Капитал. Оборотный и основной. – Деньги. – Труд производительный и непроизводительный. – Накопление. – Проценты на капитал. – Различие капиталов по сфере их приложения. – Третья книга. – Отзыв Смита о крупных землевладельцах. – Четвертая книга. – Опровержение меркантильной системы. – О колониях и колониальной политике. – Критика учения физиократов. – Система естественной свободы. – Пятая книга. – Функции государства. – Облегчение торговых сношений. – Народное образование. – Налоги

Вторая книга “Богатства народов” посвящена изучению “природы запасов, их накопления и употребления”. Разделению труда, по естественному ходу вещей, должно предшествовать некоторое накопление запасов, и дальнейшее развитие разделения труда может совершаться только по мере накопления таких запасов, дающих возможность просуществовать человеку, занимающемуся одним каким-либо делом, пока он не окончит своего изделия и не продаст его. Эти запасы можно разделить на две части: одна предназначается для непосредственного потребления, а другая употребляется для получения дохода и называется капиталом. Капитал, в свою очередь, разделяется на оборотный и основной. Различия эти применимы к запасам и капиталам как отдельных лиц, так и всего общества. Затем, установив различие между валовым и чистым доходом страны, Смит рассматривает функцию денег, этого “великого колеса обращения”, доказывает выгодность замены металлических денег бумажными и посвящает обширный очерк банковским операциям, по поводу которого Бланки замечает: “Нигде мудрые воззрения Смита не проявились с таким блеском, как в этой главе, откуда все экономисты черпали основания для своих исследований о банках”. “Нельзя, однако, не согласиться, – замечает Смит, – что если торговля и промышленность страны могут быть высоко подняты при содействии бумажных денег, тем не менее они поднимаются, так сказать, на икаровых крыльях, и движение их не так надежно, как если бы оно опиралось на прочную почву, представляемую золотом и серебром”.

При рассмотрении вопроса о накоплении капитала следует различать труд производительный от труда непроизводительного; первый производит какую-нибудь новую ценность в виде материального предмета, второй, напротив, не прибавляет ничего к общей сумме материальных ценностей. “Таким образом, труд фабричного рабочего вообще прибавляет к ценности обрабатываемого материала стоимость своего содержания и прибыль хозяина. Труд служителя, напротив, не прибавляет ничего ни к какой ценности. Первый, несмотря на получаемую им сдельную плату, в сущности, ничего не стоит своему хозяину, так как стоимость сдельной платы вместе с прибылью входит вообще в ценность предмета, к которому труд был приложен. Но содержание, потребленное служителем, не возвращается более”. В таком же смысле непроизводителен труд солдата, чиновника, законоведа, врача, церковнослужителя, ученого, актера и так далее. Смит не отрицает полезности и важности всех подобных профессий; он утверждает только, что в указанном им смысле все это труд непроизводительный. Производительные работники содержатся за счет капитала, а непроизводительные и люди, вовсе не занимающиеся никаким трудом, из доходов нации, из ренты и прибыли. Поэтому “отношением между суммою капиталов и суммою доходов всюду определяется отношение между трудолюбием и тунеядством: где капиталы превышают доходы, там преобладает трудолюбие; где перевес на стороне доходов, там господствует тунеядство”. В развивающемся промышленном обществе часть годичного производства, откладываемая в виде капитала, становится все больше и больше сравнительно с тою частью, которая образует доход в виде ренты и прибыли.

Источником накопления капитала являются бережливость и расчетливость. Сберечь – не значит просто удержать неизрасходованной часть дохода. То, что ежегодно сберегается, собственно, так же потребляется, как и то, что действительно истрачивается. Разница только в том, что “та часть годового дохода, которая ежегодно истрачивается человеком, потребляется чаще всего бесполезными людьми и прислугою, которые ничего не создают взамен того, что потребляется ими”. Часть же, ежегодно сберегаемая им и поступающая в капитал, чтобы приносить пользу, потребляется хотя почти так же быстро, но другим классом людей – работниками, фабрикантами, ремесленниками, которые воспроизводят с прибылью то, что ежегодно потребляется ими.

Накопленный капитал или пускается в дело самим владельцем, или отдается им во временное пользование постороннему лицу за известные проценты, отдается в рост; берущий взаймы, в свою очередь, может дать капиталу производительное назначение, а может растратить его непроизводительным образом. “Из всех людей, которым делаются обыкновенно ссуды, – замечает Смит, – сельские землевладельцы, получающие их под залог своих имений, представляют менее всего надежды, что они употребят заем с пользою; да и они занимают деньги не с целью растратить их даром: о них можно сказать, что они уже расточали их прежде, чем заняли…” Заемщик, получающий деньги, нуждается, собственно, не в деньгах самих по себе, а в ценности их, в том количестве предметов, которое можно получить за них; точно так же и заимодавец, ссужающий его, передает не просто деньги, а свое право на известную часть годового производства земли и труда. Поэтому и количество капиталов, отдаваемых в рост, определяется не ценностью денег, бумажками или монетою, а ценностью той части годового производства, которая предназначается именно для замещения капиталов, неупотребляемых лично самими владельцами. С увеличением вообще капиталов в стране увеличиваются и капиталы, отдаваемые в рост; а вместе с тем падает получаемый на такие капиталы процент. Он падает не только вследствие общего закона, по которому рыночная цена вещей уменьшается, если количество их увеличивается, но и потому еще, что с нарастанием капиталов становится все труднее и труднее находить выгодное помещение для них. Затем Смит разоблачает заблуждение, которого не избежали даже Локк и Монтескье, будто бы процент на капитал, понизившийся в большей части Европы после открытия Америки, упал благодаря наплыву золота и серебра из новых рудников. Что касается законов, определяющих и ограничивающих величину денежного процента, то Смит высказывается против них. “Опытом дознано, – говорит он, – что подобные законы вместо того, чтобы предупредить злоупотребления ростовщичеством, только увеличивали их, так как заемщик обязан в таком случае заплатить не только за употребление денег, но и за риск заимодавца, принимающего вознаграждение за пользование его деньгами. Заемщик обязан, так сказать, обеспечить своего заимодавца против преследования за ростовщичество”.

Всякий капитал, как замечено было выше, идет на содержание производительного труда – иначе он перестает быть капиталом; но количество труда, которое он приводит в действие, изменяется в зависимости от того, к чему именно он прилагается. Наиболее выгодным приложением капитала по количеству приводимого в действие труда Смит считает земледелие. Здесь производительными работниками являются не только люди, но и рабочий скот. “Мало того, в земледелии вместе с человеком работает природа, и хотя труд последней достается даром, тем не менее то, что производится им, имеет такую же ценность, как и то, что приготавливается самыми дорогими работниками… Поэтому капитал, приложенный к земледелию, не только приводит в деятельность большее количество производительного труда, чем такой же капитал, употребленный на фабричное производство, но он присоединяет еще несравненно большую ценность сравнительно с количеством употребляемого им производительного труда к годовому производству земли и труда страны, к богатству и действительному доходу ее населения. Из всех назначений, какие могут быть даны капиталу, это, без всякого сравнения, самое выгодное для общества”.

Третья книга “Богатства народов” представляет исторический очерк развития промышленности и может служить прекрасным доказательством той широты, с какой Адам Смит относился к изучению экономических явлений.

В этой книге он пользуется, можно сказать, историческим методом и рисует, насколько позволяло тогда состояние исторических познаний, упадок земледелия после разрушения Римской империи, возникновение и развитие городов и торговли. Но исторический метод в руках Смита не служил той лесенкой, по которой теперь так часто взбираются от давно прошедшего к настоящему, и, доказав, как дважды два четыре, неизбежность существующего, успокаиваются. У него были принципы, которых не мог поколебать исторический метод. Если земледелие пало, если с развитием городов международная торговля и мануфактурная промышленность выдвигаются на первый план, то, во-первых, на то были свои особенные причины, и, во-вторых, далеко нельзя сказать, чтобы это был самый кратчайший путь к общественному благосостоянию. Правильным путем, по мнению Адама Смита, была бы такая последовательность: сначала развивается земледелие, затем – мануфактура, и потом уже – международная торговля. Ввиду исторического характера этой части сочинения мы не станем излагать ее содержания. Отметим лишь, что уже Смит считал крупных поземельных собственников неспособными успешно вести свое хозяйство. “Чтобы заставить землю приносить доход, – говорит он, – нужно внимательно следить, как и во всяком торговом предприятии, за всеми мелочными расходами и сбережениями, на что редко бывает способен человек, окруженный роскошью, хотя бы и бережливый по своей природе. Окружающие его условия скорее влекут его к удовлетворению своих прихотей, чем к заботе о барышах, в которых он не чувствует никакой надобности. Изящная одежда, жилище, экипаж, мебель – вот предметы, которым с самого детства он привык давать цену. Направление, естественно придаваемое привычками всем его понятиям, продолжает свое действие и тогда, когда он обратится к улучшению своих земель. Он приведет в изящный вид, быть может, четыреста или пятьсот акров вокруг своего дома, и истратит на это в десять раз больше того, что это будет стоить, пока не увидит, что если бы он предпринял такого рода улучшение во всех своих владениях (а по своим склонностям он не способен на улучшения иного рода), то разорился бы, не выполнив и десятой доли своих замыслов… Достаточно сравнить настоящее состояние этих владений с участками мелких окрестных собственников, чтобы судить и без всяких других аргументов, как маловыгодны обширные владения для успехов земледелия”.

Четвертую книгу Смит посвящает изложению меркантильной и земледельческой (физиократической) теорий. Первую он излагает и опровергает весьма пространно, а вторую, которую он находит несравненно ближе к истине, – слегка. Мы знаем уже сущность того и другого учения. Оба они составляют теперь достояние истории. Меркантильная система после критики Смита погибла безвозвратно. Теперь уже никто не станет защищать торгового или денежного баланса. Если же протекционизм и поднимает, в особенности в последнее время, голову и овладевает умами мыслителей и деятелей, то он обращается к совершенно иным аргументам, чем прежде; отсюда, конечно, не следует еще, чтобы эти новые аргументы отличались обязательно и большей доказательностью. Как бы там ни было, однако всякому протекционисту приходится теперь считаться с основными положениями свободной деятельности, установленными Адамом Смитом, и нельзя сказать, чтобы новейший протекционизм не только опроверг их, но даже поколебал. Мы не станем входить в подробности Смитовой критики (это завело бы нас слишком далеко) и остановимся лишь на некоторых рассуждениях Смита, сохраняющих до сих пор свою научную силу и все свое непосредственное практическое значение.

Существует баланс, говорит Смит, который вовсе не походит на торговый, – это равновесие между годовым производством и потреблением. Когда меновая ценность годового производства превышает меновую ценность годового потребления, то капитал страны возрастает в размере этого превышения; когда же, напротив, меновая ценность годового производства ниже годового потребления, то капитал общества уменьшается в размере этого недостатка. В первом случае общество богатеет, во втором – беднеет. С этой точки зрения и следует смотреть на всякие поощрения, ограничения и запрещения ввоза и вывоза товаров. Запрещение или ограничение ввоза известных предметов, несомненно, усиливает местное производство этих предметов, – но увеличивает ли оно вообще производительность общества и дает ли оно наивыгоднейшее направление последней – это другой вопрос. Никакое постановление торгового законодательства не в состоянии увеличить количество труда против того, сколько может содержаться его на существующие капиталы, и все, что оно может сделать – это дать части общего труда направление, какого она не приняла бы без такого вмешательства. Но если какое-нибудь иностранное государство может доставить нам товар дешевле, чем во сколько бы он обошелся при домашнем приготовлении, то, разумеется, для нас выгоднее купить его за часть произведений нашего собственного труда, приложенного к более выгодной для нас отрасли промышленности, чем производить его дома. Когда же это ограничение ввоза принуждает нас производить такой товар дома, то, очевидно, труд прилагается не наивыгоднейшим образом. “Ценность годового производства труда естественно более или менее понижается, когда он отклоняется от приготовления произведений, которые имели бы большую ценность, чем какую он производит по принуждению. При сделанном предположении, товар этот может быть приобретен за границею дешевле, чем стоило бы изготовить его дома; стало быть, его можно было бы купить только за часть товаров, или, что то же, за часть цены товаров, произведенных народным трудом при содействии того же капитала, если бы последний предоставлен был естественной свободе”. Следовательно, ограничение и запрещение ввоза тех или других товаров понижает в конце концов общую производительность труда. Что же касается вопроса, что такими постановлениями можно содействовать развитию отдельных отраслей производства, которые не могли бы существовать при полной свободе ввоза, то, по мнению Смита, вовсе не важно, чтобы страна стремилась произвести обязательно все, необходимое ей для удовлетворения своих потребностей. Она должна производить то, что по совокупности всех естественных условий в ней выгоднее всего производить, и получать путем обмена все прочие предметы потребления из стран, где оказывается выгоднее производить эти последние. “При содействии теплиц, оранжерей и парников, – говорит он, – можно вырастить в Шотландии превосходный виноград и делать из него отличное вино, если расходовать на это в тридцать раз больше того, что стоит такое же вино, получаемое из-за границы. Но можно ли считать благоразумною мерою запрещение ввоза всех иностранных вин с единственной целью – поощрить производство бордоских и бургундских вин в Шотландии?” Конечно, это было бы безрассудство; но такое безрассудство представляет и стремление употреблять хотя бы на одну тридцатую, одну трехсотую труда больше против того, сколько его можно употребить на производство известных предметов. Затем, кто будет решать вопрос, в какой именно отрасли народного труда частному лицу следует затрачивать свой капитал? Несомненно, наиболее компетентным судьею будет само заинтересованное лицо. “Государственный человек, – говорит Смит, – который бы принял на себя труд указывать частным лицам, как они должны употреблять свои капиталы, мало того что занялся бы совершенно бесполезным делом, – он присвоил бы себе власть, которую безрассудно было бы поручать не только одному лицу, но какому бы то ни было совету или сенату; власть эта нигде не может быть до такой степени опасна, как в руках человека, который настолько безумен и самонадеян, что воображает себя способным к ее отправлению”. Допустим даже, продолжает свои рассуждения Смит, что благодаря такого рода мероприятиям развилась бы известная отрасль промышленности и что произведения ее поставлялись бы на рынок спустя некоторое время по той же цене или даже дешевле, чем производство заграничного происхождения. Получила бы от этого вся сумма труда и доходов общества хоть какой-нибудь прирост? Нет, отвечает он. “Труд общества может увеличиться только в размерах прироста его капиталов, а капиталы его могут увеличиться только в размерах того, что может быть сбережено из его доходов; между тем непосредственное действие такого рода постановлений состоит в уменьшении доходов общества, а то, что уменьшает его доход, конечно, не может увеличить его капитала быстрее, чем он увеличился бы сам собою, если бы как ему, так и труду предоставлена была полная свобода”. Итак, всякого рода ограничения и запрещения ввоза создают монополию, выгодную лишь для купцов и фабрикантов.

Будучи решительным сторонником безусловной свободы в промышленной и торговой деятельности, Смит не отрицает, что бывают обстоятельства, когда во имя каких-либо других посторонних целей приходится устанавливать те или другие ограничительные меры. Так, он считает благодетельным навигационный акт Кромвеля, потому что защита страны (этот акт послужил сильным толчком для развития английского флота) важнее, чем ее богатство. Он считает справедливым и выгодным налагать некоторую пошлину на те продукты иностранной промышленности, которые обременены налогом при внутреннем их производстве. Так называемые боевые пошлины он признает возможными, но только как ответ на стеснение или запрещение ввоза со стороны какого-либо иностранного государства. И при этом подобная мера хороша лишь в том случае, если есть вероятность добиться таким путем отмены высоких пошлин или запрещения. “Но вопрос о том, – замечает Смит, – можно ли надеяться на ожидаемые последствия от таких стеснений, быть может, менее принадлежит познаниям законодателя, решения которого должны основываться на общих и незыблемых началах, чем ловкости лукавого и пронырливого существа, обыкновенно называемого государственным человеком или политиком, мнения которого управляются изменчивыми и мимолетными обстоятельствами”. Наконец, если благодаря существовавшим раньше высоким пошлинам и запрещениям на известные иностранные товары развилось и окрепло их внутреннее производство, то “восстанавливать свободу торговли следует по чувству человеколюбия исподволь, мало-помалу, с особенною осторожностью и осмотрительностью”. Ибо в противном случае внутренний рынок могут сразу наводнить более дешевые иностранные товары, и тысячи рабочих останутся вдруг без работы и без всяких средств существования.

Поощрение вывоза выдачею премий Смит безусловно осуждает. “Мы не в силах, – говорит он, – предоставить нашим производителям на иностранных рынках той монополии, какою они пользуются дома. Мы не можем принудить иностранцев покупать у них товары, как принудили бы к этому своих сограждан; а посему единственное находящееся в наших руках средство – это платить иностранцам, чтобы понудить их покупать у нас. Вот каким путем меркантильная система пытается обогатить всю страну и набить наши карманы деньгами посредством чудотворного торгового баланса”.

Если уж, продолжает Смит, выдавать премию, так выдавайте ее лучше за производство, чем за вывоз; такая премия понижала бы, по крайней мере, цену товара на внутреннем рынке и таким образом хотя отчасти вознаграждала бы народ за тот налог, который он несет ради премии; но это невозможно, пока мы, благодаря предрассудкам, убеждены, что богатство народа состоит больше в вывозе, чем в производстве.

Разные торговые договоры, в силу которых государство допускает ввоз известных товаров из одной страны и запрещает ввоз их из всех других стран, или освобождает от пошлины, или дает вообще какое-либо преимущество ввозу из одной страны предпочтительно перед ввозом из других стран, бывают выгодны, по мнению Смита, только для купцов и фабрикантов покровительствуемой страны и убыточны для населения покровительствующей. “Это – монополия, отдающая население во власть чужеземному народу, вследствие которой оно обязано платить за нужные ему товары дороже, чем платило бы при свободном соперничестве других народов”.

Ратуя за полную свободу торговли, Смит, конечно, видел, как далеко была Англия его времени от такого идеала, и потому говорит, что надеяться на осуществление ее было бы такое же безумие, как ожидать осуществления в Англии республики утопии или Океании. “Каждая страна, – замечает он в другом месте, – завистливым глазом смотрит на благосостояние всех народов, находящихся с нею в торговых сношениях, и все, что составляет выгоду последних, считает за свою собственную потерю. Торговля вместо того, чтобы вызвать естественное согласие и дружбу как между людьми, так и между народами, стала самым обильным источником злобы и вражды. В продолжение настоящего и прошлого столетий бессмысленная зависть купцов и фабрикантов была для европейского спокойствия не менее пагубна, чем безумное честолюбие государей и министров”. Однако своими “Исследованиями о богатстве народов” Смит рассеял вековые заблуждения, потерявшие уже всякую почву в действительной жизни, и его утопия свободной торговли нашла себе довольно полное выражение в промышленной и торговой деятельности Англии. Критика меркантильной системы, наиболее известная в свое время часть книги, оказавшая такое громадное влияние на современников, заканчивается обширной главой, посвященной вопросу о колониях и колониальной политике. Здесь Смит касается общего вопроса о колониальном движении у различных народов и останавливается особенно подробно на английских колониях в Америке. Мы, однако, не будем входить в рассмотрение содержания этой главы.

В воззрениях Смита, как мы знаем, было много общего с воззрениями физиократов; поэтому и к учению их он относится гораздо снисходительнее, чем к системе меркантилизма. Главное заблуждение учения физиократов, или земледельческой системы, состоит в том, по его мнению, что оно считает ремесленников, фабрикантов и купцов людьми совершенно бесплодными и непроизводительными, что оно, ради исключительного поощрения земледелия, проповедует стеснительные меры против мануфактурной промышленности и иностранной торговли. Но, несмотря на все свои несовершенства, “система эта, – говорит он, – из всего, что только писалось по политической экономии, ближе всего подходит к истине, и в этом отношении она заслуживает самого серьезного внимания со стороны каждого человека, желающего ближе ознакомиться с основанием такой важной науки”.

Разобрав и отвергнув системы, построенные как на поощрениях, так и на стеснениях, Смит приходит к тому заключению, что остается еще только одна система естественной свободы. Она-то и будет вполне истинной. Всякому человеку, пока он не нарушает законов справедливости, должно быть предоставлено право свободно преследовать свои личные интересы и употреблять по своему усмотрению труд и капитал. При этом государственная власть освободилась бы от обязанности руководить трудом каждого человека и направлять его самым выгодным образом для целого общества, от обязанности, которой выполнить нет никакой человеческой возможности; она несла бы только три обязанности – правда, в высшей степени важные, но вместе с тем ясные, простые и доступные пониманию всякого. Первая состоит в защите государства от насилия и нападения со стороны другого государства. Вторая – в защите каждого члена общества от несправедливости и насилия со стороны других членов, то есть в поддержании справедливого суда. “Наконец, третья ее обязанность состоит в приведении в исполнение и в поддержании общественных предприятий и некоторых учреждений, которые не могут быть исполнены и содержимы за счет одного или нескольких лиц, так как доставляемая ими прибыль не выручит расходов одного или нескольких лиц, но относительно всего общества доставляемая ими польза может более чем вознаградить за сделанные расходы”. Для исполнения этих обязанностей правительство принуждено производить расходы, для покрытия которых ему необходимо располагать известными доходами. Рассмотрение этих вопросов составляет предмет пятой книги, озаглавленной “О доходе государя или государства”.

Первые две обязанности не требуют особенных пояснений, и взгляды Адама Смита в этом отношении не представляют ничего характерного. Под третьего рода обязанностью он понимает главным образом облегчение торговых связей и распространение образования в народе. Почтовые дороги, мосты, судоходные каналы, гавани и тому подобные сооружения могут быть, по мнению Смита, “в большинстве случаев устроены таким образом, что они будут приносить достаточный доход для покрытия издержек, не обременяя собою общего государственного дохода; заведование ими центральное правительство не должно брать в свои руки, но и не должно предоставлять его отдельным лицам, которые по обширности предприятия скоро превратились бы в монополистов; самое лучшее – сдавать их в распоряжение особых общественных комиссионеров, доверенных, действующих под контролем местных властей. Затем Смит подвергает резкой критике деятельность современных ему торговых компаний, пользовавшихся громадными привилегиями и монополиями. Но наибольший интерес для нас представляют его рассуждения о народном образовании. Высшее и среднее образование, по мнению Смита, правильнее и полезнее всего было бы предоставить на усмотрение заинтересованных лиц, которые на свои средства должны содержать желательные для них заведения. Соревнование и здесь принесло бы свои благодетельные плоды. Он находит, что с тех пор, как училища и университеты стали содержаться за общественный счет, не только понизилась деятельность и старательность профессоров, но общество лишилось возможности иметь хороших частных учителей. “Устройство университетов и коллегий, – говорит он, – основано не на пользе слушателей, а на выгодах, или, вернее, неудобствах преподавателей. Оно имеет целью поддержать власть преподавателей при всех возможных обстоятельствах: как бы они ни держали себя, будут ли они исполнять свои обязанности добросовестно или пренебрегать ими, воспитанники в любом случае обязаны держать себя относительно них таким образом, как будто бы они вели свое преподавание с необыкновенными дарованиями и с полною добросовестностью. Устройство это предполагает со стороны преподавателей всевозможное благоразумие и беспримерную добродетель, а со стороны слушателей – крайнюю нерадивость и совершенное безрассудство. А между тем, я полагаю, не было примера, чтобы при добросовестном исполнении профессорами своих обязанностей студенты оказались нерадивыми. Никогда не может встретиться необходимости в понудительном посещении лекций, которые заслуживают внимания, как это подтверждается всюду, где лекции читаются хорошо”. Университеты, замечает Смит в другом месте, не только не идут вперед умственного движения, но они не спешат воспользоваться даже уже сделанными открытиями. “Многие из этих ученых корпораций предпочитали оставаться на вечное время как бы святилищами, в которых находили защиту и покровительство опровергнутые теории и устарелые предрассудки, изгнанные из всех закоулков мира”. Свою жестокую критику университетской системы, господствовавшей в Англии во второй половине XVIII века, Смит заканчивает следующими словами: “Если бы не существовало общественных заведений для образования, то не преподавалось бы ни одной науки, не принималось бы ни одной системы или курса воспитания, на которые не имелось бы требования в обществе, то есть которые не обусловливались бы необходимостью, полезностью или удобствами для данного времени. Частный преподаватель вовсе не нашел бы выгодным для себя при изучении какой-нибудь полезной науки ни руководствоваться устарелою и всеми признанною негодной системою, ни преподавать такие науки, которые принимаются вообще за сброд софизмов и пустой болтовни, бесполезной, педантичной. Подобные системы и подобные науки могут существовать только в заведениях, благосостояние и доход которых почти не зависят от их репутации и нисколько не зависят от того, как они исполняют свои обязанности. Если бы не существовало общественных заведений для воспитания, то молодые люди, окончившие самый полный курс учения, какой только возможен при настоящем состоянии общества, и окончившие его с полным успехом, не оказывались бы решительными невеждами во всем, что составляет предмет разговоров в обществе порядочных людей”. Иначе Смит смотрит на низшее народное образование. Разделение труда притупляет умственные способности работника. “Человек, вся жизнь которого проходит в исполнении небольшого числа простых приемов, результат которых тоже всегда, или почти всегда, одинаков, не может ни развивать своего рассудка, ни изощрять своего воображения на поиски средств устранить затруднения, которых вовсе не представляется; поэтому он, естественно, теряет привычку развивать или изощрять эти способности и доходит до такой степени тупости и невежества, какая только возможна для человеческой природы… Человек становится неспособным испытывать какое бы то ни было благородное, великодушное или нежное ощущение и, стало быть, слагать хоть сколько-нибудь истинное понятие о большей части самых обыденных явлений частной жизни. Что же касается великих интересов и великих дел своей страны, то он решительно не способен судить о них…” Как ни плачевно такое состояние, но к нему неизбежно приходит масса простого народа во всяком культурном обществе, если правительство не позаботится о предупреждении этого зла. Здесь невмешательство было бы большой ошибкой. У простого народа нет ни средств, ни досуга позаботиться о воспитании своих детей, нет, быть может, даже желания вследствие отупляющего влияния однообразного, беспрерывного труда. Поэтому государство должно прийти на помощь ему не только в силу частных интересов всей этой массы, но в силу своих собственных интересов. “Чем более будут развиты, – говорит Смит, – низшие классы народа, тем труднее они поддадутся обольщениям суеверия и фанатизма, составляющих между невежественными народами постоянный источник самых ужасных беспорядков. Сверх того, образованный и рассудительный народ лучше ведет себя и более склонен к порядку, чем народ невежественный и отупевший. Между первым в каждом человеке сильнее развиты чувства собственного достоинства и сознание того, как должны обращаться с ним законные власти; поэтому он более расположен и к уважению их”. Чтение, письмо, счет – вот те первоначальные познания, приобретение которых может быть сделано даже обязательным. Государство должно устроить “в каждом приходе или околотке небольшую школу, в которой дети могли бы обучаться за такую умеренную плату, какую мог бы дать простой работник”, поощрять стремление к образованию выдачею маленьких наград и установить испытание для всех, желающих получить звание цехового мастера или дозволение производить какой-нибудь торг или промысел. Как далек Смит в этих своих предложениях от экономистов, проповедующих laissez faire и считающих его своим духовным отцом!

Источниками для покрытия государственных расходов служат, во-первых, доходы с имуществ, принадлежащих государству, и, во-вторых, налоги; в крайних случаях государство прибегает еще к займам, которые, предполагается, должны быть покрыты доходами из двух указанных источников. Рассмотрению этих вопросов Смит посвящает всю остальную часть своей пятой, и последней, книги. По отношению к системе налогов он устанавливает четыре основных закона, получивших с тех пор всеобщее признание. Первый закон: подданные всякого государства обязаны принимать участие в поддержании правительства, каждый по мере своих средств, то есть в размере получаемых им доходов. Второй закон: уплачиваемый каждым налог должен быть точно определен, то есть должно быть точно установлено время уплаты, способы взимания и величина налога. Третий закон: время и способы взыскания налога определяются удобствами плательщиков. Четвертый закон: налог должен взиматься таким образом, чтобы он извлекал из народа как можно менее денег сверх того, что поступает в государственное казначейство, и в то же самое время, чтобы собранные деньги оставались возможно малое время в руках сборщиков”.

Руководствуясь этими четырьмя законами, Смит рассматривает разные налоги, существовавшие в его время как в Англии, так и в других странах. Многие из высказываемых им при этом мыслей по поводу того или другого налога были усвоены впоследствии государственными деятелями и осуществлены на практике.