валя.

– Да? – сбивается с мысли Сашка.

– Тебя-то чего туда несет, к палтусу этому? – вновь повторяет Танька, пропустив, должно быть, мимо ушей пикировку подруги с Сашкой.

– Как ты не понимаешь? Я же строитель! – совсем, как только что Сашка, неожиданно воодушевляется Валя.

– И что с того? – обрывает ее подруга. – Я, между прочим, тоже строитель. И я тебе так скажу: нам и здесь работы хватит.

– Нет, вы не понимаете, ребята! – возмущается Валя.

Она хотела поделиться с Танькой своими планами, рассчитывая на поддержку. А вместо этого вынуждена держать круговую оборону, доказывая свою правоту, в которой и сама, если честно, не до конца уверена.

– Там же целый город строят! – выпаливает она. – Апатиты называется.

– Гепатиты, – передразнивает Сашка.

– Я туда письмо написала, – продолжает Валя, не обратив внимания на Сашкин выпад. – В трест. И ответ уже получила. Положительный. Меня ждут.

– Ждут не дождутся, – вставляет Сашка, скорее для того, чтобы хоть как-то закончить надоевший ему разговор, чем из желания удержать Валю в Жданове.

Танька более настойчива.

– Пашка-то знает? – интересуется она, поджав губы. – Ты ему сказала?

– Нет еще, – напряженно замечает Валя. – А что?

– А ничего! – вспыхивает Танька. – Своему парню не сказала, что уезжаешь через две недели. Замечательно. Он, надо думать, обрадуется такому повороту событий.

– Я скажу, – пытается возразить Валя. – Я с тобой сначала хотела посоветоваться.

– Так вот мой тебе совет: забудь про эту глупость, – выдает раздраженно Танька. – Чего тебе не хватает? Работаешь, парень есть, замуж выйдешь.

– Да что ты все о Пашке? – огрызается Валя. – Он тут не приклеенный. Захочет – со мной поедет.

– Ага, в чемодане, – фыркает Танька. – Надо было сразу с ним все это обсудить. Еще когда только письмо собиралась писать в трест свой. А то вряд ли он обрадуется.

 

3

Пашка, как и предсказывала Танька, совсем не выглядит обрадованным, когда на следующий день Валя, набравшись храбрости, рассказывает ему о своих планах на переезд. Он мрачнеет, замолкает и как будто сразу отстраняется от Валькиных проблем.

– Твое дело, – выдавливает Пашка. – Я думал, что у нас с тобой что-то получается. Серьезное. Но, видать, ошибался.

– Что вы все на меня окрысились? – возмущается Валя. – Как будто я вам враг какой-то.

Ее особенно колет слово «серьезное». Что же он раньше-то про серьезность ничего не говорил, даже не намекал? Может быть, тогда бы и она себя по-другому вела, уехать не стремилась. А то все самое главное почему-то всегда выясняется, когда уже поздно что-то изменить. Так, наверное, о том, как все тебя любят и уважают, узнаешь только тогда, когда помирать начнешь. Лежишь на кровати под белой простыней, а вокруг тебя собрались друзья, о которых ты раньше и не задумывался. И все такие хорошие слова о тебе говорят:

– Вот, если бы не болезнь, то мы бы с тобой в Крым поехали. Давно собирались. Да вот не получилось.

– А мы, – говорят другие, – хотели тебе холодильник подарить. Но теперь, видать, уже не судьба.

А ты лежишь и думаешь:

– Где ж вы до этого были?

– А кто это «все»? – цепляется за Валькины слова Пашка и смотрит на подругу почти со злобой.

– Кто? Никто! Ты, например, – огрызается Валя, очнувшись от философских размышлений.

– Нет, постой, ты сказала: «вы все». Кто все? – в голосе Пашки чувствуется закипающая обида.

– С Танькой я разговаривала об этом, – с неохотой выдавливает Валя. – Она моя лучшая подруга. Спросила ее мнения.

– Сначала ее, а потом уже мое, да? – возмущается Пашка. – Так? Я у тебя на последнем месте?

– Нет, не на последнем, – бурчит Валя. – Я тете Поле еще ничего не говорила.

– Ага! – почти с радостью от того, что его обида явно оправдана, фыркает Пашка. – На предпоследнем, значит? Прекрасно. И что ты от меня ждешь? Что я запрыгаю от восторга, да? Вроде все нормально было. У нас с тобой, я имею в виду. И вдруг ни с того ни с сего…

– Почему же ни с того ни с сего? – извиняющимся тоном произносит Валя. – Я над этим долго думала…

– А что же не поделилась-то раньше? – обрывает ее Пашка. – Может, я бы и понял.

– А сейчас – нет, не поймешь? – злится Валя и добавляет, вспомнив свои недавние размышления о бренности бытия: – Я не помираю пока. Вполне можешь понять, если захочешь.

– Так времени у меня нет на понимание, не дала ты его мне, – пожимает плечами Пашка. – Просто поставила перед фактом. Прощай, мол. И все дела.

– Почему сразу прощай? Давай вместе поедем? – со слезой в голосе выдавливает Валя и, вспомнив об аргументе Сашки, добавляет: – Ты же не рыбачишь.

– И что с того? – хмыкает Пашка. – Ты сама-то рыбачка, что ли?

– Не я, – отмахивается Валя.

– А кто? – подозрительно интересуется Пашка.

– Неважно, – поняв, что в очередной раз сглупила, отмахивается Валя.

– Кто рыбак? – требует Пашка.

– Сашка, – неохотно произносит Валя и уточняет: – Парень соседский.

– Вот как! – возмущается Пашка. – Даже соседский парень, оказывается, в курсе твоих планов. Ты его с собой приглашала, что ли?

– Причем тут Сашка? – заламывает Валя руки. – Не придирайся! Поехали вместе, в Хибины, город строить, а?

– Ты серьезно думаешь, что меня здесь ничего не держит? – продолжает возмущаться Пашка. – Сказала: «поехали», – и я тут же кинулся вещички собирать. Как здорово у тебя все получается. За сколько суток до отъезда ты мне все сообщила? За неделю? Прямо сейчас и побегу билет покупать. Если не поздно, конечно.

– Не обязательно же буквально вместе ехать, – примирительно предлагает Валя. – Ты можешь приехать через месяц. Или через два. Как получится. Я все разузнаю. Какие специалисты там нужны. А ты…

– Не езжай! – перебивает ее Пашка.

– Что? – увлеченная своими планами, не понимает его Валя.

– Не езжай ты в эту Тмутаракань, – повторяет Пашка. – Не надо. Давай жить, где живем. Тут все родное. А там – Север. Тут ночь еще, а там уже день, наверное.

– Вот только не надо этих глупостей географических! – возмущается Валя. – Я смотрела на карте: Кольский полуостров на той же долготе, что и Жданов. Может, даже западнее немного. А значит, и время там то же самое, киевское. В смысле, у них московское. Это тебе не Сибирь. И не Дальний Восток.

– Ладно, ладно, разошлась, – машет рукой Пашка. – Пусть будет так. Разницы-то никакой: Север, холод, снег. А здесь все по-другому. Может, и не лучше – тут уж как кому нравится, – но привычнее, роднее. Не езжай.

– Не могу, – голос Вали на мгновение срывается, когда она и сама внезапно думает о том, что теряет все, что окружало ее с детства.

Впрочем, уже в следующее миг ей приходит в голову, что расстается она со всем этим не навсегда, что к тете Поле можно будет приезжать в отпуск хоть каждый год, и что Жданов никуда от нее не денется.

– Не могу, – повторяет она твердо, – я уже и билет купила.

– Ну, тогда не смею задерживать, – отрезает Пашка. – Что тебе от меня нужно? Чтобы я добро тебе дал на переезд? Так оно тебе не нужно.

– Провожать-то придешь? – обреченно выдавливает Валя.

– Когда? – безропотно интересуется Пашка.

Он наконец осознает неизбежность расставания, и его гнев сразу куда-то улетучивается.

– В пятницу, московский поезд, – уныло сообщает Валя.

– Не, не получится, – вздыхает Пашка, прикинув что-то в уме. – У меня смена как раз.

– Поменяйся с кем-нибудь, – предлагает Валя.

– Не, не получится, – упрямо повторяет Пашка.

– Прекрасно, – фыркает Валя и отворачивается, чтобы несговорчивый друг не видел ее слез.

– Вот и поговорили, – мрачно констатирует Пашка, словно подводя окончательную и бесповоротную черту не только под их беседой, но и под всеми их отношениями.

 

4

Вагон дергается и медленно плывет вдоль перрона Ленинградского вокзала. Шумная Москва, в которой Валя до этого была лишь однажды, в детстве, когда они с тетей Полей приезжали сюда на пять дней к дальним родственникам, проваливается куда-то назад, под стучащие на стыках колеса состава.

Перед поездкой Валя строит относительно десятичасового пребывания в столице грандиозные планы: прогулка по Красной площади, поход в Третьяковскую галерею, что-то еще, о чем сейчас она уже не хочет и вспоминать.

На практике все происходит совсем иначе. Уже в поезде Жданов-Москва Валя так устает и выматывается от нестерпимой духоты, что, выйдя на столичный перрон, мечтает только о том, чтобы принять душ и лечь спать, причем желательно в холодильнике или на снегу. Снега, впрочем, в не менее душной, чем Жданов, Москве, понятное дело, нет. Как, собственно, нет и душа. Вернее, возможности его принять. Связь с дальними родственниками, у которых Валя провела когда-то пять дней, давно потеряна. Тетя Поля, правда, дала ей адрес. Но Валя представляет, как добирается на метро, а затем на автобусе к почти не знакомым ей людям, и решительно отказывается от этой идеи.

Она перебирается с вокзала на вокзал и, сдав вещи в камеру хранения, куда, кстати, приходится отстоять немалую очередь, все оставшееся время сидит в зале ожидания. Ближе к отъезду она заходит в привокзальный буфет, где съедает сомнительно вида сосиски с макаронами и запивает их желтоватым чаем. Затем в ближайшем гастрономе она покупает еду в дорогу. Вернувшись на вокзал, Валя, не дожидаясь объявления о начале посадки, забирает чемодан из камеры хранения и выходит на перрон.

Поезд подают за десять минут до отправления, и народ начинает спешно в него усаживаться. Валя оказывается в одном купе с пожилой женщиной.

– Вы из Москвы едете? – интересуется у Вали попутчица, когда они, остыв от кутерьмы отправления, расстилают постели на деревянных полках и собираются пить чай.

– Нет, – отвечает она, отчаянно качая при этом головой, как будто стараясь стряхнуть с себя столичный шум, – из Жданова.

– А я из Рязани, – поясняет женщина. – Внучку еду забирать.

– Из Мурманска? – спрашивает Валя, чтобы как-то поддержать разговор.

– Из Североморска, – отвечает женщина и на всякий случай уточняет: – Рядом с Мурманском. Военный городок.

– А-а, – тянет Валя.

– Увез дочку, – продолжает разговор женщина. – Зять увез. Военный он у меня. Офицер. Говорила я дочке: «Не выходи за курсанта, будешь потом всю жизнь по гарнизонам мотаться». Так и вышло.

– А-а, – повторяет Валя и добавляет, не ожидая уже ничего хорошего: – Зять служит в Североморске?

– Угу, – кивает женщина. – Сразу после училища его туда и направили. А ведь не моряк он – десантник. Ну да бог их там поймет, кого и куда у них направляют. Лишь бы дома не оставить. Внучка уже там родилась, за полярным кругом. Тьма, метель. А у нас в Рязани так хорошо!

Женщина вздыхает, а потом спрашивает:

– А вы в Мурманске живете?

– Нет, – смущенно бормочет Валя, – в Жданове живу. Жила, вернее. В общем, сейчас как раз переезжаю на Север.

– Тоже, наверное, за мужем вслед? – сочувственно интересуется женщина.

– Нет, я сама, – еще больше почему-то смущается Валя, как будто признается в чем-то очень нехорошем. – Работать еду.

– Да что же вам в Жданове работы не хватило, что ли? – возмущается попутчица.

Почти то же две недели назад говорила Вале Танька.

– Там интереснее, – огрызается Валя и уточняет: – На Севере.

– Это первый месяц интересно, – назидательно замечает женщина. – А потом небо с овчинку покажется. Я как-то прожила у них в Североморске почти полгода. Дочка болела сильно. А Машке, внучке моей, тогда и двух лет еще не было. Вот и пришлось. Едва выдержала.

– Ну, у всех, наверное, по-разному бывает, – мямлит Валя.

Сейчас ей меньше всего хочется выслушивать гадости о еще не знакомом ей Кольском полуострове. Сидя в Москве на вокзале, она фантазировала, что ее попутчиками будут коренные северяне, патриоты своего сурового края – рыбаки или геологи, которых можно будет о многом расспросить, разузнать о местной жизни, природе, людях. Но вместо этого в течение следующих суток Вале приходится изнывать от бесконечных стенаний Надежды Федоровны – так зовут ее рязанскую попутчицу.

Чтобы избавиться от разговоров, которые с неизбежностью сводятся к тому, как замечательно жить в Рязани, да и вообще, где угодно, кроме того места, куда она как раз направляется, Валя во второй вечер перебирается на одну из верхних полок, которые так и остаются незаселенными.

– Сейчас никто туда не едет, – со знанием дела объясняет ей ситуацию Надежда Федоровна. – Сейчас все на юг уезжают. Вот к осени начнут собираться. Как схлынет толпа в середине сентября, так и я Машку назад повезу. Благо, нам спешить некуда. Мала еще, в школу не ходит. К Первому сентября торопиться пока не надо. Пусть погостит подольше, подышит нормальным воздухом.

Валя забирается на верхнюю полку, отворачивается к стенке и притворяется спящей. Лишившись собеседницы, Надежда Федоровна вскоре тоже ложится. Тогда Валя осторожно, стараясь не шуметь, переворачивается на живот и поверх подушки смотрит на пролетающий за окном пейзаж. Уже далеко за полночь, но сон не идет. Она вспоминает Жданов. Сейчас ей кажется, что она покинула его много лет назад. А ведь это была всего лишь минувшая суббота. Хлопоты сборов накануне, вокзал, тетя Поля и Танька, суетящиеся рядом и все время норовящие помочь ей с вещами.

– Ты еще устать успеешь, – говорит тетя Поля, почти силой вырывая у нее из рук новенький, специально для этой поездки купленный чемодан.

– Да где ж я устану? – возражает она. – Мне же трое суток лежать на полке!

Вспоминая сейчас об этом, Валя улыбается: три бабы рвут друг у друга из рук вещи на перроне. Смешно. Жаль только, что Пашки не было. Он пришел накануне, за день до отъезда. Чтобы попрощаться. Это он так сказал. А она при этом не смогла сдержать слез.

– Что значит «попрощаться»? – почти вскрикнула она. – Приезжай. И я приеду. Следующим летом. Не на Марс же отправляюсь.

– Да по мне твой Мурманск хуже Марса, – буркнул Пашка. – На, держи, память будет, – и он протянул ей картонную коробочку, в которой оказались наручные часики – маленькие, продолговатые и позолоченные.

– Я и ремешок купил, – добавил Пашка.  – Так что можешь сразу и надеть. В дорогу.

– Хорошо, – пробормотала Валя, – спасибо тебе.

Часики эти сейчас у нее на руке. Она почти непроизвольно косит на них взгляд. А затем снова сосредоточивается на мечущихся за окном вагона залитых полуночным солнцем карельских сопках. Бесконечный день. Утром она будет уже в Мурманске. Надо где-то остановиться, нормально поесть, сходить в трест. Нет, лучше сразу в трест. Прямо с вокзала. Ее охватывает беспокойство: все ли пойдет так, как она планировала, все ли уладится? Дела надо решать быстро, ведь в кошельке у нее только сто тридцать рублей. Все, что осталось после покупки необходимых в дорогу вещей от полученных при расчете денег.

– Все получится, – шепчет Валя сама себе. – Должно получиться. Я же везучая.

 

5

Поезд приходит в Мурманск ранним утром. Можно было бы сказать – ни свет ни заря, если бы не стоящее в зените солнце. Его лучи заливают окрестности снопами белого света, как будто льющегося из сварочной дуги. Валя выгружается из вагона и, пройдя через здание вокзала, оказывается на площади. Что делать дальше, она не знает. Прибывшие вместе с ней граждане как-то сразу растворяются в залитом светом пространстве. Кого-то встречают родственники или знакомые, кто-то шмыгает в таксомотор, громко хлопая за собой дверкой, кто-то просто деловито направляется куда-то вместе со своими пожитками.

– Ой, – бормочет Валя и встряхивает головой, чтобы собраться с мыслями.

До сих пор ее главной целью было добраться до этого города, спрятанного на карте где-то возле Финляндии и Норвегии. Ей представлялось, что здесь она сразу увидит трест, в который направляла свой запрос и откуда ее пригласили на работу. Наверное, именно туда и пойдут все люди с поезда. Куда же им еще идти?

То, что прямо перед вокзалом не оказалось никакого треста, оказывается для нее полной неожиданностью. И теперь она пытается сосредоточиться, чтобы действовать дальше. Собственно говоря, решение напрашивается само собой: спросить у кого-нибудь дорогу. Благо, что адрес треста она давно заучила наизусть. Но беда в том, что спрашивать уже решительно не у кого. Народ, прибывший с ней, разбежался, а никого больше в столь ранний час на улицах просто нет. Кроме того, Валя соображает, что и сам трест, если даже она до него доберется, окажется закрытым. Стоять же со всеми вещами возле дверей несколько часов будет крайне нелепо.

Валя топчется еще несколько минут в нерешительности, не зная, что предпринять, а затем, подхватив чемодан, направляется через площадь вдоль по улице, которая впереди, через пару кварталов стремительно уходит куда-то вверх. Но подниматься в гору ей не приходится. Обогнув первый же дом, стоящий напротив вокзала, Валя видит незамысловатое деревянное здание в два этажа, на котором висит табличка «Гостиница». Валя вспоминает о ста тридцати рублях и о том, что надо всячески экономить. Но что же ей делать в такую рань на улице, да еще с вещами?

Дверь в гостиницу оказывается открытой. Пройдя через тамбур, Валя попадает в небольшой холл, где за стойкой, уронив голову на подбородок, дремлет пожилая женщина в черном, как у проводницы вагона, кителе. Валя подходит к стойке и осторожно, чтобы не шуметь, ставит чемодан на пол. Впрочем, она тут же понимает бессмысленность подобной деликатности. Как ни крути, а ей необходимо разбудить администратора.

– Извините, – робко произносит Валя.

Но ее слова не имеют абсолютно никаких последствий.

Тогда она повторяет уже громче:

– Простите, пожалуйста!

Женщина за стойкой вскидывает голову и смотрит на Валю сонным взглядом.

– Съезжаете? – произносит она.

– Нет, – растерянно мотает головой Валя.

– Тогда что? – удивляется такому повороту событий женщина в кителе.

– Мне бы комнату, – нерешительно произносит Валя. – Комнату хочу снять. Только недорогую. Или место. Место даже лучше. У вас есть?

– Да, конечно, – женщина-администратор окончательно просыпается. – Извините. Время, знаете ли, – она смотрит на часы, висящие на стене, – самое сонное, четыре утра.

– Да, конечно, – кивает Валя. – Но я с поезда. Есть место?

– Разместим, – кивает женщина в ответ. – Только зачем вам место? Возьмите комнату. Удобнее и не намного дороже.

– Сколько? – интересуется Валя.

– Всего два пятьдесят в сутки, – отвечает женщина.

– Хорошо, – соглашается Валя, прикинув свои финансы, – оформляйте.

Она достает из сумки и протягивает женщине в кителе свой паспорт. Заполнив необходимые бумаги и дав Вале расписаться в самом низу, женщина, оставив свой пост, ведет Валю в аккуратную комнатку на втором этаже.

– Вот, располагайтесь, – говорит она. – Надолго к нам?

– Не знаю, – устало вздыхает Валя, – может, и на всю жизнь. Только мне не в сам Мурманск надо.

– В гарнизон какой-нибудь, – уверенно предполагает женщина-администратор снисходительным голосом человека, который в таких вещах ошибок не делает. – К мужу, наверное?

– Нет, не к мужу, – невольно морщится Валя, которой  неприятно от того, что ей снова недвусмысленно намекают на то, что по доброй воле никто в эти места никогда не приезжает и что вытерпеть их можно исключительно из любви к своей второй половинке.

– Я работать сюда приехала, – поясняет она. – Не сюда, вернее, а в Апатиты.

– В Апатиты? – удивляется женщина в кителе и, всплеснув руками, добавляет: – Так вам надо было на станции Хибины выходить. Зачем же вы до Мурманска-то ехали? Теперь возвращаться придется.

– Возвращаться? – теряется Валя.

– Конечно, – подтверждает администратор, – Апатиты-то вон где, – она неопределенно машет рукой куда-то за окно, – километров двести будет.

– Я… – начинает Валя.

Но, тряхнув головой, все же преодолевает напор своей собеседницы, которая почти превратила ее в растеряху, неизвестно зачем и куда приехавшую, и продолжает уже уверенно:

– Не путайте меня, пожалуйста. Мне сначала надо в трест. Он здесь находится, в Мурманске. Отдел кадров, по крайней мере. Оформлюсь, а потом уже поеду в Апатиты.

– Хорошо, хорошо, – охотно соглашается администратор. – Раз надо – значит, надо. Я ведь таких тонкостей не знаю. Трест дело такое.

– Утром и пойду, – подтверждает Валя. – Подожду только, пока рабочий день начнется.

– Да что же вы, с поезда – и сразу на работу устраиваться? – всплескивает руками администратор. – Чайку вам принести? Я кипяток подогрею.

– Да, спасибо, если можно, – бормочет Валя.

– Даже нужно, а не можно, – усмехается, глядя на нее, женщина в кителе. – Чайку попьете, полежите немного, а потом в баньку надо сходить. С дороги это самое главное. Тут баня неподалеку, десять минут ходьбы. С утра там народа никого нет. А вам это как раз и нужно. Помоетесь, грязь с себя долой. Покушаете где-нибудь в столовой. А потом уже – в трест свой. Завтра.

– Что вы! – пугается Валя. – Мне быстро надо.

– Чайку, сначала чайку, – повторяет администратор и выходит из комнаты, бормоча: – Сейчас все организуем.

Она возвращается через несколько минут со стаканом парящего в холодном утреннем воздухе стаканом чая в подстаканнике.

– Прямо, как в поезде, – думает Валя.

– Вот, выпейте, а потом отдыхайте, я больше мешать не буду, – говорит женщина в кителе и выходит из комнаты.

Валя присаживается на стул, неожиданно почувствовав, что после вагонной качки ноги не совсем ее слушаются, а в голове все еще стучат и стучат колеса.

Выпив чаю, она ложится на кровать и словно проваливается в сон. Трое суток полудремы на вагонной полке оказываются не в счет. И дорожная усталость берет свое.

Валя просыпается уже после полудня. Одевшись, она спускается вниз и, подробнее расспросив у женщины в кителе дорогу к бане, отправляется туда. По пути она заходит в первую попавшуюся столовую, потому что неожиданно чувствует сильный голод. Хотя ничего неожиданного в этом факте нет: в последний раз, не считая утреннего чая, она ела вчера ранним вечером. Первый день в незнакомом городе проносится вскачь, не оставив Вале ни единого шанса добраться до треста. Так что поход туда приходится, как и предвидела женщина в кителе, отложить до завтра.

 

6

Проснувшись на следующее утро, Валя чувствует себя действительно отдохнувшей. Пол уже не качается у нее под ногами, а в голове не стучат на бесконечных стыках стальные вагонные колеса. Взяв необходимые документы, она отправляется в трест. После расспросов прохожих выясняется, что он занимает мрачное здание из серого кирпича всего в паре кварталов от гостиницы.

– Я на работу оформляться. У меня вызов есть, – сообщает она вахтеру, сидящему за стойкой в полутемном холле.

Валя хочет уже достать этот самый вызов из сумочки для подтверждения своих слов, но вахтер лениво кивает и цедит сквозь зубы:

– Отдел кадров на третьем этаже.

По мраморным лестницам снуют люди с папками и свернутыми в трубочки ватманскими листами. На лестничных клетках организованы стихийные курилки. Продравшись сквозь толпу и клубы табачного дыма, Валя поднимается на третий этаж. В отдел кадров стоит огромная очередь. Внутрь приглашают по два-три человека сразу, но и держат там подолгу. Наконец Валя проходит в кабинет к инспектору. Но тут выясняется, что ей надо не сюда. В отделе кадров, объясняет ей девушка, сидящая за столом, заваленным папками-скоросшивателями, нанимают только рабочих. А специалистам, приехавшим по вызову, надо обращаться непосредственно к начальству, чтобы подписать этот самый вызов.

Приходится подняться на этаж выше. От обилия табличек «Приемная» на веренице дверей Валя теряется. Собравшись с духом, она открывает первую попавшуюся дверь и входит в просторную комнату с огромным окном.

– Вы к Натану Ефимовичу? – интересуется у нее женщина, должно быть, секретарь, обставленная со всех сторон телефонами разных мастей и фасонов.

– Нет, – мнется Валя, – я хотела бы узнать, не подскажете, к кому мне нужно обратиться, я приехала по вызову, мне сказали подойти к руководству.

– Да, – кивает женщина-секретарь, – вам лучше обратиться непосредственно к тому, кто подписал ваш вызов.

Валя сходу называет фамилию. За прошедшее с момента получения вызова время она столько раз вертела и крутила в руках эту невзрачную бумагу с несколькими машинописными строками, что давно заучила ее наизусть.

– К сожалению, Семен Аркадьевич уже окончательно перебрался в Апатиты, – качает головой женщина-секретарь.

– Мне туда надо ехать? – почувствовав в душе некоторое раздражение, интересуется Валя.

Она вспоминает мудрую администраторшу в гостинице, которая сразу предположила, что ей придется возвращаться на станцию Хибины. Нет, в этом, конечно, нет ничего страшного. Она ведь все равно собирается ехать туда на работу. Но одно дело – ехать с уже оформленной трудовой книжкой, гарантией размещения и прочее и прочее. Совсем другое – вновь искать гостиницу и обивать пороги очередного главка. А вдруг не возьмут, в конце концов? Хватит ли у нее денег добраться назад в Жданов?

– Где мне его там найти? – спрашивает она у секретаря.

– Подождите, – машет та рукой. – Вы же специалист, да? Строитель?

Валя кивает.

– Вам не обязательно обращаться именно к Семену Аркадьевичу, – продолжает женщина. – Желательно, но не обязательно. Отдел кадров все равно пока здесь, в Мурманске. Вы можете подписать вызов у любого из заместителей управляющего трестом. Потом оформиться. А потом уже поехать в Апатиты.

– Хорошо, – радуется Валя тому, что женщина с телефонами словно прочла ее мысли.

– Да вы проходите к Натану Ефимовичу, – заговорщическим шепотом произносит женщина, кивнув на обитую дерматином боковую дверь. – Он как раз сейчас свободен.

– Спасибо, – благодарно отвечает Валя.

В большом кабинете, куда она входит из приемной, за огромным столом сидит совсем еще не старый, как ожидала Валя, мужчина с залысинами и выбритыми до синевы щеками. На нем галстук и пиджачная белая рубашка. Но сам пиджак висит на спинке одного из стульев, шеренгой выстроившихся вдоль стены.

– Натан Ефимович? – начинает Валя.

– Угу, – с готовностью откликается мужчина, уставившись на нее своими черными навыкате глазами. – А вы кто такая красавица?

– Я? – теряется Валя. – Я не красавица. У меня вызов.

– И это я вас вызывал? Когда и зачем? – насмешливо спрашивает мужчина. – Не верю, я бы запомнил.

– Я на работу устраиваться, – окончательно сбившись от такого игривого приема, продолжает Валя, стараясь изъясняться максимально четко и понятно. – У меня вызов. Вот, – она подходит к столу и протягивает мужчине бумагу. – Он подписан Семеном Аркадьевичем. Но мне сказали, что он уже перебрался в Апатиты и что вы можете…

– Могу, конечно, могу! – перебивает ее мужчина. – Я много чего могу. Может, даже и побольше вашего Семена Аркадьевича. Присаживайтесь. У вас все документы с собой?

– Да, вот, – и Валя протягивает ему заранее приготовленные диплом, трудовую книжку и паспорт.

Мужчина за столом берет их и, небрежно перелистав, многозначительно произносит:

– Отлично.

– Так вы меня берете на работу? – интересуется Валя.

– Конечно, – кивает Натан Ефимович, – не зря же мы вас вызывали. Завидую я Семену Аркадьевичу. Вечно он вызывает самых красивых девушек и увозит их к себе в Апатиты. Так просто невозможно работать.

– Так я могу идти в отдел кадров оформляться? – нетерпеливо уточняет Валя. Она уже устала от толкотни в прокуренном коридоре, а теперь еще и от напористого флирта мужчины с глазами навыкате, и хочет быстрее закончить все формальности.

– Можете, – снова кивает мужчина. – Только зачем вам в Апатиты ехать?

– В каком это смысле? – переспрашивает Валя.

– Да в самом прямом, – усмехается мужчина. – Нам и в Мурманске люди нужны. Наш трест по всей области строит. В Мурманске в том числе. Зачем вам в Хибины ехать? Оставайтесь здесь.

– Но я же вызов получила в Апатиты, – теряется Валя.

– И что с того? – возражает мужчина. – Вы же не крепостная? Вы – молодой специалист, строитель. Из братской советской республики. Комсомолка, я полагаю?

Валя машинально кивает.

– Вот, – радуется мужчина. – Приехали к нам на Север. Прекрасно. Но зачем же обязательно ехать в Апатиты? Здесь тоже есть работа.

– Вы меня запутали, – вздыхает Валя.

– Да что же вы так легко запутываетесь? – разводит мужчина руками в мнимом бессилии. – Хорошо, давайте попробуем по-другому: скажите мне, вы где остановились? У родственников? В гостинице? Какой? Она ведь, как вы наверняка заметили, деревянная. Барак, по сути. Невозможно, чтобы в развитом промышленном советском городе были деревянные гостиницы. Да еще к тому же в самом центре. И не будет их. И очень даже скоро. Слово вам даю. Но для этого нам всем надо хорошо поработать. Именно нам. Вы же строитель?

– Но в Хибинах строят целый город, – с упреком произносит Валя, почти со злобой глядя на мужчину за столом.

– Романтики захотели? – с готовностью подхватывает тот. – Так я вам вот что на это отвечу: город городом, но главная стройка там рядом, в Кировске – новая обогатительная фабрика. Объект важный и сложный, не спорю. Но промышленный. Разве не интереснее строить жилые дома и школы? В них будут жить люди, учиться дети. И у нас в Мурманске как раз сейчас намечается широкомасштабное гражданское строительство. Оставайтесь здесь.

Валя вздыхает. Она вновь чувствует, как устала за все последние дни: расчет с работы, когда в напутственных словах сослуживцев чувствовался не то сарказм по поводу ее решения, не то упрек, сборы, долгая изматывающая дорога. И вот теперь она никак не может завершить свое путешествие. Ей уже и самой не хочется ехать в эти самые Хибины. Она думала, что они находятся где-то совсем рядом от Мурманска, тоже на берегу моря. А оказалось, что туда нужно добираться поездом несколько часов. И что там? Опять бегать по инстанциям, искать начальство, прораба? Не лучше ли, правда, остаться здесь, в областном центре?

– А как же Семен Аркадьевич? – выдавливает она, вспомнив о подписи в своем вызове.

– А что Семен Аркадьевич? Что вы о нем так беспокоитесь? – фыркает мужчина. – Я с ним сам поговорю. Да и зачем он вам? Он старый, лысый, и ботинки у него вечно в песке со стройки. Я  гораздо лучше его. Поверьте. Оставайтесь работать у меня. Договорились?

Валя сдается. Натан Ефимович лично отводит ее в отдел кадров, где все та же девушка, сидящая за заваленным папками столом, тут же оформляет ее на работу. После этого Натан Ефимович отправляет ее к завхозу треста.

– Идите к Зинаиде Петровне Павленко, – произносит он тоном, которым обычно общаются с маленькими детьми. – Это на втором этаже, кабинет 205. Если будет закрыто, стучитесь – не стесняйтесь. Она наш завхоз и все устроит с вашим размещением. Не в гостинице же вам жить. А завтра с утра – на работу. Подходите прямо ко мне, я все решу.

Зинаида Петровна оказывается очень приветливой, но до изнеможения уставшей женщиной. Она принимает Валю, как родную, проявляя к ней почти материнскую заботу. Но с размещением возникают сложности.

– Нет, из гостиницы мы вас обязательно заберем! – говорит она Вале. – Комнату в общежитии найдем. Но сегодня, наверное, не получится. Денька через два-три сделаем. У нас сейчас бригада формируется для апатитской площадки. К концу недели ребята должны съехать. Появятся свободные комнаты. А пока поживете у меня, – Зинаида Петровна протягивает Вале ключи. – Это совсем рядом с вашей гостиницей. Зеленый дом за углом. Первый подъезд, квартира семь, третий этаж.

Валя пытается отказаться. Но Зинаида Петровна и слушать ничего не хочет.

– Я одна живу, – машет она руками. – И почти все время на работе. Я даже сплю здесь иногда, на диванчике в кабинете. Так что дома вы меня никак не стесните. Зачем вам деньги на гостиницу тратить? Они ведь у вас не лишние, так? Держите ключи и перебирайтесь.

Напор Зинаиды Петровны настолько искренний, что Валя уступает. Когда она возвращается в гостиницу, чтобы забрать свои нехитрые пожитки, на вахте вновь дежурит знакомая женщина в кителе, которая ее заселяла.

– В Хибины уезжаете? – спрашивает она, когда принимает у Вали номер.

– Нет, – машет та рукой, – я в Мурманске остаюсь работать.

– А куда съезжаете? – любопытствует женщина.

– Мне комнату дают, – врет Валя, чтобы не объяснять женщине в кителе необычайное гостеприимство Зинаиды Петровны, – в общежитии.

– Вот и хорошо, – кивает женщина. – Стало быть, все устроилось.

– Ага, устроилось, – вздыхает Валя.

 

7

Первый день на работе преподносит Вале сюрприз. Ровно в половине девятого утра она входит в приемную Натана Ефимовича, но та оказывается пуста. Валя некоторое время стоит в нерешительности, а потом заглядывает в кабинет за обитой дерматином дверью. Натан Ефимович сидит за столом, погруженный в чтение каких-то бумаг. Он поднимает на Валю глаза и обрадованно машет ей рукой:

– Заходите, заходите. У меня чаек есть. Садитесь. Чаек будете?

Отказавшись от чая, Валя присаживается на краешек стула в углу кабинета. От такой приветливости начальника ей неловко и хочется поскорее приступить к работе. На стройке наверняка все окажется проще. Там, по крайней мере, от нее будет какая-то польза.

– Итак, о работе, – словно спохватившись, обращается Натан Ефимович к Вале, когда допивает наконец свой чай и заканчивает пролистывать бумаги. – Готовы приступить?

– Угу, – кивает Валя, вскочив со стула.

– Идемте, – Натан Ефимович жестом приглашает ее к двери.

Выйдя вслед за ней в приемную, он обеими руками указывает на заваленный бумагами стол:

– Вот ваше рабочее место. Заметьте, совсем рядом с моим.

Валя непонимающе смотрит на него. Внутри нее закипает чувство негодования: сколько, в конце концов, этот человек будет обращаться с ней, как с маленькой девочкой?

– Ваше рабочее место, – повторяет Натан Ефимович.

– И кем же я буду работать? – со злобой спрашивает Валя.

– Можно сказать, моим первейшим помощником, – словно продолжая подтрунивать над ней, с готовностью сообщает Натан Ефимович.

– Секретаршей? – выпаливает Валя, чувствуя, что вот-вот заплачет.

– Зачем же так уничижительно? – фыркает Натан Ефимович.

– Меня же оформили как техника-строителя, – дрожащим от гнева голосом произносит Валя.

– И что с того? – словно не замечая ее раздражения, пожимает плечами Натан Ефимович. – Все правильно. Мне такая помощница и нужна в приемную, чтобы специалист, с квалификацией.

– Я туфли специально без каблука надела, – неожиданно для себя самой выдает Валя. – Чтобы по объекту ходить.

– Ну, это дело поправимое, – радуется Натан Ефимович. – Можем с вами прямо в перерыв отправиться в обувной магазин и подобрать вам туфли на шпильке.

– У меня есть! – огрызается Валя.

– Тогда вопрос решается еще проще, – улыбается Натан Ефимович. – Завтра их и наденете.

– Но… – Валя тяжело отдувается.

Она не знает, как лучше выразить свое негодование. При общении с Натаном Ефимовичем она почему-то все время теряется. Он словно не воспринимает ее всерьез.

– А куда же делась женщина, с которой я вчера разговаривала? – чувствуя, что вопрос получился каким-то нелепым, интересуется Валя.

– Светлана? – переспрашивает Натан Ефимович. – Вы думаете, я ее убил?

– Нет, причем здесь это? – фыркает Валя.

– Обманом отправил вместо вас в Апатиты? – продолжает ерничать Натан Ефимович.

– И все же? – настаивает Валя.

– Она здесь работала временно, – размеренно, словно отчитываясь перед ней, сообщает Натан Ефимович. – Пока не подыщут постоянного работника.

– И вы подыскали? Меня? – снова фыркает Валя.

– Совершенно верно, – кивает Натан Ефимович и добавляет примирительно: – Вам здесь понравится. Если вы недовольны, что эта должность – как бы тут точнее выразиться? – несколько из сферы обслуживания, то пусть вас это не смущает. Чай, как вы уже, наверное, успели заметить, я себе сам завариваю. А вы будете работать, по сути, моей помощницей.

Валя пытается еще что-то возразить. Даже грозится уехать обратно в Жданов. Но Натан Ефимович и слушать ничего не хочет.

– Над вами все подруги будут смеяться, – бросает он, когда Валя, разъяренная и готовая уже заплакать, направляется к двери. – Съездили называется на Север. На два дня.

От таких слов слезы, навернувшиеся у Вали на глазах, в момент высыхают. Она резко поворачивается и почти шипит:

– А уж это не ваше дело.

– Согласен, не мое, – неожиданно идет на попятную Натан Ефимович. – Оставайтесь. Поработаете здесь месяц-два. Не понравится – отправлю вас на стройку. Но сейчас мне действительно нужна толковая девушка в приемную.

– Толковая? Это слишком! Вы мне льстите, – фыркает Валя.

Гнев ее вдруг куда-то улетучивается.

– Оставайтесь, – повторяет Натан Ефимович.

– Но если… – начинает Валя.

– Если не понравится, я клянусь, тут же, на самый дальний объект, на нулевой цикл, грязь месить, – машет руками Натан Ефимович.

– Ладно, – кивает Валя, и ее первый рабочий день на новом месте начинается.

Работа в приемной оказывается не такой и плохой. Натан Ефимович действительно не заставляет Валю заваривать ему чай. Напротив, угощает ее своим. А работа со сметами и нарядами явно идет ей на пользу. Очень скоро она чувствует, что хитрый строительный механизм становится ей понятным – теперь уже не по учебникам, а в реальном воплощении. В общем, жизнь постепенно налаживается. Стараниями Зинаиды Петровны через неделю Вале выделяют комнату в общежитии. Пожалуй, лучшую на этаже. Она расположена в дальнем конце коридора. Так что Валю не беспокоит шум от постоянных шагов за дверью. Впрочем, она была бы рада любому собственному углу. Очень уж неудобно было стеснять Зинаиду Петровну.

– Ты заходи, Валюша, – напутствует ее завхоз, когда Валя забирает свои вещи. – Не забывай. И по работе обращайся.

– Ладно, – кивает Валя. – Спасибо вам.

Повод обратиться к доброй Зинаиде Петровне появляется раньше, чем Валя могла себе представить. Буквально пару дней спустя она несет в плановый отдел очередную кипу закрытых и завизированных Натаном Ефимовичем нарядов. Выходя за дверь, она слышит за спиной шепот девушек-плановичек.

– Это кто? – спрашивает одна.

– Из приемной, – шепчет другая, – новенькая. Натан на нее глаз положил.

Слова эти словно обжигают Валю. Она тихо закрывает за собой дверь и застывает на месте, не зная, как быть дальше.

– Что они имели в виду? – стучат у нее в голове мысли. – Хотя чего здесь непонятного? Но почему они так обо мне думают? Разве я заслужила такое суждение о себе? Натану Ефимовичу нужна была помощница. Или это был лишь предлог? И только поэтому я не работаю на стройке? Конечно же! Какая же я дура!

Слезы текут у нее по щекам, и она бросается к Зинаиде Петровне.

– Зачем они так? – рыдает Валя на плече у доброго завхоза. – Что я им сделала? Он же сам настоял. Я хотела на стройку. Честно, хотела.

– В любом случае не девчонкам из планового тебя осуждать, – резонно замечает Зинаида Петровна. – Они тоже кирпичи не носят, раствор не месят. А насчет намеков на все прочее – так это они просто завидуют. Чего самим хочется, то в других и видят.

– Что? – Валя поднимает голову и недоверчиво смотрит на Зинаиду Петровну.

– Да какая уж тут тайна? – усмехается та. – Натан Ефимович мужчина интересный, с юмором. И холостой к тому же.

– Холостой? – машинально повторяет Валя. – Я не знала. Вернее, как-то не думала об этом.

– Видишь, тебе не надо, ты и не интересуешься, – снова усмехается Зинаида Петровна. – А в плановом у девушек совсем другие планы. И на твоего Натана Ефимовича, в частности. Только их много таких, а он один. Вот они и злятся.

 

8

Проходит месяц. Валя окончательно обживается на новом месте. И Мурманск уже кажется ей почти родным. Да и новая работа не представляется теперь столь незначительной, как в первый день, когда Натан Ефимович упрашивал ее не идти на стройку. Ей нравится звонить в отделы и требовательным голосом сообщать:

– Это из приемной Натана Ефимовича. Да. Он просит вас срочно подойти. И захватите смету на двадцать пятый. Что? Естественно, за последний месяц. Неужели и это вам надо объяснять?

Уже со второго дня работы Валя переобувается в туфли на шпильке, но Натан Ефимович не забывает о своем предложении. Как-то после работы он почти насильно ведет ее в обувной магазин, где выбирает для нее самую модную и дорогущую пару. Поход в магазин с начальником Валя с трудом, но выдерживает. Когда же Натан Ефимович идет к кассе, чтобы расплатиться за обновку, ее терпение лопается.

– Что вы делаете? – возмущается она. – Зачем? Я сама заплачу!

Натан Ефимович отшучивается и улыбается стоящим рядом с ними покупателям и продавцам, которые смотрят на разыгрывающуюся перед ними сцену все с большим изумлением. Вечер пятницы, и народа в магазине много.

– Капризы, капризы, – натянуто хмыкает Натан Ефимович, крепко сжимая Валино предплечье, – ох уж эти женские капризы. Ничем не угодишь. А я все равно их тебе куплю, дорогая.

При слове «дорогая» у Вали перехватывает дыхание. Она бросает на Натана Ефимовича полный ненависти взгляд и, вырвав у него руку, выскакивает прочь из магазина. Он догоняет ее на углу и почти насильно сует в руки коробку с туфлями. Валины уши горят от стыда и гнева, она что-то доказывает ему, возмущается, но Натан Ефимович и слушать ничего не хочет.

– Что вы себе позволяете? – бормочет обессиленная Валя. – Я вам отдам деньги за туфли.

– Ни в коем случае, – парирует Натан Ефимович. – Это мой долг. Именно я затащил вас работать в офис. Для вас шпилька практически спецодежда. Где вы видели, чтобы робу за свой счет покупали?

– Что вы все отшучиваетесь? Я что вам – маленькая? – выдавливает Валя, задыхаясь от чувства собственного бессилия, и, не выдержав, почти выкрикивает: – В плановом и так болтают невесть что!

– Что болтают в плановом? – с готовностью интересуется Натан Ефимович, который рад сменить тему злополучных туфель.

– Гадости разные, – шипит Валя.

– Какие? – настаивает Натан Ефимович.

– Да неважно, – отмахивается Валя.

– И все же? – не отстает ее спутник.

– Не ваше дело, – огрызается Валя.

– Раз уж вы заговорили об этом – значит, мое, – резонно замечает Натан Ефимович.

– Болтают, что вы на меня глаз положили! – выпаливает Валя и сама пугается своей смелости.

Она ожидает возмущение начальника и уже готова извиниться. Но Натан Ефимович воспринимает кажущуюся Вале верхов откровения фразу весьма спокойно.

– Вот уж удивили Москву селедкой, – хмыкает он. – Я и не скрываю.

– Что? – Валя пристально смотрит на Натана Ефимовича, думая, что он, как обычно, над ней подтрунивает.

– А что здесь такого? – вполне серьезно произносит Натан Ефимович, переходя на «ты». – Ты девушка симпатичная. А мне южанки всегда нравились. Что уж тут поделаешь?

– Ох, – только и может выдохнуть Валя.

– Что «ох»? – усмехается Натан Ефимович. – Может, нам, правда, на «ты» перейти?

– Зря я вам все это рассказала, – с отчаянием выдыхает Валя.

– Что рассказала? – хмыкает Натан Ефимович.

– Про плановый, – мрачно уточняет Валя. – Стыд какой. Словно сама навязалась.

– Навязалась? – всплескивает руками Натан Ефимович и оглядывается вокруг, как будто ища поддержки у прохожих. – Да я за тобой, можно сказать, увиваюсь уже второй месяц! А она – «навязалась»!

Сжав кулаки, Валя набирает в легкие воздух. Но, так ничего и не сказав, лишь бросает на Натана Ефимовича укоризненный взгляд и убегает прочь вместе с туфлями раздора.

Пятничный вечер завершается примеркой обновки, прерываемой слезами и шмыганьем носа. В понедельник Натан Ефимович, не заходя на службу, уезжает в командировку в Москву. Так что Валина казнь откладывается. Сама она всю неделю со страхом ждет возвращения начальника. Она ненавидит его, еще больше ненавидит себя и мысленно подбирает слова, которыми потребует у него обещанного перевода на стройку.

Главное – постараться избежать истерик и слез. Слез особенно. Она уйдет отсюда достойно. Ей не в чем себя упрекнуть. Она не давала ему никакого повода. А девчонки в плановом просто сплетницы. Даже не так: не просто сплетницы. Правильно сказала Зинаида Петровна: им завидно, потому что они хотели бы быть на ее, Валином месте. Впрочем, это не повод для нее вести себя так же. Утром в понедельник она зайдет в кабинет к Натану Ефимовичу и потребует перевода. И не будет реагировать ни на какие его шуточки. Она взрослая женщина, специалист. Она не позволит так с собой обращаться. Она приехала на Севере не затем, чтобы крутить романы с начальством. У нее, в конце концов, есть парень в Жданове.

Вспомнив о Пашке, Валя мысленно спотыкается. Есть ли у нее этот самый парень? Не пишет ведь ничего. Наверное, забыл. Был бы он настойчив, как Натан Ефимович, может, она и не поехала бы ни в какой Мурманск. Впрочем, Валя тут же себя одергивает: равнодушие Пашки не повод для Натана Ефимовича расставлять свои сети. Она ему скажет, все скажет – жестко и однозначно. В понедельник утром.

Но все выходит не так. Натан Ефимович неожиданно появляется в главке в пятницу вечером. Очевидно, прямо с поезда. Валя рассортировывает бумаги. Уже шестой час. Но августовское солнце ярко светит в огромное окно приемной. Увидев Натана Ефимовича, Валя вздрагивает и съеживается. Она не готова проявить свою жесткость прямо сейчас, на три дня раньше предполагаемой даты.

Впрочем, Натан Ефимович тоже выглядит смущенным. Он молча ставит в вазу на подоконнике огромный букет каких-то желтых цветов.

– Я воды наберу, – бормочет Валя машинально. – В сухой завянут за выходные.

– Это тебе, – сообщает Натан Ефимович. – Домой заберешь.

– Добавлю к стоимости туфель, – брякает Валя, чувствуя, что получилось как-то грубо.

Но Натан Ефимович обходится без своих обычных подтруниваний. Он молча смотрит на нее и лишь иронично качает головой. Валя нарочито зарывается в разложенные на столе бумаги. Молчание затягивается, и скоро она чувствует, как щеки ее начинают гореть. Нужно что-то сделать, чтобы снять почти физически ощущаемое в комнате напряжение. Валя уже собирается начать заготовленный, хотя и не доработанный еще до конца строгий разговор о переводе на стройку, когда Натан Ефимович ее опережает.

– Предлагаю сходить завтра в ресторан, – произносит он. – Для примирения.

Валя вскидывает на него измученный взгляд. Да что же это такое? Он снова сбил ее с толку! Теперь ее заявление о переводе будет выглядеть нелепо и по-детски. Снова женские капризы, скажет он. И будет прав. Сто раз прав. Она не может вести себя с ним достойно. Необходимо это признать.

– Я зайду завтра в шесть, – говорит Натан Ефимович.

– Но, – начинает Валя.

– В шесть, – повторяет Натан Ефимович и добавляет после секундной паузы: – Номер твоей комнаты я помню: сам выписывал ордер на заселение.

Затем он несколько поспешно, как кажется Вале, выходит из приемной в коридор.

– А как же иначе? Чего я хотела? – со злобой к самой себе думает Валя, ворочаясь ночью в кровати. – Я всего полтора месяца здесь работаю и уже получаю больше, чем на стройке. И комнату мне выделили. За красивые глаза, что ли? Вернее, да, за них как раз и выделили. Наверное. Даже наверняка. А вовсе не потому, что я ценный специалист, которому песок месить на объекте не позволят. Тут совсем другая причина. Как они там сказали: «Натан на нее глаз положил»? Теперь надо расплачиваться. Впрочем, не это главное. А что? А то, что, допустим, перейду я сейчас на эту самую стройку. И что дальше? Кому я сделаю хуже, кроме себя? Девчонкам из планового? Они-то как раз будут рады. Они только этого и ждут. А что касается разговоров и гнусных намеков, то их только прибавится. Про то, что было и про то, чего не было. Впрочем, и это, конечно, не главное. Не в пику же завистницам-плановичкам начинать крутить роман? Бред какой-то. А что же главное?

Валя никак не может поймать суть кружащихся в ее голове мыслей. Внезапно ответ становится для нее очевидным. Самый простой и нежелательный для нее ответ. Она гнала его прочь, потому что не хотела признавать то, что не встраивалось в ее планы на жизнь.

– Он мне симпатичен, – выдыхает Валя. – Даже более чем.

Когда на следующий день Натан Ефимович, как и грозился, ровно в шесть часов появляется у нее на пороге, Валя встречает его в лучшем своем платье с глубоким вырезом и новых туфлях на высоченной шпильке.

– Ух ты! – только и может сказать Натан Ефимович.

– Что, теперь самому страшно? – фыркает Валя, почувствовав свою власть.

– Пожалуй, – усмехается Натан Ефимович. – Идем?

Он ведет ее в самый модный в городе ресторан. По крайней мере, так ей потом завистливо сообщают знакомые девчонки из общежития. После ресторана Натан Ефимович ожидаемо предлагает Вале пойти к нему домой. И она не отказывается.

 

9

Жизнь превращается для Вали в весьма комфортное существование. Скоро она почти перестает появляться в своей комнате в общежитии, переселившись к Натану Ефимовичу в его большую квартиру в самом центре города, возле площади Пять Углов. Квартира, надо сказать, оказывается воистину холостяцкой – бездумно обставленной и запущенной. Но эти огрехи прежней Натановой жизни Валя быстро исправляет. В спальне появляются огромная кровать и столь же чудовищных размеров шифоньер.

– В нем жить можно, – высказывается о шифоньере Натан. – Чем заполнить такой объем?

Валя воспринимает его иронию в качестве руководства к действию. За пару месяцев она плотно забивает шифоньер обновами. И то сказать: не в обносках же ей ходить. Она на людях работает.

Стоит ли говорить, что висевшие на вбитых прямо в оконные рамы гвоздях шторки-тряпочки заменены гардинами на карнизах. Разительные перемены касаются и других уголков квартиры. Натан радуется уюту и денег не жалеет.

– Квартира должна быть тебе страшно благодарна за такую заботу, – повторяет он всякий раз, когда Валя обзаводится новым предметом мебели, очередной вазочкой или шторой.

– А ты? – огрызается она.

– Отчасти да, – отшучивается Натан.

– От какой части? – притворно злится Валя.

Натан продолжает ерничать дальше, но Валя уже не слушает его. Она теперь не боится начальника, и его ирония больше ее не смущает. Валя просто позволяет Натану шутить, не более того.

– Чем бы дитя ни тешилось, – думает она, снисходительно поглядывая на мужчину, который еще недавно внушал ей страх.

На работе она тоже начинает чувствовать себя хозяйкой.

– Есть что-то в разнос, Валентина Николаевна? – всякий раз по имени и отчеству обращается к ней щупленькая девчушка-курьер Наташа Неверова, забегая в приемную.

Стоит ли говорить, что никто уже не шепчется у Вали за спиной? А чего шептаться, когда и так все понятно? Девицы из планового отдела смирились со своим поражением и теперь относятся к Вале с подчеркнутым уважением. Впрочем, подобное обращение Валя воспитывает в них ежедневными тренировками.

– Светочка, – строго говорит она блондинке с пухлыми губами, той самой, что опрометчиво громко произнесла тогда «Натан на нее глаз положил», – Светочка, тебе надо по три раза объяснять, как следует оформлять сметы? Кто это должен делать? Я? Это, между прочим, в мои обязанности не входит. Может быть, Натан Ефимович лично? Вам, девчата, здесь зарплату платят не за то, чтобы вы маникюр делали и чаи гоняли. А если кого-то что-то не устраивает, то всегда есть места на стройке. Там живая работа. Милости, как говорится, просим.

– Валентина Николаевна, – бормочет блондинка, – я сейчас исправлю. В перерыв.

– И ровно в два – на стол к Натану Ефимовичу! – победно вскинув голову, заявляет Валя. – Будешь знать, как сплетни разводить!

Последнюю фразу она произносит про себя, покидая плановый отдел с видом полководца, выигравшего сражение. Закрыв за собой дверь, она задерживается на несколько секунд и прислушивается. Но в комнате царит тишина, нарушаемая лишь тихим шелестом бумаг на столах плановичек.

– Вот так, – хмыкает Валя и гордо продолжает свой путь в приемную.

Фаворитка! Это слово, вычитанное в детстве в одном из французских романов, часто вспоминается ей теперь. Да и бог с ним. В конце концов, как-то все сложилось в ее жизни.

Именно это говорит ей Зинаида Петровна:

– Все у тебя, Валя, сложилось. Только этого ли ты хотела?

– Да ладно, Зинаида Петровна, – отмахивается Валя. – Жизнь – штука сложная, как-нибудь вывезет.

– Это конечно, это правильно, – кивает добрая Зинаида Петровна, сама уже, очевидно, недовольная тем, что поставила под сомнение Валькино счастье.

Счастье это тем временем бьет ключом. На Новый год Валя с Натаном едут в Ленинград, где у Натана стоит забронированная квартира.

– Досталась от родителей, – небрежно поясняет он.

– А ты достался мне, – хмыкает Валя и чмокает мужчину в бритую до синевы щеку.

Зимний Ленинград производит на Валю неизгладимое впечатление. И она твердо решает со временем перебраться сюда. Для этого Натану, как она выясняет, надо отработать еще три или четыре года в Мурманске. Чтобы заработать северную пенсию и еще что-то там, во что Валя не особо вникает. Три или четыре года можно потерпеть. Это ее вполне устраивает.

Летом, заработав первый северный отпуск, Валя хочет съездить домой, навестить тетю Полю. Но Натан везет ее в санаторий в Сочи. Помпезные корпуса здравницы стоят в старом парке, спускающемся прямо к морю. Санаторий принадлежит союзному Минстрою. Здесь отдыхают начальники с семьями. Валя не хочет сводить знакомства с толстыми пожилыми тетками, говорящими исключительно о работе своих мужей, и почти все время проводит на пляже. Натан не возражает и охотно составляет ей компанию.

– Не обижайся на начальственных жен, – утешает он Валю. – Они всю жизнь сидят дома, скучают и деградируют.

– То ли дело – любовницы! – огрызается Валя. – Они целый день на работе, под боком, в приемной, им скучать некогда.

– Ты чем-то недовольна? Это так понимать? – неожиданно жестко реагирует на ее выпад Натан.

– Да понимай, как хочешь, – фыркает Валя.

 

10

Снова наступает зима. Роскошная квартира в центре города, заискивания девчонок в тресте и бесконечные обновы уже не радуют Валю. Ей хочется большего: определенности в отношениях, свадьбы, в конце концов. Она представляет, как приедет следующим летом с Натаном к тете Поле. И что она ей скажет? Как представит своего спутника? Да и не поедет Натан в Жданов. Зачем ему жить в одной квартире с тетей Полей? Опять потащит ее в санаторий. И ладно бы с ним, с этим санаторием, не в санатории дело, а в том, что в их совместной жизни появилась напряженность. Валя стала раздражительной, часто срывается по пустякам в истерику. Натан старается ее успокоить. Но становится только хуже и хуже.

– Ты чем-то недовольна? – спрашивает он ее.

В его голосе не чувствуется прежней иронии. В нем звучит беспокойство, озабоченность и стремление все исправить. Валя плачет у него на плече, извиняется за свое поведение, но никак не может сказать правду. Но Натан наверняка и сам догадывается о причинах происходящего.

Перед самым Новым годом они идут в театр. В областной драме дают оперу столичные гастролеры. Полный аншлаг. Но Натану удается достать два билетика в партер. Несколько дней перед спектаклем он ходил загадочный. А когда они начинают собираться на спектакль, Валя с удивлением замечает, что его руки слегка дрожат, когда он завязывает галстук, отчего правильный узел никак не выходит.

– Я помогу, – предлагает она, но Натан в ответ только нервно хмыкает и продолжает борьбу с галстуком.

– Как хочешь, – фыркает Валя, внезапно почувствовав, как что-то дрогнуло у нее в груди.

Почти карнавальная снежная зима, опера, разнервничавшийся мужчина. Ей кажется, что этим вечером что-то должно произойти. Валя едет в театр вся на нервах. Собственно говоря, до театра десять минут пешком. Но за ними приходит трестовская машина. Всю недолгую дорогу Валя сидит, как на иголках. Теперь она уже почти уверена, что после спектакля Натан сделает ей предложение.

Валя в опере второй раз. Спектакль производит на нее странное впечатление. Гастролеры привезли в Мурманск «Молодую гвардию». И эта опера совсем не похожа на ту, что они с Натаном слушали прошлой зимой в Ленинграде. Там все пели по-итальянски, а на сцене кипели неимоверные страсти. Здесь же толстоватый немолодой мужчина неподходящим ему высоким голосом отчаянно выводит по-русски:

– Стреляй, Олег!

– Патронов нет! – отвечает ему другой певец.

– Цемент-то им хоть завезли? – слышится веселый шепот позади Вали, и по рядам пробегает легкий смешок.

Спектакль идет тяжело. У Вали начинает болеть голова. Ей хочется вернуться домой и прилечь. Она уже совсем собирается уйти в антракте, но вновь думает о том, что Натан, очевидно, сделает ей сегодня предложение, а потому остается и терпит спектакль до конца. Отстояв очередь в гардеробе, они одеваются и выходят на улицу. Звуки назойливой оперы звучат у Вали в голове. Они идут домой пешком. Валя ждет от своего спутника тех самых слов. Но Натан мрачно молчит.

– Что ты все хмуришься? – не выдерживает Валя.

– Устал, – бурчит Натан. – На будущей неделе приемная комиссия приезжает. А у нас одни недоделки.

У Вали как будто выбивают почву из-под ног. Ничего не будет! Никакого предложения. Он просто нервничает из-за работы.

– Дурацкий спектакль, – замечает Натан устало. – Еле вытерпел.

– А меня? – внезапно заводится Валя.

– Что «тебя»? – не понимает Натан.

– Тоже еле терпишь? – шипит Валя.

– К чему ты это? – раздражается Натан.

Если бы он хотя бы добавил «дорогая», Валя, наверное, сдержала бы свою обиду. Но Натан просто сказал: «К чему ты это?» Сказал отстраненно, словно разговаривал с чужим человеком.

– К чему? – взвизгивает Валя так, что прохожие оглядываются. – Да все к тому же!

– Могла бы меня поддержать, – злобно замечает Натан. – Вместо того чтобы визжать на улице.

– Поддержать? Визжать? – взвивается Валя. – Да мне осточертели твои проблемы, твои шутки и твои идиотские спектакли.

Она сама не ожидала в себе подобной злобы и уже готова извиниться, когда Натан неожиданно произносит:

– Не буду скрывать, меня тоже в последнее время стали тяготить наши отношения. Я не хотел этого пока говорить. Но коли уж ты сама начала. В общем, я считаю, что, возможно, их нет смысла продолжать.

– Что? – задыхается Валя.

– Нет, конечно, я не говорю, что ты должна уйти сегодня же, – продолжает Натан. – Но в стратегическом плане, наверное, будет лучше, если мы расстанемся.

– Хорошо, – бормочет Валя, изо всех сил стараясь сдержать слезы. – Только зачем нам «стратегические планы»? Давай, прямо сейчас. К чему тянуть?

– Прости, – сухо говорит Натан.

– Это ты меня прости, – перебивает его Валя. – За то, что слишком хорошо о тебе думала.

– Я все понимаю, – начинает Натан.

– Я тоже, – фыркает Валя. – Ты так много для меня сделал. Пора и честь знать. Прощай. И, пожалуйста, не надо меня останавливать.

Выпалив все это на одном дыхании, она поворачивается и бросается прочь. Она думает, что Натан бросится ее догонять. Но он этого не делает. Лишь у дверей общежития Валя соображает, что у нее нет с собой ключей от комнаты.

– Я из триста двадцать первой, вы же меня знаете, можно мне ваш ключ – комнату открыть, а то я свой дома забыла, – почти умоляюще обращается она к дежурной на первом этаже. – Забыла ключ, – повторяет она, поняв, что слово «дома» прозвучало в данной ситуации как-то нелепо.

– Что-то взять хотите? – уважительно интересуется дежурная.

Неужели она тоже знает об их отношениях с Натаном? Отсюда и такое почтение. Как же все это гадко! И как она всего этого не замечала раньше.

– Взять? – бормочет Валя. – Нет, я ночевать буду.

Дежурная удивленно вскидывает бровь, но, ничего не сказав, протягивает Вале ключ.

– Я сейчас пойду, открою и ключ тут же вам верну, – обещает Валя.

– Не надо, – отвечает дежурная. – Когда свой ключ найдете, тогда и вернете.

– Хорошо, – радуется Валя и, вновь почувствовав непреодолимую усталость, бредет на свой третий этаж.

 

11

На следующий день Вале приходится идти на службу. Их общение с Натаном сводится к необходимому по работе минимуму. Лишь после обеда Валя набирается смелости, заходит в кабинет к Натану и отдает ему ключи от его квартиры.

– Зачем прямо сейчас? – возражает Натан. – Тебе надо вещи забрать.

– Вещи? – шипит Валя. – Оставь себе. Мне от тебя ничего не надо.

– Мне твои юбки не подойдут, – хмыкает Натан, но ключи берет.

– А мне верни ключ от моей комнаты, – словно не слыша его, заявляет Валя.

Натан кивает. В тот же вечер он привозит ей в общежитие все ее пожитки, а заодно и ключ. Валя сухо благодарит его, а он лишь неопределенно разводит руками, как будто говоря:

– Ну что ж я могу поделать, если ты так решила.

– Мужская привычка, – злобно думает Валя, – обставить все так, чтобы женщина была виновата. Словно это не он, а она его бросила.

Почти с ненавистью посмотрев на Натана, она злобно заявляет:

– Чайку?

Натан отказывается и поспешно уходит.

– Попробовал бы он не отказаться! – думает Валя, закрывая за ним дверь. – Кровь бы пролилась, ей богу!

Отношения закончились, но жизнь продолжается. Работа превращается для Вали в настоящий ад. Она не знает, как себя вести, постоянно нервничает и боится, что сорвется на людях. Продолжающиеся заискивания девчонок-плановичек заставляют ее внутренне содрогаться. Когда они узнают о ее падении с пьедестала, их месть будет ужасна.

В последующий месяц Валя передумывает столько мыслей, что хватило бы, наверное, на всю жизнь. И основной вопрос, который она раз за разом себе задает, сводился к следующему:

– Может быть, она погорячилась? Сама все придумала в тот вечер, неправильно истолковав нервозность Натана, и сама же обиделась. Он просто повел ее в театр. У него были проблемы на работе. Он нервничал. Она вспылила. Возможно, зря?

Валя понимает, что при ее характере извинения дадутся ей очень тяжело. И после всего, что произошло за последние недели, они будут выглядеть унизительными и неприличными. Валю терзают сомнения. Но она уже почти готова пойти на попятную, когда вдруг замечает, как к Натану в кабинет все чаще заходит кассирша Люба. Вместо прилива злобы Валя чувствует неожиданное облегчение, словно тяжелое бремя свалилось с ее плеч. Она понимает, что все сделала правильно. Не было бы никакого предложения. Ни в тот вечер, ни в какой другой. Никогда бы не было. И Натан все равно бы ее бросил. Он лишь искал предлога, который она ему и дала.

– Все к лучшему, – решает Валя. – Не для того я ехала на край света, чтобы сидеть в приемной и сторожить от нападок конкуренток дряхлеющего сожителя.

В тот же день она пишет на имя управляющего трестом заявление с просьбой перевести ее мастером на стройку. Заявление спускают Натану. Тот вызывает Валю к себе, смотрит на нее и бормочет:

– Может, останешься в конторе? Я тебе место подберу.

– А что, – огрызается Валя, прямо глядя ему в глаза, – есть еще неразобранные престарелые холостяки кроме тебя?

– Зачем ты так, – бурчит Натан и аккуратненьким, почти женским своим почерком выводит в углу заявления фразу «не возражаю».

С этим заявлением Валя отправляется в отдел кадров, где ее встречают с распростертыми объятиями.

– Мастеров катастрофически не хватает, – радостно сообщает кадровик, потирая от удовольствия руки. – Прекрасно, Валентина Николаевна, что вы решили перейти на производство. Нечего штаны, простите, юбку протирать по приемным. Вы строитель, а не секретарша.

– Это точно, – мрачно произносит Валя.

– К лучшему прорабу вас направим. Мужики там хорошие, план перевыполняют, премии получают. Так что в накладе не останетесь, – продолжает кадровик. – Будете строить новый микрорайон города.

 

12

На стройке к Вале поначалу относятся с легким пренебрежением. Прораб с мрачной фамилией Погребельный называет ее не иначе, как «девушка», а представляя бригадирам, шутливо грозит им пальцем:

– Вы уж ее слушайтесь!

– Нам чего, нам – как скажут, – фыркают мужики, – не обидим.

Валя до крови прикусывает губу, но сдерживается. Поначалу она решает, что насмешки – следствие ее падения с поста фаворитки. Ей стыдно, и она считает такое отношение к себе оправданным. Даже откликается на прилипшее к ней с подачи прораба прозвище «девушка».

– Так мне и надо, заслужила, – грызет она себя.

Впрочем, вскоре Валя соображает, что мужики на стройплощадке вряд ли знают интриги конторской жизни. А даже если и знают, то наверняка не придают им никакого значения. Их больше интересует своевременный подвоз песка, цемента (она вспоминает треклятую оперу), панелей и лестничных пролетов.

Поняв это, Валя приходит в ярость. Да как они смеют? Она им не девушка, она – дипломированный специалист. Она приехала сюда работать, строить жилье или что там еще нужно стране. Валя вспоминает об укрощении девчонок-плановичек. Этот опыт приходится теперь весьма кстати. При общении с бригадами Валя добавляет в тон металла. А всякий раз, когда ее называют девушкой, она, переходя почти на шепот, объясняет очередному озадаченному мужику его задачи и обязанности. В результате ее начинают называть не девушкой, а другим словом, не обидным разве что в кинологии. Но называют уже, правда, за глаза. Так что Валя обводит покоренную стройку взглядом победительницы и строит планы усмирения прораба.

Погребельный остается единственным человеком, который продолжает подшучивать над Валей, не воспринимая ее всерьез. Однако повод поставить прораба на место вскоре представляется. Заработки на стройке действительно большие. Бригады, ведомые Погребельным, исправно закрывают наряды с перевыполнением, а значит, получают процентовки, квартальные и прочие премии. При обычном строительном бардаке это кажется чудом. Но Валя довольно быстро раскрывает механизм подобного благополучия. А раскрыв, содрогается.

Наряды закрываются на освоенные средства, куда закладываются рассчитываемая по нормативам стоимость произведенных работ и цена самих стройматериалов. Манипулировать этими ресурсами надо весьма осторожно. На одном доме идет монтаж стенных панелей, на другом ведутся отделочные работы. В первом случае цена железобетона позволяет перекрыть все показатели. А вот кропотливые отделочные работы обходятся по нарядам в сущие копейки. Так что, как правило, внутри подрядной организации стоимость основных конструкций разбрасывается по всем объектам более или менее равномерно. Чтобы во время отделочных работ не сесть в лужу.

Прораб Погребельный, однако, идет другим путем. Весь железобетон – панели, лестничные пролеты, межэтажные перекрытия нещадно забиваются в наряды. Причем даже с опережением реальных сроков монтажа. План освоения средств зашкаливает. Чем это грозит в дальнейшем, понять нетрудно. Именно это на повышенных тонах Валя и высказывает Погребельному.

– Что же вы делаете, Петр Самсонович? – возмущается она. – У вас все стеновые панели на объектах уже закрыты нарядами. К весне пять домов выйдут на отделку. Вы чем будете закрываться? Штукатуркой и побелкой?

– Не твое дело, пигалица, – рявкает прораб. – Ты свою каракулю поставь на бланке. С тебя больше никто ничего не требует.

– Нет уж, товарищ Погребельный, – побледнев от ярости, ледяным тоном продолжает Валя, – это как раз мое дело как мастера. И я вам не пигалица. И с меня надо требовать. Потому что я – специалист-строитель. С меня мой профессиональный долг требует. И я такие наряды не закрою. У вас плиты на стройке лежат в штабелях, а вы их по бумагам уже все установили. Чтобы план сделать на двести процентов.

– Не тебе меня учить, – огрызается прораб, – подписывай наряды.

– Нет, – мотает головой Валя.

– Так, – цедит сквозь зубы Погребельный и, злобно обведя взглядом толкущихся вокруг бригадиров, добавляет: – А ну-ка, вышли все из прорабской. Оставьте нас с девушкой потолковать с глазу на глаз.

Мужики, кто со смешком, а кто и с сочувственным вздохом, выходят из комнаты. Валя съеживается, ожидая криков и ругани прораба. Однако Погребельный решает сменить тактику.

– Девонька моя, – почти ласково обращается он к Вале, – есть теория, а есть реальная жизнь. И в этой жизни не все идет согласно теории. Тебя учили одному, правильно учили, хорошо. И ты это запомнила. Но людям нужны заработки. И все плиты мы поставим, и всю штукатурку положим. Всему свой срок.

– Железобетон надо попридержать в нарядах. Иначе на стадии отделочных работ нам нечем будет их закрывать, – упрямо повторяет Валя.

– Почему нечем? – поглядев на нее снисходительно, качает головой прораб. – Будут другие объекты, новые. С них закроемся.

– А дальше? – бурчит Валя. – Конец этому порочному кругу когда-нибудь будет?

– Когда-нибудь будет, – философски замечает прораб. – Когда-нибудь и Земля упадет на Солнце. У всего есть конец. А пока мне надо своих работяг кормить. Так что ты подпиши наряды, будь умницей.

– Не подпишу, – мотает головой Валя.

Глаза прораба темнеют от злобы, но, сдержав гнев, он продолжает:

– Я все понимаю. Ты принципиальная. Это хорошо, действуешь по правилам, как учили. Здорово это. Но ты сначала подрасти, наберись опыта. Потом будешь меня учить. А пока не лезь не в свое дело, не порти мне показатели. Ты вот говоришь, что ты – мастер, твое дело во всем разбираться. Ладно. Но тогда ты и ответственность свою должна чувствовать. За тех людей, что у тебя под началом работают. А у них семьи, им заработки нужны. Почему ты о них-то не думаешь?

– Петр Самсонович, – опустив голову, чтобы не смотреть на раздраженного прораба, бормочет Валя, – я о них думаю. И мы закроем наряды ровно на уровне реальных объемов. И ни копейкой больше. Потому что никаких приписок нам не надо. И то, что вы делаете, в конечном счете будет хуже для всех.

– Значит, не подпишешь? – рявкает Погребельный, устав от политесов.

– Нет, – отрезает Валя и вжимает голову в плечи, ожидая криков прораба.

Но прораб неожиданно успокаивается. Он вздыхает, садится на стул и, утерев рукой выступившие на лбу капельки пота, тихо говорит:

– Ладно. Твое дело. Только не думай, что в тресте ничего обо всем этом не знают. Я твою принципиальность на себе тянуть не стану. Будешь сама с начальством разбираться.

Валя в ответ угрюмо кивает.

– Так не подпишешь? – делает последнюю попытку Погребельный.

– Нет, – подтверждает Валя.

– Как угодно, – сухо произносит Погребельный. – Не смею больше задерживать. Будем разбираться в другом составе.

На следующий день разбираться с мятежным мастером приезжает лично Натан Ефимович. Погребельный вызывает Валю к себе, не предупредив о госте, чтобы усилить драматический эффект. Но ожидаемого испуга в глазах предполагаемой жертвы он не видит. Более того, хоть и не силен прораб в анализе психологических тонкостей, но даже он замечает, что гораздо более смущенным, чем Валя, выглядит заместитель управляющего трестом. Разочарованный Погребельный лишь устало машет рукой в сторону Вали и цедит:

– Ну вот, Натан Ефимович, наша декабристка. Что делать – ума не приложу.

Натан уже, конечно, в курсе всего скандала с нарядами. Очевидно и то, что весь этот не совсем законный механизм не является для него новостью. Зябко потирая руки, Натан, косясь куда-то в сторону, объясняет Вале примерно то же, что за день до этого пытался втолковать Погребельный. Но Валя стоит на своем. И разговор постепенно переходит на повышенные тона.

– Валентина Николаевна, – взвивается, в конце концов, Натан, – вы нам предлагаете перестроить всю систему ведения работ?

– Нет, – огрызается Валя и нечаянно переходит на «ты», – я тебе ничего не предлагаю. Я настаиваю, чтобы наряды закрывались с учетом сохранения равномерности выполнения работ.

– Вот как! – выдыхает Натан. – Учить меня будешь?

– Я тебя не учу, – шипит Валя, – я требую. И лучше тебе со мной не спорить, Натан!

Прораб Погребельный, уже ничего не понимая, почти со страхом посматривает на разгорячившуюся Валю. Натан между тем выглядит смущенным. Он хочет что-то возразить своей собеседнице, но сдерживается и лишь с шумом выдыхает воздух.

– Слушай, Самсоныч, – поворачивается он к прорабу, – если откровенно, то она ведь права. И ты это знаешь, и я.

– Дык, – неопределенно разводит руками Погребельный. – Теория она завсегда с практикой расходится.

– Черт бы побрал всю эту практику, – бурчит Натан. – Ладно, – он смотрит на Валю, – пусть будет так, как вы говорите, Валентина Николаевна.

– По теории? – уточняет, не веря собственным ушам, Погребельный.

– По теории, – кивает Натан.

– Хорошо, – разводит прораб руками. – Как скажете, Натан Ефимович.

– Я могу идти? – интересуется Валя.

– Угу, – кивает Натан.

– В коридоре подожди, – добавляет Погребельный. – Мы сейчас с Натаном Ефимовичем разговор закончим, потом будем с тобой наряды закрывать. По теории, как ты хотела.

Натан выходит от прораба минут через пять и, даже не взглянув на Валю, выскакивает по коридору на улицу. Валя выжидает еще несколько секунд и, постучавшись, приоткрывает дверь в прорабскую:

– Можно?

– Да тебе теперь и стучать не надо, Валентина, – хмыкает Погребельный. – Ногой дверь открывай и заходи, когда надо. Эка ты Ефимыча уделала. Чистый нокаут. Садись, будем с нарядами разбираться. Настояла на своем – теперь помогай мне теорию-то осваивать. Революционерка.

 

13

С этого момента прораб Погребельный начинает уважать Валю за ее принципиальность и смелость. Особенно его поражает тон, с которым она разговаривала с Натаном Ефимовичем, несколько раз сорвавшись на «ты». Погребельный прямо заявляет ей об этом. В глазах прораба блестит что-то похожее на восхищение. Валя, конечно, понимает, что Петр Самсонович не знает всех нюансов ее предыдущих отношений с Натаном, но не считает нужным посвящать прораба в подобные тонкости. К чему? Должны же быть на стройке свои герои? Скромно потупившись, она лишь говорит, что тут, мол, дело принципа, а в таких вещах не до политесов. Прораб снова блестит глазищами и произнес единственное слово:

– Мужик!

Так из девушки Валя в одночасье превращается в мужика. Усмиренные бригадиры и восхищенный прораб позволяют ей утвердиться на стройке. Теперь она вышагивает по объектам с гордо задранной головой. А к лету доходит уже до полного форса, надев обувь на шпильке. Со злобной усмешкой она выбирает именно те дорогущие туфли, которые подарил ей в свое время Натан. Ходить в них по графию, обдирая каблуки об острые краешки камней, доставляет Вале почти физическое удовольствие. Ей снова припоминается уже полузабытое слово «фаворитка». Но теперь она всего добилась сама. Хотя, как ни смешно, опять же, не без помощи все того же Натана. Впрочем, сам Натан об этом, естественно, и не догадывается.

Рабочие одобрительно смотрят Вале вслед, бригадиры издали приветливо кричат:

– Здорово, Николаевна!

А шоферы заезжих самосвалов, подвозящие на стройку материалы, только рты раскрывают, увидев ее в каске и на шпильках. Впрочем, Валя не позволяет им долго разглядывать подобную красотищу.

– Накладные давайте мне, – командует она, – разгружаться вон туда, к бытовкам.

– Ага, – растерянно кивают шоферы, а Валя, вскинув подбородок, уже идет дальше – руководить и организовывать.

Прораб Погребельный настолько проникается к ней уважением, что, надев парадный костюм в полоску и побегав в тресте по нужным кабинетам, добивается для нее комнаты в коммуналке. Это уже самое настоящее жилье, не общага.

Узнав о стараниях прораба, Валя бросается к Погребельному на шею и целует его в щетинистую щеку.

– Да уж ладно скакать, – бурчит прораб, похлопывая Валю по спине. – Свои люди, чай, не чужие. Строитель строителю – друг, товарищ и брат. На новоселье-то меня пригласишь?

– Приглашу! А как же иначе? – прыгает Валя от радости. – И вас приглашу, Петр Самсонович, и бригадиров наших, и ребят. Всех приглашу!

– Ну и хорошо, – снова бурчит Погребельный. – Замуж теперь выйдешь.

– Чего? – удивляется Валя.

– Замуж, говорю, выйдешь, – хмыкает прораб. – Я когда комнату тебе выбивал, мне один в тресте нашем сказал: мол, жилье даем только семейным. А я ему и ответил: как же, говорю, человеку семью-то завести в общежитии? Смотрите, говорю, на вещи шире: будет у девушки жилье – она тут же кого-нибудь и найдет. Так ведь?

– Так, именно так, – подхватывает Валя дрогнувшим голосом и снова обнимает прораба за могучую шею.

– На меня не рассчитывай, – хмыкает Погребельный. – Я уже двадцать два срок мотаю со своей благоверной.

– Ой, Петр Самсонович, – хохочет Валя. – Я теперь с собственной комнатой кого угодно заполучу.

 

14

Отгуляв новоселье, Валя с головой окунается в коммунальную жизнь, которая, как оказывается, порой она требует от человека неимоверных усилий.

– С соседями мне повезло, – бодро отвечает Валя на вопросы любопытных приятельниц. – Люди замечательные!

В реальности это бравурное утверждение справедливо лишь отчасти. Просторная «сталинка» состоит из трех комнат. В одной живет Валя. Другую занимает тихая семья Кузнецовых. Вадим работает на стройке каменщиком. Его жена Лена нянчит грудную дочку. Супруги, хоть и Валины ровесники, относятся к ней с уважением, граничащим с почтением.

– Вы, Валентина Николаевна, если что-то надо по хозяйству, сразу говорите, – не раз увещевает ее Лена. – Полку прибить или еще чем помочь. Вадик все сделает. Без мужчины в доме никак.

Валя благодарит и обещает непременно в случае чего обратиться за помощью. И, надо сказать, порой действительно приходится обращаться. Вадим привешивает Вале карниз над окном и помогает расставить купленную мебель.

Это, если так можно выразиться, светлая сторона коммунальной жизни. На ее темной стороне, в третьей комнате обитает старуха с никому не известным именем. Какое отношение она имеет к строительству, а квартира эта числится за Валиным трестом, тоже остается тайной.

У старухи жидкие волосы, взбитые химзавивкой в почти негритянские кудряшки. Но сквозь них  все равно предательски проглядывает розоватое темя. Старуха передвигается по квартире необычайно тихо. И только свистящий шепот за Валиной спиной выдает ее присутствие.

– Проститутка, – шипит старуха, невзлюбившая Валю с первого дня ее вселения в коммуналку, – шею на шпильках себе не сверни.

– Бабушка, зачем вы так? – удивляется поначалу Валя. – Давайте лучше познакомимся.

– Я с тобой на гульки бегать не буду, – шипит старуха.

– Да какие гульки, бабушка? – возмущается Валя, изо всех сил стараясь сохранить доброжелательность в голосе. – Я на стройке работаю, мастером.

– Мастером по мужикам бегать, – резюмирует старуха.

– Да что же вы так? – сдерживая слезы, бормочет Валя. – Как вы можете? По какому праву?

– Я свои права знаю, не сомневайся, – огрызается старуха. – Я еще тебя переживу.

– В этом уж я точно не сомневаюсь, – всхлипывает Валя и, не выдержав пререканий, убегает прочь.

Вскоре ее терпение иссякает, и она начинает по возможности избегать старухи. Сталкиваясь с ней на кухне или в коридоре, Валя съеживается, отводит глаза и непроизвольно напрягается всем телом, словно ожидая удара. И удар не заставляет себя ждать.

– Халат бы запахнула, шалашовка, – шипит старуха, – коленки голые торчат.

Теперь, когда Лена в очередной раз интересуется, не нужна ли ей помощь Вадима по хозяйству, Вале хочется ответить:

– Да, нужна! Очень нужна! Пусть возьмет топор и убьет старуху из соседней комнаты!

Впрочем, она прекрасно понимает, что Раскольникова из тихого Вадима не получится. Кузнецовы боятся старухи не меньше самой Вали. Она так же донимает их бесконечными оскорблениями и ходит по квартире, как хорек по курятнику, – дерзко и безнаказанно.

 

15

Валя давно забыла, как, уезжая в Мурманск, звала с собой своего дружка Пашку. И вот, спустя пять лет Пашка неожиданно приезжает. Впрочем, никакой неожиданностью тут на самом деле и не пахнет. Из писем тети Поли Валя знает, что Пашка ушел с завода, окончил какую-то школу матросов и стал ходить в море. Но и там у него что-то не ладится. Так что при встречах он жалуется тете Поле на жизнь.

– Надо хлопцу сменить обстановку, – предлагает тетя Поля. – Может, Валюша, приедет он к тебе в Мурманск? Пойдет там в плавание. А ты его приютишь на первое время, чтобы не маяться ему по гостиницам. Сама знаешь – хлопотно это. Да и дорого.

Неожиданно для себя самой Валя соглашается.

И Пашка приезжает. На дворе конец августа. Валя отпрашивается с работы пораньше и встречает Пашку на вокзале. Моросит нескончаемый по-осеннему холодный дождик. Пашка выходит из вагона с чемоданом в руке. Он еще больше похудел, загорел до черноты и выглядит каким-то потрепанным. Валя уже не может признать в нем своего прежнего ухажера. Да и то сказать: за прошедшие пять лет столько всего изменилось в ее жизни.

– А ведь и в его жизни наверняка тоже, – внезапно думает она.

Валя стоит и разглядывает Пашку. Выходящие из вагона люди толкают ее. Они что-то радостно сообщают встречающим их родственникам, расспрашивают последние новости из городской жизни. А она все смотрит и смотрит на Пашку, не в силах что-то сказать или сделать. Пашка – словно материализовавшееся воспоминание из ее прежней жизни.

– Да, все такой же дурак! – заявляет Пашка, когда затянувшееся молчание становится просто неприличным. – Прошу любить и жаловать.

– Насчет любить не знаю, – бурчит Валя.

– Согласен на жаловать, – хмыкает Пашка.

– Здравствуй уже, – серьезно говорит Валя, – давно не виделись.

– Пять лет, – фыркает Пашка.

– Угу, – кивает Валя. – Пошли домой.

Они пробираются в быстро редеющей толпе через привокзальную площадь.

– А свежо у вас тут для августа, – поежившись в своей летней рубашонке, произносит Пашка.

– Привыкай, – угрюмо парирует Валя, – не в Сочи приехал.

– Да уж понял я, – вздрагивает Пашка. – Может, такси возьмем? Или на автобусе?

– Пешком, – отрезает Валя. – Тут рядом.

– Хорошо, – соглашается Пашка. – Как скажешь, командир.

– Я не командир, я мужик, – хмыкает Валя.

– Что? – удивляется Пашка.

– На стройке так зовут, – поясняет Валя. – Мужиком.

– Молодцы, – хихикает Пашка, – золотые у вас тут люди на Севере. Они на стройке только такие приветливые или везде?

– Не твое дело, – обрывает его Валя.

– Ладно, – опять с готовностью соглашается Пашка.

– Пришли, – сообщает Валя. – Вот мой подъезд.

Они проходят к ней в комнату, и Пашка ставит чемодан в углу. Оба чувствуют неловкость, не зная, как себя вести.

– Пойдем на кухню, – выдавливает Валя. – Я тебя накормлю.

После обеда и ванны Пашку совсем развозит. Валя стелет ему на диване, а для себя разбирает кресло-кровать. Пашка протестует, заявляет, что не может так ее стеснять, клянется, что его койка на судне была еще уже, чем это кресло-кровать. Но Валя не слушает никаких возражений.

– Спи сегодня на диване, – грозно говорит она. – Ты устал. Дальше видно будет.

– Ты настоящий мужик, – бормочет Пашка.

– И ты туда же, – фыркает Валя. – Заткнись уже.

Пашка пытается еще что-то возразить, но валится на диван и моментально засыпает. А Валя еще долго сидит и глядит на него.

– Я тебя стеснять не стану, – на следующее утро обещает ей Пашка. – Побегаю сейчас по флотам, устроюсь матросом и в рейс уйду.

– Побегай, – кивает Валя, устало глядя на гостя из прошлого. – Где же ты пять лет бегал?

– Я не бегал, – огрызается Пашка, – я на месте сидел. Это ты исчезла неизвестно где.

– Известно! – возмущается Валя. – Когда понадобилась, быстро нашел.

Она понимает, что сказала непозволительную грубость. Ведь Пашка нагрянул не с бухты-барахты. Она сама его пригласила, пусть и с подачи тети Поли. Валя уже открывает рот, чтобы извиниться, но Пашка продолжает:

– Могла бы за пять лет хоть разок приехать домой, тетушку навестить.

Валя с облегчением понимает, что он не уловил неприличный подтекст вырвавшейся у нее сгоряча фразы.

– А вместо этого два письма, – обиженно добавляет Пашка.

– Неправда, – возмущается Валя, – я тете Поле регулярно пишу.

– А мне два письма, – упрямо повторяет Пашка.

Валя должна признать, что он прав. Но сдаваться ей не хочется.

– Так ты мне тоже только два раза ответил, – огрызается она.

– Ответил же, – взвивается Пашка. – А от тебя больше ни слова.

– А чего же сам не написал? – злобно интересуется Валя.

– Да не мастер я письма строчить, что уж тут поделаешь, – разводит руками Пашка. – Могла бы приехать.

Валя замечает, что они пошли по второму кругу, и внезапно теряет запал. Она чувствует, что та, прежняя жизнь уже куда-то ушла. И теперь все будет по-другому. Валя вспоминает о Натане. Потому и не писала она больше Пашке. Быстро все изменилось в ее жизни. Может, и зря, что так быстро. Хорошего все равно из этого ничего не вышло.

Разозлившись на саму себя, Валя рассказывает Пашке о своем романе. С подробностями, не жалея себя, вплоть до злополучного похода в театр.

– В общем, собиралась выйти замуж, да не получилось, – зло итожит она свой рассказ. – Наверное, слишком многого хотела.

– Жизнь есть жизнь, – кивает Пашка. – По-разному у всех складывается. Я вот как-то все один просидел.

– А что же у тебя ничего не сложилось? – все с той же злобой интересуется Валя.

Она чувствует, что ее вопрос звучит грубо, но ничего не может с собой поделать. Но Пашка, кажется, снова не обижается.

– Не знаю, – задумчиво произносит он. – Может, тебя ждал. Да и некогда было: дом – работа, дом – работа. У меня, – Пашка хмыкает, – возле мартена девчонки-секретарши не бегали.

– Я дурой была, – рявкает Валя.

– Я ведь потому и в море пошел, – словно не услышав ее, продолжает Пашка, который явно не хочет ее обидеть, – чтобы что-то новое было, необычное. Но и тут не повезло. Мечты о дальних странах и длинном рубле, – Пашка хихикает, – не сбылись. Возили мы руду из Бердянска в Жданов. Обратно порожняком. Туда-сюда, туда-сюда. Как заведенные. Что сталевар, что рудовоз – никакой я жених, Валька. Никому не нужный человек. Бесполезный, можно сказать. Пашка наверняка ждет утешений, но Валя ничего ему не возражает, признавая тем самым правоту его слов.

Впрочем, как быстро выясняется, какая-то польза от Пашки все-таки есть. Так, уже на второй или третий день своего пребывания в квартире он усмиряет сварливую старуху-соседку.

– Опять какого-то урку привела, – бурчит старуха в ответ на бодрое Пашкино «с добрым утром».

Пашка на мгновение теряется. Он уже успел познакомиться с четой Кузнецовых. Но обитательницу третьей комнаты видит впервые.

– А что, многих она водит? – интересуется он, слегка наклонив голову, как прислушивающаяся к дальнему кошачьему мяуканью собака.

– Тебе-то какое дело? – фыркает старуха.

– Вы видели кого-то, извиняюсь? Натыкались? – словно не слыша старухиных слов, с нажимом в голосе уточняет Пашка.

– Штаны бы надел. А то только слез с нее, – старуха брезгливо кивает в сторону застывшей возле своей двери Вали, – и в трусах по коридорам шляться.

– У меня, бабка, кошка была, – с леденящим душу спокойствием произносит Пашка, внезапно перейдя на «ты». – Страшно на тебя была похожа. Тоже любила гадить окружающим.

– Так радуйся, – хмыкает старуха.

Вадим и Лена, заслышав перепалку, робко высовываются из своей комнаты. И старуха, очевидно, решает устроить показательный бой, чтобы раз и навсегда доказать, кто в квартире хозяин.

– Чему радоваться? – оживляется Пашка, словно только и ждал подобного ответа. – Сдохла она, кошка моя. От старости. А может, и от скверного нрава. Кто ее знает.

– Ты его в психбольнице подцепила? – повернувшись к Вале, злобно спрашивает старуха, но в ее взгляде явно читается неуверенность.

– А мы там, в Жданове все такие, – хмыкает Пашка. – Не слышала поговорку: Одесса – мама, Ростов – отец, кто тронет Жданов, тому конец?

– Весь город ваш уркаганский, – шипит старуха. – И что с того?

– А то с того, – придвинувшись ближе, почти ласково шепчет Пашка, – что Валя, между прочим, тоже из Жданова. И ты ее не трогай. Поняла? А то отправишься у меня вслед за кошкой.

– Напугал, – злобно фыркает старуха. – Сейчас милицию вызову.

– Заткнись, лысая! – внезапно рявкает Пашка.

– Чего? – пытается возмутиться старуха.

– Заткнись, говорю, плешь кудрявая. Марш в свою конуру! – напирая на старуху, произносит Пашка. – Непонятно?

И тут происходит чудо. Старуха съеживается и, ничего больше не сказав, шмыгает в свою комнату. Забегая вперед, следует добавить, что эффект от Пашкиной атаки оказался длительным. Можно даже сказать радикальным. Старуха, конечно, вряд ли подобрела, но перестала донимать соседей проклятьями и оскорблениями.

– Вот это мужчина! – столкнувшись с Валей на кухне, шепчет Лена.

С момента поединка в коридоре прошло уже несколько дней, но Валя прекрасно понимает, о ком идет речь. Она тоже все еще находится под впечатлением Пашкиной победы.

– Добро с кулаками, – хихикает Валя, вспомнив хамский Пашкин тон.

– С этой, – осмелевшая Лена машет рукой в сторону старухиной комнаты, – можно. Она с нами тоже слов не выбирала.

– Поделом, – кивком признав правоту соседки, резюмирует Валя.

 

16

Быстро уйти в море Пашке не удается. Мурманским флотам если и требуются моряки, то на рыболовецкие суда. И Пашкин рудовозный опыт здесь бесполезен: рыбу шкерить он не умеет. Пашка все еще хорохорится, но это дается ему с большим трудом. Он давно перебрался спать в кресло-кровать, освободив Вале диван. Их отношения остаются на стадии дружбы. Валя чувствует себя виноватой из-за Натана. Пашку, вероятно, тяготит его неопределенное положение в жизни. Поначалу он пытается форсить: покупает в магазине деликатесы, даже ведет Валю в ресторан. Но после каждого отказа в очередном отделе кадров он возвращается домой все более мрачным. А еще через некоторое время у него заканчиваются деньги.

– Слушай, Валь, мне с тобой поговорить надо, – обращается к ней Пашка однажды вечером.

– Говори, – кивает Валя.

– Я, Валь, как бы тебе сказать, – мнется Пашка, – в общем, я уже потратил те деньги, что отложил на обратную дорогу. Я их сразу отложил. Изначально. Чтобы быть уверенным. А теперь получается, что точка невозврата пройдена.

– Я… – начинает Валя, но Пашка перебивает ее.

– Дай мне сказать, – говорит он. – Выходов из сложившейся ситуации только два. Первый: ты пристраиваешь меня на свою стройку разнорабочим, и я зарабатываю деньги на обратную дорогу. Второй: ты мне эти деньги сейчас одалживаешь, а я возвращаюсь домой, снова иду на завод и их тебе высылаю. И то и другое, конечно, для меня стыдно, но ничего не поделаешь.

Пашка замолкает, съежившись в углу дивана. И Валя понимает, что должна что-то предпринять. Больше просто некому. Никого больше у Пашки нет. По крайней мере, в Мурманске.

– Подожди, – говорит она уверенным тоном, – есть третий вариант. Я отправлю тебя в море. Ты не зря приехал.

– Да ладно, – недоверчиво произносит Пашка.

– Да точно, – фыркает Валя, стараясь попасть ему в тон.

Если честно, у нее нет никакого конкретного плана, как пристроить Пашку на рейс. Но что-то сделать нужно. Проворочавшись всю ночь на диване и как следует поразмыслив, Валя решается на крайние меры. Она идет к Натану.

К счастью, тот оказывается на месте. Но ей приходится практически прорываться к нему.

– Вы по какому вопросу к Натану Ефимовичу, Валентина Николаевна? – преграждает ей дорогу его новая секретарша, та самая бывшая кассирша Люба.

– По личному! – отрезает Валя. – Он один у себя?

– Я вам не могу этого сказать, – осаживает ее Люба. – Можете записаться на прием. По личным вопросам Натан Ефимович принимает по вторым пятницам каждого месяца.

– Хватит тарахтеть, – отмахивается Валя, распахивая дверь кабинета.

Она входит к Натану. Следом за ней, как вражеский истребитель, в кабинет влетает Люба.

– Натан Ефимович, – тараторит секретарша, – я пыталась ее остановить, но она просто не понимает.

– Мы сами разберемся, – мрачно глядя на Любу, произносит Валя. – Это ты ничего не понимаешь.

Люба замолкает на полуслове.

– Выйди отсюда и дай нам поговорить, – добивает секретаршу Валя.

Люба выкатывает на Натана глаза, в которых блестят слезы. Натан растерянно смотрит на женщин, вынашивая план действий. Потом он собирается с мыслями и произносит:

– Люба, оставь нас. И никого не впускай. Скажи, что я занят.

Люба, поджав губы, молча кивает и выходит из кабинета, с грохотом закрыв за собой дверь.

– Что-то случилось? Или просто зашла повидаться? – хмыкает Натан.

– Помощь нужна, – бросает Валя. – Знакомого моего можешь в море устроить?

– Что за знакомый? – интересуется Натан.

– Пашка, – выдавливает Валя, – приятель мой бывший из Жданова. Я как-то рассказывала тебе о нем.

– К тебе приехал? – ехидно любопытствует Натан.

– Это уж не твое дело, – бурчит Валя. – В море он хочет уйти.

– И кем же? – интересуется Натан.

– Матросом, – бурчит Валя.

– Опыт есть? – спрашивает Натан.

– Он ходил в Жданове на рудовозе, – поясняет Валя, – год или два, я не знаю точно.

– На рудовозе? – морщится Натан. – Так у нас здесь нужна палубная команда рыбу шкерить. Тут рудовозный опыт не поможет. Да и вообще у них от матросов отбоя нет. Был бы он штурманом…

– Если бы он был штурманом, я бы за него уже замуж вышла, – огрызается Валя.

– Да ну? – нарочито удивляется Натан. – А сейчас какие у вас отношения?

– А это уж не твое дело, – говорит Валя, чувствуя, как внутри нее закипает гнев.

– Вот как, – фыркает Натан. – А я вот слышал, что первая любовь не забывается. И сколько бы времени ни прошло, а при каждой встрече костер чувств разгорается вновь. Врут?

– Что ты ведешь себя, как баба, Натан? – отрезает Валя. – Я тебя спрашиваю: поможешь или нет?

– А я тебе отвечаю: матросов хватает, – капризничает Натан.

– Не будь сволочью, – ледяным голосом произносит Валя. – Пашка третий месяц по рыбным конторам бегает. А мне, кроме тебя, не к кому обратиться.

Натан устало вздыхает и, ничего больше не сказав Вале, звонит своему приятелю в «Мурмансельдь». Уже через две недели Пашка уходит в море.

 

17

Он возвращается из рейса через четыре месяца – радостный и с деньгами. Поселившись в ДМО, Пашка на второй день после прихода ведет Валю в «Альбатрос», где покупает ей модные сапоги-чулки и мохер на кофту. Валя поначалу хочет отказаться от покупок. Или, по крайней мере, возместить Пашке расходы. Но потом вспоминает, как она устроила скандал, когда Натан покупал ей туфли. Все у них тогда изначально не заладилось. Все отношения пошли наперекосяк, как теперь ей представляется, именно с того самого момента. Может быть, прими она тогда с благодарностью этот подарок, жили бы они до сих пор счастливо.

– Не гневи судьбу, – строго говорит сама себе Валя. – И не будь такой принципиальной.

– Это подарки, – говорит ей судьба в лице Пашки. – Валюха, ты столько для меня сделала! Ты даже сама не представляешь.

– Очень даже представляю, – думает Валя, – закатила скандал в кабинете у бывшего любовника.

Мохером и сапогами дело не заканчивается. Пашку, который никогда в жизни не видел таких денег, какие заработал за четыре месяца болтанки в море, что называется, несет. Он покупает себе серый в полосочку костюм с брюками дудочкой и пиджаком с подбитыми ватой плечами. За костюмом следуют жуткие лакированные туфли и уже абсолютно ни к чему не вяжущиеся карманные часы на серебряной цепочке.

Во всей своей красе Пашка заявляется к Вале.

– Форсишь? – осторожно предполагает та, понимая, что это вопрос чисто риторический.

– Ага, – кивает Пашка, – собирайся.

Он ведет ее в ресторан. Мест нет. Но Пашка шушукается с администратором, сует ему несколько купюр, после чего столик тут же находится.

– Закажем водочки? – предлагает он Вале.

– Может, вина? – Валя не особенно жалует крепкие напитки.

– Не, давай водочки, Валюша? Ладно? – ноет Пашка. – Ты – чуть-чуть. А мне веселее будет, чем с вином.

Валя кивает. Ей не хочется спорить с Пашкой. Она вспоминает его униженное выражение лица, когда совсем недавно он просил ее устроить его на стройку или занять денег на обратную дорогу. Пусть расслабится, почувствует уверенность в себе.

За первой бутылкой, из которой Валя с трудом вдавливает в себя рюмку с небольшим доливом – для «освежения», как говорит Пашка, следует вторая. И Пашка как-то сразу напивается до чертиков.

– Раньше за ним такого не наблюдалось, – отмечает про себя Валя, но ничего не говорит вслух.

На свежем воздухе, пока Пашка провожает ее домой, хмель из него немного выветривается. Но он по-прежнему не очень твердо стоит на ногах. И Валя думает, что не следует отправлять Пашку в ДМО в таком виде. Там дежурная, как в общаге. Да и двери уже наверняка закрыты. Придется стучать. Вдруг поскандалит? С него станется. В лакированных-то туфлях ему море по колено. Еще чего гляди спишут с судна за такое поведение. Для того ли она унижалась перед Натаном?

– У меня переночуешь, – обдумав все это, произносит Валя.

– Ты что? Нет, зачем? – пытается протестовать Пашка. – ДМО в двух кварталах.

– На всякий случай, – многозначительно говорит Валя.

Пашка смотрит на нее и все понимает.

– Нажрался в хлам, да? – бормочет он. – Ты извини меня, Валюша.

– Пошли уже, – хмыкает Валя.

Они поднимаются на этаж. Причем Пашка несколько раз спотыкается, чертыхаясь и браня крутые ступеньки и свою неуклюжесть.

– Тихо! – говорит ему Валя, отпирая дверь в квартиру. – Не разбуди соседей. У Кузнецовых девчонка маленькая, не забыл?

Пашка согласно кивает, проявляя ту нарочитую готовность выполнять приказы, которая свойственна пьяным людям, старающимся угодить своим приятелям. И они действительно прокрадываются по коридору тихо, как мыши. По крайней мере, так кажется Вале. Внезапно они видят старуху-соседку. Что она делает в такой час в коридоре, трудно сказать.

– Неужели разбудили? – думает Валя, чувствуя неловкость, и добавляет уже вслух извиняющимся шепотом: – Простите, мы…

– Брысь! – перебивает ее Пашка, замахиваясь на старуху.

– Ишь ты, – шипит та, поспешно ретируясь в свою комнату.

– Дрессировку надо закреплять время от времени, – бормочет Пашка, кивнув в сторону закрывшейся за старухой двери. – Иначе, – он неопределенно машет в воздухе руками, – выветрится!

Вале Пашкино поведение не нравится. Как бы ни была злобна старуха, подобное хамство в ответ не может быть оправдано. Но Пашка пьян, и Валя решает воздержаться от нравоучительной беседы. Она потом ему все объяснит. Когда представится удобный случай.

Валя с трудом снимает с Пашки пиджак с ватными плечами и укладывает незадачливого кавалера на диван. Вздохнув, она стягивает с него лакированные туфли и подкладывает ему под голову подушку. Пробормотав что-то маловразумительное, Пашка тут же засыпает.

Сама Валя еще долго сидит в кресле и смотрит на него. Спать ей совсем не хочется. Она вспоминает слова Натана о первой любви. Наверное, он по злобе их сказал. Чтобы ранить ее. А вдруг он прав? Не забывается она?

Наутро Пашка выглядит, как новенький. Он извиняется перед Валей, говорит, что вел себя просто неприлично и что их поход в ресторан никак не должен был закончиться подобным образом.

– Я искуплю. Вот увидишь, я искуплю, – кается он, как генерал, сдавший по халатности врагам тщательно обороняемую крепость.

Валя с улыбкой кивает, говорит, что ничего не произошло.

– Ты из-за меня снова спала в кресле, – казнит себя Пашка.

– Да я почти и не спала, – фыркает Валя, вызвав новую бурю Пашкиных терзаний.

– Мне пора на вахту, – говорит Пашка, доев приготовленный Валей завтрак, и уходит, все еще виновато качая головой.

Он возвращается через пару дней с цветами и конфетами. И они снова идут в ресторан. На этот раз Пашка заказывает вина, как хотела в предыдущий раз Валя. Он много говорит, рассказывает о море и едва притрагивается к спиртному.

– А ведь у нас с ним был роман, – думает Валя, почти не слушая Пашкины истории и лишь изредка с улыбкой кивая ему для приличия. – Как давно это было. Словно в другой жизни.

Он провожает ее до дома. А она снова предлагает ему подняться, хотя на этот раз в этом нет решительно никакой объективной необходимости. И Пашка на этот раз даже не пытается отказываться и протестовать. Так их прежний, из другой жизни роман завязывается вновь. Скоро Пашка перебирается из ДМО к Вале в комнату.

– Совсем, как когда-то я к Натану, – думает Валя.

Но это сравнение почему-то нисколько ее не расстраивает, а кажется приятным и каким-то успокаивающим. Через месяц Пашка уходит в очередной рейс.

 

18

– Грешно так говорить, но у меня приятное известие, – однажды вечером заговорщически сообщает Вале соседка Лена. – Старуха наша умерла сегодня.

– Правда, грешно, – вздрагивает Валя.

Она только что пришла с работы и столкнулась с Леной на кухне. Валя знала, что старуха в последнее время болела. Неделю назад скорая забрала ее в больницу.

– Отмучилась, – бормочет Валя.

– Скорее, мы отмучились, – поправляет ее сияющая Лена.

Она глядит на Валю, а потом, сплюнув через плечо, шепчет:

– Да, нехорошо так говорить, нехорошо.

– А тебе кто сказал о ее смерти? – интересуется Валя.

– Старухина родственница, – охотно сообщает Лена. – Приходила сегодня. С ключами от комнаты. Сказала, что вещи кое-какие надо забрать.

– Одежду, может, для похорон, – предполагает Валя.

– Наверное, я не знаю, – тараторит Лена. – Вот она мне и сообщила, что старуха-то скончалась в больнице. А она сама – ее племянница.

– Что ж она раньше-то никогда к покойной не заходила? – скорее просто размышляя вслух, спрашивает Валя.

– А ты бы к такой тетке часто заходила? – приняв вопрос на свой счет, усмехается Лена.

– Да я и у своей милой тети Поли уже пять лет не была. Как уехала в Мурманск, так ни разу и не повидалась, – думает Валя, и ей сразу становится грустно.

– Не унывай, Валюха, – подбадривает ее Лена. – Доброе ты сердце!

– Да я не из-за старухи, – хмыкает Валя. – Так, вспомнилось кое-что свое.

– Понятно, – кивает Лена.

Валя разогревает на плите жареную рыбу и начинает ужинать. Лена присаживается на табуретку у краешка стола. Подобная навязчивость ей не свойственна. И Валя понимает, что соседка хочет поделиться с ней чем-то еще.

– Ну, рассказывай, – предлагает она.

– Вадик завтра в трест пойдет, в профком, – бормочет Лена извиняющимся голосом. – О комнате поговорит. Старухиной. Чтобы, значит, нам ее отдали. Нас ведь трое. А комнатенка у нас самая маленькая. Дали бы вторую – нам бы свободнее стало. Ты не будешь возражать?

– Что? – не понимает Валя, давясь от неожиданности рыбой. – С чего мне возражать?

– Ты же техник, – бормочет Лена. – А мы кто? Работяги. Тебе бы эту комнату, конечно, логичнее отдать. Если ты будешь против, мы уступим, ты не думай, по-соседски. Главное, чтобы все было по-доброму.

– Да ты что, Лена, брось! Не претендую я на эту комнату. С чего ты так могла подумать? – машет руками Валя. – Конечно, вас трое, вам надо расширяться.

– Ага, – охотно кивает Лена. – Вадик сходит завтра в трест.

Однако с комнатой у семьи Кузнецовых ничего не выходит. Вадим действительно идет на следующий день в профком. Но там ему говорят, что в комнате покойной старухи прописан еще один человек. Ему она по закону и достанется.

– Какой еще человек? – возмущается Валя, когда Лена чуть не со слезами рассказывает ей об этом.

– Не знаю, – всхлипывает та, – Вадику не сказали.

– Что значит «не сказали»? – еще больше возмущается Валя.

– Ну, может, он и не спросил, – пугается Лена. – Ты же знаешь, он у нас робкий.

Слово «нас» вконец подкупает Валю. И она понимает, что честь и достоинство семьи Кузнецовых надо отстаивать.

– Я сама схожу в профком, – заявляет Валя. – Пусть объяснят, что и к чему.

– Спасибо тебе, – лепечет Лена, глядя на Валю восхищенными глазами.

– Рано благодаришь, – хмыкает та.

Как оказывается, с благодарностями соседка действительно поторопилась. В профкоме Валю встречают очень доброжелательно, можно сказать, с пониманием, но помочь ничем не могут. В комнате старухи, объясняют ей, прописана некая Екатерина Петровна. Вроде как племянница покойной. Валя предполагает, что это именно та родственница, которая сообщила Лене о смерти старухи. И прописалась она в квартире всего за пару месяцев до этого.

– Мы и сами этим недовольны, – разводит руками заместитель профорга треста Полуэктов. – Уплывает от нас комната, что уж тут говорить. В ЖЭКе знают, что квартира ведомственная. Они не должны были никого прописывать.

– Но прописали, – бурчит Валя.

– Да, прописали, – снова разводит руками Полуэктов. – Вы поймите, Валентина Николаевна, не будем мы из-за этого склоку поднимать. Может, и есть здесь некое нарушение. Но прописали они эту Екатерину Петровну в вашу квартиру для того, чтобы она ухаживала за престарелой родственницей.

– Да не ухаживала она, не было ее в квартире никогда, не видели мы ее, – не выдерживает Валя.

– Не буду спорить, – кивает Полуэктов. – Но основание для прописки было именно таким. И обратное теперь не доказать. Женщина она, Екатерина Петровна эта, одинокая, другой жилплощади у нее в городе нет. Не станем же мы теперь ее выгонять?

Валя уходит из треста раздосадованная. Но поделать больше ничего нельзя. Так что через неделю та самая племянница въезжает в старухину комнату. Она оказывается тощей сутулой женщиной неопределенного возраста с жидкими темными волосами, скрученными на затылке в тугой комок. На Валино приветствие она слегка кивает головой и тут же шмыгает за дверь.

В первое же воскресенье к ней приходят в гости две подруги. Наверное, справлять новоселье. Валя слышит за стеной лишь невнятное бормотание. Затем вся компания выходит в коридор. И Валя невольно подслушивает несколько фраз.

– И не говори, Катерина, и не говори, – скрипит противный голос. – Такие люди нынче пошли, что живьем съедят и косточки не выплюнут.

– Именно, – поддакивает другая женщина, по-видимому, старухина племянница. – В профком ходили, чтобы меня отсюда выжить.

– Вот ведь, – цокает кто-то языком.

– А я не позволю, чтобы какие-то проститутки меня с моих метров выгнали, – продолжает та самая Катерина.

И тогда Валя понимает, что жизнь темной стороны в их квартире продолжается.

 

19

Свою собственную свадьбу Валя помнит плохо. Все происходит стремительно и как-то заурядно. Даже церемонии сдачи новых объектов кажутся Вале более праздничными. Она беременна. Пашка приходит из очередного рейса, когда плод любви уже изрядно увеличил Валину талию. Валя думает, что Пашка обрадуется такому развитию событий, но он лишь вздыхает и говорит:

– Раз так – давай поженимся.

– Ладно, – кивает Валя.

А что ей еще остается делать? В душе она, конечно, понимает, что все происходит не совсем ладно. Во всяком случае, ей бы хотелось, чтобы многое было совсем по-другому. И это «раз так» вконец выводит ее из равновесия. В этой фразе чувствуется обреченность. Как будто Пашка делает ей одолжение, а не предложение. Как будто она виновата в том, что у них будет ребенок.

Будничность ситуации угнетает. Никто из родственников не может приехать. Тетя Поля ссылается на плохое здоровье. Пашкины родители просто отказываются ехать «на край земли».

– И то правда, чего им сюда тащиться? – хмыкает Пашка.

– Ерунда какая! – ехидничает Валя. – Всего-навсего единственный сын женится!

Пашка снова хмыкает, должно быть, не уловив Валькиного сарказма. Потом догадывается и становится серьезным.

– Ну не получается у них, Валюша, – разводит он руками. – Мы сами к ним на будущий год приедем. Уже с ребенком. Здорово будет, правда?

– Здорово, – без энтузиазма произносит Валя, – правда.

В загсе им предлагают расписаться через три месяца.

– Да вы что, издеваетесь? – рявкает Валя. – Я к тому времени рожу, а он, – она кивает на сидящего рядом Пашку, – в море уйдет.

– А что поделать? – возражает сотрудница. – У нас, товарищи, очередь брачеваться.

– Вам нужна новая ячейка общества? – ехидно интересуется Валя.

– Женщина, не надо язвить, – огрызается регистраторша счастья. – Вы будете брачеваться в установленные сроки или нет?

– Или нет! – бросает Валя и выскакивает из кабинета.

– Ты чего? – испуганно спрашивает Пашка, догнав ее в коридоре.

– Молчи, – шепчет Валя, сдерживая слезы.

В душе ее тем временем вертится отвратительная мысль: неужели и сейчас ей надо будет идти к Натану? Просить, чтобы он позвонил в загс. Ужас какой! Может, он и роды у нее принимать будет? Ей почему-то вспоминается фраза из жизни алкоголиков: «Третьим будешь?» Да что же происходит? Ведь беременную по закону должны расписать вне очереди. Кажется.

– Да разве от них добьешься соблюдения этого закона, – хмыкает Пашка.

Валя понимает, что начала рассуждать вслух. Она подозрительно смотрит на будущего супруга. Про Натана он ничего не слышал? Но Пашка, преданно глядя на нее, лишь растерянно моргает. Они выходят на улицу, и Валя мало-помалу успокаивается. По дороге домой она придумывает способ ускорить регистрацию брака.

На следующий день они покупают бутылку коньяка, коробку конфет и снова заявляются в загс.

– Понимаете, нам очень надо пораньше, – бормочет Валя, вручая очередной служительнице царства бракосочетаний подарки. – Так уж получилось. Может быть, можно что-то сделать?

Возможность, как и следовало ожидать, находится. Всего через две недели. Правда, в среду и в какое-то нелепое время.

– В восемь тридцать пять? – не выдерживает Пашка. – А в такую рань тоже расписывают?

– Мы с восьми тридцати работаем, – поясняет сотрудница, обиженно поджав губы. – Но если вам не подходит, можно поискать на другую дату, попозже.

– Нас устраивает, устраивает, – подобострастно кивает Валя.

В купленное заранее свадебное платье Валя не влезает. Приходится вечером накануне торжества его расставлять. К счастью, у соседки Лены находится ручная швейная машинка. Валя, чертыхаясь, строчит платье на колченогом кухонном столике и мечтает, чтобы завтрашний день подольше не наступал, а затем быстрее закончился.

На следующее утро они встают ни свет ни заря и за десять минут до назначенного времени вместе с заспанными свидетелями в лице все той же четы Кузнецовых прибывают на место.

– Кто рано встает, тому бог подает, – заговорщически сообщает Лена, когда они вчетвером упираются в запертую дверь загса.

Впрочем, дверь скоро открывают, и радостное событие свершается почти молниеносно.

– Я еще на работу успею, – радуется Вадим.

– До вечера, – напутствует его Валя, после чего Вадим отправляется на стройку, а остальная троица – домой.

Свадьбу гуляют по богатому, в ресторане. Кроме соседей Валя приглашает несколько сослуживцев и пару подруг, которых завела в Мурманске. Зато Пашка наводит множество неизвестно откуда взявшихся друзей. Валя чувствует себя среди них неуютно. Семейных пар практически нет. Раве что семья Кузнецовых. Лена и Вадим, впрочем, скоро уходят, поскольку не могут надолго оставить дочку. После этого свадьба и вовсе начинает напоминать разгульный мальчишник. Пашка все время порывается обнять Валю за талию, но пугается ее живота и тут же отдергивает руки. Потом он хватает ее за плечи и предлагает шампанское. Она каждый раз отказывается, напоминая о своей беременности.

– Ладушки, – хихикает Пашка, – тогда я уж за двоих, за двоих. И лучше водочки, водочки.

– Ты уж сразу за троих давай, – бросает ему Валя. – К чему ребенка-то забывать?

И Пашка, похоже, следует ее совету. Скоро он напивается в стельку и портит свадьбу окончательно. К полуночи он лезет в драку с неизвестным парнем в красной рубахе, требуя, чтобы тот немедленно покинул ресторан.

– Да ты кто тут такой, чтобы меня выгонять? – орет парень.

– Я муж, дебил! – орет в ответ возмущенный Пашка.

– Чей муж дебил? – пытается уточнить парень.

– Невесты! Жених, короче! – кричит Пашка, норовя ухватить парня за воротник попугайской рубахи. – И не я дебил, а ты дебил!

Их долго разнимают. Потом вяжут полотенцами. К счастью, обходится без милиции. Но администратору и официантам приходится за это приплатить. Валя поначалу нервничает, но затем начинает воспринимать все окружающее, как представление, не имеющее к ней решительно никакого отношения.

– Да пусть хоть поубивают друг друга, – шепчет она. – Мне уже все равно, абсолютно все равно.

Пашку отвозят домой на такси в совершенно непотребном виде. Причем наибольшую заботу о нем, как ни странно, проявляет тот самый парень в красной рубахе. Новоиспеченного мужа отгружают на диван и разувают.

– Спасибо вам, мужики, – благодарит Валя.

– Горько! – бормочут те заплетающимися языками и покидают помещение.

Вале снова приходится спать в кресле-кровати. Наутро на Пашку жалко смотреть. С зеленым лицом он ходит по квартире. Валя хочет дать ему анальгин, но Пашка с содроганием отказывается.

– Да это же не отрава, – фыркает Валя. – Голова пройдет.

– Нет, – возмущается Пашка, – мне сейчас для головы лучше немножко водочки. И все будет нормально.

Выпив водки, Пашка действительно чувствует себя лучше, но впадает в слезливую депрессию. Он казнит себя и изливает Вале душу.

– Я виноват, Валюша, – канючит Пашка, все время норовя положить голову на выпирающий мячиком живот супруги, – виноват. Ты пойми, все сразу накатило: женитьба, ребенок. Столько счастья! Не переварил.

– Да разве пьянкой-то счастье переваривают? – укоряет его Валя. – Это горе спиртным заливают.

Пашка хмурится, но потом все переводит в шутку.

– Ну один-то разочек можно? – хмыкает он. – Скоро в море уйду. Там уж наработаюсь, наскучаюсь без вас, мои родные, – и он щекочет Валин живот.

Валя молча кивает. Один разочек? Она вспоминает, как Пашка напился в ресторане после своего первого рейса. Получается уже скорее второй звоночек, чем один разочек.

 

20

Вале выделяют квартиру. Потому что, как говорит прораб, «негоже сапожнику ходить без сапог». Погребельный почти силой отводит стесняющуюся Валю на заседание жилищной комиссии треста, строго-настрого приказав помалкивать и делать грустное лицо.

– Сколько домов построено при непосредственном участии Валентины Николаевны? – грохочет прораб. – Не сосчитать! Хотя лукавлю: сосчитать, конечно, можно. Может быть, даже нужно. Так вот, только в прошлом квартале мы сдали шесть корпусов. Мурманчане живут в них и радуются. Так неужели сама Валентина Николаевна должна ютиться со своей семьей в маленькой комнатке коммунальной квартиры?

Валя, как и обещала прорабу, изо всех сил старается выглядеть печальной. И трестовское начальство идет ей навстречу. Да и то сказать, в комнате разросшемуся семейству тесновато.

Через три года после дочки Ирочки у Вали рождается сын Степан. Пашка опять оказывается в море. Когда ему сообщают радостную новость, он напивается и устраивает драку, требуя немедленно вернуть судно в порт приписки. Лет двести назад его наверняка повесили бы за подобный дебош на рее. Но, к счастью, времена изменились.

– Второго ребенка, – рычит Пашка, скованный наручниками в каюте, – второго ребенка не могу из роддома забрать! Сына! Кровиночку свою! Что же это за жизнь такая?

– Он что, пуповину хотел лично перекусить? – хмыкает неженатый и оттого смелый в плане насмешек над женским полом тралмейстер.

Небольшой консилиум собрался за дверью Пашкиной каюты.

– А как кошки рожают? – разводит руками боцман, прислушиваясь к истошным Пашкиным воплям. – Кот даже не знает, что стал отцом.

– К чему тут кот? – бурчит капитан. – Речь идет о нашем товарище, комсомольце, между прочим.

– Котов не берут в комсомольцы, в товарищи их не берут! – поет за их спинами хорошо поставленным голосом кто-то из штурманов.

– Устроили тут балаган, – рычит капитан и злобно матерится. – Ладно, не будем раздувать из мухи кота. Как ни крути, а причина у парня уважительная. Когда проспится, снимите с него наручники. И на вахту.

На том разговор и заканчивается. Пашке о нем рассказывает кто-то из моряков. Сам Пашка передает его Вале. Валя, в свою очередь, отмечает происшествие, как третий звоночек. Но ничего не говорит мужу, чувствуя, что толку от ее душеспасительных бесед все равно не будет.

– Ты чего такая мрачная? – донимает ее Пашка, пятый раз пересказывая историю в лицах. – Смешно же!

– Смешно, – машинально поддакивает Валя, но внутри нее что-то противится подобному веселью.

Зато Пашка неожиданно воспринимает в штыки получение квартиры. Валя не посвящает его заранее в планы Погребельного выбить для них жилье. Она боится сглазить, обрадовать мужа раньше времени. И вот, когда она запыхавшаяся прибегает домой, чтобы сообщить ему радостную новость, Пашка неожиданно хмурится и бурчит:

– Я всю жизнь в море ишачу и ничего так и не заработал. А ей тут квартиры раздают.

– Не ей, а нам, – злится Валя, – нам с детьми. И только потому, что помогли мои товарищи по работе. Разве это плохо?

– Нет, не плохо, – хмыкает Пашка. – Неплохо ты, видать, своего Натана ублажала.

Валя чувствует, как все еще переполняющее ее счастье сразу куда-то улетучивается. Как будто из туго надутого шарика разом выпустили воздух.

– Зачем ты так? – вздыхает она и болезненно морщится. – Как ты можешь?

Она ждет, что Пашка начнет извиняться. Но он, ничего больше не сказав, выходит из комнаты, хлопнув за собой дверью.

Вечером они, конечно, мирятся. А на следующее утро идут вместе смотреть квартиру. Потом именно Пашка организовывает весь переезд. Он сидит в отгулах, а Валя, как обычно, разрывается между работой и детьми. Все вроде хорошо. Но неприятный осадок от тех Пашкины слов остается у Вали навсегда. Как шрам от глубокого пореза. Боли давно нет, но кто-то возьмет да и спросит:

– А это у тебя откуда?

И ты всякий раз вспоминаешь вроде бы давно забытую травму.

Квартиру Вале выделяют отнюдь не в новом доме, которые строит их СМУ. Этот дом старый, послевоенной еще постройки. Такие деревянные двухэтажки в городе называют бараками. В них нет горячей воды, а в подъездах бесстыдно пахнет мышами.

– Ничего, – успокаивает себя Валя, – кошку заведем. Или соседскую одолжим на время. Для охоты. Не проблема. А что горячей воды нет, так в баню сходим помыться. Это не главное.

Главное то, что комнат у них теперь две. Обе большие и светлые. И кухню уже ни с кем не приходится делить. Это настоящая отдельная квартира. Живи да радуйся. И Валя старается. Но из-за мужа получается у нее это все хуже и хуже. Приходя из очередного рейса, Пашка каждый раз срывается в запой. Он орет на детей, требуя от них мелочного послушания, и все время подозревает Валю в каких-то мифических изменах.

– Какие измены? – огрызается Валя. – У меня двое детей и работа. Ты хоть думал, что мне вообще-то трудно? И что, возможно, тебе стоит иногда мне помогать. Когда ты на берегу.

– Да уж помощников у тебя наверняка хватает, – пьяным голосом тщательно выговаривает слова Пашка. – Натан твой, например. Думаешь, я не помню, откуда тебя взял? А?

Валя срывается в рыдания и убегает прочь. А Пашка с победным видом расхаживает по комнате и орет ей вслед:

– Я тебя из мусора достал! Из мусора! Забыла?

 

21

Когда Ира идет в первый класс, Валя понимает, что больше не может разрываться между домом и работой на стройке. Их участок перемещается далеко на южную окраину города. Вырваться в обед домой, чтобы накормить пришедшую из школы дочку, просто невозможно. Да что там Ира, в детском саду Валю постоянно ругают за то, что она поздно приходит за Степой. Сын, печально ковыряющий лопаткой снег, и нервно расхаживающая вокруг него воспиталка, то и дело поглядывающая на часы. К этой картине Валя за последнее время привыкает.

– Вы не поверите, но у меня тоже дети, – язвит воспитательница. – И мне давно пора быть дома. Я не могу из-за вашего сына ежедневно перерабатывать.

– Я понимаю, – покорно кивает Валя. – Вы уж меня извините. Это в последний раз. Клянусь.

Но «последний раз» повторяется снова и снова. Валя никак не успевает проехать полгорода в битком набитом автобусе, чтобы забрать сына вовремя. Она дарит воспитательнице шоколадки, чтобы задобрить ее. Но скоро это перестает помогать.

– Вы меня простите, Валентина Николаевна, – признается ей воспиталка, отказавшись от очередного подношения, – я вас, конечно, понимаю, но и вы меня поймите: я из-за вас домой прихожу полвосьмого. А мой оболтус без меня за уроки не сядет. Надо что-то делать.

– Надо, – с готовностью кивает Валя, чтобы выиграть время. – Сделаем.

Впрочем, в душе она понимает, что выхода из создавшейся ситуации нет.

– Тупик, – говорит она сама себе. – Это тупик.

От мужа нет никакого проку. Когда Пашка не в море, он пьет. Проявив неимоверную широту души, однажды он соглашается забрать сына из детсада. Но приходит туда в таком виде, что Степу ему просто-напросто не отдают.

– Хорошо, что мы не вызвали милицию, – отчитывает на следующий день Валю заведующая, специально пригласив ее для беседы. – Забрали бы его в вытрезвитель. На работу бы сообщили – и ему и вам. Куда это годится?

– Никуда, – покорно вздыхает Валя.

– Что «никуда»? – переспрашивает заведующая.

– Никуда не годится, вы правы, – повторяет Валя.

– Да, – кивает заведующая. – И вы его, мужа, я имею в виду, никуда не пускайте в таком состоянии. А то его так еще чего доброго из партии выгонят.

– Он беспартийный, – хмыкает Валя.

– Значит, не примут никогда, – тут же находится заведующая.

Загнанная в тупик, Валя придумывает лишь один способ разрядить обстановку. Она начинает искать новую работу. Чтобы была поближе к дому. С детских времен у нее в голове засела фраза тети Поли:

– Хорошо дворникам – работа всегда у соседнего подъезда.

– А почему бы, собственно, не пойти работать в ЖЭУ? – думает теперь Валя. – Не дворником, конечно, а тем же мастером. Не совсем по специальности, но все же. Изучали же мы в техникуме обслуживание зданий и сооружений.

Набравшись смелости, Валя отправляется в соседнее ЖЭУ, которое располагается на первом этаже жилого дома в двух кварталах от Валькиного барака.

– Вы по какому делу? – интересуется у нее секретарша в тесной приемной.

– По личному, – сообщает Валя.

– Понятно, – вздыхает секретарша, очевидно привыкшая к бесконечным просителям и жалобщикам. – Подождите, начальник сейчас освободится.

Минут через десять из-за обитой дерматином двери выскакивает толстый дядька с портфелем, и секретарша жестом предлагает Вале войти. В кабинете, за приставленным к окну столом, спиной к Вале сидит женщина, что-то яростно записывающая в толстую линованную тетрадь.

– Давайте, – бросает она Вале, не оглядываясь.

– Что давать? – пугается Валя.

– Заявление, жалобу. Что там у вас? – удивленная ее непониманием, поясняет начальница, чей голос кажется Вале уж очень знакомым.

– Я не с жалобой, – фыркает Валя. – Я хотела узнать: вам мастера случайно не нужны?

– Мастера нам нужны всегда, – со смешком в голосе произносит начальница и оборачивается к Вале.

– Зинаида Петровна! – выдыхает та. – Тесен мир.

Оказывается, что Зинаида уже года два назад ушла из треста. Причину смены работы она Вале не называет, а та не спрашивает. Зато самой ей приходится удовлетворить любопытство бывшего завхоза сполна.

– Все хорошо на работе, – в сотый раз повторяет Валя. – Честное слово, Зинаида Петровна. Но никак не получается с детьми. Не успеваю. Никогда бы иначе стройку не бросила.

– Сколько твоим спиногрызам? – интересуется Зинаида.

– Семь и четыре, – упавшим голосом сообщает Валя.

Она и сама прекрасно понимает, что с таким багажом она ни на какой работе не подарок.

– Я работать готова, Зинаида Петровна, – бормочет Валя. – Больничные брать не буду. Живу я тут, рядом. Надо будет что-то по дому сделать, выскочу в перерыв. А что-то вам потребуется, так во внерабочее время всегда подбежать смогу.

– Договорились, – кивает Зинаида, – увольняйся и приходи.

– Спасибо, Зинаида Петровна, спасибо, спасибо, спасибо! – причитает Валя и бросается обнимать старую знакомую.

– Да ладно благодарить-то, – усмехается Зинаида, – прибереги нервы для увольнения. Не захотят они тебя отпускать.

– У меня срочный договор как раз заканчивается, – заговорщически сообщает Валя.

– Это хорошо, – кивает Зинаида. – Но все равно ведь будут упрашивать остаться. Да только ты, уж если решила уходить, то давай.

– Я дам, – кивает Валя, – в смысле, решила, да. Окончательно.

– Ты, надеюсь, понимаешь, что такую зарплату, как на стройке, я тебе обеспечить не смогу? – интересуется Зинаида Петровна.

– Понимаю, – снова кивает Валя.

 

22

На стройке Валино увольнение, как и предполагала Зинаида, воспринимают в штыки. Первое ее заявление Погребельный просто рвет на мелкие кусочки и выкидывает в мусорную корзину.

– Ты этого не писала, а я этого не читал, – бурчит он. – Мастеров не хватает.

Вале приходится долго объяснять прорабу причину своего увольнения. Она рисует ужасающую картину своей жизни в качестве матери двух малолетних детей.

– Не ты первая рожала, – опять бурчит Погребельный. – Только из второго декрета вышла. И вдруг – как нож в спину! Не насиделась еще дома, что ли?

– Так я же и дальше будут работать. Не дома сидеть. Но на стройку уж больно далеко ездить. Не справляюсь я с домом и этой работой, – ревет Валя.

– С работой справляешься, – уточняет прораб.

– Но у меня еще и дети есть, – всхлипывает Валя.

– А у меня мастеров нет! – парирует прораб.

Пробившись дня три, Валя все же заставляет Погребельного подписать ее заявление. Отработав две положенные недели, она переходит в ЖЭУ. Работа здесь, как и следовало ожидать, оказывается нервной. Вале приходится бегать по квартирам, составлять акты протечек и заливов. Жильцы обвиняют ее во всех смертных грехах. А вечно пьяных слесарей найти и заставить работать бывает труднее, чем поймать золотую рыбку в синем море. Так что, в конце концов, забежав в очередной раз по какому-то делу к Зинаиде Петровне, Валя не может сдержать слез.

– Ты с ними мягче, прогрессивки лишай в самом крайнем случае, – имея в виду слесарей, делится с ней искусством жилкомхозной кухни Зинаида Петровна. – Других нам все равно не найти. Кто не пьет, тот в море ходит. Он на нашей зарплате сидеть не станет.

– Да и те, что в море ходят, пьют не меньше, – со знанием дела фыркает Валя.

Зинаида пристально смотрит на нее, но, ничего не став уточнять, продолжает:

– А что касается жильцов, тот и тут смирись. Жильцов мы не выбираем. Они, как говорится, богом нам даны. Многие еще вчера в бараках жили. Такие при хорошей жизни становятся особенно щепетильными. А ты кивай им и поддакивай.

– Да как же тут поддакивать? – вздыхает Валя. – Вон бабушка из сорок третьего дома, квартира двадцать пять, меня проституткой назвала. И это за то, что у нее вентиль потек в туалете.

– В таких случаях ругайся, – разрешает Зинаида. – Такое не терпи.

– Она жалобу напишет, – разводит руками Валя.

– И пусть, – урезонивает ее Зинаида Петровна. – Бабушка твоя жалобу кому напишет? Правильно, мне. А мы ее тут и похороним, в столе. Не бабушку, конечно, а жалобу.

– Хорошо, – кивает Валя и снова отправляется на коммунальные баррикады.

Чтобы хоть как-то отблагодарить добрую Зинаиду Петровну, она приглашает ее к себе в гости. Сама она так гордится своей отдельной квартирой, что ждет от гостьи какой-то похвалы. Но Зинаида относится к Валиному жилью весьма скептически.

– Дом-то ужасный, конечно, чего уж тут говорить, – заявляет она сходу. – Как ты, Валюша, без горячей воды двух детей да мужа обихаживаешь?

– Справляюсь, – лепечет расстроенная Валя.

– Тяжело, наверное, – качает головой Зинаида. – Надо чего-то делать.

– В смысле? – не понимает Валя.

– Вас четверо, дети разнополые, подавай на расширение, – деловым тоном поясняет гостья. – На будущий год нам, коммунальщикам дадут целый подъезд в новом доме. Я уж постараюсь что-нибудь там для тебя выбить.

– Зинаида Петровна, – восклицает Валя, обнимая начальницу, – хороший вы мой человек. Да я и этой-то квартирой довольна, как слон. Куда уж мне больше. Стыдно так себя вести. Люди вон в коммуналках всю жизнь маются.

– И пусть маются, – урезонивает ее Зинаида Петровна. – У них своя жизнь, а у тебя своя. И ее надо как-то устраивать, раз уж зацепилась ты здесь, на Севере. А и захочешь уехать, так будет на что выменять жилье на своем юге.

– Да неудобно же, – протестует Валя, немного обиженная таким пренебрежительным отношением гостьи к ее квартире.

– Неудобно на потолке спать, – парирует Зинаида Петровна. – Есть в доме бумага? Садись и пиши заявление на мое имя. Текст я продиктую.

 

23

Пашка приходит из очередного рейса в начале августа – загорелый до черноты. Поцеловав Валю в подставленную щеку, он кидается обнимать детей. Ирина увертывается из его растопыренных рук с ловкостью, достойной лучшего применения.

– Да ладно, папа, – фыркает она. – Я тебя тоже люблю.

Четырехгодовалый Степан не столь изворотлив, поэтому Пашка ловит его и подхватывает на руки. Уколовшись о жесткую щетину на отцовской щеке, ребенок плачет. Пашка теряется, ставит сына на пол и неуклюже разувается. Вале становится жалко мужа.

– Они тебя просто редко видят, – говорит она. – Отвыкли.

– Ага, – кивает Пашка.

– Сводишь их куда-нибудь, – продолжает Валя.

– Ладно, – снова кивает Пашка, проходя на кухню.

– Загорел-то как! – произносит Валя, чтобы поддержать разговор, пока накрывает на стол.

– Четыре месяца в тропиках, – оживляется Пашка. – Море и солнце.

– Курорт, – фыркает Валя.

– Я там, между прочим, работал, а не загорал, – ни с того ни с сего огрызается Пашка.

– Я поняла, – снова фыркает Валя.

Ее жалость сразу куда-то улетучивается, и она с неприязнью глядит на мужа:

– Своди детей куда-нибудь, пусть привыкают к отцу.

В ближайшую субботу Пашка тащит всех в заезжий цирк-шапито. Вале эта идея не нравится. Несмотря на лето, погода в Мурманске царит почти осенняя – промозглая, с моросящим, как из пульверизатора, дождиком.

– В кафешку бы лучше нас сводил, – осторожно предлагает она, – пирожными детей накормил.

– Как ты не понимаешь? – обрывает ее Пашка. – Это же цирк! Я бы в детстве за такое представление душу отдал. Кони, пудели, собаки…

– Пудели тоже собаки, – вставляет Ирина.

– Что? – не понимает Пашка.

– Пудели тоже собаки, – повторяет дочка.

– Вот, я же и говорю: пудели, собаки всякие, – кивает Пашка. – Что может быть интереснее?

– Кино, – говорит Ирина. – Пошли лучше в кино.

Но Пашка остается непреклонен. Вале и самой не хочется сидеть на дощатой скамье под брезентовым куполом и смотреть, как на трапециях кувыркаются гимнасты. Но она больше не возражает. Их ссоры с мужем становятся все более частыми. Кончаются они, как правило, тем, что Пашка напивается в стельку. Представление с клоунами и жонглерами выглядит вполне приемлемой альтернативой. Лучше уж цирк-шапито, чем пьяный концерт дома.

И они идут в цирк. Сильный ветер делает зонтики практически бесполезными. Все промокают под дождем насквозь еще по дороге туда. Внутри, как и предполагала Валя, холодно и сыро. Степан сразу начинает проситься домой. В душе Валя всецело на его стороне. Но Пашку разбирает энтузиазм. Чтобы не накалять обстановку, ей приходится строго приказать сыну замолчать.

Во время представления Пашка отчаянно аплодирует и громко смеется. И когда клоуну требуется бросить в кого-то бутафорской гирей, он кидает ее именно в Пашку. Пашка возвращает гирю обратно и, повернув к Вале радостное лицо, говорит:

– Ты это видела? Ты видела? Обожаю цирк!

В антракте он тащит всех покупать мороженое. Его продает на улице молодой человек с синим от холода носом. Валя держит детей за руки, малыши ноют и просятся домой.

– Они и так замерзли. Зачем мороженое? – пытается возразить Валя.

Однако Пашка твердо решает в полном объеме реализовать свои собственные детские представления о счастье.

Они возвращаются из цирка уставшие и продрогшие. Степан тут же начинает кашлять. На следующий день у Ирины подскакивает температура. Растирая между двумя ложками таблетку парацетамола (дочка наотрез отказывается глотать таблетки целиком), Валя неожиданно ловит себя на крамольной мысли:

– Да скорее бы он уже снова в море ушел. В свои тропики.

Ей тут же становится неудобно. Ведь муж только два дня назад вернулся из рейса. Она украдкой оглядывается на сидящего на диване Пашку, как будто он может прочитать ее мысли. Но Пашка занят разгадыванием кроссворда.

– Он старался, – мысленно одергивает себя Валя, – хотел, как лучше. Что же поделаешь, если он дурак.

Здесь она снова мысленно спотыкается. Опять выходит нехорошо. Нельзя так думать о близком человеке.

– Даже если это правда? – говорит у Вали в голове противный внутренний голос.

Но Валя прогоняет его прочь и с удесятеренной энергией продолжает растирать таблетку в порошок.

 

24

Через год, как и обещала, Зинаида Петровна выхлопатывает Вале и ее семейству квартиру. Правда, далековато от центра, на Ледокольном проезде. Город стремительно шагнул на юг, и многоэтажки растут между сопок, как грибы после дождя.

– Опять тебе далеко на работу будет ездить, – хмыкает Зинаида. – Хочешь, я поговорю с коллегами из Первомайки. Может, удастся тебя перевести поближе к новому дому. Но только не сразу, через полгодика, ладно? Контора-то у них другая. Неудобно будет, если ты сразу от нас уйдешь, как только квартиру получила.

– Я не уйду, – радостно сообщает Валя, – вообще не уйду. Дети подросли чуть-чуть. Справлюсь. Как я без вас, Зинаида Петровна? Куда?

Зинаида тронута, она обнимает Валю за плечи и прижимает к себе. Затем она запирает на ключ дверь своего кабинета, где они сидят, и достает из шкафчика бутылку водки.

– По чуть-чуть, – говорит она заговорщически, наполняя извлеченные все из того же шкафчика рюмки. – За новоселье.

После рюмки водки, заеденной нарезанной Зинаидой колбаской, и душевного разговора с доброй начальницей Вале становится так хорошо, что возвращаться домой совсем не хочется. Она помнит, как разозлился Пашка в прошлый раз, когда стараниями Погребельного ей дали их нынешнюю двушку. И что теперь? Опять приступ ненависти? Она до последнего избегала этого разговора, ничего не говорила мужу о хлопотах Зинаиды. Но теперь, когда нужно получать ключи и ордер, отступать уже некуда.

– Паш, – присаживается она рядом с мужем на диван, – Паш, а у меня к тебе новость. Знаешь какая?

Пашка смотрит по телевизору футбол и не особо вслушивается в слова жены.

– Знаешь какая? – повторяет Валя.

– Откуда мне знать? – фыркает Пашка. – Хорошая?

– Конечно, хорошая, – обижается Валя и тут же брякает: – Нам квартиру дают.

К ее удивлению на этот раз Пашка воспринимает получение женой новой квартиры спокойно. Он обнимает Валю и благосклонно произносит:

– Добытчица ты моя.

– Только ни слова о Натане, – думает Валя, мучительно, словно удара, ожидая, что еще произнесет муж. – Клянусь, я тогда с тобой разведусь. Клянусь. Тут же. И отправишься ты обратно в свой ДМО ожидать, когда тебе самому квартиру дадут.

Но Пашка в этот вечер не склонен к критике. И уже готовый затрещать по всем швам брак сохранен.

Перед новосельем они все вместе идут смотреть новую квартиру. Автобус взбирается на сопку к улице Кооперативной. Оттуда открывается вид на раскинувшийся внизу Первомайский район. У Вали даже дух захватывает: сколько домов понастроено! Давно она здесь не была. Года два, наверное. С тех пор, как ушла из треста. А коллеги ее времени зря не теряли. Будут люди жить и радоваться.

– Ваша мама эти дома строила, – поясняет детям Пашка. – Цените мамашку-то, малышня.

– И наш дом тоже? – спрашивает Степан.

– Наш? Не знаю, – признается Пашка. – Нет, наверное. Но другие – это точно.

– Какие? – не отстает Степан.

– Вон те, – Пашка неопределенно машет рукой в сторону плывущих им навстречу девятиэтажек.

– Правда, мама? – оживляется Степан.

– Правда, сынок, – кивает Валя, не вникая в тонкости разговора. – Строил этот микрорайон наш трест. Наше СМУ даже.

Они с трудом находят свой дом. В лабиринте составленных из девятиэтажек колец можно заблудиться. Наконец нужный адрес обнаруживается. Лифт еще не работает, и им приходится подниматься на восьмой этаж пешком. Сама квартира кажется им огромной. Шутка ли, целых три комнаты! Да к тому же – большая лоджия, балкон и все прочее.

– А мы каждый получим по комнате? – интересуется Ирина.

– Нет, – отрезает Валя, – вы с братом будете жить вместе.

– Я хочу отдельную, – возмущается дочь. – Зачем тогда нужно было новую квартиру получать? По комнате нам, и комната вам с папой.

– Лоджию надо стеклить, – по-хозяйски замечает Пашка, выглядывая через окно, – и пол там настилать. Без этого никак.

– Папа все равно все время в море, – канючит Ирина. – Зачем вам с ним две комнаты?

– И кафель класть, – доходит Пашка до ванной. – Чтобы все культурненько было.

– Я не хочу с ней жить в одной комнате, – тычет пальцем в сестру Степан.

– Вот, я же говорила! – победно заявляет Ирина.

– И раковину сразу придется менять, – кричит из кухни Пашка.

У Вали от всех этих разговоров начинает болеть голова. Только теперь она понимает, насколько убого их нынешнее жилье в деревяшке. И как нелепо она выглядела, когда гордилась им перед Зинаидой Петровной. А теперь их семья действительно сможет жить достойно. Даже не как все, а лучше. Как те, кому посчастливилось правдами или неправдами выбить себе приличную квартиру со всеми удобствами. Счастье-то какое!

– Прекратите! – рявкает Валя детям. – Прекратите комнаты делить!

Но Ирина, кажется, даже не слышит ее.

– Нам на всех квартиру дали! – огрызается она. – Мне комната полагается!

– Мать-то уважай, – поддерживает Валю вернувшийся из кухни Пашка. – Как она скажет, так и разместимся. Когда свою квартиру получишь, дочка, тогда в ней и будешь хозяйничать.

Ирина надувается и, злобно фыркнув, умолкает. Валя смотрит на мужа с благодарностью. Дети в последнее время в грош ее не ставят. И это в таком-то возрасте! Без мужской руки здесь не обойтись. Хорошо, если Пашка это понимает.

Пашка ведет себя образцово и на новоселье. Они уже перевезли вещи. Кое-что пришлось докупать, чтобы обставить лишнюю комнату. Пашка принимал самое активное участие в беготне по магазинам в поисках дивана, шифоньера и мебельной стенки. Стенку они, впрочем, так нигде и не нашли. Но это для Вали в этот момент уже не имеет значения. Новоселье празднуют тихо, по-домашнему. Валя, естественно, приглашает Зинаиду Петровну – главную виновницу торжества. Приходят Кузнецовы с дочкой. Олечке уже тринадцать. Вале не верится: как быстро бежит время!

– Вас четверо, – согласно кивают Кузнецовы, осматривая Валины хоромы. – Вам надо расширяться.

Сами они ютятся все в той же маленькой комнатке. И от этого Валя чувствует себя неловко. Начинают вспоминать, как их доводила до слез злобная старуха и как Пашка вмиг поставил ее на место.

Пашка пригласил несколько приятелей, с которыми ходит в море. Все они оказываются их земляками. Разговор плавно переключается на  Украину и прежнюю, южную жизнь.

– Ты сколько лет там не был? – спрашивает Пашку один из парней.

– Дай посчитаю, – теряется тот и начинает перебирать пальцами.

– Чего тут считать? Одиннадцать лет скоро будет, – фыркает Валя, у которой хорошая память на календарные даты. – Как приехал в Мурманск, так больше на родине и не был.

– Да, точно, – кивает Пашка. – С ума сойти! Надо поехать туда, Валюша. Обязательно. Махнем с тобой в отпуск.

Валя кивает, не обратив на слова мужа особого внимания. Гораздо больше ее волнуют в этот момент стоящие на столе бутылки водки. Лишь бы Пашка снова не напился, не стал ее позорить. В последнее время их отношения снова стали как-то складываться. Пашка больше не пеняет Вале на ее отношения с Натаном. И всегда поддерживает, когда требуется пристрожить детей. Главное, чтобы не было срыва. Но она беспокоится зря. Пашка пьет совсем немного, больше подливает своим приятелям, балагурит и веселится.

– Жизнь все-таки налаживается, – с надеждой думает Валя. – Только бы не сглазить.

– Все хорошо? – обнимает ее за плечи Зинаида Петровна, словно почувствовав сумбурные Валины мысли.

Валя устало кивает.

– Эх, южные вы люди, – вздыхает Зинаида Петровна, очевидно не поверив Валиному утвердительному кивку, – все ругаетесь да ссоритесь. А я, если честно, думала, что ты с Натаном останешься. Подходили вы друг другу.

Валя бросает на Зинаиду Петровну удивленный взгляд.

– Да я шучу, шучу, – усмехается та. – Что прошло, то прошло. Сердцу не прикажешь.

 

25

Следующим летом они действительно едут отдыхать в Жданов. Дети превращают путешествие в сущую пытку. Валя изматывается уже по пути в Москву. Семилетний Степан всю дорогу носится по вагону с криками и топотом обутых в новенькие сандалии ног. Ирина капризничает. Ей то хочется есть, то пить, то выйти на улицу на ближайшей станции, чтобы подышать воздухом. Слава богу, что Пашка ведет себя хорошо. Валя съеживается каждый раз, когда по коридору с грохотом катит свою тележку буфетчица из вагона-ресторана, оглашая поезд зычными призывами:

– Пиво! Кому пиво? Холодное пиво!

На полустанках к поезду подходят бабки, торгующие водкой. Поэтому Валя старается по возможности не выпускать мужа из вагона. Когда Ирина в очередной раз закатывает истерику, требуя свежего воздуха, и Пашка собирается вывести ее погулять на следующей остановке, Валя поспешно говорит мужу:

– Ты не беспокойся. Не надо. Я сама выйду. Мы пройдемся. Ты отдыхай.

– Да уж вторые сутки отдыхаем, – хмыкает разморенный вагонной духотой Пашка. – Устал уже от этого.

Впрочем, он даже не глядит на проносимое мимо пиво. Так что Валя почти успокаивается, когда они высаживаются на Ленинградском вокзале в Москве.

Вторая часть поездки оказывается еще более мучительной. Стоящая за окном жара превращает вагон в раскаленную консервную банку.

– Вот поэтому я и ушел с завода, – хмыкает Пашка. – Постой вот так возле печки смену за сменой.

Валя, ожесточенно обмахиваясь купленным в Москве журналом, устало смотрит на него, но ничего не говорит в ответ. Детей окончательно разморило. Одуревшая от духоты Ирина привязывает ломтик плавящегося на жаре шоколада к найденной где-то бечевке. Другой ее конец она закрепляет на торчащей из верхней полки скобе, заставляя брата есть шоколад, не трогая его руками. Неравнодушный к сладкому Степан старательно пытается поймать шоколадку ртом. Но от тряски поезда та отчаянно пляшет в воздухе, так что укусить ее практически невозможно. Рот и щеки Степана перепачканы растаявшим шоколадом, но он не сдается.

– Ты что делаешь, Ирина? – возмущается Валя, заметив баловство. – Прекрати немедленно! Отдай брату шоколад.

– Пусть сам поймает, – огрызается дочка.

Вале приходится самой отвязывать шоколадку. Перепачкавшись, она скармливает изрядно растаявшую сладость довольному Степану, а потом вытирает ему лицо. Когда она занимается своими перепачканными руками, Степана начинает тошнить. И Вале приходится срочно тащить его в туалет.

– А не надо столько шоколада жрать, – замечает им вслед Ирина.

Валя злобно оглядывается на дочь, но ничего не говорит. Когда она возвращается в купе, Ирина сидит мрачная и тупо смотрит в окно. Очевидно, Пашка провел с дочерью разъяснительную беседу. Валя плюхается на полку и смотрит на мужа с благодарностью.

– Скоро приедем уже, крепись, – понимающе хмыкает Пашка.

И вот, окончательно измотанные дорогой, они высаживаются из поезда на Ждановском вокзале. Их встречают тетя Поля и Пашкины родители, так что приходится нанимать две машины такси. Тетя Поля, у которой они останавливаются, расстаралась, приготовив к их приезду борщ, мясо и еще кучу всего. Пашкины родители нарадоваться не могут на внуков.

– Подождите хвалить, – улыбается Пашка. – Вы их еще не знаете.

– Да что же тут знать? – возмущается Пашкина мать. – Родные кровиночки. Значит, лучше не бывает.

Впрочем, Степан и Ирина уже так устали в дороге, что ведут себя образцово.

На следующее утро вся семья отправляется на пляж. Чтобы дети не обгорели, Вале приходится то и дело прикрывать их спины полотенцами, которые они тут же сбрасывают, чтобы пойти купаться. Пашка ругает детей, бегает в ближайший магазин за мороженым и ситро – в общем, помогает Вале всем, чем только может. Из очередного похода он притаскивает белобрысого парня в синих плавках.

– Дружок мой, – сообщает Пашка и добавляет, поймав удивленный Валин взгляд: – С завода, вместе у печки стояли, ты его не знаешь.

– Виктор, – говорит парень.

– Так вот, Витек, – очевидно, продолжает начатый разговор Пашка, – там жизнь совсем другая, на Севере. Деньги не ваши.

– Доволен, значит? – заискивающе улыбается парень.

– Не у печки стоять, – заявляет Пашка, растягивая слова. – По-другому на мир смотрю. Мне ваш завод теперь и даром не нужен. Я с моря прихожу – чувствую себя человеком. Копейки, как вы тут, не считаю.

– Да уж, – извиняющимся тоном протягивает парень. – А устроиться тяжело?

– Сразу не возьмут никуда, – поясняет Пашка. – Там шантрапы вроде тебя съезжается столько, что не перечесть.

– А ты-то как пристроился? – наивно интересуется парень.

– Я-то пришел туда уже с опытом, – подбоченивается Пашка. – Ходил тут, руду возил.

– Я помню, – кивает парень.

– Такие, как я, там нарасхват, – продолжает Пашка.

Валя вспоминает о своем походе к Натану, когда пристраивала Пашку в первый рейс, но ничего не говорит. Мужчине нужно самоуважение. Это она прекрасно понимает. Пусть пофорсит перед прежними друзьями. Лишь бы не пил.

– Может, по пивку? – предлагает парень, и Валя чувствует, что самые страшные ее кошмары обретают плоть. – Возле волнорезов ларек есть.

Валя вздрагивает и бросает на мужа измученный взгляд.

– Нет, не хочу, – бурчит Пашка. – Я же с детьми тут.

– Ладно. Рад был повидать, – хмыкает парень и уходит вдоль по пляжу.

Валя вздыхает с облегчением. Следующие два дня Пашка также ведет себя безукоризненно. Поэтому, когда на третий день он заявляет, что хочет пойти встретиться со старыми друзьями, Валя относится к этому достаточно спокойно. В конце концов, она не собирается затягивать петлю на мужниной шее. И Пашка имеет полное право немного расслабиться во время собственного отпуска.

Возвращается Пашка поздно и пьяным до неузнаваемости. Бормоча что-то маловразумительное, он с грехом пополам стаскивает с себя одежду и плюхается спать на постеленный на полу матрас. Валя ничего не говорит. В любом случае Пашка не в том состоянии, чтобы что-нибудь понять. И Валя откладывает душеспасительную беседу до утра.

Однако утром о беседе приходится забыть. Проснувшись, Пашка минут сорок роется в своих вещах, чертыхаясь все громче.

– Не могу найти, – в конце концов, бурчит он мрачно и садится на диван.

– Что не можешь найти? – спрашивает Валя.

– Кошелек свой.

– И где же он?

– Откуда я знаю? – рявкает Пашка. – Я же говорю, что не могу его найти. Потерял, наверное. Или украли. Почем мне знать.

– И сколько там было денег? – почуяв недоброе, интересуется Валя.

Пашка ничего не отвечает, а лишь мотает головой из стороны в сторону, как отбивающаяся от мошкары лошадь, и продолжает искать.

– Сколько? – упавшим голосом повторяет Валя.

– Сколько, сколько, – огрызается Пашка. – Да считай, что все наши деньги и были.

– Что значит «считай»? – стонет Валя. – Сколько ты взял? Сколько у тебя осталось? Не молчи!

– Ничего не осталось, – бурчит Пашка.

Вале кажется, что пол уходит у нее из-под ног. Она бессильно опускается в кресло. Зачем она отдала мужу свои отпускные? Почему понадеялась на его благоразумие? Почему еще в Мурманске оставила себе лишь небольшую сумму на текущие расходы?

В ходе дальнейших расспросов выясняется, что Пашка, уходя вчера на встречу с друзьями, сунул кошелек в задний карман брюк. А в кошельке были все их деньги. И вот сегодня утром кошелька он найти не может. Потерял? Украли? Остается лишь строить предположения. Впрочем, толку от них все равно мало.

– Как же ты мог? – причитает Валя. – Как ты мог?

– Неужели я с друзьями не могу выпить? – огрызается муж.

– Да зачем же ты все деньги-то с собой потащил? – уже не сдерживая слез, орет Валя.

Но вместо раскаяния Пашка неожиданно приходит в ярость. Он начинает орать на Валю, не стесняясь в выражениях.

– Это не двое дело! – орет Пашка, щедро пересыпая свою речь матерщиной. – Там и мои деньги тоже были! И я их заработал руками, а не другим местом, как ты у своего Натана!

Дети в испуге бросаются на кухню, к тете Поле. А Валя словно немеет. Она молча смотрит на мужа, не в силах ничего ему возразить, и лишь чувствует, как слезы текут у нее по щекам.

Справившись кое-как со слезами и переломив отвращение, которое она испытывает к мужу после его слов, Валя пытается хоть что-то сделать. Они с Пашкой проходят несколько раз по тому маршруту, которым он возвращался домой. Но, как и следовало ожидать, кошелька нигде нет. Разговаривать с приятелями, с которыми он гулял в ресторане, Пашка отказывается из гордости. Но Валя выясняет их имена. Многих из них она знает. В Жданове у них с Пашкой много общих знакомых. Одним она звонит, к другим идет домой. Все говорят, что Пашка тряс свой кошелек и швырялся деньгами, угощая всех выпивкой. Но дальнейшую судьбу его мошны никто назвать не может. Все предсказуемо. Потерял ли ее благоверный кошелек или его кто-то стащил, выяснить теперь  абсолютно невозможно.

У Вали в кошельке всего несколько рублей. А самое страшное, что у них нет даже обратных билетов. Тетя Поля цокает языком и предлагает остаться, но Валя твердо решает ехать домой.

– Ладно, – кусая губы от волнения и горя, объясняет она тете Поле, – прокормить ты нас, говоришь, прокормишь. Хотя и это непросто. Нас четверо ртов. Но билеты. Ты не потянешь все это. На билеты я у тебя деньги и попрошу. Больше не у кого. Своим родителям Пашка ничего даже говорить не хочет. И черт с ним. Не хочу даже ругаться. Будь они все прокляты. А я тебе отдам осенью. Ладно? Раньше не смогу. Сейчас надо на что-то жить. А как пойду работать, выкарабкаемся.

– Не надо отдавать, – обнимает ее тетя Поля. – Много ли мне надо? Я сниму с книжки, у меня припасено. А сама еще накоплю.

– Отдам, отдам, – не хочет ничего слушать Валя.

– Это же я тебя Пашкой-то «наградила» в Мурманске, – усмехается тетя Поля. – Не буду врать, так и рассчитывала, что у вас что-то сладится. Он тут такой хмурый ходил. А теперь думаю: может, и не надо было этого всего. Тебе бы лучше было.

– У меня своя голова на плечах, – бормочет Валя, – мне и расхлебывать. Не вини себя.

На следующее утро Валя отправляется покупать обратные билеты на ближайшее число. И через три дня они уже снова грузятся в поезд.

– Что же вы так быстро-то? – недоумевает Пашкина мать. – И недельки не побыли.

– Ну, мать, дела, – неопределенно машет рукой Пашка, бросив подозрительный взгляд на Валю.

Но Валя ничего не говорит. Ей противно, жалко детей и стыдно перед тетей Полей.

– Держись, – говорит тетя Поля, обняв Валю на прощание.

– Да, – бормочет Валя, сглотнув ком в горле, – обязательно.

 

26

Столь поспешно вернувшись из отпуска, Валя приходит к Зинаиде и просится выйти на работу. Увидев ее, начальница рот открывает от удивления.

– Ты же ехать собиралась! – всплескивает она руками. – Сама хвалилась.

– А я и съездила, – мрачно отвечает Валя.

– Не погостилось? – сочувственно произносит Зинаида.

Валя вздыхает. А потом, прерывая слова рыданиями, все рассказывает начальнице.

– Так что отдыху моему наступил безвременный конец, – всхлипывая, бормочет она. – Зинаида Петровна, можно, я выйду завтра на работу?

– Бедная ты моя, – качает головой Зинаида. – Вот ужас-то какой. Не отдохнула, не загорела.

– Можно на работу? – повторяет Валя.

– Можно, конечно, – кивает Зинаида. – Мастеров не хватает. Особенно летом. Сама знаешь. Но тебя-то мне как жалко.

Вале и самой себя жалко. Но уже на следующий день она отправляется на работу. Конец июня. И впереди у нее почти все лето. Она пытается куда-нибудь пристроить Пашку. Добрая Зинаида готова временно взять его слесарем-сантехником. Но Пашка отказывается.

– С чего это я буду чужие унитазы чистить? – возмущается он.

– С того, что ты все наши деньги посеял! – огрызается Валя.

– Такое с каждым может произойти, – возражает Пашка.

Валя молча сжимает кулаки так, что ногти впиваются в ладони, но удерживается от дальнейших комментариев, чувствуя, что ни к чему хорошему они все равно не приведут.

– Ты собираешься мне как-то помочь выкрутиться с деньгами? – спрашивает она вместо этого ледяным тоном.

– Собираюсь, – бурчит Пашка. – Пойду завтра в отдел кадров. Пусть в резерв запишут.

Затем он выклянчивает у Вали несколько рублей из аванса, который ей, учитывая ее бедственное положение, выписала Зинаида. На следующий день Пашка покупает водку, напивается и ни в какой отдел кадров идти уже не может.

– Завтра, – говорит он заплетающимся языком, – завтра я обязательно туда схожу. Ты не беспокойся. Опохмелюсь и схожу. Деньги только дай на опохмелку. Не жмись.

До отдела кадров, впрочем, доходит он только через неделю. Но там ему предлагают работу дворника и грузчика. И Пашка отказывается. Жене он гордо объясняет, что не может мести улицы. Валя при этом смотрит на него с отвращением.

– Ты что, с ума сошел? – возмущается она. – У тебя отпуск и отгулы до середины сентября. Поищи где-нибудь работу. Я одна не стяну всю семью.

– Ты уж извини, мать, – бурчит Пашка, – у меня Натана нет, чтобы мне деньги за красивые глаза выдавали. И за всякие прочие услуги.

Валя отворачивается и, ничего не сказав, убегает на кухню. Она задыхается от ярости.

– В рейс пойду – наверстаю, – плетется вслед за ней Пашка. – В смысле денег. И тете Поле отдадим тогда.

Валя молча кивает. Она не знает, как сказать мужу, что ненавидит и презирает его.

Последующие два месяца Пашка изводит ее постоянным нытьем, выпрашиванием денег на водку и пьянством. Валя пытается его вразумить, но у нее ничего не выходит. Трезвым Пашка ведет себя еще хуже, чем пьяным. Он злобно шатается по квартире, кричит на детей и упрекает Валю в изменах.

– На, подавись, – не выдерживает Валя и сует ему деньги.

Пашка бежит в магазин, покупает спиртное, напивается и засыпает на диване. При этом он оглушительно храпит, а из уголка рта у него течет слюна. Это отвратительно, но, по крайней мере, экономит Вале нервы. В конце августа Пашка, потеряв часть отгулов, все же уходит в рейс. И Валя вздыхает с облегчением.

Осенью Степан должен пойти в первый класс. На установочном родительском собрании молодая, но суровая не по годам учительница, строго-настрого наказывает родителям будущих первоклашек обзавестись школьной формой. В ближайший выходной Валя подхватывает сына и обходит с ним все магазины, где продаются школьные костюмы. Но Степан настолько мал ростом и тщедушен, что ни в «Детском мире», ни в какой иной торговой точке подходящего размера не находится. Степан тонет в примеряемых пиджачках, как улитка в раковине. Валя скептически оглядывает имеющуюся в наличии школьную амуницию. Нет, брючки с грехом пополам она, наверное, смогла бы как-то ушить. Но пиджак! Это слишком сложно для нее.

– И что же делать? – спрашивает она у продавщицы в «Детском мире», куда, волоча за собой уже абсолютно ошалевшего от примерок сына, приходит второй раз, замкнув круг.

– Не знаю, – разводит руками девушка, – не было у нас меньших размеров никогда. Не шьют таких.

На следующий день Валя отправляется в магазин тканей, где приобретает материал более-менее подходящего цвета. В ателье, куда она с сыном отправляется затем, Степан ведет себя отвратительно. Он вертится, ноет, мешая снимать мерки, и успокаивается только тогда, когда Валя твердо обещает после этой экзекуции отвести его в «Детский мир», где он сможет выбрать себе любую игрушку.

– Это не метод воспитания, – качает головой закройщица. – Наплачетесь вы с ним.

Валя не любит, когда посторонние комментируют ее личную жизнь. Но в душе сама чувствует правоту пожилой женщины. Поэтому она бормочет в ответ ничего не значащее «будем воспитывать» и с облегчением покидает ателье.

 

27

Зимой, когда Пашка приходит из рейса, их приглашают в гости Кузнецовы. Они по-прежнему живут в той самой комнате в коммуналке. Им не досталась не только старухина, но и освободившаяся затем Валина комната.

Вале немного странно снова прийти по своему старому адресу, подняться на знакомый этаж, зайти в привычный коридор. Кажется, злобная старуха вот-вот выскользнет из кухни, чтобы прошипеть ей вслед очередную гадость.

– Помнишь, я тут лысую бабку усмирял, когда только приехал в Мурманск? – словно читая Валины мысли, бормочет ей в ухо Пашка.

Валя натянуто улыбается. Старая квартира производит на нее гнетущее впечатление.

– Проходите, проходите, – суетится Лена, приглашая гостей в комнату, – у нас тесно, да не обидно.

Мужчины пожимают друг другу руки, женщины обнимаются.

– Давно я здесь не была, – не выдерживает Валя.

– А у нас ничего не изменилось, – всплескивает руками Лена.

Валя напряженно смотрит на нее, стараясь уловить сарказм. Но глаза бывшей соседки излучают неподдельную радость. И Валя понимает, что та говорит от чистого сердца. Валя с облегчением улыбается ей в ответ и проходит в тесную комнату, где уже накрыт стол.

– Мы по-простому, по-соседски, – не устает повторять Вадим, словно стесняясь за приготовленную трапезу.

Все усаживаются за стол, но разговор не клеится. Пашка начинает рассказывать какой-то сомнительный анекдот, но Валя незаметно толкает его локтем в бок, показывая глазами на дочку Кузнецовых Олечку. Пашка сбивается, начинает старательно выруливать из пикантных подробностей, отчего окончательно запутывается. В результате анекдот выходит затянутым и абсолютно не смешным. Все, однако, натужено хихикают, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.

– Ну, еще по одной, – тут же предлагает Пашка, собираясь налить всем взрослым водки.

– Мне хватит, хватит, – мотает головой Лена, прикрывая свою рюмку ладонью.

– Освежить, исключительно освежить, – настаивает Пашка, и Лена вынуждена сдаться.

Потом рюмки освежают еще и еще раз. Женщины уже перестают прикладываться к спиртному. Но тема для разговора так и не находится. Вале неудобно за свою трехкомнатную квартиру в новенькой девятиэтажке. Да еще улучшенной планировки. Поэтому она не хочет акцентировать внимание Кузнецовых на своей жизни. С другой стороны, расспросы об их жизни тоже оказались бы не совсем уместны: уж слишком мало в этом простом и незатейливом существовании изменений. По крайней мере, к лучшему. Незаметно для самой себя Валя начинает обращаться исключительно к Оле. И спустя полчаса уже знает наизусть все отметки девочки за последнюю четверть.

– Чего трезвый сидишь? Мужик ты или нет? – пристает Пашка к Вадиму.

Вадим скромно улыбается и отнекивается:

– Мне завтра на работу. Хватит с меня.

– Да брось, – не соглашается Пашка, – мне одному пить, что ли?

– Да пей ты, как хочешь, только не лезь ни к кому, – шикает на мужа Валя.

– Да разве я лезу? – с пьяной обидой огрызается Пашка. – Я по душам. Чтобы все, как положено.

– Значит, так и положено, – снова шикает Валя. – Ты в отгулах, а Вадику с утра на стройку.

– На стройку, – презрительно тянет Пашка. – Ну, за стройку тогда, сосед!

И он выпивает один. Наливает снова и выпивает еще раз. Скоро Пашку окончательно развозит. Он пытается петь песни, отбивая ритм кулаком по столу, на что посуда отзывается разноголосым перезвоном. Пашку пытаются успокоить. Тогда он собирается уходить. Но встать на ноги у него не получается, и он снова обрушивается на стул, как подрубленный.

– Сейчас! – истошно кричит Пашка. – Сейчас я встану и пойду! Туда, где весело!

Честно сказать, Вале и самой хотелось бы оказаться там, где весело. Посиделки явно не удались. Расстроенные Кузнецовы предлагают для веселья включить телевизор. Но Валя только машет руками:

– Да куда уж теперь телевизор. Мы пойдем. Извините, ради бога.

Однако идти Пашка решительно не может. Приходится вызывать такси. Валя и Вадим подхватывают Пашку под мышки, с трудом стаскивают его по лестницам и выводят на улицу. Подъехавший таксист не хочет брать пьяного, так что Вале приходится сунуть ему денег.

– Не стошнит его? – подозрительно поглядывая на развалившегося на заднем сиденье Пашку, бурчит таксист.

– Нет, – поспешно отвечает Валя.

– Часто так отгружаете? – хмыкает таксист.

Вале не нравится его фамильярный тон, но ей приходится смириться, признав, что ситуация, мягко говоря, не в ее пользу. И если таксист сейчас уедет, доставить Пашку домой не будет решительно никакой возможности.

– А то еще и милицию вызовет, – думает она. – Попадет в вытрезвитель, спишут идиота с судна. И что тогда делать?

Поэтому Валя лишь виновато улыбается в ответ на слова таксиста и почти умоляюще произносит:

– Поехали?

– Стекло сзади опустите, – бурчит таксист, – а то мы тут угорим от паров.

За время поездки Пашка, обдуваемый ледяным ветром, к счастью, немного трезвеет, так что может сам зайти в подъезд. Но в коридоре квартиры он спотыкается о ковер. В попытке удержать равновесие Пашка хватается за висящую на вешалке одежду и, сорвав вешалку со стены, с грохотом обрушивается вместе с ней на пол. Из своей комнаты выскакивают сонные перепуганные дети.

– Отец дома! – орет на них Пашка, отчаянно барахтаясь на полу, чтобы выбраться из-под вороха одежды. – Марш в кровать!

– Идите, идите спать, – машет детям Валя. – Все хорошо. Папа немного устал.

– Алкаш, – хмыкает Ирина и, взяв Степана за руку, уводит его обратно в детскую, громко хлопнув за собой дверью.

Пашка бурчит в ответ что-то нечленораздельное. Валя помогает ему подняться, отводит в спальню и укладывает на кровать.

– Спи, – приказывает она мужу, стянув с него ботинки.

– А ты? – хрипит Пашка.

– А я пойду на диване лягу, – фыркает Валя.

– Почему это на диване? – капризно бурчит Пашка. – Жена ты мне или нет? Может, я хочу любовных утех?

– Ты уже с вешалкой на полу утешился, – злобно отвечает Валя. – Спи.

В это время в коридоре звенит телефон. Лена хочет узнать, как они добрались.

– Спасибо, нормально, – отвечает Валя.

– Нормально? – в голосе Лены звучит тревога.

– Добрались, – хмыкает Валя.

– Хорошо тогда, – протягивает Лена, и Валя чувствует, что та что-то недоговаривает.

– Что-то случилось? – спрашивает она.

– Нет, ничего, – поспешно отвечает Лена.

– Да уж выкладывай, – обреченным голосом требует Валя.

– Да ничего, – мнется Лена. – Просто Оля наша очень испугалась, когда Павел стал скандалить. Она к пьяным не привыкла. Вадик-то почти не пьет.

– Извини, ради бога, – выдыхает Валя.

– Возраст у нее такой, переходный, пятнадцать лет, всего пугается, – извиняющимся тоном мямлит Лена. – В общем, вам, наверное, лучше к нам больше пока не приходить. Ладно?

– Ладно, – машинально отвечает Валя. – Прости еще раз, ради бога.

– И ты меня, – почти шепчет Лена и вешает трубку.

Когда на следующее утро Валя, злясь на мужа, передает ему свой ночной разговор с Леной, мучимый похмельем Пашка лишь брезгливо морщится:

– Ой, испугали. Я и сам к ним больше не пойду. Кто они такие? Работяги. Чего нам с таким быдлом вообще дела водить?

Валя с ненавистью смотрит на мужа, но ничего не говорит.

 

28

В последующие несколько лет Вале приходится отказаться от общения не только с Кузнецовыми, но и почти со всеми своими семейными приятелями. Хождения в гости или прием гостей почти всегда заканчиваются тем, что Пашка напивается и начинает скандалить. А еще его может стошнить прямо на накрытый стол. Или он возвращается из туалета с расстегнутой ширинкой. Впрочем, с равным успехом он может просто не дойти до туалета, оказавшись все за тем же столом в мокрых штанах. Так что Вале всякий раз почти силой приходится вытаскивать мужа из-за стола, по возможности стараясь успокоить, а потом долго извиняться перед знакомыми.

– А ты, если отца берешь с собой, сразу извиняйся, с порога. А то потом захлопочешься ему ширинку расстегивать да застегивать и забудешь, – ядовито советует ей повзрослевшая дочь.

– Не твое это дело, – отбривает ее Валя. – Рано тебе еще отца критиковать.

– Так если он алкаш! – фыркает Ирина и, надменно задрав подбородок, выходит из кухни.

– Не смей так говорить! – кричит ей вдогонку Валя.

В словах дочери, однако, есть печальная правда. Валя уже давно привыкла ходить в гости к подругам одна. Пашка, когда бывает дома, из-за этого злится, подозревает ее в изменах и устраивает сцены. Чтобы как-то задобрить мужа, она по дороге из гостей покупает ему водку. Но даже это помогает не всегда.

– Проститутка! – орет Пашка, когда она однажды в радостном настроении возвращается домой от подруги. – Шляешься невесть где! Ноги повыдергиваю! Я тебя с панели взял – туда и отправлю!

– Папа имеет в виду, что я работала на стройке, когда мы поженились, – пытается объяснить выбежавшему в коридор сыну значение слова «панель» Валя.

– А кто такая проститутка? – интересуется Степан.

– Мать твоя! – орет Пашка. – Потаскуха! На панель!

– Мама тебя самого на панель отправит, – злобно прищурив глаза, бросает отцу Ирина.

Пашка наотмашь бьет дочь ладонью по лицу. Ирина, взвыв от боли, убегает в свою комнату.

– И тебе сейчас то же будет! – рявкает Пашка, глядя на перепуганную Валю. – Убью гадину!

– Кто же тебя тогда кормить будет? – слышится из-за двери голос Ирины.

Пашка грязно матерится и со всей силы ахает кулаком по дверному косяку. Дверь гудит, а с потолка сыплется побелка. Валя уже готова броситься на мужа, чтобы защитить дочь. Но Пашка немного остывает и, кинув на Валю полный пьяной злобы взгляд, лишь шипит:

– Вырастили гадюку.

Потом он уходит на кухню.

– Мама, когда он уйдет, ты его больше домой не пускай, – плачет Степан. – Я его боюсь.

– Он тогда дверь выбьет, – хмыкает Ирина.

Валя, как может, старается успокоить детей. Таких приступов ярости у Пашки еще не было.

– Папа нас любит, он в душе хороший, – бормочет Валя, прижав к себе Степана и сама не веря своим словам.

– Ага, когда спит и не храпит, – хмыкает Ирина.

– Ты тоже была не права, – урезонивает Валя дочь. – Зачем было в ответ говорить ему грубости?

– Какие? Про панель? – злобно усмехается Ирина. – А разве я не права? Разве не ты его кормишь? Так что не ему здесь хвост поднимать.

– Не надо так об отце, – бормочет Валя.

Если честно, дочь во многом права. За последние несколько лет Пашка окончательно опустился. По причине запоев его списали уже с нескольких судов. И теперь он все больше торчит в резерве. Однако и здесь на работу, на которую его направляют, он почти не ходит: то ему стыдно мести улицу, то тяжело перегружать овощи на железнодорожной станции.

– У вас, товарищ матрос, запросы прямо-таки барские, – не выдерживает как-то пожилой инспектор в отделе кадров флота.

Пашка передает эти слова Вале, ища сочувствия, но Валя лишь вздыхает, признавая правоту кадровика.

– И ты туда же! – взвивается Пашка. – Ты жена мне или нет? Ты должна быть на моей стороне!

– Я на твоей стороне, – устало заверяет его Валя.

– Тогда дай на водку, – просит Пашка.

Валя вздыхает, достает из сумочки кошелек и дает мужу денег со словами:

– Ты хоть не напивайся в зюзю, ладно?

Пашка хмыкает и бормочет что-то неопределенное.

Иногда Пашка под нажимом Вали все же выходит на работу – то дорожным рабочим, то грузчиком. Но за место свое он не держится, то и дело сваливаясь в запои. В конце концов, за его постоянные прогулы Валю приглашают на заседание профкома флота.

– Глупость какая, – сконфуженно бормочет Валя, отпрашиваясь у Зинаиды Петровны с работы, – как будто в школу вызывают к ребенку.

– Хотят, чтобы ты оказала на мужа воздействие, – усмехается Зинаида.

– Да что же я могу оказать? Как будто он меня слушает, – стонет Валя. – Если бы слушал, наверное, капитаном бы уже стал.

– Ну, не каждому дано быть капитаном, – разводит руками Зинаида.

Сказано это таким тоном, что Валя уже готова обидеться на свою начальницу и приятельницу. Почему она считает, что Пашка ни на что не способен? Может быть, у него просто что-то не сложилось в жизни, пошло не так, как надо.

– Плохому танцору всегда пол кривой, – произносит Зинаида.

Неужели Валя, задумавшись, произнесла последнюю фразу вслух? Да и ладно. Ерунда все это.

– Так я отлучусь, Зинаида Петровна? – повторяет она.

– Отлучись, – кивает Зинаида.

И Валя идет в профком. Ее проводят в большой кабинет, наверное, какую-нибудь Ленинскую комнату. В углу действительно стоит бюст вождя. Правда, учитывая перестроечные настроения, бюст повернут спиной к обществу, так что Владимир Ильич вперил взгляд в стену.

– Даже Ленину стыдно за то, что здесь происходит, – думает Валя.

За столом, покрытым зеленым сукном, сидят несколько мужчин в морской форме. Пашка с печальным видом сидит напротив них. Он съежился и выглядит потерянным и жалким. Валя мысленно сравнивает его с мужиками за столом. Да, права, наверное, Зинаида: не всем быть капитанами.

– Какая у вас, Валентина Николаевна, дома обстановка? – интересуется у Вали один из «капитанов», как она про себя окрестила мужчин из профкома.

– На гуслях я ему не играю, – злится Валя, – а в остальном живем семьей. Все, как положено. Двое детей.

– Пьет? – задает странный в такой ситуации вопрос другой «капитан».

– Вы же сами, товарищи, знаете, – сердито произносит Валя, – иначе меня бы не приглашали. Только что я могу сделать? Отправьте его в рейс – мне легче станет.

– Да не держится он у вас в коллективе, – произносит первый «капитан», – конфликты, скандалы. На берегу – прогулы.

– Тогда увольте его к чертовой матери, – не выдерживает Валя.

– Вот эта мать здесь точно ни к чему, – улыбается «капитан».

– Будет он сидеть у меня на шее, – храбрится Валя. – Кому хорошо от этого будет? Я уже говорила, что двое детей у нас. Школьники: четырнадцать и одиннадцать лет. Их кормить, обувать, одевать надо. Мне одной все тянуть прикажете?

– Как-то повлиять на мужа можете? – интересуется «капитан». – Встретить с работы, например, отвести домой. Чтобы он мимо ликероводочного прошел.

– Несмышленыш он, что ли? – фыркает Валя.

– И все же, – не сдается «капитан».

– Постараюсь, – снова фыркает Валя.

– Ладно, – подводит итог беседе «капитан», – оставляем мы вашего мужа на работе. Побудет пока в резерве. От его увольнения никому лучше не станет. Но выводы, Валентина Николаевна, надо вам делать обоим. А сейчас забирайте своего благоверного.

Валя вместе с Пашкой выходит из кабинета. Всю дорогу домой они молчат, словно чужие, словно им просто по пути.

– Что же ты меня позоришь, тварь? – шипит Пашка, когда они заходят в квартиру.

– Ты сам себя позоришь, – огрызается Валя.

И тут Пашка бьет ее по лицу кулаком. В голове у Вали словно бомба взрывается, и она отлетает в сторону, с грохотом рухнув на трюмо. Она осторожно сползает с него и забивается в угол. Пашка делает шаг в ее сторону.

– Пошел вон, – шепотом говорит Валя, закрыв ладонями разбитое в кровь лицо. – Я тебя больше знать не хочу. И если ты еще хоть раз меня тронешь, я тебя в милицию сдам. Ты у меня сядешь.

Пашка делает еще один шаг к ней. Валя съеживается, ожидая удара. Но Пашка не подходит. Он матерится и выскакивает из квартиры, громко хлопнув за собой дверью.

Валя с трудом встает. К счастью, дети в школе. Она подходит к трюмо и смотрит на себя в зеркало. Лицо опухло, из разбитой губы сочится кровь. Валя проходит на кухню и выпивает таблетку анальгина, чтобы хоть как-то унять гул в голове. Потом заходит в ванную и умывается, промокая салфеткой саднящую губу.

– Не прощу, – бормочет она, – этого я ему никогда не прощу.

 

29

Но она, конечно, его прощает. Пашки нет дома три дня. Наверное, он ночует у каких-нибудь знакомых моряков в ДМО. Заявившись на четвертый день вечером, он притаскивает Вале цветы и слезно просит у нее прощения. Валина припухшая губа придает ей надменный вид. Она выслушивает Пашкины излияния и, ничего не сказав, показывает ему рукой на дверь. Но Пашка не сдается. С неожиданным красноречием он клянется, что больше никогда не поднимет на жену руку.

– Христом-богом клянусь, – повторяет он, размахивая при этом правой рукой так, словно отгоняет от себя комаров. – Вот тебе истинный крест.

Но Валя все равно его выгоняет. Он приходит на следующее утро, когда его и прощают.

Увидев Валино разбитое лицо, Зинаида Петровна только качает головой.

– Он поклялся, что больше меня пальцем не тронет, – объясняет ей Валя, когда рассказывает о возвращении Пашки в лоно семьи.

– Зарекался козел капусту в огороде есть, – хмыкает Зинаида.

– Он поклялся, – повторяет Валя. – Я ему верю. Он человек неплохой.

– Тебе с ним жить, – разводит руками Зинаида.

Скептический тон начальницы не оставляет сомнений в том, что Зинаида не верит Пашкиным клятвам. Вале обидно до слез. Поэтому она под каким-то предлогом выскакивает из кабинета Зинаиды и убегает к себе, где начинает рыдать уже без всякого стеснения.

Но Пашка, похоже, действительно берется за ум. Он меньше пьет. И даже пробегает по знакомым, чтобы похлопотать насчет рейса. Однако с быстрым выходом в море ничего не получается.

И вдруг Пашке везет. Его старый приятель и земляк обещает устроить его на судно. Но оно сейчас в ремонте и должно выйти в рейс только весной. На дворе еще стоит октябрь, но Пашка рад даже такой отдаленной перспективе. Он прибегает домой и радостно сообщает обо всем жене. Валя делает радостное лицо, хотя на душе у нее скребут кошки. Ее зарплата в ЖЭУ едва позволяет семье сводить концы с концами. Но Пашка радуется, как ребенок, и строит планы на будущее.

– Выкарабкаемся, – думает Валя. – Как-нибудь. Нам не привыкать.

Трезвый и полный решимости, Пашка вновь отправляется в отдел кадров флота, где его направляют из резерва на стройку. Ближайшие полгода он усердно таскает строительный мусор и исправно приносит Вале заработанные деньги.

– Вишь, как получилось, – хмыкает Пашка, отдавая жене зарплату. – Теперь я в семье строитель. А ты говорила, что я ни на что не гожусь.

Валя ничего такого не говорила, но новый Пашка однозначно нравится ей гораздо больше, чем прежний. Он лишь по пятницам позволяет себе, что называется, пропустить стаканчик. Но и во хмелю больше ни разу не позволяет себе грубости.

Весной Пашке действительно звонит его знакомый, который обещал устроить его в море. Все складывается просто отлично, и радостный Пашка отправляется в поликлинику проходить медкомиссию.

– Насмотрелся я на море с берега, – повторяет он, засовывая в полиэтиленовый пакет паспорт и другие документы, – пора посмотреть на берег с моря.

Валя в ответ радостно кивает. Однако возникают неожиданные осложнения. На комиссии Пашку тормозят и направляют проверить печень. Он возвращается домой ошарашенный и с виноватым видом обо всем докладывает жене.

– Когда у тебя отход? – видя, что муж вот-вот совсем расклеится, берет инициативу в свои руки Валя.

– Через две недели, – мямлит Пашка.

– Мы все успеем сделать, – властно произносит Валя. – Завтра же в поликлинику на прием. Пройдешь все анализы. Потом за результатом. Главное, не тяни. Все будет хорошо.

– У меня печень проспиртована, – хорохорится Пашка. – Что с ней может быть? Я быстренько: к врачу, от врача и в море.

«Быстренько», однако, не получается. Проспиртованная печень гастроэнтерологу совсем не нравится. И Пашку кладут в больницу. Поставленный диагноз напугал бы кого угодно: запущенный цирроз. Когда Пашка растерянно сообщает об этом пришедшей его навестить жене, Валя старается его успокоить. Придя домой, она плачет.

– Допился, – констатирует Ирина, когда, Валя, всхлипывая, рассказывает ей о диагнозе отца.

– Он же ни на что не жаловался, – стонет Валя.

– Так он пьяный все время был, – хмыкает дочь. – Чего ему жаловаться?

– Да не пил он почти! – вскрикивает Валя и, сама поняв, что подобное смелое утверждение нуждается в некоторой конкретизации, добавляет сквозь слезы: – В последние месяцы.

– Так цирроз у него от трезвости, что ли? – злорадно интересуется Ирина.

– Не смей так об отце! Бездушная! – взвизгивает Валя и вновь разражается рыданиями.

О море, естественно, приходится забыть. Пашка лежит в больнице больше месяца. Потом его выписывают домой, но оставляют на больничном. Пашка пить перестает вовсе. Целыми днями он просиживает на диване перед телевизором. Когда дети возвращаются из школы, он встает и начинает выяснять, чем они занимались на уроках, какие оценки получили и что им задали на дом. Степан и Ирина стараются быстрее от него отделаться, но Пашка цепляется к детям и требует, чтобы вечером те показали ему выполненные домашние задания.

– А что ты поймешь-то в них? – огрызается Ирина.

– Я отец твой! – рявкает Пашка.

– Так это не профессия, если ты не понял, – шипит Ирина.

Ей уже пятнадцать. И она хочет пойти с подружками на дискотеку. Пашка вздыхает и отмахивается от дочери.

– Вырастил змейку на свою шейку, – бурчит он. –  Ладно, иди отсюда на свои гульки.

Ирина победно фыркает и покидает комнату с гордо поднятой головой. Отношения с сыном у Пашки тоже не ладятся. Он пытается подружиться со Степаном, но тот боится отца и при общении с ним всегда напряжен.

– Жили у мужика тараканы в доме, – рассказывает Пашка сыну анекдот. – Чем он их только ни травил: и дихлофосом, и специальным мелком, и крысиным ядом. Тапкой их бил, когда ловил. Ничего не помогало. И тут один знакомый ему посоветовал: обойди, говорит, перед сном все углы в доме и в каждом скажи, что, мол, есть нечего. Мужик так и сделал. Ночью просыпается от того, что его кто-то в бок толкает. Открывает глаза, а там стоит толпа тараканов. И самый главный из них говорит: «Слушай, брат,  не чужой ты нам все-таки. В общем, мы тут тебе поесть принесли».

Тут Пашка громко смеется.

– Так они лучше него, значит? – спрашивает, немного подумав, Степан.

– Кто? – не понимает Пашка.

– Тараканы. Лучше того мужика. Он их обижал и убивал, а они ему в трудную минуту покушать собрали.

– Не было там трудной минуты. Он им соврал, что жрать нечего, – углубляется в детали Пашка, все еще стараясь спасти анекдот от анализа сына.

– Так тем более тогда, – хмыкает Степан.

– Что «тем более»? – рычит Пашка.

– Тем более, тараканы лучше, – съежившись, бормочет Степан. – Мужик их обманул, а они, как люди с ним…

– Они тараканы! – снова рычит Пашка. – Иди отсюда, идиот!

Степан с готовностью убегает.

– Дебил, – бурчит Пашка и, повернувшись к Вале, добавляет: – Как прикажешь с ним общаться?

– Я не знаю, – пожимает плечами Валя. – Но не надо сына дебилом обзывать.

После этого Пашка окончательно обижается на весь белый свет и замолкает.

Незаметно приходит лето. В этот год оно оказывается на редкость теплым для Севера. Пашке нравится выносить из дома кухонный табурет и сидеть на нем возле крыльца.

– Как на родине, – говорит он проходящим мимо соседям, – на лавочке, возле подъезда. Старушек только не хватает.

Тем, кто останавливается перекинуться с ним словечком, он радостно сообщает:

– В море я больше не ходок. Тяжело без семьи месяцами болтаться по миру. Дети выросли, а я и не заметил. Когда выпишут, пойду в портофлот работать. По заливу ползать на буксире. Утром на работу, вечером домой. Как все нормальные люди. Дай только выздоровею.

 

30

К осени, когда Пашке становится совсем плохо, Валя берет отпуск, чтобы ухаживать за мужем. Он уже практически не встает с дивана. Утратив интерес даже к телевизору, Пашка сутками лежит на спине, уставившись в потолок.

– Ну как? – заботливо спрашивает его Валя.

– Бывало лучше, – хмыкает Пашка.

– Не полегчало? – с надеждой интересуется Валя.

– Я тебе первой скажу, если полегчает, – вздыхает Пашка.

Наступает октябрь. Валин отпуск заканчивается, и она не представляет, кто будет сидеть с Пашкой дальше. Оставлять его одного в доме она не хочет. А дети, едва она заикается о необходимости помочь в чем-то отцу, делают такие лица, что ей сразу хочется прогнать их прочь.

– Как ни крути, а придется вызывать в Мурманск свекровь, – с тревогой думает Валя.

Подобный шаг представляется ей вынужденным и весьма нежелательным. Во-первых, Пашкиной матери уже за семьдесят, и она сама часто хворает. Тащить ее через всю страну в Заполярье – не лучшая затея. Во-вторых, она не знает о серьезности диагноза, поставленного сыну. Пашка скрывает от матери горькую правду. Она, конечно, в курсе, что он болеет. Но сообщить ей, что сын не встает с постели, очень рискованно. Чего доброго, она и сама сляжет от такого известия.

Думает Валя и о том, чтобы найти мужу сиделку. Одной из ее знакомых пару лет назад пришлось заботиться об умирающем от рака отце. И она дает Вале телефон женщины, которую тогда нанимала в качестве сиделки.

– Профессиональная медсестра, – заверяет Валю подруга, – очень заботливая и порядочная женщина.

Валя звонит потенциальной сиделке, но та запрашивает за свои услуги немалые деньги.

– Я подумаю и перезвоню вам, – говорит Валя.

Она действительно думает, считает, прикидывает и понимает, что потянуть подобные расходы ей будет просто не по карману. Так что Валя окончательно заходит в тупик.

Выход из него оказывается самым простым и страшным. За несколько дней до выхода на работу Валя из кухни слышит, как Пашка зовет ее. Она прибегает в комнату, но муж уже не может говорить. Он лежит на спине, откинувшись на подушку и только нечленораздельно хрипит.

– Что случилось? – причитает Валя. – Ты меня слышишь, Паша? Слышишь?

Но Пашка ничего не отвечает, издавая какие-то хлюпающие звуки. Валя бросается к телефону вызывать скорую.

– Человек умирает! – рыдает она в трубку и называет адрес.

Кроме адреса ей приходится сообщить Пашкины фамилию, имя, отчество и год рождения. У нее интересуются, прописан ли он по вызываемому адресу, кем ему приходится звонящая, какой у него диагноз и какие заболевания он перенес раньше. Наконец вопросы оператора иссякают, и вызов принимают. Валя возвращается в комнату. Пашка уже не хрипит. Голова его запрокинута, а из уголка рта течет тонкая струйка слюны. Валя прикасается к мужу, но он никак не реагирует. Она начинает его трясти. Потом догадывается приложить ухо к его груди. И ничего не слышит. Она теряется. Не зная, что делать, она берет свой носовой платок и вытирает текущую у Пашки изо рта слюну. Потом опять бросается к телефону.

– Ваш вызов принят, – говорят ей в трубке, когда она с пятого или шестого раза вновь дозванивается в скорую помощь.

– Можно поскорее? – рыдает Валя. – Пожалуйста!

– Ему хуже? – неожиданно проявляет человечность девушка на другом конце линии.

– Ему совсем хуже, – причитает Валя, потом машинально поправляется: – Совсем плохо.

– Ждите, машина выехала, – говорит ей девушка.

Валя возвращается в комнату.

– Так вот, как это происходит, – проносится у нее в голове.

Она пытается закрыть Пашке глаза, но у нее ничего не выходит. Покойник укоризненно продолжает смотреть на нее. Тогда она подбегает к тумбочке с телевизором, на котором лежит газета с программой. Она хватает ее и прикрывает мужу лицо, чтобы не видеть его взгляд. В это время в комнату заходит Степан. Валя совсем забыла, что дети дома. Она поспешно выталкивает сына в коридор.

– Не заходи, тебе сюда нельзя, – вскрикивает она.

– Но мне надо учебники взять, – протестует Степан, – чтобы домашку сделать.

– Нельзя, – повторяет Валя, – не заходи. Я тебе их вынесу. Какие нужны?

– Русский и география, – бурчит Степан. – В моей комнате на столе лежат.

– Хорошо, – кивает Валя, – ты только сюда не заходи.

Она забегает в комнату сына, смежную с залом, где лежит Пашка, находит учебники и выскакивает обратно. Степан стоит в коридоре, у самого порога, вытянув шею, чтобы заглянуть в комнату.

– Вот, бери, – говорит Валя, сунув сыну в руки учебники и выталкивая его подальше в коридор. – Сюда тебе нельзя. Сейчас к папе доктор приедет.

– А чего у него лицо газетой накрыто? – интересуется Степан.

– Так надо. Чтобы… – бормочет Валя и запинается, не зная, что сказать дальше.

– Сдох лысый черт? – спокойно интересуется Степан.

– Да как ты так можешь об отце? – вскрикивает Валя.

– И слава богу, – все так же спокойно продолжает Степан. – Без него лучше.

Валя уже готова отпустить сыну пощечину, но тут в дверь звонят. И она, забыв о Степане, бросается открывать.

Приехавший на скорой врач все еще заполняет необходимые формуляры, когда в комнату заглядывает Ирина, которой Валя приказала сидеть на кухне и следить, чтобы Степан не зашел в комнату с покойным.

– Мам, – небрежно бросает дочь, – долго еще мне Степку стеречь?

– А что такое? – вздрагивает Валя.

– Я же на вечеринку иду к Ленке, забыла, что ли? – обиженно надувает губы Ирина.

– Какая еще вечеринка? – всхлипывает Валя. – У тебя отец умер!

– Так я пойду? Ладно? – протягивает дочь, словно не слыша мать.

Валя вместо ответа лишь всплескивает руками. Твердо решив расценить этот жест, как разрешение, Ирина небрежно кивает и отправляется в свою комнату переодеваться.

 

31

Похороны и предшествующие им приготовления кажутся Вале еще страшнее самой смерти мужа. Чтобы решить все необходимые формальности, ей приходится несколько раз сходить в отдел кадров флота, где работал Пашка. Сидящие за столами толстые тетки с предельно наглыми глазами неизменно цокают языками и качают головами, показывая Вале свое сожаление о безвременной кончине ее мужа.

– Вы передадите всем, кто его знал, кто с ним в море ходил, что похороны в пятницу? – несколько раз просит их Валя.

– Конечно, – кивают тетки, – вы не беспокойтесь.

– У меня муж умер, как мне не беспокоиться? – хочется сказать Вале, но она сдерживается, почти по слогам, как будто разговаривает со слабоумными, добавляя: – Прощание будет в десять тридцать в областном морге, в пятницу.

– Мы поняли, – слаженно кивают хранительницы трудовых книжек.

Потом Вале приходится ехать на кладбище, где ей показывают наполненную водой яму.

– Да как же сюда гроб опускать? – содрогается она. – Он же поплывет!

– А что делать? – безразличным голосом говорит сопровождающий ее сотрудник кладбища. – Грунтовые воды. Если даже как бы насосом откачать, через пару часов опять бассейн будет.

– Так как же сюда-то? – растерянно повторяет Валя. – Дренаж надо было делать траншеями.

– А вы что, как бы строитель? – ехидно интересуется у нее кладбищенский служка.

– Да, – машинально кивает Валя.

– А я вот – нет, – ухмыляется мужчина. – Мне какой участок как бы выделили, там у меня рабочие и копают.

– Муж это мой! – стонет Валя. – Как я его в эту лужу положу?

– Есть, конечно, как бы другой вариант, – подмигивает провинциальный Харон.

– Какой? – интересуется Валя.

– Другой, – уклончиво повторяет мужчина, неопределенно помахав руками.

– Да говорите уже, – не выдерживает Валя.

– Есть еще как бы один участок. Он повыше этого будет. Там как бы сухо.

– Почему же вы сразу меня туда не отвели? – возмущается Валя.

– Ну, там мы пока как бы не должны захоранивать, – хихикает мужчина. – Сначала нужно этот сектор заполнить. Но в порядке исключения, если люди как бы просят…

– Сколько это будет стоить? – догадывается Валя.

Мужчина называет сумму. Валя вздрагивает. Похороны и так вылезают в какие-то несметные деньги. Потом она снова бросает взгляд на заполненную водой по самый бортик яму и устало выдыхает:

– Хорошо, показывайте.

– Зимой-то оно как бы ничего, вода так не прет, а сейчас, конечно, я вас понимаю, выглядит не очень. В сухости-то как бы приятнее захоранивать, душевнее, – радостно тарахтит Харон, ведя ее по кладбищу.

Другой участок действительно оказывается на пригорке. Здесь уже торчат из земли несколько новеньких надмогильных пирамидок. Валя заглядывает в выкопанную яму. В ней сухо. Это сейчас главное.

Следующим кругом ада оказывается морг. Там Валю огорошивают вопросом:

– Сами обмывать будете?

– Как? – переспрашивает она.

– Обмывать усопшего и одевать сами будете? – повторяет прозектор в белом халате и резиновых перчатках.

– Я? – теряется Валя. – Я не знаю. Я не умею. Это разве не входит в ваши… услуги?

– Входит, – бурчит прозектор, – но санитарочкам надо бы приплатить. Они тогда постараются.

– Ладно, – кивает Валя, не имея возможности сопротивляться и боясь даже поинтересоваться, как же будет выглядеть покойный, если санитарочки «не постараются».

За моргом следует Бюро спецобслуживания, где Валя долго и мучительно выбирает гроб. И там приходится доплачивать сверх официальной суммы, чтобы все было сделано по-человечески.

Валиных скудных накоплений на черный день не хватает на эти бесконечные поборы. Придя домой, она начинает обзванивать знакомых, чтобы занять денег.

– Папаша даже сдохнуть нормально не может, – фыркает Ирина.

– Зачем ты так? – почти шепчет уставшая до смерти Валя.

– А что в нем хорошего было? – огрызается Ирина. – Пока ты гуляла, он только пил.

– Как гуляла? – поднимает на дочь непонимающий взгляд Валя.

– Можно подумать, что, пока он в море был, ты исключительно по подругам ходила, – хмыкает Ирина.

– Как ты можешь? – возмущается Валя. – Вон отсюда!

– Да ради бога, – снова хмыкает Ирина. – Я бы на твоем месте так же бы поступала.

– Ты в девятом классе еще! – рявкает, собравшись с силами, Валя. – Тебе рано такие разговоры вести с матерью!

– Ага, – с издевкой кивает Ирина и выходит из комнаты.

Растерянная, Валя остается сидеть в кресле возле телефона. Беды валятся на нее одна за другой. И она уже не знает, как выдержать оставшиеся до похорон два дня. Ей хочется завыть, броситься на диван и закрыть голову руками. Но надо искать, у кого занять деньги.

И снова ей помогает Зинаида Петровна. Вале стыдно, она стольким уже обязана этой доброй женщине.

– Зинаида Петровна, – обнимает она приятельницу, когда заходит к ней, чтобы забрать деньги, – я уже не знаю, как вас и благодарить.

– Сочтемся как-нибудь, – хмыкает Зинаида. – Но на похороны я не пойду. Не обижайся, не люблю я покойников.

– Я понимаю, понимаю, – с готовностью кивает Валя. – Как скажете.

Когда в пятницу, в десять тридцать в зал прощаний выставляют гроб с телом Пашки, в просторном помещении оказываются только Валя с детьми. То ли тетки из отдела кадров так ничего и не сообщили на флоте, то ли Пашкины приятели все сплошь оказались в море, то ли они просто не захотели прийти. Но с работы мужа нет никого. Да и вообще никого нет.

Проходит минут десять. Они втроем молча стоят возле открытого гроба. Валя не знает, что делать дальше. Ее сердце сжимается, она смотрит на бледное и какое-то умиротворенное лицо мужа, и ей хочется провалиться сквозь землю от стыда. Она жалеет, что не позвала старух из подъезда. Они бы пошли куда угодно ради поминок. И создали бы массовость. Но она думала, что придут Пашкины приятели, и старухи будут смотреться нелепо. А получилось, что не пришел никто.

– Долго нам еще здесь торчать? – шепчет на ухо матери Ирина.

– Полчаса прощание, потом на кладбище поедем, – шепчет Валя в ответ.

– Я не поеду на кладбище, – мотает головой Ирина. – У меня дел полно. Я пойду.

– Постой, – хватает ее за руку Валя. – Как же так?

– Я не поеду на кладбище! – упрямо повторяет дочь.

– Постой хоть здесь до конца, – удерживает ее Валя.

– Какого конца? – фыркает Ирина.

– Прощания, – поясняет Валя.

– Так нет же никого, – разводит руками Ирина. – Можно вывозить.

– Вдруг кто придет, – бормочет Валя.

– Кто? – фыркает Ирина. – Батина белочка?

– Не надо так об отце, – шипит Валя.

– Да ладно тебе! Я пошла, – огрызается Ирина и двигается к выходу.

Валя пытается ее удержать, но дочь вырывается и выскакивает за дверь.

– Можно, я с Иркой? – начинает канючить Степан.

– Нет, – строго приказывает Валя, – стой смирно.

Степан обижается и замокает. Они стоят еще минут десять. После чего в зал заходят мужики, которые закрывают гроб и несут его к стоящему у крыльца серому УАЗику.

– Родственники могут сесть с покойным, – поясняет водитель катафалка. – Пять человек поместятся.

– Нас двое всего, – выдыхает Валя, сгорая от стыда под удивленным взглядом водителя.

– Я не поеду с гробом, – снова начинает ныть Степан.

– Не мучь мать! – взрывается Валя. – Еще одно слово – и я тебя растопчу на месте!

Степан бурчит что-то неразборчивое и неохотно лезет в фургончик.

На кладбище холодно. К тому же начинает накрапывать противный мелкий дождик. Так что они промокают до костей. Клацая зубами от холода и шмыгая носом, Степан то и дело укоризненно поглядывает на мать. Вале жалко сына. Но она не знает, как ему помочь.

– Скорее бы, – думает она глядя, как похоронная команда закидывает землей могилу, – скорее бы уже все закончилось.

Потом они снова грузятся в «буханку» и едут домой. Там добрая Зинаида Петровна уже накрыла нехитрый стол для поминок.

– А что же нет никого? – всплескивает она руками, когда Валя со Степаном, промокшие до нитки, возвращаются домой.

– Нет! – всхлипывает Валя. – Не пришел никто! Все не как у людей вышло!

– Вот уж развела нюни, – прерывает ее Зинаида Петровна. – Марш сейчас же переодеваться в сухое, а то вон дрожишь от холода. И ребенка переодень. А с поминками я разберусь. Пройдусь по подъезду.

Пока Валя переодевает Степана, наливает ему горячего чая и переодевается сама, Зинаида приводит несколько соседских старушек.

– Мы его помним, – говорит бабушка с добрыми голубыми, как у ребенка глазами. – Как с моря приходил, как в магазин бегал. Всегда поздоровается, улыбнется.

– Правда, правда, – охотно кивают остальные бабушки.

Валя приглашает всех за стол. Старушки охотно выпивают водочки. Они кушают бутерброды, тщательно пережевывая их своими вставными зубами. И Вале почему-то вспоминается анекдот о мужике и добрых тараканах, который Пашка рассказывал сыну. Старушки вспоминают Пашку, и кое-кто, чего Валя никак не ожидала, уже утирает проступившую слезу. После пары рюмок водки Валя согревается, и муки последних дней начинают отступать. Она смотрит на бабушек, и сердце ее, сжавшееся в ледяной комок еще в пустом и гулком зале морга, постепенно оттаивает. А потом она и сама не замечает, как начинает плакать.

 

32

Проходят три года. Как бы ни плох был Пашка, но без него Валина жизнь становится еще хуже. Растущие дети окончательно отбиваются от рук. Закончив школу, Ирина пытается поступить в педагогический институт на иняз, но с треском проваливает вступительные экзамены.

– Тупая! – дразнит ее Степан, когда сестра возвращается с очередным «трояком» и начинает реветь на диване.

– Заткнись! – визжит Ирина, давясь слезами, и вскакивает на ноги. – Гаденыш! Мелкий гаденыш! Я тебя сейчас убью!

Степан с радостным криком бросается прочь и запирается в туалете.

– Только выйди! – грозит ему сестра. – Я тебе покажу, кто тут тупой!

– Тупая, тупая! – продолжает дразниться Степан, чувствуя себя в безопасности.

Ирина в бессильной ярости молотит кулаками по двери, за которой прячется брат. Валя пытается успокоить дочь, но Иринин гнев переходит в истерику. И сквозь неразборчивую брань слышится только:

– Убью гада!

– Работать пойдешь, – злорадствует из туалета Степан.

От этих слов Ирина начинает реветь с новой силой.

Все это было год назад. Но работать Ирина так и не пошла. Она сидит дома и выходит на улицу только для того, чтобы купить себе сигареты.

– Ирка курит в подъезде, – доносит Вале Степан.

– Я знаю, – вздыхает Валя. – Я с ней поговорю. Обязательно.

Она действительно несколько раз пытается вразумить дочь, но та давно уже в грош ее не ставит. Когда Валя требует, чтобы Ирина пошла работать или хотя бы села за учебники, чтобы подготовиться к поступлению в следующем году, та лишь лениво качает головой, как медведь, у которого болят уши.

– Мам, – растягивая слова, произносит дочь, – не учи меня жить.

– А кто же тебя учить будет? – возмущается Валя.

– Я тебя умоляю, – закатывает глаза Ирина, – ты бы сама сначала хоть чему-то научилась.

– Да как ты смеешь? – вспыхивает Валя.

– Мне что, тоже в ЖЭК пойти? – бурчит Ирина.

– Тебя не возьмут, – огрызается Валя, – у тебя образования нет.

– А я дворником, – фыркает Ирина.

– Тебя и туда не возьмут, – хихикает Степан.

– Заткнись, недоросток, – рявкает Ирина брату.

– Уймитесь оба, – бормочет Валя.

На этом разговор заканчивается. Так же безрезультатно, как и все другие попытки нравоучительных Валиных бесед. Соседи постоянно жалуются ей на то, что у них целыми днями грохочет музыка. Валя пытается поговорить с дочерью и насчет этого. Но и здесь ничего не может добиться.

– Не буду же я сидеть тут, как в гробу? – возмущается Ирина.

– Так ты хоть тише включай музыку свою, – просит Валя. – Об этом только речь и идет.

– Ладно, – небрежно кивает Ирина.

Но соседские жалобы не прекращаются. Так что, когда, открыв дверь, Валя в очередной раз видит за ней соседку снизу, она устало произносит заготовленную заранее фразу:

– Простите, пожалуйста, я с ней поговорю. Это в последний раз. Я вам обещаю. Она будет включать тише. Чтобы вам не мешало. Я все понимаю.

– А я не по поводу музыки, – хмыкает соседка. – Я насчет нашей двери.

– Чего? – теряется Валя. – Какой двери?

– Пойдемте, я вам покажу, – снова хмыкает соседка, жестом приглашая Валю следовать за собой.

Они спускаются на этаж ниже, где глазам Вали предстает обитая дерматином соседская дверь. Еще недавно она была разделена на ровные ромбы нейлоновыми нитями, прихваченными декоративными гвоздиками. Теперь ее обивка вздулась, напоминая взбитую умелыми руками перину. А нити в беспорядке свисают с нее спутанной рыбачьей сетью.

– Ваш… – соседка делает явное усилие, подбирая определение, которое не слишком бы травмировало материнские чувства Вали, – ваш младший ребенок выковырял гвозди из двери. Можете полюбоваться.

– Я… – начинает было Валя.

– Ваш, ваш! – поспешно перебивает ее соседка. – Застала его на месте преступления. Да только он у меня вырвался. Поверьте мне, это был он.

– Я не об этом, – выдыхает Валя. – Я вам верю. И хотела сказать, что все оплачу. Простите нас, пожалуйста.

– Ох, тяжело вам с ними, – качает головой соседка, выбитая из колеи Валиной покорностью. – Мой муж  сам все починит. Сколько там эти гвозди стоят. Но вы уж с сыном поговорите. Разве так можно? Мы же соседи.

– Обязательно поговорю, – кивает Валя. – Простите еще раз.

– Зачем тебе гвозди? – допытывается она у Степана, когда часа через два он заявляется домой.

– Мы с пацанами самокат делали, – огрызается Степан, который даже не отрицает свою причастность к порче соседской двери.

– Ты в восьмом классе уже, дылда! Какой еще самокат? – рявкает Валя.

– На подшибниках, – хмыкает Степан.

– Подшипниках, – машинально поправляет Валя. – Почему не попросил гвозди у меня?

– У тебя таких нет, – поясняет Степан.

– А мы бы купили, – фыркает Валя. –  И почему именно ты, а не «пацаны», обдирал дверь?

– Потому, что он идиот, – вставляет свое веское слово стоящая за Валиной спиной Ирина.

– Они забоялись, – не обращая внимания на слова сестры, поясняет Степан.

– А ты оказался смелый? – хмыкает Валя.

– Ну, – кивает Степан.

– Разве можно ломать чужое? – качает головой Валя.

На это Степан ничего не отвечает. Он опускает голову и устало, совсем, как мать порой, вздыхает.

– Надо его ремнем отстегать, – предлагает Ирина.

– Заткнись! – огрызается в ответ Степан. – Я тебя сейчас саму отстегаю, коза драная!

– Перестаньте оба! – говорит Валя. – Зачем вы меня мучаете? Неужели вы не можете быть нормальными детьми?

– Ну, как хочешь, – пожимает плечами Ирина и уходит в свою комнату.

– Мам, я есть хочу, – ноет Степан.

Валя ведет его на кухню.

– Пообещай, что больше не будешь делать таких гадостей, – строго приказывает она сыну, наливая ему в тарелку борщ.

– Угу, – бурчит Степан.

– Не «угу», а нормально пообещай, – настаивает Валя.

– Не буду, – снова бурчит Степан, пододвигая к себе тарелку с борщом.

– Что не будешь?

– Не буду делать гадостей, – со вздохом тянет Степан, сам, вероятно, не веря своим словам.

Валя прекрасно понимает, что сына надо наказать. Но она абсолютно не знает, как это сделать. Не бить же его на самом деле ремнем, как предлагает Ирина? Уже взрослый парень. Кричать? Но Валя даже в бытность свою мастером на стройке никогда и ни на кого не кричала. Неужели она сорвется на собственного ребенка? Закатит истерику? Как это отвратительно.

Впрочем, истерику вскоре закатывает сам Степан. На новогодних каникулах он требует от матери купить ему модный портфель-«дипломат». Он намекает на этот подарок еще перед Новым годом. Но Валя делает вид, что не понимает его намеков. И вот теперь Степана прорывает.

– Я всех вас ненавижу! – орет он, багровея от злобы и безуспешно стараясь выжать из своих сухих глаз хоть слезинку. – Ненавижу! Чтоб вы сдохли все!

– Если будешь хорошо учиться, я куплю тебе «дипломат» на следующий год, – пытается урезонить его Валя.

– Я в школу больше не пойду! – орет Степан пуще прежнего, и от напряжения у него на лбу бисером выступает пот. – Ты меня не любишь. Ты только Ирке все покупаешь.

– Что «все»? – тут же интересуется Ирина. – А ну давай подробнее, мелкий урод.

– Ирина, – стыдит Валя дочку, – зачем ты? Ты же видишь, что брат психует.

– Нет, нет, пусть расскажет, как его все обделяют, а меня засыпают подарками, – огрызается Ирина.

– Вас обоих никто не обделяет, – стонет Валя. – Я делаю для вас, что могу. Неужели нельзя это понять?

– Зачем ты меня рожала? – орет Степан. – Я уйду из дома!

– Катись, скатертью дорожка, – фыркает Ирина. – Но, правда, мать, зачем ты нас рожала, если не можешь ничего нам дать? От папаши в этом смысле хоть какой-то прок был. Пока он, конечно, в море ходил.

– Он бы мне «дипломат» купил! Он бы купил! – заходится новыми воплями Степан.

– Перестаньте, – стонет Валя и выскакивает из комнаты, чтобы успокоиться и не сорваться на детей.

Никакие увещевания не помогают. Сын изо дня в день мотает ей нервы, требуя купить ему этот чертов новомодный портфель. Валя уже сама готова сбежать из дома. Ей не столько жалко денег, сколько хочется сохранить перед детьми хоть какое-то лицо, доказать себе самой, что ее мнение что-то для них значит. Но она все больше убеждается в обратном.

Каникулы заканчиваются. Валя утром будит Степана, но тот отказывается идти в школу. Он даже вставать с постели не думает. Валя стаскивает с него одеяло, начинает говорить что-то насчет его неблагодарности, но никакого действия это не имеет.

Тогда она впервые делает то, чего еще никогда в жизни не делала. Она с размаху отпускает сыну смачную оплеуху. Степан, непривыкший к такому обращению, завывает от боли и начинает реветь. На этот раз прикидываться ему не приходится. Слезы текут по его пухлым щекам ручьями. Валя выглядит растерянной. Она всегда считала, что бить детей нельзя, это не метод воспитания. Ей стыдно за свое поведение. И она пытается успокоить сына.

Но Степан, чувствуя, что победа близка, продолжает стенать и охать, все больше вгоняя мать в ступор. Выход из создавшегося положения только один. После работы Валя ведет Степана в магазин и покупает ему заветный портфель.

 

33

С «дипломатом» или без, но Степан все равно не хочет учиться. Валю чуть не каждую неделю вызывают в школу. Она приходит туда после работы и терпеливо ждет в коридоре, когда у Ольги Владиславовны, классного руководителя Степана, обучающей его русскому языку и литературе, закончатся уроки во второй смене.

– Я даже не знаю, что с ним делать, – разводит в очередной раз руками очкастая педагогша, когда, опасливо пропустив ринувшуюся из класса по звонку буйную стаю школьников, она подходит к Вале.

– А должна бы знать, ты же педагог, – так и подмывает Валю брякнуть в ответ. – Тебя ведь учили чему-то. Я же знаю, как перекрытия класть.

Но она сдерживается и лишь заискивающе качает головой, смотря на учительницу преданными глазами старой дворовой собаки, которой пообещали мозговую кость.

– Поведение у него неплохое, – продолжает свои размышления вслух Ольга Владиславовна, – но учить ничего не хочет. Во вторник писали изложение. О природе. Пять птиц надо было перечислить. Всего пять! Так он ни одной не вспомнил.

– Мы выучим, – подобострастно бормочет Валя. – Он «В мире животных» смотреть любит. Выучим птиц, вы не беспокойтесь. Какие птицы-то? Я запишу.

– Да не в птицах дело, – огрызается Ольга Владиславовна. – Внимания у него нет никакого. И не старается он.

– Восьмой класс уже, – вставляет Валя, – надо его как-то дотянуть до выпуска. Чтобы закончил. Тогда в ПТУ отправлю.

– Дотянуть-то дотянем, – сменяет гнев на милость Ольга Владиславовна, – не об этом речь. Мне хочется, чтобы он лучше учился. Тут есть такие кадры, что чуть не на головах на уроках ходят. А он у вас смирный. Обидно, что с тройки на двойку переваливается.

– Обещаю, Ольга Владиславовна, я с ним поговорю, он прибавит, – кивает Валя. – Спасибо вам, что хорошо к нему относитесь.

На самом деле она и сама не верит, что Степан сможет прибавить в учебе. По крайней мере, что ее разговор с ним как-то сможет на это повлиять.

– Полгодика еще перекантоваться, – думает она. – А там запихну его в хабзайку – шестую или двенадцатую. Пусть учится на матроса. Будет, как отец, в море ходить.

Она, конечно, и сама понимает, как мало целеустремленности в подобных жизненных планах. Разве не хотела она сама окончить институт, продвинуться по службе? Потом мечтала об образовании детей. Может быть, они пойдут дальше их с Пашкой? А теперь? Разве что Ирина возьмется все-таки за ум. Закончила же она десятилетку. А Степан? Нет, Валя решительно не может простирать свои мечты относительно будущего сына дальше профтехобразования. Главное сейчас – дотянуть его до выпуска. Хоть за уши, но дотянуть. А там – в ПТУ.

Но и этим скромным планам не суждено воплотиться в жизнь. Степан с грехом пополам заканчивает восемь классов. Но идти в хабзайку наотрез отказывается. А в девятый класс его не берут. Лето Степан проводит в Мурманске. Тетя Поля готова принять его в Жданове, вернее, в Мариуполе – год назад городу вернули прежнее имя, – но отправить его туда одного Валя не решается. Тетушка в последнее время сильно сдала. Нельзя обременять ее этим оболтусом. Кто будет ему готовить? Стирать за ним?

У самой Вали с отпуском ничего не получается. Зинаида Петровна ложится в больницу на операцию. Так что Вале приходится разрываться между работой,  домом и посещением своей одинокой приятельницы-начальницы. Ирина даже не пытается в этот год куда-нибудь поступать. Но при этом наотрез отказывается ехать к тете Поле, да еще с младшим братом в придачу.

– Что я там буду делать? – фыркает она в ответ на предложение Вали поехать в Мариуполь. – Тетка твоя в девять вечера спать ложится. Мне что, пять лет, что ли? Да и чего туда вообще ехать? Я там с тоски сдохну.

– Телевизор будешь смотреть, – хмыкает Валя.

– Ага, новости про политику, да еще на украинской мове, – огрызается Ирина.

– На море будешь ходить, – продолжает мать.

– Не поеду! – решительно обрывает разговор дочь.

– Не хочешь ехать отдыхать, тогда иди работать, – рявкает Валя. – Помоги матери хоть немного. Я нас троих тяну.

– И пойду, – угрожающе произносит Ирина, но, как показывает время, угрозу свою она в очередной раз не выполняет.

В результате Степан все лето болтается в Мурманске. Он заводит каких-то сомнительных приятелей постарше него. Валя видит пару раз бритых молодых людей в черных болотных сапогах. Она требует от сына держаться от них подальше, на что Степан гордо заявляет, что ему с ними интересно.

– Да они же шантрапа какая-то! – возмущается Валя. – Где они учатся? Или работают?

– Учатся, – бурчит Степан, – в школе.

– В какой еще школе? – не унимается Валя. – Они что, второгодники?

– В вечерней школе, – огрызается Степан и злобно смотрит на мать.

– Работают где-нибудь? – не унимается Валя в своем желании вывести бритую братию на чистую воду.

– Тебе-то какое дело? – вопросом на вопрос отвечает Степан.

– И все же? – настаивает Валя.

– Грузчиками, – гордо произносит Степан, – на овощебазе.

– Где, где? – фыркает Валя.

– На овощебазе, – повторяет сын.

– Приехали! – вздыхает Валя.

– В вечерней школе хорошо, – хмыкает Степан. – Там домашку не задают. Они так сказали.

– Уймись, – урезонивает его Валя, – иди лучше в хабзайку. Там тоже домашних заданий нет.

– Не хочу в хабзайку, – упорствует Степан.

– Тогда работать иди, – резюмирует Валя.

– Меня не возьмут, – парирует Степан, – мне еще шестнадцати нет.

На этом разговор заканчивается. Но недели через две Степан подходит к матери и заявляет:

– Я тоже хочу в вечернюю школу.

– Что? – у Вали даже дыхание перехватывает. – Зачем тебе туда?

– Образование получать, – мечтательно произносит сын. – Потом в институт поступлю. Зачем мне хабзайка?

– Даже не думай об этом, – фыркает Валя. – В смысле, об институте. Скоро стукнет шестнадцать – работать пойдешь.

Но в августе Степан сам относит документы в вечернюю школу.

– Работать не пойду! – категорически сообщает он матери.

– Надо, – вздыхает Валя.

Потом она думает, что, возможно, вечерняя школа не самый плохой вариант. Однозначно лучше дневной. По крайней мере, ей не придется ходить с завидной регулярностью к классному руководителю, чтобы раз за разом выслушивать нравоучительные лекции о том, как надо воспитывать сына. Она устала делать при этом виноватое лицо. В чем, в конце концов, она виновата? В том, что у мужа оказался цирроз печени? В том, что она должна теперь тянуть на себе всю семью? Пусть уж очкастая Ольга – как там ее? – Владиславовна своих детей воспитывает и не лезет в Валину жизнь.

С другой стороны, зачем Степану, правда, идти в ПТУ? А вдруг он сможет прыгнуть выше собственной головы? Закончит десять классов, поступит в институт. Может, он академиком станет. Академиком? Тут Валя понимает, что зашла слишком далеко.

– Хочешь учиться? Хорошо! – сдается она под ликующие вопли сына.

В вечерней школе контингент оказывается исключительно взрослым. Некоторые ученики уже отмотали срок на зоне. Над Степаном там посмеиваются, но не обижают.

Настала пора злорадствовать для Ирины.

– И кто из нас теперь тупой? – дразнится она. – Ну-ка, скажи?

Степан в ответ лишь обиженно сопит.

– Я Сереге скажу, – не выдерживает он однажды.

– Что скажешь? – хмыкает Ирина.

– Что ты меня задираешь, – поясняет Степан.

– И кто такой Серега? – снова хмыкает Ирина.

– Он сидел. За изнасилование. Он придет и тебе морду набьет в подъезде. Поняла? И все остальное с тобой сделает.

– Что остальное? – храбрится Ирина, но голос ее становится напряженным.

– За что сидел, – проявляет неожиданную ловкость эзопова языка Степан.

– Как же, напугал! – фыркает Ирина. – И с какой радости этот Серега тебя послушает?

– Я ему по литературе помогаю, – неожиданно брякает Степан, – и по географии.

– Надо же, – хихикает Ирина, – есть еще кто-то тупее тебя?

– Я скажу Сереге, – снова грозит Степан.

– Заткнись уже! Дебил! – обрывает его Ирина, но дразниться с тех пор перестает.

 

34

На следующий год Ирина все же поступает на заочное отделение московского вуза, в котором недобор и который поэтому организовывает вступительные экзамены прямо в Мурманске. Вуз технический. Так что будущую специальность Ирины трудно даже выговорить. Ей предстоит заниматься не то сваркой, не то резкой металлов. Впрочем, саму Ирину это нисколько не смущает. Ее больше прельщает тот факт, что до четвертого курса сессии можно сдавать все в том же Мурманске. Для этого сюда специально прибывает выездная экзаменационная комиссия.

– Пусть дома учится. Не надо никуда сейчас ехать. Времена уж больно неспокойные, – думает Валя, смотря по телевизору разгром ГКЧП и Ельцина, выступающего у дома правительства.

Ирина теперь даже не делает вид, что ищет работу.

– Буду инженером, как отец, – с гордостью говорит Ирина подругам.

– Папаша был алкашом, а не инженером, – неизменно поправляет сестру Степан. – Он хабзайку закончил. И сдох от цирроза.

– Заткнись уже, – фыркает сестра.

– А то что? – со столь же неизменной придирчивостью интересуется обнаглевший Степан.

Он по-прежнему ходит в девятый класс, умудрившись остаться на второй год даже в вечерней школе. Зато у него появилось несколько приятелей, еще более отвратительных, чем прежние бритые грузчики. Новых друзей брата Ирина откровенно побаивается. Всякий раз, придя к Степану в гости, они глумливо пялятся на нее и отпускают шуточки, выходящие за рамки приличия. Степан научился у них ругаться матом, курить и поминутно сплевывать слюну.

– Урки, – характеризует всю компанию Ирина.

– А тебе-то что? – огрызается Степан.

Спорить с ним Ирина теперь не решается. Она вынуждена расплачиваться за вольготно прожитые годы, когда могла приструнить младшего брата. Настала пора для Степана огрызаться и пугать сестру.

– Твои бывшие однокашники школу закончат, – не выдерживает Ирина, – а ты так и останешься в девятом классе, дебил.

– А твои подружки уже давно замуж повыходили, – парирует Степан, – а ты старой девой сдохнешь.

– Не твое дело! – дрожа от злобы, шипит задетая за живое Ирина. – Зато девой.

– Это дело Толян с Серегой тебе могут в момент подправить, – мерзко хихикает Степан. – Только намекни.

Скуля от ненависти к брату и собственного бессилия, Ирина убегает в свою комнату, хлопает дверью и в истерике бьет по спинке дивана кулаками. А Степан, упиваясь победой, все еще кричит ей вслед что-то неприличное, пересыпая речь бранью и весьма пикантными подробностями из жизни своих дружков.

Теперь уже Степан целыми днями слушает громыхающую басами музыку или смотрит по телевизору футбол. А поскольку телевизор в доме один, жизнь Ирины окончательно превращается в кошмар.

– Ты бы хоть куда-нибудь работать устроился, сынок, – периодически предлагает Валя, уже совсем не надеясь на профессорскую карьеру Степана.

– Ирка же не работает, – парирует Степан. – Я тоже учусь. Мне некогда.

– Так ты в школу свою ходишь раз в две недели, – качает головой Валя.

– И что с того? – огрызается Степан. – Ирка вон в институт вообще не ходит.

– Хоть на лето пойди, подзаработай деньжат, – настаивает Валя. – Ты же видишь, что с ценами творится. Не вытяну я вас. У нас вон в ЖЭУ берут  дворниками школьников на каникулы.

– Я что, дворы буду мести? – возмущается Степан.

– А что здесь такого? – недоумевает Валя.

– Я так позориться не стану, – фыркает Степан.

– Какой тут позор? – удивляется Валя. – В труде нет позора, каким бы он ни был.

– Не пойду я дворником работать, – обрывает разговор Степан. – Меня кореша засмеют. Дворником! Скажешь тоже, мать! Ты мне лучше денег дай.

– Не дам, – отнекивается Валя.

– Не позорь меня! – начинает кричать Степан. – Перед друзьями не позорь! Они меня угощают! И я должен!

При этих словах Валя почему-то смущается, достает из сумки кошелек и дает сыну денег. Не слушая дальнейших слов матери, Степан уходил гулять. Возвращается он поздно ночью. И от него пахнет спиртным.

– Ну и что, пивасика выпили с корешами, – по-дурацки улыбаясь, отвечает он, когда Валя начинает его ругать. – Что, нельзя? Папаша пил, и я пить буду. Я это всегда знал. Ты, мать, прими это.

– Радость-то какая, – всплескивает руками Валя. – Чему хорошему лучше бы у отца научился.

– А чего в нем было хорошего-то? – с пьяной назойливостью интересуется Степан. – Нет, ну скажи, мать, чего? Тебя по морде бить? Да на нас орать спьяну, да? Я помню все. Как ты с него штаны снимала, когда он домой приползал ночью. Помню.

Валя шикает на сына, укладывает его спать, ложится сама, но долго еще не может уснуть. Не находя себе покоя, она ворочается на кровати и забывается сном лишь под утро, когда уже пора идти на работу. Вставать ей приходится ни свет ни заря, потому что, вдобавок к основной работе, она устроилась в своем же ЖЭУ на ставку дворником. И теперь с шести до девяти утра она убирает двор, подметает и моет подъезды. Благо, что район застроен хрущевками, где нет мусоропроводов. А значит, не надо, надрываясь, таскать ванны с помоями к мусорным бакам.

 

35

Вале все чаще кажется, что еще немного, и она не выдержит. Что терпению ее настанет конец. Однако первой не выдерживает Ирина. Устав от постоянной ругани с братом, она, сдав очередную сессию, переводится в Москву на дневное отделение.

– Как же так? – теряется Валя, когда дочь заявляет, что после Нового года уезжает в столицу.

– Не маленькая, справлюсь, – бурчит Ирина. – Только вот что, мам, в институте моем общаги вроде как нет.

– Что значит «вроде»? – интересуется Валя.

– В смысле, она есть, конечно, – кося глаза в сторону, продолжает дочь, раздраженная глупостью родительницы, – но все говорят, что туда лучше не селиться: грязь, туалет в конце коридора и всякое такое. Да и контингент, говорят, очень плохой. Парни из глубинки. Ну, ты понимаешь, хулиганье.

– Так не езжай тогда, учись заочно, – наивно предлагает Валя. – После третьего курса сможешь устроиться работать по специальности.

– Нет, я поеду, – безапелляционным тоном заявляет дочь. – Все решено. Меня переводят на дневное. Только опять на первый курс. Потому что разница в программе.

– Так что же делать с жильем? – спрашивает Валя. – Снимать тогда придется.

– Именно, – обрадованно кивает Ирина, которая только и ждала, когда мать это предложит. – Мам, я, конечно, будут получать стипендию. Наверное. Не сразу, конечно. После первой сессии. Почти наверняка. Но этого в любом случае с трудом хватит только на еду. Так что вся надежда на тебя. В смысле квартиры.

– И сколько это будет стоить, в Москве-то? – упавшим голосом интересуется Валя.

– Не знаю пока, – разводит руками Ирина. – Посмотрим. Может, я с какой-нибудь девочкой сниму на двоих квартиру.

– Потянем ли мы все это, – качает головой Валя.

– Ну, может, комнату, – раздосадовано произносит дочь. – На двоих.

– Да и комнату тоже, – сомневается Валя.

– Мама, ну а что делать? – огрызается Ирина. – Не на вокзале же мне жить? Кто мне еще поможет? Надо мне образование получить. Или как?

– Или как! – подключается к беседе Степан. – Дура!

– Заткнись уже, – фыркает Ирина и снова сосредоточивается на разговоре с матерью: – Мам, ты видишь это? Как мне здесь оставаться? Ты хочешь, чтобы его дружки меня изнасиловали?

– Что ты говоришь, Ира! – всплескивает руками Валя. – Прекрати.

– А так и будет, – воодушевляется Ирина. – Именно так.

– Размечталась, – хихикает Степан. – Кто на тебя позарится?

– Видишь, видишь! – вопит Ирина, показывая пальцем на брата. – Я этого урода больше терпеть не буду!

– Психичка! – радостно орет Степан в ответ, замахнувшись на сестру кулаком. – Щас получишь у меня.

– Идиот! – взвизгивает Ирина, отскакивая за спину матери.

– Успокойтесь вы, – просит Валя, не в силах больше терпеть разгоревшуюся свару. – Умоляю.

Спустя еще пару недель и несколько подобных ссор Ирина собирает вещи и уезжает в столицу. Там она знакомится с девушкой из Мурманска, с которой они снимают на двоих крошечную однокомнатную квартирку в крайне отдаленном даже по московским меркам районе, название которого Валя никак не может запомнить. Чтобы посылать дочке деньги на оплату жилья, Вале приходится работать мастером на полторы ставки. Благо, что специалистов в ЖЭУ постоянно не хватает.

– Не свались от усталости, – качает головой Зинаида Петровна, – пожалей себя. Отдохнуть бы тебе. Все дела не переделаешь, всех денег не заработаешь.

– Делать нечего, – вздыхает Валя, – надо детям помогать.

– Да, большие дети – большие хлопоты, – снова качает головой Зинаида.

Приходя домой, Валя опускается на диван и наслаждается тишиной. Степан обычно к этому времени уже уходит – то ли в школу, то ли к дружкам. Возвращается он, как правило, поздно. Так что Валя может провести пару вечерних часов в благодатном покое.

– Да, хорошо, что Ира уехала, – думает она однажды и тут же спохватывается: – Что ж это я? Разве можно так о дочери? Она у меня хорошая, по моим стопам пошла. Скоро станет инженером.

Но стать инженером Ирине не суждено. Она учится в институте ровно год и следующей зимой, с треском провалив очередную сессию, бросает свою не то сварку, не то резку металлов. Возвращаться в Мурманск, впрочем, Ирина категорически отказывается. Она устраивается работать продавцом в ларек. И продолжает снимать квартиру все с той же подружкой. Скромной зарплаты торгового работника Ирине катастрофически не хватает, поэтому Валя по-прежнему ежемесячно посылает ей деньги на оплату жилья.

– Техника – точно не мое дело, – объясняет Ирина матери по телефону сложившуюся ситуацию. – Не клонит меня к этой сварке и резке. Что себя насиловать без толку?

– Что планируешь делать дальше? – осторожно интересуется Валя.

– Пока не знаю, – признается Ирина.

– Не век же торговать в ларьке, надо специальность получать, – замечает Валя.

– Знаю, знаю, мама, не рви мне нервы, – огрызается Ирина.

На следующий год она все же поступает на иняз. Как и хотела когда-то. Впрочем, конечно, не в Мориса Тореза и не в МГУ, а в какой-то негосударственный вуз с не менее сложным названием, чем район, в котором она снимает квартиру и где этот коммерческий вуз располагается в одном из подвальных помещений обычного жилого дома.

– Мам, это очень востребованная специальность, – доказывает Ирина Вале по телефону. – И институт очень перспективный. А в государственные вузы берут сейчас одних блатников. Там дети дипломатов в очередь стоят. И бандитов – тоже.

– Чего же бандитам-то идти на иняз? – поражается Валя.

– Чтобы выйти на международный уровень, – парирует дочь.

Негосударственный вуз оказывается, естественно, платным.

– Это совсем дешево, – бодрым голосом говорит Ирина матери, – за семестр всего-то…

И она называет сумму, от которой у Вали сразу начинает болеть затылок. А Ирина тем временем с оптимизмом продолжает:

– Справимся, мам, правда?

Валя молча и обреченно кивает, а Ирина, не слыша ее ответа, продолжает настойчиво повторять:

– Справимся же? Да? Ты мне поможешь? Чуть-чуть. Немного больше будешь посылать денег и всего делов-то.

Валя снова кивает.

– Мам, ты там слышишь меня? – не унимается Ирина.

– Слышу, – бормочет Валя, – справимся.

– Конечно, – радуется Ирина. – Пока. Мне пора бежать.

И она вешает трубку.

 

36

– Мать, мне тут одну вещь предлагают, – говорит Вале Степан, когда они сидят на кухне и ужинают.

– Что за вещь? – с тревогой интересуется Валя.

– Хорошая, – хмыкает Степан, – ты не бойся.

– Я не… – начинает оправдываться Валя, но потом спохватывается и говорит грозным голосом: – Что ты несешь? Чего мне бояться? Ты с матерью разговариваешь, в конце концов.

– Аттестат предлагают, – говорит Степан, намазывая варенье на булку.

– В смысле? – не понимает Валя. – Март еще, экзамены надо сдавать в июне.

– Без экзаменов, – снова хмыкает Степан. – В этом-то и дело.

– Без экзаменов? – все еще не понимает Валя. – Это как же?

– Мать, ты совсем дура? – раздраженно рявкает Степан. – Купить предлагают аттестат.

– Дорого? – обреченно интересуется Валя.

От растерянности она даже пропускает мимо ушей тот факт, что сын назвал ее дурой.

– А ты сама как думаешь? – фыркает Степан. – Это ж аттестат, а не что-нибудь.

– Может, тогда лучше экзамены сдать? – предлагает Валя.

– Не сдам я экзамены, – понуро отвечает Степан.

– Подучи, – воодушевляется Валя, – время еще есть. Хоть на троечки, может, вытянешь?

– Не вытяну, – бурчит Степан. – Тут уже учи не учи…

Валя растерянно смотрит на сына. Она не знает, что еще сказать. А лицо Степана тем временем багровеет.

– Деньги дашь? – шипит он. – Или как?

– Сколько нужно? – спрашивает Валя. – За сколько его продают?

– А за сколько бы ни продавали! – орет Степан. – Тебе жалко, да? Тебе только Ирку кормить денег хватает? Ты ей сколько шлешь каждый месяц? На это у тебя денежки есть?

– Это не твое дело, – огрызается Валя. – Ты материны деньги не считай.

– А я тоже тебе не чужой! – орет Степан, покрываясь мелкими капельками пота. – Я тоже право имею. На свою часть!

С этими словами Степан вскакивает из-за стола. Он отшвыривает стул, и тот с грохотом обрушивается спинкой на пол. Валя в испуге отшатывается к стене.

– Только Ирке все позволено? – орет Степан. – Да? Я сейчас пойду и повешусь! Чтобы ты знала! Чтобы знала! Отца уморила и меня хочешь, да?

– Что? – не выдерживает Валя. – Я отца уморила?

– Я бы с тобой тоже запил! – вопит Степан. – Ты всем осточертела! Я на часть квартиры тоже право имею!

– Так тебе квартира нужна или аттестат? – не выдерживает Валя.

– Повешусь! – орет Степан.

– Давай, – кивает Валя. – Мне легче будет.

– Ирке больше достанется, да? – хрипит Степан. – Ты меня всегда ненавидела. Как отца. Черная вдова.

– Чего? – возмущается Валя. – Откуда ты это взял. Слова такие?

– Только Ирке все можно! – орет Степан, наступая на мать и сжимая кулаки.

Валя смотрит на искаженное злобой лицо сына. Пот струйками течет у него по лбу с прилипшими к нему прядями давно не стриженой челки и капает с подбородка. Глаза безумно выпучены, а губы трясутся, как будто Степан что-то все время пережевывает. Вале внезапно становится его жалко.

– Да разве ж я тебе в чем-нибудь отказываю, сынок? Но образование надо самому получать, – говорит она дрогнувшим голосом, пытаясь прижать Степана к себе.

Степан отстраняется и выскакивает из кухни. Они не разговаривают два дня.

– Сколько стоит этот твой аттестат? – спрашивает Валя на третий день, подсаживаясь вечером к сыну на диван.

Степан смотрит футбол и бурчит что-то нечленораздельное.

– Сколько? – повторяет Валя.

– Да заткнись ты! – рявкает Степан. – Не мешай!

– Уже не нужен аттестат? – интересуется Валя.

– Нужен, – шипит сын.

– Так сколько? – настаивает Валя.

– Ты же все равно не хочешь деньги давать, – хмыкает Степан.

– А у меня и нет их лишних, – говорит Валя.

Степан иронически разводит руками.

– Ладно, я пенсию сниму, – понуро говорит Валя и добавляет совсем мрачно: – С книжки.

На пенсию она вышла четыре года назад, в пятьдесят. Спасибо северной льготе. Пенсия – ее неприкосновенный запас. По крайней мере, она так планирует. Валя старается экономить на всем, чтобы на заветном вкладе копились хоть какие-то денежки. На черный день, как говорится. Впрочем, все эти годы накопить что-то существенное у нее не получается. Очередной черный день наступает с завидным постоянством. То дочке в Москве требуется новый пуховик, то они со Степаном не дотягивают до Валиной зарплаты. Вот и на этот раз, похоже, придется идти в Сберкассу. Но Степан обиделся и молчит, уставившись в телевизор.

– Аттестат – дело нужное, – примирительно произносит Валя, толкая локтем сына в бок. – Хватит уже дуться. Раз надо – значит, надо.

Степан поворачивается к матери и пристально смотрит на нее.

– Я потом тоже в институт поступлю, – говорит он. – Может быть. Как Ирка. Когда у меня аттестат будет.

– Конечно, поступишь, – кивает Валя. – Я завтра денежки сниму. А ты пока договаривайся с кем надо. Скажи, что все оплатим.

– Угу, – кивает Степан. – Ладно.

 

37

– Ну и что, стал братишка умнее? – ядовито интересуется у матери Ирина, комментируя покупку аттестата.

– Он теперь возьмется за учебу, – настаивает Валя.

– Ага, – хмыкает дочь, – смотри, чтобы зрение не посадил за чтением. Зачем ты тратилась на этот аттестат? Что бисер-то перед свиньями метать?

Валя не совсем понимает, кто в данном случае подразумевается под свиньей, и тон дочери ее обижает.

– Я тебе, Ира, разве мало помогаю? – огрызается она. – Должна я сына поддержать?

– Да лучше бы он эти деньги пропил, – хмыкает Ирина. – Хоть бы какая-то польза была. Зачем ему аттестат? Не будет он учиться.

– Его по весне в армию возьмут, – беспокоится Валя. – Он сказал, что теперь сержантом станет, раз полное среднее образование имеет.

– Пушечным мясом он станет в Чечне, – фыркает Ирина.

– Типун тебе на язык! – возмущается Валя. – Как можно так о брате?

– Ой, ладно, мам, хватит сантиментов! – гнусавит Ирина. – Можно подумать, что он лучше обо мне отзывается.

– И все же, – настаивает на своем Валя. – Времена нынче какие! Как свою кровиночку в солдаты отправлять?

– А придется, – фыркает Ирина. – Небось не пропадет. Такие, как он, не тонут.

– Да хватит уже, – обрывает дочь Валя. – Может, его комиссуют еще. Он тут гирю тягал, так мышцу потянул на ноге.

– Он ее ногой, что ли «тягал»? – хихикает Ирина.

– От нагрузки свело ногу, – неопределенно уточняет далекая от силовых видов спорта Валя.

– Разведет. С этим в армию берут, – злобно констатирует дочь и вешает трубку.

Избегнуть армии Степану действительно не удается. Впрочем, все последние месяцы перед призывом он строит из себя героя и сам рвется на службу.

– Я в Чечню пойду, добровольцем! – говорит он матери каждый раз, когда она отказывается дать ему денег на пиво.

– Не надо, – умоляет Валя.

– Пойду, – настаивает Степан. – Чем здесь так жить, лучше в горах погибнуть.

И тогда Валя дает ему денег на выпивку, сигареты и цветы для подруг, ни одну из которых она никогда толком не видела. Два или три раза она, правда, случайно встречала сына на улице в компании то одной, то другой девушки. Но Степан при этом бросал на мать свирепый взгляд, давая понять, что не хочет их знакомить.

– Ты что, стесняешься меня, сынок? – интересуется она у него после одной из таких встреч.

– Не лезь в мою личную жизнь, – огрызается Степан. – Меня, может, через полгода уже убьют в Чечне.

– Господи, да что же ты говоришь? – стонет Валя.

– Завтра в военкомат иду. Сообщат, когда отправка, – сурово добавляет Степан.

Отправка назначена на начало июня. Степан все оставшееся время твердит о Чечне. Так что Валя звонит Ирине и просит ее приехать.

– Чего я будут с работы срываться? – хмыкает дочь.

– С братом простишься, – дрожащим голосом настаивает мать. – Мало ли чего может случиться.

– Ты про Чечню? – догадывается Ирина. – Так его туда как раз через Москву и повезут. Я ему платочком помашу с перрона. Или лифчиком.

Валя начинает плакать. И Ирина говорит в трубку примирительно:

– А дорогу оплатишь? А то Мурманск, знаешь, не ближний свет. У меня лишних денег нет.

– Оплачу, оплачу, – с готовностью соглашается Валя сквозь слезы. – Давай соберемся вместе всей семьей, к отцу на могилку съездим, посидим тихо перед Степиной дорожкой.

На деле все получается совсем не так умиротворенно. Поезд Ирины прибывает вечером накануне отправки Степана. Так что ехать к Пашке на кладбище некогда. Да об этом уже никто и не вспоминает.

– У меня один знакомый мужик в военкомате работает, – еще на вокзале заявляет Ирина матери. – Он говорит, что если так поздно забирают, то пойдет он в «подводники».

– Боже мой! – пугается Валя. – Это же страх и ужас!

– Да это они стройбат так называют, – уточняет Ирина. – От слова «подвода». Кого в Чечню хотели забрать, уже забрали. Теперь подбирают дураков.

– Ой, не сглазь! – машет руками Валя.

– Да полный дурак, – словно не понимая смысл материных слов, хихикает Ирина. – Тут никак не сглазишь.

– Я про Чечню, – не принимая дочкину шутку, бормочет Валя. – Только б минула нас чаша сия.

– Ты что, мать, оцерковилась? – хмыкает Ирина. – Ты же комсомолкой была.

– Иконку купила, – серьезно говорит Валя. – Теперь еще свечку поставлю, чтобы все было хорошо.

– Понятно, – разводит руками Ирина.

Она наотрез отказывается ехать на троллейбусе, и Вале приходится взять такси. Посидеть в тихом семейном кругу, как планировала Валя, не получается. Дома их ждет буйное застолье. Накануне Степан выцыганил у матери определенную сумму денег «на проводы» и накупил дешевой колбасы, сыра, огурцов в банках, прочей нехитрой снеди и два ящика водки.

– Куда же столько выпить? – ужаснулась Валя.

– Вот за это ты не беспокойся, – заверил ее Степан. – Водка пойдет.

Когда Валя собиралась на вокзал, гостей еще не было. Вернувшись домой вместе с Ириной, она обнаруживает, что вся квартира уже забита пьяными дружками Степана. Причем Ирина больше совсем их не чурается. Дочь с готовностью принимает налитую ей кем-то рюмку водки, ловко выпивает ее одним глотком и закусывает колбасой. Валя тихо садится на свободный стул в углу комнаты и устало смотрит на веселье.

– Возьми, мать, легче будет, – какой-то незнакомый парень участливо протягивает ей стопку. – Выпей. Честное слово, оттаешь сердцем и душой.

Валя пытается отказаться, но парень не отстает. Он уже изрядно выпил, но кажется дружелюбным.

– Ладно, сынок, – вздыхает Валя, – наверное, ты прав.

И она выпивает стопку.

– Огурчиком закуси, – продолжает ухаживать за ней незнакомый парень.

Валя чувствует, как горячая жидкость распространяется по ее телу. Она смахивает с глаз навернувшиеся слезы и просит парня налить ей еще.

– Я же говорил, что сразу полегчает, – радуется парень, вновь наполняя Валину стопку.

От выпитой водки, усталости и вконец истрепанных за последние дни нервов Валя сразу пьянеет. Она погружается в полузабытье. И комната со слившимися в один нестройный гул голосами начинает медленно кружиться у нее перед глазами. В какой-то момент она замечает Ирину, целующуюся на диване с кем-то из приятелей Степана. Парень крепко обнимает Ирину за талию и прижимает к себе. Валя хочет одернуть дочь, призвать ее к соблюдению приличий, но не находит в себе сил.

– Она через три дня уедет, – думает Валя. – И когда я ее еще увижу.

Она тут же понимает, что между этим фактом и дочкиным неприличным поведением нет решительно никакой логической связи.

– Ну и что? – думает Валя. – Что с того? Она уже взрослая. В Москве живет. Пусть делает, что хочет.

Проходит еще какое-то время. Час? А может, два или три. Валя давно потеряла счет времени. И у нее нет сил поднять руку, чтобы посмотреть на часы. Она слышит крики и видит, как Степан хватает за грудки какого-то парня. Возможно, даже того самого, который предложил Вале выпить. Теперь она его не узнает. Слышны крики. Дерущихся разнимают. Парня с трудом усаживают на диван, туда, где раньше сидела Ирина. А Степана выталкивают за дверь. Потом, видать, спохватываются, что он и есть виновник торжества. Его возвращают из коридора. Степан пьян до безумия. Он кричит что-то нечленораздельное, и слюна вспенивается у него в уголках рта. Валя может разобрать только одно слово – Чечня.

– Заберут бедолагу, – думает она. – Дочь уедет, а сына заберут. Останусь я одна. Как же мне жить дальше?

Степан продолжает кричать. Он все время порывается броситься с кулаками на своего обидчика. Валя внезапно вспоминает свою свадьбу. Пашка тогда тоже напился и буянил. Так что его пришлось вязать полотенцами. Она думает о муже с неожиданной теплотой. Сколько лет уже его нет? Семь или восемь? Он умер в восемьдесят седьмом, а нынче девяносто пятый. Получается, что восемь. Да, осенью будет восемь. Господи, как быстро летит время.

– Сынок-то весь в него, – с умилением думает Валя.

А комната продолжает кружиться у нее перед глазами, как будто танцует вальс.

 

38

Как и предсказывала Ирина, Степана отправляют служить в стройбат. И не в Чечню, слава богу, а в самую что ни на есть Карельскую глубинку. Мудреное финское название богом забытого поселка Валя даже выговорить не может. А от этого поселка, как объяснил ей Степан, еще надо с оказией ехать километров тридцать в сторону границы.

– Что же вы там строите, в такой глуши? – поражается Валя, в которой просыпается строитель.

– Этого, мам, никто не знает, – хихикает Степан.

Изредка, когда получается добраться до единственного в части телефона, который стоит где-то в секретном месте, чуть ли не у командира в сейфе, Степан звонит матери и просит прислать ему сигарет и водки.

– Да как же я, сынок, водку-то отправлю? – нервничает Валя.

– А ты ее, мам, в банки налей и чем-нибудь замути для цвета, – тоном знатока поясняет сын. – Чтобы она походила на морс или компот. Да, компот – то, что надо. Вишенок туда кинь. Типа вишневый компот. И закатай банку. Машинкой закаточной. Ты понимаешь? Кто ее вскрывать-то будет?

– Так разобьется-то банка, – сомневается Валя. – На почте эти посылки швыряют, как хотят.

– Переложи соломкой, – не унимается Степан. – И что значит «банка»? Мам, ты больше присылай. Сколько влезет в ящик посылочный. Соломку возьми или стружку, которой в магазинах эти самые банки перекладывают, и напихай в ящик. Тут остается только пить. Больше делать нечего. И сигарет пришли несколько блоков, не три пачки, как в прошлый раз.

– Да куда тебе столько? – пытается протестовать Валя.

– Мать, не позорь меня! – рычит в трубку Степан. – Перед товарищами не позорь! Мы здесь, как одна семья!

– Так у них свои родители, наверное, есть, – защищается Валя.

– Мать, тебе жалко денег, что ли? – кричит Степан. – Жалко? Я приду – тебе отдам, ты записывай, сколько на меня тратишь. Я в долгу не останусь. Мне твои гроши не нужны.

– Брось, сынок, какие счеты, что ты, – пугается Валя, думая про себя: – Лишь бы не злился. Нервный он стал. Солдатская доля, видать, нелегка.

И она регулярно шлет ему водку под видом вишневого компота, сигареты и деньги. Похоже, на всю роту. Но ей не жалко. Лишь бы не обижали его там, лишь бы уважали. Она уж как-нибудь сэкономит. На себе. Выкрутится. Не оставит родную кровиночку голодной и холодной в карельских болотах. Что ей самой-то надо? Одежки хватит до конца дней. А мяса надо есть поменьше. Диетологи так и говорят. Нет полезнее продукта, чем капуста.

Через год после того, как Степан ушел в армию, к Вале неожиданно заходит его сослуживец. Выясняется, что его отправили в отпуск. Валя принимает парня, как родного.

– Это хорошо, что у Степана земляк есть на службе, – говорит Валя, угощая парня чаем. – Он мне не говорил, что с ним кто-то из Мурманска служит.

– Да мы мало общаемся, – бормочет парень, морщась от чая без сахара.

– А что так? – беспокоится Валя.

– Степан с «дедами» больше дружит, – снова морщится парень. – А у вас сахар есть?

– Сахара нет, закончился, – бормочет Валя, которая, если честно, уже давно забыла, как тот сахар выглядит. – Могу сгущенку тебе дать к чаю, хочешь?

– Нет, не надо сгущенки, – вздрогнув, отказывается парень. – У нас ее на службе дают. Тошнит уже от нее.

– А чего Степан с тобой не дружит? – интересуется Валя, которой хочется как можно больше узнать о службе сына.

Она ведь даже на присягу к нему не ездила, не получилось вырваться с работы. Зинаида, конечно, отпустила бы. Но Вале самой было неудобно. Она все же на две ставки работает. Хотя это и не положено. Потому что, строго говоря, как же это возможно совмещать? Но Зинаида пошла навстречу, устроила. Так что Вале совестно отпрашиваться у нее куда бы то ни было. А тем более для поездки в Карелию. Не ближний свет все же, хоть, конечно, и не Чечня. При мысли о Чечне Валя вздрагивает.

– Не дружит, потому что он богато живет, – говорит парень.

– В смысле? – не понимает Валя.

– Водочка у него всегда водится, деньжата, – неохотно поясняет парень.

– А тебе, что же, не шлют родители ничего? – сокрушается Валя.

– А с чего им? – огрызается парень и тут же поправляется: – Вернее, ему. Отцу. Мать умерла у меня. А отец не может много денег слать.

– А у Степочки отец умер, –  сочувственно качает головой Валя.

– Угу, – не проявляя к этому известию особого интереса, кивает парень.

– Муж мой, – обиженная подобной черствостью, добавляет Валя. – Моряк был. Столько стран повидал. И умер.

– Я понял, – снова кивает парень.

Валя не знает, о чем еще спросить своего гостя, и на кухне воцаряется долгая пауза.

– Еще чайку? – предлагает Валя.

– Нет, спасибо, – отказывается парень. – Я к вам, собственно, зашел, чтобы деньги забрать. Степан сказал, что вы через меня ему деньги передадите.

– Сколько? – упавшим голосом интересуется Валя.

– Он не говорил, – теряется парень. – Я думал, вы знаете.

– Так что же он заранее не позвонил, – сокрушается Валя. – Я бы пенсию с книжки сняла. Ты завтра зашел бы, а?

– Не могу я, – мотает головой парень, – вечером поезд.

– Надо было мне позвонить заранее, – нервничает Валя.

– А я звонил, – с некоторым раздражением говорит парень, – несколько раз. Только вас все дома не было. Я думал, что вы вообще куда-то уехали. Или, может, в больницу легли. Перед отъездом вот решил зайти на всякий случай – проверить, как да что.

– Да, правда, – извиняющимся тоном произносит Валя, – меня почти не бывает дома. На работе все время.

– Ну вот, – кивает парень.

– Ладно, я сейчас, – говорит Валя.

Она идет в коридор, достает из своей потрепанной сумки не менее потрепанный кошелек и полностью опустошает его.

– Возьми, – говорит она, протягивая парню деньги. – Все, что есть. Объясни Степану, что так получилось. Пусть не сердится на мать.

– Да уж ему ли на вас сердиться, – хмыкает парень и встает с табуретки.

После его ухода Валя еще долго сидит на кухне и сокрушается:

– Как же я так опростоволосилась? Сыночек денег попросил, а у меня почти ничего не оказалось. Такая оказия пропала. По почте-то слать дорого.

Но поделать уже ничего нельзя. И она несколько раз горестно вздыхает. Потом ей внезапно приходит в голову мысль:

– А что же это Степану-то самому отпуск не дали? Плохо служит, что ли? Так получается? А то приехал бы, повидал бы дом.

Все это она обиженным тоном высказывает сыну при первом же телефонном разговоре.

– Так Лешку пустили в отпуск, потому что у него мать умерла, – хмыкает Степан. – Ты хочешь, чтобы я тоже такой отпуск получил, да?

– Ох, – только и может произнести Валя, – если б я знала. Он же не сказал ничего. Я еще ему пеняла, что он раньше ко мне не зашел.

– Я ему сказал, чтобы он тебя своими заморочками не парил, – строго говорит Степан.

– Да разве ж смерть матери – это заморочка? – бормочет Валя.

– Да ладно тебе, – отмахивается Степан и вспоминает о насущном: – Почему денег так мало передала?

 

39

– Мне кажется, я в последние годы просто живу на работе, – делится Валя наболевшим с Леной Кузнецовой.

Степан год назад пришел из армии. Но легче от этого Вале не стало. Раньше она посылала сыну деньги, спиртное и сигареты в часть, теперь ей приходится кормить и поить его дома.

Подруги сидят на Валиной кухне и пьют чай с принесенными Леной конфетами. После смерти Пашки они снова стали дружить. Но подобный отдых Валя теперь может позволить себе нечасто.

– Хватит надрываться, – участливо говорит Лена. – Дети выросли, пусть сами выкарабкиваются.

– Да как им выкарабкаться без меня? – нервно произносит Валя.

Она не любит, когда кто-то упрекает ее в иждивенчестве Ирины и Степана. В последние годы все почему-то пытаются учить ее уму-разуму: как воспитывать детей, как уважать себя. Слова, слова, слова. Не проживет Ирина в Москве на свою зарплату продавщицы. И что теперь делать? Возвращать ее в Мурманск? Не хочет она. Да и что она будет здесь делать? Она же высококвалифицированный переводчик. Или, по крайней мере, скоро им станет. Вот только скоро ли?

– Твоя Ира сколько лет уже учится? – словно читая ее мысли и тут же вступая с ними в спор, продолжает Лена. – Лет семь, наверное? А все на втором курсе.

– Она академы берет, – огрызается Валя.

– Ей уж двадцать шесть годочков, – продолжает гнуть свое Лена. – Моя Ольга давно врачом работает.

– Ага, – думает Валя, – и получает в своей поликлинике три копейки, живет с отцом и матерью в коммунальной комнатушке. Вот уж радость-то.

Но она не говорит это вслух, чтобы не обидеть подругу. В ней все еще жива вина за свою трехкомнатную квартиру с восьмиметровой кухней. Не виновата Лена в том, что так и не смогла ничего для себя выхлопотать. Не получилось у нее.

– Пора бы и твоей девоньке слезть с материнской шеи, – говорит Лена, увлекшись ролью правильной мамаши.

– Она ищет себя, – нервничает Валя. – Будет переводчиком. С детства этого хотела.

– А Степан? – не унимается Лена. – Ему сколько уже? Двадцать три? А он ни дня не работал. Он чего ищет? Кем будет? Алкашом, как папа?

– Он не пьет! – возмущается Валя.

Это неправда. И обе подруги прекрасно это знают. Степан и до службы не раз приходил домой, мягко скажем, навеселе. А теперь это случается все чаще. Сначала он говорил, что отрывается после армии. Мол, нелегко было родину защищать. Солдатский хлеб солон. Заслужил он отдых. Валя согласно кивала и регулярно ходила в банк, где снимала с книжки свою небольшую пенсию, на которую, собственно, Степан и пил. Пару раз Валя, возвращаясь поздно вечером с работы, находила его лежащим в подъезде возле лифта. Когда она тащила его домой, сын ругался матом и размахивал руками, стараясь оттолкнуть мать.

– Должен он отдохнуть после службы? – говорит Валя Лене.

– Так он уже год отдыхает, – возражает Лена. – Не с войны вернулся. Из карельского стройбата. Пора бы за ум взяться.

– Он возьмется, возьмется, – согласно кивает Валя.

– Раз все так хорошо, тогда не жалуйся, – бурчит Лена. – Я же за тебя переживаю. Сколько можно тащить на себе двух оболтусов.

– Так я и не жалуюсь, – пожимает плечами Валя.

– А то, что на работе живешь? – не унимается Лена.

– Что же делать, такова судьба, – философски заключает Валя. – Сейчас жизнь такая: главное, чтобы работа была. А я уж с ней справлюсь.

– Давай, справляйся, подруга, – бормочет Лена. – А то от тебя только кожа да кости остались.

Валя молча кивает, не желая больше вступать в полемику. Что бы Лена ни говорила, Валя остается при своем мнении: дети есть дети, она их на произвол судьбы не бросит. Будет тянуть, пока сможет. Пока с работы не выгонят.

 

40

Это известие застает Валю врасплох. Она долго не понимает, как такое вообще способно произойти. Как может Зинаида Петровна умереть? Валя сидит в своей каптерке, которую Степан, который периодически заходит к матери на работу, чтобы взять у нее денег на пиво, по-модному называет офисом. И вдруг раздается звонок. Валя не ждет от него ничего необычного или опасного. Заурядный звонок, один из сотен таких же. Сюда все время кто-нибудь звонит: недовольные жильцы, субподрядчики, предлагающие свои товары сомнительные фирмы, диспетчеры ресурсоснабжающих организаций, милиция. Да мало ли еще кто? Поэтому Валя привычным движением хватает трубку и говорит:

– Да? Слушаю.

А сама тем временем просматривает бумаги со счетами, ворохом сваленные на столе, перелистывая их свободной рукой.

– Это жилищная контора? – говорит в трубке надтреснутый старческий голос.

– Да, – бросает в трубку Валя, – слушаю.

– У вас работает Зинаида Петровна Павленко? – интересуется старушка, тяжело выговаривая слова, словно читает их по бумажке, плохо разбирая текст.

– Да, да, – слегка раздраженно торопит собеседницу Валентина. – Только она сейчас на больничном.

– Я вам из больницы и звоню, – говорят на другом конце провода. – Зинаида Петровна сегодня ночью скончалась.

– Что она сегодня ночью? – до конца не понимая страшный смысл сказанного, произносит Валя.

– Скончалась, – повторяет трубка. – Я ее соседка по палате. Она меня просила: если что – звонить ей на работу. И дала этот номер.

– Скончалась? – тупо повторяет Валя, все еще машинально теребя свободной рукой ворох счетов.

– Да, – говорит трубка, – умерла. Ночью.

До Вали наконец-то доходит смысл услышанного. Она оглядывается по сторонам, словно ища у кого-то поддержки. Но в маленьком кабинетике никого, кроме нее, нет. И она чувствует, как оклеенные дешевыми салатными обоями стены начинают плыть у нее перед глазами. Она понимает, что это слезы застилают ей глаза, как линзы искажая окружающее пространство.

Она что-то отвечает в трубку, благодарит старушку за то, что та сообщила ей страшную новость, обещает предпринять все необходимое и прочее, прочее, прочее. В душе она все равно не верит в случившееся. Зинаида вроде даже и не болела. Хотя нет, несколько лет назад ей сделали операцию на желудке. Но ведь тогда все прошло хорошо? Зинаида сама так говорила. Обещала дожить до ста лет. Валя помнит, как она в испуге сидела на стуле у больничной кровати побледневшей и резко похудевшей Зинаиды. А та улыбалась и успокаивала ее. Она тогда ей поверила. Потому что подруга никогда ее не обманывала.

Три недели назад Зинаида снова легла в больницу. Говорила, что нужно пройти обследование, что скоро выйдет на работу. Валя навещала ее два, а то и три раза на неделе. Вот и завтра она как раз собиралась к ней идти. И вдруг! А эта, звонившая, должно быть, та самая новая соседка по палате. Как же ее зовут? Маленькая, сухонькая старушка. Да, точно, теперь Валя вспоминает ее голос. Но как же ее все-таки зовут? Хотя важно ли это сейчас? Валя мечется по своему маленькому кабинету, не зная, чем занять руки и голову, особенно, конечно, голову, чтобы не сойти с ума. Потом она бросается к инженеру участка Петру Тимофеевичу, чтобы отпроситься, и едет в больницу.

Последующие несколько дней Валя помнит плохо. События смешались в ее голове в один большой ком. Зинаида Петровна так и осталась одинокой. И жила все в той же квартире, где когда-то провела первые несколько дней в Мурманске сама Валя. Родственников у Зинаиды не осталось. Так что именно Вале приходится хлопотать о похоронах. И она вновь проходит все адовы круги гробовых ритуалов, как тогда, когда хоронила мужа. Но что делать? Больше некому этим заняться. Она помнит, скольким обязана Зинаиде.

Валя несколько раз заезжает на квартиру к покойной, чтобы забрать вещи, в которые ее оденут для погребения. Она берет деньги, которые Зинаида называла «гробовыми» и хранила в нижнем ящике большого старого трехстворчатого шифоньера. Она несколько раз говорила Вале об этих деньгах. Словно невзначай: мол, если что – бери и трать на те самые «последние почести». Валя каждый раз при этом вздрагивала и в испуге махала руками.

– Да я же не говорю, что умираю, – смеялась Зинаида. – Так, на всякий случай. Все под богом ходим. Может, на меня завтра кирпич упадет.

– Мы строители, на нас кирпичи не падают, мы заговоренные, – отшучивалась Валя.

– И в касках, – подхватывала Зинаида.

Похороны, как и следовало ожидать, влетают в копеечку. Припасенных Зинаидой денег не хватает. Валя мечется, не зная, что же делать. У нее самой денег тоже нет. Все уходит на детей, которым нужно постоянно помогать. Да, собственно, не помогать – Степан фактически сидит на ее иждивении. Она понимает: сейчас трудно устроиться на работу, да еще без опыта и без профессии. Но он ведь даже не ищет. Только пьет пиво с дружками. Но сейчас это неважно. Важно то, что она сама перебивается с хлеба на воду. И бог бы с ней, она выдержит. Получает, что заслужила. Но Зинаиду надо похоронить, как положено. Без напускного шика, но достойно. В трудную минуту Валя всегда занимала деньги у Зинаиды. А что же делать теперь? К счастью, небольшую сумму, сжалившись, выделила их жилконтора. Еще немного подкинул профсоюз. Валя и не думала, что он еще существует. И, главное, что от него может быть хоть какая-то польза. Но Зинаида, оказывается, все еще состояла в профсоюзных рядах, и теперь товарищи не забыли о ней. С грехом пополам Вале удается все организовать. Памятуя о похоронах мужа, она заранее оговаривает с коллегами, кто поедет на кладбище. А еще забегает в трест, где когда-то они с Зинаидой работали. И просит нескольких оставшихся там знакомых сообщить всем, кто знал Зинаиду, о дате и времени похорон.

На кладбище собираются поехать человек пятнадцать. А в морге и вовсе тесновато. Люди идут и идут, сменяя друг друга. Попрощаться с бывшим завхозом неожиданно приходит Натан. Валя едва его узнает. Давно она его не видела. Постарел, высох и окончательно облысел. Наверное, уже не балагурит всегда и со всеми, не бегает за каждой юбкой. Натан так и не уехал в Питер, как когда-то собирался. В тресте он тоже уже давно не работает. Да от того треста и осталось-то разве что здание со столами и стульями, забитое арендаторами. Все остальное давно приватизировано. Натаном в том числе. Так что у него теперь собственная строительная фирма.

– Да только что сейчас строить-то? – думает Валя. – Вся отрасль потеряна. Разве что сарайчики какие возводить или магазинчики возле остановок?

Тут она понимает несуразность подобных размышлений в столь скорбный момент. И опускает глаза. Натан долго стоит в толпе, потом проходит мимо Вали, кладет у гроба Зинаиды букет гвоздик и выходит из зала. Валя смотрит на умиротворенное лицо покойной подруги, и на ее глаза наворачиваются слезы.

 

41

Новый начальник ЖЭУ сразу не нравится Вале своими бегающими глазками. Его прислали из администрации города, где он работал кем-то по хозяйственной части. Для Вали подобное назначение стало неожиданностью. Честно сказать, она думала, что начальником поставят Петра Тимофеевича – простого в обращении и толкового мужика, который работал у них инженером и фактически являлся заместителем Зинаиды.

– Как же так, Петр Тимофеевич, как же так? Почему не вас? – изумляется Валя, когда он сообщает ей о том, что назначен новый начальник со стороны и что завтра он выходит на работу.

– Волосатой лапы, наверное, у меня не нашлось для этого, – разводит руками Петр Тимофеевич. – Не печалься, Валентина, переживем. И не такое переживали.

– Сергей Анатольевич, – представляется на следующее утро новый начальник, протягивая Вале руку.

Валя не привыкла здороваться за руку, но принимает новые, как теперь говорят, европейские ценности, а потому безропотно жмет узкую потную ладошку нового шефа.

– Надо будет – и в поклоне припадем, – думает она, понимая, что с европейскими ценностями это как-то совсем не вяжется. – Лишь бы зарплату платил исправно.

Однако с зарплатой в конторе сразу начинают твориться какие-то чудеса. Сначала Сергей Анатольевич запрещает расписываться в общей ведомости. Теперь каждому работнику выдают отдельный листок, который считается коммерческой тайной. На сей счет Валя, как и все остальные сотрудники, подписывает отдельную бумажку – об ответственности за разглашение.

– Да что же секретного в зарплате? – возмущается она. – Это же соревнование, в конце концов. Кто как сработал, кого как оценили.

– Вы, Валентина Николаевна, рассуждаете абсолютно неправильно, – одергивает ее начальник. – Никто не должен совать нос в чужой кошелек. Сколько я вам начисляю, исключительно ваше дело. А с каждым из ваших коллег мы будем договариваться отдельно.

– Да я же наряды дворникам закрываю, – продолжает протестовать Валя. – Как же я могу не знать их зарплату?

– Эти два фактора, уважаемая Валентина Николаевна, напрямую, извиняюсь, никак не связаны, – извивается, как угорь, начальник.

– Как не связаны? – возмущается Валя. – Нормы выработки общие. Значит, сколько подъездов…

– Я говорю вам: не связаны, – перебивает ее голосом, в котором начинает чувствоваться звон металла, Сергей Анатольевич и добавляет уже мягче: – Поверьте мне, пожалуйста. Вы закроете наряды, а я начислю зарплату каждому в зависимости от КТУ, так сказать.

– Какой же здесь коэффициент трудового участия? – недоумевает Валя. – Подъезды все одинаковые. Мусора от жильцов одинаково надо вывозить.

– Поверьте мне, мы со всем разберемся, – вновь перебивает ее Сергей Анатольевич, давая понять, что разговор на этом закончен.

Валя разводит руками. Она остается при своем мнении. Но, похоже, оно здесь больше никого не интересует.

Вскоре Валя понимает, зачем новый начальник превращал зарплату в коммерческую тайну. Кто и сколько зарабатывает, теперь известно только ему самому да централизованной бухгалтерии. Между тем, просматривая закрытые по участкам наряды, Валя неожиданно обнаруживает незнакомые фамилии. Кто эти люди? Вот эти двое якобы уже две недели чистят снег возле подъездов шестнадцатого и восемнадцатого домов. Но ведь это делают дворники, которые там числятся по штату! А вот еще: некий Пархоменко Петр Сергеевич, оказывается, замещает Таньку Семенову на время ее отпуска. Но ведь Танькины подъезды разобрали ее соседки. И Валя сама закрыла им наряды. А что же тогда чистил и убирал гражданин Пархоменко?

– Откуда все эти люди? Кто они такие? – Валя швыряет на стол начальнику пачку странных нарядов.

– Как бы вам объяснить, Валентина Николаевна, – начинает начальник, глазки которого и вовсе сейчас, как кажется, живут собственной жизнью и вот-вот выпрыгнут из орбит, чтобы убежать куда-нибудь под стол.

– Что за мертвые души? – голос Вали дрожит.

Она вспоминает, как много лет назад, на заре своей строительной карьеры выводила на чистую воду прораба Погребельного, который уж слишком вольно распоряжался нарядами на стройке. Как же давно это было! Но там речь шла о достаточно невинном мухлеже с перетасовкой объемов выполненных работ между участками одной стройки. Здесь же пахнет явными приписками.

– Кто получает деньги за фиктивную работу? – не унимается Валя.

– Вы не понимаете, – шипит начальник. – Это не ваше дело.

– Как же не мое? – возмущается Валя.

– Вы забываетесь! – визжит начальник.

– Ладно, – кивает головой Валя, – я сейчас позвоню в милицию, в УБЭП, пусть они разбираются.

– Успокойтесь, Валентина Николаевна, – смягчает тон Сергей Анатольевич, – зачем такие истерики? Просто у нас есть определенный, как бы это сказать, нераспределенный фонд зарплаты, что ли. Чего он будет пропадать? Но распределить его как-то официально очень трудно. Понимаете, что я имею в виду?

– Не совсем, – бурчит Валя.

– Формальности, волокита, бюрократия, – ища в ее глазах понимание, говорит Сергей Анатольевич. – Замаешься оформлять бумаги, чтобы поощрить ценных работников. Вот мы и нашли способ. Вписываем, как вы выразились, мертвые души, а денежки отдаем тем, кто их заслужил. Чтобы, значит, без проволочек. Мы и вас включим в этот список. На поощрения.

– Нас за это посадят, – качает головой Валя. – О чем вы думаете? Что мне предлагаете?

– За это давно никого не сажают, – хихикает Сергей Анатольевич. – Времена нынче не те. Изменились.

– Прекратите, Сергей Анатольевич, эти штуки, – бросает Валя. – Иначе я вас выведу на чистую воду.

– Да разве вам самой деньги лишними будут? – интересуется начальник.

– Даже отвечать не будут, – огрызается Валя. – Вы так формулируете вопрос, что любой ответ покажется двусмысленным. Больше мне таких вопросов не задавайте, пожалуйста.

– Как хотите, – бурчит начальник.

С этого момента работа превращается для Вали в сплошную муку. Начальник с бегающими глазками цепляется к ней по поводу и без повода. А за любую, даже малейшую оплошность, ее, что называется, наказывают рублем. Самым обидным для Вали кажется то, что остальные мастера смотрят на нее с явным раздражением.

– Ей деньги не нужны, – слышит она как-то за своей спиной озлобленный шепот.

– Да как же вы можете, девчата? – оборачивается она. – Это же воровство – приписывать себе зарплату за мертвые души.

Но в ответ она видит лишь раздраженные взгляды, в которых нет и капли понимания и тем более поддержки. Заканчивается все тем, что Вале приходится написать заявление об уходе по собственному желанию. Напоследок Сергей Анатольевич неожиданно проявляет доброту, приглашает ее к себе в кабинет, дает ручку, листок бумаги и предлагает переписать заявление.

– Напишите: прошу уволить в связи с выходом на пенсию, – диктует он ей. – Мы вам тогда дадим помощь в размере оклада.

– Спасибо, – бурчит Валя.

Ей противна подобная подачка. Но ей действительно крайне нужны деньги. Так что она переписывает заявление.

Шутка ли, ей пятьдесят пять! Кажется, только вчера приехала молодой девчонкой в Мурманск. И вот оно – прошла жизнь. Пенсию она получает уже пять лет. Все, как положено, по северной льготе. Только на пенсию эту, если нигде не работать, прожить невозможно. Сама бы она прожила, это точно. Но дети, кто их будет кормить? Ирина требует и требует денег. А что делать? Как отказать? На институт ведь идут. Хотя, кажется, ее учеба никогда не закончится. Она все время берет «академы». Но ведь тяжело учиться и работать. Да и хорошую работу сейчас найти трудно, тем более без профессии в руках. Степан вон со своим аттестатом о среднем образовании так нигде после армии толком и не может пристроиться.

 

42

– Что же ты, мать, дура такая? – комментирует ее уход с работы Степан. – Тебе деньги лишние предлагали, а ты вместо этого последних лишилась. Как же мы теперь жить будем?

– Выживем, – с наигранной бодростью отвечает Валя. – Слава богу, не хворые. Я устроюсь куда-нибудь. Да и ты, может, тоже подыщешь себе работенку.

– А я и так ищу! – взрывается Степан. – Каждый день!

– Я знаю, знаю, – успокаивает сына Валя.

– Что ты знаешь? – рявкает Степан. – Мне что, кирпичи разгружать на стройке? Или мешки с цементом таскать? Я не для того в армии служил!

– Конечно, конечно, – бормочет Валя. – Надо что-то получше найти. Не грузчиком, не разнорабочим. Может, учиться куда-нибудь пойдешь? А я пока поработаю, обеспечу. Ты, главное, не переживай.

– Не знаю, не знаю, – упрямо мотает головой Степан. – Зря ты все-таки так скоропостижно с работы ломанулась.

– Ворованные деньги брать нельзя, – строго говорит сыну Валя. – Несчастье будет.

– А сейчас у нас счастья полон рот! – фыркает Степан.

– Нельзя ворованное брать, – повторяет Валя.

– Да кто сейчас на это смотрит? – хмыкает Степан. – Все берут. Было бы что.

– А я не буду, – настаивает Валя.

– Да тебе больше никто и не предлагает, – снова хмыкает Степан. – Размечталась. Без тебя люди найдутся.

– И пусть, – упрямо мотает головой Валя.

Чтобы хоть как-то сводить концы с концами, она устраивается на работу дворником. Не в свое ЖЭУ, конечно, а в то, что рядом с домом.

– Хоть одна выгода, – убеждает саму себя Валя, – на работу ездить не надо.

Собственно говоря, других выгод у новой работы нет. Справляться с ней даже привыкшей к тяжелому труду Вале крайне тяжело. Ставку дворника она тянула и на прежней работе. Но ее родное ЖЭУ обслуживало хрущевки, в которых нет мусоропроводов. Подъезды, которые она убирает теперь, расположены в девятиэтажках. И таскать каждое утро корыта с помоями от мусоропровода к бакам просто невыносимо. Но что ей еще остается делать? Другой работы просто нет и не предвидится. Кому она нужна, в ее-то возрасте? Валя с содроганием ждет зимы, когда к корытам с помоями добавится уборка снега.

– Ты, мать, опять чудишь, – выговаривает ей Степан. – Ты бы еще возле нашего подъезда стала милостыню просить.

– А что такое, сынок? – не понимает Валя.

– Да то такое! – орет Степан. – Мне перед друзьями стыдно! Они ходят здесь и видят, что моя мамаша улицу метет, помои из подъездов выгребает! Как меня уважать после этого будут?

– Так не ты же помои выносишь, – успокаивает сына Валя. – А мне в моем возрасте уже ничего не стыдно. Прорвемся.

– Не позорь меня, мать! – орет Степан. – Ненавижу тебя! Всю жизнь ты мне пакостишь! Из-за тебя надо мной пацаны смеяться будут!

– Зря ты так, сынок, – бормочет Валя. – Любой труд не грех.

Но Степан не хочет ничего слушать. Истерики продолжаются. И он чуть ли не каждый вечер мотает матери нервы.

– Сынок, я вот что придумала, – через неделю или две идет Валя на мировую, присаживаясь к Степану на диван. – Я перейду в другое ЖЭУ работать. Чтобы тебя не позорить перед друзьями. Ладно? Так ведь хорошо будет, правда?

– Только подальше от дома, – бурчит Степан. – И не в центре. А то мы там в кабаках с пацанами зависаем. Чтобы ты не маячила рядом со своей метлой, как ведьма.

– Так вы же вечером зависаете, – гладит сына по коленке Валя. – А дворы с утра метут.

– Не в центре! – рявкает Степан, и его лицо багровеет от злобы.

– Хорошо, хорошо, – успокаивает сына Валя, – как скажешь. Дворников везде не хватает.

Потакая сыну, Валя переходит на работу в район больничного городка. Подальше от дома и глаз Степановых приятелей. А заодно и от ненавистных мусоропроводов. Зато теперь ей приходится ездить на работу с пересадкой.

– Да и ладно, – думает она. – Лишь бы в доме был мир.

 

43

Весной Ирина все-таки бросает институт. Она отучилась на инязе без малого пять лет. Те, кто поступали вместе с ней, уже вышли на диплом. А Ирина все еще на втором курсе.

– Какой-то заколдованный круг, – искренне поражается она, обсуждая с подругами свою учебу. – Не могу сойти с этого второго курса. Скоро дырки в учебниках протру, а толку ноль.

Подруги сочувственно хмыкают, качают головами и вздыхают:

– Трудное произношение, очень трудное.

Одна из них вместе с Ириной работает продавщицей в ларьке, другая – горничной в гостинице. Оценить значимость высшего гуманитарного образования им тяжело. Так что они всецело на стороне Ирины: институт давно пора бросить.

Оставив мысли о карьере переводчицы, Ирина, однако, остается в Москве. Она давно считает себя столичной жительницей и в захолустный, как она выражается, Мурманск возвращаться не собирается ни за что на свете.

– Мне, мать, нужна какая-нибудь жилплощадь, – говорит она Вале по телефону, в очередной раз требуя денег. – Или мне всю жизнь с Анькой комнатушку делить? Возраст у меня уже не детский: двадцать семь скоро стукнет. Да и Анька замуж вроде как собирается. Если, конечно, Лешка ее не обманет в очередной раз. А и обманет, так она того гляди забеременеет. И без всякого мужа. Сколько раз уже грозилась. С нее станется. Она отчаянная. Хочу, говорит, ребенка для себя лично. А с ребенком в одной комнате не выжить. Он будет орать целыми ночами. Да и вонять от него будет. Так что, мать, надо как-нибудь извернуться. Слышишь?

– Да как же нам справить тебе жилье в столице? – сокрушается Валя. – Там у вас цены несусветные, как ни изворачивайся.

– А если нашу трешку в Мурманске продать? – деловым тоном предлагает Ирина.

– А нам со Степаном где жить прикажешь? – не выдерживает Валя.

– Купите однушку, – оживляется Ирина, – а я себе комнату куплю в Москве. Степан пусть женится, нечего сидеть у мамочки на шее. И жену пусть берет с квартирой. Из богатых. И пусть валит с твоей жилплощади.

– Нет, дочка, это уж вы сами потом, когда я помру, будете квартиру делить, – огрызается Валя. – А пока я ее продавать не буду. Ты сама бы взяла да и вышла замуж за москвича с квартирой. Богатого.

– Кто ж меня возьмет, из ларька-то? – самокритично хмыкает Ирина. – На меня здесь никто и не глянет. А была бы у меня жилплощадь…

– Мы как-нибудь извернемся, дочка, – сдает позиции Валя. – Без продажи квартиры, я имею в виду. Я постараюсь. Возьму больше подъездов, ужмусь сама. Много ли мне надо? Постараюсь.

– Ладно, – бурчит Ирина, – посмотрим.

Обе собеседницы остаются недовольны разговором. Ирина хочет получить свой угол в столице как можно быстрее, а Валя прекрасно понимает, что она никогда не заработает дочери на этот самый угол. Впрочем, Валя действительно берет еще три подъезда. Чтобы успеть вымести из них мусор и хоть как-то очистить двор от снега, ей приходится вставать в пять утра. Она садится на первый троллейбус и едет на свой участок. Валя давно забыла про пересадку. Это выходит слишком дорого, а ей надо экономить. Она доезжает до «Молодежки» и дальше идет пешком.

– Не барыня, – говорит она сама себе, – выдержу.

К трем-четырем часам пополудни, нагруженная собранными на мусорке пустыми бутылками из-под пива, она вновь бредет через весь Больничный городок к Кольскому проспекту, где садится в троллейбус.

– Куда лезешь, бомжиха, – бурчит ей кто-то вслед.

Валя вздрагивает, как от удара, но даже не оборачивается. В словах неизвестного гражданина есть горькая правда. Нет, она, конечно, не бомжиха, но ее гардероб так давно не обновлялся, что полностью обветшал. И как поправить дело, она, если честно, не знает. Денег на себя у нее не остается. С жилплощадью в Москве для дочери, конечно, ничего не получается. Для этого Вале пришлось бы работать целые сутки напролет. Да и этого, наверное, было бы мало – уж слишком невелика зарплата дворника. Ирина, как и грозилась, разъезжается с забеременевшей Анькой. Теперь она снимает комнату одна. И эту комнату приходится оплачивать Вале. Тех денег, что зарабатывает Ирина в ларьке, ей с грехом пополам хватает только на еду и одежду.

– Не могу же я, мать, ходить чушкой, как ты, – говорит ей дочь по телефону.

Валя пытается обидеться, что-то возражает, но Ирина перебивает ее:

– Да ладно, как будто я не знаю. Мне Степка говорил.

– Что говорил? – дрогнувшим голосом интересуется Валя.

– Что ему стыдно за тебя перед дружками, – хмыкает Ирина.

И тогда Валя начинает подбирать одежду с мусорки. Только сейчас она замечает, что люди порой выбрасывают весьма хорошие вещи – гораздо лучше тех, которые носит сама Валя.

– Позор! – узнав об источнике материнского гардероба, брезгливо фыркает Степан.

– Зря ты так, сынок, – заискивающе улыбаясь, говорит ему Валя. – Хорошие вещи. Правда, очень хорошие. И почти новые. Людям деньги девать некуда, вот и разбрасываются. А мне пригодится.

– Мать, – покровительственно говорит Степан, – не мелочись. Когда я пойду работать, ты у меня в обносках ходить не будешь. Я тебе куплю все, что пожелаешь. Хоть шубу ту же. Хочешь шубу?

– Ой, да ладно тебе, сынок, – отмахивается Валя. – Нам бы комнатку какую-нибудь Ирине справить в Москве.

– Значит, будет тебе шуба, – небрежно бросает Степан. – Ты только подожди немного.

 

44

Валя ждет. Не шубы, конечно. Зачем ей эта шуба? Она ждет, когда же сын хоть как-то встанет на ноги. Степан, правда, пытается работать. Он устраивается разнорабочим на какой-то полувоенный заводик в Ленинском округе. Ездить туда далеко и неудобно. Особенно в первую смену.

– Сынок, ложись спать пораньше, – советует Степану привыкшая вставать ни свет ни заря Валя.

– Ты, мать, меня с собой не равняй, – огрызается Степан. – У меня хлопот много.

– Я понимаю, сынок, – охотно кивает Валя, – твое дело молодое.

И Степан регулярно продолжает просыпать ранний подъем. Всякий раз при этом ему приходится брать такси. Езда через весь город обходится недешево.

– А что делать? – возмущается Степан, требуя у матери деньги на очередную поездку. – Не получается у меня встать пораньше.

– Я понимаю, – снова кивает Валя. – Я, конечно, втянулась. А с непривычки-то оно трудновато.

– Да в твоем возрасте вообще спать вредно, – добавляет Степан. – Можно помереть во сне.

– Это точно, – хихикает Валя и лезет в карман своего видавшего виды пальтишки за стареньким потертым кошельком. – Ты уж, сынок, тогда меня бы хоть подбросил до работы, а? По пути же все равно.

– Ты что, сдурела? – брезгливо оглядывая мать, бурчит Степан. – Да меня с тобой в такси не пустят. Как глянут на твой лапсердак.

– Так шубу ты мне не купил еще, – обижается Валя. – Купишь – буду в ней ездить подъезды мыть да мусор выкидывать.

– Куплю, – бурчит Степан, беря протянутые ему деньги.

Но покупка Валиной шубы откладывается на неопределенный срок. Через две недели после трудоустройства Степан, помогая рабочим перегружать не то генератор, не то электродвигатель, тянет спину.

– Сходи к врачу, возьми больничный, – советует Валя, когда Степан возвращается с работы, кривясь от боли.

– Уроды, – бормочет Степан, – я им что, мальчик на побегушках? Я вообще не должен был эту железяку таскать. Да мастер настоял.

– Сломали сына, – стонет Валя. – Сам бы мастер и таскал свои железки. Ему за это деньги платят.

Тут Валя понимает, что сморозила глупость. Но материнское чувство переполняет ее и не дает здравому смыслу одержать окончательную победу.

– Ну, если не самому мастеру таскать, так нашел бы грузчиков, кому это положено делать, – бормочет она. – Не тебе же там за всех отдуваться. Ты там без году неделя.

– Две недели, – уточняет Степан, не поняв идиомы.

– К врачу надо, – настаивает Валя.

– Я на этот завод все равно больше не пойду, – рычит Степан.

– И ладно, и черт с ним, – соглашается Валя. – Сами пусть свои железки тягают. Ты себе найдешь что-нибудь получше.

На следующий день Степан на такси едет на завод, чтобы написать заявление об увольнении по собственному желанию. Он приезжает туда к половине первого, аккурат, когда в отделе кадров начинается обеденный перерыв. Так что такси ждет его возле административного корпуса больше часа, чтобы отвезти домой.

– Ты, сынок, отпустил бы машину, – ужасается Валя, когда Степан называет ей потраченную на таксомотор сумму.

– Мать, где бы я там машину ловил? – огрызается Степан. – С больной-то спиной?

– Это да, это точно, заводик, конечно, на отшибе, – соглашается Валя.

– Мобильник мне, мать, нужен, – бурчит Степан. – Без него нынче, как без рук.

Валя кивает, но старается сменить тему разговора – мобильники дороги, их могут позволить себе только богатые люди.

– Тебе, сынок, когда за расчетом сказали приезжать? – спрашивает Валя.

– Каким еще расчетом? – огрызается Степан. – Начальник заявление подписал, так что кадры трудовую книжку сразу и выдали.

– А деньги? – робко интересуется Валя.

– Да пусть они ими подавятся! – рявкает Степан.

– Как же так, сынок? – пугается Валя. – Ты полмесяца отработал. Это тоже деньги.

– Да какие там деньги! – огрызается Степан. – Я тебя умоляю, мать! Копейки. Не мелочись.

– Может, ты мне доверенность напишешь? – предлагает Валя. – Я бы сама съездила и получила за тебя, а? Мне такси не надо, я на автобусе доберусь. Не барыня. Трат никаких.

– Ты что, позорить меня будешь? – орет Степан, и его лицо багровеет от злобы. – Не нужны мне их деньги! И ты не смей туда ходить унижаться!

– Хорошо, ладно, – пугается Валя, – как скажешь, сынок. Переживем.

На этом разговор заканчивается. И Степан, красный от гнева, отправляется с друзьями пить пиво.

Проболтавшись без дела месяца два, он устаивается грузчиком на оптовый продовольственный склад.

– Спина-то твоя как? – беспокоится Валя. – Прошла?

– Угу, – бурчит Степан. – Должен же я где-то работать?

– Это конечно, – кивает Валя, – но тяжело же грузчиком.

– Там есть свои преимущества, – неопределенно разводит руками Степан. – Ты, мать, будешь теперь, как сыр в масле кататься.

– Ой, да много ли мне надо, – отмахивается Валя.

– Будешь, будешь, – обещает Степан.

И на этот раз Степан держит слово. Причем в буквальном смысле. С первого дня работы он начинает приносить домой обещанные сыр и масло. А также колбасу, консервы и другие, имеющиеся на складе продукты.

– Ох, сынок, не было бы худа, – беспокоится Валя. – Я за всю жизнь никогда ничего с работы не взяла.

– А что тебе брать-то было? – хмыкает Степан. – Кирпич со стройки? Или мусорные баки из ЖЭУ?

– И все же, – беспокоится Валя.

– Не бойся, это неучтенка, мать, – покровительственно объясняет Степан. – Усушка, утруска, туда, сюда. Никто не заметит.

Однако уже через месяц Степан приходит домой с очередной смены в мрачнейшем настроении. Причем без ставшего уже традиционным «продуктового набора». Отдуваясь, он садится на диван, включает телевизор и с нарочитым интересом смотрит первый попавшийся канал.

– Что случилось, сынок? – упавшим голосом интересуется Валя.

– Тебе-то какое дело? – огрызается Степан.

– Да как же какое? – возмущается Валя, на глаза которой наворачиваются слезы. – Я же мать твоя! Мне до всего твоего есть дело.

– Уроды, – бормочет Степан и замолкает.

– Рассказывай, – настаивает Валя.

В душе она догадывается о том, что случилось. И в ее голове как будто чей-то голос произносит одно единственное слово: «Посадят!»

– Рассказывай, сынок, – повторяет Валя, присаживаясь на диван рядом со Степаном.

– Недостача, – бурчит Степан.

– Я же предупреждала, – обреченно произносит Валя, чувствуя, как слезы начинают течь у нее по щекам горячими струйками.

– Чего ты предупреждала? – орет Степан, вскакивает с дивана и с ненавистью смотрит на мать. – Там все брали. Они сами мне давали. Говорили: на, бери, это тебе, твоя доля. Тут не убудет, говорили, у этих жлобов. За такую зарплату, говорили, не грех и взять. Это, мол, наша доля по праву. Все, мол, это понимают. Начальство, в смысле. Глаза закрывают. Иначе никто тут ишачить не станет. Вот. А тут завскладом в отпуск пошел… – Степан замолкает.

– И что? – мертвым голосом интересуется Валя.

– Ничего! – огрызается сын. – Назначили тут одного урода временно исполняющим, ревизию провели, чтобы дела передать. Вот и выявилась недостача эта.

– Так все же брали, – возмущается Валя. – Настаивайте на своем, говорите про эту утруску. Может, при разгрузке чего не было. Пусть с водителей взыскивают, с экспедиторов. Вы там держитесь друг за друга.

– Чего там уже держаться, уволили меня, – бурчит Степан.

– А остальных? – возмущается Валя.

– Нет, – огрызается сын. – Они сказали: новенький, мол, все тащил.

– Так его пусть и увольняют, – обрадованно вставляет Валя.

– Ты дура? – рявкает Степан. – Это же я и есть – новенький. На меня все и списали.

Валя растерянно смотрит на сына, потом молча встает с дивана и уходит на кухню. Когда через несколько минут Степан приходит вслед за ней, она, гремя тарелками и утирая тайком слезы, спрашивает:

– Кушать будешь?

– Угу, – бормочет Степан и садится за стол.

– Что? – спрашивает Валя.

– Что есть, – бурчит Степан.

Словно по взаимной договоренности они даже не вспоминают о разговоре в комнате. Впрочем, на этот раз уйти спокойно, как с завода, Степану не удается. Всю недостачу на складе с момента предыдущей ревизии вешают на него. Причитающейся ему за отработанный месяц зарплаты на погашение долга не хватает. Степан ругается со складским начальством, после чего ему отказываются выдавать трудовую книжку.

– И черт с ней, – заявляет матери Степан, – новую заведу, проблему нашли.

– А если они в суд на тебя подадут? – пугается Валя.

– Книжка-то моя, – огрызается Степан. – Это я на них должен в суд подавать.

– Да не за книжку эту, – машет рукой Валя, – за недостачу. Лучше их не злить, торгашей этих.

– Да я их всех тогда посажу, – бахвалится Степан. – Они у меня попляшут.

От этих слов сына Валю бросает в холодный пот. Она представляет, как в дом приходит милиция, чтобы забрать Степана. Куда? В изолятор, на допрос? Она не знает. Да и какая разница? Ужас-то какой будет! Туда только попади. А он еще сдуру начнет правду-матку рубить про грузчиков этих, которые воруют. Тогда точно посадят. Погорит из-за такой мелочи. За такое как раз и сажают. Те, кто нефтяные скважины украл, те на яхтах катаются. А такие дураки, как ее Степан, за два кило масла и головку сыра по тюрьмам и маются.

– А сколько денег-то недостает? – интересуется Валя у сына.

– Тебе-то какое дело? – фыркает Степан.

– Просто интересуюсь, – говорит Валя.

Степан называет сумму, и Валю начинает слегка подташнивать. Она понимает, что придется снять со сберкнижки все подчистую. Так что отправить деньги Ирине в этом месяце она уже не сможет.

– Ты не смей меня позорить! – орет Степан, подозрительно глядя на притихшую мать.

– Что ты, сынок, – машинально отмахивается Валя, – как можно.

– Не ходи к ним, – добавляет Степан. – Я сам разберусь.

– Конечно, конечно, – с готовностью кивает Валя.

Но на следующий день она, отпросившись у мастера с работы пораньше, заходит в банк, снимает деньги и едет на треклятый склад. Там ее встречают вполне дружелюбно, берут деньги и выдают Степанову трудовую.

– Вы уж не держите зла на сына, – бормочет Валя.

– Иди, мамаша, с богом, – бросает ей в след толстый товаровед. – В расчете он с нами теперь.

– Вот и хорошо, вот и славно, – кивает Валя.

Вечером она возвращает трудовую Степану, который приходит в ярость.

– Я же тебе говорил: не лезь! – кричит он. – Говорил?

– Говорил, – кивает Валя. – Да только, сынок, худой мир лучше доброй ссоры. Разошлись мы с ними – и слава богу. Впредь умнее будем.

– Да уж, – фыркает Степан.

Когда Валя сообщает по телефону Ирине обо все случившемся, дочь закатывает истерику.

– Да пусть бы посадили этого идиота! – визжит она. – Чем я за жилье платить буду? Ты об этом подумала, мать?

– Я в следующем месяце тебе больше пошлю, – обещает Валя. – И потом тоже. За два-три месяца компенсирую.

– Так мне-то сейчас за комнату надо платить! – огрызается дочь и бросает трубку.

– Ничего, переживем и это, – говорит сама себе Валя, все еще держа телефонную трубку в слегка дрожащей руке.

В душе она довольна тем, что отстояла сына.

 

45

После спасения трудовой книжки Степан сидит дома. Изредка он вспоминает о необходимости поисков работы и начинает лихорадочно бегать по приятелям и читать объявления в газетах.

– Ты уж теперь с умом выбирай, не торопись, – говорит ему Валя.

Впрочем, сын и не торопится. Места, которые ему предлагают, он отвергает сходу: здесь зарплата низкая, туда ездить далеко.

– Как там наш идиот? – спрашивает Валю Ирина, в очередной раз названивая матери, чтобы поторопить с переводом денег.

– Ищет, – бормочет Валя. – Надо что-то стоящее подобрать.

– Так его директором никуда не возьмут, – фыркает Ирина.

– Не на мусорку же ему, как мне, идти? – огрызается Валя.

– Ему самое место на помойке, – снова фыркает Ирина.

– Тяжело там, – поясняет Валя, – а он к такому не привык.

– Пойдет и привыкнет, – замечает Ирина.

– Нет, – устало качает головой Валя.

И, правда, с дворницким трудом у Степана, похоже, любовь не ладится. Как-то раз он приходит к матери на работу, чтобы помочь. Оттепель и сменивший ее мороз превратили ступеньки подъездов в ледяные горки. Долбить лед – задача непростая. Валиных сил не хватает. Она с трудом поднимает тяжелый лом и ахает его об лед. Но тот, похоже, сросся с бетонными ступеньками намертво. С каждым разом поднимать лом становится все тяжелее. Он словно прибавляет в весе.

Появление Степана оказывается для Вали полной неожиданностью. Сначала она думает, что сын оказался в этом районе по каким-то своим делам. Памятуя, что он стесняется матери-дворника, она делает вид, что не замечает его.

– А я к тебе, мам, – заявляет Степан.

– Что случилось? – пугается Валя. – Ключи потерял?

– Да нет, – пожимает плечами Степан. – Помочь.

– Все-таки случилось что-то, – еще больше пугается Валя. – Сейчас отпрошусь у мастера.

– Вот дерево! – злится Степан. – Не мне помощь нужна. Это я тебе пришел помочь.

– Ох! – только и может выдавить Валя.

Мысль о том, что сын пришел ей помочь, кажется, пугает ее еще больше, чем потерянные ключи или другое очередное Степаново несчастье.

– Ладно, – говорит она, переведя дух, – помогай тогда.

– Так чем? – хмыкает Степан.

– Песочком вон тротуар посыпь, – машет рукой Валя, – а я пока лед подолблю.

– Да чего уж там, – бурчит Степан, – давай лучше я лед долбить буду. А ты песок разбрасывай.

– Ладно, – соглашается Валя.

– Только рукавицы дай, – говорит Степан.

Валя отдает ему свои огромные брезентовые рукавицы. Степан неуклюже подхватывает лом и морщится.

– Тяжелый, – хмыкает Валя.

– Ладно, мать, не зуди, – бурчит Степан, – справлюсь как-нибудь.

С этими словами он начинает усиленно долбить лед. Его энергии, однако, хватает минут на десять. Стянув рукавицы, Степан мрачно смотрит на свои руки, растертые в кровь.

– Твою мать! – рычит он.

– Говорила я тебе: сыпь песок, – констатирует подошедшая к сыну Валя. – Непривычный ты к тяжелому труду.

– Я же хотел, как лучше, – бормочет Степан. – Теперь вот как?

– Что «как»? – усмехается Валя. – Заживет до свадьбы, не бойся.

– Мы с пацанами хотели сегодня в кабак сходить, – огрызается Степан. – И как теперь?

– Вот горе ты мое, – ужасается Валя. – Как нарочно.

Тут она понимает, что Степан пришел к ней не просто так. И помощь была предложена лишь в обмен на очередную порцию денег на ресторан.

– Черт те что, мать, получается, – расстроенно бормочет Степан. – И так я, как нищий, а тут еще и руки будут, словно у быдла какого.

– Чего же ты нищий? – возмущается Валя. – Я уже вся вытянулась, чтобы вам с Ириной хорошо жилось.

– Куда ты там вытянулась? – огрызается Степан. – У меня даже мобильного телефона нет.

– Зачем он тебе? – возмущается Валя.

– Как зачем? – багровеет от злобы Степан. – А вдруг мне по работе кто позвонит? Срочно!

– Так ты же не работаешь нигде, – недоумевает Валя.

– Дура ты, мать! – рявкает Степан. – Позвонят, чтобы пригласить. Я же ищу. Там быстро все надо делать. Говорят, что перезвонят. А какой я им номер дам? Домашний? Так я там не бываю целыми днями. Позвонят и забудут. С мобильным – другое дело.

– Это да, – соглашается Валя.

– Купить надо, – задумчиво тянет Степан.

– Сколько он стоит? – интересуется Валя. – Тебе дорогой-то не нужен. Лишь бы связь держать.

– Что же мне, дешевую дрянь покупать? – рявкает Степан. – Как бездомному бомжу? Чтобы стыдно было из кармана достать? Ты этого хочешь? Позорить меня?

– И то правда, сынок, – бормочет Валя. – Дорогая вещь, она долго и прослужит. Скупой, как говорится, платит дважды. Ты присмотрел что-то для себя?

– Угу, присмотрел, – бурчит Степан.

– И сколько? – интересуется Валя.

Степан называет сумму, и Валя тихо охает.

– А что ты хочешь, мать? – разводит руками Степан. – Цены сейчас такие.

– Ладно, только мне тогда надо с книжки деньги снять, – покорно говорит Валя. – Завтра тебя устроит?

– Мать, я же в кабак сегодня иду, – возмущается Степан. – Там бы пацанам и предъявил. Чего тебе, долго смотаться до Сберкассы, что ли?

– Ладно, сынок, – вздыхает Валя, – сейчас песок досыплю и пойдем.

Пока Валя работает, Степан мыкается возле подъездов, все время разглядывая кровавые пузыри на ладонях и периодически поторапливая мать. Потом они вместе идут в Сберкассу, где Валя снимает с книжки необходимую сумму.

– Ты уж, мать, не жмотничай, – бурчит Степан, – на кабак-то тоже дай. Надо же телефон обмыть. А то работать не будет.

Валя дает сыну денег на ресторан, и Степан уходит. Возвращается он поздно ночью. Валя, хоть и лежит в кровати, но не спит. Она никогда не может заснуть до тех пор, пока Степан вернется домой. Валя поднимается с кровати, накидывает халат и выходит в коридор. После темноты спальни свет ослепляет ее. Она щурится, стараясь разглядеть сына.

– Чего встала? Спи, – бурчит Степан, от которого пахнет спиртным.

– Ну как? – спрашивает Валя.

– Хорошо, – неохотно бурчит Степан.

– Телефон-то покажи, – любопытствует Валя.

– Нет его, – с трудом выдавливает из себя Степан.

– Не купил? – не понимает Валя.

– Купил, – рычит Степан.

– Так покажи тогда, говорю же, – Валю гложет любопытство, она еще ни разу не держала в руках дорогую игрушку.

– Сдох он, – почти не разжимая зубов, цедит Степан.

– Как «сдох»? – поражается Валя.

– Очень просто, – хмыкает Степан. – Утопил я его. В шампанском.

– Ты что, идиот? – не выдерживает Валя, с которой окончательно слетает сон.

– Я нарочно, что ли? – рявкает Степан. – Купил я телефон. Мы с пацанами сидели в кабаке. Заказали… я заказал шампанского. Чтобы телефон обмыть как следует. Не водкой же? Разлили по бокалам. Ну, я телефон достал, чтобы всем показать. Толян говорит: дай глянуть. Я ему протягиваю. Он напротив меня сидел. А телефон у меня аккурат над бокалом из руки и выскользнул. Плюх туда. И все – каюк.

– Ой, ой, ой, – сокрушается Валя. – Да как же так можно было, сынок? Вещь-то недешевая. Что же ты так неаккуратно?

– Это ты виновата, – огрызается Степан. – Руки я у тебя натер. До сих пор болят. Взять толком ничего не могу.

– Ох, – выдавливает Валя, – не везет, так не везет.

– Всю жизнь ты мне портишь, – орет Степан, выкатывая глаза. – Ни разу ничего хорошего не видел. Только пакости какие-то. Попользовался мобилой. Два часа только.

– Я деньжонок накоплю, другой купим, – бормочет Валя.

– Когда? – рявкает Степан. – Через сто лет? У всех пацанов мобилы. Только ты меня за дебила держишь.

– Ладно, я завтра тебе еще денег дам, – удрученно говорит Валя. – Сниму последние с книжки и дам.

– Угу, – соглашается Степан и сразу успокаивается. – Чего торчишь здесь? Спать ложись.

 

46

– Валентина Николаевна? – голос в трубке кажется Вале смутно знакомым.

– Да, – нерешительно говорит Валя.

За последние годы она привыкла, что телефон постоянно сообщает ей о каких-то неприятностях. То Степана в очередной раз выгонят с работы. Да не просто так, а со скандалом. И надо кидаться, просить, умолять, чтобы на сына не подавали в суд, выдали трудовую книжку, заплатили заработанные гроши. А то подружки Степана звонят: заберите своего сыночка, он напился, скандалит и уходить не хочет, хоть милицию вызывай.

Так что очередной звонок пугает Валю, да и женский голос на другом конце трубки какой-то взволнованный, нервный.

– Кто это? – спрашивает Валя.

– Это Наташа,  – говорит в ответ трубка, – Неверова.

– Наташа? – переспрашивает Валя, перебирая в уме фамилии подружек Степана.

– Мы когда-то с вами вместе в тресте работали, – уточняет трубка.

– Да, Наташенька, помню, – поддакивает Валя.

И она действительно вспоминает невысокую худенькую девушку, которая работала у них в тресте курьером. Когда Валя сидела в приемной у Натана, та часто забегала туда, чтобы забрать бумаги.

– Помню, помню, – повторяет Валя. – Только как же ты меня нашла?

– Ой, Валентина Николаевна, через пятые руки, – тараторит трубка. – Кто-то мне сказал, что вы с Зинаидой Петровной вместе в ЖЭУ работали. Я туда позвонила, там переадресовали, помогли, подсказали домашний телефон. Нашла, в общем.

– Молодец, – говорит Валя. – Это когда же мы виделись в последний раз?

– Четыре года назад, в девяносто восьмом, – частит трубка. – Помните? На похоронах Зинаиды Петровны.

– Ах да, – вспоминает Валя. – Точно. Царство ей небесное.

– А ведь и у меня весть совсем не радостная, – сообщает трубка. – Натан Ефимович скончался.

– Как? – неожиданно для себя самой пугается Валя.

– В понедельник, сердце, – уточняет трубка.

– Да уж, – не зная, что сказать, бормочет Валя.

– Я ведь у него до последнего работала секретаршей, – вновь сыплет словами трубка. – Еще в тресте он меня к себе в приемную посадил, после Любови Дмитриевны. А потом, когда собственную фирму открыл, с собой взял. Трест-то давно развалился. А фирма его жива. Худо-бедно строим кое-что по области. Да и в Питере тоже. У него там сын. Даже два. У них там корни…

Трубка тарахтит и тарахтит. Валя молча кивает, как будто собеседница может ее видеть. Она помнит про «корни». Когда-то  давным-давно они ездили с Натаном зимой в Петербург, тогда еще Ленинград, и останавливались в его забронированной квартире.

– Спасибо, что позвонила, сообщила о Натане, – прерывает Валя поток слов собеседницы.

– Я ведь чего звоню, – не унимается та, – похороны в пятницу. Может, захотите прийти проститься.

– Не знаю даже, – теряется Валя.

– В областном морге, в одиннадцать утра прощание, – тараторит трубка. – Приходите.

– Хорошо, я подумаю, – машинально отвечает Валя и добавляет: – Спасибо тебе, Наташенька.

– Да не за что, – вздыхает трубка. – Я всех стараюсь оповестить. Чтобы знали. Объявления мы в газеты дали, конечно. Некрологи. Да только кто сейчас эти газеты читает.

– Это точно, – соглашается Валя.

Они прощаются, и Валя вешает трубку. Она садится на диван, стараясь осмыслить звонок. Сколько лет прошло с тех пор, как они с Натаном были вместе? Валя считает, сбивается, потом снова начинает считать. И наконец понимает, как давно это было. Тридцать пять лет назад! Целая жизнь прошла. У нее своя, у него своя. И зачем теперь ворошить прошлое? Идти в морг прощаться? Там будут люди, которых она либо вообще никогда не знала, либо знала, да давно забыла. Интересно, а он бы пришел на ее похороны? Если бы узнал, конечно. Хотя кто бы ему сообщил? У нее ведь нет преданной секретарши, чтобы обзванивать старых знакомых. Никто бы и не узнал, что она взяла да и окочурилась возле своих мусорных баков на Больничном. Она и детям-то своим не нужна. Куда уж тут до посторонних людей.

Валя вспоминает похороны Пашки. Как дети не хотели на них идти. Чуть не силой пришлось затаскивать. На кладбище так они вдвоем со Степаном и поехали. А Ирина ушла гулять с подружками. Или на танцульки? Теперь уже и не вспомнить. И эти жуткие поминки. Если бы не Зинаида, то и они превратились бы в сущую пытку. Тут ей неожиданно приходит в голову, что Натан пришел на похороны Зинаиды. Пришел, постоял, цветы положил. Достойно так, как положено.

– Хороший был человек, – бормочет Валя, чувствуя, как слезы тихо стекают по морщинкам на ее щеках – помогал, Пашку в море устроил.

Отпросившись с работы, в пятницу к одиннадцати утра она идет к моргу областной больницы. Благо, что идти ей недалеко – только спуститься с горки от пятиэтажек, где она убирает снег да моет подъезды. В павильоне на остановке Валя покупает пару гвоздик. Неловко теребя их в руке, она заходит в зал прощаний. Внутри много людей. Все хорошо одеты, пахнут дорогими духами. От этого Валя окончательно теряется. Народ выстроился вдоль трех стен, оставив вокруг поставленного возле четвертой стены гроба пустое пространство. И Валя не решается пересечь эту пустоту, чтобы положить к ногам покойного цветы.

– Валентина Николаевна, – шепчет ей на ухо неизвестно откуда появившаяся Наташа, – пришли все-таки? Молодец. Цветы-то положите.

– Я потом как-нибудь, – мнется Валя и добавляет совсем невпопад: – С работы я.

– Да что вы робеете, честное слово, – шепчет Наташа. – Давайте вместе подойдем. Идемте, попрощаться-то надо.

Валя покорно кивает и, подталкиваемая Наташей, подходит к гробу. Она кладет свои скромные гвоздики на гору букетов и смотрит на лицо покойного.

– Постарел, – думает Валя.

И тут же понимает, как нелепа эта мысль по отношению к покойнику. Не все ли теперь равно, как он выглядит? Да он бы предпочел выглядеть в три раза хуже, лишь бы не лежать сейчас одиноко в этом гробу с толкущимися вдоль стен знакомыми и друзьями.

Тут только Валя замечает, что возле гроба не совсем пусто. На стуле, у изголовья сидит полная холеная пожилая женщина в норковой шубе. Рядом с ней стоят два молодых человека.

– Вдова и сыновья, – догадывается Валя.

Женщина поднимает на нее взгляд.

– Валентина? – говорит она. – Спасибо, что пришла.

– Соболезную, – выдавливает Валя, силясь понять, откуда ее знает вдова Натана.

Она еще раз бросает взгляд на лицо, обрамленное уложенным шалькой воротником дорогой шубы, и внезапно понимает, что это та самая кассирша Люба из бухгалтерии. Так это она и есть Любовь Дмитриевна, о которой говорила по телефону Наташа? Стала лощеной матроной. Значит, Натан остепенился. Бросил свои ухаживания за каждой проходящей мимо юбкой. Причем практически сразу после их с ним расставания. И Любка оказалась его последней пассией. Кто бы мог подумать. Сколько ему тогда было? Года сорок два? Он казался ей чуть ли не стариком. А сейчас – почти мальчишкой. Она думала, была уверена, что он никогда не остановится. Так и будет волочиться то за одной дамочкой, то за другой. И вдруг Любка!

– Соболезную, – повторяет Валя и добавляет неожиданно для себя самой: – Люба.

Она отходит в угол, стараясь затеряться в сгрудившейся в зале толпе.

– Из Питера приехали. Ребята, я имею в виду, – шепчет ей на ухо остающаяся рядом с ней Наташа. – Там работают. Да я вам говорила. Квартиры у всех. Машины дорогие. И его там хоронить будут, в Питере, здесь только прощание. И сегодня же самолетом увезут. Любовь Дмитриевна тоже теперь в Питер переедет. Чего ей здесь одной-то сидеть. А там дети, внуки уже есть…

Валя снова смотрит на ухоженное лицо бывшей кассирши и внезапно вспоминает, как она сама рассталась с Натаном. Зима, театр, опера «Молодая гвардия». Может, она зря тогда вспылила? Хотя, нет – что она, забыла что ли? Он же сам тогда заявил, что их отношения начали его тяготить. Но, может, надо было с ним помягче? Укротить свою гордость, пойти мириться. Что в этом такого, в конце концов? Если была любовь. Да и без любви. Прожила бы всю жизнь устроенной и обласканной. Разве уже тогда не было понятно, что Натан надежен, как скала? При всех его остротах и колкостях. Просто надежен. Совсем не такой, как ее Пашка…

– А что, если бы дети у меня были не от непутящего и пьющего Пашки, а от Натана? – приходит в голову Вале странная мысль. – Были бы они другими? Тоже надежными, как те молодые парни, что стоят сейчас за спиной Любки?

Но тут Валя одергивает себя. Да разве ж так можно о собственных детях? Одна она у них. Какие уж вышли. Других у нее нет. Да ей других и не надо. Ее это кровиночки. И она у них одна, должна их поддерживать. Отец давно умер, а сами они никак не встанут на ноги. Хотя Ирине уже четвертый десяток пошел. А Степану? Двадцать семь! А так и не работает толком. Отовсюду его гонят. Кто теперь знает, как бы оно было, пойди все по-другому. Незачем прикидывать на себя чужую судьбу. Жизнь прошла, как прошла. И ничего уже не воротишь. Валя опускает голову, чтобы не встречаться взглядами с хорошо одетыми и ухоженными знакомыми Натана. В их глазах она ловит невольное удивление: что эта нищенка с морщинистым лицом здесь делает, откуда у покойного такие знакомые?

– Пойду я, – почти беззвучно бормочет она Наташе и начинает пробираться к выходу.

 

47

Шестьдесят лет! Кто бы мог подумать, что она станет такой старой? Доживет до таких лет. Валя и сама не верит в свой юбилей. Впрочем, кажется, только она в него и не верит. Остальные воспринимают его как должное. На работе ей дарят чашку с блюдцем и букетик каких-то оранжевых цветов, названия которых никто не знает. Потом ей приходится идти в бухгалтерию, чтобы расписаться в ведомости за деньги, потраченные на подарок. Так она узнает цену кружки и букета.

– Господи, – думает Валя, – лучше бы они мне деньгами отдали. Уж я бы нашла им применение.

Юбилей полностью выворачивает ее и без того худые карманы. Во-первых, приходится послать Ирине деньги на авиабилеты. Дочь хочет приехать, чтобы поздравить мать. Но трое суток в поезде, учитывая обратную дорогу, ее не устраивают. Вернее, они не устраивают азербайджанца, в ларьке которого Ирина работает. Он не даст ей целую неделю отгулов. Или отпуска. Называй, как хочешь. Поэтому приходится лететь самолетом.

Во-вторых, Степан. Он тоже просит у матери денег. То ли на подарок для нее, то ли на что-то еще. Валя не совсем понимает. Но отказать сыну накануне своего юбилея просто не может. Он опять начнет сердиться и кричать. А ей хочется хотя бы немного покоя. Чтобы почувствовать свой праздник. Ощутить, как он входит в дом. Так что бог с ними, с деньгами. Хотя те, что были потрачены коллегами на чашку и отвратительные оранжевые цветы, очень бы ей сейчас пригодились.

Степан встречает сестру в аэропорту на такси.

– С ума сошел? – хихикает Ирина. – Я бы на автобусе добралась.

– Брось, сестра, – разгульно замечает в ответ Степан, – разве это деньги?

– Неужели за ум взялся? – ехидно интересуется Ирина.

– Я всегда со своим умом, – парирует Степан.

– А деньги, дебил? – огрызается Ирина. – Деньги-то твои? Или у матери выцыганил?

– Тебе-то не все равно? – раздражается Степан, отчего его лицо багровеет, а на лбу выступают бисеринки пота.

– Значит, у матери, – констатирует Ирина.

– Так ты сядешь или на автобусе поедешь? – рявкает Степан.

Ирина злобно фыркает и, оставив вещи на попечение брата, садится на переднее сиденье машины.

– Работаешь где-нибудь? – интересуется она у брата по дороге.

– Ищу, – лаконично парирует с заднего сиденья Степан.

– Понятно, – хмыкает Ирина, – тунеядствуешь, значит. Раньше таких через суд заставляли работать.

– Заткнулась бы ты, переводчица из ларька, – огрызается Степан.

Ирина шипит что-то маловразумительное и замолкает.

Ссора возобновляется за праздничным столом. Выпив вина, Ирина, брезгливо взглянув на брата, заявляет:

– Пора тебе слезть с материной шеи.

– А что, нам двоим там тесно? – язвит Степан.

– Урод, я в Москве из сил выбиваюсь, – орет Ирина. – Ты посиди в этом чертовом ларьке по двенадцать часов! А мамаша все деньги на тебя, дятел, тратит. Мне что, век жить в съемной комнатенке?

– Может, тебе еще салатику, дочка? – старается придать трапезе миролюбивый характер Валя. – Я подложу.

– Присосался, – не обращая внимания на мать, шипит Ирина брату.

– Да я свою кровь проливал за вас за всех в армии! – кричит Степан.

– Какую кровь, урод? – ледяным тоном, окончательно выводящим Степана из себя, произносит Ирина. – Ты же в стройбате служил.

– Ты не все знаешь! – еще больше ярится Степан. – У меня, может, контузия! Оттого и нервы!

– Да в той карельской глуши нервы лечат, а не тратят, – добавив в голос металл, ухмыляется Ирина. – Чем тебя контузили?

– Не твое дело! – рявкает Степан, чувствуя, что полностью теряет инициативу.

– Совковой лопатой по башке? – не унимается Ирина.

– Заткнись! – Степан переходит на визг.

– Может, корова лягнула, за которой ты навоз убирал? – игнорирует его истерику сестра.

– Заткнись! – снова визжит Степан, понимая, что битва проиграна.

– Значит, корова, – со злобным смешком констатирует Ирина. – Да это же когда было, братец. Пора образумиться, собрать остатки мозгов в кучку.

Лицо Степана багровеет, он хочет что-то ответить сестре, унизить и уничтожить ее, но не может подобрать нужных слов.

– Обожрал уже всех, дебил, – констатирует Ирина.

– Дочка, перестань его обижать, – вступается за сына Валя. – Чего ты к нему привязалась? Не получается у него с работой. Что тут поделаешь? Время такое: все норовят обмануть да обжулить. Раньше проще было. Брали учениками на завод.

– И что теперь? – огрызается Ирина. – Теперь он всю жизнь будет на твои деньги жить?

– А кто же ему поможет, если не мать родная? – как-то сразу захмелев от выпитого бокала вина, причитает Валя. – Кто поможет-то, а? Я ведь и тебе, дочка, помогаю. Денежки на жилье отсылаю исправно. Ты же тоже моя кровиночка.

– Ой, брось, мать, – отмахивается Ирина. – Я же для тебя тоже много делаю. Подарок вот из столицы привезла. К юбилею. Чуть не забыла, блин.

С этими словами Ирина встает из-за стола, идет в коридор и возвращается оттуда со своей дорожной сумкой. Она долго роется в ней и извлекает упакованную в прозрачный целлулоид чашку с блюдцем.

– Вот, мать, пей чаек, – она протягивает чашку Вале.

– Спасибо, доченька, – бормочет Валя, думая про себя: – Так я скоро сервиз соберу.

– Как ни крути, мать, а квартиру надо делить, – отшвырнув сумку в угол, заявляет Ирина.

– Ага, – рявкает Степан, – чтобы ты в Москве своей жила, а мы здесь с матерью душились в однушке?

– Мне нужна моя доля, понятно? – орет Ирина.

– И мне тоже! – орет в ответ Степан.

– Никто из вас ничего не получит, – с ухмылкой огрызается пьяненькая Валя.

Она выпила еще бокал вина и теперь окончательно осмелела.

– Деньги берите, уже и так все забрали, – машет она перед лицами детей своим высохшим жилистым кулаком, – а квартиру не трогайте. Она моя.

– Ты ее в могилу с собой собираешься забрать, мать? – огрызается Ирина.

– Как помру, тогда делите, – пьяным голосом соглашается Валя. – А пока жива – даже и не думайте.

– Напилась старуха, – констатирует Степан

Ирина при этом нервно хохочет. На следующее утро она улетает обратно в Москву. Степан снова везет ее в аэропорт на такси.

– Идиот, – говорит ему Ирина, – дай мне денег на машину, зачем тебе со мной тащится.

– Чтобы не заблудилась, – хихикает Степан.

– И назад на такси поедешь? – злобно щурится на брата Ирина. – Хорош ты материны деньги тратить.

– Не все же ей тебе отсылать, – парирует Степан.

– Вот и поговорили, братец, – фыркает Ирина.

 

48

– Напилась старуха, – теперь эту фразу Валя все чаще бормочет сама себе.

А как еще сказать? Это правда. Она все чаще начинает прикладываться к рюмке. Вино заменяется дешевой водкой. И скоро Валя уже не может представить свой день без этой расслабляющей теплоты во всем теле. Зимой она долбит ломом наледь, летом метет двор метлой, а сама думает о том, как придет домой и сможет порадовать себя рюмкой-другой. На пути с работы она заходит в магазин и покупает водку и самую дешевую колбасу.

– В ней же мяса нет, – морщится Степан, когда она как-то раз предлагает ему свою нехитрую закуску, – одна соя.

– И пусть будет, – не совсем впопад бормочет уже захмелевшая Валя. – Это полезно для сосудов.

– Соя? – хмыкает Степан.

– А ты как думал? – хихикает Валя. – Никакого холестерина. Сплошная растительная польза. Ешь.

– Да лучше подошву с тапок пожевать, – бросает Степан, угостившись водкой. – Там тоже холестерина нет. Зато вкуснее будет, чем твоя колбаса. Где ты ее только берешь? На помойке?

– Да уж! – загадочно хихикает Валя. – На помойке как раз такое и валяется. Разбежался, сынок.

В шутке Степана, однако, есть доля истины. Валя уже как будто немного не в себе. Она начинает захламлять квартиру всякой дрянью с мусорки. Когда-то она начинала с одежды и обуви.

– Выбрасывают же люди такую красотищу? – бормотала она, выуживая из бака почти новые ботики или по-хозяйски, словно в примерочной дорогого бутика, небрежно снимая с ограждающего мусорку сетчатого забора пальтишко или пуховик.

Теперь она тащит домой старые оконные рамы, обрезки гипсокартона, заскорузлые лыжные ботинки, воняющие плесенью, словно дорогой французский сыр, сами лыжи, часто непарные или без креплений, и прочую гадость.

– Мать, зачем тебе это? – периодически рычит Степан, спотыкаясь в комнате об очередную батарею Валиных трофеев.

– Добром не разбрасываются, – поясняет из кухни жующая свою соевую колбасу Валя. – Мало ли что. Стекло вдруг разобьешь в окне. А у нас вон рамы есть готовые. Заменим – и все дела.

– А лыжи тебе зачем? – орет Степан.

– Кататься буду! – огрызается Валя.

– Ты же никогда не каталась, даже в молодости, – стонет Степан.

– Начну, – парирует Валя, выходя из кухни в коридор. – Поставлю вот вас с Ириной на ноги, пойду на пенсию и буду в лес ходить – кататься.

В ответ Степан только ошалело мотает головой. Смежная с залом задняя комната квартиры уже полностью забита всевозможным хламом, превратившись в некое подобие кладовки. Теперь Валя рассовывает утиль по углам зала, где живет сама. Относительный простор остается только в комнате Степана. Но Валя периодически покушается и на нее.

– Подложишь мне какую-нибудь дрянь – убью, – предупреждает Степан.

– Пару листиков гипсокартона? – предлагает Валя. – В уголок поставим, за шкаф, они и незаметны будут. Пусть стоят, а?

– Куда ты их хочешь приспособить? – ревет Степан.

– Ремонт на кухне соберемся делать – вот и пригодятся, – бормочет Валя. – Зачем покупать?

– Так их же мало здесь? – возводит руки к небу Степан. – Обрезки какие-то.

– А я еще нанесу, – поясняет Валя. – Не завтра же кинемся ремонтироваться. Гипсокартон часто выбрасывают. Принесу – и за шкафчик к тебе.

– Не смей! – орет Степан. – Увижу – выброшу! Вместе с тобой!

– Нужными вещами швыряться? Ишь какой смелый! – шипит Валя.

– Да не пройти уже нигде из-за твоих вещей, – мотает Степан головой.

– Потеснимся, – увещевает его Валя. – Времена сейчас непростые. Нужно в дом все нести, а не из дома.

– Да мне сюда уже пацанов стыдно приглашать, – бормочет Степан. – Как склад вторсырья.

– Что-нибудь понадобится, а оно под рукой, – не сдается Валя. – Пацаны твои пусть нос не воротят. В хозяйстве все пригодится. А еще лучше – не пацанов, а девчонок приглашай. Бабы – они хозяйственные, они поймут.

– Ага, – хмыкает Степан.

Не найдя общего языка, они разбредаются по своим помещениям. Но Валя не может долго злиться на сына.

– Пойдем на кухню, водочки выпьем, – предлагает она, заглядывая к нему в комнату.

– А закусывать чем, колбасой твоей? – морщится Степан.

– Зачем колбасой, – хихикает Валя, – я тебе курочку отварила. Колбаску, если не хочешь, я сама пожую.

– Ладно, – соглашается Степан.

И они вместе идут на кухню.

 

49

Степан заводит девушку. Не очередную мимолетную подружку, а такую, которую с некоторой натяжкой можно назвать невестой. Ее зовут Саша, и Валя поначалу, слыша это имя от сына, принимает ее за одного из его дружков. Степан постоянно просит денег на ресторан и такси. Это начинает казаться Вале подозрительным. Но когда сын требует на Сашкин день рождения какую-то немыслимую сумму на букет роз, материнское сердце не выдерживает.

– Сынок, – качает Валя головой, – что же ты творишь? Неужели нельзя как-то по-другому?

– Как по-другому? – не понимает Степан.

– Приличнее как-то, – мямлит Валя, не в силах прямо высказать свои мысли.

– А розы – это неприлично? – возмущается Степан. – Мать, ты что, сдурела совсем? Мне тридцатник. Я что, не могу любовь крутить?

– Так не с Сашкой же! – всхлипывает Валя.

– А чем она плоха? Ты же ее не видела даже! – рычит Степан.

Валя понимает, что дала маху. Она старается выпутаться из неловкого положения. Дает сыну деньги на цветы. Бормочет что-то насчет того, что не худо было бы и познакомить мать с девушкой. И так далее и тому подобное. Впрочем, Степан не слишком вслушивается в материнскую болтовню. Он берет деньги, бурчит что-то нечленораздельное и уходит.

– Так ведь и бабкой буду! – неожиданно гордо заявляет сама себе Валя и идет на кухню, чтобы угоститься по такому случаю водочкой.

Недели через две Степан приводит свою избранницу в дом. Она оказывается худой и невысокой молодой женщиной с просто неуловимым взглядом.

– Косит она, что ли? – думает Валя, стараясь понять, куда в тот или иной момент смотрит потенциальная невестка. – И старая какая-то.

Потом она понимает, что и Степан, если честно, тоже давно уже не мальчик, вернувшийся из армии. Так что Александра вполне ему под возраст. Но мысль о том, что такая взрослая женщина выйдет замуж за ее сына, все равно ее пугает. Охмурит, оберет, обманет. Он ведь ни в чем не разбирается. Ничего не видел. Как пришел из этой армии девять лет назад, так и сидит у матери за пазухой. Ни жизненного опыта, ни общения. Валя чувствует, как по ее щеке начинает течь слеза.

– Ты чего, мать, расклеилась? От радости? – интересуется Степан, который, к счастью, не понял причину ее слез.

Валя машинально кивает. Поняв, что обобрать Степана ни у кого не получится по той простой причине, что у него ничего своего нет, Валя немного успокаивается. Остается предположить, что у сына с этой женщиной любовь.

– Вот и славно, – произносит Валя вслух.

– Ты что, мать, опять на своей волне? – не понимает Степан.

– Вот и славно, говорю, что познакомились, – поясняет Валя.

А Саша тем временем смотрит куда-то в пространство своим загадочным взглядом.

То ли невеста на него положительно влияет, то ли сам он решает взяться за ум, но только Степан вновь начинает усиленно искать работу. Покрутившись с месяц по складам в промзоне, но так ничего и не найдя, он неожиданно решает пойти в море.

– Как батя, – гордо заявляет Степан. – По стопам типа. Ну, ты поняла, мать.

Валя теряется. Она почему-то вспоминает, как ходила к Натану устраивать Пашку в первый рейс. Да только нет теперь уже Натана. И никакую протекцию больше никто ей оказать не сможет. Кому она нужна – дворничиха в вечно грязной одежонке?

– Не рада? – раздосадовано бурчит Степан.

– Даже и не знаю, что сказать, – вздыхает Валя. – Надо тебе это море?

– Династия будет, – огрызается Степан. – Будешь нами гордиться.

– Ох, – только и может произнести Валя.

Приняв вздох матери за поддержку, Степан тут же требует у нее кучу денег на оформление всех необходимых документов: паспорта моряка, медицинской справки и чего-то еще.

– Так ты бы сначала по флотам походил, поспрашивал, – сопротивляется Валя. – Сейчас, наверное, непросто в море уйти. Тем более, когда опыта никакого.

– По флотам уже надо с документами ходить, – резонно возражает Степан. – Кого ты учишь, мать?

На следующий день Степан почти силой ведет Валю в банк, где она снимает со сберкнижки свою пенсию.

– Ты хоть не пей дня два до того, как пойдешь комиссию-то проходить, – советует сыну Валя.

– Мать, ты дура совсем, да? – возмущается Степан. – Кто сейчас комиссию проходит взаправду? Куплю я медсправку. Чуваки помогут. И паспорт моряка куплю. Сейчас все так делают. Рынок, мать, повсюду.

– Посадят, – думает Валя. – Все так делают, а его одного посадят за такие вещи.

Но ее опасения оказываются напрасными. Через пару недель Степан действительно обзаводится ворохом нужных бумаг и начинает ходить по отделам кадров флотов.

– Как Пашка когда-то, – не может не заметить сходства Валя. – И правда, династия. Династия идиотов. Отец-то немного тогда выходил. А сынок, похоже, весь в него.

В конце концов, Степану удается пристроиться на какое-то суденышко, которое вот-вот должно прийти в Мурманск для смены экипажа. Валя не верит своим ушам, когда сын сообщает ей радостную новость. Но счастье ее длится недолго.

– Надо, мать, вещички закупить, – заявляет Степан.

– Типа? – не понимает Валя, уже забывшая о проводах в рейс покойного мужа.

Если честно, Пашку чаще всего приходилось в невменяемом состоянии отвозить в порт на такси. К этому, собственно, проводы и сводились.

– Типа сигареты, водку, – поясняет Степан.

– Ага, – кивает Валя.

– Деньги давай, – раздражается Степан и тут же гордо добавляет: – Не бойся, я тебе после рейса все отдам.

– Ладно, – машинально кивает Валя, все еще не веря в происходящее.

На материны деньги Степан накупает добра на несколько месяцев. А потом ведет Сашу (теперь он почему-то называет ее по-иностранному – Алексой) в ресторан, чтобы отпраздновать его отход. Проводы, включая кормежку косоглазой Алексы, влетают Вале в копеечку.

– Ты, мать, не мелочись, – укоряет ее Степан. – Я ведь надолго расстаюсь. Как говорится, ухожу в сиреневый туман.

Валя, как тот самый кондуктор, все понимает. Но отход «Летучего голландца», как про себя прозвала она судно, неожиданно откладывается. Вернее, не отход, а приход. Сдав улов где-то в Норвегии, чертова посудина снова уходит на промысел. Степан скуривает закупленные сигареты и выпивает водку. Проходит еще месяца полтора, и он сообщает матери хорошую новость: «Голландец» в порту. Впрочем, в качестве ложки дегтя Степан уточняет, что вместо очередного рейса судно поставят в ремонт. Причем в Норвегии.

– Мне боцман пообещал, что меня туда возьмут, в ремонтную команду, – сообщает матери Степан. – Так даже лучше. Будем стоять в порту и баксы рубить. Поняла, мать?

Вале вновь приходится раскошелиться на прощальный ужин Степана с Сашей-Алексой.

– Отъестся девка на моих деньгах, – неприязненно думает о худющей сыновой подруге Валя. – Пусть, правда, Степан после рейса мне их отдаст. Не обедняет.

Но Степана в ремонт не берут. Так что ему снова приходится ждать. И только осенью, спустя почти год после своего заявления о желании идти по стопам отца, Степан уходит в первый рейс.

 

50

Впервые за много лет Валя чувствует себя относительно свободной. Дети как-то пристроены: Степан в рейсе, а московская жизнь Ирины как-то стабилизировалась. Нет, дочке, конечно, ежемесячно надо посылать деньги, но Валя обходится для этого своей пенсией. Обрадованная подобным ходом вещей, она выпрашивает у начальства месяц отпуска и едет в Мариуполь навестить тетю Полю. По дороге Валя хочет на пару дней остановиться погостить у дочери. Но Ирина совсем не в восторге от подобной перспективы.

– Мать, ты лучше палтус привези, – дает она Вале указания по телефону. – И окуней. Ладно? Только не жмотничай, возьми нормальную рыбу. Чтобы не шкура да кости. И не на рынке. На рынке палтус не бери – они его там маслом натирают, чтобы плесень ушла. А он старый у них. Поищи, где посвежее. И окушка. Он тут хорошо под пивко пойдет. А насчет погостить, то это ни к чему. Тут тебе смотреть не на что. Ты что, в Третьяковку пойдешь?

– Может, я Ленина хочу в мавзолее посмотреть, – язвит Валя.

– Да в бичевнике, где ты убираешься, жмуров, наверное, каждый день находят, – фыркает дочка. – Не насмотрелась еще?

– А тебя проведать? – обижается Валя.

– Я к тебе сама приеду весной. Или летом, – отмахивается дочка. – А сейчас на вокзале встречу, рыбу передашь. И езжай себе в свой Мариуполь.

– А может, и ты бы со мной махнула? – неожиданно предлагает Валя.

– Чего? – фыркает дочка.

– Взяла бы пару неделек, а? – бормочет Валя.

– Ага, щас! – огрызается Ирина. – И буду там сидеть в двухкомнатной хрущевке с двумя старухами. Радость какая. Не блажи, мать, вези палтус с окунем и отдыхай сама.

– Ну, как скажешь, дочка, – бурчит Валя.

На этом разговор заканчивается. Ирина встречает Валю на Ленинградском вокзале, забирает пакет с рыбой и тараторит:

– Все, мать, бегу. Некогда. На Курский сама переберешься. Тут рядом. На метро. Не заблудишься. Рада была тебя видеть.

Валя даже не успевает толком рассмотреть дочь, а та уже исчезает, растворившись в толпе пассажиров. Проехав еще сутки в грязном и облезлом украинском поезде, Валя прибывает на родину. На вокзале она долго ждет троллейбус. А потом пытается заплатить в нем российскими рублями.

– Ты чего, бабка, мне суешь? – возмущается кондукторша. – Гривны у нас.

– А где же я их возьму? – теряется Валя.

– Поменять надо было гроши, – сочувственно говорит ей устроившийся на соседнем сиденье пожилой дядька.

Валя вздыхает и встает, чтобы выйти на следующей остановке.

– Ты куда, мать? – окликает ее дядька.

– Деньги менять, – бурчит Валя.

– Брось, мать, садись, – машет рукой дядька и поворачивается к кондукторше, протягивая ей деньги: – На, доча, я заплачу за женщину.

– Зачем, не надо, – отнекивается Валя.

Но дядька только отмахивается:

– Поезжай, мать, куда собралась.

Валя благодарит доброго дядьку и снова садится на свое место. Приехав по знакомому адресу, Валя с трудом узнает тетю Полю. Как она постарела! Спина горбом. И палка в узловатой руке. Кто бы мог подумать! Впрочем, тетка, кажется, тоже не ожидала увидеть Валю в таком виде.

– М-да, – скрипит она, – мы с тобой, Валюха, теперь две старые грымзы.

– Все не молодеют, – обижается Валя.

– Да не скажи, – скрипит тетя Поля. – Вот посмотришь на Таньку, подругу твою ненаглядную. Она так и живет здесь, в родительской квартире. Морда круглая, ни морщинки тебе. И волосы! Косу еще заплетает. А у тебя лицо стало, как моченое яблоко. И две волосины в три ряда.

– Да хватит уже! – огрызается Валя. – Раскомплиментилась тут!

– Ох, Валюха, все равно ведь рада я тебя видеть, – скрипит в ответ тетя Поля.

На следующее утро Валя идет гулять по городу. На дворе конец сентября. Когда четыре дня назад она уезжала из Мурманска, там уже порхал снежок. А в Мариуполе стоит теплая, почти летняя погода. Впрочем, под ногами шуршит желтая листва. И пахнет осенью. Валя не может сказать точно, чем пахнет осень. Но эту неуловимую, почти неосязаемую легкость воздуха, из которого ушла августовская жара, ни с чем не спутаешь. Валя гуляет в парке, спускается к морю, дышит воздухом на пирсе. Последний раз она была в родном городе в восемьдесят втором году.

– Страшно подумать – двадцать пять лет прошло, – поражается она. – Четверть века! Даже не верится. Дети тогда были совсем еще маленькими. Пашка был жив. Кошелек свой потерял. Со всеми деньгами. Дебил.

Валя вздыхает. Ей трудно поверить в то, что время летит так быстро. Внутри нее как будто ничего не изменилось. Только дорога до моря заняла уже не десять минут, как когда-то в юности, а добрых полчаса. И это под горку, с проспекта Нахимова. А обратно придется топать на подъем. Валя думает о подобной перспективе с явным опасением. Нет, лучше уж она потратит деньги, но выедет в город на троллейбусе или маршрутке. Немного денег она уже успела поменять. Гривны оказались дорогими. И тратить их Вале жалко. Так что лучше она поедет на троллейбусе – дешевле выйдет. Только ходят рогатые нынче уж очень редко. Это она успела заметить, когда добиралась вчера с вокзала. Но она ведь никуда, слава богу, и не торопится. Так что подождет.

Она проходит по песку к волнорезам. Они все такие же, как были в ее детстве. Камень время не берет. По крайней мере, то время, что отмерено на человеческую жизнь. И волны все также с шипением наседают на покосившиеся бетонные блоки, зеленоватые от водорослей. И все те же мальчишки сидят с удочками и ловят бычка.

– Стоп, – думает Валя, – мальчишки уж точно другие. Внуки тех, с которыми она когда-то ходила в школу и бегала по двору.

Она едет в город на троллейбусе. Кто бы мог подумать, что вернуться в детство и юность будет так грустно. Печальнее всего даже не произошедшие перемены – с ними еще можно было бы как-то справиться. Печальнее всего то, что ничего в городе не изменилось. Те же дома, те же волнорезы, даже, наверное, те же деревья вдоль дороги. И принадлежат они уже другим людям – молодым и красивым. А ее жизнь прошла. Домой Валя возвращается совсем разбитая.

– Что случилось? – скрипит тетя Поля. – Словно привидение встретила. Танька звонила. Хотела тебя повидать.

– Успеет еще, повидаемся, – бормочет Валя. – Я же только приехала.

Танька приходит в гости через пару дней. Тетя Поля не врала: Валина подруга действительно прекрасно выглядит.

– Не изменилась ничуть, как волнорез, – думает Валя.

Танька, что называется, твердо стоит на ногах. Вырастила сына, который пять лет назад женился. Молодые живут у родителей жены на Левом берегу. Но сын во всем помогает матери с отцом.

– Если что-то надо, всегда приедет, – поясняет Танька. – Отцу с машиной подсобить или ремонт в квартире сделать, мебель собрать.

– Молодец, – кивает Валя.

– Я тоже так говорю, – хвастается Танька, – хороший сын. И на невестку пожаловаться не могу.

– Внуки есть? – интересуется Валя.

– Конечно, – подхватывает Танька, – двое. Оба парни.

– Мужское царство, – бормочет Валя.

А Танька тем временем продолжает и продолжает рассказывать о своей жизни. Каждое лето они с мужем ездят на машине отдыхать в Крым. Останавливаются в разных местах. Так что уже весь полуостров осмотрели, знают его, как свои пять пальцев. Родители Таньки умерли. Так что сама она живет сейчас в их квартире. А до этого лет двадцать прожила с родителями мужа. У них дом в Новоселовке. Дом, конечно, не квартира – просторнее, вольготнее. Но все же свою собственную крышу над головой, пусть даже и в хрущевке, иметь куда лучше. Да и квартира ведь не чужая, а родительская, знакомая еще с детства. И тете Поле с Танькиным возвращением тоже повезло. Теперь Танька за ней ухаживает. Помогает. А то старушке тяжело уже одной. А Танька и в магазин сходит, и за квартиру заплатит.

– Спасибо тебе, – бормочет Валя.

– А как иначе? – громко восклицает Танька. – Мы же практически родные люди. Сколько лет друг друга знаем. Ты сама сюда надолго, мурманчанка?

– На месяц, – сообщает Валя.

 

51

Но с месяцем у нее опять ничего не получается. Степан неожиданно возвращается из рейса раньше времени. Валя с его слов толком не может разобрать причину: то ли поломка какая, то ли квоту выбрали. Собственно говоря, ей не до причины прихода судна в порт. Степан звонит ей в Мариуполь в первый же день своего возвращения. И голос его при этом дрожит от сдерживаемых рыданий.

– Как баба, – невольно думает Валя. – Просидел на печи до тридцати лет. Так и вышел размазней.

Но сына ей все равно жалко. А произошло самое банальное. Косоглазая Алекса не дождалась Степана и свалила в неизвестном направлении с новым приятелем. Вернее, направление как раз известно – Египет. Да и приятель, если честно, тоже не является инкогнито. Но все это лишь усугубляет Степаново горе.

– С корешем моим, с Лешкой поехала на юг отдыхать, – уже откровенно ревет он в трубку. – Мать, я жить больше не буду. Ты меня на этом свете уже не застанешь.

– Когда же она успела-то? – возмущается Валя. – Тебя же два месяца всего и не было.

– Успела, – ноет Степан.

– Так, может, и бог с ней? – робко предполагает Валя. – Шалава она.

– Сам знаю, что шалава, – переходит на поросячий визг Степан. – Я без нее не могу.

– Другую себе найдешь, – утешает сына Валя. – Шалав-то вокруг тьма. А лучше даже и не шалаву, а приличную девку взять.

– Куда я ее буду брать? – стонет Степан. – Покончу я с собой. Повешусь. Чтоб тебе стыдно было.

– Господи, сынок, я-то перед тобой в чем провинилась? – уже сама готова зарыдать Валя.

– Как в чем? – возмущается Степан. – Из-за тебя все и вышло. Почему ты ее бросила одну? Сашку, я имею в виду. Свалила в свой Мариуполь к черту на рога. Она и осталась без присмотра.

Валя не совсем представляет, как она могла бы присматривать за чертовкой-Алексой. Ведь она даже не знает, где та живет. Она вообще видела ее два или три раза. И вряд ли смогла бы повлиять на ее выбор. Но сын ревет на другом конце провода, и Валя, чтобы не расстраивать его еще больше, признает свою вину.

– Да разве же я могла подумать такое? – всхлипывает она.

– А что тут было думать? Как будто по ней не видно было, что она именно «такое» и есть, – визжит Степан. – Надо было…

Тут он теряется, не зная, что же все-таки должна была делать мать, чтобы удержать подругу от блуда.

– На цепь посадить, – думает про себя Валя.

– С собой бы ее взяла, в Мариуполь, – ноет Степан.

Валя вспоминает, как от перспектив подобной поездки с содроганием отказалась даже ее родная дочь. Что уж тут говорить о практически не знакомой ей Алексе.

– Египет-то получше Мариуполя будет, – заявляет она.

При слове «Египет» Степан вновь заливается рыданиям.

– Прощай, мать, – кричит он и бросает трубку.

Валя пытается перезвонить сыну. Но раз за разом сбивается, путаясь в кодах. Мурманск для Мариуполя теперь заграница. Поэтому приходится набирать бесчисленное количество цифр. Телефон у тети Поли старющий, еще с круглым номеронабирателем, который нужно крутить и крутить, вставляя палец в прорези. От нервов Валя все время сбивается и слышит в трубке то громкие короткие гудки, то противный в своей размеренности голос автоответчика, злорадно сообщающий ей о том, что набранный номер не существует. Наконец ей удается справиться с телефоном, но Степан не берет трубку.

– Неужели? Уже? – стучит в голове у Вали предательский пульс.

Она лихорадочно думает, кому перезвонить в Мурманске, попросить приехать к ней домой, присмотреть за сыном. И с ужасом понимает, что звонить некому. Телефонов соседей она не знает, а знакомых давно растеряла. Она не находит ничего лучшего, чем позвонить в милицию. Да только как же набрать эти самые ноль-два со всеми международными кодами? Дрожащими пальцами она в отчаянии крутит и крутит диск телефона, уже не надеясь на удачу.

– Да что ж такое? – вскрикивает Валя, бросая трубку. – За какие грехи мне все это?

Потом она рыдает у тети Поле на плече.

– Кто хочет вешаться, тот молча вешается, – философски замечает тетя Поля, когда из Валиных рыданий все же понимает, что произошло.

– Да ты что, тетя Поля, штабелями повешенных из петель вынимала? – возмущается Валя.

– Не вынимала, – скрипит тетя Поля, – о том и речь. Кабы каждый вешался, кто об этом говорит, так уж, пожалуй, народу бы в троллейбусах так битком не было. Кто хочет счеты с жизнью свести, тот не трубит об этом.

Валя немного успокаивается и снова звонит Степану. На этот раз тот берет трубку. Услышав голос сына, Валя чувствует облегчение. Впрочем, радость ее длится недолго. Степан снова закатывает истерику. Вечером он звонит уже сам и охрипшим от крика голосом сообщает, что завтра пойдет и купит таблетки, чтобы отравиться.

– Теперь травиться удумал? – хмыкает тетя Поля. – Он же вроде вешаться хотел?

– Замолчи, тетя Поля. Сыночек он мой, – не выдерживает Валя. – Не могу я такое терпеть. Не дай бог наложит на себя руки. Я себе этого не прощу. Надо возвращаться, присмотреть за ним.

– Погоди, – скрипит тетя Поля, – обойдется, вот увидишь. Новую девку найдет и утешится. У них сейчас, как у кошек: покричат, повизжат, по полу покатаются, а как удовлетворятся, так все сразу хорошо.

– А если не удовлетворится? – рыдает Валя.

Не слушая аргументы тети Поли, утром она идет и покупает обратный билет в Мурманск. Для скорости приходится лететь самолетом. Это стоит очень дорого. Припасенных Валей на поездку денег едва хватает. Она радуется, что не стала менять их сразу на гривны. Лететь нужно из Донецка через Москву уже на следующий день. Сидя в междугороднем автобусе, Валя снова вспоминает, как в ее предыдущий приезд Пашка лишился бумажника. И в тот раз им пришлось поспешно ретироваться из родного города.

– Господи, – думает Валя, – что же оно опять все повторяется? Неужели я не могу побыть на родине хоть какой-то несчастный месяц? Один месяц за три десятка лет?

Всю дорогу она пьет валерьянку. А перед дверью собственной квартиры стоит минут десять, не в силах вставить ключ в скважину замка. Вдруг случилось самое страшное? И она опоздала, не смогла спасти сына. Что же она тогда будет делать без него?

– Степа, Степа, – бормочет она, дрожащей рукой отпирая двери, – только живи.

К ее радости Степан оказывается не только живым, но и вполне спокойным.

– Пережил, – говорит он ей, имея в виду предательство косоглазой шалашовки, – забыл эту тварь. Перезарузка. Версия два ноль.

– Вот и хорошо, вот и славно, – бормочет Валя, утирая коварно текущие по ее морщинистым щекам слезы и не понимая, что сын имел в виду, говоря о новой версии.

– А ты чего, мать, там не загостилась? По своим мусорным бакам соскучилась? – интересуется Степан. – Я тебя только к концу месяца ждал.

– Так и я тебя ждала к декабрю, – хихикает Валя.

Она не хочет называть причину своего поспешного возвращения, чтобы не напоминать сыну о его намерении покончить с собой.

– Ты даешь, мать! – хмыкает Степан. – Чего было мотаться черт знает куда на три дня?

Валя снова заискивающе хихикает.

– Ты мне денег, мать, займи, – говорит Степан. – А то рейс у нас не заладился. Поломались. Неделю в дрейфе были. Потом вообще вернулись. Порожняком.

– Ничего не заплатили? – всплескивает руками Валя. – Два месяца в море болтался.

– Да заплатили, – неохотно цедит Степан, – но сколько там тех денег? Гроши. Сводил корешей в ресторан. За возвращение. Надо же было первый рейс обмыть? То да се, пятое, десятое. Ты, мать, не бойся, я тебе со следующего рейса все отдам.

– Ладно, – бормочет Валя, – я завтра схожу, сынок, сниму с книжки пенсию.

 

52

У Ирины в Москве появляется парень. Она сообщает об этом матери в одном из телефонных разговоров.

– Жених, – радуется Валя за дочь.

– Жених? – хмыкает Ирина. – Ты, мать, как в шестидесятых осталась. Ладно, пусть будет жених.

– Давно пора, тридцать шесть лет уже девке, – думает Валя, а вслух интересуется: – Кто он?

– В смысле? – фыркает дочь.

– Работает где? – поясняет Валя.

– А, – лениво цедит Ирина, – шофер он. На маршрутке ездит из Капотни в Домодедово и обратно.

– Работа хлопотная, – говорит Валя. – Хорошо, наверное, зарабатывает?

– Ага, – рассеянно произносит Ирина.

На этом разговор заходит в тупик.

– Москвич? – пытается возобновить беседу Валя.

– Какой москвич? – бурчит дочь. – Мать, ты что там, опять напилась? Москвичей сейчас не осталось. Одна лимита кругом.

– А живет он где? – продолжает расспрос Валя.

– Снимает, как и я, – отвечает Ирина и тут же добавляет: – Снимал, вернее. Теперь он ко мне переехал. Не оплачивать же нам две комнаты, правильно?

– Правильно, – подтверждает Валя.

Она хочет добавить что-то еще, но Ирина тараторит на другом конце провода:

– Все, мать, извини, мне пора бежать, пока.

– Пока, – машинально говорит Валя уже в пустую трубку, звенящую короткими тревожными гудками.

Ей не очень нравится этот роман с необустроенным бытом. Но что же тут поделаешь? Времена ее собственной молодости, когда можно было рассчитывать на получение квартиры, давно миновали. Сейчас все мыкаются по чужим углам. Лишь бы дочери новый кавалер нравился. И Валя начинает фантазировать.

– Может, он тоже из Мурманска? – думает она. – Может, они с Ириной приедут домой? Будут жить здесь, где-нибудь неподалеку? Пусть даже и снимать. Что в этом такого? Тем более что в Мурманске жилье намного дешевле. И купить можно будет. Не сразу, конечно, но немного погодя. Если оба будут работать. И она подсобит. Как не помочь родной дочке? Зато будет понятно, куда вкладываешься. В собственное жилье. Не как сейчас, когда она каждый месяц выбивается из сил, чтобы оплатить комнату Ирины в Москве. И ведь деньги уходят в пустоту. Как не было у дочки жилья, так и не предвидится.

Однако вскоре она выясняет, что Толик – так зовут жениха Ирины – не из Мурманска, а из Брянска. Если точнее, из деревни в Брянской области.

– И хорошо, – думает Валя, – деревенские, они рукастые, хозяйственные. С ним дочь будет, как за каменной стеной. А если в Мурманск и не приедут, так хоть в Москве, может, станут теперь на пару за комнату платить? Мне тогда полегче будет. А то уж больно тяжело столько подъездов тянуть. Сил не хватает. Не девочка уже.

Когда в следующем месяце Валя робко намекает Ирине на то, что, возможно, теперь она может посылать ей меньше денег, дочь приходит в ярость.

– Это почему же? – рычит Ирина в трубку. – Несмышленыш наш тридцатилетний все сожрал? Степочка-моряк?

– Просто я думала, что половину твой Толик заплатит, – бормочет Валя.

– Он не может платить, – огрызается Ирина, – у него сейчас сложный период. Он только что из запоя.

– Ты же говорила, что он шоферит? – изумляется Валя.

– И что, шофер не может уже и запить? – шипит Ирина. – Две недели бухал. Его и выперли из автоколонны. Он ко мне потому и перебрался, чтобы сэкономить. Тебе не все равно? Что я одна, что мы вдвоем живем – платить-то одинаково.

– Но он тоже мог бы… – пытается вставить словечко Валя.

– Не мог бы! – рявкает дочь.

– Понятно, – бурчит Валя.

– Что тебе понятно? – переходит в наступление Ирина. – Устроится он снова. Не министр ведь. Шоферни всегда не хватает. Не в одну, так в другую автоколонну пойдет.

– И хорошо, – идет на попятную Валя. – Может, тогда все у вас и образуется.

– Угу, – бурчит Ирина и вешает трубку.

Вскоре Толик действительно вновь выходит на работу. Об этом Вале радостно сообщает дочь.

– Хоть что-то налаживается, – думает Валя. – Дай-то бог, чтобы все хорошо у них вышло. Может, внуков понянчу.

Во время очередного телефонного разговора с дочкой она намекает на это Ирине, но та начинает нервно хихикать.

– Ты дура, мать? – саркастически интересуется Ирина. – Мы с тобой еле-еле комнату мою оплачиваем. Ты хочешь еще и меня кормить, пока я с лялькой буду сидеть?

– А Толик? – не разделяя дочкин сарказм, настаивает Валя. – Может, женится?

Ирина на другом конце провода давится ядовитым смехом.

– Так а что? – обижается Валя.

– Так а то! – рявкает дочь и начинает объяснять.

Она бросает в трубку отрывистые слова так, как будто ей самой противно их произносить. Валя молча слушает, чувствуя, как по ее щекам текут предательские слезы. Слава богу, что дочь их не видит.

У Толика, объясняет Ирина, в его Брянской области есть семья: жена и двое детей. В Москве он на заработках. Но из-за его постоянных запоев заработать денег у него не получается. А что перепадает, он отправляет в эту свою Брянскую деревню.

– Понятно? – почти кричит в трубку Ирина.

– Понятно, дочка, – шепчет Валя.

– Так что внуки пока откладываются, – тоже внезапно переходит на шепот Ирина.

 

53

Степан окончательно и бесповоротно забывает о косоглазой Алексе и находит себе новую девушку. Вернее бы даже сказать молодую женщину. У Ольги есть семилетняя дочка Настенька.

– Вот и славненько, – говорит Валя, когда Степан сообщает ей об этом.

– Я их завтра приведу, – обещает Степан.

– Отлично, – кивает Валя, – познакомимся. А как же иначе? Так и должно быть.

– Да я не знакомиться приведу, – огрызается Степан. – Они здесь жить будут.

– Как? – не понимает Валя.

– Жить, говорю, будут со мной, – повторяет Степан и тут же поправляется: – С нами, в смысле. Тебе что, двух комнат мало? А мы в моей поселимся.

– Да как же это так? Сразу? – теряется Валя.

– А это постепенно не бывает, – злится Степан. – Как можно постепенно переселиться?

– Так хоть бы познакомились сначала, – бормочет Валя. – Что за люди они, я же не знаю. Почему без жилья оказались.

– Она с мужем развелась, – наспех объясняет Степан. – Жила с дочкой у сестры. Но у той тоже семья. А квартира двухкомнатная, хрущевка. Тяжело там жить. Негде, можно сказать. Вот они с Настей к нам и переедут.

Валя теряется уже окончательно и только качает головой – то ли в знак согласия, то ли для того, чтобы мысли лучше уложились в голове. Но они, окаянные, не спешат укладываться. Не лезет ей в голову, что с завтрашнего дня она будет жить в одной квартире с совершенно незнакомыми женщиной и ребенком.

– А ведь раньше жили же в коммуналке, – неожиданно вспоминает Валя, ворочаясь ночью без сна на своем старом диване. – И ничего. Раньше все проще было. Хотя и я была тогда моложе.

С Ольгой она знакомится уже следующим вечером. Та, правда, приходит без дочки и сразу поражает Валю пышными формами.

– Ну и толстуха, – думает Валя.

Ольга говорлива и все время слишком нарочито цепляется за Степана. То садится рядом с ним на диван и обнимает его за шею, то, когда он встает, идет вслед за ним, чтобы взять его за руку.

– Любовь? – думает Валя. – Но почему же такая толстая?

– Да, не красавица, – словно читая ее мысли, говорит ей Степан, когда они случайно оказываются на кухне одни. – Она так растолстела после родов.

– Да мне-то что, – бормочет Валя. – Главное, чтобы тебе нравилась.

– Вот именно, – хмыкает Степан.

– А дочка где? – интересуется Валя.

– Завтра приведем, – деловито сообщает Степан. – Не все же сразу. Ты же сама хотела, чтобы постепенно.

– Понятно, – хихикает Валя. – Бережешь мать? Молодец.

Степан не улавливает издевку в ее голосе и покровительственно кивает. Валя невольно ловит себя на мысли, что хочет врезать сыну по голове прямо той самой сковородкой, которую держит в руке.

– Нехорошо так, – пугается она собственных мыслей, – не по-божески. Пусть живет. И Ольга его тоже. И ее толстая дочка.

Настенька, однако, оказывается совсем не толстой. Напротив, она выглядит скорее изможденной и кажется младше своих семи лет, а ее глазки-буравчики так и шарят по Валиной квартире.

– Я буду называть ее бабушкой. Ладно, папа? – говорит она Степану, показывая пальцем на Валю.

– Правильно, – не совсем впопад отвечает Степан.

– Папа? – поражается про себя Валя. – Шустрая девочка.

– Бабушка, я есть хочу, – требовательно произносит Настя, в упор глядя на Валю.

– Накорми внучку-то, – бурчит Степан.

Он  явно доволен внезапным расширением семейства и просто упивается словом «внучка».

– А что ты ешь? – интересуется Валя у девочки.

– Все, что не приколочено, – хмыкает Ольга, – а что приколочено, она отдирает и тоже ест.

При этих словах Степан подобострастно хихикает. Валя раздраженно смотрит на сына и ведет Настю на кухню.

– Ты ей там смотри своей колбасы не дай термоядерной! – кричит из комнаты Степан. – У нее желудок не выдержит. Ее только ты можешь переваривать.

– Ладно, ладно, – бурчит Валя, – гурман выискался. Нормальная колбаса. Съедобная.

Она дает внезапно обретенной внучке куриный окорок, специально приготовленный вчера для торжественного ужина «за знакомство», но волею судьбы так и оставшийся нетронутым. Настя ест его поспешно, как будто боясь, что куриную ногу могут отнять.

– А ты Степана папой называешь? – спрашивает ее Валя.

– Ага, – бормочет девочка, давясь курицей, – я всех так называю.

– Кого всех? – удивляется Валя.

– Всех маминых кавалеров, – поясняет Настя и начинает перечислять, загибая пальцы: – У меня уже был папа Володя, папа Коля, папа Саша, папа…

– Ладно, хватит, – бормочет Валя. – Молодец твоя мама.

– Ага, – снова с готовностью соглашается Настя, давясь засохшей курицей. – Мне бы запить чем-нибудь, бабушка? У тебя чай есть?

 

54

Через пару дней Степан заказывает грузовое такси и привозит Ольгины вещи. Их не так много, но маленькая комната Степана оказывается забитой до отказа.

– Теперь у меня, мать, как у тебя, – хмыкает Степан, – не повернуться.

– Это все нужные вещи, – бормочет Валя, опасаясь, что сын покусится на ее территорию.

– Знаю, знаю, – бурчит Степан, – оконные рамы, лыжи. Только Насте спать у нас негде.

– И что с того? – огрызается Валя.

– А у тебя кровать в задней комнате пропадает, – наседает на нее Степан.

– Зачем мне эта девчонка? – пугается Валя. – Будет через мою комнату по ночам в туалет ходить.

– А мы ей горшок на ночь поставим, – с готовностью предлагает Степан.

– Еще лучше! – раздражается давно отвыкшая от детей Валя. – Пусть лучше с вами спит.

– Где? – интересуется Степан.

– В Караганде, – огрызается Валя. – Не нужна она мне.

– Мы кресло-кровать ей купим, – предлагает присутствующая во время разговора Ольга. – Это не проблема, Степа. Поместимся.

– Вот и славненько, – сразу добреет Валя.

Если честно, все идет как-то не совсем славненько. Денег у молодых нет. Так что оплачивать покупку кресла-кровати приходится Вале.

– А Ольга твоя где-то работает? – интересуется она у Степана, когда они идут снимать пенсию с Валиной сберкнижки.

– Временно не работает, – сухо сообщает сын.

– А по профессии она кто? – спрашивает Валя.

– Продавец, – все так же лаконично сообщает Степан.

– Продавцов всегда не хватает, – радуется Валя.

– Все не так просто, – уклончиво отвечает Степан.

– А что же тут сложного? – возмущается Валя.

– На прошлом месте ее подсидели, – объясняет Степан, – и обманом уволили. Она теперь боится идти торговать.

– Непорядочные люди везде встречаются, – качает головой Валя. – Что уж тут поделаешь? Надо переступить. Пусть устраивается куда-нибудь.

– Теперь уже после свадьбы, – задумчиво произносит Степан.

Так Валя узнает, что сын собирается жениться. Заявление уже подано. Свадьба через три недели.

– С ума сойти, – хихикает Ирина, когда Валя по телефону сообщает ей новость. – Иван-дурак нашел себе лягушку.

– Ты приедешь, доченька? – интересуется Валя.

– Еще чего! – фыркает Ирина. – Мне работать надо, а не в ваших танцах  с бубном участвовать.

– Какие там бубны, – укоряет ее Валя.

– Ты на свадьбу много денег не трать, – переводит разговор в практическое русло дочь. – На них не напасешься.

Но потратить мало у Вали не получается. Чтобы хоть как-то сэкономить, она предлагает отпраздновать торжество дома.

– Ты что, мать, сдурела? – привычно возмущается Степан. – Еще скажи – в подъезде выпить.

Степан заказывает ресторан. Валя просит его быть аккуратнее с деньгами. Сын кивает. Но экономия сводится в основном к тому, что на свадьбу не приглашают саму Валю.

– Чего ты туда попрешься, мать? – мотивирует свое решение Степан. – Там молодежь будет. А ты свою колбасу с водкой и дома сгрызешь. Так ведь?

– Сгрызу, – хихикает Валя.

После загса молодые заезжают домой. Валя встречает их возле подъезда, снаряженная крупой, конфетами и стаканом. Накануне ей всю ночь снилась ее собственная свадьба. Какая свадьба – такая и жизнь вышла. Так что теперь она твердо намерена обставить торжество как следует, со всеми обрядами и приметами.

Как только авто с новобрачными останавливается у подъезда, Валя мечет им под ноги припасенное пшено. Скользкая подошва новеньких туфлей Степана скользит на крупе, и он обрушивается на молодую свою жену, едва не сдирая с нее свадебное платье.

– На ручки его подхвати, краля, – советует Ольге кто-то из собравшихся возле подъезда алкашей.

– Мир да любовь, – торжественно произносит Валя и кладет под ноги сыну стакан.

– Это что еще за тара? – подозрительно интересуется тот.

– Разбей ногой, – подсказывает Валя. – К счастью.

Но счастье молодых обещает быть трудным. Сколько Степан ни топчет треклятый стакан, тот упорно не хочет разбиваться.

– Граненый, – снова хмыкает голос в толпе. – Такой фиг раздавишь.

– А пусть молодая топнет, – деловым тоном предлагает кто-то, – в ней веса-то побольше.

– Цыц! – машет руками пьяненькая Валя, уже успевшая до приезда новобрачных угоститься водочкой.

Ольга, не в силах больше терпеть подобное позорище, изо всех сил топает ногой по стакану, который не выдерживает и с хрустом рассыпается на куски.

– Вот и славно, – хихикает Валя.

Багровый от злости Степан смотрит на мать изумленно и почти испуганно. Но Валя полна решимости довести ритуал до конца. Бормоча какую-то здравицу, она изо всех сил мечет припасенные конфеты в невестку. Дешевая и твердая, как камень, карамель попадает аккурат по пышному бюсту новобрачной, и Ольга не в силах сдержать стон.

– Мать, ты совсем озверела, да? – рычит Степан. – Чего ты ее по сиськам лупишь? Ей, может, еще годится твоих внуков молоком кормить.

– Там и соседям молочка хватит, – гнусавит кто-то из алкашей.

Валя бессильно опускает руки и растерянно смотрит на сына. Ее азарт внезапно пропадает. Она снова вспоминает их с Пашкой свадьбу и невольно думает, что несчастья идут по кругу на новый виток. И ни зерном, ни стаканом, ни даже конфетами ничего нельзя поправить.

– Прости, сынок, – бормочет она и добавляет уже для всех: – Проходите в дом, гости дорогие.

 

55

Когда новобрачные уезжают в ресторан, Валя остается с Настей.

– Тебя тоже не взяли? – радуется девочка. – Мы с тобой плохие. Нам нельзя в приличное общество.

– За себе говори, пигалица, – огрызается Валя.

– А вот и правда, а вот и правда, – дразнится Настя, показывая Вале кукиш. – Папа Степа сам сказал, что старуху нечего по кабакам таскать. Я слышала, слышала.

– Может, он тебя имел в виду, – язвит Валя.

– Нет, про меня мама сказала, что от меня тоже одни проблемы, – поясняет Настя. – Я же говорю: мы плохие!

– Пусть будет так, – констатирует Валя.

Она идет на кухню, чтобы выпить водки. Настя приходит вслед за ней. Она садится за стол напротив Вали и внимательно смотрит, как та наливает в рюмку водку и нарезает критикуемую Степаном колбасу.

– Чего? – раздражается Валя. – Тебе пить еще рано.

– Рано, – признает Настя. – Я, когда немножко подрасту и заведу мальчика, тогда буду пить.

– Это еще нескоро будет, – хихикает Валя.

– Когда грудь вырастет, – со знанием дела произносит Настя и печально вздыхает.

– Ну, может, и так, – снова хихикает Валя.

– Колбасы дай, – просит Настя.

– Нельзя тебе, – огрызается Валя. – Папа Степан не разрешал мне тебя этой колбасой кормить.

– А что с ней? – интересуется Настя.

– Гадкая она, – поясняет Валя, – дешевая. Сдохнешь ты от нее.

– Не сдохну, – отмахивается Настя. – Когда от нас папа Сергей ушел, а мама работу бросила, мы полгода одну лапшу из пакетиков ели. И ничего.

– Тогда ладно, – соглашается Валя, выпив водки, – жри.

Она пододвигает Насте тарелку с нарезанной колбасой.

– Хорошая колбаса, – говорит Настя, запихивая в рот кусок за куском.

– Вот и я то же говорю, – хмыкает Валя, выпив еще водки. – Знатная колбаска. А Степан нос воротит, не нравится ему.

Поев, они отправляются спать. Разомлев от водки, Валя даже не слышит, как возвращаются из ресторана молодые. Наутро она ни свет ни заря вновь отправляется на работу. Так жизнь втягивается в привычное русло.

Через пару месяцев горемычную Степанову посудину доводят-таки до нужной технической кондиции. И сын опять уходит в море.

– Может, за ум взялся? – боясь сглазить, думает Валя, провожая его в рейс.

– Что тебе привезти из-за границы? – спрашивает Степан у Насти.

– Доллары! – кричит та.

– Молодец, – хмыкает Ольга и, предвосхищая дальнейшие расспросы, добавляет: – Мне тоже.

– Ладно, – соглашается Степан.

На том и расстаются.

За два месяца Валя немного привыкла к новым обитателям квартиры. Но оставшись наедине с невесткой и ее дочкой, чувствует себя не в своей тарелке. Как ни крути, а чужие люди, малознакомые. Впрочем, Ольгу она видит нечасто. Когда Валя уходит на работу, та еще спит. А когда возвращается, невестки уже и след простыл. Приходит Ольга поздно ночью, когда Валя уже засыпает. Если бы не Настя, жизнь Вали была бы вполне привычной. Но девочка добавляет ей хлопот. Утром ее приходится кормить завтраком.

– Мамаша бы твоя встала хоть раз и чего-нибудь тебе приготовила, – бурчит Валя, когда Настя требовательным взглядом смотрит ей в рот. – Чего тебя вообще подняло в такую рань? До школы же еще два часа.

– Потом меня некому будет накормить, – резонно возражает Настя.

– Вот настырная, – шипит Валя, нарезая девчонке неизбывной своей колбасы, – жри.

– А чего все колбаса да колбаса? – возмущается Настя.

– Тебе же она нравилась? – обижается Валя.

– И что с того? – фыркает Настя. – Я котлетку хочу.

– Ага, – злится Валя. – Может, тебе еще уточку яблоками нафаршировать? Радуйся, что колбаса есть. Мамаша твоя денег мне ни копейки не дает. Столуешься ты за мой счет.

Днем Ольга посылает Настю то за сигаретами, то за пивом. Девочка охотно рассказывает об этом Вале. Валя морщится. Если честно, ей совсем не интересна жизнь приблудной парочки.

– Может, ты и мне сходишь купить чего? – интересуется она у Насти.

– Размечталась! Я тебе что, служанка? – огрызается та. – Мне уроки учить надо.

– Понятно, – констатирует Валя.

Обедает Настя тоже за Валин счет. Она приходит из школы раньше, чем Валя возвращается с работы, и таскает втихаря мясо из борща.

– Что же ты делаешь, зараза! – возмущается Валя, обнаруживая пропажу. – Тут же целый куриный окорок плавал. А теперь он где?

– Я не брала, – отнекивается Настя.

– А кто тогда? – рычит Валя.

– Почем мне знать, – огрызается Настя. – Злая ты, бабушка. Терпеть тебя не могу.

– Так и вали тогда отсюда, – в сердцах говорит Валя.

– Чего это мне валить? – возмущается Настя. – Я здесь живу. Мама говорит, когда ты помрешь, вся квартира нашей будет. Тогда мы весь твой хлап выкинем. И в твоих комнатах будут жить мама и папа Степан. А наша комната будет моей.

– Я еще вас переживу, – хихикает Валя.

– Тебе надо яду подсыпать. Крысиного, – снова огрызается Настя.

– Это тоже мама твоя говорит? – рычит Валя.

Настя ничего не отвечает и выскакивает из кухни.

Однажды, прокравшись домой почти беззвучно, Валя ловит Настю, когда та рукой вытаскивает из борща куриную грудку.

– Ах ты гадина! – орет Валя. – Хоть бы половником! Что ж ты голыми руками! Борщ скиснет!

Настя бросает куриную грудку, которая плюхается обратно в кастрюлю, и с визгом убегает в свою комнату.

– Застану когда-нибудь я твою мать, я ей все расскажу, – грозится Валя.

Застать Ольгу дома оказывается не так-то просто. Случай для этого представляется весьма оригинальный. Как-то Валя приходит домой пораньше и застает Настю на кухне.

– Опять воруешь? – злобно интересуется она.

– Нет, – бурчит девочка.

– Тогда вали к себе, дай мне поесть, – гонит ее Валя.

– Можно, бабушка, я у тебя посижу? – неожиданно просит Настя.

– Еще чего, – огрызается Валя. – К себе, я сказала.

– Я не могу, – хнычет Настя, – там мама.

– И что? – бурчит Валя. – Дома оказалась наша путешественница? Иди к маме, упырь в юбке.

– Она там спит, – поясняет Настя и добавляет ехидно: – С Олегом.

– С чем? С кем? – теряется Валя.

– С Олегом, – повторяет Настя. – Они с ним дружат сейчас.

– Вот это дела, – качает головой Валя. – Пошли тогда их будить.

Застигнутые врасплох любовники кутаются в одеяло.

– Чтобы вас всех в моей квартире через час не было, – тихим голосом говорит Валя и идет к себе.

Минут через десять она слышит, как хлопает входная дверь. Очевидно, за Олегом. Потом в закрытую дверь Валиной комнаты робко стучат.

– Ну? – говорит Валя.

– Валентина Николаевна, можно с вами поговорить? – умоляющим голосом произносит Ольга, внося в комнату свои пышные формы.

– Надо же, даже отчество мое вспомнила, – думает Валя.

Ольга долго просит у нее прощения и умоляет ничего не говорить Степану. Валя сидит молча, не зная, как нужно себя вести в подобных случаях. Она вспоминает, как Степан укорял ее, что недоглядела за Алексой. Та хоть и косоглазая была, да хотя бы стройная. Но кто бы мог подумать, что и на эту толстуху кто-то позарится? И что теперь? Алекса подружкой была. А на этой он ведь успел жениться. Опять будет злиться? Да пусть они пропадом пропадут со всеми их отношениями. Не ее это дело.

– Ладно, – бурчит Валя невестке, – живи уж, как жила. Только женихов сюда больше не води.

– Спасибо, Валентина Николаевна, – благодарит ее Ольга.

Чтобы загладить вину, она покупает Вале бутылку дешевой водки и даже пару раз встает утром, чтобы самой накормить Настю завтраком из овсяных хлопьев с молоком.

 

56

Степан приходит из рейса через четыре месяца. Когда Валя возвращается вечером с работы, сын уже сидит на кухне и доедает приготовленный ей борщ.

– Мясо было в нем? – подозрительно интересуется Валя.

– А что? – хмыкает Степан. – Думаешь, убежало?

– Настя твоя могла стырить, – поясняет Валя.

– Да и бог с ней, – отмахивается Степан, – ребенок же.

Валя обиженно поджимает губы и молча садится за стол рядом с сыном. Она смотрит на загоревшее лицо Степана, не зная, о чем еще с ним поговорить.

– Как тут дела? – спрашивает Степан.

– Нормально, – бурчит Валя. – А твое семейство где? Не видел еще, что ли?

– Видел, – отвечает Степан. – Они в кино пошли.

– Понятно, – кивает Валя.

– Мать, – сурово произносит Степан, отставляя в сторону пустую тарелку, – ты вот что, ты мне денег займи, ладно?

– А что случилось? – пугается Валя. – Ты же с рейса пришел.

– Пока меня не рассчитали еще, – солидно объясняет Степан. – Через пару дней получу. Максимум – к концу недели. Тогда все тебе отдам. Там денег немеряно. По сравнению с твоими грошами, я имею в виду. Так что ты не жмись. Я целый квартал в море болтался, четыре месяца, как один день…

– Три, – машинально поправляет Валя.

– Чего? – не понимает Степан.

– Квартал – это три месяца, а не четыре, – поясняет Валя.

– Я и говорю, болтался черт знает сколько в этом море, – продолжает Степан. – Сейчас хочу пожить по-человечески. Не могу ждать. Так что ты не скупись: сними мне, что у тебя там припасено. Это на два-три дня, не обедняешь.

– Ладно, – говорит Валя – завтра с работы буду идти и сниму.

– Ты бы сейчас сгоняла, – говорит Степан. – Пока банк работает. А то мои девчонки хотят завтра по магазинам с утра побегать. Шопинг, мать. Пусть обнов понаберут. Чего им день терять, ждать, пока ты со своей мусорки припрешься.

– Устала я, сынок, – бурчит Валя.

– Не ленись, мать, – подгоняет ее Степан. – Давай, давай, одна нога здесь, другая там.

Валя отправляется в банк, где снимает все имеющиеся на сберкнижке деньги. Когда она отдает их Степану, тот радостно сообщает:

– Мы, мать, на юг хотим с семьей поехать отдыхать. В Сочи.

– Дело хорошее, – кивает Валя.

– Само собой, – усмехается Степан. – Насмотрелся я на берег с моря, теперь хочу посмотреть на море с берега.

– Ладно, – снова кивает Валя.

– И мебелишку прикупим, – продолжает сын. – В нашу комнату, конечно. В твоем свинарнике уже ничего не исправить. Там сначала все самосвалом надо вывозить. А себе купим кровать новую, Насте тоже кроватку, телевизор нормальный…

– Чтобы только хватило на все, – опасливо вставляет Валя.

– Да брось, мать, – отмахивается Степан. – Деньги – это мусор. Только подметай да собирай. Я тебя умоляю. Неужели я о семье не позабочусь? Дай только получу заработанное.

Дня через три он действительно получает расчет. Валя боится спрашивать о сумме и, главное, о возврате долга. Степан тут же ведет Ольгу в ресторан. Оттуда невестка возвращается с огромным букетом белых роз.

– Сколько же они стоят? – со страхом произносит Валя, взяв у Ольги цветы, чтобы поставить их в вазу с водой.

– Не дороже денег, мать, – небрежно бросает Степан. – Один раз живем.

Последующие три дня Степан все время ездит на такси. Сняв машину на целый день, они с Ольгой совершают объезд мебельных магазинов, где присматривают себе кровать.

– В такую комнатенку, как моя, вишь, мать, ничего, боюсь, не войдет, – небрежно докладывает Степан вечером Вале. – Нам бы, конечно, лучше свою квартирку прикупить. Трешку, как эта. Нам вполне хватило бы.

– Это же дорого, – качает головой Валя.

– А как иначе? – разводит руками Степан. – Мои девчонки любят простор.

– Это где же они его успели полюбить? – ехидно интересуется Валя. – В сестриной хрущевке?

– Ты, мать, не язви, – гордо произносит Степан. – Должен же я их чем-то порадовать? Завтра вот идем в дельфинариум. То есть, в океанариум. На моржей смотреть.

На океанариуме похождения Степана и его «девчонок» заканчиваются. Денег, которые он получил за рейс, хватает ровно на четыре дня. Настя вновь с голодухи начинает таскать курицу из Валиного борща, а вопрос о поездке на юг как-то сам собой отпадает. О новой мебели и тем более покупке квартиры тоже уже никто не вспоминает.

– Ты мне-то хоть отдай, что занимал, – просит Валя сына.

– Ольга без работы сидит, ребенку нашему есть нечего, а тебе лишь бы что-то урвать у меня! – рычит Степан. – Подавилась бы ты своими деньгами! Все гребешь да гребешь!

– Там же для Ирины деньги были скоплены на два месяца, – в испуге качает головой Валя. – Что же я ей скажу? Выгонят ее из квартиры. Ты же говорил, что через пару дней отдашь.

– Ирка пусть остынет, – огрызается Степан. – Я с ней сам поговорю. Пора ей своим умом жить. И зарабатывать. А это, мать, твои деньги – тебе их и тратить.

– Так потратил-то их ты, – не выдерживает Валя. – Зачем было на такси шиковать? По ресторанам шляться, розы эти чертовы покупать?

– Да не мелочись ты, мать, – отмахивается Степан. – Сколько я там тебе должен? Это же копейки для меня. Ты же понимаешь. Чуток поиздержался, не спорю. Что тут поделаешь? Со следующего рейса все отдам. С процентами.

– Да неужели я буду с родного сына проценты брать? – негодует Валя. – Ты, сынок, верни хоть занятое. А то совсем туго мне будет, если я Ирине зарплату свою отошлю.

– Отдам, отдам, – повторяет Степан, – только после рейса. И с процентами. Смело, мать, ставь меня на счетчик. За мной не заржавеет.

 

57

Вскоре Степан снова уходит в море. И Валя опять остается с Ольгой и Настей. Теперь ей приходится кормить не только девочку, но и ее маму. Похоже, сбережения у Ольги закончились. И пополнить их негде.

– Вы же знаете, Степа ни копейки нам не оставил, – разводит руками Ольга, выпрашивая у Вали деньги на сигареты.

– Как же вы умудрились просадить все за четыре дня? – изумляется Валя.

– Это вы у сына спрашивайте, – огрызается невестка. – Завел семью – пусть содержит.

– Так он же завел, не я, – хихикает Валя.

– Он отдаст, Валентина Николаевна, – снова переходит на умоляющий тон Ольга, – придет с моря и все вам отдаст.

Валя дает и дает Ольге деньги. А та тратит их направо и налево. По крайней мере, Вале кажется именно так. Ольга накупает одежду, которую никогда не будет носить, обзаводится новым ноутбуком и чуть ли не каждый день ходит ужинать в кафе.

– На нее не напасешься, – жалуется Валя сыну, когда тот в очередной раз звонит с судна, требуя у матери денег для жены. – Купилка моя заканчивается, сынок. Загнали вы меня с Ириной.

– Ирку ты сюда не приплетай! – кричит Степан. – Ирка отрезанный ломоть! Пусть ее хахаль обихаживает. Ольга не виновата, что у тебя дочь такая идиотка. Ольге надо ребенка кормить. Ты, мать, уже и внучку не жалеешь, да?

– Какая же она мне внучка, выдра эта? – огрызается Валя.

– Она как дочь мне! – ревет медведем Степан. – Не смей о ней так говорить! Я ее усыновить собираюсь. Все мое ей достанется, когда умру.

– Тяжело мне, сынок, – вздыхает Валя, – семьдесят лет скоро будет. Шутка ли, восемь подъездов убирать да лед зимой возле них скалывать.

– Ты жилистая, – подбадривает ее сын. – Да и что тебе еще делать? Дома сидеть? Осатанеешь без общения.

– А на работе у меня общения выше крыши, – хихикает Валя, – с мусорными баками и ломом.

– Не иронизируй, – бурчит Степан, – дай Ольге денег.

– Работать бы ей пойти, Ольге твоей, – вздыхает Валя.

– Она ищет, ищет! – рычит Степан.

Ольга действительно пытается найти работу, но прижиться хоть где-то у нее не получается. Незадолго перед уходом Степана в море она устраивается продавцом в маленький магазинчик. Через две недели, когда Ольга заикается хозяину об авансе, оказывается, что недостача превышает ее скромный заработок. Валя в сердцах качает головой, когда невестка называет ей требуемую сумму. Но Ольга плачет и не отходит от Вали, пока та не соглашается дать ей денег.

Всего неделю невестка выдерживает в овощном ларьке. От сырости и постоянной переборки то картошки, то моркови у нее начинают болеть руки.

– Перчатки надевай, – советует ей Валя.

– Надеваю, – огрызается Ольга, отмачивая заскорузлые потрескавшиеся пальцы в мисочке с теплой водой. – Толку никакого. Картошка эта чертова. Что в ней за яд такой? Руки от нее, как у бичевки какой-нибудь. Если я Степу такими руками обниму, он со мной разведется.

– И слава богу, – так и подмывает сказать Валю, но вместо этого она спрашивает: – Сколько же тебе годочков, что ты никогда картошку не чистила?

– Причем здесь возраст? – фыркает Ольга. – Не люблю я картошку. Я вам не кухарка.

Вспомнив, что когда-то окончила бухгалтерские курсы, Ольга идет работать кассиром в автоколонну. Она рассчитывает нормы расхода бензина для шоферов, но тут же крепко с этим промахивается.

– Эти уроды, – скулит Ольга, имея в виду шоферов, – меня подставили. Никакой порядочности у людей не осталось. Я с ними старалась по-человечески. А они? Они эти деньги потратили, а я теперь должна их возвращать?

Валя не знает деталей. Но, судя по тому, что Ольга даже не заикается о том, чтобы Валя дала ей денег на погашение долга, речь идет о весьма значительной сумме. Ольга, естественно, тут же увольняется. А автоколонна грозится подать на нее в суд.

– И пусть подают, – рыдает Ольга, сидя с Валей на кухне, – если у них совести нет. Насели на одинокую мать с ребенком.

– Какая же ты одинокая? – изумляется Валя. – Ты же замужем!

– Вот Степа, если хочет, пусть и разбирается с этими автомобилистами, – рыдает Ольга, – а я им ничего не должна. С водителей своих пусть взыскивают. Выпили они этот бензин, что ли? Пусть посадят меня за это. Чтобы им стыдно было.

Вскоре Ольга устраивается в парикмахерскую. В ее обязанности входит отвечать по телефону, принимать заказы и рассчитывать клиентов. Парикмахерская не очень проходная, так что платят Ольге мало. Чтобы хоть как-то сводить концы с концами, она занимает деньги у девчонок-парикмахерш. То у одной, то у другой, то у третьей. В общей сложности, как понимает Валя, сумма набегает немалая. Устав ожидать возврата долга, парикмахерши прижимают Ольгу к стенке, требуя своих денег. Ольга отдает какую-то часть и обещает, что свекровь привезет остальную сумму. Она действительно пытается дозвониться до Вали, чтобы слезно умолять войти в ее положение. Но Валя на работе. А мобильником, который с полгода назад отдал ей от щедрот своих Степан, купив себе новый, она толком пользоваться так и не научилась. Поэтому, убирая подъезды, она оставляет его в кармане своего пальтишки, которое висит в каптерке. Не дозвонившись до Вали, Ольга, чтобы избежать дальнейших терок с коллективом, вынуждена бежать через окно подсобки. Благо парикмахерская находится на первом этаже.

– Такая туша и через окно? Молодец! – неожиданно реагирует Степан, когда Валя в очередном телефонном разговоре рассказывает ему о случившемся.

– Нехорошо так о жене, – бурчит Валя, в которой неожиданно для нее самой просыпается гендерная солидарность.

– Люблю же, – загадочно поясняет сын.

В качестве трофея парикмахерская оставляет у себя трудовую книжку беглянки. У Вали возникает при этом острое чувство дежавю, но выкупать трудовую книжку невестки она не готова.

– Подумаешь, – ноет Ольга, – все можно восстановить по архивам. Мне до пенсии еще далеко. Пусть подавятся.

За три месяца, что отсутствует Степан, Ольга, кажется, умудряется обежать полгорода. Так что потенциальных мест для работы становится все меньше и меньше. Степан чуть не каждый день звонит с моря, требуя у матери денег для жены. Он божится все отдать по возвращению.

– Да ты уже по телефону, наверное, больше проговорил, чем заработаешь, – бурчит Валя.

– Отдам, мать, честное слово отдам, – клянется Степан.

– Да у меня уже и не осталось ничего, – вздыхает Валя.

– Мать, ну не будут же мои жена с дочкой голодать? – скулит Степан. – Выверни карманы, а?

Валя выворачивает карманы. Но вместо еды Ольга покупает себе на эти деньги новую шубку из мутона.

– Балуешь ты эту хавронью, – шипит Ирина, когда во время очередного телефонного разговора Валя сообщает ей об Ольгиной обнове.

– Ей идет, – с неожиданной теплотой задумчиво произносит Валя. – Дело молодое. Когда еще наряжаться, если не в молодости?

– Ты, мать, в маразм впадаешь, – рявкает Ирина и бросает трубку.

– Ей идет, – повторяет Валя под аккомпанемент коротких гудков.

Сама она уже давно одевается в то, что смогла найти на мусорке. Более того, мало-помалу она и питаться начинает с помойки. Другого выхода у нее просто не остается. Все ее деньги – и зарплата, и пенсия – уходят, как в бездонную бочку, в кошелек Ольги.

– Настоящая бомжиха, – думает Валя, но тут же старается убедить себя в обратном: – А что здесь такого? Люди выбрасывают вполне съедобные вещи. Вон самый дорогой сыр в магазине как раз с плесенью и есть. И никто не отравился.

Кроме заплесневелого сыра, она начинает подбирать недоеденные котлеты, обрезанные сырые свиные кости и даже сомнительного вида зеленоватую колбасу. Колбасу она обваривает, а из костей варит суп. Так что теперь Настя уже не рискует воровать еду из холодильника, а тем более мясо из борща.

Каждое утро на работе Валя начинает с тщательного перебора накопившихся в мусорных контейнерах деликатесов. Вскоре она начинает замечать, как сердобольные жители уже сами выносят ей съедобные объедки.

– Мир не без добрых людей, – думает Валя.

 

58

Степан возвращается из рейса раньше, чем планировал. Валя как раз перебирает утренний мусор, когда неожиданно замечает сына, стоящего у подъезда, в подвале которого располагается ее дворницкая каптерка. У ног Степана она видит дорожную сумку, с которой он уходил в море. Сначала Валя не верит своим глазам, но Степан машет ей рукой.

– Чего уставилась? – орет он. – Иди сюда, мать!

Валя стыдливо бросает обратно в бак отобранные деликатесы и, незаметно вытирая руки о полы рабочего пальтишки, идет к сыну.

– Степа? – бормочет она. – А мы тебя не ждали. И чего ты ко мне на работу приехал? Семейство твое дома. Ольга точно. Открыла бы.

– Поговорить надо, – бурчит Степан.

– Так иди домой, – повторяет Валя, – там и поговорим. Вечером. Ключи? Я тебе дам сейчас ключи. Но твои дома. Ольга дома. Настя в школе, наверное.

– Да подожди ты с ключами, – отмахивается Степан, – списали меня.

– Кто списал? – пугается Валя.

– Не кто, а откуда, – рычит Степан, – с судна списали.

– С рейса? – охает Валя.

– С рейса, с судна, какая разница! – орет Степан. – Списали! Уволили! Понятно?

Валя молча качает головой. А Степан, злясь и чертыхаясь, рассказывает ей о своих бедах. С его слов, тралмейстер совсем его задергал. Житья не давал, придирался и гнобил. А закончилось все дракой.

– И кто же ее начал? – интересуется Валя.

– Да не все ли равно, – бурчит Степан, и Валя сразу понимает, кто был зачинщиком.

Закончилось все тем, что Степана связали и заперли в каюте.

– Яблочко от яблоньки, – думает Валя, вспоминая дебош на судне, устроенный когда-то Пашкой.

Но тогда все было проще. Тогда старались воспитывать. Без работы никого не оставляли. Напротив, боролись с тунеядством. Теперь все по-другому. Нянчиться никто не будет. Вот и Степана тут же списали с рейса и первым попутным судном отправили обратно в Мурманск.

– Не хочу, чтобы Ольга об этом знала, – говорит Степан Вале. – Пусть думает, что просто раньше вернулись.

– Я ей ничего не скажу, – кивает Валя.

– И это тоже, – бормочет Степан. – Но главное, ты мне денег дай. Как будто я получил зарплату. Поняла? Я тебе отдам, когда судно придет. Мне заплатят. Они недели через три будут. Пока надо перехватить, чтобы Ольга не догадалась.

– Ох, сынок, – выдавливает из себя Валя, чувствуя, как слезы начинают течь у нее по щекам, – нет у меня денежек уже.

– Что, совсем? – пугается Степан. – Хоть немножко дай. Типа я аванс получил.

– Пенсия за последний месяц должна быть на книжке, – бормочет Валя.

– Дай хоть пенсию, – настаивает Степан.

Валя переодевается в парадное, и они вместе идут в банк, где Валя снимает с книжки свою пенсию.

– Ладно, я побежал, – говорит Степан, беря деньги, – устал я с дороги. Такси поймаю.

В тот же вечер Степан ведет Ольгу в ресторан, откуда они возвращаются пьяными и довольными. Ольга опять лопочет что-то о покупке новой мебели и поездке на юг.

– Погоди, рыбонька, – гладит ее по пышным формам Степан, – вот получу всю сумму с рейса, тогда все будет.

Через три недели Степана действительно рассчитывают за рейс. Но по минимуму. Поскольку рейс он отработал не полностью. Степан получает голую зарплату, которой ему и Ольге хватает на неделю. Степан снова просит денег у матери, но у Вали их просто нет. Она отдает ему почти всю свою зарплату. Но этого не хватает на разросшуюся семью.

– Ты с ума сошел? – шипит на Степана Ольга. – Чем я ребенка буду кормить? Ты у нас глава семьи или нет?

С Валей невестка теперь почти не общается, требуя денег у мужа. Но взять их Степану негде. Поэтому раз за разом он закатывает истерики матери – то приходя к ней на работу, то подлавливая ее дома, когда Ольга куда-нибудь уходит. Жизнь превращается для Вали в сплошной кошмар, неожиданный выход из которого предлагает Ольга.

– Надо квартиру поделить, – бросает она Степану.

– То есть? – не понимает тот.

– Тебе по праву причитается половина этой жилплощади, – рычит Ольга.

– А Ирка? – удивляется Степан.

– А ей что, второй половины мало? – почти с ненавистью глядя на мужа, орет Ольга.

– А мать тогда куда? – орет Степан в ответ.

– Надо размениваться. Квартиру нам, квартиру матери. Себе купим чего дешевле. На оставшиеся деньги можно будет прожить какое-то время. Потом ты в море пойдешь. А когда мамаша твоя помрет, Ирка получит ее квартиру, – поясняет свой план Ольга. – Сестра у тебя одинокая, бездетная. Так? Ей не к спеху. А мы ждать не можем. У нас ребенок. И долго еще Настя будет жить в одной квартире с этой бичевкой? Она у тебя помои с мусорки подбирает. Ты не знал? Всякую дрянь в дом тащит. Я не удивлюсь, если Настя от нее подцепит какую-нибудь заразу. Ты этого хочешь, да?

– Заткнись! – орет Степан, одуревший от подобного напора.

– Нам даже больше причитается, чем половина, – продолжает Ольга, входя в раж. – Нас трое. А их с Иркой только двое. Понимаешь?

– Так квартира-то мамашина, – пытается возразить Степан.

– Почему мамашина? – шипит Ольга. – С какой это радости? Мы с тобой теперь женаты. Так что я и Настя имеем такое же право на эту жилплощадь, как и твои мать с сестрой. Разве не так?

– Не знаю, – мотает головой Степан.

– Бесхребетный вахлак, – пренебрежительно резюмирует Ольга.

– Утрись, жирная овца, – оставляет последнее слово за собой Степан.

На этом перебранка заканчивается. Но Ольга не отстает. Она заводит разговор о размене квартиры раз за разом. И вскоре Степан, которому негде больше достать денег, сдается. Он проникается Ольгиной идеей и требует у матери раздела жилплощади.

– Когда умру, будете делить с Ириной, – огрызается Валя.

– Мне нужна моя доля! – орет Степан. – Я тебя, старая карга, по судам затаскаю! Я тебе не позволю над моей семьей издеваться!

– Что же ты говоришь, сынок? – бормочет Валя. – Как же ты можешь? А я разве не твоя семья? Разве мало я тебе помогала?

– Я тебе все отдам! – орет Степан. – Тебе бы только денег с меня урвать! Обнаглела! Нам самим есть нечего! Этого ты не видишь, да? Ребенка тебе не жалко? А квартиры этой половина – моя, и я свое получу!

 

59

К требованиям Степана присоединяется Ольга. Она напоминает, что ей еще предстоит суд с автоколонной. А сумма там немаленькая. И дело проигрышное, хотя, конечно, мерзавцы-шоферы ее подставили. Но теперь уже ничего не исправить. Так что лучше выплатить все добровольно. Но денег на это у нее нет.

– Вы же не хотите, чтобы ваша невестка была под судом? – скулит Ольга. – Чтобы сюда ходили приставы, описывали имущество?

– Вот именно, – бурчит Степан.

Вдвоем они так наседают на Валю, что та сдается.

– Пропадите вы пропадом, – произносит она. – Чем с вами жить, лучше под забором сдохнуть. Продавайте. Я согласна. Только больше с меня ни копейки не требуйте.

– Вот и славненько, Валентина Николаевна, – радуется невестка. – Нам со Степой чужого не надо. Нам только свое забрать. Как продадим – ровно половину суммы. А вы на оставшиеся деньги устраивайтесь, как хотите. И живите в свое удовольствие. Мы больше слова вам не скажем, рубля не попросим.

Жить в свое удовольствие, однако, не получается. Когда доходит до дела, Ольга, порывшись в Интернете, понимает, что ни о возврате денег автоколонне, ни о безбедном житье-бытье в течение хоть какого-то времени и речи быть не может. Валину трешку с трудом можно разменять на две убогие однокомнатные хрущевки в захолустном районе.

– Вообще-то, нам три пятых причитается с квартиры, – бормочет Ольга.

– Ты же сама сказала, что ровно половину хочешь! – огрызается пьяненькая Валя. – А будешь еще что-нибудь требовать, я возьму топор и ночью тебя порешу, прямо в кровати. Поняла, нет? Мне терять нечего.

– Ладно, половина, – бормочет Ольга, испуганно глядя на Валю, по лицу которой блуждает безумная улыбка.

Ольга находит риелтора, который вскоре предлагает подходящий вариант разъезда. Валю отправляют в однокомнатную хрущевку на Больничном.

– Тебе, мать, теперь на работу ездить не надо, – говорит ей Степан. – Прошла пару кварталов – и вот твои мусорные баки. Сплошная экономия.

Себе Ольга подбирают квартиру ближе к центру, возле магазина «Молодежный».

В течение оставшегося до разъезда времени Валя пытается упаковать вещи. Но сил у нее не хватает. Каждый день она приходит с работы вымотанная до изнеможения. Она пьет водку и закусывает, чем бог послал. И ей уже не до того, чтобы складывать пожитки.

Роясь однажды вечером в ящиках шифоньера, она неожиданно находит те самые старые позолоченные часики, которые когда-то перед ее отъездом в Мурманск подарил ей Пашка.

– Царство тебе небесное, – бормочет Валя, вспоминая мужа.

Сколько же лет назад это было? Расчеты затягиваются не потому, что Валя не помнит даты. Просто она все время отвлекается. Воспоминания роем кружатся у нее в голове. Жданов, знойное лето, шестьдесят пятый год. Пашка, который так и не пошел ее провожать. Их последний разговор. Вернее, какой же он последний? Что она несет? Они ведь много лет потом прожили вместе в Мурманске. Но все это кажется ей сейчас менее реальным, чем те последние дни в родном городе перед отъездом на Север. Сорок пять лет прошло. Чуть не полвека. Она вертит в руках часики. Механика, не сегодняшний кварц. Пойдут ли? Валя крутит заводной механизм и подносит часики к уху. Тикают? Но крошечное механическое сердечко внутри мертво.

– Нет, не идут, – шепчет Валя, – кончилось мое время.

Она разочарованно кладет часики обратно в ящик шифоньера. Пусть лежат. Как память.

Кое-как раскидав вещи по картонным коробкам, утром, назначенным для переезда, она встречает заказанных Ольгой грузчиков с фургоном. Грузчики с недоумением оглядывают захламленную квартиру.

– Мать, рамы эти куда выносить, на мусорку? – интересуются мужики.

– На какую мусорку? – возмущается Валя. – Грузите в фургон. Перевозите на Больничный.

– Мать, зачем тебе дверных полотен двадцать штук? – хмыкают грузчики. – Все равно ведь выбросишь. Чего их таскать туда-сюда?

Но Валя непреклонна.

– Тащите, тащите, – недовольно ворчит она, – вам платят, чтобы таскали, а не чтобы советы давали.

– Пусть тогда твоя мать за грузчиков полностью и платит, – шепчет Степану Ольга. – У нас вещей с гулькин нос. А у нее кубокилометры хлама. Чего мы должны вкладываться?

– Да подавитесь вы, – хихикает услышавшая этот разговор Валя. – Заплачу я мужикам, не бойтесь.

Кряхтя и похохатывая, мужики перевозят разношерстный Валин скарб на новую квартиру. Тесная хрущевка оказывается забитой под завязку, как беличье гнездо, бесчисленными оконными рамами, кусками гипсокартона и дверными полотнами.

– У меня в гараже и то порядка больше, – хмыкает бригадир, когда Валя расплачивается с ним за переезд.

– Ничего, в тесноте да не в обиде, – хихикает в ответ уж успевшая угоститься водочкой Валя, – обживусь.

Но обжиться в столь стесненных условиях оказывается не так просто. Вале даже некуда разложить диван. Так что спать приходится бочком. Впрочем, разъезд имеет и свои плюсы. Степан с женой теперь не требуют с нее денег. Так что Валя вновь может перейти на свою любимую соевую колбасу. Да и водочка у нее теперь в холодильнике не переводится. Выпив, Валя добреет. И думает о сыне с невесткой со странной в подобных обстоятельствах теплотой. Зато Ирина в Москве рвет и мечет. О размене квартиры ей сообщили задним числом, как о свершившемся факте. Ирина называет мать дурой набитой и грозится приехать, чтобы, как она говорит, вцепиться Ольге в наглую морду.

– У них-то квартирка лучше моей будет, – докладывает дочери по телефону пьяненькая, как обычно, Валя. – И ремонтик какой-никакой они там собираются сварганить. Так что все по-людски.

– Уроды! – рычит дочь в трубку.

– Кто? Я или Степочка? – благостно интересуется Валя.

– Все вы! – бросает в ответ Ирина. – Ненавижу! Профукали квартиру батину!

– А и что с того? – хихикает Валя. – Бог с ней. Зато молодые теперь, как тульские пряники, сами себе хозяева.

– Жить-то они на что будут? – шипит Ирина.

– А это уже меня не касается, – хихикает Валя. – Может, Степочка за голову возьмется.

– За чью? – шипит Ирина и бросает трубку.

 

60

Впрочем, Степан, похоже, действительно берется за ум. По крайней мере, так решает Валя, когда у сына вдруг заводятся деньжата. Ольга нанимает целую бригаду, чтобы сделать ремонт, а потом покупает новую мебель, о которой так мечтала все последнее время. Каждый раз, когда Валя заходит к сыну, она находит его жизнь все более налаженной и благоустроенной.

– Где же ты работаешь, Степа? – наивно интересуется она.

– Ну, мать, все тебе объясняй, – неопределенно отмахивается Степан. – Не в море сейчас деньги куются. Надо уметь жить, понимаешь?

– Молодец, – послушно кивает Валя, хотя решительно ничего не понимает в том, что происходит.

А происходит на самом деле следующее: сын живет на широкую ногу благодаря новому источнику доходов – банковским кредитам.

– Времена настали такие, что банки дают деньги фактически без гарантий, – надоумливает его отчаявшаяся решить свои проблемы каким-либо иным путем Ольга, – только иди и бери.

Степан идет и берет.

– Ваш стаж по последнему месту работы превышает шесть месяцев? – спрашивают его в банке.

– Превышает, – уверенно кивает Степан.

– Вы участвуете в нашем зарплатном проекте? – интересуются у него.

– Чего? – пугается Степан.

– У вас есть дебетовая карточка нашего банка? – уточняет клерк.

– А, да, конечно, – хмыкает Степан, – участвую. В смысле, есть.

И ему дают кредит, на который Ольга делает ремонт и приобретает новую мебель.

Но деньги заканчиваются, и Ольга отправляет мужа в другой банк, где у него также интересуются насчет стажа.

– Я в море хожу, – уже гораздо увереннее отвечает Степан.

– А вы участвуете… – начинает менеджер.

– Нет, вашей карточки у меня пока нет, – разводит руками Степан.

– Но за вас может кто-нибудь поручиться? – почти с надеждой интересуется менеджер.

– Конечно, – радуется Степан и дает телефоны двух своих приятелей.

На следующий день менеджер из банка звонит Коляну и Толяну, которые ручаются за то, что Степан достойный член общества. Спустя еще пару дней Степан получает очередной кредит. И Ольга на радостях покупает себе норковую шубку.

Банков в городе много. Зарплата менеджеров невелика и напрямую зависит от объемов заключенных договоров. Так что Степан до поры до времени нигде не встречает отказа. Кажется, что в банках только и ждут его, чтобы выдать очередной кредит.

– Степан солидный стал, – докладывает Ирине по телефону Валя, – просто не узнать.

– Он что, банки грабит? – хихикает Ирина, даже не подозревая, как недалека она от истины.

– Этого я не знаю, – обижаясь за сына, сухо произносит Валя. – А Ольга его такой матроной стала. Кто бы мог подумать.

– Да уж, – хмыкает Ирина, чей хахаль, так и не прижившись в столице, давно свалил обратно в свою брянскую деревню. – Тебе-то он не помогает?

– А что мне помогать? – хихикает Валя. – У него все хорошо, и мне счастье. Тебя бы только теперь пристроить, Ириша.

– Я сама пристроюсь, ты только деньги посылай, – фыркает дочь.

Но Валя и без того исправно отсылает ей каждый месяц добрые три четверти своей дворницкой зарплаты.

– Слушай, мать, – покровительственным тоном обращается к матери Степан, когда Валя в очередной раз заходит его навестить, – у меня к тебе деловое предложение.

– Как? – теряется Валя.

– Хочу с тобой поговорить кое о чем, – хмыкает Степан.

– Давай поговорим, сынок, – послушно кивает Валя. – Отчего же не поговорить.

– Мы Настю, понимаешь, хотим на следующий год в гимназию перевести, – небрежно сообщает Степан. – Сейчас репетиторов ей нанимаем, то да се.

– Хорошее дело, – поддакивает Валя.

– Это понятно, – цедит Степан. – Только к репетиторам ее водить надо. Маленькая она еще. Мне вообще некогда. А у Ольги, сама понимаешь, то маникюр, то депиляция, то солярий. В общем, всякие там бабские дела.

– Ага, – соглашается Валя.

– Короче, – переходит с сути вопроса Степан, – мать, я тебе работу предлагаю. На меня. Будешь типа гувернантки у нашей дочки. Водить ее по репетиторам, кормить обедом, выгуливать и всякое такое. Оно и тебе будет типа приятного с полезным.

– Это бы хорошо, – признает Валя, – но как я успею? Я пока со своей мусорки припрусь.

– Мать, ты чего-то улавливать стала плохо, – морщится Степан. – Ты свою помойку бросишь. Сколько ты там зарабатываешь? Три копейки, правильно? И уродуешься целый день, помои за быдлом подлизываешь. А тут будешь внучкой заниматься. Одежонку тебе справлю нормальную. Чтобы не стыдно было Насте с тобой ходить. А я тебе за это дело башлять буду.

– Чего будешь? – пугается Валя.

– Деньги тебе за это буду платить, – снова морщится Степан, которого удручает Валина глупость. – Теперь понятно? Сколько ты хочешь?

– Да как же я могу с родного сына деньги брать? – отмахивается Валя.

– Тебе, мать, надо одно и то же по пять раз повторять, – раздражается Степан. – Это же работа. Сколько ты на мусорке зарабатываешь? Только скажи. А я тебе будут платить, например, в полтора раза больше. И всем будет хорошо.

– Даже не знаю, – смущается Валя.

Она представляет, как в приличной одежде встречает Настю возле школы, как ведет ее к преподавателю, помогает разобраться с домашними заданиями. Ее знаний должно хватить на то, чтобы решить задачки для второго класса. Может быть, иногда они даже будут ходить с девочкой в кино. Или в театр. На каникулах, например. Валя уже сто лет не была в кино. А в театре тем более. Наверное, с тех самых времен, когда они с Натаном ходили на оперу «Молодая гвардия». Царство им небесное – и Натану, и той опере. Как же давно это было. А теперь вот внучка. Не ее, правда. Но все же. Предложение сына выглядит так заманчиво. От него веет давно забытой нормальной жизнью. Почему бы ей действительно не стать обыкновенной бабушкой?

– Подумай, мать, – говорит ей Степан.

В ответ Валя задумчиво кивает.

 

61

Чем больше Валя думает над предложением Степана, тем больше оно ей нравится.

– Уйду я скоро от вас, – говорит она задумчиво дворничихам с соседних участков.

– Помирать, что ли, собралась, Николаевна? – хмыкают бойкие на язык бабы. – Поживи еще.

– Чего сразу помирать? – возмущается Валя.

– А что еще тебе остается? – острят бабы. – На пенсию хочешь уйти? А кто будет детишек твоих малолетних кормить?

– Не надо их уже кормить, – довольная возможностью поделиться приятной новостью, говорит Валя. – Сын меня на работу готов взять. С его дочкой сидеть.

– Да ну? – удивляются бабы.

– Будешь, говорит, водить ее к репетиторам и в театры, – мечтательно продолжает Валя.

– Там больше вакансий нет? – ржут дворничихи. – Может, косички ей надо заплетать? Или невестку твою опахалом обмахивать? Пятки ей чесать? Все лучше, чем ломом лед долбить целыми днями!

– Ой, бабы, злые вы, – отмахивается Валя.

Она не обижается на дворничих, понимая, что на самом деле они просто ей завидуют. Впервые за долгие годы ей, похоже, должно хоть в чем-то повезти. К хорошему, говорят, быстро привыкают.

Однако привыкнуть к хорошему у Вали не получается. Только она собирается подать заявление об увольнении, как деньги у Степана заканчиваются. Новых кредитов ему уже нигде не дают. А по выданным ранее набегают просроченные платежи. Банки шлют Степану гневные письма, в которых угрожают судами. Все это Степан сбивчиво объясняет матери, когда приходит просить у нее денег на пропитание семьи.

Валя уныло слушает его нескончаемые жалобы на жадных банкиров, Ольгины неразумные траты и неблагодарных репетиторов, которые отказываются учить Настю в долг. Из всего этого Валя четко понимает одно: никакого дембеля ей не будет. Дело даже не в том, что она не станет гувернанткой приемной внучки. Бог с ней, с Настей. Девчонка, если честно, не шибко ее жалует. Валя вспоминает кражи мяса из борща и брезгливо морщится. Дело сейчас в другом: ей никогда не уйти с этой опротивевшей тяжелой и бесконечной работы. Потому что, как ехидно, но правильно заметили ядовитые на язык соседние дворничихи, ее детишек кормить тогда будет некому. Это она, дура, думала, что Степан встал на ноги. И если теперь Ирина хоть как-то пристроится, то она сама сможет наконец-то пожить для себя. Увы, этому не бывать.

– Этому не бывать! – зло повторяет она вслух и машет перед лицом Степана своим иссохшим кулаком. – Выкручивайся сам. Придешь один, я тебе тарелку борща всегда налью. А кормить твою толстуху с ее ребенком я не буду. Так и знай.

– Ты что, мать? – исступленно орет Степан. – Ты убить меня хочешь? Уничтожить? Я сейчас пойду и повешусь. Прямо здесь, у тебя!

– Да ты уже вешался, – огрызается Валя, чувствуя, как тянущая боль в груди медленно перетекает в левое плечо.

– Ненавижу тебя! – орет Степан.

С этими словами он кидается в ванную и замыкает за собой дверь. Валя слышит, как он что-то там крушит. Наверное, срывает бельевые веревки.

– Будь ты проклята! – орет Степан из-за двери.

Валя устало садится на табуретку на кухне и кладет под язык таблетку валидола. Постепенно боль отпускает. В последнее время эта боль приходит все чаще. Сердце? Надо бы провериться. Но времени на хождение по врачам у нее совсем не остается. И теперь его, похоже, будет оставаться еще меньше.

– Успокойся, сынок, – тихо говорит Валя, – дам я тебе денежек. Сколько смогу. Кто же тебе поможет, кроме родной матери.

И Валя помогает. Чтобы иметь возможность хоть что-то отправлять дочери в Москву, она вынуждена взять еще два подъезда.

– Ну ты и ушла, Николаевна! – хихикают бабы. – Прямо из огня да в полымя. Ты нас всех не подсиди с такими-то уходами. Прямо не старуха, а мусороуборочный комбайн какой-то. Тебя бы куда-нибудь в Европу. Ты бы там озолотилась уже. Валя-агрегат!

– Ладно вам языки трепать, – огрызается Валя, – и так тошно.

Переживания Вали легко объяснить. Даже работая на две ставки, она не в состоянии погасить растущие, как снежный ком, долги Степана по кредитам.

– Вы хотя бы живите по средствам, – увещевает она сына всякий раз, когда тот приходит к ней за деньгами, – экономьте, раз уж такое случилось. Отдавайте помаленьку долги. А потом будете шиковать.

Но Ольга почти все деньги умудряется потратить на новые наряды, в которые она потом не может влезть. А еще она постоянно опаздывает забрать Настю из школы, поэтому ей приходится ездить туда на такси. Так что Степан все чаще и чаще прибегает к матери за деньгами. А его долги тем временем растут и растут.

Однажды вечером Валя заходит повидать сына, но застает дома одну невестку.

– Степан с Настей гулять пошли, – сообщает Ольга.

– Как же вы дошли до жизни такой? – в сердцах бросает Валя.

– Какой? – не понимает или делает вид, что не понимает, невестка.

– Залезли в долговую яму, – поясняет Валя.

– Я никуда не лезла, – парирует Ольга, – на мне лично долгов нет. Я, к вашему сведению, даже автоколонне все выплатила. Так что все вопросы, Валентина Николаевна, адресуйте вашему сыну. Понятно? Пусть за ум берется.

– Да не за что ему браться, – огрызается Валя, – весь в отца пошел.

– В смысле? – теряется Ольга.

– Дурак, в смысле, – мрачно уточняет Валя.

– Муж ваш, насколько я понимаю, в море ходил? – допытывается Ольга.

– Ходил, – кивает Валя, – да толку-то с этого немного было. Пил, как сапожник, дрался. Я с ним на профком даже ходила, с Пашкой своим. Вызывали. Прорабатывали. Так тогда это называлось. Просили, чтобы, значит, я воздействовала на его пьянство. Предлагали за него зарплату получать, чтобы он не пропивал.

– Какие хорошие были времена, – мечтательно тянет Ольга, – райские, можно сказать.

– Ага, – ехидно хмыкает Валя, вспоминая пережитое.

– Чего же Степан-то в море не идет? – фыркает Ольга.

– Так был уже, – злится Валя. – Сама знаешь, чем все закончилось.

– Может, опять его туда отправить? – предлагает Ольга. – Вы бы надавили на него, Валентина Николаевна.

– Дави-ка ты сама, – огрызается Валя, мрачно глядя на объемистую фигуру невестки. – Мне уже поздно. Надо было ремнем сечь, когда еще поперек лавки лежал.

– Вы крепки, Валентина Николаевна, задним умом, – хихикает Ольга. – Чего же не секли? Теперь ничего не поделаешь. Мне он, как видите, достался от вас без предварительной, так сказать, обработки. Вам бы сейчас все и попытаться исправить.

– Горбатого могила исправит, – бурчит Валя и, не желая больше поддерживать неприятный ей разговор, уходит.

 

62

То ли Ольга действительно надавила, то ли сам Степан решает в очередной раз взяться за ум, но только он снова собирается пойти в море.

– Чего мне, мать, на берегу болтаться? – объясняет он Вале свое желание.

– Так я тебя и не удерживала, сынок, – парирует Валя, – иди в рейс. Может, хоть немного денег заработаешь.

Однако уйти в море оказывается не так-то просто. Степану приходится заново оформлять кучу документов и проходить медкомиссию. После этого он заявляется к Вале. В руке, наперевес, как копье, он держит розу на длиннющем стебле, напоминающем кусок колючей проволоки. Степан вручает цветок Вале со словами:

– Мать, надо серьезно поговорить.

– Угу, – кивает Валя, чувствуя, как от нехороших предчувствий у нее снова начинает ныть левое плечо.

Они идут на кухню, потому что в заваленную хламом комнату трудно протиснуться. Там Степан долго объясняет матери, что рейс нужно «купить».

– Без этого сейчас в море не уйти, – рубит воздух ладонью Степан. – Все прогнило, понимаешь? Нет давно советской власти.

– Да оно и при советской-то власти… – пытается вставить Валя, вспоминая, как Натан устраивал Пашку в море.

– Не огорчай меня, мать, – перебивает ее Степан. – При советской власти порядок был.

– Ладно, пусть будет так, – соглашается Валя.

– А теперь все только через доллары решается, – продолжает Степан.

Валя уже давно прекрасно понимает, чем закончится этот разговор. Но денег у нее больше нет. Все запасы подчищены. Ее зарплата и пенсия расписаны на годы вперед. На них нужно оплачивать московское жилье Ирины, а также содержать Степана, Ольгу и Настю. Больше Вале нечего им отдать. Не осталось у нее ничего больше. Даже пара завалявшихся с давних времен золотых колечек давно сдана в ювелирку на лом. Степан тем временем все говорит и говорит об алчности кадровиков и перспективах, которые перед ним откроются, если он все же сумеет уйти в море, зацепиться, пристроиться, начать зарабатывать реальные деньги. Валя слушает его разглагольствования вполуха, с ужасом думая, какую истерику закатит сын, когда она откажет ему в финансировании.

– Сколько? – не выдерживает она, чтобы не растягивать свои мучения.

Сумма оказывается не такой и большой. Но от этого Вале становится еще хуже. Даже этих денег у нее нет. Судорожно сглотнув, она сообщает об этом сыну. На ее удивление Степан не впадает в обычную для него в подобных случаях ярость.

– Мать, так займи у кого-нибудь, – предлагает он. – Ты тут всю жизнь живешь. Побегай по знакомым. Скажи, что я через три-четыре месяца отдам. Если надо, могу с процентами. Пусть не беспокоятся.

– Даже не знаю, сынок, – качает головой Валя, – никогда в долги не влезала. Всю жизнь старалась сама выпутываться.

– Все когда-то бывает в первый раз, – хихикает Степан. – Кредит в банке тебе все равно не дадут. Я уже интересовался. Старая ты. Остаются только знакомые. Побегай, поспрашивай.

Валя послушно кивает. Она и сама понимает, что иного пути нет. Степан все равно не отстанет от нее, пока ни получит необходимую сумму. Целую неделю она, по совету сына, бегает и бегает по знакомым. С большинством прежних коллег связи давно потеряны. Одни с трудом ее узнают, другие удивляются, что она вообще еще жива. Кое-кто, правда, принимает ее доброжелательно, но при всем желании не имеет материальной возможности ей помочь.

Помогают дворничихи. Видя, как Валя неделю ходит сама не своя, они начинают выяснять, что произошло.

– Опять в гувернантки наладилась, Николаевна? – интересуются бабы с метлами и ломами.

Валя только отмахивается.

– Колись, старая, – требуют дворничихи.

И Валя рассказывает им о своей беде. О том, что сыну нужны деньги на… операцию. Не себе даже – дочке. Ее внучке, на всякий случай уточняет Валя. Да только взять эти деньги неоткуда. А, как известно, лечиться даром – даром лечиться. Вале отвратительно от того, что она врет. Тем более, о ребенке. Говорят, нехорошо врать о здоровье. Вдруг да сбудется. Но ее материнский инстинкт побеждает все остальные чувства. Она прекрасно понимает, что никто не займет ей денег на то, чтобы сын «купил» рейс. Это она уже пробовала. Операция, да еще маленькой девочке – совсем другое дело. Может подействовать. И под сочувственные вздохи коллег по совковой лопате она врет и врет об операции на сердце. На следующий день разжалобленные бабы, скинувшись, приносят ей необходимую сумму.

– Я быстро отдам, – клянется Валя. – Сын вот-вот в море уйдет. С рейса все отдаст.

– Ладно, – хихикают бабы, – это наши гробовые. А мы туда не торопимся. Отдашь, когда сможешь.

Валя с готовностью кивает и пытается улыбнуться. Она сама не верит собственному счастью, когда после работы звонит Степану и говорит, чтобы он пришел забрать деньги. Да, всю сумму. Что? Заняла у знакомых. Ей не хочется говорить, как ей достались эти деньги. Но Степан об этом и не спрашивает.

– Спасибо, мать, – говорит он, засовывая стянутые резинкой купюры в карман. – Я же говорил, что ты сможешь.

На полученную от матери сумму Степан покупает доллары и отдает их каким-то нужным людям. Спустя пару недель его действительно берут в экипаж готовящегося к отходу судна. Однако уйти в море ему не удается. Валя не знает подробностей. Ей известно, что Степан пришел на вахту пьяным. А когда боцман его одернул, между ними дошло до драки. Совсем, как в предыдущем рейсе с тралмейстером. Разница лишь в том, что на этот раз Степана списывают еще до отхода.

– А деньги-то заплаченные тебе вернут? – робко интересуется Валя. – В рейс-то ты не пошел.

– Ты совсем дура, мать, да? – орет Степан. – Я же их заплатил, чтобы меня в судовую роль включили.

– И что? – не понимает Валя.

– И меня включили! – орет Степан. – Моя драка их не касается!

Степан продолжает орать, но Валя уже и так понимает, что полученные с таким трудом деньги просто-напросто пропали зря. И самое главное – пропала едва ли не единственная возможность их вернуть. Теперь Валя сама оказывается в долговой яме, которой еще недавно укоряла невестку.

 

63

Валя изо всех сил старается откладывать деньги, чтобы вернуть дворничихам свой долг. Но у нее ничего не получается. Ирина каждый месяц требует все больше и больше.

– А что ты хотела, мать? – шипит она в трубку. – Это Москва. Аренда, блин, как на дрожжах растет. Тех грошей, что ты мне посылаешь, уже и на половину комнаты не хватает.

– Да что же мне делать? – стонет Валя. – Где же я возьму?

– А мне что делать? – шипит Ирина и добавляет с отчаянием в голосе: – Я уже вымоталась, мать. Как в беличьем колесе.

Валя молча кивает. Она прекрасно понимает, что имеет в виду дочь. Она сама крутится в таком колесе уже лет двадцать. И никакого выхода нет.

– Может, в Мурманск вернешься? – спрашивает она. – Со мной жить не надо. Будешь снимать. У нас дешевле будет.

– Не хочу, – бормочет Ирина.

– Подружки твои здесь, – соблазняет дочку Валя.

– То и плохо, – устало произносит Ирина. – В Москве всем на всех наплевать. А в Мурманск приеду, начнется: мы с тобой в школе учились, мы с тобой на соседних горшках в детском садике сидели.

– И что в этом плохого? – осторожно, как будто прощупывая минное поле, интересуется Валя.

– В этом? Ничего! – фыркает Ирина. – А вот дальше будет плохо. Замужем? Дети есть? Где работаешь? И так далее, по всем кругам ада.

Валя снова молча кивает. И в следующем месяце посылает Ирине немного больше денег. Пусть хоть у дочери беличье колесо крутится чуть-чуть помедленнее. Чтобы можно было иногда выдохнуть.

Оставшиеся деньги у Вали регулярно забирает Степан. Он приходит и закатывает истерики о голодной семье. Валя прекрасно знает, что Ольга спустит любые деньги на наряды и ненужные безделушки, но поделать с этим ничего не может. Ей проще отдать сыну остатки своей зарплаты, чем выслушивать его бесконечные причитания о тяжкой жизни. Степан так и не устроился на работу. И Валя уже не представляет, где он сможет работать. Как, собственно, и невестка.

Денег, которые может отдавать Валя Степану, катастрофически не хватает. В доме у сына царит запустение. И Настя постоянно бегает к Вале поесть. Иногда она подкарауливает Валю возле дома, когда та идет с работы. Иногда приходит позже, чтобы попасть к ужину. Вскоре Валя, которая сама вынуждена экономить на всем, начинает бояться продовольственных набегов новоявленной внучки.

– Чего тебя мамаша-то не кормит? – интересуется она, мрачно наблюдая, как Настя уплетает вторую тарелку супа, которого, по расчетам Вали, ей самой должно было хватить на четыре дня. – Что же ты меня объедаешь, окаянная?

– У мамы денег нет, – с готовностью сообщает Настя, давясь супом.

– Как это нет? – возмущается Валя. – Я же ей давала.

– Она себе пиво купила, сигареты и еще что-то, только я не помню, – откровенничает Настя.

– И что? – бурчит Валя.

– И деньги закончились, – чавкает Настя. – А еды дома никакой нет вообще.

– Так требуй с мамаши, – резонно замечает Валя. – Я тебе вообще никто.

– Ты мама моего папы Степана, – огрызается Настя. – Мама говорит, что он нас обязан кормить, если он с ней спит.

– Он с ней что? – растерянно переспрашивает Валя.

– Раз он с ней спит, – со знанием дела повторяет Настя.

– А чего тогда я крайняя? – огрызается Валя.

– Раз папа Степан меня не кормит, значит, ты должна, – пожимает плечами Настя.

Визиты Насти становятся все более частными. Валя всячески пытается избавиться от прожорливой девчонки. Она не открывает ей дверь подъезда, ссылаясь на то, что у нее не работает домофон. Но Настя прорывается внутрь с оказией. Кто же не пустит в подъезд ребенка? Когда звонят в квартиру, Валя на цыпочках подходит к двери и смотри в глазок. Если это Настя, она, стараясь не шуметь, уходит обратно в комнату или на кухню. Но Настя начинает молотить в дверь кулаками, крича:

– Бабушка, бабушка, ты дома! У тебя свет горел! И я тебя слышу! Открывай! Я есть хочу!

Чертыхаясь, Валя бредет обратно в прихожую и впускает внучку-саранчу.

– Ты, как чума, – бурчит Валя, когда Настя врывается внутрь и сразу кидается к холодильнику.

– Ага, – не слишком вникая в Валино бормотание, с готовностью соглашается Настя. – А супчик у тебя есть? Или куриные ноги?

– Тебе самой бы ноги повыдергивать. И мамаше твоей заодно, – шипит Валя, ставя на плиту кастрюлю. – Сейчас, дай хоть разогрею. Только жить все мастера за мой счет. Хоть бы кто-нибудь пришел да помог чем-нибудь.

 

64

– Мать, я приду тебе подсобить, – словно услышав ее жалобы, говорит ей по телефону Степан.

– Не надо, сынок, – отнекивается Валя, – запачкаешься еще.

Она помнит, как раньше Степан брезгал ее работой и стеснялся перед своими дружками, что его мать моет подъезды. Как потом натер мозоли на руках, когда колол ломом лед. Но, может быть, теперь что-то переменилось? Степан настаивает.

– Мать, мне все равно делать нечего, – бубнит он в трубку, – я приду завтра, помогу.

– Ладно, – со вздохом соглашается Валя, – приходи.

На следующее утро Степан действительно приходит. И не один, а с опостылевшей Валя Настенькой. Девочка скачет вокруг него и корчит Вале рожи.

– Чего кривляешься? – шипит Валя. – Только приди еще ко мне суп жрать!

– А вот и приду, а вот и приду! – дразнится Настя. – Злая бабка!

– Ты чего ее с собой притащил, – кивая в сторону Насти, спрашивает Валя сына.

– А куда мне ее девать? Каникулы же! – огрызается Степан.

– И что с того? – бурчит Валя. – Дома бы посидела. С мамочкой. У той вечные каникулы.

– Она Ольге мешает, – гордо произносит Степан. – Я жену не дам беспокоить. Пусть отдыхает.

– От чего отдыхает? – шипит Валя.

– Да хоть бы и от дочки, – парирует Степан. – У нее мигрени в последнее время разыгрались. Ей покой нужен. Я ее поэтому и на работу не спешу отправлять. Пусть поправится.

– Ага, – хихикает Валя, – еще килограммов на десять.

– Злая ты, мать, – качает головой Степан, – никого тебе не жалко. Всю жизнь только о себе и думаешь. А я Ольгу люблю, понимаешь?

– Чего же не понять, – снова хихикает Валя. – Помогать-то будешь?

– Для того и пришел, – кивает Степан.

Валя отправляет его в подвал набрать ведро воды для мытья подъезда.

– Останься с бабушкой, – строго говорит Насте Степан, но та увязывается с ним.

– Скатертью дорожка, – думает Валя, наслаждаясь наступившей тишиной.

Впрочем, вскоре парочка возвращается.

– Черт, я себе все брюки облил водой этой, – рычит Степан. – Споткнулся на ступеньках. Дебильный подвал. Темнотища там у тебя. И ступеньки все сбитые. Как ты по ним ходишь?

– Хожу, сынок, – хмыкает Валя, – пока хожу. Как перестану, придется тебе меня кормить.

– А мама говорит, что тебе помирать пора, – радостно сообщает Вале Настя.

– Спасибо, – хихикает Валя. – Мамаше твоей тоже здоровьица побольше. Как говорится, яблочко от яблоньки…

– Да хватит вам ссориться, – рычит Степан. – Принес я воду, мать. Куда ее девать?

– Отнеси на пятый этаж, – командует Валя. – Там на батарее тряпка лежит. Возьмешь ее. И мой пол до первого этажа. Если много будет грязи, то воду придется сменить.

– Ой, мать, – морщится Степан, – я же в брюках. Как я в них мыть-то буду?

– А чего же ты вырядился, как на парад? – фыркает Валя. – Знал же, что я не в библиотеке работаю.

– Да мы хотели с Анастасией в океанариум сходить, – бурчит Степан.

– С кем? – теряется Валя, не привыкшая к полному имени надоевшей ей девчонки.

– В океанариум, – повторяет Степан.

– Ах, с этой выдрой, – хмыкает Валя. – Так чего же не идете? Я уж тут как-нибудь без вас уберусь. Мне не привыкать.

– Точно? – интересуется Степан. – Справишься?

– Угу, – хихикает Валя.

– Мать, мне неудобно, – продолжает проявлять заботу Степан. – Я все-таки помогать пришел.

– Ничего страшного, – кивает Валя, – из вас обоих работнички еще те. Только мешаете.

– Когда у меня грудь вырастет, я стану проституткой и учиться не буду, – вставляет мимоходом Настя.

– Умница, – хихикает Валя. – А пока сходи зверей в океанариуме попугай.

– Ты точно не в обиде, мать? – озабоченно произносит Степан.

– Точно, – подтверждает Валя.

– Слушай, мать, – мнется Степан, – ты мне денег не дашь на билеты в этот самый океанариум? А то у нас с финансами совсем швах.

– Ох, – только и может выговорить Валя.

Они идут в ее каптерку, где Валя отдает сыну припасенные на магазин деньги.

– А на такси тут хватит? – пересчитывая купюры, беспокоится Степан.

– На троллейбусе доедите, – хмыкает Валя.

– Мать, у меня ребенок! – огрызается Степан.

– Ну, сынок, больше у меня все равно ничего нет, – разводит руками Валя. – Разве что на мне верхом поедете.

– Ладно, – бурчит Степан, – пока.

Он и Настя уходят. А Валя понимает, что ее единственная надежда на ужин таится теперь в еще не проверенных ею мусорных баках.

– Пусть только Ольгина саранча еще заявится поесть, – думает она, – не пущу ни под каким видом. Отравится еще чего доброго, потом хлопот не оберешься.

 

65

Валя начинает замечать, что без водки ей все тяжелее скоротать очередной вечер. Денег на закуску у нее практически не остается. Поэтому ей хватает пары рюмок, чтобы в висках приятно зашумело, а весь окружающий мир с его хлопотами отодвинулся назад, словно отделенный от нее невидимым стеклом. Она ждет этого приятного момента с самого утра. Его предвкушение помогает ей выдержать тяжелую дворницкую работу.

Настя, как и прежде, чуть не каждый день прибегает поесть. И поделать с этим Валя ничего не может. Она просит Степана унять падчерицу. Она даже звонит Ольге, чтобы та не пускала к ней дочку. Она гонит прочь саму настырную девчонку. Но та приходит снова и снова.

– Какая нелегкая тебя ко мне носит? – всякий раз бурчит Валя, открывая Насте дверь.

– Есть хочу, – радостно сообщает Настя.

– Да, голод не тетка, – хихикает Валя. – Садись, сейчас разогрею.

Валя покупает в магазине куриный окорок и варит на нем бульон. Окорок она достает из кастрюли, остужает и кладет в холодильник. А бульон заправляет картошкой, луком и морковкой. Добавив в кастрюлю капусту или макароны, она превращает бульон в щи или суп соответственно. Когда похлебка заканчивается, Валя вновь достает их холодильника куриный окорок. Его хватает на пять, а то и шесть бульонов. И, как нетрудно понять, только в последнем плавает отстающая от костей многократно переваренная куриная нога.

– Бабушка, – негодует Настя, – почему у тебя в супе мяса нет?

– На той неделе будет, – хихикает Валя.

– Я сейчас хочу, – ноет Настя, умоляюще глядя на Валю.

– Мало ли кто чего хочет, – хихикает Валя. – Обобьешься. Хлеба, если хочешь, могу еще кусок дать. Сытнее будет.

– Бабушка, мне бы мясца, – просит Настя.

Но Валя непреклонна.

– Ты кем хочешь стать: моделью или толстой коровой, как твоя мамаша? – спрашивает она.

– Сама как думаешь? – огрызается Настя, которая теперь считает, что женское счастье кроется не в большой груди, а в длинных ногах и осиной талии.

– Тогда хлебай суп без мяса, – хихикает Валя.

Она смотрит, как голодная Настя молотит ложкой и устало вздыхает.

– Доела? – спрашивает Валя нетерпеливо.

– Ага, – отдувается Настя.

– Тогда вали домой, – бурчит Валя.

Она старается поскорее выпроводить прожорливую гостью, чтобы выпить водки. Закрыв за Настей дверь, она достает бутылку из холодильника, ставит ее на стол, чистит лук, нарезает хлеб. Потом наливает водку в рюмку.

– С богом! – говорит она сама себе, выпивает водку и закусывает.

Выпив, она медленно проходит в комнату. Вернее, протискивается. Из-за сложенных штабелями коробок, составленных вдоль стен старых оконных рам и дверных полотен передвигаться здесь нужно осторожно, стараясь ничего не задеть и не удариться плечом или бедром о какой-нибудь острый выступающий угол.

– Вот и славненько, – бормочет Валя, пробираясь к месту своего назначения.

Она ложится на застеленный старым засаленным одеялом диван и подкладывает под голову сложенную в несколько раз жилетку из меха неведомого науке зверя.

– Утро вечера мудренее, – бормочет Валя и засыпает.

Но, если честно, каждое новое утро лишь осложняет ее и без того безрадостную жизнь. Дворничихи интересуются результатами операции.

– Все хорошо, – мямлит Валя, – у девочки все хорошо, поправляется.

– Это не та тощая шалашовка, что к тебе бегает? – интересуются любопытные дворничихи.

– Что вы, – отмахивается Валя, – это Настенька. Старшенькая. А оперировали Леночку. Она  в больнице еще.

– А сын твой где, в море? – продолжают любопытствовать бабы.

– Ага, – радуясь невольной подсказке, кивает Валя, – придет скоро.

– Понятно, – кивают дворничихи.

Валя понимает, что их интересуют перспективы возврата денег. А насчет этого ничего утешительного сказать им она не может.

– Простите, бабоньки, нет у меня денег. И никогда не будет. Не отдам я вам долг, – ее так и подмывает сказать им нечто подобное.

Но каждый раз Валю охватывает непреодолимый страх, смешанный со стыдом. Поэтому она начинает всячески избегать коллег. По утрам она незаметно прокрадывается в свою каптерку, переодевается в рабочее и старается быстрее юркнуть в подъезд. Здесь она чувствует себя в относительной безопасности. Убрав в одном подъезде, она перекочевывает в другой, потом в третий и так далее. Пока стоит осень, еще можно оставаться невидимкой. Но когда выпадет снег, его придется убирать. Тут уже не спрячешься за железной дверью с домофоном.

 

66

В отличие от Вали у Степана уже не получается тянуть с возвратом кредитов. Его долги банкам растут, как снежный ком.

– Ты думаешь что-нибудь с этим делать? – сухо интересуется Ольга, привычно извлекая из почтового ящика и вручая мужу гневное письмо из очередного кредитного учреждения.

– Я? – орет Степан, возвращая ненавистный конверт жене. – Это ты мне говорила: бери кредиты, время такое, что их дают всем идиотам.

– И в чем я была не права? – холодно удивляется Ольга. – Тебе же дали?

– Заткнись! – орет Степан, и пена закипает у него в уголках рта. – Убью!

– За что? – хмыкает Ольга. – За то, что хоть немного пожили по-человечески?

– И что теперь? – надрывается Степан, в голосе которого начинают звучать умоляющие нотки.

– Теперь они грозят тебе судом, – вскрыв конверт и изучив послание, сообщает Ольга.

– Мне? – орет Степан.

– А кому еще? Кто брал деньги, тому и отдавать, – невозмутимо продолжает Ольга.

– Да половина этих денег на твои шубы пошла! – орет Степан. – Лучше б ты сама шерстью обросла!

– Я думала, тебе приятно было мне их дарить, – подняв бровь, произносит Ольга.

– Что? – голос Степана садится, как будто у него в легких внезапно закончился воздух.

– Я так думала, – все так же невозмутимо повторяет Ольга.

– И что теперь делать? – возвращается к главному вопросу Степан.

– А я откуда знаю? – хмыкает Ольга. – Это твое дело. Найди деньги.

Единственным источником наличных, известным Степану, является мать. И он снова бежит к ней. Он плачет, потом кричит и требует свою долю.

– Долю чего? – интересуется Валя и напоминает: – Половину квартиры ты уже забрал.

– Чего? – ревет Степан. – Не знаю! Денег, золота! Что, батя ничего не накопил? Он всю жизнь из моря не вылезал! Прячешь? В гроб с собой забрать хочешь? А моя семья с голоду пусть дохнет, да?

– Что же ты говоришь, сынок? – вздыхает Валя. – Какие деньги? Какое золото? Что я могу прятать? Отец твой пил запоем. Туда все его деньги и пошли. А больших денег тогда и не платили.

– Ох, мать, губишь ты меня! – рыдает Степан.

– Давай, сынок, водочки выпьем? – предлагает Валя. – Тебе и полегчает.

Они идут на кухню, Валя достает из холодильника бутылку и спрятанный от Насти вываренный куриный окорок. Выпив водки, Степан впадает в слезливую тоску. Он рассказывает матери о своей нелегкой жизни, о том, что Ольга в грош его не ставит и что Настя окончательно отбилась от рук. Валя кивает и время от времени понимающе вздыхает.

– Денег больше нет, – разводит руками Степан, – совсем. И взять негде. Понимаешь?

Валя все понимает, но она уже ничем не может ему помочь. Как бы ни болело ее материнское сердце, раздобыть денег ей негде. Степан допивает оставшуюся в бутылке водку и уходит домой.

Спустя некоторое время гневные письма банкиров сменяются повестками в суд. По наущению жены Степан туда не ходит. Но, как говорится, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. И однажды ранним утром к ним в квартиру являются судебные приставы. Они довольно долго объясняют причину своего прихода, ссылаясь на статьи закона и решения суда, и трясут перед Степаном ворохом бумаг.

– Понятно, – бурчит Степан.

– Вы не отрицаете долг? – интересуются обрадованные подобной готовностью к сотрудничеству приставы.

– Нет, – снова бурчит Степан.

– Когда сможете отдать? – с нескрываемой надеждой спрашивают приставы.

– Я временно не работаю, – огрызается Степан. – С чего мне отдавать?

– Подумайте. Потому что пени набегают, – говорят разочарованные приставы и уходят.

Вечером Степан снова бежит к матери и говорит, что дело безвыходное.

– Меня посадят, мать! – рыдает он. – Посадят! Я оттуда уже не выйду! Это конец!

От его стенаний Вале становится плохо. Она провожает сына домой, а потом всю ночь не спит, думая, где взять деньги. Но ей ничего не приходит в голову. Наутро, выпив для храбрости водки, она идет на поклон все к тем же коллегам-дворничихам. Полстакана водки натощак дают свой эффект. Глотая ртом воздух, как вытащенная из воды рыба, Валя сбивчиво рассказывает собравшимся с утра возле конторы бабам о бедственном положении Степана.

– У него кредиты, – качая головой, объясняет Валя, – у сыночка моего. Захлебывается он в них. Насели со всех сторон. Кровопийцы. Отдавать нечем. Я прошу.

– И дитё еще после операции, – вздыхает кто-то.

– Да, и дитё! – вспомнив о своем собственном вранье, с готовностью причитает Валя. – Все одно к одному.

Дворничихи сочувственно кивают. Они думают, что Валя просит их немного подождать с возвратом долга. Но Валя понимает их сочувствие совсем иначе.

– Бабоньки, – бормочет она, – кто сколько может, а? Мы отдадим. Не сразу, но отдадим. Можно даже с процентами.

– Николаевна, ты чего, еще занять хочешь? – удивляются бабы.

– Сыночку, – бормочет Валя.

– Опомнись, старая, – хмыкают дворничихи, – ты нам сначала уже занятые деньги верни.

– Николаевна, я уезжать собираюсь из Мурманска по весне, насовсем, – вставляет кто-то. – Ты уж будь добра, отдай мне мои до марта, ладно?

– Да и мы ждать устали, – ропщут остальные. – Кредиты у него? А нам что делать прикажешь?

– Кто сколько может, – бормочет Валя, но ее уже никто не слушает.

– Возвращай долг, – кричат дворничихи. – Сколько можно уже? Мы сами не в шелка одеты.

И Валя уходит ни с чем. Приставы снова приходят к Степану и грозятся описать за долги квартиру.

– Будете жить на улице, – стращают они Степана с Ольгой.

– Ага, – хмыкает Ольга, – и дочка моя тоже будет на улице жить?

– Какая дочка? – огорчаются приставы.

– Несовершеннолетняя, – хмыкает Ольга и, опережая возможный вопрос, зло добавляет: – Да, прописана здесь, в этой квартире. Так что остыньте. Мы здесь жили и жить будем. У нас в стране вся власть – детям.

Тогда приставы описывают мебель, телевизор, компьютер и остальное имущество.

– А где же твои шубы? – рычит Степан, когда приставы уходят. – Я и не заметил, когда они исчезли!

– Давно у сестры, – хмыкает Ольга.

– Тварь! – рявкает Степан. – Хитрая тварь!

– Ты мою сестру не трогай! – огрызается Ольга, покрываясь красными пятнами.

– А я не про твою сестру, – хрипит Степан.

– Сам такой, мерзавец, – визжит Ольга и добавляет почти с удовольствием: – И недоумок.

– Оленька, как же нам жить дальше? – неожиданно теряет боевой дух Степан.

Он представляет, как из их квартиры вынесут все вещи, и у них не будет денег даже на то, чтобы купить себе еду.

– Оленька? – умоляюще повторяет Степан.

Но жена лишь презрительно фыркает и уходит на кухню. Степан провожает ее стоном безысходности. Но на самом деле ум Ольги работает сейчас на полную мощность. Ее не особенно интересуют мужнины кредиты. Тем более что она предусмотрительно отнесла сестре не только шубы, но и свой ноутбук. Но она устала есть суп из пакетиков и курить дешевые вонючие сигареты, от которых дерет горло, а поэтому лихорадочно ищет выход из сложившейся ситуации.

 

67

– Деньги найти можно, – говорит Ольга через пару дней, обегав всех своих знакомых.

– Где? – подскакивает Степан.

– Перезанять, – гордо говорит Ольга.

– Это не «где», а «что»! – рычит Степан.

– Тоже мне лингвист, – презрительно хмыкает Ольга и добавляет уже деловым тоном: – Короче, есть люди, которые могут перезанять. А с отдачей подождут.

– Что за люди? – чуя недоброе, недоверчиво интересуется Степан.

– Есть такие, – уклончиво отвечает Ольга. – Так, знакомые одной моей приятельницы.

– Что за знакомые? – подозрительно уточняет Степан. – Где же они раньше были?

– Где надо, там и были! – огрызается Ольга. – Для тебя деньги копили, дебил!

– И чем они занимаются, – пропустив дебила мимо ушей, продолжает свои расспросы Степан.

– Тебе нужны деньги или нет? – рявкает Ольга.

– И все же? – настаивает Степан.

Ольга юлит лисой, но после долгих расспросов Степан все же выясняет, что речь идет о ростовщиках.

– Ты с ума сошла? – пугается он. – Это же бандиты. Они нас потом порешат.

– Бандиты твои банкиры, – огрызается Ольга. – А это приличные люди. Просто бизнес у них такой. И вообще, у тебя есть другие варианты? Я без телевизора и кровати жить с тобой здесь не буду. Убирайся тогда из моей квартиры к чертовой матери.

– Твоей? – рычит Степан, наступая на жену. – Это наша квартира!

– Твоя здесь только третья часть, – фыркает Ольга. – Разведусь, и свалишь ты отсюда впереди собственного визга, понял?

– Не пойду я к ростовщикам, – резюмирует Степан.

– Тогда собирай пожитки и вали к мамочке, – в тон ему отвечает Ольга.

– Тварь, – машинально произносит Степан.

– Сумка твоя, с которой ты в море ходил, на шкафу стоит, – деловым тоном сообщает Ольга.

Однако Степан никуда не уходит. Спустя два часа он мирится с женой. А еще через пару дней, несмотря на все его страхи, Ольга ведет его к ростовщикам. В назначенное время они приезжают по названному адресу в центре города. Степан ожидает увидеть бритых накачанных парней, играющих кастетами, но их встречает высокий и худой пожилой господин с большими оттопыренными ушами, из которых почему-то торчит вата. Господин больше похож на бухгалтера или страхового агента, чем на бандита. Он проводит их в комнаты. Степан замечает, что квартира с хорошим ремонтом и богато обставлена. Не броско, а именно со вкусом. И чувствуется, что очень недешево. Пожилой господин с ватой в ушах говорит тихо, почти вкрадчиво. Представившись Гариком, он усаживает Степана с Ольгой на кожаный диван и объясняет условия сделки. Запрашиваемую сумму он готов занять на полгода. Вернуть нужно будет с тридцатью процентами. И все сразу.

– Ровно через полгода, – уточняет Гарик.

Расписки или какие-то гарантии Гарику не нужны. Потому что он верит людям. А те, в которых он ошибся, сильно в этом раскаялись в окрестных болотах. Тут Гарик сдержанно хихикает, почти икает.

– Это шутка, – с мягкой улыбкой поясняет он.

Но тут же добавляет, уже без улыбки, что в любом случае найдет возможность вернуть свои деньги. Причем с процентами. Степан, как завороженный, молча кивает и изредка, чтобы не обидеть хозяина квартиры, улыбается ему в ответ. Ему хочется отказаться, но он не уверен, можно ли теперь это сделать.

– Так вы согласны? – спрашивает его Гарик.

– Да, – против собственной воли кивает Степан, клацая зубами от страха.

– Хорошо, – кивает Гарик.

После этого он тут же выдает Степану оговоренную сумму наличными. Как и обещал, без всяких формальностей. И Степан с Ольгой немедленно покидают чудесную квартиру.

– Надо купить чего-нибудь выпить, – говорит жене Степан по дороге домой.

– Ага, – кивает присмиревшая Ольга, – покрепче чего-нибудь.

– Коньяку? – предлагает Степан.

– Коньяку, – соглашается Ольга.

На взятые у Гарика деньги Степан погашает часть долгов перед банками. По совету Ольги, только те, на возврат которых уже есть решение суда.

– Сынок, – просит его Валя, узнав о таинственном займе, – ты бы мне деньжонок подкинул? Мне бабонькам отдавать надо.

– Нет денег, мать, – отмахивается Степан. – Только-только с долгами рассчитался.

– Так ведь и это долг, – причитает Валя. – Для тебя же занимала.

– Подождут твои тетки, – бурчит Степан.

– Петровна в деревню уезжает, – бормочет Валя. – Надо вернуть. Неудобно.

– Неудобно на потолке спать, – хмыкает Степан. – Перебьется пока. Зачем ей деньги в деревне? Пусть огород растит. Скажи, что мы ей перешлем, когда будут. А пока нет.

Это неправда. Кое-какие деньги от займа остались. И уже через пару дней Ольга на радостях и, как она говорит, для успокоения нервов, покупает себе еще одну шубку.

– Что же мы будем теперь делать? – в испуге качает головой Степан. – Полгода пролетят. И что дальше?

– Откуда я знаю, – отмахивается Ольга, вертясь в обновке перед зеркалом. – Почему я все время должна за тебя думать? Найди работу.

 

68

Как и следовало ожидать, никакую работу Степан не находит. Зато Ольга на Гариковы деньги умудряется снова наладить себе безбедное существование.

– Живы будем – не помрем, – хорохорится Степан, имея в виду грядущий возврат долгов. – Полгода еще. Встрепенемся, ощетинимся.

Ольга не обращает на его браваду никакого внимания. Ее не очень интересует, где и как Степан найдет деньги.

– Щетинься, – бормочет она, собираясь к подруге.

Шесть месяцев, как Степан и опасался, пролетают почти незаметно. Степан подсчитывает, сколько денег ему нужно отдавать Гарику с учетом процентов, и ему становится дурно.

– Идиотка! – орет он на Ольгу. – В море таких денег не заработать!

– Так ты же туда не пошел, – хмыкает Ольга.

– Даже если бы пошел! – рычит Степан. – Ты думаешь, там не рыбу ловят, а бриллианты?

– Не знаю, – сквозь зубы цедит Ольга, – я в море не ходила.

Впрочем, в море идти уже поздно. Степан в ужасе бегает по квартире, пьет валерьянку и проклинает жену, которая втянула его в такую авантюру.

– Пять дней осталось! – заламывает он руки. – Нам их даже без процентов не отдать! Даже проценты не отдать!

– А ты раньше посчитать не мог? – сухо интересуется Ольга.

– Как? – рявкает Степан, понимая, что его вопрос лишен логики.

– Ты что – идиот? – спокойно спрашивает Ольга.

– Иди сама к своему Гарику и разбирайся, – стонет Степан.

– Ага, – хмыкает Ольга. – И Гарик, к сожалению, не мой. И деньги у него не я занимала.

– А отдавать кто будет? – хватается за голову Степан.

– Кто занимал, тому и отдавать, – парирует Ольга.

Степан хочет еще что-то сказать, но дыхание у него перехватывает. Так что он молча рубит рукой воздух, как будто отмахивается от невидимой, но весьма назойливой мухи. Ольга смотрит на него презрительно.

– К мамочке сбегай, – ехидно замечает она, – поплачь.

– Бегал уже, – не замечая издевки, ноет Степан, – нет у нее денег.

– Тогда готовься к проблемам, – хмыкает Ольга.

Однако с истечением срока займа решительно ничего не происходит. Первый просроченный день Степан сидит дома и ждет визитеров. На второй день он решается выйти на улицу. Проходит еще один день, два, три. Степан почти приходит в себя.

– Может, он помер давно, Гарик твой? – спрашивает он Ольгу.

– Откуда мне знать, он не мой, – фыркает та в ответ. – Да и с чего ему помирать?

– Помнишь, у него вата из ушей торчала? – вспоминает Степан.

– И что? – хмыкает Ольга.

– Не знаю, – разводит руками Степан.

– Умер от отита? – хихикает Ольга.

– Вот! – радостно подхватывает Степан, но, поняв, что над ним смеются, добавляет понуро: – Может, просто грохнули его. Подельники.

– Не слышала ничего такого, – опускает мужа с небес на землю Ольга.

– Или посадили? – с надеждой произносит Степан. – Могли ведь. Было за что. Наверняка было.

– Чего гадать, – фыркает Ольга. – Ты ищи, где деньги взять.

– А ты? – злится Степан.

– А я уже нашла, – парирует Ольга. –  У Гарика. Теперь твоя очередь.

– Да что мне этот Гарик, в конце концов, сделает? – храбрится Степан. – Ваты из своих ушей в рот напихает? В крайнем случае, если появится, поговорю, объясню. Так и так, мол. Дело такое. Если деньги нужны, то подождешь. Пока рейса нет. Пойду – все отдам.

– Вот и славно, – фыркает Ольга.

Еще через неделю Степан, уже полностью оправившись, выходит утром из дома, чтобы купить сигареты.

– Эй, утырок, иди-ка сюда, – окликают его из припаркованного возле подъезда джипа с затененными стеклами.

– А? – растерянно оборачивается Степан, чувствуя, как земля начинает плыть у него под ногами.

– Да, ты, урод, иди сюда, – повторяет вылезший из джипа бритоголовый качок в спортивных штанах.

Степан на ватных ногах идет к джипу. Из машины вылезает второй качок, постарше и с татуировкой на шее. Именно такие мерещились Степану полгода назад, когда он шел на встречу с Гариком.

– Степан? – ласково интересуется у него татуированный.

– Да, – бормочет Степан.

– Ну, зайка, садись в машину, покатаемся, – осклабившись, предлагает ему татуированный.

Качки запихивают Степана на заднее сиденье джипа и вывозят куда-то за город. Вышвырнув его на придорожный гравий, татуированный с нарочитым вниманием интересуется:

– Ты про свой долг помнишь?

– Помню, – клацая зубами, выдавливает Степан.

– Хорошо, – произносит качок, схватив левой рукой Степана за воротник куртки  и приподняв с земли. – А чего же не отдаешь тогда?

С этими словами правой рукой татуированный сильно бьет Степана в живот. От боли Степан складывается пополам и мешком снова опускается на гравий.

– Я отдам, – бормочет он прерывающимся голосом.

– Счетчик тикает, – все так же ласково произносит татуированный. – Знаешь, сколько с тебя?

– Сколько занял и еще тридцать процентов, – бормочет Степан.

При этих его словах оба качка начинают хохотать.

– Тебе тут банк, что ли? – интересуется татуированный.

– Да, нет, – пытается найти правильный ответ Степан.

– Накидывай по одному проценту за каждый день просрочки, – делово поясняет бритоголовый.

– Это… – начинает Степан.

Он хочет сказать, что это форменный грабеж. И что при таких условиях он вообще никогда не сможет рассчитаться с треклятым Гариком. Но тут же понимает, что подобный комментарий в данной ситуации неуместен и даже скорее вреден.

– Это… справедливо, – кивает он.

– Ты все понял? – интересуется у него татуированный.

– Да, понял, – снова кивает Степан.

– Тебе три дня. Отдашь долг и сорок процентов сверху, – резюмирует татуированный, после чего оба качка садятся в машину.

Шурша шинами по гравию, джип уезжает. Степан со стонами встает на ноги, отряхивается и, выбравшись на дорогу, ковыляет по направлению к городу. Сначала он кидается к матери.

– Меня убьют, мать! – орет он, застав Валю возле мусорных баков. – Это бандюганы. Хана мне, мать!

Валя стонет и качает головой. Но деньги ей взять неоткуда.

– Квартиру свою продай, – воет Степан. – Выручай, мать! Потеряешь меня!

– Не продать мне ее, – стонет Валя. – Я дарственную на Ирину написала. Чтобы всем поровну.

– Так пусть Ирка продаст! – визжит Степан. – Позвони!

Валя тут же с мобильного звонит в Москву Ирине, но та, кажется, не проникается важностью момента.

– Ты хочешь, чтобы и вторая часть квартиры братику пошла с его толстой проституткой? – фыркает она.

– Убьют его иначе, Ира! – стонет Валя.

– Одним идиотом меньше станет, – парирует дочь. – Когда ты помрешь, мне твоя квартира и самой пригодится. У меня на нее совсем другие виды.

– Ох, мать, губишь ты меня ни за что ни про что! – завывает Степан, когда Валя со слезами передает ему разговор с дочерью. – И что я тебе сделал?

Проходят еще три дня. И Степана снова избивают все те же качки. На этот раз сильнее и прямо во дворе. Наверное, экономя время. Или бензин.

– У тебя дочка, так? – спрашивает татуированный, наклонившись над валяющимся в луже Степаном. – Если через пять дней не отдашь долг и пятьдесят процентов сверху, мы девчонку заберем. Ты понял? Сколько ей? Десять? Я тебе даже говорить не буду, что мы с ней там сделаем. Вы уж со своей толстой фифой сами пофантазируйте.

Степан приползает домой и, утирая с лица кровь, обо всем рассказывает Ольге.

– Давай в милицию звонить, – предлагает он.

– Ага, – побелевшими губами шепчет Ольга. – И что мы им скажем? Что у бандитов деньги заняли?

– А что тогда? – бормочет Степан.

– Не знаю, – шепчет Ольга, у которой дрожат руки.

– Давай укроем Настю? – предлагает Степан. – Спрячем. У матери моей, например. Или еще где. А?

Но тут Ольга не выдерживает. Она начинает выть. Тихо, чтобы не услышала спящая в комнате дочка. И от этого вой ее кажется еще страшнее.

– Да пропади все пропадом, – воет она. – Продадим нашу квартиру и вернем деньги. Я свою кровиночку не отдам. Звони этой мрази. Пусть подавятся.

Степан звонит по номеру, который дал ему татуированный. И через пару часов качки приезжают к ним домой. Однако предложенное Ольгой решение вопроса их не устраивает.

– Это когда ж вы, козлы, еще ее продадите, – хмыкает татуированный. – Сейчас такую драную хрущевку торговать долго придется.

– Других вариантов нет, – отважно заявляет Ольга. – Тогда забирайте меня. Только дочь не трогайте.

– Нам с тебя что, сало топить, овца? – хрипит бритоголовый. – Нам твоя недокормленная малолетка интереснее.

– Скажите, что вам надо. Мы все сделаем. Только не трогайте ребенка, – мертвым голосом произносит Ольга.

– Значит, вариант такой, – деловым тоном произносит татуированный, – вы, бакланы, переписываете на нас свою квартиру в счет долга.

– Ладно, – шепчет Ольга. – Но вы нам что-то с нее дадите?

– Корова дойная, это ты нам должна, забыла? – хрипит бритоголовый.

– Но, – дрогнувшим голосом бормочет Ольга, – квартира дороже стоит, чем наш долг. Даже со всеми процентами.

Она обращается к татуированному, распознав в нем старшего, который может принимать решения.

– И что с того? – хмыкает татуированный. – Мы можем ее и не забирать. Отдавай деньгами. Как выходит по счетчику. До понедельника.

– Так быстро не получится, – скулит Ольга, заглядывая татуированному в глаза.

– Тогда вариантов ноль, – морщится тот. – Сама смотри, что тебе дороже.

– Квартиру трудно переписать, в ней ребенок прописан, – бормочет Ольга. – Даже приставы отступили.

– Ты, корова, мы тебе что, приставы? – рявкает бритоголовый, наседая на Ольгу. – Ты своего ребенка хоть удави. А то мы поможем. Поняла?

Ольга послушно кивает, отступая в сторону более спокойного татуированного. Качки уходят, а Ольга без сил опускается на табуретку.

– Господи, господи, – бормочет она, – лишь бы маленькую не тронули.

На следующее утро Ольга отправляется бегать по знакомым. Заплатив кому надо, она в два дня выписывает Настю из квартиры и прописывает ее у своей сестры. Туда же они со Степаном перевозят ценные вещи. Еще через день Степан по договору купли-продажи переоформляет квартиру на какого-то Саляева Руслана Газеевича.

– Теперь мы в расчете? – мрачно спрашивает у татуированного Ольга, передавая качкам ключи.

– В расчете, – кивает тот.

– Ребенка не тронете? – уточняет Ольга.

– Живите-поживайте, – хмыкает татуированный.

Потеряв жилье, Степаново семейство переселяется к Ольгиной сестре. Сестра Лена явно недовольна. У нее муж и сын. В двухкомнатной хрущевке с комнатами трамвайчиком такому числу людей явно тесновато. Но делать нечего: в бывшей родительской квартире у сестер равные доли.

– В тесноте да не в обиде, – бормочет Степан, устраиваясь спать на постеленный на полу матрас.

Ольга в ответ бросает на него презрительный взгляд.

 

69

Шестьдесят восемь лет. Валя сама почти забывает о своем дне рождения. И дело даже не в том, что дату никак нельзя назвать круглой. Просто в жизни у нее все совсем как-то не кругло. Тяжелая физическая работа изнуряет. От нее в груди все чаще что-то жжет. Изжога, наверное. Идти к врачу Валя не хочет. Пару лет назад она уже была на больничном. И помнит, что заработок ее при этом уменьшился. А ей нужны деньги. Часть надо отсылать в Москву дочери. Часть отдавать Степану, который так и не работает. А ему семью кормить. И кормилец у этой семьи один – она, Валя. О возврате долга она уже и не думает. Дворничихи с ней больше не разговаривают. А Петровна, уезжая в свою деревню, сказала:

– Будь ты проклята, Николаевна. Ты и сынок твой непутевый.

Прямо так и заявила при всех. И ответить ей было нечего. А остальные бабоньки лишь согласно при этом закивали. Но поделать Валя ничего не может. Не бросать же детей на произвол судьбы? Поэтому, выпив валерьянки, а чаще – водочки, она каждый день идет на работу, опустив голову, чтобы случайно не встретиться взглядом с кем-нибудь из дворничих. До дня рождения ли здесь? И вдруг накануне ей звонит Степан.

– Слушай, мать, – орет он в трубку, – мы к тебе завтра всей семьей нагрянем.

– Зачем? – пугается Валя.

– Как зачем? Праздновать! Не забыла еще? – хмыкает Степан.

– Нашли праздник, – бормочет Валя.

– Мать, воскресенье же, – настаивает Степан, – ты все равно не работаешь. Мы придем, посидим.

– Может, не надо, сынок? – пытается возразить Валя.

В голове ее несутся мысли о том, что надо будет что-то готовить, а денег совсем нет. Воскресенье? Единственный выходной на неделе. Она так хотела отлежаться. Потому что боли в груди мучают ее все чаще. И становятся они раз от разу сильнее. Уже и левое плечо ноет. А тут придется сидеть, о чем-то говорить.

– Может, обойдемся, а? – бормочет она.

Но Степан ничего не хочет слушать.

– Мы часикам к трем подойдем, – небрежно бросает он, – жди.

С утра Валя идет в магазин. Это дешевый захолустный магазинчик прямо возле ее дома. Но и здесь цены на продукты устрашают ее. То и дело цокая языком, она покупает водку, куриные окорока, картошку, давно забытые огурцы и помидоры, еще что-то. Дома она готовит обед, который, хоть и с большой натяжкой, но все же можно назвать праздничным.

В начале четвертого в дверь звонят. Валя спешит открывать. За дверью стоит Степан с пунцовым от злобы лицом. У Ольги поджаты губы, а Настя плачет в голос.

– У вас тут кретины живут, да? – рычит Степан вместо приветствия.

– Господи, что случилось? – шепчет Валя, хватаясь за сердце.

– Этот идиот подарок разбил, – хмыкает Ольга и добавляет, обращаясь уже к дочери: – Да заткнись ты!

– Кретины, – повторяет Степан, – быдло деревенское!

Семейство заходит в квартиру. Из злобного рычания сына и ядовитых комментариев невестки Валя постепенно воссоздает картину произошедшего. В качестве подарка Степан купил матери какую-то вазу синего стекла. Заходя в Валин подъезд, он споткнулся о порог и обрушился на землю, расколотив ту самую вазу вдребезги.

– Кто так пороги делает? – орет Степан. – Идиоты тупорылые! Вы где-нибудь в Европе видели такие пороги?

– Не были – потому не видели, – хмыкает Ольга.

– Никто нормально работать не хочет, – продолжает орать Степан.

Его не успокаивает даже предложенная Валей рюмка водки, которую он выпивает одним махом.

– Дебилы, – багровея от водки еще больше, шипит Степан.

– Да и бог с ней, с вазой-то, – успокаивает его Валя. – Зачем мне она. У меня свои некуда девать. Да и ставить ее негде. Так даже лучше.

– Я сам выбирал, – слезливо воет Степан, выпив еще рюмку водки и оттого растрогавшись.

– Вот и славно, – бормочет Валя. – Главное не подарок, главное – забота о матери. Покажи хоть осколки.

– Не смей! – ревет Степан, не давая Вале заглянуть в пакет с останками треклятой вазы. – Я себе этого никогда не прощу!

– Господи, что же ты из-за такой ерунды убиваешься! – причитает Валя. – Пойдем на кухню. Я тебе окорочка поджарила куриные с картошкой. Салатик есть. Закусишь водочку. Все и забудется.

– Не забудется, – канючит Степан и тут же требует: – Мать, дай мне денег. Я пойду и куплю тебе еще одну такую же вазу.

– Да зачем же, – пугается Валя, которую незапланированный праздник и без того ввел в расход.

– Надо, – рычит Степан. – Не такой уж плохой я сын, чтобы мать на день рождения без подарка оставить.

Валя пытается отговорить сына, но у нее ничего не выходит. Степан опять впадает в ярость. Скрепя сердце, Валя выдает ему требуемую сумму.

– Ты уж на пороге-то аккуратней, – ехидствует Ольга, – а то будешь так до вечера ходить туда-сюда.

Степан лишь злобно смотрит на жену и молча уходит. Минут через сорок он возвращается с новым пакетом и вручает Вале несуразного вида стеклянную емкость – не то вазу, не то салатницу.

– Держи, мать, память будет, – говорит он.

– С днем рождения, Валентина Николаевна, – добавляет Ольга.

– Бабушка, жрать-то мы когда-нибудь будем? – резюмирует Настя.

– Пойдемте к столу, – бурчит Валя, пристраивая подарок на груде стоящих в комнате и не распакованных еще с переезда картонных ящиков, и ведет гостей на кухню к остывшей картошке с курицей.

Степан ест жадно, нахваливая Валину стряпню и то и дело подливая себе водки. Глядя на сына, Валя внезапно понимает, что жизнь его, пожалуй, не лучше ее собственной.

– Что же это за баба такая, что не может даже накормить мужика? – думает об Ольге Валя.

Потом она вспоминает, что Степан уже забыл, когда последний раз где-то работал, и внезапно проникается к невестке пьяненьким сочувствием.

– Дорогие вы мои, – бормочет Валя, утирая грязным носовым платком слезы, – живите в мире и согласии.

– Да брось, мать, чего расслюнявилась, – одергивает ее Степан. – Твой праздник сегодня. О тебе и речь.

– Долгие лета всем нам, – с загадочной улыбкой произносит изрядно захмелевшая Валя.

– Аминь, – поддакивает Степан.

– Горько, – фыркает Ольга.

От водки на душе у Вали становится непередаваемо тепло. Она благодарна сыну за то, что он напросился в гости, устроил ей праздник. Но ее благостное настроение прерывает телефонный звонок.

– Валентина? – слышит она в трубке встревоженный голос.

Голос кажется ей знакомым, но вспомнить его обладательницу она никак не может.

– Это Татьяна, твоя подруга детства из Мариуполя, – сообщает трубка.

Танька? Валя поверить этому не может. Сто лет они не перезванивались. Неужели вспомнила о ее дне рождения? Хочет поздравить? Вот уж настоящий праздник вышел!

Однако выясняется, что повод для звонка совсем не праздничный. У тети Поли случился инсульт, сообщает Танька. И очень обширный. Или как там говорят? Короче, она совсем плоха.

– Где она, в больнице? – дрожащим голосом спрашивает Валя.

– Нет, – хмыкает трубка, – там теперь долго не держат. Старух тем более. Дома уже. Но не встает, ходит под себя и практически никого не узнает. Ухаживать за ней некому. Так что приезжай.

Валя чувствует невольную злобу от напористого голоса в трубке. Танька что, не понимает, что она не может вот так просто вскочить, все бросить и кинуться бог знает куда? Валя что-то бормочет насчет своей работы.

– Да что тебя там держит, на Севере твоем? – перебивает ее Танька. – Хватит уже надрываться. Здесь ты на свою северную пенсию проживешь. А если что – дети взрослые. Неужели не помогут материально? Матери-то!

Танька точно ничего не понимает. И Валя в ответ опять бормочет что-то невнятное.

– Ладно, Валь, не буду деньги жечь, поступай, как знаешь, – злится Танька и вешает трубку.

Валя долго молча стоит в комнате возле допотопного, еще с дисковым номеронабирателем телефона.

– Что там случилось? – окликает ее из кухни Степан.

– У тети Поли инсульт, – почти машинально сообщает Валя, возвращаясь к гостям.

– Ну, царствие небесное, – опрокидывает Степан очередную рюмку водки.

– Типун тебе на язык, – машет на него руками Валя, – жива она, лежит только.

– Понятно, – крякает Степан. – Тогда за здравие. Как там говорят: чтоб лежалось и моглось?

– Да заткнись ты, – одергивает мужа Ольга и обращается уже к Вале: – Это ваша тетя или Степы?

– Моя, – бормочет Валя, – в Мариуполе живет.

– И сколько ей? – интересуется Ольга.

– Восемьдесят семь, – теряется Валя. – Или восемь? Много.

– Да, – кивает Ольга, – тяжело это.

Валя молча кивает в ответ. Она вспоминает свое послевоенное детство, родной город, еще совсем молодую тетю Полю. И глаза ее туманят слезы.

– Налей мне водочки, Оленька, – обращается она к невестке, – будь добра.

– Конечно, – говорит Ольга и гладит Валю по плечу. – Выпейте, Валентина Николаевна, легче будет.

Но легче Вале не становится. Посиделки сразу наполняются печалью. Настя доедает курицу, а Степан допивает водку. После этого гости уходят. Оставшись одна, Валя сидит на кухне, не зная, что делать дальше. Но делать, собственно говоря, нечего. Не может она бросить все и ехать в Мариуполь присматривать за тетушкой. Как ей оставить детей? Им без нее не выжить.

 

70

Когда жжение в груди становится нестерпимым, Вале приходится обратиться к врачу. Она берет талон на вечер, чтобы не отпрашиваться на работе. Заходить в контору она не хочет. Там обязательно столкнешься с кем-нибудь из дворничих, у которых она заняла деньги. А они теперь смотрят на нее с откровенной злобой. Пройти под их взглядами – как будто стакан уксусу выпить.

Участковый терапевт меряет Вале давление, слушает фонендоскопом и расспрашивает о симптомах. Валя жалуется на легкие.

– Может, таблетки какие попить? – спрашивает она. – Только недорогие. Вы мне дорогих не выписывайте, я их все равно выкупать не буду.

– И давно это у вас? – морщится врач.

– Эх, миленькая моя, – качает головой Валя, – вы бы сами пожили на пенсию да на зарплату дворника. Тоже стали бы таблетки выбирать подешевле.

– Я не про таблетки, – снова морщится девушка-врач, – я про симптомы.

– Да уж давно, – пожимает плечами Валя. – Выпишите что-нибудь, ладно?

Но терапевт отправляет ее на прием к кардиологу. Валя отнекивается, но врач в очередной раз морщится.

– Не нравится мне ваше сердце, – говорит она, – надо срочно обследоваться.

Валя хочет попросить талончик на вечер, но терапевт неожиданно открывает ей больничный лист. Валя уже и забыла, когда болела. Невыгодно это с материальной точки зрения. Она пытается отказаться, но глаза у терапевта почти испуганные.

– Отлежитесь сегодня, – говорит она Вале, – а завтра к кардиологу.

Кардиолог, как кажется, недоволен Валиным сердцем еще больше терапевта. Валю срочно отправляют на ЭКГ. Просмотрев выданные прибором каракули, кардиолог начинает тревожиться пуще прежнего.

– До дома сами дойдете? – интересуется он.

– А то, – хмыкает Валя. – Сюда-то я не на метле прилетела.

– У вас предынфарктное состояние, – качает головой врач. – Давайте-ка лучше я вам скорую вызову и сразу в стационар.

– Куда? – пугается Валя, давно отвыкшая от медицинских терминов.

– В больницу вас положим, – поясняет кардиолог.

– Я дома валерьянки выпью, – обещает Валя. – Выживу.

Но кардиолог в этом, похоже, совсем не уверен. Он настаивает на госпитализации. В конце концов, они сходятся на том, что Валя сейчас пойдет домой. А завтра с утра отправится в больницу. Кардиолог выписывает ей направление.

– Если станет хуже, сразу вызывайте скорую, – напутствует ее врач. – И домой сейчас такси возьмите. Вам вызвать?

– Я сама вызову, – бормочет Валя.

Она с трудом отбивается от заботливого кардиолога и отравляется домой на автобусе.

– Такси, – бормочет она по дороге, – с такси я, миленький, без последних копеек останусь. На такси все можно проездить.

На следующий день, как и обещала заботливому врачу, Валя отправляется в больницу. Ее кладут в кардиологическое отделение. Аскетическое убранство палаты Валю не смущает. После ее квартиры ей любое помещение кажется хоромами. Да и жалобы соседок по палате на плохое питание, как считает Валя, сильно преувеличены.

– Жить можно, – констатирует она сама себе.

К ее соседкам – двум пожилым женщинам, тихим и медлительным инфарктницам – каждый день приходят родные. То мужья, то дети с внуками. Они приносят еду и рассказывают новости об общих знакомых.

– А вы, наверное, одинокая? – интересуются у нее соседки.

– Почему? – бурчит Валя. – У меня дочь в Москве. И сын здесь, в Мурманске.

Инфарктницы тактично кивают и стараются угостить Валю деликатесами: бутербродом с семгой, сырокопченой колбаской. Валя отказывается. Ей неудобно быть в роли побирушки. Поэтому время от времени она ходит в имеющийся на первом этаже больницы магазинчик, почти киоск, и покупает там то дешевые карамельки, то немного сырку.

Ее соседки постоянно рассказывают друг дружке о своих детях. Валя несколько раз звонит Степану. Пусть бы и он пришел ее навестить. Хоть бы показался, чтобы она могла утереть нос окруженным заботой соседкам. Но сын только отнекивается.

– Понимаешь, мать, – говорит он, – дел много. Я думаю своим бизнесом заняться.

– Каким еще бизнесом? – пугается Валя.

– Салон хочу открыть, – гордо заявляет Степан.

– Это еще что такое? – пугается Валя.

– Парикмахерская, мать, – поясняет Степан.

– Так на это же денег надо много, – качает головой Валя.

– Будем искать, – неопределенно произносит Степан.

Однако поиски не увенчиваются успехом. И разговоры о салоне быстро сходят на нет. Недели через три Степан все же приходит к Вале в больницу. Он привозит ей красную розу и просит оплатить такси.

– Так чего же ты на такси-то ехал? – ахает Валя.

– Мать, – шипит Степан, – в твой хоспис иначе никак не добраться. На улице мороз.

Валя отдает Степану все, что еще осталось у нее в кошельке, и тот бежит расплачиваться с таксистом. Вернувшись, он выводит Валю в коридор и просит у нее денег на житье-бытье.

– Нам бы хоть немного перехватить, мать? – заглядывает ей в глаза Степан. – Настю кормить нечем.

Валин кошелек пуст. Но ей на карточку уже должны были перечислить пенсию за этот месяц. Да зарплата с прошлого месяца так и осталась там. Ей и самой сейчас нужно немного наличных, чтобы отовариваться в больничном магазинчике. Они со Степаном идут к банкомату, что стоит в холле двумя этажами ниже кардиологического отделения, но там, как на грех, не оказывается денег.

– Проклятье, – шипит Степан, – что же делать, мать? У Ольги дома вообще голяк. Пропадаем. Деньги нужны, хоть сдохни.

– Завтра приходи, – говорит Валя, – перезарядят банкомат-то.

– Мать, дай мне карточку, – предлагает Степан. – Я сбегаю в город и где-нибудь сниму.

– Ладно, – соглашается Валя, – ты и мне немного сними. Хорошо? А то хочется иногда чего-нибудь вкусненького. Чай хоть с конфеткой попить.

– Конечно, мать, – уверяет ее Степан. – Тебе сколько снять?

Они договариваются, сколько денег Степан возьмет себе, а сколько принесет Вале в больницу вместе с карточкой.

– Я за час обернусь, – божится Степан.

– Зачем тебе мотаться туда-сюда, – отмахивается Валя. – Завтра привезешь, не помру.

– Договорились, мать, – кивает Степан. – Тебе когда удобнее? Распорядок у вас здесь какой? Процедуры там всякие, уколы. Во сколько мне подойти?

– Да вот, как сегодня можешь и подойти, – бормочет Валя, – часикам к двенадцати.

Однако на следующий день Степан не появляется. Не приходит он и день спустя. Валя звонит ему, но сын не отвечает. Дней через пять он все же возвращает ей карточку.

– Тебе, мать, деньги снимать не стали, – говорит он. – К чему? Ты тут сама сколько надо снимешь.

– Ладно, – кивает Валя.

Проводив сына, она идет к больничному банкомату. На этот раз в нем есть наличность. Но карточка оказывается пуста, вычищена до нескольких рублей с копейками. Валя долго рассматривает выданную банкоматом выписку. Не веря глазам, она повторяет процедуру. Но безжалостный ящик выплевывает ей бумажку все с тем же результатом.

– Сынок, что же ты все деньги-то мои забрал? – дрожащим голосом спрашивает она, дозвонившись до Степана. – Мы же договаривались, сынок.

– А что, ничего не осталось? – бормочет Степан.

– Ничего сынок, совсем ничего, – всхлипывает Валя. – Мне же на работе, пока больничный не закроют, ничего больше не перечислят. И пенсия только-только была. Три недели до следующей.

– Не ной, мать, – огрызается Степан. – Я вообще не знаю, сколько там чего было и сколько осталось. Я от тебя сразу домой тогда поехал. А деньги снимать на следующий день Ольга ходила. Должна была снять, сколько договаривались.

– Так что же она все-то вытащила? – стонет Валя.

– Я, мать, жену свою контролировать из-за твоих копеек не буду! – рычит Степан. – Я семью обязан кормить!

Валя не знает, что на это ответить.

– Я тебе все отдам, – бросает Степан.

После разговора с сыном Валя долго сидит на стульчике в больничном коридоре и смотрит сквозь запыленное и затянутое решеткой окно на улицу.

– Не надо было в больницу ложиться, – думает она. – Знала ведь, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Потом она идет к заведующему отделением и требует, чтобы ее поскорее выписали. Врач лишь устало разводит руками. На следующее утро Валя отправляется домой. А еще через день снова выходит на работу.

 

71

Проработать ей удается лишь пару недель. Потом ее вызывают в контору, где мастер разговаривает с ней на повышенных тонах.

– Валентина Николаевна, – орет мастер, – вы меня хотите под монастырь подвести, да? Вы хотите, чтобы мои дети мне носили передачи в тюрьму? Чтобы они росли без матери?

Валя молча слушает всю эту тираду, не понимая ее причины.

– Неужели дворничихи пожаловались, что я заняла у них деньги и теперь не отдаю? – думает она. – Что если теперь долг начнут вычитать из зарплаты? И сколько они смогут удерживать? По закону, конечно. Наверняка есть закон, ограничивающий процент, который можно удерживать из зарплаты.

Потом Валя вспоминает, что, скажем, алименты могут достигать пятидесяти процентов заработка. А значит, наверное, и с нее смогут удерживать столько же. И тогда она не сможет посылать Ирине в Москву оговоренную сумму. Если, конечно, Степан не устроится на работу. Но он, похоже, на нее никогда не устроится.

– Вы этого хотите, Валентина Николаевна? – прерывает ее размышления мастер. – Смерти моей хотите?

– Как? – пугается Валя.

– Вы меня даже не слушаете, – всплескивает руками мастер. – Почему вы не сообщили, что вам положен перевод на легкий труд?

– На легкий труд? – переспрашивает Валя.

– А вы как думали? – орет мастер. – После предынфарктного состояния вам разве можно ломом махать? Я ведь случайно узнала, что у вас за болезнь была.

– Бюллетень же, – бормочет Валя.

– Что «бюллетень»? – снова всплескивает руками мастер. – Там теперь диагноз не пишут. Врачебная тайна. Может, у вас ОРЗ было или эта, как ее, ОРВИ. Мне откуда знать? Хорошо, что сказали мне о вашем сердце.

– Я на легкий труд не прошусь, – мотает головой Валя, – мне этого не надо. Я как стояла на своих подъездах, так и буду стоять.

– Вы на них ляжете, – качает головой от ее непонятливости мастер. – Вам немедленно надо на медкомиссию. Но только она вас на работу дворником не выпустит. Потому что нельзя.

– Я готова работать, – протестует Валя.

– Вы меня не слышите, да? – вновь повышает тон мастер. – Вы помрете на своих подъездах, а мне за вас отвечать придется. Меня посадят за вас, понимаете?

Тут до Вали доходит смысл разговора. И он пугает ее еще больше, чем подозрение в том, что с нее будут взыскивать долги. Она понимает, что ее собираются и вовсе уволить. И что другой работы ей больше не найти.

– Я готова работать, – повторяет она почти умоляюще, – дворников же не хватает.

– Не хватает, – вздыхает мастер. – И что с того?

– Можно же как-то все устроить? – предлагает Валя и добавляет для чего-то: – Пожалуйста.

Мастер неожиданно теряет свой боевой запал и превращается в обычную усталую бабу, которую все достало до чертиков.

– Присаживайтесь, Валентина Николаевна, – говорит мастер. – Давайте подумаем.

Думать, однако, приходится только мастеру. После чего она предлагает следующий вариант: Валя немедленно увольняется по собственному желанию. А спустя пару дней ее снова берут на работу, но уже по краткосрочному договору. Впрочем, как говорится, нет ничего более постоянного, чем временное. Так что краткосрочный договор можно будет перезаключать и перезаключать до бесконечности. И каждый раз Вале будет выдаваться направление на медкомиссию. Но проходить ее она не будет.

– Если что, – говорит мастер, – будет какая проверка, скажете, Валентина Николаевна, что я вас на медкомиссию направляла, даже настаивала, а вы туда не пошли. Понятно?

– Понятно, – послушно кивает Валя.

– А я в бумагах все эти направления буду должным образом фиксировать, – деловым тоном добавляет мастер. – Это на случай, если вы помрете с ломом наперевес. Скажу, что направляла к врачам регулярно, к работе допускала исключительно временно и тыды и тыпы.

– Хорошо, – кивает Валя.

– Тогда пишите заявление, – предлагает ей мастер, подсовывая лист бумаги и ручку.

И хитроумный план тут же приводится в действие. Но успокоиться у Вали все равно не получается. Ее телефонные разговоры с Москвой становятся все более напряженными. Ирина требует свою часть от размена отцовской, как она выражается, квартиры.

– Эту квартиру я получала, милочка, – в сердцах напоминает дочери Валя, – а не твой отец-алкаш. От него вам всем и комнатушки в коммуналке бы не досталось.

Но Ирина и слушать ничего не хочет. С годами она стала неожиданно тепло вспоминать об отце, на похороны которого в свое время Валя с трудом ее затащила.

– Квартирку вы распилили со Степочкой своим и его проституткой, – кричит Ирина в трубку, – а я в стороне осталась.

– Для тебя моя нынешняя квартира припасена, – напоминает ей Валя. – Дарственную я тебе написала, забыла?

– Может, ты меня переживешь, – огрызается Ирина. – А мне сейчас нужна моя доля. Чем я хуже брата, мать? А? Пятый десяток пошел. Так и останусь старой девой. Буду мыкаться по углам. А с квартиркой, хоть бы даже и где-то за кольцевой, я кого-нибудь, глядишь, и подцеплю. Такого же, как и я, горемыку.

– Я все понимаю, доченька, – вздыхает Валя, – но где же мне тогда жить прикажешь? Не подыхать же раньше времени. Я бы уже и готова. Чем жизнь такая, так лучше в гроб лечь. Только не мне это решать.

– Брось, мать, живи, – фыркает Ирина, – но варианты какие-то надо просчитывать.

И вариант вскоре подворачивается. Из Мариуполя снова звонит Валина подруга Танька и сообщает, что тетя Поля умерла.

– Отмучалась, – говорит Вале Танька. – Два года в лежку лежала. И вот скончалась.

– Похоронили? – спрашивает Валя, опасаясь, что Танька начнет требовать деньги на похороны.

– А то, – хмыкает Танька. – У нас сейчас все быстро делается. Как у мусульман. Холодильники-то в моргах не работают. Так что день в день и зарывают.

Валя понимает, что надо спросить о деньгах. Предложить послать, компенсировать. Но у нее не хватает на это силы. И тут Танька сама ее выручает.

– Похоронили, как положено, – говорит она. – Денежки у нее были. Гробовые. Хватило. Ты не беспокойся.

– Слава богу, – не в силах скрыть облегчение, выдыхает Валя и, чтобы хоть как-то соответствовать скорбному моменту, добавляет: – Упокоилась.

– Вот, – радостно говорит Ирина, когда Валя сообщает ей новость о смерти тети Поли, – вопрос сам собой и решился. Поедешь, мать, в Мариуполь, вступишь во владение бабкиной квартиркой. Чего лучшего желать? Юг, море. Воздухом будешь дышать.

– Ой, не знаю, – пытается возразить Валя.

– А чего тут знать? – огрызается Ирина. – Я приеду, помогу тебе мурманскую квартиру продать. Договорюсь, возьму отгулы, подменюсь и приеду. Жди.

 

72

Ирина приезжает спустя пару недель. А еще через день в Валиной квартире появляется Анджела – крупная и неопрятная женщина со всклокоченными волосами, одетая в бесформенный свитер и узкие, в обтяжку штаны. Анджела, как поясняет Ирина, риелтор. Причем такой, который может быстро продать любую жилплощадь.

– А что же нам торопиться? – пытается возразить Валя, которой не нравится сама идея продажи. – Мы можем и подождать.

– У меня, мать три недели отгулов, – поясняет Ирина. – За это время нужно все закончить.

– Не проблема, Ирина Павловна, – хмыкает Анджела.

– Зачем заканчивать? – еще больше пугается Валя. – Я могу неспешно продавать. Чтобы цену взять получше.

– За вашу развалину, бабуля, сильно много не возьмешь, – хмыкает Анджела. – Хоть спеши, хоть не спеши. Но, – она поворачивается к Ирине, – затягивать не советую. Потому что май месяц. А летом квартиры начнут дешеветь.

– Продавайте, Анджела, – кивает Ирина. – Сколько можно, столько и возьмем.

– Да что за спешка такая? – пытается отстоять свои права Валя.

– А с бабулькой вашей проблем не будет? – обращается к Ирине риелторша, не обращая больше на Валю никакого внимания. – Она тут прописана или как? В каких правах проживает?

– Прописана, – почему-то извиняющимся тоном произносит Ирина, – но на меня оформлена дарственная.

– Дарственная? – переспрашивает Анджела. – Это хорошо. Давайте все  документы. Будем бабульку срочно выписывать. Чтобы она тут не болталась. И сразу начнем искать покупателей.

– Отлично, – радуется Ирина.

Анджела забирает у Ирины документы.

– Мать, паспорт свой дай, – говорит Ирина.

– Зачем? – пугается Валя.

– На выписку! – рычит Ирина. – Тебе же только что русским языком объяснили!

– Не хочу я, – качает головой Валя, – у меня работа.

– Можно и так выписать, – поясняет Ирине Анджела, – но придется заплатить. Лишние расходы. Они вам нужны?

– Слыхала? – шипит Ирина. – Все равно выпишем. Так что не надо этого саботажа, мать. Мы же договорились.

Валя понуро идет в комнату, долго роется в ящиках и возвращается обратно с паспортом. Она отдает паспорт дочери, которая передает его риелторше.

– Вот и хорошо, – кивает Анджела. – Есть тут у меня семейка. Представляете, Ирина Павловна, выжившие из ума бабка с дедкой занимают трехкомнатную сталинку на проспекте Ленина. Дедка, говорят, какой-то заслуженный. Типа капитан дальнего плавания. Или воевал где-то. Что-то в этом роде. Но когда это было! А помирать не хочет. И бабка тоже.

– Тоже капитан? – поражается Ирина, не очень вникающая в рассуждения риелторши.

– Нет, – хмыкает Анджела, – тоже, говорю, никак не сдохнет. Внуки уже замаялись ждать. Сейчас уговорили стариков съехать. Хотят купить им жилье подешевле. Ваша квартирка как раз подойдет.

Анджела уходит. От ее рассказа Вале неожиданно становится легче. Уж если капитана дальнего плавания с супругой выселяют из квартиры, то чего уж тут о ней говорить.

– Ну что, мать, – бросает ей Ирина, – рассчитывайся со своей быдляцкой работы и собирай вещи. Честно сказать, я тебе завидую. Поедешь на юг на все готовенькое.

– Как же контейнер теперь везти на Украину? – волнуется Валя. – Пропустят ли? Заграница как-никак.

– Какой контейнер, мать? – хихикает Ирина. – Ты что, весь этот хлам с собой потащишь? Соберешь пару чемоданов одежонки и все. Там ведь квартирка обжитая. Ложки-тарелки наверняка есть. Кровать и телек какой-нибудь тоже однозначно имеются. Не помрешь.

– Но как же? – пытается возразить Валя.

– Ой, мать, брось! – обрывает ее Ирина. – Будь в тренде. Сейчас немодно с вещами переезжать. В крайнем случае купишь на месте.

Валя замолкает. Она не знает, что такое тренд. Но быть в нем ей совершенно не хочется. Весь вечер она пытается сложить вещи в две старые, оставшиеся еще от Пашки дорожные сумки. Но руки не слушаются. А глаза предательски застилают слезы.

– Ты, мать, до рассвета будешь копошиться? – окликает ее примостившаяся на узком кресле-кровати Ирина. – Я спать хочу.

Валя молча прекращает сборы и ложится на свой диванчик. Она долго ворочается с бока на бок. Но сон не идет. Ей приходит в голову, что она уже года три не была в центре города. И что через пару недель ей придется уехать из Мурманска навсегда. Надо пройтись по старым местам, глянуть напоследок, попрощаться. Или лучше не надо? Не травить лишний раз душу. Она и без того болит. И так болит, что сил нет терпеть. В груди печет, и воздуха не хватает.

– Что ты там крутишься? – раздраженно шипит Ирина.

– Вызывай скорую, доченька, – шепчет в ответ Валя, – плохо мне.

– Твою мать, – выдыхает Ирина, вскакивает с кресла-кровати и включает свет.

 

73

Валя снова попадает в кардиологию. Соседка по палате, добрая и молодая еще женщина, угощает ее яблоками и бананами.

– Вы одинокая, наверное, бабушка? – участливо интересуется она. – Вам, может, что-то нужно купить? Вы скажите, я мужу передам, он все купит. Или сыну. Видели парнишку? Каждый день забегает. Пятнадцать лет уже. Большой. Он купит, что надо.

– Не надо ничего, я не одинокая, – огрызается Валя.

Женщина соседка пугливо отшатывается назад. Валя и сама понимает, что с ее стороны все выглядит абсолютно по-хамски. Что соседка по палате предлагала помощь от чистого сердца. Но уж очень ей неприятно, что ее снова приняли за одинокую. Она двух детей родила, вырастила и воспитала. У нее уже внучка есть. Почти внучка. Приемная. Или сводная. Как правильно сказать? Коллеги по работе имеются. Правда, не приходит никто. Но это уже не дело этой молодухи с ее отличником-сыночком и заботливым очкастым мужем.

– Не одинокая, – повторяет Валя, – двое детей у меня.

– Заняты, наверное, – все так же сочувственно кивает женщина.

– Угу, – бурчит Валя.

Чем занят безработный Степан, Вале остается только гадать. А вот заботы дочери ей известны. Ирина усиленно продает ее квартиру. Дней через пять она забегает на пару минут к матери в больницу. Чтобы подписать какие-то бумаги и вернуть Вале паспорт. Соседка по палате как раз отправилась на процедуры.

– Как там дела? – спрашивает Валя.

– Ой, мать, все пучком, – отмахивается Ирина. – Из квартиры тебя выписала. Покупатели тоже наклевываются. Кручусь, как белка в колесе. Побегу.

– Подожди, – останавливает ее Валя.

Ей хочется, чтобы дочь дождалась возвращения соседки. Чтобы утереть ей нос. Доказать, что никакая она ни одинокая.

– Чего еще? – торопит ее Ирина.

– Кто покупатели-то? – тянет время Валя. – Не та ли пара, о которой Анджелка говорила?

– Какая еще пара? – рассеянно переспрашивает Ирина, просматривая какие-то бумаги и укладывая их в полиэтиленовую папку.

– Капитан дальнего плавания с супругой, – напоминает Валя.

– А черт их знает, – отмахивается Ирина, – мне все равно. Хоть дальнего, хоть ближнего. Лишь бы денежки заплатили.

– А вот я еще хотела тебя спросить… – начинает Валя.

Но Ирина уже собрала бумаги в папочку, которую, согнув пополам, запихала в свою сумку.

– Некогда, мать. Побежала, – перебивает она Валю и выскакивает из палаты, так и не дождавшись возвращения Валиной соседки.

– Дочь была, – все же сообщает ей Валя, когда женщина приходит со своих процедур.

– Это хорошо, – радуется та, – без поддержки близких нам не выжить. Так ведь, Валентина Николаевна?

– Своим умом надо жить, – несколько невпопад отвечает Валя.

– Умом-то, может. А вот сердцем… – вздыхает соседка по палате, стараясь смягчить ситуацию.

– Угу, – снова невпопад отвечает Валя, ложится на кровать и демонстративно отворачивается лицом к стене.

– Отдыхайте, отдыхайте, конечно, – шепчет у нее за спиной соседка.

Ирина больше не показывается. Через неделю Валя решает позвонить ей сама, чтобы узнать, как идут дела.

– Мать, ты чего деньги жжешь на межгород? – изумляется Ирина по телефону. – Я уже два дня, как в Москве.

– А квартира? – теряется Валя.

– Продана, – сообщает Ирина.

– Как? – переспрашивает Валя. – А вещи мои где?

– Да какие там у тебя вещи? – хмыкает Ирина. – Ты фамильные драгоценности, надеюсь, в диван не зашила? Весь этот хлам Степка с приятелем вынесли на мусорку. Степка с меня деньги за это взял. Тварь. Еще брательник называется. Но новые хозяева потребовали очистить жилплощадь. У них там свои шмотки. Или ремонт собираются делать. Не знаю.

– А посуда, одежда? – упавшим голосом спрашивает Валя.

– Посуду кое-какую и ложки-поварешки Степка к себе забрал, – скороговоркой отвечает Ирина, которой разговор явно надоел. – И одежду, что ты в сумки сложила в последний вечер, перед тем как в больницу попала. Так что ты к нему отправляйся после выписки. Оттуда и поедешь в свой Мариуполь. Степка билет тебе возьмет. Я ему деньги оставила. Ты знай. Я мать родную не обижу.

– Ладно, – машинально отвечает Валя, – я поняла.

– Давай, не жги деньги, – кричит в трубку Ирина, – пока.

Валя, свесив ноги, сидит на высоченной больничной кровати и теребит в руках телефон. Она старается вспомнить, сколько денег осталось у нее на карточке. Хватит ли их, чтобы добраться до Мариуполя? На то, что Степан купит ей билет, она не рассчитывает.

Валю выписывают спустя еще две недели. Она стоит в своем потертом пальтишке на крыльце приемного покоя под нависающим над ступеньками козырьком. Конец июня. Но в Мурманске как-то по-осеннему промозгло и холодно. Моросит мелкий дождик. Собравшись с духом, Валя выходит из-под защиты козырька и бредет по лужам к остановке.

Слава богу, она застает Степана дома. Вслед за сыном Валя с трудом протискивается на крохотную кухню, где Степан кормит ее макаронами и чаем.

– Вещи-то мои пропали, – причитает Валя. – Как же вы так с Ириной-то?

– Мне Ирка сказала: выкидывай, – бубнит Степан. – Я и выкинул. Мне-то что?

– Не забрали почти ничего, – качает головой Валя.

– А что там было брать, мать? – возмущается Степан. – Мусор один.

– Сумки мои где, с одеждой? – пугается Валя.

– Не бойся, мать, сумки здесь, – хмыкает Степан.

Как и предполагала Валя, денег на билет у сына не оказывается.

– Понимаешь, мать, – разводит он руками, – я Ольге дал. Она у нас кашевар. С деньгами туго. Я тебе перешлю в Мелитополь, как только заработаю.

– В Мариуполь, – поправляет сына Валя.

– Ага, – соглашается Степан, – сразу же.

Часа через два домой возвращаются Ольга и Настя. Потом приходит из школы сын Ольгиной сестры Иван. А вечером возвращаются с работы его родители – Лена и Сергей. И в крохотной квартирке становится просто нестерпимо тесно. Ольга хотя бы пытается быть с Валей приветливой: интересуется ее здоровьем, зовет ужинать. А вот ее сестра с мужем смотрят на Валю с явной неприязнью.

– Разве можно их винить, – думает Валя. – Они меня знать не знают. Объявилась ни с того ни с сего. Тесно у них очень.

Степан ложится спать на расстеленный на полу матрас. Ольга с дочкой устраиваются валетом на диване. Для Вали освобождают Настино кресло-кровать.

– Бабушка, – интересуется Настя, – а ты скоро уедешь?

– Когда надо, тогда и уедет, замолчи, – цыкает на дочку Ольга.

– Я вас долго стеснять не буду, – вздыхает Валя, – не беспокойтесь.

На следующее утро она отправляется за билетами, потом в собес и в пенсионный фонд. А еще через неделю уезжает в Москву. Степан идет ее провожать. Он тащит сумки, кряхтит и отдувается. Моросит все тот же противный дождик.

– Иди домой, не жди, – говорит ему Валя, когда сын усаживает ее в вагон.

– Чего уж там, – бурчит Степан, – помашу ручкой.

Он выходит из вагона и стоит под дождем, пока поезд трогается с места. Степан идет вдоль перрона и машет Вале рукой.

– Прощай, сынок, – шепчет в оконное стекло Валя и машет ему в ответ.

Поезд набирает ход. И Степан отстает. Валя все смотрит и смотрит в окно. За ним проплывают до боли знакомые городские пейзажи. Столько лет прошло. А Вале кажется, что только вчера она впервые приехала сюда. Приехала с надеждами. Приехала строить новые города и собственную жизнь. А кончила мытьем подъездов. Тут Валя вспоминает, что так и не отдала долг дворничихам.

– Как стыдно, – шепчет она, – гробовые деньги бабы мне заняли.

Но делать нечего. Оставшихся после покупки билета до Мариуполя денег едва хватит на первое время. Хорошо еще, что в собесе в связи с переездом ей выплатили пенсию за три месяца вперед. Но большую часть этих денег пришлось оставить Степану на хозяйство. Кто ему еще поможет, кроме родной матери? А из Мариуполя придется каждые два-три месяца ездить в  российский Таганрог, получать пенсию там.

Валя допоздна сидит на своей полке, даже не расстилая постель. Мысли так и лезут ей в голову. Как приедет, надо сходить на могилку к тете Поле. А еще надо Степану как-то из Таганрога посылать немного денег на прокорм семьи. Купит ли Ирина себе хоть какое-то жилье в Москве? Заведет ли постоянного кавалера? На квартирку-то они, поди, как мухи слетятся. Кавалеры нынче такие. И есть ли у тети Поли приличные сковородки на хозяйстве? А то ведь свою посуду она так и оставила Степану. Ту, что он забрал к себе, конечно. Остальную выкинули на помойку.

В Москве Ирина встречает ее на Ленинградском вокзале, помогает перебраться на Курский и усаживает в зале ожидания.

– Все, мать, – тараторит она, – побежала. Ты уж тут не заблудишься теперь. Как объявят твой поезд, вали прямо в тоннель и на перрон. Поняла?

– Посиди со мной, доченька, – просит Валя.

– Ты чего, мать, боишься? – хмыкает Ирина.

– Ничего я не боюсь, – бормочет Валя, – просто посиди.

– До твоего поезда еще четыре часа, – отмахивается Ирина. – Мне работать надо идти.

– Не до поезда, – всхлипывает Валя, – чуть-чуть посиди рядом, попрощаемся.

– Я… – начинает было Ирина, но замолкает.

Губы ее подозрительно кривятся. Она отодвигает Валину сумку, молча садится рядом с матерью и обнимает ее за плечи.

– Я к тебе приеду в Мариуполь, – говорит она, – обязательно приеду.

– Хорошо, – кивает Валя, и слезы текут у нее по морщинкам щек.

 

74

Валя приезжает в Мариуполь после обеда. Она сходит с поезда в удушающую сорокаградусную жару.

– Парилка, – бормочет отвыкшая от подобного пекла Валя.

Памятуя о конфузе в троллейбусе в свой предыдущий приезд, она прямо на вокзале меняет рубли на гривны и отправляется по знакомому адресу. У нее нет ключей от тетиной квартиры. Поэтому она идет к Таньке. Благо, что та, как и прежде, живет в соседнем подъезде. Однако попасть туда оказывается непросто. Старые деревянные двери давно заменены на стальные, на которых установлен домофон. Валя теряется. Она не помнит номера Танькиной квартиры. Третий этаж, налево. Но вот какой это номер? Валя начинает считать, сбивается, начинает считать снова. В ее голове все еще стучат вагонные колеса. И она никак не может сосредоточиться.

– Дура, – говорит сама себе Валя, – какая же ты стала дура.

Наконец она просчитывает номер Танькиной квартиры и набирает вызов в домофоне.

– Да? – слышит она в динамике знакомый голос.

– Таня, это я, Валя, – говорит она и добавляет для полной ясности: – Из Мурманска.

– Валька! – охает домофон, и дверь подъезда открывается.

Валя с трудом втаскивает сумки на третий этаж. В дверях квартиры ее встречает Танька. Валя даже теряется. Не берут подругу годы!

– От хорошей жизни, наверное, – думает Валя.

Зато Танька, похоже, едва ее узнает. По крайней мере, смотрит с испугом.

– Что, изменилась? – хмыкает Валя. – Все мы не молодеем.

– Эх, Валька! – выдыхает подруга. – Проходи уже.

– Мне бы ключи от тетиной квартиры, – бормочет Валя.

– Ты проходи, проходи, подруга, – повторяет Танька.

– Я бы тебя не стесняла, я бы сразу к тете Поле, – снова начинает Валя.

– Тети Поли больше нет, – напоминает ей Танька.

– В квартиру ее, – поправляется Валя.

Но Танька почти силой затаскивает ее вместе с сумками к себе в прихожую.

– А Толик где? – интересуется Валя, когда спустя четверть часа они пьют чай на кухне.

– На работе, – поясняет Танька, – он у меня еще трудится. Не на заводе, правда. Как «горячий» стаж заработал, вышел на пенсию. Устроился вахтером в бизнес-центр.

– Понятно, – кивает Валя.

– А ты что же не позвонила, не предупредила, нагрянула, как снег на голову? – спрашивает Танька.

– Так получилось, – извиняющимся тоном говорит Валя, – срочно пришлось приехать.

– Особой-то срочности уже нет, – фыркает Танька. – Срочность была, когда тетю Полю парализовало. Когда надо было за ней утку выносить.

Танька, конечно, права. Валя лишь покорно кивает в знак согласия. А Танька с напором рассказывает, как она ухаживала за тетей Полей все последние годы. Она распаляется все больше. Но Валя замечает, что в глазах подруги мелькает не победный, а скорее извиняющийся огонек.

– Денег хочет! – охает про себя Валя. – Чтобы я ей заплатила за труды. Черта с два! Хотя нет, она, конечно, молодец. Дам ей немного. Потом, постепенно, с пенсии. Начну экономить и рассчитаюсь.

– Еще чаю? – предлагает Танька.

– Я бы того, я бы пошла к себе, – настаивает Валя, вставая из-за стола.

– Подожди, присядь, – усаживает ее Танька и рубит уже без всяких политесов: – Ты уж не обессудь, но свою квартиру тетя Поля мне завещала.

– Что? – теряется Валя, опускаясь обратно на табуретку.

– Мне завещала, в обмен на уход, – говорит Танька.

– Не понимаю, – бормочет Валя.

– А чего тут понимать? – хмыкает Танька. – Я тебе, когда инсульт у нее случился, звонила? Говорила: приезжай? Бабка одинокая, смотреть за ней некому. Сама знаешь. Так ведь?

– Так, – безропотно кивает Валя, – не смогла я.

– Ты не смогла, – фыркает Танька. – А мне что было делать? Я вот тоже не смогла. Не смогла бросить старуху погибать в хосписе. Там бы ее за месяц в гроб уложили. А под моим присмотром она больше двух лет протянула. И похоронили достойно. Без роскоши, но достойно. Не как безродную.

– И что же теперь? – безжизненным голосом интересуется Валя.

– Теперь там сын мой живет с семьей, – с вызовом произносит Танька. – Заселила его в апреле. Как все документы оформили, вступили в права собственностью, так и заселила. Сколько ему в примаках жить у свекрови? Пятый десяток мужику. Да и мы с мужем не молодеем. Хорошо, когда сын с невесткой будут рядом, под боком. Они и так, конечно, помогали. Молодцы. Только скажи. Но в соседних подъездах жить – совсем здорово. Это не с Левого берега мотаться. Так что квартира эта теперь наша.

– Как же ты можешь? – качает головой Валя. – Мы же выросли вместе. Подругами были.

– А что делать? – отвечает Танька. – Я тебе сочувствую. Но ведь не ты два года тете Поле подгузники меняла, подмывала ее, выносила летом подышать на балкон. Что ж ты не приехала, когда я тебе звонила в твой Мурманск?

– Дети, – бормочет Валя.

– Какие дети? – хмыкает Танька. – Им обоим под сороковник уже. Или больше. Это они тебя должны кормить, а не ты их.

– Не получается, – вздыхает Валя и добавляет растерянно: – Так что же мне теперь-то делать, Танька?

– А я тебе вот что посоветую, – наклоняется к ней поближе Танька. – Отправляйся-ка ты восвояси в свой Мурманск. И живи дальше, как жила. Пару ночей можешь у меня переночевать. Приютим. А потом – домой.

– Так некуда мне, – цокает языком Валя, – продала я мурманскую квартиру.

– Значит, купишь здесь за эти деньги, – хмыкает Танька. – А с теткиной квартиры тебе ничего уже не отколется. Так и знай. Я ее за два года отработала на совесть.

– Эх, – машет рукой Валя.

Она не знает, что еще сказать. Пускаться в объяснения того, как она оказалась в Мариуполе без квартиры и без денег, ей не хочется. Толку никакого. Не поймет ее Танька. Не пожалеет. Да и то верно, за что ее жалеть? Сама все профукала. Везде. Но и оставаться у Таньки она больше не может. Душно ей. Хоть и работает в квартире кондиционер, а воздуха Вале не хватает. Прижав правую руку к груди, она идет к выходу.

– Ты куда? – пытается остановить ее Танька. – Я же сказала: поживешь несколько дней у нас.

Но Валя не обращает внимания на ее слова. Шум вагонных колес в ее голове нарастает, почти заглушая все остальные звуки. Танька пытается ее остановить, хватает за руку. Валя вырывается, выскакивает на лестничную площадку и начинает спускаться вниз.

– Подожди! Валя! – кричит ей вслед Танька.

С усилием открыв дверь подъезда, Валя выскакивает на улицу. Тяжелая дверь с грохотом захлопывается сзади, отрезав ее, словно гильотиной, от Танькиного голоса.

 

75

Валя направляется к углу дома, чтобы выйти со двора. Ей кажется, что она бежит, но дом просто бесконечный. Валя понимает, что это она двигается слишком медленно. Впрочем, за ней никто не гонится. Так что можно не торопиться. Наконец Валя сворачивает за угол и выбирается на проспект Нахимова. Она переходит его и идет в парк. Ее сердце колотится, как будто просится наружу.

– Тише, тише, – шепчет ему Валя, – погоди, не время дурачиться, успокойся.

Но сердце не хочет успокаиваться. Оно толкается и ворочается в груди, как устраивающаяся на ночлег собака. Валя кладет под язык нитроглицерин и садится на скамейку возле разросшейся плакучей ивы. По Валиным щекам текут слезы. Быстро, как это бывает только на юге, вечереет. В прокравшихся в город сумерках тени в парке удлиняются. Людей вокруг мало. Рабочий день. Среда. Или четверг? Валя сбилась с календарного счета, пока добиралась сюда.

Мурманск сейчас кажется ей далеким и почти забытым. Неужели она прожила там без малого пятьдесят лет? Полвека! Как страшно звучит. Да, именно так. Сейчас июль две тысячи тринадцатого, а она уехала на Север в шестьдесят пятом. Вся жизнь прошла. Так быстро и как-то почти мимо. Словно и не уезжала она никуда. Как будто только вчера они ходили с тетей Полей на пляж. А Пашка и сейчас стоит у своей мартеновской печи во вторую смену. Или собирается идти в ночную. И  дядя Леня все еще сидит на лавочке возле подъезда. И все еще живы.

Дети? Их нет еще. И хорошо. Хорошо не то, что их нет. А то, что есть еще время подготовиться к их появлению. Воспитать иначе. Чтобы были поддержкой в старости. Спрашивали: «Чем тебе еще помочь, мамочка?»

– Где и когда что-то пошло неправильно? – думает Валя. – Ведь не может быть, чтобы все изначально было задумано именно так? За что ей такое наказание? Чем она его заслужила? Или наказание не заслуживают, а просто получают? Те, кто не смог заслужить чего-то лучшего?

Она перебирает в памяти события стремительно прошедшей жизни. Где надо было свернуть в другую сторону? Она ведь окончила техникум с отличием. Мечтала строить города. Зачем она поехала на Север? Надо было остаться здесь. Выйти замуж за Пашку. Но ведь она и так за него вышла. Там, в Мурманске. А вдруг их брак здесь оказался бы совсем другим? Он бы работал на заводе, не пил, не распускал руки. Или распускал бы все равно?

И вообще, если она ехала в Апатиты, может, надо было попасть именно туда? Встретила бы там хорошего парня, создала совсем другую семью. Сейчас бы грелась на солнышке в какой-нибудь деревне, в домике, купленном для нее заботливыми детьми. А уж если прижилась она в Мурманске, то зачем рассталась с Натаном? Надо было упрашивать его, в ногах валяться. Стать заботливой женой. Нарожать ему детишек с такими же выпуклыми, как у него, смышлеными глазками. И тогда…

Впрочем, что тогда? Зачем размышлять о том, чего уже никогда не будет. Главное сейчас не это. Главное заключается в том, что же ей теперь делать? Куда идти? Обратно к Таньке? Она мерзавка. Хотя, конечно, в ее словах есть своя правда. Она два года ухаживала за тетей Полей. Немудрено, что та оставила ей свою квартиру. Так что виновата во всем сама Валя, а не Танька. Наверное. В любом случае Танька готова приютить ее лишь на пару дней. Не больше. А где ей жить потом? Куда ехать? Даже если хватит денег на обратный билет. Чтобы Валя могла получать российскую пенсию, Ирина прописала ее в квартире Ольгиной сестры. Там, где сейчас живет Степан с семьей. О том, чтобы вернуться туда, и речи быть не может. Они там сами вповалку на полу спят. К Ирине в Москву тоже некуда. Дочь сама углы снимает. А если и купит что за полученные с продажи Валиной квартиры деньги, так очень тесное и убогое.

– Осталась я, боженька, на улице и без гроша в кармане, – бормочет Валя, потирая грудь, в которой нарастает коварное жжение. – Душно как, невозможно просто.

– Так лето в этот год вон как жарит, – вздыхает тетя Поля.

Покупайте книги на [битая ссылка] www.yagupov.ru