Калиостро

Яковлев Александр Алексеевич

Ни один из людей, вошедших в историю последней четверти XVIII века, не пользовался в Европе такой громадной популярностью, как граф Калиостро. Его бюсты красовались в каждом французском доме, весь Париж, центр европейской просвещенной мысли, с благоговейным молитвенным трепетом вчитывался в надпись под его бюстом «Божественный Калиостро». Он пытался делать золото и осуществлял чудотворные излечения, предсказал Великую французскую революцию 1789 года и падение Бастилии.

 

Вместо пролога

Кумир XVIII столетия Вольтер совершил то, что не удалось сделать многим поколениям еретиков и атеистов — он надолго лишил европейское человечество Бога. С помощью простого и изящного способа: объявив, что Бог — «не в моде». Так подготавливалось наступление царства разума.

Однако никогда еще, даже, казалось бы, самые просвещенные умы не стремились так безумно и легковерно к познанию чудесного, таинственного и необычайного. В воздухе, которым дышал весь западноевропейский мир, ощущалось приближение страшной грозы. Слепая, стихийная сила надвигалась на Европу, жизнь выходила из своей обычной колеи. Ни ум, ни чувство не находили себе выхода и метались из одной крайности в другую.

Никто ничего не воспринимал всерьез: генералы — свою службу, королева — свой сан, священнослужители — своего Господа.

Образовавшаяся ужасающая духовная пустота требовала заполнения. Поистине «золотой век» наступил для алхимиков, каббалистов, розенкрейцеров, шарлатанов, магов и заклинателей духов. Ни один благородный кавалер, ни одна светская дама не упускали случая попасть на прием к легендарному графу Сен-Жермену или провести вечер у магнетического чана знаменитого Месмера.

Но ни один из людей, попавших на страницы истории последней четверти XVIII века, не пользовался в Европе такой громадной популярностью, как Калиостро. Его бюсты красовались в каждом французском доме. Весь Париж, центр европейской просвещенной мысли, с благоговейным молитвенным трепетом вчитывался в надпись под его бюстом: «Божественный Калиостро». Этому иностранцу, скрывающему свое происхождение, воздавались царственные почести. Король Франции издал указ, по которому малейшее оскорбление, нанесенное Калиостро, воспринималось оскорблением монарха.

Современник писал:

«Обращает на себя внимание прославившийся в Париже чудодей, называвший себя графом Калиостро. Непостижимая смесь обмана и самоуверенности, образованности и невежества. Этот красноречивый авантюрист и шарлатан-мистик неутомимо менял арену своих действий и свое имя. Здесь граф Феникс, там маркиз Пеллегрини, он производил неотразимое впечатление на доверчивых простаков. В его Парижском салоне, убранном с восточной пышностью, стоял бюст Гиппократа и висела в особой рамке странная кощунственная молитва: «Отче вселенной, Ты, которому все народы поклоняются под именем Иеговы, Юпитера и Господа, Верховная и первая причина, скрывающая Твою сущность от моих глаз и показывающая мне только мое неведение и Твою благость, дай мне в этом состоянии слепоты различить добро от зла и оставлять человеческой свободе ее права, не посягая на Твои святые заповеди. Научи меня бояться пуще ада того, что мне запрещает моя совесть и предпочитает самому небу то, что оно мне велит».

Во Франции он положил основание ложам египетского ритуала, имевшего целью физическое и духовное возрождение. Сам он, под именем Великого Копта, стоял во главе своей системы, которая была доступна для обоих полов. Высокопоставленные люди, например герцог Монморанси и кардинал де Роган, покровительствовали ему. Даже ученые поддались его шарлатанству. Духовидец и вызыватель умерших, возродитель юности, он долго дурачил легковерное парижское общество, пока не был замешан вместе со своим учеником, кардиналом де Рога-ном, в процесс по поводу похищения драгоценного ожерелья. Освобожденный от суда, он, однако, принужден был оставить Францию, вскоре попал в Италии в руки святейшей инквизиции и умер осужденный на пожизненное заключение в тюрьме.

Калиостро побывал и в Голландии, и в Германии, и в России; но особенный успех он имел во Франции. По-княжески расточительный, появлявшийся на улицах и в общественных местах не иначе как в сопровождении многих слуг и в великолепной одежде, украшенной бриллиантами и орденами, он всюду возбуждал удивление к себе и обращал на себя внимание. По внешнему виду это был настоящий «сверхчеловек», во вкусе тех демонических героев, которых так любила изображать романтическая литература второй половины XVIII века…»

Итак, играя роль мудреца и мага, Калиостро обещал и давал многое. Больных исцелял, бедных одаривал. Взамен он просил лишь одно — верьте мне, люди… И я отвечу за все и все решу за вас…

И умолчать об этой стороне его деятельности никак нельзя. Необычайная слава Калиостро в истории последней четверти XVIII века в значительной степени обусловлена тем, что он действительно сделал много доброго.

Калиостро обладал реальным знанием неведомых тогда тайн природы. А рядом со способностью к самым дерзким обманам уживались порывы искренности и сострадания. Шарлатанство и мистификации чередовались с минутами поистине божественного вдохновения.

Выдающиеся мыслители и писатели прошлого не смогли пройти мимо столь колоритной фигуры. Шиллер описал Калиостро в романе «Дервиш». Чуть ли не главнейшим творцом французской революции изобразил знаменитого графа Дюма-отец. Гете, запечатлев образ блистательного авантюриста в романе «Великий Кофт», указывал, что «Калиостро в любом случае — человек замечательный» и что «подобные ему люди позволяют видеть те стороны человечества, которые в обычных условиях остаются незамеченными».

Сам Калиостро в минуту откровения высказался так: «Люди, за очень малым исключением, до того глупы, легковерны и ничтожны, что нет никакого греха пользоваться их глупостью, легковерностью и ничтожностью, извлекая из них всю пользу и для себя, и для других. Есть болезнь, страдание, нищета, горе — всему этому надо помогать, не думая о глупости и ничтожности тех, кто страдает. Пусть здоровые, счастливые и сытые дают мне средства для такой помощи. И вдобавок я возьму от них наслаждение любоваться зрелищем их тупоумия… Я очень люблю такие зрелища…»

Плащ кавалера Калиостро не давал и не дает покоя многим любителям «послужить человечеству». Разве не в это одеяние рядятся различные партии и правительства, обещая разрешить одним махом все многочисленные проблемы, накормить и одеть всех обездоленных? Разве не под ним таятся многочисленные шаманы, знахари и чудодеи, снимающие порчу и привораживающие?

Но нет, далеко не каждому он впору и по плечу. По одной простой причине. Калиостро хоть изредка, но мог действительно творить чудеса… Или просто так хочется в это верить?

 

Шарлатан или кудесник?

 

О себе, таинственном

Что можно сказать о происхождении и детстве Калиостро? Да практически ничего достоверного. Хотя, когда в конце земного пути он попал в лапы римской инквизиции, она таки добилась от него правды. И выяснила, кто он, откуда, где и как жил, чем и почему занимался. И данные эти, может быть, и доныне хранятся в бездонных архивах Ватикана. А может быть, и уничтожены. Правда, один монах сумел кое-что раздобыть из материалов, собранных инквизицией. Он издал небольшую книжечку, которая и считается единственным источником достоверных сведений о жизни великого кудесника-шарлатана.

Мы же начнем биографию Калиостро, руководствуясь его собственными записками. Ведь любопытно узнать, что человек расскажет сам о себе.

«Ни место моего рождения, ни родители мои мне не известны» — так начинает свою биографию Калиостро. И сколько бы ни вникал он в историю своего рождения, ясности не добился. Правда, «различные обстоятельства моей жизни родили во мне сомнения и догадки», так что о своем происхождении он был весьма высокого мнения.

Далее следуют первые воспоминания детства. Калиостро вспоминает себя в Медине, в Аравии. Под именем Ахарат он обитает в роскошных чертогах восточного владыки Ялахаима. К младенцу Ахарату приставлены четыре телохранителя-наставника. Старший из них — почтенный старец лет шестидесяти по имени Альтотас. Он изредка и весьма коротко сообщает воспитаннику сведения о его происхождении. Так открывается лишь краешек таинственной завесы. Вот почему Калиостро считает, что принадлежит к необычному роду и племени,

Альтотас рассказывает, что младенец осиротел на третьем месяце жизни. Родители его были христианами благородного происхождения, но об их именах Альтотас ничего не говорит. Однако у воспитателя порой вырываются неосторожные слова. Из этих редких и драгоценных откровений Калиостро узнает, что родился на острове Мальте.

Альтотас тщательно и вдумчиво развивал ум и способности вверенного ему таинственного воспитанника. Как указывает Калиостро, Альто-тас обладал глубокими познаниями практически во всех областях человеческого знания. Особенно много Калиостро занимается физикой, ботаникой и медициной. Наставник неустанно твердил питомцу о необходимости твердо верить, любить ближнего, почитать законы тех стран, где придется жить.

И Альтотас, и его воспитанник носили мусульманскую одежду и исповедовали ислам, но «истинная вера была запечатлена в сердцах наших». Сам владыка, Ялахаим, нередко виделся с мальчиком, милостиво обходясь с ним и весьма почтительно обращаясь с Альтотасом.

Наставник выучил Калиостро и большинству восточных языков. В беседах с воспитанником он часто рассказывал о Египте, пирамидах и глубоких пещерах, где скрыты драгоценные сокровища древнеегипетской мудрости. Зерно пало на плодородную почву. Впоследствии Калиостро провозгласил себя Великим Коптом египетского масонства.

Мальчику исполнилось двенадцать лет. Им овладела страсть к путешествиям, желание лично увидеть те чудеса, о которых поведал Альтотас. И наставник объявил, что пришло время покинуть Медину и гостеприимный кров Ялахаима и начать странствовать.

Из Медины прежде всего прибыли в Мекку и направились прямо во дворец шерифа[1]Шериф — в мусульманских странах почетное звание лиц, возводящих родословную к основателю ислама — Мухаммеду. Одна из наиболее известных династий — шерифы Мекки.
. Здесь отрока прежде всего переодели в великолепные одежды. И на третий день пребывания в Мекке мальчика представили шерифу, который оказал ему нежный прием. «При взгляде на этого властителя, — пишет Калиостро, — несказанное смятение овладело всеми моими чувствами; глаза мои наполнились благодатными слезами. Я ясно видел те усилия, какие он должен был над собой делать, чтобы тоже удержать слезы. Об этой минуте я никогда не мог вспомнить без сладчайшего душевного умиления». Калиостро ничего не утверждает, но у читателя невольно возникает мысль: не был ли шериф Мекки виновником его появления на свет?

Далее Калиостро указывает, что любовь к нему шерифа возрастала изо дня в день. Шериф неотрывно и с большой нежностью всматривался в лицо мальчика, а затем с умилением и грустью уносился взором к небесам. Мальчика мучило любопытство. Альтотас же сурово обрывал любые попытки что-либо выяснить. Молчали и прочие прислужники. Лишь один из них, араб, к которому мальчик пристал неотвязно, сообщил, что не следует покидать Мекку и больше всего нужно опасаться города Трапезунда.

Калиостро пробыл в Мекке три года. В один прекрасный день в комнату уже пятнадцатилетнего юноши вошел сам шериф и, с нежностью обняв его, стал наставлять всегда хранить веру в Предвечного. При этом шериф заверял, что если мальчик выполнит завет, то сделается счастливым и «познает свой жребий». Затем на прощание шериф прослезился и воскликнул: «Прости, несчастный сын природы!»

Для юного путешественника и его наставника выделили особый караван. Направились прежде всего в Египет. Здесь Калиостро увидел пирамиды и познакомился со жрецами разных храмов. Но каких храмов? Какие жрецы? Калиостро как бы намекает, что путешествовал по Египту древнейших времен. И египетские жрецы водили юного путешественника по таким местам, куда обыкновенный странник никогда не проникает.

Из Египта двинулись дальше, посетили главнейшие азиатские и африканские страны. Во время странствий с Калиостро происходят бесчисленные и таинственные приключения. Впрочем, сам же герой о подробностях этого путешествия умалчивает.

Наконец прибыли на остров Мальту. Судно, на котором плыл Калиостро, вопреки установленным правилам, не подверглось карантину. И вообще все написанное Калиостро указывает на то, что путешествует не обыкновенный смертный, а человек совсем особенный, отмеченный печатью таинства и величия.

На Мальте путники с великими почестями приняты гроссмейстером местного рыцарского ордена, им отводится особое помещение рядом с некой лабораторией. Гроссмейстер поручил Калиостро попечению кавалера д'Аквино, тот должен повсюду сопровождать юношу и наблюдать за тем, чтобы путешественнику оказывали подобающие знаки уважения. «Тогда-то, — пишет Калиостро, — я вместе с европейской одеждой принял и европейское имя — графа Калиостро».

Премудрый Альтотас преобразился в мальтийского рыцаря.

Тогдашний гроссмейстер ордена, граф Пинто, знал о происхождении Калиостро. Граф беседовал с юношей и о шерифе, и о Трапезунде. Но, увы, ничего не разъяснил. Тайна происхождения Калиостро становилась все загадочнее. Гроссмейстер убеждал юношу принять посвящение в рыцари ордена, обещая ему быстрое повышение. Но склонность к путешествиям и страсть к врачебной науке заставили Калиостро отказаться от столь лестного предложения.

Во время пребывания на Мальте Калиостро лишился своего духовного отца Альтотаса. Умирая, почтенный старец так ничего и не открыл юноше. Лишь ограничился наставлением: «Сын мой, имей всегда перед очами своими страх к Предвечному и любовь к своему ближнему, и скоро ты познаешь истину всех моих поучений».

После смерти Альтотаса Калиостро в сопровождении кавалера д'Аквино посетил Сицилию, где был представлен местному дворянству. Затем исходили Средиземное море и, наконец, прибыли в Неаполь. Здесь д'Аквино остался. Калиостро один поехал в Рим.

Но не успел он поселиться в Риме и начать изучать итальянский язык, как к нему пожаловал секретарь кардинала Орсини и попросил пожаловать к его преосвященству. Кардинал принял юношу с великими почестями, представил всей римской знати и даже самому папе римскому, который вел с путешественником не простые, а «особенные» разговоры.

Далее Калиостро упоминает о своей женитьбе на Серафиме Феличиане, а затем красноречиво повествует о многочисленных странствиях по Европе, о благодеяниях, оказываемых бедствующему человечеству, о тысячах больных, стекавшихся к нему со всех сторон, о бесплатном их лечении, о безвозмездной раздаче лекарств, приводит десятки письменных свидетельств известных лиц, подтверждающих содеянные им чудеса, и т. д.

Эти записки Калиостро составил в виде оправдательного документа, когда оказался втянутым в известнейшее скандальное дело об ожерелье королевы Марии-Антуанетты.

 

Другая ипостась

Существует и другой Калиостро. Тот, биографию которого постарались раскопать историки.

По женской линии Калиостро происходил от некоего Маттео Мартелло. У Мартелло было две дочери, и одна из них вышла замуж за Иосифа Калиостро, другая — за Иосифа Браконьера. Одна из дочерей последнего, Феличе, оказалась замужем за Пьетро Бальзамо. От этого брака и произошел Джузеппе Бальзамо, получивший при крещении имя Иосиф, он же впоследствии граф Алессандро Калиостро.

— Смотри, Пьетро, какой ум написан у него на лобике, — обращалась к мужу Феличе в день рождения сына. — Наверняка он будет если не кардиналом, то, во всяком случае, полковником!

— Скорее всего, он будет честным купцом, как его отец и дед, — решительно заявлял Пьетро Бальзамо, энергичный торговец. — А может быть, и адвокатом. Нынче это выгодное занятие.

Но к вечеру мать Джузеппе уже не сомневалась, что сына ждет титул графа.

Итак, он родился 8 июня 1743 года в Палермо. Мальчик рос, как растут все дети небогатых купцов, хотя родители предоставляли ему больше свободы, чем принято. Феличе огорчалась, что Иосиф плохо растет и будет маленького роста. Впрочем, сложение у него было крепкое, плечи широкие, а руки и ноги изящные, как у аристократа. Характер он имел смелый, предприимчивый и открытый, хотя и несколько вспыльчивый. Возвращаясь с прогулок домой, он с жаром рассказывал родителям об уличных драках. Однажды утром он рассказал матери увиденный сон.

Джузеппе не спалось, и поначалу он словно наяву видел, как по темному воздуху двигались, переплетаясь, блестящие голубоватые фигуры в виде кругов, треугольников и ромбов. Они соединялись в необыкновенно разнообразные и красивые узоры. Рядом в воздухе носились инструменты каменщиков: молотки, отвесы, лопаты и циркули. И тут Джузеппе заснул.

Он очнулся в большом зале, наполненном одними мужчинами. Посередине зала стоял большой стол. С хоров раздавались звуки скрипок, флейт, труб и контрабасов. Сам Иосиф сидел на голубом облаке. Внизу, прямо под ним, на маленьком столике стоял графин с чистой водой. Рядом со столиком находился обнаженный мальчик с завязанными глазами. Руки его за спиной были связаны полотенцем. И тут Иосифу открылось, что пир устроен в его честь; щеки у него раскраснелись, сердце забилось учащенно. Между тем голубое облако, описывая все более мелкие круги, опускалось прямо на столик с графином. Иосифу было так радостно, что он проснулся. Но и проснувшись, продолжал чувствовать, как бьется сердце, как пахнет красным вином, смешанным с анисом и розами.

Феличе весь сон объяснила просто: Джузеппе женится на графине, будет держать открытый дом и каждый день обедать под музыку Перголезе. Но при этом, боясь сглазить предсказание, усиленно просила сына никому не рассказывать о видении.

Родители, набожные католики, честно торговали сукном и шелковыми материями. Сообразно своим средствам они старались дать хорошее образование сыну, одаренному быстрым умом и пылким воображением. С этой целью они отдали его в семинарию Святого Рокка. Иосиф, однако, вскоре убежал оттуда, но был пойман. Его, тринадцатилетнего, поместили в монастырь Святого Бенедикта в Картаджироне близ Палермо. Тут он вскоре подружился с монахом, заведовавшим аптекой. Монах обладал приличными знаниями в области ботаники, химии и медицины. Вероятно, именно этому ученому святому отцу Калиостро и обязан основам образования в этих науках и врачебном искусстве.

Вообще же в монастыре Иосиф не отличался примерным поведением, доставляя добрым монахам немало хлопот. И хотя проделки его носили просто глупый, мальчишеский характер, но в стенах монастыря выглядели неуместно. Например, когда за трапезой ему приходилось читать жития святых, он вместо их имен подставлял имена известных воров, разбойников либо женщин далеко не целомудренного поведения. Монахи, не щадя розг, пытались направить заблудшее чадо на путь истины, и Иосифу приходилось солоно. Поэтому он и решил бежать из монастыря.

 

Наедине с талантами

Он вернулся в Палермо и стал жить там, предоставленный самому себе. У него обнаружился крупный талант к рисованию и фехтованию. Впрочем, последний лишь приводил к частым поединкам и сделал Бальзамо человеком, хорошо известным полиции. Да и художественный талант не принес Джузеппе ничего хорошего. Он отлично наловчился подделывать чужие почерки. Так, он подделал завещание в пользу маркиза Мориджи, а также квитанции, билеты, паспорта. При этом Бальзамо уже вовсю эксплуатировал людское суеверие. Он изготовлял приворотные зелья, брался подсказать, как найти клад. К этому времени и относится его знаменитое приключение с золотых дел мастером и ростовщиком Марано.

Марано любил деньги до алчности. Но был осторожен и недоверчив. Провести такого человека представлялось заманчивым. Впрочем, его уже надували разные мастера по части добывания золота.

Марано первый услыхал о Бальзамо и очень им заинтересовался. О юноше в Палермо рассказывали чудеса: он давал приворотные зелья и чуть ли не состоял в дружеских отношениях с самим сатаной. Долго прислушивался к этим россказням старый ростовщик и, наконец, решил познакомиться с Бальзамо. Последний охотно отозвался на приглашение старика и посетил того. Они сразу переговорили о деле и условились работать вместе. Бальзамо брал на себя обязательство указать богатейший клад в одной из многочисленных пещер в окружающих Палермо горах.

И вот однажды Бальзамо привел Марано к пещере и здесь, перед входом в таинственное подземелье, объяснил, что там хранится груда драгоценных каменьев, охраняемая нечистым духом. Бальзамо знает точно об этом кладе и давно бы, конечно, овладел им, но, увы, не может к нему даже прикоснуться, поскольку от одного прикосновения сразу же потеряет всю свою чудесную и таинственную силу. Поэтому он может только передать клад другому лицу. Но это лицо обязано согласиться на определенные условия.

Ростовщик был готов на все. Бальзамо объявил, что сам не имеет право сказать эти условия, но может устроить так, что их сообщат духи, сторожа клада. И вслед за этим из глубины пещеры послышался голос. Он возвещал, на каких условиях и кому именно может быть выдан клад. Само собой разумеется, что этим условиям в точности соответствовал именно ростовщик Марано.

Главное условие состояло в том, что кладоискатель должен положить перед входом в пещеру шестьдесят унции золота. Марано, естественно, уперся. Тогда Бальзамо пошел обратно в город с видом человека, которому здесь больше нечего делать. Старик бросился за ним, начал торговаться. Бальзамо же равнодушно заметил, что условия поставлены духами, охраняющими клад, и торг просто неуместен.

В конце концов решили идти за кладом на следующий день, захватив золото. Ростовщик вел себя крайне осторожно. Он углубился в пещеру, но потихоньку вернулся назад и стал подсматривать. Он опасался, как бы Бальзамо не стянул золото и не скрылся вместе с ним. Но юноша сидел на камне с самым скучающим видом. Наконец старик решился. Он вернулся в пещеру и углубился дальше.

Вдруг из темноты на Марано набросились четыре черных демона. Они принялись тормошить ростовщика и кружить его в адской пляске. Старик принял это мытарство как должное, без которого клад не дается в руки, и решился все перетерпеть, лишь бы добраться до сокровища. Между тем демоны подхватили его и увлекли в темный закоулок пещеры, где здорово отколотили.

Старый ростовщик лежал в пещере полуживой. И тут послышался громовой голос, который повелел ему лежать неподвижно целый час. Если пролежит, то ему будет указан клад, если встанет — тут ему и конец. Разумеется, старик лежал и ждал, да и трудно ему было, избитому, подняться. Но время шло, никто за ним не являлся, чтобы указать, где спрятан клад. Наконец старик понял, что его одурачили. Он выполз из пещеры и кое-как доковылял до города.

Бальзамо с золотом ростовщика скрылся из Палермо.

 

Альтотас реальный

В последующие годы жизни Бальзамо разъезжал по Италии, продолжая с успехом пользоваться своими жульническими талантами. За это время имя свое он менял раз двадцать. Авантюрист являлся под именем графа Хара, графа дель Фениче, маркиза Пеллегрини, Мелисса, Бельмонте и т. д. Оказавшись в Мессине, он принял фамилию своей тетки — Калиостро, прибавив к фамилии графский титул. Впоследствии сам Калиостро заявлял, что графский титул не принадлежит ему по рождению, но имеет особое таинственное происхождение.

В Мессине Бальзамо повстречался с тем самым Альтотасом, который по автобиографии Калиостро был его воспитателем и руководителем в первые годы жизни. Как указывает Е. П. Карнович, Альтотас был не кто иной, как Кольмер, — лицо, происхождение которого остается неизвестным до сих пор. Одни считали его греком, другие — испанцем, третьи — армянином, поскольку одевался он на армянский манер. Кольмер долгое время жил в Египте, где познакомился с древней магией и с 1771 года стал посвящать других в тайны своего учения.

Бальзамо очень быстро оценил этого человека и почувствовал к нему живейшую симпатию. Альтотас, со своей стороны, принял во внимание различные таланты юноши и взял его под свое покровительство. Этот человек, несомненно, многое знал. Он был и врачом, и химиком, и натуралистом. Почти энциклопедист, он легко поражал невежественную публику. При первой же встрече Альтотас страшно поразил Бальзамо, рассказав ему все таинственнейшие события его жизни, известные только самому Бальзамо. Юношу он наставлял торжественно:

— Иосиф, у тебя доброе сердце и славная голова, смелый характер и веселый нрав. Я уж и не говорю о других твоих способностях. Но никогда не употребляй их во зло другим и для достижения мелких, ничего не стоящих выгод. Будь расчетливым купцом, в этом я согласен с твоим батюшкой, потому что злодейство, в конце концов, есть вещь невыгодная для самого злодея и ни к чему доброму не приведет. А тебя ждет большой, огромный путь! Ты даже сам не предполагаешь, какая участь тебе уготована.

И в первую же их встречу, к концу беседы, он стал торопить юношу, чтобы тот поспешил домой, потому что к нему забрался вор. Бальзамо побежал и в самом деле обнаружил вора. В общем, тогдашней публике Альтотас действительно казался существом сверхъестественным. Сам же Альтотас утверждал, что живет чуть ли не со дня сотворения мира, обладает искусством делать золото и располагает практически безграничным могуществом. Впрочем, особенно он не откровенничал и даже Бальзамо ровно ничего не сообщил о своем происхождении.

Вскоре Альтотас с Бальзамо отправились путешествовать по Востоку. Путешественники побывали в Египте и там выделывали окрашенные под золото ткани, имевшие большой сбыт. Видимо, Альтотас действительно обладал какими-то секретами в области химической технологии. Из Египта они перебрались на остров Родос, оттуда попали на Мальту, где познакомились с гроссмейстером Мальтийского ордена Пинто.

Этот рыцарь был преданнейшим поклонником тайных наук. Он не только искал философский камень и варил золото, но и охотно верил в колдовство и таинственные силы. Целые дни проводил он в своей алхимической лаборатории. Стоило Альтотасу выдать себя за алхимика, как Пинто широко раскрыл ему свои объятия, а заодно и свой объемистый кошелек. Альтотас и Бальзамо устроились во дворце гроссмейстера, где и развернулась их бурная деятельность по поиску эликсира вечной юности и философского камня. Несомненно, что в процессе этой деятельности гроссмейстер здорово поиздержался.

Долго ли, коротко ли шли эти опыты, но дело кончилось тем, что Альтотас вдруг исчез. О его исчезновении повествуют две легенды. По одной, он будто бы растаял в воздухе на глазах у гроссмейстера. По другой, гроссмейстер, убедившись, что его водят за нос, распорядился лишить старца жизни. Но и вторая, и первая версии вызывают большие сомнения. Дело в том, что Калиостро не только остался цел и невредим, но даже был отпущен с Мальты с честью и получил рекомендательные письма от гроссмейстера к различным лицам.

 

Кавалер д’Аквино

Одновременно с Калиостро отбывал с Мальты кавалер д'Аквино, и гроссмейстер рекомендовал юного путешественника его особому вниманию. Кавалеру в ту пору было около сорока лет. Он имел мягкие, вкрадчивые манеры, приятный голос, интересовался тайнами природы, магнетизмом, вел замкнутый образ жизни и считался человеком очень богатым. К Иосифу он отнесся так, будто всегда знал его с самой лучшей стороны. Бальзамо это не удивляло, так как он был несколько легкомыслен и принимал ласковое обращение как нечто должное. Кавалер настоял, чтобы юноша принял от него сумму денег. Бальзамо обрадовался неожиданному подарку, так как отличался пристрастием к щегольству.

Море производило на Иосифа необыкновенное впечатление. Стояли безлунные ночи, все небо было усыпано звездами. Часто на палубе кавалер беседовал с Бальзамо. Тот, закинув голову, как это делал в минуты восторга, говорил:

— Какие звезды, синьор! И это все миры, в сотни раз большие, чем наша планета. А сколько солнечных систем! Как мир огромен, таинствен и прекрасен! И подумать только, что человек, пылинка, может приобрести власть над всеми вселенными. Он может сказать: «Стой, солнце!» — и оно остановится. Можно умереть от восторга, сознавая все величие человеческого духа!

— Да ты просто львенок, Иосиф, — качал головой кавалер.

— Я завоюю весь мир! — восклицал юноша. — Я овладею всеми силами природы, земными, водными, огненными и воздушными!

Я овладею сердцами людей, их душами, их волею. Я сделаюсь могущественнее Цезаря, Александра и Тамерлана — и на земле настанут благость, мир и кротость!

— Но для начала ты должен овладеть самим собою, своими страстями и желаниями и освободить свой дух, — задумчиво замечал кавалер. — Потому что это большое искушение — власть. Особенно власть духа. Одно из трех искушений Иисусу.

— Но я чувствую в себе такую силу!

— Сила в тебе велика. Тем осторожнее нужно с нею обращаться. И потому не следует забывать о повиновении. Кто не умеет повиноваться, едва ли сможет повелевать. Тебе, Иосиф, предстоит великая будущность, но и великие испытания. Но Бог тебе поможет…

Корабль заходил в бухту Неаполя.

 

Бурная итальянская деятельность

Покровительство кавалера д'Аквино открыло Калиостро доступ в высший свет Неаполя. Здесь он познакомился с неким сицилийским аристократом, страстным химиком. По приглашению этого аристократа Калиостро поехал в его поместье, находившееся на Сицилии. После ряда алхимических опытов, весьма облегчивших кошелек сицилийского аристократа, Калиостро вернулся в Неаполь с целью открыть тут игорный дом. Деятельность Бальзамо вызвала интерес к нему полиции, и это не понравилось нашему герою. Он поспешил отправиться в Рим.

В древнем городе Калиостро прежде всего предался созданию собственной репутации. Деньги у него были, поэтому он мог себе позволить некоторое время пожить тихо и благородно. Калиостро ежедневно ходил в церковь, чем заслужил репутацию образцового молодого человека.

О нем случайно услыхал тогдашний посланник Мальтийского ордена при папском дворе. А узнав, что Калиостро покровительствует кавалер д'Аквино, посланник стал покровительствовать молодому человеку и ввел его в аристократические дома.

Калиостро очаровывал всех новых знакомых рассказами о своих чудесных приключениях. Иногда он снабжал нуждающихся эликсирами, за которые ему платили неплохие деньги. Дела шли успешно. Он был почтителен, скромен, на него можно было положиться. В его знаниях тайных наук ни у кого не было сомнения.

Рим, несмотря на духовный сан государя, жил весело и свободно. Иосиф без устали осматривал памятники языческой и католической старины, наслаждался видами пышных богослужений и процессий, с удовольствием наблюдал за вечно суетящимися и неунывающими римскими гражданами. Однажды Бальзамо заметил в окне одного литейщика чугунное кольцо, украшенное старинными эмблемами. Иосиф вспомнил свой давний сон, в котором он видел эти эмблемы. На пороге лавки стояла девушка лет пятнадцати.

Так Бальзамо познакомился с Лоренцей, дочерью литейщика Иосифа Феличиани. Лоренца (впоследствии Серафима), хоть и почти неграмотная, привлекла Калиостро своей замечательной красотой. Он сразу понял, что с такой супругой, если ее как следует воспитать, умный человек не пропадет. Сама девушка и ее родители не возражали. Жених был молод, недурен собой, граф, богач — партия во всех отношениях блестящая. Свадьба состоялась.

Вскоре после женитьбы Джузеппе Бальзамо приступил к воспитанию ума и сердца своей юной супруги сообразно со своими представлениями о жизни. Он объяснил ей относительность понятий добродетели и супружеской чести, целесообразность умения пользоваться своими природными дарами и талантами. Измена, если она предпринимается с ведома супруга и с учетом интересов, отнюдь не может быть поставлена супруге в вину.

Такие воззрения на брак ужаснули юную супругу. И она сообщила родителям о своих беседах с мужем. Старики Феличиани в страшном негодовании хотели даже расторгнуть этот брак, но Лоренца уже успела привязаться к мужу, и ее не удалось уговорить оставить его. Дело кончилось тем, что молодые окончательно рассорились с родителями жены и стали жить отдельно.

Двойственность восприятия образа Калиостро навечно останется с ним. Столь циничный подход к жизни не мешал ему в римский период жизни продолжать упорные занятия науками. Но не мешал заниматься и различными авантюрами.

В это время Бальзамо сошелся с двумя проходимцами: с Оттавио Никастро, окончившим потом свою жизнь на виселице, и с маркизом Альято, умевшим подделывать чужие почерки и составившим при помощи этого искусства для Калиостро патент на имя полковника испанской службы. Вскоре Никастро, повздорив с Альято, донес на него. Маркиз поспешил скрыться из Рима, уговорив бежать с собою Калиостро и Лоренцу. В Бергамо маркиз, которому угрожал арест, бросил Калиостро, прихватив с собою все деньги. Молодая чета, оставшись без гроша, под видом пилигримов, идущих на поклонение святому Иакову Компостельскому, отправилась в Антиб.

Так началась скитальческая жизнь Калиостро и Лоренцы.

 

Взгляд Казановы

Джакомо Казанова (1725–1798), не менее известный авантюрист XVIII столетия, в последнем томе своих воспоминаний описывает довольно любопытную встречу. Казанова в это время вернулся из путешествия по Испании и жил в Южной Франции, в городе Э., недалеко от Марселя. Он остановился в гостинице и питался за общим столом. Однажды за обедом постояльцы гостиницы заговорили о каком-то странствующем богомольце, только что прибывшем в Э. со своей женой. Эти загадочные пилигримы были итальянцами и пробирались пешком из Испании, куда ходили на поклонение к знаменитому католическому святителю Иакову Компостельскому. По внешнему виду и поведению это были знатные люди. При входе в город они щедрой рукой направо и налево раздавали милостыню. Также за обеденным столом в гостинице говорили, что супруга богомольца чрезвычайно хороша собой и притом совсем молода, лет восемнадцати. Длинный путь, совершенный благочестия ради, очень утомил красавицу, и она по прибытии решила отдохнуть. Остановились они в той же гостинице, где жил Казанова. Эти благочестивые богомольцы очень занимали всех постояльцев, и они решили с ними познакомиться.

Казанова как соотечественник пилигримов выступил посредником в деле сближения публики с новыми гостями. Выбрав удобный момент, вся любопытствующая братия с Казановой во главе ввалилась в номер богомольцев. Юная пилигримка сидела в кресле с видом глубоко утомленной путницы. Она и в самом деле оказалась очень красивой, правда, на лице был отпечаток грусти. В руках она держала длинный латунный крест.

При появлении публики молодая женщина положила крест на стол, встала и весьма приветливо встретила вошедших. Ее муж в это время возился со своим странническим хитоном, что-то в нем исправляя. Тем самым он как бы хотел сказать, что ему не до посетителей, что он очень занят и что, если кому нужно, пусть обращаются к его спутнице. На вид ему было лет двадцать пять. Это был человек небольшого роста, но довольно плотный. На красивом лице отражалась смесь лукавства, смелости, бесцеремонности и плутовства. В общем, он представлял из себя прямую противоположность жене, лицо которой дышало благородством, скромностью, наивностью и тем смущением, которое придает молодой женщине так много очарования.

Оба они почти не говорили по-французски и заметно обрадовались, когда Казанова заговорил с ними по-итальянски. Молодая дама сообщила ему, что она римлянка. Но Казанова уже по выговору определил ее родину. Что касается пилигрима, то Казанова счел его за неаполитанца либо за сицилийца. Казанова потом интересовался его паспортом: документ был выдан в Риме и в бумаге пилигрим значился под именем Бальзамо. Его спутница звалась Серафимой Феличиани.

Серафима принялась рассказывать о своих странствиях. Они побывали у святого Иакова Компостельского и у Пресвятой Девы Пиларской. Теперь они возвращаются в Рим. Всю дорогу шли пешком без денег, выпрашивая милостыню. Это было покаянное богомолье, добровольно наложенное на себя супругами за какие-то прегрешения. Красавица просила милостыню в расчете, что ей подадут грош, но, по ее словам, всегда подавали серебро и золото. Так что странники имели возможность в каждом городе, куда прибывали, раздавать накопившиеся излишки неимущей братии.

Муж, человек крепкий и сильный, выносил путешествие с большей легкостью. А вот молодая женщина изрядно страдала от постоянного хождения пешком, скудной пищи и ночлегов на соломе или в хижинах, где «никогда не снимала одежды, — добавила красавица, — чтобы не заразиться какой-нибудь болезнью». Как решил Казанова, это высказывание юная богомолка сделала с целью обратить внимание публики на чистоту и свежесть ее кожи, в чем все могли убедиться при взгляде на ее прелестные ручки.

На вопрос, долго ли пилигримы намерены оставаться в Э., молодая дама отвечала, что чувствует большое утомление и потому рассчитывает отдохнуть дня три, после чего они отправятся в Турин, где совершат поклонение нерукотворному образу, а оттуда пойдут в Рим.

Гости распростились с прекрасной пилигримкой и ее супругом. Причем Казанова слабо поверил в их благочестие.

На другой день супруг — пилигрим зашел к Казанове и попросил позволения позавтракать с ним, где тому будет удобно. Казанова пригласил супругов к себе. За завтраком хозяин спросил своего гостя о его профессии, и тот назвал себя рисовальщиком. Вернее, копиистом, достигшим в своем искусстве, по словам Казановы, замечательного совершенства. Бальзамо, например, мог срисовать гравюру с таким сходством, что копию невозможно было отличить от подлинника.

Казанова поздравил гостя с таким талантом и сказал, что с подобными способностями не пропадешь. Пилигрим же отвечал, что все его в этом уверяли, однако же практика показала, что его искусство ничего не сулит, кроме голодной смерти. Бальзамо утверждал, что в Риме и Неаполе он работал целыми днями, но едва зарабатывал на питание. Он показал Казанове расписанные им веера с бесподобными рисунками, напоминавшими тончайшую гравюру. Между прочим, Бальзамо сделал копию с гравюры Рембрандта, которую Казанова счел более совершенной по исполнению, чем оригинал. Плохо верилось, чтобы такое искусство не прокормило его обладателя. Казанова даже предложил ему луидор за один из вееров, но Бальзамо от платы отказался. Он просил взять веер даром, а взамен сделать сбор в его пользу, то есть для его дальнейших странствий по святым местам.

За следующим же обедом Казанова собрал с постояльцев в пользу богомольцев двести франков. На другой день к нему пришла юная пилигримка и попросила дать рекомендательные письма в Авиньон. Тот немедленно написал два письма. Спустя несколько часов дама возвратила одно из них — муж сказал, что оно для них бесполезно. При этом дама просила внимательно всмотреться в письмо — точно ли оно то самое. Казанова не без удивления осмотрел свое письмо и подтвердил — да, это то же самое. Она расхохоталась и сказала, что это лишь копия, сделанная ее мужем.

— Быть того не может! — воскликнул изумленный Казанова.

Но в это время вошел сам Бальзамо и подал Казанове его подлинное письмо. Тогда Казанова заявил, что подобное искусство просто изумительно. И если его употребить в дело, не вступая в конфликт с законом, то можно извлечь немалую пользу. Но если же поддаться искушению, то легко можно оказаться и на виселице.

Любопытная парочка выбыла из Э. на следующий день.

«Я расскажу в соответствующем месте, — заканчивает Казанова, — где и как встретил я через десять лет этого же человека под именем Пеллегрини вместе с доброй Серафимой, его верной женой и преданной соучастницей».

Но Казанова прервал свои записки, не дойдя в них до момента следующей встречи с Калиостро. И нам уже не узнать, где и при каких обстоятельствах она произошла. Вот таким увидел Казанова знаменитого кудесника в молодости, в самом начале его блистательной карьеры.

С уверенностью можно сказать, что Калиостро на голову оказался выше множества других авантюристов и шарлатанов, властвовавших в европейском обществе в XVIII веке. Перед ним пасует даже знаменитый граф Сен-Жермен, окутавший себя таинственностью. Редко человеку незнатного, даже темного происхождения удавалось с таким изумительным успехом и славой выдвигаться вперед, очаровывая своей личностью современников, как это получилось у Калиостро. Наверное, дело в том, что Калиостро более чутко, чем остальные, смог расслышать шум своего времени и попасть в его ритм.

 

Жизнь благочестивая

Положение богомольцев странников доставляло супругам известные преимущества, которыми можно было пользоваться. Богомолец — человек Божий, ему даром дается одежда, кров и пища. В качестве странника можно некоторое время достаточно благополучно кочевать с места на место без гроша в кармане, а также при всеобщем уважении. А сколько всего сулят многочисленные дорожные встречи и приключения!

Калиостро не ошибся в расчетах. Хорошенькой богомолке подавали щедрой рукой, частенько золото и серебро. Мы уже видели, что за обедом в Э. в их пользу было собрано двести франков. Супруги уверяли тогда всех встречных, что пробираются в Компостелло, к святому Иакову, или что идут уже обратно. На самом деле они там не были, а добрались только до Барселоны. В этом городе они неизвестно из-за чего застряли на целые полгода.

Средства закончились, и пришлось снова хитрить. Калиостро выдал себя за знатного римлянина, вступившего в тайный брак и вынужденного скрываться от родных. Этим объяснялось и его пилигримство, и его безденежье. Нашлись люди, которые поверили в легенду, начали величать Бальзамо «ваше превосходительство» и даже дали денег. Однако официальные лица что-то заподозрили и потребовали документы, каковых не оказалось.

Но тут их выручила та покладистая супружеская мораль, которую привил Калиостро юной Лоренце. Она обратилась за покровительством к какому-то знатному богачу. И дело так обернулось, что они живо выпутались из затруднений, да еще и добыли себе крупную сумму на дорогу.

Теперь можно было двигаться дальше. Супруги побывали в Мадриде и Лиссабоне. Здесь Калиостро, торгуя прелестями своей жены, познакомился с некой англичанкой, обучившей его английскому языку. Открывался путь в Англию. И в 1772 году Калиостро направился в Лондон. Там Лоренца начала с того, что вскружила голову богатому ценителю женских прелестей. Она назначила ему свидание, конечно предупредив заранее мужа. Тот в надлежащий момент и накрыл парочку. Любителю наслаждений пришлось откупиться от неприятностей сотней фунтов стерлингов. Для начала было совсем недурно. А дальше все пошло как по маслу.

Во время первого визита в Англию Калиостро зарабатывал на пропитание проделками, в которых главную роль играла его супруга. Однако чопорные англичане не спешили реагировать на прелести хорошенькой итальянской графини. Бывали у супругов и совсем голодные дни, задолжали они и за квартиру. Дошло до того, что наш герой попал за долги в тюрьму. Выручила Лоренца. Если не прелестями, то своей трогательной беспомощностью она разжалобила какого — то богача, и тот выкупил Калиостро.

Супруги решили уехать из негостеприимной Англии во Францию — широкое поле деятельности для авантюристов и шарлатанов. Еще по дороге в Дувр они познакомились с весьма богатым французом по фамилии Дюплезир. Тот, осмотрев глазом знатока прелестную графиню, решил принять участие в издержках путешествующих супругов. У француза с Лоренцей завязался бурный роман. При этом Дюплезир просто — напросто содержал обоих супругов. Затем француз постепенно стал внушать молодой женщине, что благоразумнее ей бросить своего про-ходимца-мужа и жить с ним, человеком богатым и порядочным. Лоренца, подготовленная к такой перемене судьбы усердными наставлениями мужа, рассудила, что ее обожатель прав, и скоро переехала в отдельную квартиру. Но тут Калиостро вдруг превратился в строгого мужа и выхлопотал королевское повеление, по которому Лоренцу посадили в крепость Сен-Пелажи, из которой выпустили лишь спустя несколько месяцев, 21 декабря 1772 года.

В Париже Калиостро приобрел некоторую известность как алхимик, заставив многих французов уверовать, что обладает философским камнем и жизненным эликсиром, то есть двумя благами, которые могут составить земное счастье любого смертного. И Калиостро удалось собрать с легковерных поклонников изрядную сумму.

Но в это время умами парижан овладел Месмер, открывший животный магнетизм, и Калиостро отправился путешествовать дальше: из Парижа — в Брюссель, оттуда — в Германию, налаживая контакты с тамошними масонскими ложами. Объехав Германию, он вновь оказался на родине и даже добрался до Палермо. Этот шаг был явно неосторожным. В Палермо он нарвался на своего заклятого врага — ростовщика Марано, которого некогда нагрел на шестьдесят унций золота. Ростовщик, естественно, подал жалобу, и Калиостро заточили в темницу. Кроме того, ему грозили серьезные неприятности по делу о подложном завещании в пользу маркиза Мориджи. Калиостро удалось выпутаться лишь с помощью какого-то знатного богача, к которому запасся рекомендательными письмами.

Освободившись, Калиостро вскоре очутился на Мальте, где с большим почетом был принят старым знакомым, великим магистром графом Пинто. С Мальты Калиостро перебрался в Неаполь. Там некоторое время жил уроками, но скоро заскучал и перебрался в Марсель. Тут он познакомился с богатой старушкой, страстной поклонницей тайных наук. Ее друг, тоже богач, разделял с нею интерес к алхимии. Оба они просто вцепились в Калиостро. И он весьма долго упражнялся с ними в варке жизненного эликсира. Наконец, они оба надоели ему до смерти. Чтобы отделаться от них, он заявил, что для варки снадобья необходимо добыть траву, за которой надобно ехать самому за тридевять земель. В дорогу старички выдали ему по туго набитому мешочку золота.

Объехав юг Испании и мимоходом обобрав в Кадиксе очередного любителя алхимии, Калиостро вновь оказался в Лондоне. Здесь случай свел его с чудаками, всю свою жизнь посвятившими открытию способа безошибочно угадывать выигрышные номера лотерейных билетов. Калиостро поведал им, что ему известны такие способы астрономических расчетов, при помощи которых можно угадывать выигрышные номера безошибочно. И вот, благодаря ли случаю или интуиции, первый же указанный Калиостро номер выиграл крупную сумму. После этого не верить ему было просто невозможно.

Калиостро объявил, что еще умеет делать золото и бриллианты. И тут же на опыты ему вручили изрядную сумму денег. Развязка дела оказалась любопытной. Золотоискатели, решив, что их дурачат, подали на кудесника жалобу. Калиостро вызвали в суд. Однако подсудимый от всего отпирался: никаких денег он не брал; а каббалистикой, точно, занимается, но только лишь для собственного удовольствия, и никогда ни с кого за это денег не брал. Билеты с выигрышем угадывать умеет и даже предложил судьям указать номер, на который выпадет главный выигрыш в ближайшем розыгрыше. В общем, из этого дела он выпутался благополучно. На этом можно считать законченным период познаний, мелкого жульничества и редкостных откровений таинственной Истины жизни Калиостро.

 

Масоны

Вступив в Германии в орден масонов, Калиостро тем самым открыл для себя в Лондоне путь в некоторые определенные круги общества. Не вдаваясь подробно в историю возникновения и развития масонства, укажем лишь, что особенно оно стало популярно с конца XVII — начала XVIII века. Из мистической основы древнего масонства выделились правила чисто нравственные, нашедшие применение в политическом строе общества. В таком направлении масонство впервые явилось в Англии, где политическая свобода давала возможность возникать различным обществам и братствам, не навлекая на них преследований со стороны правительства.

Побывавший на Востоке Калиостро, многому научившийся от Альтотаса, знал, какое впечатление слово «Восток» производит на любителей чудесного и таинственного в Европе. Его осенила новая идея: он задумал эксплуатировать человеческую глупость гораздо эффективнее, по более широкой программе, нежели делал это раньше путем мелких жульнических проделок. Раньше он был чуть ли не карманником, пусть и обладающим таинственными знаниями, но которому чуть ли не на каждом шагу грозила тюрьма и виселица. Теперь он задумал стать знаменитостью, перед которой склонятся самые гордые и властные головы.

Обдумав дело, он решил, что на обыкновенном, европейском масонстве далеко не уедешь. Масоны — народ осторожный и, главное, неторопливый. Приняв нового члена, они чрезвычайно долго и внимательно испытывают его, пока дадут шанс сделать шаг вверх по лестнице масонской иерархии. Пришлось бы слишком долго ждать, чтобы добиться чего-либо существенного. К тому же английские масоны не гонялись за несбыточным, презирали пустые внешние обряды, пышность церемоний, тщеславные титулы и не допускали высоких степеней масонства.

Используя в зависимости от обстоятельств атрибутику то английского, то французского масонства, Калиостро стал одним из самых усердных и полезных членов этого братства. Таинственные знания служили ему средством для приобретения известности и вне масонских кружков.

Масонскими ложами ему предоставлялись огромные денежные средства, которые он мог употреблять на личную роскошную жизнь или на благотворительность. К тому же богатство Калиостро словно черпалось из каких-то неведомых источников, что заставляло многих верить, будто он владеет философским камнем.

И вот из пройдохи, искателя приключений Калиостро превратился в человека необыкновенного, вскоре изумившего всю Европу. Из пустого говоруна он сделался человеком молчаливым, скупо говорил исключительно о своих путешествиях по Востоку и о приобретенных им там глубоких знаниях, открывших перед ним тайны природы. В конце беседы Калиостро ограничивался начертанием эмблемы, представлявшей из себя змею, держащую в пасти хвост, — символ мудреца, обязанного хранить свои знания в тайне.

 

Откровения Калиостро

Историку и писателю В. С. Соловьеву, по воспоминаниям современников, удалось восстановить один из рассказов Калиостро о приключениях на Востоке:

«Мой воспитатель Альтотас, великий мудрец, один из носителей высочайших знаний, собиравшихся в человечестве от начала веков и до наших дней, объявил мне, что считает меня достаточно подготовленным и достаточно крепким, чтобы проникнуть в храм познаний и выдержать там испытания, каким должен быть подвергнут всякий, кто желает доказать, что он в силах снести на своих плечах великую, драгоценную ношу. Но не он сам посвящал меня. Он представил меня другому мудрецу, великому иерофанту. Мне были даны все нужные указания. Я должен был очиститься и подготовиться к ожидавшему меня. Я долго молился и постился. И вот, наконец, настал день, когда я, по чистой совести, сказал моим наставникам, что я чувствую себя готовым…

В сопровождении старого иерофанта и двух посвященных еще молодых людей среди глубокой ночи мы отправились из древнего Мемфиса к пирамиде Хеопса. Я уже хорошо знал эту пирамиду и должен вам сказать, что напрасно ее называют Хеопской пирамидой: действительным ее строителем был Тот или Гермес, величайший из мудрецов мира. Он создал ее именно затем, чтобы сохранить в ней для будущих веков, для будущих тысячелетий сокровища своих великих знаний.

Мы подошли к пирамиде и остановились. Ночь была достаточно светла. Я не раз уже бывал здесь и теперь не понимал, к чему наша остановка. Я знал, что мы идем в пирамиду, но с этой стороны не было никакого входа. Однако мне не пришлось долго удивляться или, вернее, с этой минуты и началось все то удивительное и неожиданное, что я должен был испытать.

Иерофант ударил молотом в один из древних камней у основания пирамиды — и вдруг камень поддался, перед нами оказалась маленькая дверца. Мне завязали глаза и повели меня. Я знаю, что мы спустились вниз по ступеням лестницы и спускались долго. Когда мне развязали глаза, я был в обширном зале, ярко освещенном откуда-то сверху. Передо мною находился значительных размеров и удивительной древней работы сфинкс. Никогда до тех пор это таинственное изваяние так меня не поражало. Я не мог оторвать от него взгляда. На меня глядело своими каменными неподвижными глазами прекрасное и страшное, холодное и загадочное человеческое лицо. Непостижимое существо: и ужасающее, и притягивающее к себе — голова женщины, тело быка, лапы и когти льва и огромные крылья!..

Иерофант подошел ко мне и положил мне на плечо руку. «Сын мой, — сказал он, — прежде чем идти дальше, остановись и вглядись в этого сфинкса. С первого взгляда он ужасен, он может представиться тебе чудовищем. А между тем это символ глубочайшей красоты и правды! Этот сфинкс не что иное, как заглавный лист той великой книги, читать которую ты желаешь. Это первая загадка, великая загадка! И не Эдип, как сказано в басне, разрешил ее — иной в ней смысл, и я решаюсь тебе его поведать, ибо рассчитываю, что ты окажешься достойным читать великую книгу. Если же нет…»

Тут он замолчал — и невольный трепет пробежал по моим жилам… «Готов ли ты меня слушать?» «Готов!» — произнес я, взглянув ему прямо в глаза и выдержав взгляд его. Два посвященных поднесли мне в эту минуту длинную белую одежду. И вот с их помощью я сбросил с себя мое одеяние, и на мне не оказалось ничего, кроме этой длинной туники и сандалий на ногах.

Тогда иерофант подвел меня ближе к сфинксу и заговорил: «Гляди, ты видишь человеческую голову, голову женщины. Она олицетворяет человеческий разум, который, прежде чем выйти на арену будущего, должен изучить цели своих желаний, средства их достигнуть, препятствия, каких следует избегать, и предстоящие испытания… Тело быка означает, что человек, вооруженный знанием, должен, подобно сильному и крепкому быку, неустанной волей и беспредельным терпением прокладывать шаг за шагом путь, ведущий к успеху или падению… Когти льва обозначают, что для того, чтобы достигнуть цели, намеченной разумом, недостаточно хотеть, а надо сметь, недостаточно работать, а надо иной раз биться и силою прокладывать себе дорогу… Орлиные крылья, гляди, они не приподняты, они опущены и прикрывают собою сфинкса — так вот, такими же орлиными крыльями, как густым и непроницаемым покровом, следует скрывать свои планы до тех пор, пока настанет время действовать решительно, и в дерзновенном орлином полете вознестись на беспредельную высоту!

Умей же, сын мой, видеть верно и желать справедливо, умей дерзать на все, что позволяет тебе твоя совесть, умей молчать о твоих планах… И если перед твоим упорством и терпением завтрашний день не что иное, как продолжение усилий, сделанных тобою сегодня, — иди твердо, иди к своей цели… Семь гениев, хранителей священного ключа, запирающего прошедшее и открывающего будущее, возложат на твою голову венец «властителей времени», и ты сделаешься преемником великого Гермеса, таким же, какими были Пифагор, Платон и все мудрые маги, стоявшие некогда здесь, на том же месте, где находишься теперь ты».

Сказав это, иерофант завязал мне глаза, и я слышал, как он удалился. Кто-то взял меня за руку, и мы пошли. Опять лестница. Голос у самого уха шептал мне: «Считай ступени!» Я сосчитал двадцать две. Мы остановились. Я слышал, как отперлась тяжелая дверь и заперлась за нами. Прошло несколько мгновений — мы все шли.

Вдруг тот, кто вел меня за руку, остановил меня и воскликнул: «Стой, ни шагу, иначе ты полетишь в бездонную пропасть! Эта пропасть окружает со всех сторон «храм тайн» и защищает его от вторжения непосвященных. Мы пришли слишком рано, наши братья еще не собрались, подождем их. Но если ты дорожишь жизнью — оставайся неподвижным, скрести руки на груди и не снимай повязки с глаз до тех пор, пока тебе не будет сказано это сделать. Помни, что ты теперь в нашей власти, что ты уже не принадлежишь себе и обязан нас слушаться беспрекословно; только исполнив это и доказав нам, что ты действительно владеешь собою, ты можешь избегнуть погибели и достигнуть всего, к чему стремишься».

«Я уже знаю это и готов ко всему», — произнес я. Прошло несколько мгновений. Потом мне было сказано: «Сними повязку!» Я снял ее, и сердце мое невольно дрогнуло. Передо мною стояло два существа в таких же длинных белых одеяниях, как и я, только один из них был опоясан золотой лентой, а другой — серебряной. У одного из этих существ была голова льва, а у другого — быка.

Я не успел еще в них вглядеться, как почти у самых ног моих разверзлась земля с ужасным шумом, заклубился дым, и среди этого дыма я увидел поднимавшегося скелета. Но скелет этот был как бы живой, он двигался и в своих костяных руках держал огромную косу, острие которой блестело, по — видимому направляясь мне прямо в грудь.

В то же мгновение из — под земли раздался глухой, ужасный голос: «Горе непосвященным, дерзающим нарушать покой мертвецов!»

Но я уже ничего не боялся, я чувствовал в себе подъем духа, чувствовал во всем существе своем силу и крепость. Я готов был на какие угодно испытания, на какие угодно зрелища. Я спокойно глядел на скелет, страшно кривлявшийся передо мною и скаливший мне зубы, на острие косы, почти уже касавшейся моей груди…

Не знаю, сколько прошло времени, только вдруг дым из-под земли стал подниматься еще гуще, и когда он рассеялся, ни скелета, ни косы, ни чудовищ уже не было. Со мною были только два посвященных, и один из них ласковым голосом сказал мне: «Ты почувствовал холод смерти и не отступил, ты узрел ужас и не дрогнул! На твоей родине ты мог бы прослыть великим героем и потомство чествовало бы твою память. Но у нас качество несравненно выше, и это качество — добровольное смирение, торжествующее над тщеславной гордостью. Способен ли ты одержать подобную победу над самим собою?»

«Не знаю, на что я способен, но я готов на все», — ответил я. «В таком случае ты должен ползти по этому подземелью до тех пор, пока не окажешься в святилище, где наши братья ждут тебя, чтобы дать тебе знание и могущество в обмен на твое смирение. Возьми эту лампу и ползи во мраке в одиночестве».

Я принял лампу. Передо мной, как бы сам собою, отвалился камень, открывая узкое отверстие. Я прополз в него. Камень с шумом закрыл отверстие. Я один в какой-то холодной трубе, где нельзя ни встать, ни сесть, где места ровно столько, чтобы ползти человеку. Мне показалось, что я в гробу, в мрачной могиле. Земля со всех сторон окружает меня, почти сжимает. Назад возврата нет. А что впереди?!

Я ползу, я уже начинаю утомляться — и никакого просвета… Глубокая тишина, спертый воздух, почти захватывающий дыхание. Слабый свет моей лампочки, то и дело готовый погаснуть, освещает только черную землю, сырую землю. Я остановился на мгновение. Какая невероятная, невозможная тишина! Скорей, скорей вперед! Я пополз снова. Когда же конец? Куда я пополз? А что, если это ловушка? Мне казалось, проходят часы, и все нет конца моему мучительному пути. А если я не туда ползу? Если я пропустил какой-нибудь поворот, куда должен был направиться?

Я почти остановился на этом предположении, так как земля уже положительно меня сжимала до того, что я почти не имел возможности двигаться. Вот уже едва хватает места для моего тела. А впереди все тот же мрак! Холодная, сырая земля сжимает меня своими мрачными объятиями… Я почти задыхаюсь. Сердце усиленно бьется, в голову стучит. Я погиб, мне больше некуда двигаться. Я забыт в глубокой страшной могиле. Я один, безнадежно один… никто не видит меня… никто не слышит!..

Забыт? Но ведь лампа моя не погасла, она меня озаряет. Моя лампа — это подобие Божьего ока, следящего за мною и видящего меня в глубине моей холодной могилы… Я не один, со мною Бог!..

И едва эта мысль озарила меня, я почувствовал глубокое спокойствие. Среди невозмутимой тишины раздался гул, что-то как будто бы обрушилось передо мною, и я увидел свет, слабый свет, идущий откуда-то издалека. Земля уже не давит меня — свод надо мною расширился. Я могу встать. Передо мною лестница. Мне предстоит спускаться еще глубже в неизмеримые бездны. И я спускаюсь по этой лестнице, считаю ступени: семьдесят восемь. Вот и конец.

Но что же это? Последняя ступень — и передо мною глубокий, зияющий колодец. Свет померк, только моя лампа едва-едва разгоняет мрак. Я поднялся назад на несколько ступеней и стал оглядываться. Налево я заметил какой-то проход и различил в нем опять ступени. Туда! Наверное, там есть какой-нибудь выход. Зачем же вид бездонного колодца смутил меня, разве Бог не со мною и разве я не добровольно подвергался всем испытаниям? Я пошел вперед.

И вот лестница, и я снова считаю ступени — их опять двадцать две. Передо мной чугунная решетка, за нею виднеется галерея, по обеим сторонам которой возвышаются изображения сфинксов. Я сосчитал их — двенадцать справа, двенадцать слева. Между сфинксами стоят высокие треножники, на треножниках горит огонь. Слышны шаги.

Неведомый мне человек в одежде иерофанта подходит к решетке и отворяет ее. Он глядит на меня с ласковой улыбкой. «Сын земли, — сказал он, — да будет благословен твой приход. Ты избегнул бездны, открыв «путь мудрых». Не многие из тех, кто, подобно тебе, стремились к мудрости, восторжествовали над этими испытаниями, многие погибли. Тебя охраняет великая Изида, и, надеюсь, она доведет тебя невредимым до святилища, где добродетель получает свою награду. Я не должен скрывать от тебя, что многие еще опасности предстоят на твоем пути. Но мне дозволено ободрить тебя, объяснив тебе символы, смысл которых укрепляет сердце человека. Видишь ли ты эти изображения, начертанные на стенах галереи? Разглядим их. Слушай меня, и если каждое мое слово запечатлится в твоей памяти, то тогда ты вернешься на землю, все могущество владык земных будет ничтожно перед твоим могуществом!»

Я глядел в лицо человека, говорившего мне это, и невольный священный трепет пробегал по моим жилам. Это строгое, но прекрасное лицо не могло обманывать. В нем ясно изображалась глубокая мудрость, соединенная с беспощадностью. Я был убежден, я знал всем существом моим, что для меня настала великая минута. Я понимал, что мне сейчас будут открыты тайны, те тайны, о которых я давно уже думал, которых давно жаждал.

Проницательный взор неведомого мне иерофанта, очевидно, читал мои мысли, понимал мои ощущения. «Да, я открою тебе великие тайны, — торжественным голосом сказал он, — но прежде ты должен поклясться, что сумеешь сохранить их, что никогда никому их не откроешь. Можешь ли ты поклясться?»

«Клянусь!» — прошептал я.

«Хорошо, и знай, что если ты станешь клятвопреступником, невидимое мщение будет шаг за шагом тебя преследовать. Оно настигнет тебя всюду, где бы ты ни был, хотя бы на ступенях трона, оно настигнет — и ты погибнешь. Смотри, вот что ожидает клятвопреступника!..»

При этих словах его я расслышал явственно какой-то отчаянный вопль, он раздался вблизи, но я еще ничего не видел. Вдруг в нескольких шагах от меня стена мгновенно разверзлась, и я увидел огромного сфинкса, мявшего своими железными лапами человека, который корчился в страшных муках, испуская отчаянные стоны.

Что это такое было, как это было — я ничего не мог понять, я только с чувством жалости и ужаса глядел на отвратительное зрелище.

Сфинкс был неподвижен, а между тем гигантские лапы двигались, кровь несчастной жертвы струилась, и скоро передо мною был бездыханный труп, на лице которого, с широко раскрытыми, вышедшими из своих орбит глазами, застыло выражение неизъяснимого ужаса и страдания…

И мгновенно все исчезло — ни сфинкса, ни трупа, ничего. Передо мною стена.

«Так погибнет всякий, кто нарушает клятву, данную в этом месте! — произнес иерофант. — А теперь слушай!..» И каждое слово, произносимое им, как молотом вбивалось в мой мозг и в мое сердце и навсегда в них запечатлелось.

«Когда иерофант объяснил мне смысл и значение изображений, начертанных по стенам галереи сфинксов, когда мы оказались в самом конце этой галереи, он отпер железную дверь, и моим взорам представилось такое зрелище: передо мною была другая чрезвычайно длинная галерея, но узкая и темная, в глубине которой ярко горело пламя. Да, передо мною в отдалении было целое море пламени!..

«Сын земли, — сказал иерофант, — я вижу смущение в твоем взгляде, это пламя страшит тебя. А между тем ты должен идти вперед и не останавливаться ни перед какими препятствиями. Знай, что испытания, препятствия и даже смерть могут устрашить только слабые существа, для которых навеки закрыт храм мудрости. Если страх может объять тебя от чего бы то ни было, зачем ты здесь? Взгляни на меня: когда — то и я прошел через этот пламень так же легко и свободно, как через цветник роз. Иди и не возвращайся, ибо возврата нет. Я запру эту дверь, и напрасно ты будешь в нее стучаться. Прощай или до свидания».

С этими словами железная дверь заперлась за мною, и я остался один. Он был прав: в первую минуту это кипящее передо мною пламя, в которое я, очевидно, должен был ринуться, меня устрашило. Я никогда не был трусом, но с детских лет именно огонь смущал меня. Я быстро прошел длинную галерею и остановился в нескольких шагах от пламени. Откуда оно поднималось — я не мог себе представить, я видел только одно, что предо мною гигантская огненная печь и что мне предстоит войти прямо в нее. Жар огня уже меня охватил, я невольно остановился. Дрожь пробежала по моим членам.

Но вот спасительная мысль мелькнула в голове: к чему же был весь этот урок высшей мудрости, полученный мною сейчас в галерее сфинксов от иерофанта? Ведь урок этот был бы бесполезен для человека, приговоренного к смерти. Это только новое испытание. Как оно окончится — я не знаю. Но ведь до сих пор я выходил невредимым из первых испытаний. Вперед! И я твердо пошел прямо к огненной печи.

Еще мгновение — и я буду в огне. Но что это? Огонь как бы стихает, упадает. Передо мною сквозной железный пол. Пламя уже внизу, под этим полом. Опасность от огня, очевидно, уменьшается с каждым мгновением. Я замечаю у самых ног моих достаточно широкий каменный проход и смело ступаю на него, подобрав полы моей длинной одежды. Бегу над пламенем, бегу вперед. И по мере того как я бегу, пламя поднимается за мною. Еще миг — и конец испытанию огнем, еще миг — и полная безопасность.

Но что это? Пламя за мною в двух шагах от меня, оно поднимается все выше, и выше, и выше, а впереди, также в двух шагах, темная неподвижная вода… О, слабость человеческой природы! Я вздрогнул, я остановился, почти доведенный до отчаяния. Но это было на мгновение. Разве же достаточно было у меня доказательств моей безопасности?!

Я смело вступил в воду и пошел. Вода все выше и выше. Вот она достигает мне шеи, еще один шаг — и я должен плыть, чтобы не захлебнуться. Ну что же, я доплыву… Вперед!.. Вперед!.. Однако мне даже не пришлось плыть — мои ноги ощутили под собою снова твердую почву, и скоро я вышел из воды. Я ощупал ступени лестницы, поднялся и очутился прямо перед дверью.

Бушующее сзади пламя озаряет эту запертую дверь… Я жду. Что же это никто ее не отворяет передо мною? Попробую отворить ее сам. Вот изображение львиной головы. В зубах у льва большое металлическое кольцо в виде змеи, пожирающей свой хвост. Я изо всех сил ухватился за это кольцо — и невольно вскрикнул: в мгновение ока я почувствовал, что пол уходит у меня из-под ног. Я ухватился еще сильней за кольцо обеими руками и повис в воздухе. Пламень погас. Я в полном мраке. Мгновение, другое — все тихо. Что ж, буду так висеть, пока хватит сил. А потом? Потом что-нибудь да будет. Конечно, спасение. А если нет? Из глубины моего сознания шепнуло мне что-то: «Ну, так смерть!»

Но я еще не успел докончить моих мыслей, как почувствовал какое-то прикосновение к моим ногам. Железный пол снова был подо мною. Я выпустил из моих окоченевших рук кольцо, и дверь открылась. Передо мною блеснул свет, и я очутился среди людей. Не успел я еще оглядеться, как завязали мне глаза и повели куда-то. Мы шли долго, очень долго. Я слышал, как перед нами с шумом отворялись железные двери и запирались снова. Наконец мы остановились и мне развязали глаза.

Я оказался в ярком, освещенном пламенниками обширном подземном зале, в многочисленном собрании, среди которого были и старый иерофант, приведший меня в пирамиду, и другой иерофант, бывший со мною в галерее сфинксов.

Я не имею права говорить о том, что увидел в этом зале, но могу передать смысл речи, с какою обратился ко мне старый иерофант. Он говорил мне: «Сын земли, ты почел себя ученым и мудрым и гордился своими познаниями, ты услышал, что мы обладаем сокровищами тайных наук, высшими знаниями сил и законов природы, — и в тебе загорелось желание проникнуть к нам и получить наши знания. Удовлетворен ли ты исполнением твоих необдуманных желаний? Ты между нами, в нашем святилище. Ты прошел некоторые испытания и кое-чему научился. Ты должен теперь ясно видеть, что все эти пройденные тобою испытания только казались с первого раза серьезными, а в сущности были игрою. К чему же привело тебя твое бездумное честолюбие, твоя гордость и твоя доверчивость? Вот ты здесь утомленный, продрогший, в мокрой одежде — и неужели не понимаешь, как ты смешон?! Ты наш пленник, ты в руках неизвестного тебе тайного общества, секретами и знаниями которого ты желал воспользоваться. Мы не звали тебя, ты сам пришел к нам и должен быть наказан за свою дерзость, за свое безумие. Ты в подземелье, из которого тебе нет возможности выйти. Ты слышал об испытаниях, каким мы подвергаем неофитов, и теперь, в эту минуту, ты окончательно уверен в том, что эти испытания только игра, только шутка, как я и сам сказал тебе… Но неужели ты думаешь, что это все, что ты всех победил, всего достиг и теперь высшая мудрость должна открыться перед тобою, и мы примем тебя в нашу среду как достойного, как равного нам? Если ты так думаешь, то жестоко ошибаешься: ты еще не выдержал ни одного настоящего испытания, еще ничем не доказал нам, что достоин быть между нами. Ты доказал только свое дерзновение, но этого чересчур мало! Однако мы вовсе не желаем твоей погибели и от тебя зависит доказать нам, что не одно праздное любопытство и не одно тщеславие привели тебя сюда. Действительно ли желаешь ты быть между нами?»

Я ответил, что желаю, ответил от глубины моего сознания, и тон моего ответа, очевидно, произвел впечатление на всех присутствующих.

Иерофант заговорил снова: «По непреложным, вечным законам иерархии я здесь призван быть властелином. Все маги, которых ты здесь видишь, несмотря на все свои посвящения и знания, ими достигнутые, подчиняются мне беспрекословно. Клянись же мне и ты, что с этой минуты мое слово будет для тебя законом, что твое послушание мне будет рабским послушанием, что ты даже не позволишь себе ни на мгновение остановиться и подумать: прав я или нет, добро или зло заключается в моем приказании!..»

«Клянусь!» — твердо сказал я.

«Берегись! — воскликнул иерофант. — Если ты поклялся только языком — горе тебе! Мы читаем в сердцах, мы видим мысли — и ложь наказывается у нас смертью!»

Иерофант подошел к столу, взял стоявшие на нем два золотых кубка и поднес их мне. Кубки были одинаковые, и заключавшаяся в них жидкость имела одинаковый темный цвет.

«В одном из этих кубков, — сказал иерофант, — самый безвредный напиток, в другом — смертельный яд. Я приказываю тебе взять один из них и немедленно выпить залпом!»

Я протянул руку. Мне было решительно все равно, что я выпью — жизнь или смерть. Я находился в особенном, возбужденном состоянии. Я не думал ни о чем и ничего не боялся. Я взял кубок и выпил его разом. Приятная теплота разлилась по моим устам, продрогшим членам.

Иерофант с ласковой улыбкой положил мне руку на плечо. «Ты выпил жизнь, — сказал он, — да и не мог выпить смерти. Ни в том, ни в другом кубке нет яда…»

Затем мне опять завязали глаза и повели. Опять какая-то дверь отворилась передо мною. Мне было сказано: «Стой неподвижно, пока не убедишься, что полная тишина тебя окружает, тогда сними повязку с глаз твоих». Дверь заперлась. Я слышал удалявшиеся шаги, и вот эти шаги замерли. Все было тихо. Я сорвал свою повязку.

Я был среди прекрасного зала, высокие своды которого поддерживались громадными, гранитными колоннами, пестревшими вырезанными на них иероглифами. Яркий свет падал откуда-то сверху. Курильницы были расставлены на мозаичном полу, и дым их разносил по залу благоухание. Между колоннами был протянут и спущен пурпурный, шитый золотом, занавес. В нескольких шагах от меня помещалось ложе, покрытое драгоценной золотой материей. Только при виде этого ложа я почувствовал всю свою усталость. Я почти упал на мягкие подушки.

В это мгновение мне послышались как бы шаги. Да, это были шаги. Я увидел четырех молодых и красивых людей, несших ванну. Они поставили ванну возле меня, почтительно поклонились мне и предложили снять мою мокрую одежду и сесть в ванну. Я с наслаждением исполнил это. Теплая ароматическая влага, в которую я погрузился, наполнила меня неизъяснимым блаженством.

Когда я принял ванну и уже хотел облечься в принесенную мне новую одежду, двое из молодых людей предложили мне предварительно позволить им укрепить меня тем, что они называли массажем. Они сказали мне, что после массажа все следы усталости исчезнут и я почувствую особенную силу и бодрость. Я кивнул им в знак согласия.

И вот их быстрые искусные руки покрыли меня каким-то жирным, душистым веществом и стали растирать меня. В первые мгновения мне было даже больно. Мне казалось, что эти два сильных человека раздавят меня и переломают мне кости. Но скоро я убедился, что они правы, что их массаж действительно производит на мой организм укрепляющее и обновляющее действие.

Наконец массаж кончен, меня вытерли, обмыли душистой эссенцией, облекли в новую одежду. И я, незадолго перед тем чувствовавший непреодолимое желание лежать и отдыхать, теперь, напротив того, был так свеж и бодр, как никогда в жизни. Мне хотелось движения, силы жизни били во мне ключом, но в то же время я почувствовал сильный голод и жажду. Около суток я ничего не ел.

Молодые люди удалились, унесли ванну, и через несколько мгновений около моего ложа, на ее месте был стол, уставленный всевозможными кушаньями и напитками. Моим прислужникам нечего было упрашивать меня приступать к трапезе: никогда с большим удовольствием не утолял я аппетита. Кушанья казались мне необыкновенно вкусными.

Но вот я насытился и утолил жажду. Молодые прислужники унесли стол, и я снова один на моем роскошном ложе. Какое-то особенное блаженное состояние наполняет меня. Я чувствую, как горячая, могучая кровь кипит в моих жилах и в то же время по всему существу моему разливается сладкая истома. Неясные образы роятся передо мною, в душе моей звучат как бы струны, грезится что-то обольстительное, знойное… Дух захватывает от нового голода, от новой жажды… Все, что до тех пор, в иные мгновения, заманчиво, таинственно носилось передо мною, все, что влекло меня и против чего я боролся: земная любовь, земная красота — все это снова на меня наплывает, и зовет, и манит, и чарует.

Вдруг неведомо откуда раздаются мелодические звуки… Музыка ближе, яснее… Эти звуки говорили то же самое, что было и внутри меня… Эти звуки звали к наслаждению, дышали всеми соблазнами — и я невольно вслушивался, и сердце невольно им вторило, звучало вместе с ними. Мысли туманились. Я забывал все, прошлое исчезло… Все мудрые наставления моего воспитателя Альтотаса, все мои знания, вся моя сила — все исчезло! Я звал красоту, звал любовь, звал наслаждение!

И вот пурпурный занавес взвился передо мною, и среди дыма курильниц между колоннами, покрытыми золотыми иероглифами, я что-то увидел. Да, нечто двигалось там, и хотя я не мог понять, не мог догадаться, что это такое, тем не менее я всей душой стремился к этому непонятному явлению, торопил его, ждал с нетерпением страсти.

Я встал с моего ложа и стремительно кинулся туда, к широкой полосе яркого, лившегося сверху света, за которой в дыму курильниц происходило непонятное, волшебное движение… Я поднялся по мозаичным ступеням — и замер от изумления и восторга. Среди потоков таинственного света и облаков фимиама я увидел толпу таких прелестных женщин, какие вряд ли грезились и распаленному воображению поклонников Магомета. Да, это воистину были самые соблазнительные гурии Магометова рая…

Что же это? Я брежу? Но нет, то был не бред, не сон, то были небестелесные видения… Природа создала этих дочерей соблазна из плоти и крови и одарила их всеми чарами земной, живой, дерзновенно-властительной красоты… И каждая из этих красавиц казалась высшим, любимейшим созданием природы, глядя на каждую из них, думалось, что краше, соблазнительнее ее ничего уже нельзя и придумать… А между тем рядом с нею была другая, нисколько на нее не похожая, но не менее ее прекрасная и обольстительная. И рядом с этой другой — третья, четвертая… И не было конца красоте, соблазну, очарованию.

Разнообразие красоты и разнообразие одеяний: Древний Египет, знойная и загадочная Индия, дивная в своей пластической красоте Греция — все страны мира, все эпохи человечества выслали мне и показали то, что они считали прекрасным, во что они облекали любимейшую из дочерей своих…

Я стоял недвижим, с безумно бившимся сердцем, с горящей головой, и жадный взор мой ненасытно следил за этим живым видением, за этой воплощенной грезой. Миг — и я был окружен роем красавиц; они вглядывались мне в глаза с лаской, с приветом, они опутывали меня гирляндами из душистых, свежих роз. Я чувствовал их сладостное дыхание, теплоту их юных, девственных тел… Они шептали мне слова любви, слова страсти; они обещали мне все земные блаженства, никогда не изведанные мною… Голова кружилась, почва уходила из-под ног моих… еще миг — и я буду в их власти, я отдамся им, обессиленный и безвольный…

Но вдруг в глубине моего сознания дрогнуло что-то, и мысль, ясная, светлая и холодная, пронеслась в горящей голове моей: «В этой красоте, в этой страсти и в этом жгучем блаженстве — не счастье, а гибель, не торжество, а унижение! Ведь я знал это, давно знал! С этим знанием я пришел сюда! Зачем же я допустил в себе весь этот ад, все эти муки? Зачем я вызвал их — эти чары соблазна? Но нет, не я вызвал их… откуда же они? Зачем они? Разве для них я здесь? Разве они обещаны мне в конце испытания? Разве в них награда победителю плоти? В них тайна высших познаний природы? Безумец! Ведь эта красота, эти чары, эти ласки, улыбки и розы — только новые испытания!..»

Мгновенным усилием воли я овладел собою, и ничего, кроме презрения, не могли прочесть в моем взгляде эти ласковые, молящие, подернутые страстной влагой взоры. И я не убежал от них, как трус, не скрылся от них, как бессильный. Я схватил обвивавшие меня душистые гирлянды и разорвал их, и бросил их в окружавших меня красавиц.

«Уйдите, оставьте меня, вы не нужны мне… Я не раб ваш!» — твердо сказал я.

Звуки музыки замерли. Одна за другой удалялись и скрывались в облаках курений дочери соблазна. Но каждая из них останавливалась передо мною, вся озаренная полосой яркого света, вся сверкавшая безумной, вызывающей красотой, и молила меня страстным взором, и манила меня… Но я не двигался с места. И вот я один — их нет!

Я обернулся и увидел за собою спокойную величественную фигуру седого иерофанта. В руке его сверкнула сталь кинжала.

«Сын мой, — торжественным голосом сказал он, — на этот раз ты прошел через истинное испытание. Если бы ты не выдержал, если бы поддался соблазну, то доказал бы свою позорную и преступную слабость… Если бы ты не выдержал, то был бы жалким обманщиком в глазах наших, презренным существом, пятнающим своим присутствием святость и чистоту нашего храма… Ты был бы бесполезен для жизни, и я вот этим кинжалом лишил бы тебя жизни в самый миг твоего падения!..»

Он бросил кинжал, подошел ко мне и обнял меня. «Подними голову, победитель плоти, — воскликнул он, — и смело гляди в беспредельную область духа! Ты достоин читать великую книгу природы. Древняя и вечно юная Изида снимет для тебя свои покровы, и ты узришь всю ее нетленную красоту, и ты насладишься этой божественной красотою… Привет тебе, сын мой! Привет тебе, брат мой!..»

 

Среди северных снегов

 

Новые лики

Калиостро тут же оказался на вершине его иерархии, стал верховным главой масонства, или Великим Коптом, как он называл себя. Но что, собственно, он проповедовал? Еще несколько слов об основных положениях масонства.

Масоны того времени представляли собой мистиков, стремившихся к разгадке необычайных таинств. Они рассматривали мир как игралище бесплотных сил. Сонмы этих сил, духов или гениев с целой иерархией степеней и чинов управляют всем сущим. Но существует два лагеря духов — добрых и злых. И конечно, оба лагеря пребывают в вечной борьбе, главным образом, разумеется, из — за душ человеческих. Задача масонства заключалась в том, чтобы заполучить в свое распоряжение власть над этими духами. Человек, вооруженный этой властью, может творить, что ему угодно: лечить болезни, превращать старца в юношу, делать серебро и золото и т. д. Конечно, для того чтобы творить эти чудеса, надо достигнуть сначала высших степеней духовного совершенства.

Калиостро, как человек весьма сообразительный, водворился на самой вершине иерархии, объявив себя великим главой настоящего, самого древнего, основанного ветхозаветными патриархами египетского масонства.

Калиостро умел, что называется, подать товар лицом. Помимо роскошной внешней обстановки, которая уже сама по себе много значила, он умел еще блеснуть своими знаниями и очаровать заманчивыми тайнами своего учения и сложной обрядностью посвящения в масонство. Охотники до чудесного валили к нему толпой.

Привлекая новообращенных, Калиостро, конечно, должен был их чем-то прельщать. Он сулил им прежде всего полное духовное и физическое совершенство — здоровье, долговечность и высшую духовную красоту. Предельным низшим возрастом для достижения этих благ полагался возраст для кавалеров — пятьдесят лет, для дам — тридцать шесть. Калиостро не хотел привлекать к себе легкомысленную молодежь. Новопосвящавшиеся выдерживали строгий и продолжительный искус. Тем самым Калиостро поражал их воображение, а заодно и занимал их делом. В самом деле, не мог же Великий Копт заключить всю процедуру всеобщего перерождения человека выдачей ему простой квитанции в том, что отныне он причислен к лику перерожденных!

Прежде всего кандидат подвергался сорокадневному строгому посту и уединению с предписанием выполнять множество мелких правил, соблюдение которых с пользой заполняло его досуг и распаляло воображение. А кроме того, всякую неудачу в деле обещанного перерождения можно было потом с успехом объяснять отступлением от требуемых правил. То есть человек не достиг совершенства, потому что не исполнил как следует всего, что от него требовалось.

Во время поста обращаемый принимал эликсиры, пилюли и капли, данные ему кудесником. При этом пост начинался не когда вздумается, а непременно с весеннего новолуния. В известный день новичок подвергался кровопусканию и принимал ванну с весьма крепким ядом типа сулемы, потому что у него появлялись признаки настоящего отравления. Как показало расследование его врачебной деятельности, Калиостро вообще не церемонился с сильнодействующими средствами. Выдержавшим полный курс испытания и повторившим его через полстолетия после посвящения Калиостро гарантировал пятикратный Мафусаилов век — 5557 лет земной жизни. В это время Калиостро, подобно Сен — Жермену и многим другим изобретателям жизненного эликсира, утверждал, что сам он живет чуть ли не со дня сотворения мира и что вместе с Ноем спасся от Всемирного потопа.

Изменилась и Лоренца, ставшая к тому времени Серафимой. Она рассталась с прежней легкомысленной жизнью и стала вращаться в среде почтенных набожных джентльменов, ведя между ними пропаганду в пользу своего мужа. О ней все чаще стали отзываться как о ясновидящей. Даже намекали, что без нее Калиостро был бы не в состоянии совершать многие из своих чудес.

Папа римский Климент XII объявил масонство дьявольской сектой. Европейские государи, в свою очередь, побаивались интриг и скрытой силы масонов. Калиостро стал слишком заметной фигурой в их обществе. Неплохо устроив свои лондонские дела, Калиостро на время перебрался в Венецию, где явился под именем маркиза Пеллегрини, но, не поладив с тамошней бдительной полицией, уехал в Германию.

Эта страна в конце семидесятых годов XVIII века бредила высшими и тайными науками. Везде процветали клубы разных иллюминатов, масонов и розенкрейцеров. Целые клубы и общества варили жизненные эликсиры и искали философский камень и золото.

Перед Калиостро открывалось широкое поле деятельности. Имя его было окружено громкой славой. В брошюре, изданной в Страсбурге на французском языке в 1786 году, рассказывается о целом ряде настоящих чудес, сотворенных им в Германии. Стоит упомянуть, что вообще брошюр, посвященных кудеснику Калиостро, вышло тогда очень много. Часть из них немедленно переводилась на иностранные языки. Знаменитое его оправдание по делу об ожерелье королевы было переведено даже на русский язык и вдобавок вышло одновременно в двух изданиях — петербургском и московском. По одному этому можно судить, до какой степени Европа бредила славой Калиостро.

В одной из брошюр приводится рассказ о том, как в Голштинии Калиостро повстречался с еще более таинственным человеком, чем он сам, — с графом Сен — Жерменом. Судя по всему, Калиостро отнесся к Сен — Жермену с величайшим почтением и молил посвятить его во все таинства, которыми обладал граф-чудодей. Сен-Жермен снизошел до его просьбы и проделал над ним и его женой какую-то сложную и довольно мучительную процедуру обращения. Но в какую веру или в какую секту были обращены супруги — осталось загадкой.

От Сен — Жермена Калиостро отправился в Курляндию, нацелившись на Петербург. Скорее всего, совершить поездку в Россию посоветовал ему граф Сен — Жермен, который, по свидетельству барона Глейхена, побывал в Петербурге в июне 1762 года и сохранил дружеские отношения с князем Григорием Орловым, называвшим таинственного чужеземца «caro padre» («дорогой отец»).

 

Курляндия

Так как часто не только свою миссию, но и происхождение и имя граф Калиостро скрывал, то в некоторых местах его принимали недоверчиво. Так, например, в Кенигсберге его встретили далеко не приветливо. Там в то время жил умный и образованный епископ Боровский, который сумел настроить местное общество против чужеземца. Говорили, что он — Сен-Жермен, чего Калиостро и не опровергал, одновременно называя себя то графом Фениксом, то графом Гара, словно умышленно усиливая мрак и путаницу вокруг своей личности. Но с немцами на какое-то время пришлось расстаться.

В самом конце февраля 1779 года Калиостро и Лоренца прибыли в Митаву, столицу герцогства Курляндия.

Весьма подробно о пребывании Калиостро в Курляндии рассказывает книга, напечатанная в 1787 году в Петербурге, — «Описание пребывания в Митаве известного Калиостро на 1779 год и произведенных им там магических действий», автором которой являлась Шарлотта-Елизавета-Констанция фон дер Рекке, урожденная графиня Медемская. Ее родная сестра, Доротея, была замужем за Петром Бироном, герцогом Курляндским.

Впрочем, достоверность этих записок весьма сомнительна. Дело в том, что поначалу Шарлотта оказалась полностью под влиянием таинственного графа. Но затем столь же сильно его и невзлюбила. А что и в каком тоне может написать о бывшем кумире разочаровавшаяся в нем женщина? Ответ понятен. Тем не менее сведений о том периоде жизни Калиостро немного, и потому каждый источник для нас интересен.

Впрочем, из Кенигсберга шли письма, предупреждавшие митавское общество о появлении некоего графа-шарлатана, имеющего не одно имя.

В тот вечер, когда Калиостро появился в семействе Медем, казалось, его никто не ждал. Два брата Медема, а также нотариус Гинц и госпожа Кайзерлинг спокойно играли в карты при свечах и опущенных шторах. Графиня Медем, госпожа Бирон и молодая госпожа Гратгауз, сидя за круглым столом, вязали. В соседней комнате кто-то играл на фортепьяно. Готовились к ужину.

Приезд незнакомого человека нарушил мирное течение вечера. Прочитав поданное рекомендательное письмо, Медем поцеловался с графом и, показав на него рукою, произнес:

— Это он.

Когда дошла очередь пожать руку Калиостро до советника Швандера, последний, посмотрев на гостя поверх очков, спросил:

— Не граф ли Феникс вы в одно и то же время?

— Да, я иногда называюсь и этим именем, когда нужно соблюдать особенную тайну. Я думаю, что это не меняет дела.

— О, конечно! Нам писали о вас…

— Из Кенигсберга?

— Вы угадали.

Калиостро нахмурился:

— Я приезжаю в дикую и варварскую страну…

— Позвольте, господин гость! Не следует порочить тех людей, которые оказывают вам гостеприимство. Мы вовсе не так дики, как вам угодно думать: у нас есть посвященные и общество. Кроме того, почтенный доктор Штарк уже давно преподает нам церемониальную магию.

— Церемониальная магия! — нетерпеливо воскликнул граф и обернулся.

В это время в гостиную веселой толпой ввалились дети. Они дружной стайкой обступили Шарлотту Медем. Калиостро быстро подошел к ним:

— Среди них есть какой-нибудь нездешний ребенок?

— Как — нездешний? — спросила Шарлотта. — Они все из Митавы.

— Я хотел сказать, не из этого дома.

— Вот маленький Оскар Ховен, ему давно пора домой! — ответила девушка, подталкивая вперед мальчика лет шести.

— Пусть он останется на полчаса! — сказал Калиостро и затем продолжил властно, будто отдавая приказание: — Остальные дети должны удалиться. Пошлите письмо к госпоже Ховен узнать, что она делала в семь часов, подробно и точно. Здесь все свои?

Медем молча склонил голову в знак утверждения. Заперев двери, Калиостро положил руки на голову маленького Оскара и поднял глаза к небу, словно в мысленной молитве. Затем произнес странным голосом, совсем не таким, каким говорил до сих пор:

— Дитя мое, вот книжка с картинками, ты увидишь там маму. Говори все, что заметишь.

При этом он обе руки сложил тетрадкой и поднес их ладонями к глазам малыша. Тот вздыхал и молчал, лоб его покрылся испариной. Наступила такая тишина, что стало слышно, как потрескивают восковые свечи на карточном столе.

— Говори! — повторил Калиостро еле слышно.

— Мама… мама шьет… и сестрица Труда шьет. Мама уходит, кладет шитье, подвигает скамеечку под диван… сестрица одна… ай, ай! Что это с сестрицей? Как она побледнела… держит руку у сердца… Вот опять мама, она целует Труду, помогает ей встать… А вот пришел Фридрих… он в шапке… кладет ее на сундук… обнимает маму… Труда улыбается… Фридрих очень красный…

Мальчик умолк. Все оставались неподвижно на своих местах, часы тикали. Лицо мальчика избавилось от напряжения, и он спокойно заснул. В дверь постучали.

В письме госпожи Ховен было написано: «В семь часов я шила с Гертрудой, потом вышла по хозяйству. Вернувшись в комнату, я увидела, что с дочерью сердечный припадок, она была страшно бледна и рукою держалась за сердце. Я очень испугалась, стала ее целовать, стараясь перевести в спальню. Тут совершенно неожиданно для нас вошел Фридрих, который вернулся из имения раньше срока и которого мы считали находящимся за десять верст от Митавы. Дочери стало легче, так что она даже стала улыбаться. Тут пришел ваш посланный, и вот я пишу».

Медем читал письмо вслух. Не успел он его окончить, как Шарлотта через всю комнату бросилась к Калиостро, смеясь и плача, стала целовать ему руки и колени, исступленно восклицая:

— Дождались, дождались! О, учитель! Какой счастливый день!

— Милое дитя! — нежно сказал Калиостро, целуя Шарлотту в лоб и поднимая ее с пола.

Граф Медем почтительно подошел к Калиостро и сказал, склоняя голову:

— Учитель, простите ли вы нашу недоверчивость, наше сомнение? Поверьте, только желание искреннего рассмотрения и добросовестность заставили нас не сразу раскрыть сердца. Дни лукавы, а врагов у братьев немало.

Нечего и говорить о том почтительном восторге, с каким госпожа Рекке и ее родня приняли Калиостро. Они поспешили ввести его в лучшие дома города, перезнакомили с местной знатью. Все были сильно возбуждены, все ждали от волшебника чудес.

Порыв Шарлотты никого, по-видимому, не удивил. Она была известна как девушка экзальтированная, порывистая, переменчивая. Обладая острым, насмешливым умом, прекрасным и благородным сердцем, мечтательным характером, Шарлотта пользовалась большим влиянием не только в семейном кругу и у митавских масонов, но и у многих других людей. Так что Калиостро даже сам не предполагал, какую одержал победу, покорив сердце такой девушки.

Вскоре супруги Калиостро переселились к Медемам, чтобы кудеснику удобнее было наставлять своих новых учеников. Пошли весенние дожди, не позволяя часто выходить из дому. Калиостро целиком был занят устройством новой ложи. И даже часть дома Медемов переделывали специально, чтобы можно было собираться и делать опыты ясновидения, точно следуя указаниям нового учителя.

В столице Курляндии Калиостро нашел благодатное поле деятельности: тут обитали масоны и алхимики, впрочем, любительского уровня и весьма легковерные, но принадлежащие к высшему обществу. Калиостро впоследствии был до того уверен в добром к нему расположении своих курляндских сторонников, что в оправдательной записке, изданной им в 1786 году, ссылался на них как на свидетелей, готовых показать в его пользу. Тогдашний курляндский обер-бургграф Ховен считал себя алхимиком.

В Митаве Калиостро выдавал себя и за испанского полковника, при этом тайком сообщая местным масонам, что отправлен своими повелителями на Север по делам весьма важным и что в Митаве ему поручено явиться к Ховену как к великому магистру местной масонской ложи, и говорил, что в основанную им, Калиостро, ложу будут допускаться и женщины. Лоренца, со своей стороны, весьма много способствовала мужу. В Митаве Калиостро выступал в качестве проповедника строгой нравственности в отношении женщин.

При этом, по мнению недоброжелателей, в свете держал он себя неловко. Некоторые считали, что он походил на разряженного лакея. Многие отмечали его необразованность и грубые ошибки при письме. Утверждали, что по-французски он говорил плохо, употребляя много грубых, простонародных выражений. Литературным итальянским языком он не владел и говорил на шипящем сицилийском наречии. Впрочем, все эти промахи и им, и его почитателями объяснялись долгими годами проживания в Медине и Египте.

Вел он себя, и в этом все были согласны, безукоризненно. Не предавался ни обжорству, ни пьянству, ни прочим излишествам. Он проповедовал воздержание и чистоту нравов и первый подавал тому пример. На вопросы о цели поездки в Россию Калиостро отвечал, что, будучи главой египетского масонства, он возымел намерение распространить свое учение на дальнем северо-востоке Европы и с этой целью будет стараться основать в России масонскую ложу, в которую будут приниматься и женщины.

Относительно своих врачебных познаний Калиостро сообщал, что, изучив медицину в Медине, он дал обет странствовать некоторое время по белому свету для пользы человечества и без мзды отдать обратно людям то, что он получил от них. Лечил Калиостро взварами и эссенциями, а своей уверенностью дарил больным надежду и бодрость. По его мнению, все болезни происходят от крови.

Но постепенно Калиостро в Митаве стал все больше напускать на себя таинственность. Сильно уверовавшей в него Шарлотте фон дер Рекке он обещал, что она будет беседовать с мертвыми, что со временем станет духовным посланником на другие планеты, что будет возведена в сан защитницы земного шара, а потом, как проверенная в магии ученица, вознесется еще выше. Калиостро уверял своих учеников, что Моисей, Илия и Христос были создателями множества миров и что это же самое в состоянии будут сделать его верные последователи и последовательницы, доставив людям вечное блаженство. Как первый к тому шаг он заповедовал, что те, которые желают иметь сообщение с духами, должны постоянно противоборствовать всему вещественному.

Своим ученикам высших степеней Калиостро стал преподавать магические науки и демонологию, избрав для объяснения текст книги Моисея. При этом, с последующей точки зрения девицы Шарлотты фон дер Рекке, он допускал самые безнравственные толкования.

Людей прагматичных, но в то же время и легковерных, Калиостро привлекал к себе обещанием обращать все металлы в золото, увеличивать объем драгоценных камней. Говорил, что может плавить янтарь, как олово.

Способности Калиостро добывать золото подтверждались тем, что за время длительного пребывания в Митаве он ниоткуда не получал денег, не предъявлял банкирам векселей, а между тем жил роскошно и платил щедро и даже вперед, так что исчезала всякая мысль о его корыстных расчетах.

В Митаве Калиостро производил различные чудеса. Показывал в графине воды то, что делалось далеко отсюда. Обещал и даже указывал место, где в окрестностях Митавы зарыт огромный клад, охраняемый духами.

Заговаривая о предстоящей поездке в Петербург, Калиостро входил в роль политического агента, обещая многое сделать в пользу Курляндии при дворе Екатерины II. С собою в Петербург он звал и девицу Шарлотту, а отец и семейство, как истинные курляндские патриоты, также старались склонить ее к поездке в Россию. Интерес Калиостро объяснялся просто — ему было небезвыгодно объявиться в Петербурге в сопровождении представительницы одной из лучших курляндских фамилий, и притом поехавшей с ним по желанию родителей, пользовавшихся в Курляндии большим почетом. Со своей стороны, девица фон дер Рекке (как она утверждает в своих записках) соглашалась отправиться с Калиостро в Петербург только в том случае, если императрица Екатерина II станет защитницей «ложи союза» в своем государстве и «позволит себя посвятить магии» и если она прикажет Шарлотте фон дер Рекке приехать в свою столицу и быть там основательницей этой ложи.

При тогдашних довольно тесных связях между Митавой и Петербургом пребывание Калиостро в этом городе должно было подготовить общественное мнение в Северной Пальмире к его приезду. В Митаве Калиостро в семействе фон дер Рекке открылся, что он не испанец, не граф Калиостро, но что он служит Великому Копту под именем Фридриха Гвалдо, и заявил при этом, что должен скрывать свое настоящее звание, но что, может быть, он сложит в Петербурге не принадлежащее ему имя и явится во всем величии. При этом маг указывал, что право свое на графский титул он основывал не на породе, но что титул этот имеет таинственное значение. По мнению девицы фон дер Рекке, все это он делал для того, чтобы если в Петербурге обнаружилось бы его самозванство, то это не произвело бы в Митаве никакого впечатления, так как он заранее предупреждал, что скрывает настоящее свое звание и имя.

Расположение курляндцев к Калиостро было так велико, что, по некоторым сведениям, они желали бы видеть его своим герцогом, вместо Петра Бирона, которым были недовольны. Существует предположение, что Калиостро вел в Митаве какую-то политическую и небезуспешную интригу, развязка которой должна была наступить в Петербурге.

Разочарованная впоследствии в своем кумире, Шарлотта фон дер Рекке называет Калиостро обманщиком, «произведшим о себе великое мнение» в Петербурге, Варшаве, Страсбурге и Париже. По ее утверждениям, Калиостро изъяснялся на худом итальянском и ломаном французском языках, хвалился, что знает арабский. Однако находившийся в то время в Митаве профессор Упсальского университета Норберг, долго живший на Востоке, обнаружил полное незнание Калиостро арабского языка. Если же возникал вопрос, на который Калиостро не мог дать толкового ответа, то он или заговаривал своих собеседников непонятной тарабарщиной, или отделывался коротким уклончивым ответом. Иногда он приходил в бешенство, махал шпагой, произнося какие-то заклинания и угрозы, а Лоренца просила присутствующих не приближаться в это время к Калиостро, так как в противном случае им может угрожать страшная опасность от злых духов, окружавших в это время ее мужа.

Но вот что мы находим в записках барона Глейхена, вышедших в Париже в 1868 году: «О Калиостро говорили много дурного, я же хочу сказать о нем хорошее. Правда, что его тон, ухватки, манеры обнаруживали в нем шарлатана, преисполненного заносчивости, претензий и наглости, но надобно принять в соображение, что он был итальянец, врач, великий мастер масонской ложи и профессор тайных наук. Обыкновенно же разговор его был приятный и поучительный, поступки его отличались благотворительностью и благородством, лечение его никому не делало никакого вреда, но, напротив, бывали случаи удивительного исцеления. Платы с больных он не брал никогда».

Другой современный отзыв о Калиостро был напечатан в «Газетт де Санте». Там, между прочим, отмечалось, что Калиостро «говорил почти на всех европейских языках с удивительным, всеувлекающим красноречием».

И вновь мы видим перед собой как бы не одного Калиостро, а по крайней мере двух.

 

В Петербург!

Отправляясь из Митавы в Петербург, Калиостро как проповедник масонских филантропо — политических доктрин рассчитывал на благосклонный прием со стороны императрицы Екатерины II, успевшей составить о себе в образованной Европе мнение как о смелой мыслительнице и либеральной государыне. Как врач, эмпирик и алхимик, обладатель философского камня и жизненного эликсира, Калиостро мог рассчитывать на то, что в высшем петербургском свете у него найдется и пациентов, и поклонников не меньше, чем в Париже или в Лондоне. Наконец, как маг, кудесник и чародей, он, казалось, скорее всего, мог найти для себя поклонников и поклонниц в громадных, невежественных массах русского населения. Даже просто ограничиваясь масонской деятельностью, профессор тайных наук предполагал встретить в Петербурге много сочувствующих лиц.

Историк и исследователь Лонгинов в работе «Новиков и мартинисты» показал, что масонство в Россию привез Петр Великий, который основал в Кронштадте масонскую ложу и имя которого пользовалось у масонов большим почетом. Однако первое историческое упоминание о существовании масонов в России относится к 1738 году. В 1751 году их в Петербурге уже немало. В Москве они появились в 1760 году. Из столиц масонство распространилось в провинции, и масонские ложи были открыты в Казани, а с 1779 года в Ярославле. Учредителем тамошней ложи был известный екатерининский сановник Алексей Петрович Мельгунов. Петербургские масоны горели желанием быть посвященными в высшие степени масонства, и потому, надо полагать, появление среди них такого человека, как Калиостро, должно было оказать сильное влияние на русское масонство.

На таком фоне и явился в Петербург Калиостро в сопровождении Лоренцы. Здесь он главным образом рассчитывал обратить на себя внимание самой императрицы. Но, как видно из писем Екатерины к Циммерману, он не сумел не только побеседовать, но даже и увидеться с нею.

Шарлотта фон дер Рекке, которая, надо полагать, внимательно следила за поездкой Калиостро в Петербург, пишет: «О Калиострове пребывании в Петербурге я ничего верного сказать не знаю. По слуху же, однако, известно, что хотя он и там разными чудесными выдумками мог на несколько времени обмануть некоторых особ, но в главном своем намерении ошибся».

В предисловии же к книге Шарлотты фон дер Рекке говорится, что «всякому известно, сколь великое мнение произвел о себе во многих людях обманщик сей в Петербурге». В сделанной неизвестно кем сноске (вероятно, переводчиком) добавляется: «Между тем не удалось Калиостро исполнить в Петербурге своего главного намерения, а именно уверить Екатерину Великую о истине искусства своего. Сия несравненная государыня тотчас проникла обман. А то, что в так называемых записках Калиостровых (Memoires de Cagliostro) упоминается о его делах в Петербурге, не имеет никакого основания. Ежели нужно на это доказательство, что Екатерина Великая явная неприятельница всякой сумасбродной мечты, то могут в том уверить две искусным ее пером писанные комедии: «Обманщик» и «Обольщенный». В первой выводится на театре Калиостро под именем Калифалкжерстона. Новое тиснение сих двух по сочинительнице и по содержанию славных комедий сделает их еще известнее в Германии».

Во «Введении» к той же книге, в письме из Страсбурга к сочинительнице «описания» упоминается, что Калиостро разглашает о своем знакомстве с императрицей Екатериной II. Далее следует сноска, в которой говорится следующее: «у сей великой Монархини, которую Калиостро столь жестоко желалось обмануть, намерение его осталось втуне. А что в рассуждении сего писано в записках Калиостровых, все это вымышлено, и таким-то образом одно из главнейших его предприятий, для коих он от своих старейшин отправлен, ему не удалось; от этого-то, может быть, он принужден был и в Варшаве в деньгах терпеть недостаток, и разными обманами для своего содержания доставать деньги».

Из других сведений, заимствуемых из иностранных сочинений о Калиостро, следует, что он явился в Петербург под именем графа Феникса. Могущественный в то время светлейший князь Потемкин оказал ему особое внимание, а со своей стороны Калиостро успел до некоторой степени отуманить князя своими рассказами и возбудить в нем любопытство к тайнам алхимии и магии. Впрочем, пристальное внимание Потемкина к Калиостро объяснялось не только интересом всесильного вельможи к магии…

 

Покорение Петербурга

Пиршество в великолепном доме одного из виднейших петербургских аристократов, Елагина, было в самом разгаре. Но гости с охотой съехались еще и потому, что хозяин пригласил на вечер таинственного графа Феникса.

Сам Калиостро прекрасно понимал всю затруднительность своего положения среди этого чуждого ему общества. Он еще недавно считал Россию совсем варварскою страною, полагая русских совсем дикарями. Но он уже успел убедиться в своей ошибке. Радушный прием, оказанный ему Елагиным и кружком его близких друзей, занимавшихся «тайными» науками, не обманул его и не ввел в заблуждение. Калиостро понимал, что общество северной русской столицы состоит далеко не из одних Елагиных и им подобных, что вообще северяне гораздо хладнокровнее, скептичнее, рассудительнее и вдумчивее, чем его горячие соотечественники — увлекающиеся итальянцы, легкомысленные французы и мечтательные, склонные к мистицизму немцы.

Но Калиостро верил в свои силы, а трудность задачи только подстегивала его. У него были далеко идущие цели, и он решил во что бы то ни стало одержать победу над русской холодностью. Он понимал, что будет встречен как шарлатан и фокусник, но через несколько часов мнение о нем должны изменить. Борьба началась.

К концу обеда граф Феникс победил почти все собравшееся общество, сделался центром, поглощавшим всеобщее внимание. Если он и играл роль, то играл ее безукоризненно. Прежде всего растаяли и бесследно испарились всякие сомнения в аристократичности и истинности его происхождения. Самые недоверчивые люди отказались от предположения, что он вовсе не иностранный граф, а пройдоха авантюрист. Великий мастер масонской ложи был олицетворением изящнейшего и прекрасно воспитанного светского человека. Сначала он держал себя сдержанно и с великолепным достоинством, взвешивая каждое свое слово. Но наконец заставил всех желать, чтобы он разговорился. И когда почувствовал это общее желание, заговорил занимательно, весело, остроумно о самых разнообразных предметах.

Казалось, каждое его слово, сопровождавшееся блеском глаз и самой ослепительной улыбкой, обладало особой притягательной силой. А сотни и тысячи слов образовывали тонкую, незримую паутину, которая опутывала всех и каждого.

Убедившись, что всякая предвзятость по отношению к нему пропала, он перевел разговор на мистическую почву и смело принялся действовать в привычной обстановке. Всех заинтересовали рассказы о том, какую власть может получить человек как высшее создание Божие над природой, до какой степени он может подчинить себе законы природы и распоряжаться ими по своему усмотрению.

— Вы говорите, что мы слепы, что мы связаны временем и пространством, — говорил граф Феникс, — а хотите, я докажу вам, что вы ошибаетесь, хотите, я докажу вам, что вы можете видеть, не стесняясь пространством, можете, оставаясь здесь, среди нас, видеть то, что происходит далеко, где угодно, в каком хотите месте земного шара?

Столовая оживилась. Обед был окончен. Общество спешило перейти в гостиную, где должен был произойти опыт. Какой опыт? Что это такое будет? Все находились в крайне возбужденном состоянии. Граф Феникс подошел к одной из выбранных им юных аристократок и предложил ей руку. Она машинально повиновалась, именно повиновалась, поскольку едва держалась на ногах, в голове ее был туман, мысли путались.

Огромные окна гостиной были скрыты за спущенными тяжелыми занавесями. Обширная комната с высокими лепными потолками вся сияла светом от зажженной люстры и многочисленных канделябров.

Взгляды всех сосредоточились на графе Фениксе и девушке. Таинственный иностранец подвел свою даму к креслу посреди комнаты, попросил сесть и затем обратился к хозяину, оказавшемуся возле него:

— Прошу вас приказать подать сюда низенький столик и графин с водою — больше ничего не надо.

Это требование тотчас же было исполнено. Все с изумлением, а некоторые и с замиранием сердца ждали, что же будет дальше, какую роль может играть графин с водою? Девушка сидела неподвижно, с застывшим взглядом широко раскрытых, почти остановившихся глаз; руки ее были бессильно опущены, только грудь быстро и порывисто дышала.

— Прошу вас смотреть пристально в этот графин на воду! — громко сказал граф Феникс. — Задумайте что-нибудь такое, что вы желали бы увидеть, или, вернее, подумайте о ком-нибудь, кого вы желали бы видеть. Остановитесь на этой мысли, забудьте все остальное и смотрите на воду.

Сказав это, он обошел кресло, на котором она сидела, поднял руки и слегка коснулся ее плеч.

— Глядите на воду! — произнес он повелительно.

Она послушно исполнила его приказание, стала пристально, не отрываясь, глядеть в графин с водою.

— Думайте о ком-нибудь! — еще повелительнее, еще более властно потребовал он. — Глядите и говорите громко все, что вы видите.

Все в комнате замерли. Прошла минута, другая.

— Теперь вы видите! — своим громким, повелительным голосом объявил он. — Что вы видите?

— Дорога… — глухо произнесла она.

— Глядите пристальнее… глядите!

— Экипаж… карета шестериком мчится…

— Кто в карете, кто? Глядите!

Она, видимо, вглядывалась, старалась разглядеть, кто в карете.

— Есть в ней кто-нибудь?

— Да… вижу… кто-то…

— Мужчина или женщина?

— Мужчина… один…

— Знаете вы его или нет?

— Погодите… вот теперь вижу… да, я его знаю… это князь Потемкин…

Присутствующие невольно зашевелились.

— Куда же он едет? — продолжал спрашивать граф Феникс. — Разглядите дорогу.

— Он едет… едет сюда… он близко… очень близко…

— Глядите…

— Карета поворачивает… карета въезжает… вот князь выходит… вышел…

В это время двери гостиной растворились и громкий голос объявил:

— Его светлость князь Григорий Александрович Потемкин.

Некоторые дамы вскрикнули, все собравшиеся засуетились. Елагин поспешил к дверям. Граф Феникс торжествующе всех оглядел.

В дверях показалась величественная, могучая фигура Потемкина.

— Вот, Иван Перфильевич, — говорил он, обращаясь к хозяину, — не думал быть у тебя сегодня… Часа три, как приехал из Царского, думал отдохнуть, да скучно стало, вспомнил, что у тебя сегодня представление какое-то… фокусы, что ли… ну и поехал. Что же такое у тебя происходит?

Эти громкие слова слышали все. Никто, естественно, не дерзнул и подумать, что Калиостро с Потемкиным могли быть в сговоре. Граф Феникс добился нужного впечатления.

 

Потемкин

Калиостро впервые видел Потемкина и теперь внимательно в него вглядывался, стараясь сразу понять его, понять так, чтобы не допустить ошибки. Он ведь и в Петербург приехал главным образом из-за Потемкина. Потемкину отводилась главная роль в его планах.

— Так вот твой фокусник? Ну, покажи мне его, посмотрим, что за птица, — говорил светлейший Елагину, — дай поглядеть, проведет ли он меня… а хотелось бы, чтобы провел, — смерть скучно!..

Потемкин скучал весь этот день, с самого утра. Он уже и так встал с левой ноги. Все его сердило, все казалось ему пошлым, глупым, надоедливым, совсем бессмысленным. А тут еще перед ним сейчас раскланивался разряженный в пух и прах, осыпанный драгоценными каменьями человек. Елагин представлял заезжего фокусника.

«Граф Феникс — черт знает что такое!..»

Потемкин взглянул, увидел красивое, энергичное лицо, живые и проницательные черные глаза, смело на него глядевшие. Он небрежно кивнул на почтительный поклон иностранца, презрительно усмехнулся и подумал: «Однако, должно быть, шельма!»

Граф Феникс нисколько не смутился, хотя смысл усмешки Потемкина и даже сущность его мысли были ему ясны. Своим мелодичным голосом, в красивых фразах он выразил русскому вельможе, что гордится честью быть ему представленным и что сделает все возможное, чтобы не на словах, а на деле доказать ему свое глубокое уважение.

Потемкин не находил нужным церемониться и на любезность отвечать любезностью. Какое ему дело до «этой шельмы» и до мнения, какое о нем составит «эта шельма». Ему было скучно. Если покажут что-нибудь интересное — отлично! А если нет, он уедет скучать в другое место…

Потемкин почти так и выразился, потребовав, чтобы ему показали что-нибудь интересное. Тогда граф Феникс приступил к осуществлению своей первоначальной программы.

— Ваша светлость, — сказал он Потемкину, — вы напрасно принимаете меня за фокусника или за нечто в этом же роде. Вы очень скоро убедитесь в своей ошибке. А сейчас вы желаете увидеть нечто выходящее из ряда привычных, ежедневных явлений. Если захотите, я вам покажу очень много такого, но во всем необходима постепенность, последовательность: не я начну показывать, а моя жена.

— Ваша жена… графиня Феникс… где же она? — произнес Потемкин с такой улыбкой, которая могла бы уничтожить всякого.

Но графа Феникса она нисколько не уничтожила. Изящным и полным достоинства жестом он указал Потемкину на Лоренцу, сидевшую неподалеку и спокойно взиравшую на говоривших.

Потемкин взглянул и увидел прекрасную женщину. Он сразу, в мгновение ока, произвел надлежащую оценку. Она полностью отвечала его вкусу. Он как раз предпочитал подобную неправильную, капризную красоту. Светлейший быстро подошел к Лоренце… Еще минута — и он уже сидел рядом с нею. Выражение скуки и горделивого презрения сбежало с его лица…

Она щебетала ему что-то на своем странном, смешном и милом французском языке, а он внимательно слушал. Потемкин любезно, покровительственно и ласково улыбался ей. Прелестная волшебница с каждой минутой все сильнее околдовывала его.

— Что же, ваша светлость, угодно вам, чтобы моя жена показала что — нибудь интересное и достойное вашего внимания? — спросил граф Феникс.

— Она уже показала мне самое интересное и прелестное — показала себя, — проговорил Потемкин, не отрывая глаз от Лоренцы.

Граф Феникс поклонился, благодаря за комплименты. И теперь уже на его губах мелькнула насмешливая и презрительная улыбка.

— Вы очень любезны, князь, — засмеялась Лоренца, в то время как бархатные глаза ее загадочно и странно глядели на «светлейшего», — но если мой муж что-нибудь обещает, то он выполняет обещанное, а когда ему нужна моя помощь, я ему помогаю… Друг мой, — обратилась она к мужу, — если тебе угодно, ты можешь приступать к опыту.

Слово «опыт» мигом облетело гостиную. Граф Феникс наклонился к жене, положил ей руки на плечи. Затем Потемкин и все, стоявшие близко, расслышали, как он тихо, но повелительно приказал ей: «Спи!» Он прижал ей глаза указательными пальцами, потом открыл их снова и отступил.

Лоренца будто умерла. Глаза ее были открыты, но взгляд их сделался очень странным. Муж подошел к ней снова, приподнял ее с кресла. Она оставалась неподвижной, окаменевшей как статуя. Она производила такое особенное и жуткое впечатление и в то же время была так жалка, что многим стало тяжело и неприятно.

Граф Феникс, почувствовав общее настроение, быстро усадил жену в кресло и закрыл ей глаза. Затем обратился к Потемкину, Елагину и всем собравшимся:

— Прошу вас на мгновение оставить ее и следовать за мною.

Все перешли в соседнюю комнату, за исключением двух дам, не сводивших с Лоренцы изумленных глаз.

Граф Феникс запер за собою дверь и сказал:

— Мы оставили ее спящей, но это особенный сон, во время которого у человека проявляются такие способности, каких он во время бодрствования не имеет. Вы убедитесь, что жена моя хотя, по-видимому, и спит, но все видит с закрытыми глазами, что она может читать даже мысли человека.

— Будто бы? — воскликнул Потемкин.

— Так как вы первый громко выразили сомнение в словах моих, ваша светлость, то вас я и попрошу убедиться. Будьте так добры, придумайте что-нибудь, решите, что должна сделать моя жена, и она угадает ваши мысли, исполнит все, что ей будет мысленно приказано вами. Что вам угодно приказать ей?

— Это уж мое дело! — усмехнулся Потемкин.

— Да, но в таком случае никто, кроме вас, не примет участия в опыте, и вообще, как мне кажется, опыт будет менее убедителен. Предупреждаю вас, что я не пойду за вами, я останусь здесь, и пусть кто-нибудь сторожит меня.

Потемкин сдался.

— Хорошо! — сказал он. — Решим так: графиня Феникс прежде всего должна нам что-нибудь пропеть, у нее, наверное, прелестный голос…

— Вы будете судить об этом, она вам споет…

— Я вовсе не желаю утруждать ее, а потому пусть она, окончив пение, выйдет из гостиной на балкон, сорвет какой-нибудь цветок и даст его мне… Видите… все это очень нетрудно. Только вы, господин чародей, оставайтесь здесь.

— Не только останусь здесь, но разрешаю связать меня и сторожить хоть целому полку — я не шевельнусь… Идите, ваша светлость, подойдите и спросите, видит ли она вас и ваши мысли? Потом дуньте ей в лицо. Она очнется и все исполнит.

— Это интересно, — сказал Потемкин. — Государи мои, пойдемте, пусть кто-нибудь останется с чародеем.

Однако никому не хотелось оставаться. Но Потемкин взглянул на всех, нахмурив брови, и несколько человек осталось, а остальные вышли, заперев за собою двери. Потемкин подошел к Лоренце и, любуясь ее прелестным, застывшим лицом, сказал ей:

— Belle comtesse, me voyes vous? Видите ли вы меня?

— Да, я вас вижу! — прошептали ее побледневшие губы.

Тогда он подумал о том, что она должна сделать, и спросил:

— Видите ли вы мои мысли?

— Вижу…

Он дунул ей в лицо, она сделала движение, открыла глаза и несколько мгновений с изумлением оглядывалась. Наконец совсем пришла в себя, поднялась с кресла, хотела идти, но внезапно остановилась и запела.

Голос у нее был не сильный, но звучный и нежный. Она пела старинную итальянскую баркаролу. Все слушали ее с наслаждением. Потемкин стоял перед ней, выпрямившись во весь свой могучий рост, и любовался ею. Баркарола окончена. Последний звук замер. Лоренца взялась за голову, будто вспомнила что-то, затем быстро направилась к балкону, отворила стеклянную дверь и через несколько мгновений вернулась с цветком в руке. Она подошла к Потемкину, прелестно улыбнулась, заглянула ему в глаза и подала цветок. Он поцеловал ее маленькую, почти детскую руку…

В гостиной зашумели и задвигались. Все изумлялись, восхищались, почти все дамы были просто в ужасе. Потемкин задумался, отошел от Лоренцы и грузно опустился в кресло.

 

«Скептический» Петербург

Итак, Калиостро с помощью своих чар, а более с помощью чар Лоренцы сумел очаровать всесильного царедворца. Отчего же графу Фениксу не удалось стать заметным явлением в жизни не только России, но и Петербурга? По словам историка Хотинского, «обаяние этого рода продолжалось недолго, так как направление того времени было самое скептическое, и потому мистические и спиритические идеи не могли иметь большого хода между петербургской знатью. Роль магика оказалась неблагодарною, и Калиостро решился ограничить свое чародейство одними только исцелениями, но исцелениями, чудесность и таинственность которых должны были возбудить изумление и говор».

С мнением историка Хотинского о неблагоприятном для Калиостро умственном настроении тогдашней петербургской знати согласиться можно лишь с некоторой натяжкой. Сильных умов тогда среди знати просто не было. Один из самых заметных людей той поры сенатор и гофмейстер, статс-секретарь императрицы И. П. Елагин являлся ревностным сторонником Калиостро, который, по замечанию исследователя Лонгинова, кажется, и жил в доме Елагина. Скептицизм же тогдашнего петербургского общества был напускной и, по всей вероятности, скоро бы исчез, если бы Калиостро удалось подольше пожить в Петербурге, пользуясь вниманием императрицы. Более того, скептицизм гораздо сильнее господствовал в Париже, но там он не мешал громадным успехам Калиостро. Так что, вне всяких сомнений, неудачи Калиостро в Петербурге зависели от других, более существенных причин.

Калиостро явился в Петербург не в качестве шарлатана-врача, подобно другим заезжавшим туда иностранцам, промышлявшим медицинской профессией и печатавшим о себе громкие рекламные объявления в «Санкт-Петербургских ведомостях». Так, во время его пребывания в северной столице жившие на Большой Морской у его сиятельства графа Остермана братья Пелье — «французские глазные лекари» — объявили, что они «искусство свое ежедневно подтверждают, возвращая зрение множеству слепых». Они рекомендовали петербургским жителям предохранительные от всех болезней капли, которые «тако же вполне приличны особам в письменных делах и мелких работах упражняющимся». А прибывший в Петербург из Парижа зубной врач Шоберт, объявляя о чудесных средствах к излечению зубов от разных болезней, между прочим, и «от удара воздуха», таким вот способом рекламировал свои методы лечения: «Господин Шоберт в заключение ласкает себя надеждой, что податливые и о бедных соболезнующие особы благоволят споспешествовать его намерениям, сообщая сие уведомление своим знакомым, дабы через то привесть бедным в способность пользоваться оным».

Калиостро не рекламировал себя подобным образом, хотя, как явствует из различных источников, он не только лечил больных безвозмездно, но даже и оказывал им со своей стороны денежную помощь. Калиостро в Петербурге вообще не давал никаких частных объявлений, считая это ниже своего достоинства.

В ту пору верили в возможность самых невероятных открытий в области всевозможных исцелений. Так, во время пребывания Калиостро в Петербурге в «Санкт-Петербургских ведомостях», в разделе «Разные известия» сообщалось, что «славный дамский парижский портной, именуемый Дофемон (Dofemont), выдумал делать корпусы (корсеты) для женских платьев отменно выгодные и нашел средство уничтожить горбы у людей, а Парижская академия наук, медицинский факультет, хирургическая академия и общество портных в Париже одобрили сие новое изобретение».

По замечанию Хотинского, Калиостро не долго ждал случая показать «самый разительный пример своего трансцендентного искусства и дьявольского нахальства и смелости».

У князя Дмитрия Ивановича Голицына, знатного барина двора Екатерины II, опасно заболел единственный сын Андрей, грудной младенец десяти месяцев от роду. Достаточно почтенный возраст родителей, в том числе и супруги, княгини Елены Андреевны, не позволял надеяться на появление еще одного наследника. Чувства родителей были понятны, испробовано было все. Все лучшие петербургские врачи признали ребенка безнадежным — у него обнаружили грудную жабу. Родители пребывали в отчаянии, когда одному из врачей — Шоберту — пришло в голову посоветовать им, чтобы они обратились к Калиостро, о котором тогда начали рассказывать в Петербурге разные чудеса.

Приглашенный Калиостро объявил князю и княгине, что берется вылечить умирающего младенца, но с тем непременным условием, чтобы дитя перевезли к нему на квартиру и предоставили в полное и безотчетное его распоряжение, так чтобы никто посторонний не мог навещать его и чтобы даже сами родители отказались от свидания с больным сыном до его выздоровления. Как ни суровы были эти условия, но крайность положения заставила согласиться на них, и ребенка, едва живого, отвезли на квартиру Калиостро.

В течение последующих двух недель Калиостро на взволнованные запросы родителей неизменно отвечал, что ребенку день ото дня все лучше. И наконец, объявил, что так как сильная опасность миновала, то князь может взглянуть на малютку. Свидание продолжалось не более двух минут, радости князя не было пределов, и он предложил Калиостро тысячу империалов золотом. Калиостро наотрез отказался от такого подарка, объявив, что лечит безвозмездно, из одного только человеколюбия.

Затем Калиостро потребовал от князя взамен всякого вознаграждения только строгого исполнения прежнего условия, то есть непосещения ребенка никем из посторонних, уверяя, что всякий взгляд, брошенный на него другим лицом, исключая лишь тех, кто непосредственно за ним ухаживают, причинит ему вред и замедлит выздоровление. Князь согласился на это, и весть об изумительном искусстве Калиостро как врача быстро разнеслась по всему Петербургу. Имя графа Феникса было у всех на устах, и больные, из числа знати и богачей, начали обращаться к нему. А Калиостро своими бескорыстными поступками с больными успел снискать себе уважение в высших классах петербургского общества.

При этом он вылечил графа Строганова от нервного расстройства, исцелил Елагина, Бутурлину и многих других. И наконец, избавил от рака коллежского асессора Ивана Исленева, впоследствии на радостях совершенно спившегося. После господ к Калиостро стали обращаться за помощью лакеи, повара, кучера, форейторы и горничные. Однажды он исцелил даже на расстоянии, сидя у Потемкина во дворце и не вставая с кресла. Но вернемся к истории с младенцем…

Ребенок оставался у Калиостро более месяца, и только в последнее время отцу и матери было дозволено видеть его сперва мельком, потом подолее и, наконец, без всяких ограничений. А затем он был возвращен родителям совершенно здоровым. Готовность князя отблагодарить Калиостро самым щедрым образом увеличилась еще более. Теперь он предложил ему уже не тысячу, а пять тысяч империалов. Калиостро долго не соглашался принять предлагаемое золото. Наконец уступил просьбам князя, оговорив, что может взять деньги лишь для употребления на благотворительные цели.

Прошло несколько дней после возвращения родителям ребенка, как вдруг в душу его матери закралось страшное подозрение: ей показалось, что ребенок подменен. Хотинский замечал по этому поводу: «конечно, подозрение это имело довольно шаткие основания, но тем не менее оно существовало и слух об этом распространился при дворе; он возбудил в очень многих прежнее недоверие к странному выходцу». Калиостро потерял расположение двора. А это означало крах всей его российской кампании. Можно было отправляться из Петербурга восвояси.

Читателю, наверное, интересно узнать, чем же закончилась история с ребенком Голицыных. Существует версия, согласно которой Калиостро признавался Созоновичу, противнику своему по знаменитой петербургской дуэли, что действительно подменил ребенка. Шансов у младенца остаться в живых не оставалось — он умер в тот же день, когда его перевезли в дом Калиостро. Пытаясь воскресить уже труп, Калиостро производил над ним некоторые опыты со сжиганием, обещая, что ребенок воскреснет в свое время. А пока же, дабы утешить родителей, им представили живого и здорового младенца, но совершенно чужого. Тем самым Калиостро руководствовался просто чувствами сострадания и человеколюбия по отношению к Голицыным. При этом заезжий маг нисколько не сомневался, что с течением времени родители примут и полюбят новое дитя, хотя бы за неимением своих. И действительно, та же версия утверждает, что супруги Голицыны вскоре души не чаяли в новообретенном чаде…

Заканчивая рассказ о пребывании Калиостро в Петербурге, Хотинский говорит, что Калиостро, не будучи ревнивым мужем, заметив, что князь Потемкин теряет прежнее к нему доверие, вздумал действовать на князя посредством красавицы жены. Потемкин сблизился с нею, но на такое сближение посмотрели очень неблагосклонно свыше, а к тому времени подоспела и история с младенцем. Тогда графу Фениксу и его жене приказано было немедленно выехать из Петербурга, причем он был снабжен на путевые издержки довольно крупной суммой.

В чем же причины неудач знаменитого кудесника?

 

Вокруг императрицы

В небольшой книжке, изданной в 1855 году в Париже под заглавием «Приключения Калиостро», встречается несколько дополнительных сведений о пребывании Калиостро в Петербурге. Так, там рассказывается, что по приезде в Петербург Калиостро заметил, что известность его в России вовсе не так велика, как он полагал прежде, и он, как человек чрезвычайно сметливый, понял, что в подобных обстоятельствах ему невыгодно выставлять себя напоказ с первого же раза. Он повел себя чрезвычайно скромно, без всякого шума, выдавая себя не за чудотворца, не за пророка, а только за медика и химика. Жизнь он вел уединенную и таинственную, а между тем такой образ поведения еще более привлекал к нему внимание в Петербурге, где известные иностранцы находились на переднем плане не только в высшем обществе, но и при дворе. В то же время он распускал слухи о чудесных исцелениях, совершенных им в Германии никому еще не известными способами. И вскоре в Петербурге заговорили о нем, как о необыкновенном враче.

Со своей стороны и красавица Лоренца успела привлечь к себе мужскую половину петербургской знати и, пользуясь этим, рассказывала удивительные вещи о своем муже, а также о его почти четырехтысячелетнем существовании на земле.

В книге, составленной по рукописи камердинера Калиостро, упоминается другой способ привлечения к себе внимания героев нашего повествования. Красивая и молодая Лоренца говорила посетительницам графа, что ей более сорока лет и что старший сын ее уже давно числится капитаном в голландской службе. Когда же русские дамы изумлялись необыкновенной моложавости прекрасной графини, то она замечала, что против действия старости ее мужем изобретено верное средство. Не желавшие стариться барыни спешили покупать за громадные деньги склянки чудодейственной воды, продаваемой Калиостро.

Многие почитатели мага, если и не верили в эликсир молодости и жизни Калиостро, верили в его умение превращать всякий металл в золото. Среди подобных поклонников оказался и статс-секретарь Елагин.

В отношении петербургских врачей Калиостро действовал весьма дипломатично, отказываясь лечить являвшихся к нему пациентов, ссылаясь на то, что им не нужна его помощь, так как в Петербурге и без него хватает знаменитых врачей. Но такие добросовестные отказы лишь усиливали настойчивость являвшихся к Калиостро больных. Кроме того, на первых порах он не только отказывался от всякого вознаграждения, но даже сам помогал деньгами бедным больным.

В книге «Приключения Калиостро» весьма подробно рассказывается о любовных похождениях князя Потемкина с женой Калиостро. Высказывается предположение, что эти похождения и были причиной быстрой высылки Калиостро из Петербурга, а также подмена ребенка. О такой подмене стала ходить молва в Петербурге, и императрица Екатерина II тотчас воспользовалась ею для того, чтобы принудить Калиостро безотлагательно удалиться из Петербурга, тогда как настоящим поводом к удалению мага стала будто бы любовь Потемкина к Лоренце.

Однако можно предположить, что неудача миссии Калиостро в Петербурге вызвана и другими причинами.

Одно то обстоятельство, что Калиостро явился в Северную Пальмиру не просто врачом или алхимиком, а таинственным политическим деятелем, главой новой масонской ложи, должно было бы подсказать ему, что он ошибается в своих смелых расчетах. В то время императрица Екатерина II не слишком благосклонно посматривала на тайные общества, и приезд такой личности, как Калиостро, не мог не увеличить ее подозрений.

В книге «Тайные истории России» содержатся подробные сведения о взаимоотношениях Калиостро и Елагина. Из этого источника мы узнаем, что, познакомившись с Елагиным, Калиостро сообщил ему о возможности делать золото. Несмотря на то что Елагин был одним из самых образованных русских людей того времени, он поверил магу, который обещал научить Елагина этому искусству в короткое время и при небольших издержках. Против Калиостро выступил один из секретарей Елагина: «Достаточно раз побеседовать с графом Фениксом для полного убеждения в том, что он наглый шарлатан». Елагин, однако, продолжал доверять Калиостро. А секретарь Елагина начал распускать по Петербургу слухи о заезжем шарлатане, чем сильно подорвал его кредит в обществе, в котором Калиостро нашел и других поклонников, в числе которых оказался и граф Александр Сергеевич Строганов, один из самых видных вельмож екатерининского двора.

Чрезвычайно неблагоприятно на положение Калиостро в Петербурге подействовало также напечатанное в русских газетах заявление испанского посланника Нормандеца о том, что никакой граф Феникс на испанской службе полковником никогда не состоял. Этим официальным заявлением обнаруживалось самозванство Калиостро и фальшивость патента, составленного для него маркизом Альято.

Однако рассказ об этом не подтверждается дальнейшими исследованиями. В единственной в то время русской газете «Санкт-Петербургские ведомости» никакого объявления со стороны дона Нормандеца не встречается. По всей вероятности, рассказ этот выдуман уже после отъезда Калиостро из Петербурга его недоброжелателями, как и многие другие небылицы. По существовавшим в то время правилам, каждый уезжающий из России за границу должен был три раза опубликовать в «Санкт-Петербургских ведомостях» информацию о своем отъезде. И вот в «Прибавлениях» к 79-му номеру «Ведомостей», вышедших 1 октября, между двумя извещениями об отъезде за границу — мясника Иоганна Готлиба Бунта и башмачника Габриеля Шмита — объявлен отъезжающим «г. граф Каллиострос, гишпанский полковник, живущий на дворцовой набережной в доме г. генерал-поручика Виллера». Но если бы о его самозванстве было объявлено в Петербурге, то он никак не смог бы присвоить себе этот чин. Последующие аналогичные объявления в номерах 80 и 81 «Прибавлений» опровергают также рассказ о том, будто Калиостро жил в Петербурге под именем графа Феникса и будто бы он был выслан оттуда внезапно по особому распоряжению императрицы. Между тем он выехал из русской столицы в общем порядке, хотя, быть может, и не без некоторого принуждения.

Судя по времени отъезда Калиостро из Митавы и первой публикации о его отъезде из России, приходим к заключению, что Калиостро прожил в Петербурге около девяти месяцев. В течение этого времени испанский посланник, находившийся в Петербурге, мог затребовать и получить нужные ему сведения о Калиостро. В ту пору известия из Мадрида шли в Петербург около полутора месяцев, как это явствует из печатавшихся в «Санкт-Петербургских ведомостях» политических известий. Но дело в том, что никакого объявления со стороны Нормандеца против Калиостро в русских газетах не встречается.

Не в пользу пребывания Калиостро в Петербурге складывались и другие обстоятельства. Независимо от того, что он как масон не мог встретить благосклонного приема со стороны императрицы, она должна была не слишком доверчиво относиться к нему и как к последователю графа Сен-Жермена, который побывал в Петербурге в 1762 году и которого Екатерина считала шарлатаном.

Не добившись блестящих успехов в высшем петербургском обществе как масон, врач и алхимик, Калиостро не мог уже рассчитывать на внимание к нему публики в Петербурге, подобно тому как это было в многолюдных городах Западной Европы. Для русского простонародья Калиостро как знахарь и колдун был фигурой чужеродной.

По словам барона Глейхена, Калиостро был небольшого роста, но имел такую наружность, что она могла служить образцом для изображения личности вдохновенного поэта. Во французской газете «Газетт де Санте» писали, что фигура Калиостро носит на себе отпечаток не только ума, но даже гения.

Одевался Калиостро пышно, странно и большей частью носил восточный костюм. В важных случаях он являлся в одежде Великого Копта, которая состояла из длинного шелкового платья, похожего покроем на священническую рясу, вышитого от плеч и до пят иероглифами и перепоясанного кушаком красного цвета. При таком одеянии он надевал на голову убор из сложенных египетских повязок, концы которых ниспадали вниз. Повязки эти были из золотой парчи, а на голове закреплялись цветочным венком, осыпанным драгоценными каменьями. По груди через плечо шла лента изумрудного цвета с нашитыми на ней буквами и изображениями жуков. На поясе, сотканном из красного шелка, висел широкий рыцарский меч, рукоять которого имела форму креста.

В таких пышных нарядах Калиостро должен был казаться простому русскому люду скорее важным барином-генералом, но никак не колдуном. К тому же известно, что народ русский всегда предпочитал в качестве знахаря-колдуна «лядащего мужичонка», и чем более неказист он и неряшлив, тем более вызывает доверие. Опять же для приобретения славы знахаря необходимо было уметь говорить по-русски.

Как заморский врач, Калиостро в Петербурге мог найти для себя весьма ограниченную практику, и опасным для него соперником был даже знаменитый в то время Ерофеич, с успехом лечивший не только простолюдинов, но и екатерининских вельмож и тоже открывший своего рода жизненный эликсир, который впоследствии удерживал за собой название по имени изобретателя.

Несмотря на все старания избегать столкновений с петербургскими врачами, Калиостро все-таки подвергся преследованию с их стороны. Барон Глейхен упоминает, что придворный врач великого князя Павла Петровича вызвал Калиостро на дуэль. «Так как вызванный на поединок имеет право выбрать оружие, — сказал Калиостро, — и так как теперь дело идет о превосходстве противников по части медицины, то я вместо оружия предлагаю яд. Каждый из нас даст друг другу по пилюле, и тот из нас, у кого окажется лучшее противоядие, будет считаться победителем». Дуэль не состоялась. Хотя, по другой версии, этот врач Созонович действительно явился к Калиостро с собственноручно изготовленным ядом, на что заезжий кудесник предложил ему выпить некую золотистую пилюлю. Приняв яд на глазах друг у друга, противники разошлись. Созонович отпаивался молоком и надеялся на чудо. И чудо произошло. Калиостро прислал ему записку, в которой любезно сообщал, что, видя страстное желание Созоновича до конца служить врачебной науке, Калиостро дал ему лекарство, лишь повышающее… мужскую потенцию. Со своей стороны, графу не составило труда ловко поменять буквально на глазах противника ядовитое снадобье на шарик шоколада. На поединок же Созонович вызвал Калиостро якобы как раз из-за подмены младенца.

Рассказывали, что перед самым выездом Калиостро из Петербурга знаменитый врач императрицы англичанин Роджерсон составил записку о невежестве «великого химика» и его наглых обманах. В общем, медики не жаловали нового конкурента.

Опасным противником врачебной практики Калиостро был Месмер. Сведения о месмеризме — этой новой чудодейственной силе — стали проникать в Петербург именно в то время, когда здесь находился Калиостро. Так, в ту пору в «Санкт-Петербургских ведомостях» подробно рассказывалось «о чудесах, производимых посредством магнита славным врачом господином Месмером». «А ныне, — прибавлялось в «Ведомостях», — другой врач, женевский доктор в медицине Гарею, упражняясь особо в изысканиях разных действий магнита, издает о том книгу». При тогдашнем увлечении магнетизмом, при безграничном веровании в его таинственную и целительную силу эликсир Калиостро и его магия могли казаться пустяками, не выдерживавшими никакого сравнения с новой, открытой Месмером сверхъестественной силой.

Калиостро мог предвидеть, что при таких неблагоприятных для него условиях он не будет иметь в Петербурге успеха, почему и предпочел выехать поскорее, дабы вконец не загубить своей репутации.

Вынужденный наскоро выехать из России, Калиостро не успел побывать в Москве; но, по всей вероятности, он и там не встретил бы особенного успеха. Такой вывод напрашивается из совершенного равнодушия, которое, естественно, проявили московские масоны к приезду Калиостро в Россию. Более того, приезд Великого Копта оказал даже отрицательное воздействие на русское масонство, так как Калиостро еще более усилил нерасположение к масонам у Екатерины II.

В 1780 году императрица опубликовала книгу под названием «Тайна противонелепого общества». Для мистификации она значилась изданной в Кельне в 1750 году. В ней осмеивалось вообще масонство и его тайны. С целью же окончательно выкорчевать те корни масонства, которые, по мнению Екатерины II, мог оставить после себя Калиостро в русском обществе, она написала комедию под названием «Обманщик». Она была представлена впервые на сцене 4 января 1786 года. В ней выведены нелепость и вред стремления к духовидению, к толкованию необъяснимого, к герметическим опытам и т. п. В этой комедии в образе Калифалкжерстона был выведен Калиостро, затеи которого сравнивались с идеями мартинистов, названных в комедии «мартышками». С той же целью и в том же году императрица написала и другую комедию — «Обольщенный». Обе комедии были переведены на немецкий язык.

Как бы там ни было, но, уезжая из России, Калиостро сумел напоследок громко хлопнуть дверью. Полиция донесла, что граф Феникс выехал из России одновременно через восемь в разных местах границы расположенных застав и на каждой оставил собственноручную роспись!

 

Варшава

Распростившись с негостеприимной Северной Пальмирой, Калиостро перебрался в Варшаву. В Митаву он, вопреки своему обещанию, не заезжал, очевидно опасаясь, что туда дошли слухи о его петербургских похождениях. В Варшаве он объявился в мае 1780 года. У него были рекомендательные письма к польским магнатам, в том числе и к графу Мощинскому.

Калиостро в Варшаве отрекомендовался как глава египетского масонства. О нем, конечно, слыхали в Варшаве, а граф Мощинский оказался его ярым противником, глубоко сомневающимся в его магических талантах, но уверенным в шарлатанстве Калиостро. Этот подозрительный поляк завел дневник, куда заносил каждый варшавский шаг профессора тайных наук. Впоследствии он выпустил брошюрку под названием «Калиостро, разоблаченный в Варшаве, или Достоверное сообщение о его алхимических операциях». Брошюрка эта в 1788 году была переведена на русский язык, что само по себе является доказательством интереса, которым смог окружить себя Калиостро.

Несколько дней Калиостро провел в Варшаве. Его приютил в своем загородном доме князь Адам Понинский. В отдельном флигеле Калиостро устроил лабораторию и какое-то время там трудился, никого к себе не пуская. Наконец, он объявил хозяевам и всем любопытствующим, что готов поделиться с ними своими теоретическими и практическими достижениями. Назначено было общее собрание всех желающих просветиться.

В комнате, где проходила лекция, слушатели увидели только большой черный ковер, повешенный на дверях. Явился Калиостро, потребовал всеобщего внимания и заговорил. Он повел речь о «главных предметах», имеющих отношение к «самой сущности». По окончании теоретической части заседания Калиостро приступил к наглядному доказательству своей сверхъестественной мощи. Велев всем присутствующим подписаться на пергаменте, он сжег его у всех на глазах и потом тайными формулами заставил тот же свиток упасть с неба нетронутым, с целыми, даже не закоптившимися подписями.

Но в Варшаве мало говорили о возрождении духа и еще менее были склонны к сентиментальному прекраснодушию, подобному тому, которое встречалось у митавцев. Варшавяне требовали золота, каббалистических бриллиантов, светящихся камней и поразительных успехов в разных областях, кончая успехом у женщин. Адам Понинский, человек великодушный, но капризный и зараженный духом среды, часто поражал Калиостро грубостью и не духовностью своих желаний и требований.

Калиостро, со своей стороны, почувствовав врага в лице Мощинского, не давал ему спуску, всячески издеваясь над ним. Он даже заявил, что сделает золото на глазах у всех и даже руками самого Мощинского. При этом Калиостро сумел так настроить общество, что на Мощинского косились, даже ссорились с ним. Стоит сказать, что великий маг, если видел врага, то умел с ним справиться. Надо полагать, что на досуге Калиостро почитывал Макиавелли и хорошо усвоил его поучения. В числе других даров природы Калиостро обладал и неподражаемым искусством наговаривать на людей и ссорить их друг с другом.

Зато Лоренца пребывала в полном восторге от привольной и пышной варшавской жизни. В июне, в день рождения графини Калиостро, Понинский устроил роскошный вечер и ночной праздник у себя в загородном доме. Ожидали массу гостей и самого короля Станислава-Августа Понятовского. После обеда гости рассыпались по саду, начался фейерверк. Адам Понинский, взяв Калиостро под руку и отведя в темную аллею, проговорил капризно:

— Дайте же мне напиток, чтобы сломить эту упрямицу пани Кепинску. Вы не знаете, но это необъезженная лошадка! Но хороша дьявольски. Капли две… Вы же знаете такие напитки.

— Конечно, я знаю подобные средства. — Калиостро посмотрел на капризное лицо поляка, наполовину освещенное желтым, наполовину зеленым светом бумажного фонаря. — Но зачем вам прибегать к таким средствам? Вам будет приятнее, если дама полюбит вас добровольно.

— Черт ли мне в ее доброй воле! Я хочу добиться своего, и больше ничего. Или вы не знаете такого рецепта?

Калиостро подхватил Ионинского под руку:

— Идемте!

Граф вел хозяина к павильону на берегу пруда. В помещении стояло несколько стульев, стол, диван, на столе против окна помещалось круглое зеркало.

— Смотрите! — приказал Калиостро.

В зеркале, кружась, отражались уменьшенные огни фейерверка и темное небо. Постепенно из пестрого движения выплыли прозрачные черты. Огни, будто живая кровь под кожей, шевелились под ними. Прямой нос, опущенные губы и по-китайски приподнятые глаза выражали веселье, надменность и своенравие.

— Пани Кепинска! — воскликнул князь Понинский и упал на колени.

— Это труднее сделать, чем наболтать пузырек, которого я вам не дам! — сказал Калиостро, выходя из беседки…

В начале июля приступили к варке золота. Все операции производил собственноручно Мощинский. Калиостро только отдавал распоряжения. Но проследить все процедуры золотоварения, как их описывает Мощинский, нет возможности. Он сам считался опытным химиком, но химия конца XVIII века и химия современная — вещи несравнимые. Иной раз даже трудно понять, о каком веществе и о какой операции говорит Мощинский.

Процесс начался с того, что Калиостро велел Мощинскому отвесить фунт ртути. Это вещество с его удивительными свойствами всегда привлекало алхимиков и казалось им каким-то посредническим и переходным звеном между жидкостями и металлами. Алхимики упорно считали ртуть первоисточником, из которого наверняка получится золото, лишь бы только (за малым дело!) найти средства и способы его превращения. Искатели золота подвергали ртуть всевозможной химической обработке. Но платили же они, несчастные, за эту возню с ядовитой металлической жижей! Едва ли хоть один из них не растерял преждевременно зубы и волосы и не впал в характерное худосочие, вызванное ртутным отравлением.

Итак, взяли фунт ртути, но предварительно ее надо было очистить, освободить от воды и в этой воде отыскать и выделить некую «сущность» или «вторую материю». Что это такое, Мощинский не объясняет, но указывает, что выделил это загадочное вещество и даже с точностью указывает, сколько именно — шестнадцать гранов. Потом, по указанию Калиостро, Мощинский изготовил свинцовый экстракт. Вооружившись этими материалами, саму операцию провели следующим образом. В сосуд положили выделенную из ртути «сущность», на нее вылили часть ртути, прибавили тридцать капель свинцового экстракта и все это тщательно размешали. После этого Калиостро вынул какие-то порошки — светлый и красный, их было немного, с десяток гранов, — вероятно, те самые таинственные бродила, которые обладали силой превращения ртути в благородные металлы. Затем сделали болтушку из гипса и горячей воды и залили ею всю смесь. Смесь поставили сначала на горячие угли, чтобы она высохла, и, наконец, водрузили сосуд в горячий песок, где он грелся с полчаса. Когда сосуд сняли с песка и разломали, то внутри него, в массе гипса, оказался слиток серебра весом около фунта.

Мощинский, естественно, настаивал на том, что Калиостро подсунул это серебро в смесь…

Как бы там ни было, но поляки с их капризами, алчными желаниями и подозрительностью изрядно надоели Калиостро, и он покинул Варшаву. Но слава, становясь все громче, бежала впереди него.

 

Вечная жизнь Джузеппе Бальзамо, графа Калиостро

 

Королевская встреча

Сентябрь 1780 года выдался в Страсбурге теплым. По залитым солнцем улицам устремлялись к Кельскому мосту толпы народа. А на мосту и на набережных царило необычайное оживление. Окрестные кабачки и ресторанчики предоставляли всем желающим свои стулья, но за большую плату. На лицах присутствующих читалось крайнее любопытство и возбуждение.

Собравшиеся, сбиваясь в тесные кучки, что-то горячо обсуждали. Из обрывков разговоров становилось ясно, что кого-то ждут в крайнем нетерпении. Этот кто-то должен был въехать в город именно через Кельский мост.

— Тут, господа, скрыта большая тайна, — вещал важный господин, одетый во все черное. — Но нет ни малейшего сомнения в том, что он делает людям столько добра, сколько давно никто не делал. Приходится признавать в нем просто доброго гения…

— Да кто же он таков? — послышались сразу несколько голосов.

Важный господин пожал плечами:

— Этого никто не знает. Говорят, у него бывают видения… Говорят, он совершает чудеса… Говорят, он беседует с ангелами…

— Беседует с ангелами! — воскликнул скептически настроенный старец с длинной седой бородой. — Да сколько же ему лет?

— Хм… Сколько лет! Да, может быть, столько, сколько нашему прародителю Адаму… Или графу Сен-Жермену, — с усмешкой отвечал говоривший. — Какой смысл спрашивать о его годах? Разве для таких необыкновенных людей, благодетелей всего человечества, существуют метрические записи? У подобных личностей возраст отсутствует… Или, если вам угодно, им столько лет, на сколько они хотят выглядеть.

— А я слышал, — вмешался в разговор коренастый малый, по виду подмастерье, — что графу Калиостро более трех тысяч лет! Да, господа. Хотя на вид ему никак не более тридцати шести…

— Вот мы через час и сами сможем судить об этом, — сказал господин в черном, окинув надменным взглядом прервавшего его малого.

Медленно тянулось время ожидания. Толпы ротозеев густели. За мост то и дело убегали мальчишки и возвращались с новостями. И наконец они прибежали обратно, размахивая платками и вопя во все горло:

— Едут! Едут!

Все кинулись к мосту, напирая друг на друга, взбираясь на стулья и ломая их. Вскрикнули сдавленные толпой женщины, послышалась крепкая брань. Но тут же все стихло.

За мостом, в солнечной дымке, что-то показалось. Оно приближалось, и наконец взоры собравшихся разглядели несколько экипажей. Они въехали на мост, за ними двигался кортеж из других экипажей и отдельных всадников.

Процессия, двигавшаяся по мосту, выглядела столь внушительно, будто в город въезжал сам король. Но вот за множеством экипажей и всадников показалась и богатая открытая коляска.

Толпа вскрикнула в один голос. Навстречу коляске замахали шляпы и платки.

В коляске величественно восседал красивый мужчина, с лицом несколько полноватым и блестящими черными глазами. Одежда его поражала своим великолепием, драгоценности так и переливались в лучах солнца. Рядом сидела прелестная молодая женщина в богатом наряде.

— Да здравствует благодетель человечества! Да здравствует божественный Калиостро! — все восторженнее и неудержимее зазвучали крики толпы.

Сверкающий драгоценностями красивый человек в коляске приподнял маленькую треугольную шляпу и принялся кланяться с торжественностью и грацией короля. Спутница его также раскланивалась направо и налево, поворачивая хорошенькую головку и отвечая милыми улыбками на каждый букет цветов, брошенный к ее ногам в коляску. Вскоре граф Калиостро и его прекрасная жена Лоренца оказались буквально погребенными горой цветов.

Экипаж двигался уже шагом, стесняемый со всех сторон толпой. Лица людей выражали фанатичный восторг.

— Да здравствует благодетель человечества! Да здравствует божественный Калиостро! — звучало все громче и громче.

Коляска покатилась по городским улицам. В окнах домов появились головы многочисленных любопытствующих. Так продолжалось до тех пор, пока коляска не остановилась перед большим зданием, вокруг которого уже стояла очередная толпа.

Весь Страсбург знал, что это здание, переделанное в лечебницу, вот уже около месяца назад снял посланец Калиостро. Теперь к его приезду здесь собралось более двухсот мужчин, женщин и детей, страдавших самыми различными недугами.

В толпе уже знали, что божественный Калиостро осчастливит Страсбург долгим пребыванием. Ведь для него с необыкновенным великолепием отделали роскошный дом. Также стало известно, что, прежде чем отдохнуть с дороги, знаменитый путешественник желает оказать первое благодеяние Страсбургу — исцелить всех собравшихся больных.

Калиостро, выбравшись из груды цветов, поднялся во всем своем блеске. Дверца распахнулась. Граф ловко соскочил со ступеньки экипажа, подал руку Лоренце и, сопровождаемый огромной свитой и множеством любопытных, вошел в лечебницу. Здесь в большом зале собрались все больные.

Исцеление началось.

Граф, не отпуская от себя Лоренцу, подходил к каждому страждущему, пристально вглядывался в глаза каждого, возлагал руку то на головы, то на плечи больных и при этом приговаривал:

— Теперь вы свободны от вашей болезни, она прошла и не вернется, вы здоровы.

И шел дальше. Все мужчины, женщины и дети, за мгновение до этого страдавшие и стонавшие, ощутив прикосновение знаменитого целителя, услышав его слова, объявлявшие об исцелении, тут же чувствовали себя действительно здоровыми. Когда Калиостро обошел всех и, без всяких признаков утомления, направился к выходу из зала, все недавние больные, как один, упали на колени и возблагодарили его за исцеление.

А пробравшиеся в зал скептики и городские врачи, не верившие в Калиостро и открыто насмехавшиеся над чудодеем, не знали теперь, что и думать. Ведь они сами стали свидетелями чуда. И чудо это свершилось на глазах сотен свидетелей. Через час весь город будет знать о случившемся, и поди теперь опровергни или подвергни сомнению то, чему они и сами стали свидетелями. Еще утром всех пускали в лечебницу и позволяли задавать пациентам любые вопросы. И все знали, что собравшиеся здесь больные отнюдь не притворщики, а действительно страдавшие разнообразными неисцелимыми доселе недугами… И вот они здоровы!

— Да здравствует благодетель человечества! Да здравствует божественный Калиостро! — еще неудержимее зазвучало вокруг.

 

Покорение Страсбурга

Задолго до приезда в Страсбург ловкие эмиссары Калиостро уже распустили по городу самые разнообразные и невероятные слухи. И слухам этим поверили.

А первый день появления в городе стал и первой оглушительной победой, одержанной во Франции. Весть о множественном исцелении молнией охватила город. И вечером в доме Калиостро, за его столом, собралась вся страсбургская знать, считая за честь воспользоваться полученным приглашением.

Приглашенные ожидали необычного приема, но он превзошел самые смелые их ожидания. Калиостро и красавица Лоренца встречали гостей посреди сказочной обстановки. Но никому и в голову не могло прийти, что таинственная и удивительная гостиная, где производился прием приезжающих, в точности скопирована с одной из гостиных петербургского дворца светлейшего князя Потемкина-Таврического.

Но никто из жителей Страсбурга в чертогах русского всесильного вельможи не бывал. Да и о России они имели весьма смутные представления. Поэтому никто не делал никаких сравнений, все просто восхищались. Люди, принадлежащие к старинным дворянским фамилиям, обладающие значительными состояниями, по природе личности независимые и даже надменные, пожелай Калиостро, бросились бы целовать ему руки.

Но торжественная, почти благоговейная обстановка приема не обошлась и без комической сцены. Некий набожный чиновник, толстый и красный, остановился перед Калиостро и громогласно потребовал, чтобы знаменитый целитель дал честное слово в том, что не знается с дьяволом. При этом на лицах присутствующих отразилось такое напряженное внимание, что Калиостро понял — шуткой тут не отделаться. И потому, приняв серьезный вид, он дал требуемое слово. Но толстяк не успокоился. Сняв с себя крест, он заставил Калиостро перекреститься и поцеловать крест. Когда и это было исполнено, чиновник вздохнул облегченно и на всю гостиную проговорил:

— Ну, теперь можно спокойно выпить и закусить. А то выпьешь стакан доброго вина, а вместо него в желудке — адский пламень!..

Множество из присутствующих с благодарностью посмотрели на толстяка. И когда громкий голос дворецкого провозгласил, что обед подан, все с легкой душой устремились к столу. За роскошным обедом Калиостро оживленно рассказывал о путешествиях по разным странам, о самых необыкновенных явлениях природы, о многом неслыханном и чудесном, чему стал свидетелем. К концу обеда он настолько очаровал собравшихся, что толковал как очевидец событий. И все ему верили. И если бы он своим мелодичным голосом с южным акцентом вдруг поведал, что является старшим братом Адама, и тут бы никто не усомнился в правдивости его слов.

По окончании обеда гостей пригласили перейти из столовой в громадный зал, который мог бы вместить более тысячи человек. Яркий свет бесчисленных ламп заливал пространство зала, отделанного в египетском стиле. Со всех сторон собравшихся окружали изображения сфинксов и иероглифы. Нежным голосом Лоренца объявила, что скоро начнется сеанс «голубков». Гости затаили дыхание.

Дело в том, что повсюду были наслышаны о чудесах, производимых «голубками». Все уже знали, что под этим именем следует понимать вовсе не птиц, а детей — мальчиков и девочек от семи до десяти лет. Через этих детей выражалась необыкновенная сила графа Калиостро и происходили необыкновенные сеансы ясновидения, а также общения с миром ангелов.

Сохранился рассказ очевидца о первом сеансе «голубков» в Страсбурге.

Из множества приведенных детей Калиостро выбрал шесть мальчиков и шесть девочек, которые показались ему наиболее подходящими, и передал их на попечение Лоренце. Она удалилась с ними из зала и через несколько минут вернулась. За нею следовали преображенные дети. Их одели в длинные белые туники, опоясанные золотыми поясами. Волосы тщательно расчесали и надушили ароматической эссенцией.

Калиостро подводил детей к поставленному посреди зала мраморному столу, на котором стоял сосуд, наполненный водой. Детей поставили вокруг стола и попросили взяться за руки так, чтобы образовалась непрерывная людская цепь. Затем Калиостро произнес над детьми слова на непонятном языке и каждого по очереди попросил заглянуть в сосуд с водой. Все шесть мальчиков и девочек, посмотрев в воду несколько мгновений, восклицали, что видят там ангелов.

Тогда Калиостро вышел из зала и вскоре вернулся в новом костюме, одеянии Великого Копта. На длинной черной шелковой одежде виднелись вышитые красные иероглифы. На голове графа красовался схваченный обручем из драгоценных каменьев золотой убор египетского жреца. На груди сверкала золотом и драгоценными камнями зеленая лента. На широком красном поясе висела шпага с рукоятью в виде креста.

Торжественной поступью подошел он к столу, возле которого стояли «голубки». Внезапно неведомо откуда появились два служителя в одеяниях египетских рабов. Служители подвели детей к Великому Копту, и на каждого из них он возлагал руку сначала на голову, потом на глаза, затем на грудь и в то же время другой рукой производил над детьми странные пассы.

После первой церемонии один из служителей поднес Калиостро на белой бархатной подушке маленькую золотую палочку. Калиостро взял ее, постучал по столу и сказал:

— Всякий может задать теперь вопросы и затем проверять ответы.

Гости, в особенности дамы, заволновались. Наконец одна из них робко спросила, что делает ее мать, находящаяся в Париже. Один из «голубков» ответил, что ее мать в данный момент присутствует на спектакле и сидит между двумя стариками. Но проверить ответ не представлялось возможным, и дама, смутившись, опустилась на свое место. Но первая робость была преодолена, и желающих спросить оказалось множество.

Другая женщина спросила:

— Сколько лет моему мужу?

Прошло несколько минут — ответа не последовало. И тут началась восторженная овация. В самом деле, «голубки» и не могли дать никакого ответа, ибо вопрошавшая дама не была замужем.

Итак, первая попытка расставить силки Великому Копту и «голубкам» оказалась тщетной. Калиостро с довольной улыбкой обратился к собравшимся:

— Я предлагаю каждому написать что-нибудь на бумажке. Затем заклеить эту бумажку и передать кому-нибудь на хранение, для того чтобы могли ее затем распечатать и прочесть во всеуслышание.

Очередная дама написала несколько слов, свернула бумажку и передала соседу.

Калиостро обратился к «голубкам» и попросил их посмотреть в сосуд.

— Кто-нибудь из них сейчас увидит в воде ответ на вопрос, заданный письменно, — объявил он.

И тут девятилетний мальчик воскликнул:

— Я вижу слова в воде… слова… Но они не очень понятны…

— Смотри внимательнее! — спокойно и торжественно сказал Калиостро. — Сейчас слова эти проступят явственно, и ты сможешь их прочесть.

Мальчик внимательно и жадно вглядывался в сосуд. И наконец радостно проговорил:

— Теперь ясно, теперь видно каждую букву…

— Читай же!

Мальчик громко прочел:

— «Вы его не получите!»

Все кинулись к господину, державшему заклеенную бумажку. Записку развернули и прочитали. Дама писала: «Получу ли я согласие короля на мою просьбу о том, чтобы моему сыну был дан полк?»

Собравшиеся не смогли скрыть изумления и восхищения. Лишь вопрошавшая дама была расстроена — ее сын уж точно не получит полк.

Теперь и наиболее сомневающиеся из гостей были убеждены. Лишь тот самый толстяк, заставлявший Калиостро целовать крест, не мог избавиться от сомнений. Он незаметно отправил своего сына из зала домой, чтобы узнать, чем в эту минуту занимается его мать.

Толстяк громогласно обратился к «голубкам»:

— Что делает в настоящее время моя жена? Дети некоторое время глядели в воду, но молчали. Но вот, неведомо откуда, словно с потолка, раздался звучный голос:

— Ваша жена в настоящее время играет в карты с двумя соседками.

Странный голос многих поверг в трепет. Толстяк же объявил, что сейчас все узнают правду, поскольку он послал сына домой.

Все взгляды устремились на входную дверь. Наконец молодой человек появился. Не дав ему даже войти, толстяк выкрикнул:

— Говори же, что делает твоя мать?

— Я застал ее играющей в карты с нашими соседками, госпожой Дюперу и госпожой де ла Маделонет, — проговорил молодой человек.

Трепет восторга, смешанного с ужасом, охватил собравшихся. Некоторые дамы не выдержали и, закрыв лица руками, кинулись вон из зала и из этого дома, где совершались такие непонятные вещи и такие неслыханные чудеса.

 

Впереди — Париж

После успехов в Страсбурге Калиостро вновь ощутил твердую почву под ногами, почувствовал восстанавливающиеся силы. Он искренне считал свою неудачу в Петербурге лишь благом для себя. То, что не удалось там, среди северных снегов, среди русских варваров, должно осуществиться в самом центре цивилизации. И пусть там, в Петербурге, обманутые им русские вельможи делают что угодно с ложей Изиды! А настоящая великая ложа египетского масонства возникнет не на берегах Невы, а на берегах Сены, в великом и чудесном городе Париже. И слава, которую обретет Калиостро здесь, непременно станет громче той славы, которая ждала бы на далеком Севере…

Но Париж еще впереди, и чтобы завоевать его, надобно явиться туда со славой победителя. Потому следовало задержаться здесь, в Страсбурге, на последней станции перед Парижем. Не Калиостро приедет в Париж как проситель, а сам великий город призовет великого мага и сразу же повергнется к стопам его.

В Страсбурге Калиостро собирался с силами и собирал средства. В богатом городе доверчивые граждане обладали огромными деньгами…

Но зачем великому алхимику Калиостро думать о средствах? Неужели так трудно «сделать» золото? Трудно. Делать золото, даже обладая философским камнем, работа тяжелая. Она отнимает слишком много времени и сил. По крайней мере Калиостро предпочитал по возможности приобретать деньги иным, более доступным способом.

Благодаря легковерности и щедрости некоторых русских богачей, внесших огромные пожертвования в дело всемирного распространения египетского масонства, Калиостро вывез из Петербурга колоссальные суммы. По дороге до Страсбурга казна удвоилась приношениями многочисленных масонских лож, подпавших под влияние Великого Копта. Именно эти богатства позволили Калиостро поразить Страсбург роскошью, щедростью и благотворительностью. Произведенные затраты нужно было компенсировать.

Калиостро не стал терять время. То, что в Петербурге требовало строжайшей тайны и встречало в северных варварах недоверие, холодность и прямое обвинение в обмане и шарлатанстве, на почве образованной Франции проходило гораздо легче. Мистицизм, страсть к таинственному и необъяснимому, а главное — жажда новизны заставили почти всех богатых и влиятельных граждан Страсбурга заинтересоваться египетским масонством. Людей как мужского, так и женского пола, желающих превратиться из мирных граждан в египетских масонов, оказалось великое множество. Оставалось только распределить их по различным категориям и с каждого из них собрать соответствующую жатву. Этим Калиостро и занялся.

В таких делах равных ему не было. Казна Калиостро быстро наполнялась. При этом, надо отдать ему должное, он неустанно продолжал заниматься благотворительностью. Никому из приходящих за помощью бедняков не было отказа.

Калиостро прекрасно понимал страсть человеческую к различного рода зрелищам, таинственным обрядам и вообще ко всему, что непосредственно воздействует на внешние чувства. Да он и сам был подвержен этой страсти. Увлекаясь, он так входил в роль, что забыл о реальности и преображался в истинного жреца. Мистифицируя людей, он не только преследовал собственные корыстные цели, но и находил огромное наслаждение в подобных мистификациях.

Какая была нужда уверять всех и каждого в своем бессмертии и в том, что он лично присутствовал при событиях, имевших место тысячу, а то и две тысячи лет назад? А между тем он рассказывал об этом постоянно и вкладывал в свои повествования столько страсти и веры, что ему верили, причем люди очень серьезные и образованные.

История оставила нам описания подобных забав Калиостро. Так, проходя в окружении почтенных кавалеров и дам мимо картины с изображением Александра Македонского, он вдруг остановился, грустно посмотрел на нее и вздохнул. Окружавшие так и впились в его лицо взорами.

— Бедный Александр! — проговорил Калиостро, словно погружаясь в далекие воспоминания. — Один только я помню прекрасные черты твоего лица… Один я мог бы истинно отобразить их на полотне!

Его с искренней и наивной серьезностью вопрошали:

— Так вы его знали, граф? Неужели?!

— Как же не знать… Одно время я был очень даже с ним близок, и если бы не безвременная его кончина… Но мне тяжело, господа, предаваться этим печальным воспоминаниям…

Ну разве не удивительно быть знакомым с другом самого Александра Македонского? И к чему тут сомнения?

Даже камердинера Калиостро подобрал под стать себе. Этот человек очень важного вида, исполненный таинственности, вскоре тоже приобрел в Страсбурге огромную популярность. Как-то один из важнейших сановников города увидел его в доме графа Калиостро и, когда камердинер проходил мимо, схватил его за ухо.

— Постой-ка, разбойник, — воскликнул гость. — Попался ты мне. Знай же, что не выпущу ухо, пока не поведаешь, сколько истинно лет твоему господину!

Камердинер задумался, будто и в самом деле что-то припоминая и вычисляя.

— Позвольте, сударь, — наконец начал он весьма серьезно. — Точно доложить вам, сколько лет графу, я не могу. Я и сам этого не знаю. Он мне всегда казался таким же молодым, как и теперь. Все, что я могу вам сказать — я нахожусь у него на службе со времен упадка Римской империи… Точно, мы условились относительно моего жалованья в тот самый день, когда погиб Цезарь, умерщвленный в сенате…

И более ничего нельзя было добиться от удивительного слуги.

Естественно, что после таких историй находилось немало желающих приобрести у Калиостро если не эликсир бессмертия, то хотя бы рецепт продления жизни на несколько столетий. А если просители при этом интересовались египетским масонством и вносили в дело его процветания значительную сумму, то рецепт они получали.

Книга «Секрет возрождения, или Физическое усовершенствование. Открытие великого Калиостро» сообщает: «Кто хочет достигнуть такого усовершенствования своего физического организма, тот должен каждые пятьдесят лет удаляться, сопровождаемый одним только близким человеком, в деревню во время майского полнолуния. Среди полной деревенской тишины необходимо запереться в уединенной спальне и в продолжении сорока дней держать самую строгую диету: есть очень мало, всего несколько ложек супу и в небольшом количестве нежных и прохлаждающих овощей и салату. Пить можно только или дистиллированную, или дождевую майскую воду. Еда должна начинаться жидким, то есть водою, и кончаться крепким, то есть бисквитом или коркой хлеба. На семнадцатый день следует пустить себе кровь в незначительном количестве и затем принять по шести «белых капель» утром и вечером… На сороковой день принимают первое зерно «первобытного вещества»…»

Рецепт действительно дается. Но тайна не в том, как поступать и когда, и не в том, что надо есть и пить, а в неких белых каплях и зернах первобытного вещества. Секрет этих белых капель и первобытного вещества открывался только посвященным.

Таким образом доверчивый и любознательный человек, жаждущий вечной молодости, сам того не замечая, все глубже погружался в таинственную неизвестность. И за каждое новое, ничего не открывающее открытие щедро расплачивался.

Когда богатых жертвователей собралось достаточно много, открылась масонская ложа Изиды. Первое ее заседание состоялось в том самом зале, где Калиостро давал первый сеанс «голубков». Собравшиеся новоиспеченные масоны спросили Великого Копта, правда ли, что он является сыном знаменитого графа Сен-Жермена, слава чудес которого еще недавно гремела по всей Европе и который вдруг бесследно исчез.

— Нет, это неправда, — отвечал Калиостро. — Я не сын его и не могу быть его сыном, ибо, во всяком случае, я не моложе его.

Но я глубоко его почитаю, и еще совсем недавно я и жена моя получили от него высшее посвящение… И узнали от него некоторые новые тайны.

Слушатели заволновались. Посыпались вопросы:

— Так граф Сен-Жермен жив? Где же он?

— Он живет в Гольтштейне, на лоне природы, — отвечал Калиостро. — Но доступ в его чудесный замок весьма затруднителен. Впрочем, хотя мы с ним никогда и не встречались, все же очень хорошо знали друг о друге по слухам. И он с радостью принял меня и мою жену. Свидание нам он назначил в два часа ночи.

И далее в течение часа Калиостро, все более увлекаясь и погружаясь в подробности, рассказывал зачарованным слушателям о причудливой обстановке, в которой принял их Сен-Жермен, о таинствах, открытых им…

На следующий день по всему Страсбургу ходил рассказ о таинственном посвящении в ложу и еще более таинственных событиях в замке графа Сен-Жермен.

А через два дня к Лоренце явилась депутация самых молодых и красивых страсбургских дам с просьбой открыть дамскую ложу Изиды. При этом первое заседание ложи непременно должно состоять из «посвящений» и «испытаний». Прелестные дамы города Страсбурга особенно настаивали на «испытаниях». И с помощью Лоренцы Калиостро удовлетворил их сокровенные желания.

Калиостро прожил в гостеприимном Страсбурге целых три года — редко он так долго засиживался на одном месте. Здесь же он приобрел в одном лице влиятельного друга и покровителя — кардинала Луи Рогана, страсбургского епископа.

Но и тут нашлись недоброжелатели. Кстати, а вернее, некстати объявился в городе и давний заклятый враг Калиостро — палермский ростовщик Марано. Так или иначе, Калиостро покинул Страсбург.

 

Лионское предостережение

После отъезда из Страсбурга великий маг посетил Бордо и осенью 1784 года приехал в Лион.

Он продолжал размышлять над разногласиями между масонами. Его по-прежнему увлекала мысль собрать всю братию под одно крыло и всех привести к «египетскому» соглашению, дабы самому встать во главе общего движения и тогда… Голова кружилась от мысли, что было бы дальше! Что монархи? Что святейший отец были бы тогда в сравнении с ним, Калиостро?

Но пока главным его занятием оставались лечение и организация обществ. В Лионе открывалась уже двенадцатая ложа. Кроме того, там существовали последователи Сведенборга и мартинисты. В Лионе уже знали о страсбургской деятельности графа и с нетерпением ожидали его прибытия.

В тот же день в честь приезда Калиостро было устроено факельное шествие. Перед гостиницей, где он остановился, исполнили серенаду. Девочки в белых платьях поднесли по букету графу и графине; их наперебой приглашали на обеды и засыпали подарками. Влиятельные люди заискивали перед новым учителем. Впрочем, Лоренце здесь казалось скучновато после Варшавы и Страсбурга.

Вскоре открылась новая ложа — «Победительной мудрости». Открылась подписка на сооружение здания храма в Бротто. Пик лионской славы графа пришелся на среду 24 ноября 1784 года, когда на собрании братьев Калиостро вызвал тень недавно скончавшегося Проста де Ронэ, и все ее отчетливо видели, и она говорила со всеми и всех благословила. Прост де Ронэ умер в полной бедности, раздав все свое огромное состояние бедным и различным благотворительным обществам. Так что появление почтенной тени вызвало слезы волнения на глазах у собравшихся братьев. Все обнимались, плакали, бросались к ногам Калиостро и даже, выходя на улицы, делились своей радостью с прохожими.

Но именно в ту ночь, как повествует одна из легенд, Калиостро, вернувшись домой, почувствовал, что находится в своем кабинете не один. Слабое мерцание исходило оттуда, где стояли стол и книжный шкаф. Граф зажег свечу и увидел Альтотаса. Почтенный старец обратился к Калиостро с предупреждением:

— Граф, проверьте свое сердце, вспомните вашу деятельность и только тогда, если найдете, что она никогда не была продиктована корыстью, тщеславием, гордостью или властолюбием, — только тогда ее продолжайте.

При этом Альтотас сообщил, что говорит не от собственного имени:

— Граф Калиостро, не увлекайтесь честолюбием, не вступайте в интриги политические или корыстные, не пускайте пыль в глаза бедным ротозеям, не желайте быть прославленным. Надейтесь только на Того, чье Царство — Сила и Слава. Иосиф Бальзамо, не губи себя, прошу тебя послушаться.

Альтотас еще долго увещевал Калиостро, то упрашивая, то угрожая лишить его всех способностей.

Калиостро в конце концов расплакался, а когда отнял руки от лица, то увидел, что находится в кабинете совсем один. Некоторое время он приходил в себя, а затем расхохотался:

— Выдумка! И я хорош… Великий мастер, стыдитесь… Ваша сила, знание — все исчезнет?

Глупости! Вот я велю свече потухнуть — и она гаснет (свеча на комоде действительно заморгала и погасла), вот велю ей гореть — и она снова светит (свеча вновь разгорелась). Нет, наша сила еще не исчезла! Я еще буду сильнее всех! Все люди мне подчинятся, и я дам им то, что им нужно! Царство мое будет царством милости и благодати. Люди, все вам дастся, только признайте меня. Я беру все ваши слабости и грехи на себя; спите спокойно, только поставьте меня вершителем вашей судьбы!

Калиостро, как всегда в минуту восторга, закинул голову, но вдруг легкий металлический звон привел его в чувство. Он бросился к стене, где раньше висела обнаженная шпага. На гвозде он увидел только обломок лезвия, торчащий из рукояти. На полу же, скрестившись, лежали два обломка. Калиостро опустился на пол и долго смотрел на мерцающий крест из сломанного лезвия…

Отъезд графа втайне 28 января 1785 года для всех оказался полной неожиданностью. Впрочем, Калиостро любил такие неожиданности. Предполагали, что в Париж графа вызвали масонские дела. В феврале там должен был открыться съезд различных лож под названием «Филалеты».

Но, скорее всего, графа в Париж гнало желание проверить свои силы, которым становилось тесно в провинциальных городах.

 

Духи Парижа

В самом начале 1785 года Калиостро появился в Париже, тихо и скромно, намеренно ненавязчиво. Ему надо было осмотреться.

«Филалеты» действительно рассчитывали на участие Калиостро в их заседаниях, но граф заставил себя упрашивать, предъявляя различные требования. Он настаивал, чтобы пригласили непременно господина Лаборда, чтобы уничтожили архив «филалетов», чтобы предварительно признали обязательным «египетское посвящение»… В общем, братья поняли, что если они пойдут на уступки, то тем самым предрешат исход совещаний, и оставили Калиостро в покое.

Париж буквально бредил животным магнетизмом, слава знаменитого Месмера достигла высшей точки. Кроме как магнетизмом люди почти ничем не лечились. При таком настроении общества выступать в качестве целителя было бесперспективно. Требовались другие средства для привлечения к себе внимания…

В этот день — 7 августа 1786 года — обитатели улицы Верт (предместье Сент-Оноре, одно из самых аристократических в Париже) не могли не заметить оживления у подъезда особняка герцогини де Брассак. К дому одна за другой подъезжали раззолоченные кареты, на дверцах которых красовались фамильные гербы знатнейших родов Франции. Из экипажей появлялись разодетые дамы, мимо вышколенных лакеев они проходили в особняк.

Немногим из числа ротозеев удалось заметить, что только из одной кареты вышел мужчина, который быстро проскользнул в особняк.

По всему залу, затянутому темно-голубым бархатом, пронесся сдержанный шепот: внимание, внимание, внимание!..

На возвышении, напоминающем трон, появилась женщина. Она, как и тридцать пять остальных присутствующих дам, задрапирована в белоголубую одежду, ниспадающую свободными и широкими складками вдоль ее тела.

«Сестры! — зазвучал торжественный низкий голос. — Вы с честью преодолели труднейшие испытания и устояли перед соблазнами, столь привлекательными для нас, слабых женщин. Теперь вы достойны быть посвященными в сокровенные тайны древнеегипетской магии!»

Она подняла руку. С потолка полился голубоватый свет. Где-то за стеной зазвучал мелодичный и грустный мотив. Казалось, своими протяжными звуками он звал унестись ввысь и растаять в холодном свете, в этом отблеске некогда бывшей и исчезнувшей жизни.

И вдруг ударом молнии вспыхнул ослепительный свет. В этом демоническом сверкании сверху на огромном золотом шаре спустился человек в одеянии египетского жреца. Едва шар коснулся пола, человек плавно соскользнул с него и взошел на возвышение, которое с почтительным поклоном уступила ему председательница ложи.

«Калиостро, божественный Калиостро, Великий Копт!» — с восторгом и поклонением передавалось из уст в уста.

Волны красноречия полились на слушательниц. Дамы были зачарованы величайшими откровениями. Еще чуть-чуть вдуматься в слова, и постигнешь истину и обретешь ключ к тайнам высшей магии. Таинственная Изида сбросила покрывало, избранные смертные припадают к живительному роднику мудрости. И пьют жадными устами влагу мудрости. Дамы покорены, загипнотизированы…

В Париже Калиостро поселился на улице Сен-Клод. Спрос на мага настолько велик, что ему приходится установить плату за посещение в размере ста луидоров. Но огромная плата не отпугивала аристократов. При этом беднякам по-прежнему оказывались безвозмездная помощь и исцеление.

В воздухе все явственнее ощущается приближение революционной грозы. Все более пророчески отзываются в сознании народа слова великих просветителей-энциклопедистов, слова, зовущие к свободе, пробуждающие в людях чувство собственного достоинства, зовущие на бой с тиранией. Именно в это время на все классы общества обрушивается эпидемия вызывания духов…

Калиостро дает роскошный ужин. На него приглашены шесть знатных особ. Хозяин оживлен и любезен. Подходит время, и гаснут свечи — только несколько свечей за спиной у чародея бросают дрожащие блики на обитую лиловым бархатом стену. Калиостро начинает действо.

Всему Парижу, жителям многих других городов рассказывали потом присутствующие на этом ужине, как действительно они увидели тени непримиримых бунтарей и богохульников — просветителей-энциклопедистов. И эти тени говорили. Отвечали на вопросы. Но что они говорили, подумать только, что они говорили! Их бестелесные уста источали мед для аристократических ушей. Калиостро умел договариваться с духами.

Дидро заявлял: «Я не был ученым, каким меня считали… Я заимствовал то там то сям… Мои произведения через 50 лет будут забыты».

Духи д'Аламбера, Вольтера и других просветителей изрыгали хулу на самих себя, на идеи просвещения, опровергали содержания собственных произведений, каялись в прегрешениях против веры и Церкви Христовой.

Итак, Калиостро занялся вызыванием духов. Этому не мог помешать никакой Месмер и никакой магнетизм, тут успех был гарантирован. И надо отдать должное прозорливости Калиостро — падкие до новизны парижане скоро забросили все свои увлечения и не хотели слышать больше ни о чем, кроме как о «божественном» Калиостро. И такое прилагательное к его имени действительно утвердилось в Париже. Слава его росла с неимоверной быстротой. Несомненно, помогали ему и страсбургские друзья, народ очень видный и влиятельный, с серьезными связями в столице. Таким образом, часть славы опережала Калиостро, но остальное он все-таки завоевал лично волшебными сеансами с вызыванием духов. Сам король Людовик XVI увлекся общим настроением, объявив, что всякое оскорбление великого кудесника будет карать, как оскорбление его величества, — случай уникальный в своем роде.

Обыкновенно вызывание теней умерших проводилось за ужинами, которые Калиостро устраивал у себя на дому. Выбор вызываемых теней предоставлялся гостям.

Калиостро приглашал известное, большей частью незначительное число гостей, рассаживал их за столом с двойным по сравнению с числом гостей числом приборов. Хозяин объявлял, что пустые приборы предназначаются для тех особ, души которых гости пожелают вызвать. Когда собравшиеся усаживались за стол, прислуга вносила кушанья, а затем все лишние люди удалялись, и никому больше, под страхом смерти, не позволялось входить в зал. Гости называли имена собеседников с того света, которых желали видеть, и Калиостро объявлял, что все назначенные лица тотчас явятся, как живые, материализованными фигурами и займут свои места за столом.

Ужины пользовались необычайной славой. Но Калиостро понимал, что на одном духоведении далеко не уедешь и что оно, как всякое зрелище, скоро надоест. Он вновь обратился к египетскому масонству.

Калиостро, постоянно вращаясь среди богатой знати, не переставал твердить, что он явился с Востока, что постиг там всю мудрость седой древности, что посвящен во все таинства Изиды и Анубиса.

К заявлениям Калиостро многие прислушивались очень внимательно. Мало-помалу вокруг него образовался кружок лиц, жаждавших более тесного приобщения к таинству. Сначала в секту шли только кавалеры. Затем, не без содействия умной и обольстительной Лоренцы, о новом масонстве стали распространяться в высшей степени заманчивые слухи и среди светских дам. Графиня Калиостро сама стала как бы второй главой египетского масонства.

Калиостро почти совсем забросил медицину, всецело отдавшись вызыванию духов. Впрочем, так как все знали по его страсбургским делам, что он обладает чудодейственными врачебными знаниями, то все-таки к нему шло множество больных. Он держался прежних привычек и бедных лечил даром и иногда оделял деньгами, но к богатым ездил неохотно и брал с них деньги за визиты без всяких церемоний. Официальные врачи роптали, но не очень шумно.

 

На вершине славы

Случилось так, что занемог принц Субиз, близкий родственник кардинала Рогана. Субиз заболел опасно, врачи не надеялись на его выздоровление. Роган бросился к Калиостро, умоляя его помочь родственнику. Чем лечил принца Калиостро (он делал это втайне) — неизвестно, но безнадежно больной выздоровел. Лишь после выздоровления принца было объявлено имя целителя.

Весть с быстротою молнии разнеслась по городу. У дома Калиостро стояли ряды экипажей знати, поздравлявшей его с успехом. Даже королевская чета сочла необходимым нанести визит к Субизу и поздравить его с выздоровлением. И без того громадная слава Калиостро достигла своей вершины. Он сделался настоящим идолом Парижа. Повсюду продавались его портреты, бюсты, и весь Париж только и делал, что говорил о нем и его чудесном искусстве.

Теперь, наконец, можно было приступить к осуществлению широкого плана, давно задуманного Калиостро. Он составил смелый план — навербовать среди парижской знати и богачей особую ложу избранных масонов, строго ограничив число ее членов. Всем членам таинственной ложи он гарантировал 5557 лет жизни! Однако Калиостро обставил достижение долголетия такими условиями, которым едва ли кто мог удовлетворить.

Принимаемый в ложу должен был обладать самое меньшее пятьюдесятью тысячами франков, а главное — от рождения и до посвящения оставаться и пребывать чистым и непорочным до такой степени, чтобы его не могло коснуться ядовитое и бесцеремонное злословие. В то же время все вступавшие должны были быть холостыми и бездетными. Общее число членов никак не могло превышать тринадцати. С таким запасом оговорок любой неуспех легко объяснялся. К тому же посвященный проходил целый ряд сложных обрядов, постов, ванн, диет, кровопусканий и т. п. Через каждые пятьдесят лет следовало все повторять в течение сорока дней, и человек возрождался, молодел.

Разумеется, что кудесник, раздававший Мафусаиловы годы всем желающим, должен был ожидать вопроса: воспользовался ли он сам своим чудесным рецептом? Калиостро сотни раз спокойно отвечал на этот щекотливый вопрос: «Я родился через двести лет после Всемирного потопа». Таким образом, он был дружен с Моисеем и Аароном, участвовал в оргиях Нерона и Гелиобала, брал Иерусалим с Готфридом Бульонским. Словом, без него не обходилось ни одно сколько-нибудь замечательное историческое событие. И он открыто говорил об этом.

Увлечение всемогущим магом было до такой степени повальным, что на призыв вступать в его ложу вместо тринадцати хлынули сотни соискателей. Его умоляли увеличить число членов, но он величественно размышлял.

 

Отступление с разоблачениями чудес магии

А теперь попробуем разобраться в обстановке, в которой происходили чудеса, творимые Калиостро. Театральности и загадочности во время его выступлений было не меньше, чем в залах, где магнетизировал Месмер. Зато личность самого Калиостро была окружена совершенно откровенным мистическим ореолом. Еще бы — он знает все и может все. Значит, считают медики, налицо наличие фактора, обеспечивающего повышенную внушаемость. На сеансах создавались условия, способствующие гипнотизации. Например, эликсир, который давал своим «голубкам» Великий Копт, несомненно, по мнению специалистов, содержал наркотические вещества. Кроме того, оказывали воздействие беседы, возложение рук, сосредоточение внимания на кристально чистой воде в прозрачном сосуде.

Калиостро объявлял себя приобщенным к тайнам жрецов Древнего Египта. В этой связи любопытно следующее.

Египтолог Бругш-паша во время экспедиции в Египет нашел древний папирус, содержащий секретные наставления для жрецов. Ученые полагают, что этот папирус является списком с еще более древнего манускрипта. Среди других предписаний в нем обнаружилось и такое: «Принеси опрятную и начищенную лампу, наполни ее лучшим, ароматным маслом и повесь ее на клин из куска лаврового дерева на стене, расположенной с утренней стороны. Затем поставь перед ней мальчика. Погрузи его в сон своей рукой и зажги лампу. Произнеси над ним слова заклинаний до семи раз. Снова разбуди его и спроси так: «Что видел ты?» Ответит он: «Да! Я видел богов вокруг лампы». Тогда будут говорить они ему все, о чем их будут спрашивать».

В папирусе описывается еще несколько способов погружения детей в искусственный сон с целью внушать им образы богов и ответы на вопросы, задаваемые богам. Эти ответы, услышанные из уст детей, казались людям, не посвященным в тайны жрецов, прорицаниями сверхъестественных сил. Таковы, по мнению специалистов, были приемы праотцов Калиостро.

По мнению специалистов, узнал он о подобных приемах не из папирусов и не из уст древних священнослужителей. Этнолог О. Штоль сообщает, что и в середине XIX века в Египте продолжали существовать кудесники, которые использовали детей для прорицаний. На улицах или на рыночной площади они выбирали подходящего мальчика и приводили его к себе. В помещение вносилась жаровня с горячими углями, на нее бросали несколько зерен кориандра и порошок ладана. Дурманящие пары наполняли тесную комнатушку. Чародей резко брал ребенка за руку, наливая на середину ладони немного краски, рисовал на ней «магический квадрат». Затем он заставлял мальчика смотреть на квадрат, неотрывно, не поднимая головы. Постоянно бормоча непонятные присутствующим заклинания, чародей требовал от ребенка, чтобы он описывал, что видит на своей ладони, при этом искусно внушая ему различные зрительные образы.

Полагают, что учителями Калиостро были именно эти фокусники. Якобы разузнав их секреты и придав их магическим приемам более благообразный вид, он поражал ими жадных до чудес и тайн восточной мудрости европейских аристократов.

Несомненно, все вышесказанное имеет место. И вроде бы все объясняет. Безусловно, Калиостро выступал перед своими поклонниками во всеоружии искусного факира. Но не только. Гипноз, наркотические вещества, внушение использовались им. Но как фон. И на этом фоне действительно звучали откровения, пусть и высказанные устами загипнотизированных «голубков».

А вот чем объяснять действительные предсказания — непонятно. И чем объяснять случаи массового выздоровления сотен страждущих посредством наложения на них рук? Тоже непонятно. Так что разоблачение имеет вид весьма неглубокий. Оно раскрывает лишь одну личину Калиостро, ту, в которой он выступал, зачастую и не скрывая этого, как шарлатан, смеющийся над глупостью толпы.

 

Ожерелье Марии-Антуанетты

Вернемся к его биографии. Итак, пока Калиостро размышлял над числом членов ложи, над его головой собиралась грозная туча — на сцену выступило знаменитое дело об ожерелье королевы.

Для солидной аферы всегда необходимы два действующих лица: незаурядный мошенник и большой глупец. Глупец отыскался — сиятельный член Французской академии, его высокопреосвященство епископ Страсбургский кардинал Роган.

Человек своего времени, не умнее и не глупее других, князь Церкви страдает болезнью своего столетия — легковерием. По выражению Стефана Цвейга, «этот наилегковернейший, его высокопреосвященство кардинал Роган попадает в лапы пройдохи из пройдох, великого обманщика, духовного вождя и папы всех аферистов, в лапы «божественного Калиостро».

Теперь о незаурядном мошеннике. В афере с колье это дочь разорившегося дворянина и опустившейся служанки. Девочка сызмальства проявила таланты мошенничать, выдавая себя за отпрыска королевского дома Валуа. Пробиваясь в верхи общества, она познакомилась с кардиналом. Красивая и ловкая, она вовсю использует слабости галантного и простодушного Рогана.

Жрецы и мошенники узнают друг друга с первого взгляда. Подобное произошло с Ламотт и Калиостро. Через него, хранителя всех тайн кардинала, Ламотт узнала сокровенное страстное желание Рогана — стать первым министром Франции. Попутно выяснилось, что этому может воспрепятствовать необъяснимая для кардинала антипатия королевы к его персоне. Для ловкой аферистки знать слабости мужчины — все равно что уже держать его в руках.

Неожиданный случай дал Ламотт козырного туза в руки. На одном из званых вечеров кто-то рассказал, что несчастным придворным ювелирам Бомеру и Бассанжу приходится туго: весь свой наличный капитал и порядочную сумму денег, взятых в долг, они поместили в бриллиантовое колье, великолепнее которого в мире нет. Сначала оно предназначалось для мадам Дюбарри, но ее покровитель, Людовик XV, умер от оспы. Затем колье предлагали испанскому двору и трижды — Марии — Антуанетте, которая была без ума от драгоценностей и обычно легкомысленно покупала их, особо не торгуясь. Но докучливый и расчетливый Людовик XVI не пожелал выложить миллион шестьсот тысяч ливров. Ювелиры оказались в весьма затруднительном положении: проценты съедают возможную прибыль, того гляди, придется продавать колье по частям, теряя огромные суммы.

Ламотт, мнимой графине Валуа, последовало предложение: может быть, она, находясь с двором на короткой ноге, уговорит королеву приобрести драгоценности в рассрочку, конечно, на самых льготных условиях. Фирма, со своей стороны, оплачивала бы солидные комиссионные. Ламотт согласилась принять на себя роль посредницы, и 29 декабря 1784 года оба ювелира приносят к ней для осмотра ларец с драгоценным колье.

Но как заставить этого архиосла кардинала приобрести колье для королевы? Ламотт приступила к обработке жертвы. Итак, ему оказывается большая милость: королева желает, конечно, втайне от супруга, приобрести драгоценное украшение. Но при этом ей требуется посредник, умеющий хранить секреты. Поэтому выполнение почетной и негласной миссии королева в знак доверия поручает именно ему, кардиналу.

Несколько дней спустя она торжествующе сообщает осчастливленному Бомеру, что найден покупатель — кардинал Роган. 29 января во дворце кардинала, в Отеле Страсбург, совершается покупка. Оплату оговорили производить в течение двух лет, четырьмя равными долями, каждые шесть месяцев. Драгоценность должна быть доставлена покупателю 1 февраля, первый взнос — 1 августа 1785 года. Кардинал собственноручно подписал договор и передал его Ламотт, с тем чтобы та представила его на утверждение своей «подруге» королеве. 30 января авантюристка принесла ответ: ее величество с условиями договора согласна.

Но послушный до сих пор простак вдруг проявляет упрямство. Все-таки миллион шестьсот тысяч — сумма внушительная даже для расточительного князя! Кардинал требует долговое обязательство от королевы. И он его получает. Ламотт на следующий же день приносит договор, подписанный: «Мария-Антуанетта Французская». Имей кардинал хоть каплю здравого смысла, он сразу опротестовал бы этот документ. Во Франции королева никогда не подписывала бумаги иначе, как только своим именем, так что подпись «Мария-Антуанетта Французская» немедленно выдавала подделку.

Но легкомысленный, к тому же тайно влюбленный в королеву духовник поверил пройдохе Ламотт, переговорил с ювелиром и выдал ему векселя от имени королевы. Бомер, видя подпись королевы на письме, которое ему предъявили, поверил всему, что сообщили, и выдал драгоценное ожерелье, а Роган передал украшение Ламотт.

Между тем кардиналу странной кажется одна безделица. Он ожидал при первом официальном приеме увидеть королеву в драгоценном колье. И даже надеялся на обращенное к нему слово или кивок, на жест признательности. Ничего подобного! Мария-Антуанетта, как всегда, холодно смотрела на него, колье не сверкало на белой шее.

«Почему королева не носит мое ожерелье?» — удивленно спросил он у Ламотт. Но у этой бестии ответ всегда наготове: королеве неприятно надевать драгоценности, еще не оплаченные полностью. Лишь после полной оплаты она удивит супруга.

Но все ближе 1 августа — роковой срок платежа первых четырехсот тысяч. Цепь случайностей позволяла до поры сохранять обман в тайне. Но теперь уже никакие фокусы не помогают. Бомер требует свои деньги. Когда же наступил срок уплаты первого взноса, у Рогана денег не оказалось. Он начал тянуть, а Бомер потерял терпение и обратился к королеве. Дело открылось, главные преступники обнаружились и были арестованы. Но каким образом оказался замешанным в этой истории Калиостро?

Дело в том, что кардинал Роган, как уже упоминалось, был одним из самых наивных и восторженных почитателей великого мага. Когда хитрая Ламотт сделала ему предложение от имени королевы, Роган, как он ни был прост и как ни соблазняло его лестное предложение, все же не сразу решился. Он запутался в мучительных сомнениях. Кто мог вывести его из тупика, кроме преданного могучего друга Калиостро? Он один мог вопросить будущее и поведать судьбу заманчивого предприятия. Калиостро не хотелось вмешиваться в историю, в которой он и сам заподозрил нечто нечистое. Сначала он всячески уклонялся от советов Рогану, но его сбила с толку Лоренца. Она, надо полагать, была дружна с Ламотт, и та, видимо, откровенно посвятила ее в затею, суля хорошую поживу. Лоренца с жаром убеждала мужа, и тот, наконец, решился. Правда, Калиостро ничем особенным не рисковал. От него только требовалось, чтобы он вопросил подвластных ему духов, стоит ли кардиналу браться за это дело. Оракул дал на этот мучительный вопрос самый ободряющий ответ: «Да, за дело стоит взяться, оно совершится благополучно, увенчается полным успехом».

Зачинщики аферы, Ламотт и ее муж, рассчитывали одурачить Рогана, обобрать его и выйти сухими из воды. Легковерный кардинал читал письма, доставляемые ему Ламотт, с подписью самой королевы, которые приводили его в слезный восторг. Очевидно, опутавшие его ловкачи собирались довести несчастного простака до крайней нелепости положения, а затем открыть перед ним всю зловещую истину. Тогда, увидев воочию, как он по-дурацки попался, кардинал сам не захочет поднимать шума и уплатит Бомеру долг из своего кармана. Ожерелье же давно было отправлено в Англию, там разобрано и продано по частям.

Психологически проходимцы рассчитали точно, но упустили из виду материальное положение жертвы. Кардиналу совершенно неоткуда было взять полтора миллиона. Он запутался сразу, не уплатив вовремя Бомеру, и заставил того обратиться прямо к королеве.

Калиостро мог бы избежать каких-либо неприятностей, связанных с этим делом, поскольку его участие ограничивалось лишь ворожбой, да и то проведенной без свидетелей. Но ему сильно повредила деятельность Лоренцы. Она все время общалась с Ламотт, и этого, к сожалению, невозможно было скрыть. Однажды, когда злополучный кардинал особенно серьезно усомнился, Ламотт устроила ему якобы свидание с королевой. У Лоренцы постоянно в доме бывала некая баронесса Олива, внешне очень походившая на королеву Марию-Антуанетту. Вот эта особа и разыграла на свидании роль королевы.

Это обстоятельство всплыло наружу и бросило весьма подозрительную тень не только на супругу великого чародея, но и на него самого. Как только начались аресты после раскрытия мошенничества, Лоренца немедленно бежала из Парижа, и, таким образом, все подозрения пали на одного Калиостро. Он же не стал скрываться, очевидно уверенный, что против него нет серьезных улик и что, когда его оправдают, слава его еще ярче засияет.

 

Процесс и приговор

В фантастической афере с колье Мария-Антуанетта оказалась абсолютно невиновной. Кардинал Луи Роган был связан тесными родственными узами с другими знатными семьями, прежде всего с Субизами, Марсанами, Конде. Все эти семьи чувствуют себя смертельно оскорбленными. Крайне возмущено и высшее духовенство. Взят под арест кардинал. Жалобы доходят до Рима. Таким образом, оскорбленными чувствуют себя и аристократы, и духовенство.

Полно решимости бороться и могущественное братство масонов, ибо жандармы препроводили в Бастилию не только кардинала, покровителя масонов, но и Калиостро, их главу.

Более занимательного сюжета придумать просто невозможно. Даже полет на шаре братьев Монгольфье, завоевавший человечеству небо, не привлекал такого внимания Парижа. Да что Парижа — всего света! Бессмертные произведения Вольтера, Жан Жака Руссо, Бомарше на протяжении десятилетий не расходились такими огромными тиражами, как речи защитников, — за неделю. Еще до слушания дела речи защитников, по закону не подлежащие цензуре, публиковались в печати. Книжные лавки брали штурмом, приходилось вызывать полицию. Семь, десять, двадцать тысяч экземпляров, еще с влажной типографской краской, рвали из рук книгонош. В зарубежных посольствах посланники упаковывали пакеты целыми дюжинами, чтобы, не теряя времени, переслать самые последние новости о процессе своим сгорающим от любопытства государям.

Чувствуя, что благородные господа постараются отыграться на ней, Ламотт, дабы запутать дело, отвести от себя подозрение и сделать Рогана посмешищем, обвиняет в воровстве совершенно невиновного Калиостро и втягивает его в процесс. Она не брезгует ничем. Свое неожиданное обогащение нагло и бесстыдно объясняет тем, что была любовницей его преосвященства, — а ведь каждому известна щедрость этого любвеобильного священника!

Наконец, наступает 31 мая, день вынесения приговора. С раннего утра перед Дворцом правосудия волнуется гигантская толпа. Не только левый берег Сены, Понт-Неф, но и правый берег реки заполнен взволнованными людьми. Конная полиция с трудом поддерживает порядок. По возбужденным выкрикам толпы все шестьдесят четыре судьи на пути во дворец чувствуют всю важность судебного решения, которое они должны принять. Однако еще более суровое предостережение ждет их в приемной большого зала совещаний.

Там, в траурных одеяниях, шеренгами стоят девятнадцать представителей фамилий Роганов, Субизов и Лотарингского дома. Они в глубоком молчании низко кланяются шествующим сквозь их ряды судьям. Их одеяния и позы свидетельствуют о многом. Судьям понятно невысказанное — вся страна ждет оправдательного приговора кардиналу и Калиостро.

И тем не менее совещание длится шестнадцать часов, ибо судьи стоят перед необходимостью принять решение, ведущее к серьезным последствиям. Что касается аферистки и ее второстепенных сообщников, здесь вопрос ясен, у судей единодушное мнение. Но не просто определиться в отношениях к кардиналу и королеве. Трудную задачу решает правосудие: если рассматривать поведение Рогана по меньшей мере как неуважение к монаршей особе, то Мария-Антуанетта отомщена; если полностью оправдать Рогана, то тем самым морально осуждается королева. То есть выносится решение огромного политического значения: считает ли парламент Франции особу королевы «священной» или личностью подсудной законам так же, как любой другой французский подданный?

Как же оправдывался Калиостро? Вот выдержки из его записки, представленной суду.

«…Я написал то, что достаточно для закона, и то, что достаточно для всякого другого чувства, кроме праздного любопытства. Разве вы будете добиваться узнать точнее имя, средства, мотивы незнакомца? Какое вам дело до этого, французы? Мое отечество для вас — это первое место вашего королевства, где я подчинился вашим законам; мое имя есть то, которое я прославил среди вас; мой мотив — Бог; мои средства — это мой секрет».

Из написанного видно, что интересовало судей. На их вопрос «Кто он?» Калиостро отвечал:

— Знатный путешественник.

И потом, поговорив часа полтора о сотворении мира и тайнах природы, называл госпожу Ламотт воровкой и вруньей. Далее, дабы произвести на суд впечатление не только красноречием, Калиостро перечисляет своих друзей в разных странах: в Испании — герцог Альба и сын его, герцог Вескард, а также герцог Медиме-Сели; в Португалии — граф де Сан-Виценти; в Голландии — герцог Брауншвейгский; В Санкт-Петербурге — князь Потемкин, Нарышкин, генерал от артиллерии Мелиссино; в Польше — графиня Концесская, принцесса Нассауская, в Риме — кавалер д'Аквино… Блестящему списку несть конца.

Калиостро надеется на оправдание. Но на очной ставке с Ламотт Калиостро изменил своей важности и красноречию. Едва только ее ввели, как Калиостро закричал и обрушился на нее с извозчичьей бранью. Ламотт в долгу не осталась и, окончив огрызаться, схватила зажженную свечу и бросила ее в Калиостро, но так неудачно, что капли сала попали ей самой в глаз.

Калиостро торжествующе воскликнул:

— Небо тебя покарало!

Двадцатью шестью голосами против двадцати двух — перевес небольшой — кардинала и Калиостро оправдали полностью и безоговорочно. Даже к сообщникам аферистки отнеслись мягко — они отделываются высылкой из страны.

За все в полной мере отвечала Ламотт. Ей единогласно вынесен приговор: сечь плетьми, заклеймить буквой «V» (voleuse — воровка) и пожизненно заточить в Сальпетриер…

Итак, расчет Калиостро оправдался. Он отделался лишь предварительным заключением в Бастилии.

 

Оправданный, но изгнанный

Его оправдание вызвало в Париже бурю восторга. В его честь звонили колокола! Только вмешательство полиции остановило желание города устроить иллюминацию в его честь. Тем не менее король счел необходимым удалить его из Парижа. Тем более что Мария-Антуанетта, узнав о приговоре, была взбешена и легко могла бы отыскать способ избавиться от неприятных и неудобных для нее людей.

Кардинал уехал в Овернь. Калиостро переехал в Пасси и там прожил некоторое время. К нему приезжали целые толпы почитателей, но во Франции ему становилось неуютно. Тогда он вспомнил о Лондоне. Вероятно, графу хотелось теперь, в расцвете, как ему показалось после 1 июня, своей славы, показаться там, где делал он свои первые шаги мага. Когда Калиостро садился на корабль, увозивший его в Англию, перед ним преклонила колени толпа в несколько тысяч человек, просившая его благословения! Многие из приверженцев последовали за ним в Лондон и там способствовали его торжеству.

Живя в Лондоне, Калиостро разразился замечательным документом, который тогда был переведен на все европейские языки. Он носил заголовок «Письмо к французскому народу» и помечен 1786 годом. В этой брошюре предсказывалась французская революция.

Но в том же Лондоне против него началась кампания знаменитого журналиста Моранда. Говорили, что его подкупило французское правительство. Но как бы там ни было, Калиостро захотел ответить тем же оружием и принялся публиковать статьи, ответы, письма и брошюры, где чувство собственного достоинства заменялось подозрительным красноречием, а полемика — бранью. В борьбе с Морандом прошел год. В конце концов эта возня перестала интересовать даже любителей скандалов.

Калиостро мог бы просто почивать на лаврах, переезжая из одной столицы в другую. Но какой-то злой рок тянул его в Италию. К тому же Лоренца тосковала по родине и неустанно звала мужа туда. Вернувшись на материк, супруги некоторое время жили в Базеле, а затем через Швейцарию направились в Рим. По пути Калиостро выбирал места, где у него оставались верные друзья, или же небольшие городки, где он занимался целительством, делал предсказания и основывал «египетские ложи».

Так супруги Калиостро очутились в Риме. Их доверенный слуга Франческо ди Маурицио снял для них дом на Испанской площади и убрал по своему усмотрению. Особенно поражал своим устройством приемный зал: огромная комната была вымощена зеленым мрамором, по стенам висели чучела обезьян, рыб, крокодилов, по карнизу вились изречения на греческом, еврейском и арабском языках. Стулья стояли полукругом, в центре разместился трон для графа, а посредине зала стоял большой бюст Калиостро, сделанный с оригинала Гудона.

В помещении были устроены потайные входы, скрытые лестницы, тайные занавеси. Калиостро остался не очень доволен. Но Франческо уверял, что подобным образом обставленная комната производит сильное впечатление на римскую публику, вкусы которой он будто бы отлично знает.

За прошедшие пятнадцать лет в Риме почти все изменилось. Почти никого не осталось из прежних знакомых и друзей. Общество у графа собиралось смешанное и непостоянное, да к тому же еще более жадное до диковинных зрелищ, нежели публика парижская. Так что Маурицио был отчасти прав, устраивая балаганную обстановку обители.

Собственную ложу Калиостро открыть в Риме не удалось, а от уже существующих он держался в стороне и почти ни разу не побывал ни на одном из собраний братьев каменщиков. То есть производил впечатление человека, который наконец-то решился примириться с Апостольской Церковью, весьма неодобрительно посматривающей и на масонов вообще, и на Калиостро в частности.

Но дело было не только в этом. Просто Калиостро ощущал, что силы его слабеют, влияние утрачивается, опыты часто не удаются. И поэтому он предпочитал все сеансы проводить в собственном доме, где система портьер и зеркал частенько приходила на выручку, когда приходилось прибегать к механической помощи, а странные чучела и тексты на стенах отвлекали внимание публики.

Лоренца настаивала на том, чтобы бросить чародейство и масонство и зажить спокойной жизнью обывателей. Сама она проводила большую часть времени в прогулках по разным районам Рима, где она выросла и встречалась с графом, там, где раньше не бывала. Словно хотела навсегда насмотреться на торжественную красоту вечного города. Графине шел тридцать седьмой год, но свежее, без единой морщины лицо заставляло подозревать, что Калиостро действительно обладает секретом красоты.

Калиостро, прожив некоторое время в Риме спокойной жизнью, заскучал. И опять вернулся к масонству. Это было чрезвычайно опасно. В Риме масонство было признано папской буллой делом богопротивным, и изобличенные в нем карались смертной казнью. Один из новообращенных масонов донес на Калиостро инквизиции, и Великий Копт и его супруга были тут же схвачены как еретики, колдуны, масоны и безбожники. Это произошло 27 декабря 1789 года.

В доносе, на основании которого был произведен арест, содержалось такое подробное описание странного устройства графского жилища, что сделать это мог только человек, занимавшийся жилищем, то есть Франческо ди Маурицио, который тут же куда-то исчез. Бежали из Рима и все прочие масоны, так что участь Калиостро разделила с ним лишь Лоренца, заточенная в монастырь.

 

В лапах инквизиции

Римская курия на все привыкла смотреть с точки зрения вечности. И потому срок от 27 декабря 1789 года до 20 апреля 1791 года казался ей не слишком длинным, чтобы вынести приговор над несчастным заключенным.

Сначала графа заточили в крепость Святого Ангела, затем перевели в тюрьму Святого Лео близ Урбано. Из этих мрачных затворов редко кто возвращался к сладостной мирной жизни. Да и то лишь для того, чтобы последний раз взглянуть в небо сквозь дым костра для еретика…

Графиню убеждали давать показания против мужа, как против простого мошенника и шарлатана, уверяя, что тем самым смягчится его наказание. Калиостро оправдывался, опираясь на логику и богословие, и доказывал правоту и чистоту своих помыслов. Собранные все вместе фрагменты создавали нелепую и чудовищную картину жизни учителя, самозванца, целителя, благодетеля человеческого рода и еретика.

Припомнили все лондонские, парижские, варшавские, петербургские и страсбургские сплетни. Во всех странах появлялись книги воспоминаний и фантазий о Калиостро. Великий Гете разъезжал по Италии, собирая материалы о первых годах жизни Калиостро. Бросила свой камень в покинутого учителя и Шарлотта фон дер Рекке.

На допросах присутствовал сам папа Пий VII, что случалось нечасто. Если Калиостро говорил с позиций философии, его обвиняли в масонстве, если он оправдывался как христианин, его обвиняли в иезуитстве. А святым отцам масоны и иезуиты были одинаково ненавистны. Все и так были напуганы событиями, происходящими во Франции.

Когда Калиостро везли в крепость Святого Ангела, римская толпа выкрикивала мрачные угрозы в адрес французов и швырялась камнями. Граф вспомнил свой выход из Бастилии, тоже среди толпы, и расплакался. Ему уже не могли помочь ни друзья, ни деньги, ни влияние. Слишком ценным и нужным узником для Ватикана был Калиостро. Оставалось лишь одно: публично отречься от заблуждений, дабы избежать позорной смерти.

Этот обряд Калиостро и исполнил. Разутый, накрыв голову черным покрывалом, он прошел от крепости Святого Ангела до церкви Святой Марии и там пред пастырем прочитал свое отречение. А в это время на соседней площади сжигали его рукописи, письма и бумаги. Конечно, прежний, полный сил Калиостро заставил бы стихнуть пламя, залив его дождем. На прежнем Калиостро вмиг в прах разлетелись бы цепи, а сам великий маг перенесся бы в Париж, Варшаву или Лондон, чтобы уже оттуда освободить Лоренцу.

Но Калиостро был не тот. Не раз в тюрьме он напрягал волю и силу, проговаривал заклинания и даже кричал исступленно. Но лишь стуки слышались в сырой стене да проносились лиловые искры. Не слушались духи слабеющего мага. Тогда он бросался на пол и кусал пальцы, чтобы не взвыть от досады, боли и бессилия. Но иной раз так подступало черное отчаяние, что неистовый Калиостро кричал, требовал вина, бился головой о стену и рвался на волю.

Считается, что с этого момента Калиостро закончил все свои мирские дела, — он уже не увидел света божьего, оставшись навсегда в мрачных подземельях инквизиции. Великий маг и авантюрист умер в тюрьме 26 августа 1795 года в три часа утра и был погребен без отпевания и креста. Лоренца умерла несколько дней спустя, не выходя из монастырской ограды.

В 1797 году французские войска заняли Рим. Генерал Добровский 19 февраля того же года, оказавшись в тюрьме Святого Лео, спрашивал, где узник, ведь об освобождении его мечтали многие французы. Но генералу отвечали, что узник умер два года назад. Тогда генерал освободил всех томящихся здесь несчастных, а крепость взорвал.

Однако тот факт, что ни самого Калиостро, ни тела его, ни могилы не обнаружили, породил множество домыслов. В частности, утверждалось, что великому магу удалось бежать, убив священника и переодевшись в его платье. И что по сей день проживает Калиостро в дальней стране…

 

Пророчества или месть?

 

Среди магов и авантюристов

В XVII веке в Италии проживал Джузеппе Франческо Борри. Уроженец Милана, он был известен как розенкрейцер и алхимик. Святейшей инквизицией был арестован и обвинен в ереси за то, что обличал римскую курию в злоупотреблениях. Заточенный в замок Сент-Анджело, Джузеппе Франческо Борри умер здесь в 1695 году, то есть ровно за сто лет до того, как та же судьба и в тех же местах постигла Калиостро…

Вступающий на путь волхвования, предсказаний и авантюрных приключений неминуемо обрекает себя на то, чтобы жить в мире таинственных совпадений, за которыми стоят не познанные нами закономерности. Авантюристов и самозванцев притягивает само пространство, где правит фортуна: это столицы, дворы и модные курорты, где несложно отыскать путь к властям предержащим. Авантюриста завораживают лица, олицетворяющие фортуну: монархи, принцы, фавориты. Как попасть к ним на глаза? Способов много. Один из наиболее эффективных — самозванство.

В конце XVIII века, окружая себя легендами, скитался по Европе самозваный принц Кастриотто, принц Албанский, долмат по национальности, Степан Заннович. Богатство и щедрость, литературные таланты и химические познания помогали ему творить чудеса в Черногории и подчинять себе народы. Талантливый полководец, он в пятнадцать лет громил венецианцев, а позднее сумел скрыться от превосходящих сил фельдмаршала Румянцева. Многочисленные финансовые аферы привели к аресту его в Амстердаме. 14 апреля 1786 года он напечатал мемуары в свою защиту, в которых предсказал свою близкую кончину: «Моя камера, та самая, где содержался за долги Теодор, корсиканский король, быть может, станет мне могилой». В этой тюрьме Степан и покончил с собой, вскрыв себе вены.

Существует исторический документ, озаглавленный «Послание, писанное в Экс-ле-Бене в Савойе, 20 августа 1788 года, к г-ну де Бомарше от г-на Калиостро». В этом документе связаны воедино истории нескольких авантюристов и российская политика на Балканах:

«Стефано Пикколо Черногорский, более известный под именем принца Албанского и недавно умерший в амстердамских тюрьмах, намеревался совершить в Албании революцию, подобную американской. Он обладал всеми талантами, необходимыми для подобных предприятий: отважный, закаленный тяготами, умеренный во всем, любимый народом, рассудительный, когда вынашивал план, и горячий, когда исполнял его, он дал почувствовать землякам, потомкам знаменитых македонцев и неколебимых обитателей Эпира, что снискали славу Александру, он показал им, говорю я, до какого унижения дошел столь некогда великий народ: двенадцать тысяч человек примкнули к нему и поклялись в верности.

Тогда Стефано отправился инкогнито в Россию, дабы попросить помощи деньгами и снаряжением, но, к несчастью, заболел в Варшаве, да к тому же получил огорчительные письма с родины, призывавшие его тотчас обратно. Меня позвали лечить его, и в скором времени врач и больной стали друзьями. Он открыл мне свой секрет и вверил дела в Санкт-Петербурге с тем большим основанием, что я именовался капитаном на испанской службе и мне, как военному, легче было получить доступ к русскому двору. Я справился с поручением и получил прямой приказ к графу Орл… который находился с флотилией в архипелаге, куда я к нему и отправился.

Мы со Стефано постоянно переписывались, и граф Орл… дал мне письма к маркизу Мар… российскому посланнику в Венеции, чтобы получить денег и купить в Арсенале республики сколько-то пушек и оружия. Получив подряд, я снабжал албанцев, как вы снабжали американцев, но я так медлил с поставками, что мир между Россией и Портой был заключен в тот момент, когда на руках у меня был миллион венецианских дукатов, о которых я прескверно отчитался Стефано и вообще никак петербургскому кабинету, смерть графа Орл… все покрыла».

Подтверждает связь Калиостро с Занновичем и Эдуард ван Бима: «Степан был связан со своим собратом Калиостро, в защиту которого он написал мемуар, вышедший в Париже в 1786 г.».

Насколько же тесен мир! Мы уже упоминали о встречах Казановы и Калиостро. А ведь упоминаемая в письме флотилия графа Орлова была послана на поимку знаменитой княжны Таракановой, самозваной сестры Пугачева.

При этом стоит привести отрывки из воспоминаний Анахарсиса Клоца о Занновиче. Клоц нарисовал портрет «невероятно ловкого авантюриста», которому Калиостро в подметки не годится: «Он жалел, что не ему поручили покупку славного ожерелья… Калиостро и супруги Ламотт глупцы… все они просто новички…»

А как воспринимали Калиостро маги? Обратимся к мнению известного популяризатора оккультизма Элифаса Леви:

«Тайные общества посылали своих адептов по миру возбуждать общественное мнение. После Сен-Жермена и Ласкара пришел Месмер, за ним последовал Калиостро. Но они не принадлежали к одной школе… Калиостро был агентом тамплиеров и хотел, как это следует из его послания масонам Лондона, построить Храм Вечного. Подобно тамплиерам, Калиостро был связан с практикой Черной Магии и фатальной наукой вызывания духов. Он распознал прошлое и настоящее, предсказывал будущие события, осуществлял чудотворные излечения и пытался делать золото. Он ввел новый, названный «египетским масонством» ритуал и пытался восстановить мистический культ Изиды. Одетый подобно фиванскому сфинксу, он председательствовал на ночных ассамблеях в залах, украшенных иероглифами и освещаемых факелами. Его жрицами были юные девушки, которых он называл голубками. Он доводил их до экстаза с помощью гидромансии; чтобы заставить пророчествовать, поскольку вода является прекрасным проводником и великолепным медиумом для Астрального Света, что доказывают миражи на море и в облаках.

Очевидно, что Калиостро был последователем Месмера и, будучи медиумом, имел ключ к медиумистическим феноменам. Он имел необычайный успех, повсюду можно было видеть его бюст с надписью «Божественный Калиостро». Реакцию, эквивалентную энтузиазму, конечно, можно было предвидеть — он превратился в интригана и мошенника, совратителя собственной жены, негодяя, которому римская инквизиция оказала милость, осудив к пожизненному заключению».

Но каково же значение и место Калиостро в истории магии? Посвященные считают, что Калиостро никоим образом не может быть обойден. Его печать столь же значительна, сколь печать Соломона, и говорит о его посвящении в высшие тайны науки. Согласно каббалистической трактовке имен Ахарат и Альтотас, они выражают главные характеристики Великого Аркана и Великого Делания. Это змея, пораженная стрелой и представляющая букву Алеф, символ союза между активным и пассивным, духом и жизнью, волей и светом. Стрела эта принадлежит Аполлону, а змея — мифический Пифон, зеленый дракон герметической философии.

Далее маги толкуют так. Пусть туманно, но должны же мы их выслушать. Буква Алеф выражает равновесное единство. Этот пентакль воспроизводился в различных формах в талисманах древней Магии; однажды змея была замечена павлином Геры, павлином с царственной головой и многоцветным хвостом. Это эмблема дисперсии света, это птица Magnum Opus, ее венчик сияет золотом. Позже вместо павлина изображался белый ягненок, молодой солнечный барашек, несущий крест. Как видно по руанским фрескам, павлин, баран и змея имели одинаковое иероглифическое значение — это пассивный принцип и это скипетр Геры. Крест и стрела обозначают активный принцип, волю, магическое действие, сгущение растворенного. Союз этих двух начал есть универсальный баланс. Великий Аркан, Великое Делание, равновесие Иакин и Боаз. Буквы L. P. D., сопровождающие эту фигуру, означают Свободу, Силу, Долг, а также Свет, Пропорцию, Сплоченность; или Закон, Принцип, Право. Масоны изменили порядок букв на L. D. P. (Liberte de Penser — свобода мысли), написав их на символическом мосту. Для непосвященных эти буквы толковались как Свобода Доступа (Liberte de Passer). В сообщениях о преследовании Калиостро говорилось, что его допрос вскрыл другое значение, латинское Lilia destrue pedibus — Лилии попираются ногами. В поддержку этой версии можно привести масонскую медаль XVI или XVII веков, изображающую куст лилий, сраженных мечом, на котором написано «Месть дает свой урожай».

Продолжаем слушать толкования магов.

Имя Ахарат, которое носил Калиостро, записанное каббалистически, означает тройной союз: союз принципа и начала, союз жизни и вечное-ти, возрождающегося движения, и союз конца и абсолютного синтеза.

Имя Альтотас, или имя учителя Калиостро, состоит из слова Thot со слогом Аl или As, которые, если их читать каббалистически, составляют слово Sala, означающее «посланник». В сумме имя имеет значение «ТОТ, посланник египтян».

Среди титулов, присвоенных Калиостро, был титул Великий Копт, и его доктрина несла идеи морального и физического перерождения: «Ты должен подняться на гору Синай с Моисеем; ты должен пройти Голгофу; ты должен подняться на Фавор и с Ильей остановиться на Кармеле. Ты должен воздвигнуть свою молельню на вершине горы. Она должна иметь три крыла или помещения, все они должны быть связаны вместе и в центре иметь три этажа. На первом этаже должна находиться трапезная. Над ней должно быть помещение с двенадцатью ложами у стен и одним в центре; это будет место сна и мечтаний. Верхняя комната должна быть квадратной и в каждой стене иметь по четыре окна. Это будет комната света. Там, в одиночестве, ты должен молиться сорок дней и спать сорок ночей в спальне двенадцати учителей. Затем ты должен получить подписи семи гениев и пентаграмму, нанесенную на кусок девственного пергамента. Это знак, не известный никому другому, спасет получившего его. Это тайный символ, написанный на белом камне, упомянутом в пророчестве самого молодого из двенадцати мастеров. Твой дух осветится Божественным огнем, и тело твое станет чистым, как тело ребенка. Твоя проницательность будет беспредельной, и возрастет твоя сила, ты должен войти в абсолютное спокойствие, которое является началом бессмертия; для тебя станет возможным сказать правдиво и без всякой гордыни: «Я есть тот, кто есть».

Эта загадочная надпись, по мнению Э. Леви, означает, что для достижения морального перерождения трансцендентная каббала должна изучаться, пониматься и реализовываться. Три помещения символизируют союз физической жизни, религиозного вдохновения и философского света; двенадцать мастеров — это великий открыватель, чьи символы должны быть поняты; подписи семи гениев означают зрение Великого Аркана. В целом это все аллегорично и относится к вопросам строительства не более, чем постройка масонами храма в Иерусалиме.

Теперь посмотрим, как маги толкуют секрет физического перерождения, которого можно достичь, согласно оккультному предписанию Великого Копта, уединением на сорок дней и которое надо предпринимать каждые пятьдесят лет, начиная с майского полнолуния, в обществе только одного человека, исполненного веры. Напомним, что при этом сорок дней надо соблюдать пост, выпивая майскую росу, собранную с ростков пшеницы куском чистого белого полотна, и съедая молодые нежные травы. Еда должна начинаться со стакана росы и заканчиваться куском хлеба. На семнадцатый день надо сделать легкое кровопускание. После этого, уточняют маги, следует приготовить бальзам Азота и принимать его утром и вечером, начиная с дозы в шесть капель и увеличивая ежедневно на две капли до конца тридцать второго дня. На рассвете следующего дня нужно снова сделать легкое кровопускание и затем лечь в постель до конца сорокового дня.

Далее, комментирует Э. Леви, при первом пробуждении после кровопускания следует взять первую гранулу универсального лекарства. За трехчасовым обмороком последуют конвульсии, потливость и расстройство желудка, что потребует смены постели и белья. Здесь необходимо съесть кусок нежирного мяса с рисом, потом принять валерьяну, вервену, бальзам. На следующий день принять вторую гранулу универсального лекарства в сочетании с серным золотом. На следующий день принять теплую ванну. На тридцать шестой день выпить стакан египетского вина, а на тридцать седьмой день принять третью и последнюю гранулу. Последует продолжительный сон, во время которого обновятся волосы, зубы, ногти и кожа. На тридцать восьмой день принять еще одну теплую ванну с ароматическими травами из числа тех, которые употреблялись в пищу. На тридцать девятый день принять десять капель эликсира Ахарата в двух ложках красного вина. Процедуры заканчиваются на сороковой день, и старый человек будет возвращен в молодость.

Посредством таких процедур Калиостро якобы продлил свою жизнь на несколько столетий. Можно увидеть, продолжает Э. Леви, что эти процедуры были разновидностью Ванн Бессмертия, использовавшихся гностиками Менандра. Неизвестно, верил ли в них сам Калиостро. Впрочем, перед судом показал он твердость и присутствие ума, заявляя, что он католик, почитающий папу римского как высшего руководителя церковной иерархии. Относительно оккультных наук он отвечал загадочно, и когда обвинения стали абсурдны, он сказал обвинителям, что у них нет никаких оснований для его преследования. Они, возмутившись, предложили ему перечислить семь смертных грехов. Он назвал вожделение, жадность, зависть, обжорство и лень. Судьи напомнили ему, что он упустил гордыню и страх. На что обвиняемый заметил: «Простите, я не упомянул их только из опасения обидеть вас».

Так оценивают фигуру Калиостро поклонники оккультных наук. То есть не отрицают его причастности к таинствам, открытым лишь посвященным.

 

L. Р. D.

Итак, маги подсказали нам одно из толкований, скрывающихся за этими тремя таинственными буквами, игравшими большую роль в масонских обрядах и жизни Калиостро. L. Р. D. — Лилии попираются ногами. Речь идет о лилиях в гербе французских королей. Деятельность Калиостро во Франции, французская революция, французская королева Мария-Антуанетта тесно связаны во времени. Но только ли во времени?

Мы уже знаем, что, оказавшись в Лондоне, Калиостро разразился письмом, обращенным к французскому народу. В этом знаменитом письме он предсказывал и французскую революцию, и разрушение Бастилии. Той самой ненавистной Бастилии, в которой ему пришлось отсидеть девять месяцев за участие в скандальном деле с ожерельем Марии-Антуанетты.

Многие исследователи не без оснований полагали, что в подготовке французской революции Калиостро сыграл весьма значительную роль, возможно, как орудие масонского заговора.

Существует легенда, согласно которой Калиостро многое предсказал и самой Марии-Антуанетте еще задолго до скандала с ожерельем. Поначалу Мария-Антуанетта пожелала встретиться с магом просто из любопытства, как любая женщина, стремящаяся взглянуть на заезжую знаменитость, о которой уж слишком много и шумно судачат. Вполне возможно, что ею руководили те же чувства, что и светлейшим князем Потемкиным, смертельно скучавшим и желавшим, чтобы его развлек фокусник-«шельма».

Встреча королевы, тогда еще дофины, и Калиостро выглядела примерно так.

— Ваша профессия — предсказывать будущее? — заметила дофина, разглядывая заезжую знаменитость с любопытством.

— Да, ваше высочество, я предсказываю будущее, но это не моя профессия, — ответил Калиостро.

— Я уже слышала, что вы многим предсказывали. Не могли бы вы и для меня прочесть будущее в графине с водой?

— Могу, ваше высочество, — ответил Калиостро.

Но маг не сразу уступил просьбам дофины, предупреждая ее, что в будущем могут содержаться сведения, которые не всегда столь радостны, как хотелось бы. Естественно, в ответ на такие возражения Мария-Антуанетта высказала сомнения в способностях мага. Тогда Калиостро раскрыл дофине ряд тайн из ее прошлого, о котором знала только она одна. Например, он поведал о том, как несколько лет назад Мария-Антуанетта тайком прочитала письмо матери и вычеркнула из него несколько слов. Калиостро восстановил эти слова и даже сообщил, кому адресовалось послание. Дофине пришлось признать правду.

— В таком случае, может быть, ваше высочество удовлетворится этим невинным доказательством моих познаний и позволит мне удалиться? — спросил Калиостро.

— О нет, сударь, — ответила уязвленная дофина, — чем больше ваши познания, тем мне интересней ваше пророчество. Вы пока что говорили только о прошлом, а я желаю узнать от вас будущее.

— Я готов, — сказал Калиостро, — и тем не менее умоляю ваше высочество не принуждать меня.

— Я никогда не повторяю дважды.

— Позвольте мне тогда, ваше высочество, хотя бы обратиться к оракулу, — умоляюще попросил Калиостро. — Таким образом я хотя бы узнаю, вправе ли поведать прорицание вашему высочеству.

— Я хочу знать его, каким бы оно ни было, счастливым или зловещим, — с уже заметным раздражением ответила Мария-Антуанетта. — В счастливое я не поверю и сочту его за лесть. Зловещее приму как предостережение и, как бы горестно оно ни было, обещаю, что буду вам за него благодарна. Приступайте же.

Калиостро взял круглый графин с узким и коротким горлышком и поставил на золотой кубок.

Подсвеченная таким образом вода засияла золотистыми отблесками, и они, смешиваясь с перламутровым отсветом стенок и алмазной игрой сфокусированных в центре лучей, казалось, позволяли прочесть в них что-то тому, кто мог воспринимать чудесное.

Калиостро поднял хрустальный графин, несколько мгновений пристально всматривался в него, потом поставил на стол и поник головой.

— Ну и что же? — поинтересовалась дофина.

— Я не смею сказать, — ответил Калиостро. — Есть вещи, которые ни при каких обстоятельствах не следует открывать монархам.

Но выведенный из себя насмешками и недоверием дофины, Калиостро все же не удержался:

— В таком случае, ваше высочество, я скажу это только вам одной.

По знаку дофины все присутствующие удалились из беседки, стоявшей посреди роскошного сада.

— Задавайте мне вопросы, ваше высочество.

— Хорошо. Первый: моя семья будет счастлива?

— Какая? Та, которую вы оставили, или та, что ждет вас?

— Нет, моя родная семья: моя мать Мария-Терезия, брат Иосиф, сестра Каролина.

Напомним читателю, что Мария-Антуанетта (1755–1793) была дочерью австрийского императора.

— Ваши несчастья не коснутся их, — ответил Калиостро.

— Значит, они коснутся только меня?

— Вас и вашей новой семьи.

— И вы можете объяснить мне, что это за несчастья?

— Могу.

— У короля три сына.

— Да.

— Герцог Беррийский, граф Прованский и граф д'Артуа.

— Совершенно верно.

— Какая судьба ждет эти трех принцев?

— Все трое будут править королевством.

— Значит, у меня не будет детей?

— Будут.

— В таком случае не будет сыновей?

— У вас будет два сына.

— Значит, мне суждено оплакать их смерть?

— Одного вы будете оплакивать, потому что он умрет, а второго — потому что он останется жив.

— Будет ли мой супруг любить меня?

— Будет.

— Сильно?

— Слишком сильно.

— Так какие же несчастья могут угрожать мне, если у меня будет любовь моего супруга и поддержка моей семьи?

— Их окажется недостаточно.

— Но разве не останется со мной любовь и поддержка народа?

— Любовь и поддержка народа!.. Это океан во время штиля. А доводилось ли вам, ваше высочество, видеть океан в бурю? Бог не защитит тех, кого сам осудил.

— Уж не хотите ли вы сказать, сударь, что я не стану королевой?

— Нет, ваше высочество, напротив. Но лучше бы, если бы небу было угодно, чтобы вы не стали ею.

Дофина склонила голову и задумалась. Затем вновь начала спрашивать:

— Как умрет мой супруг?

— Лишившись головы.

— Как умрет граф Прованский?

— Лишившись ног.

— Как умрет граф д'Артуа?

— Лишившись двора.

— А я?

Калиостро далеко не сразу решился ответить на этот прямой вопрос. Дофине пришлось и просить его и угрожать.

Тогда Калиостро взял графин, все так же стоявший в золотой чаше, отнес его в самое темное место у задней стенки беседки, где из искусно обтесанных обломков скал был сложен грот. Затем, взяв дофину за руку, подвел ее к мрачному входу в грот.

— Вы готовы? — задал он вопрос дофине.

— Да.

— Тогда на колени, ваше высочество, на колени! Вам будет легче молить Бога, чтобы он избавил вас от ужасной развязки, которая предстанет перед вашими очами.

Дофина машинально подчинилась и встала на колени. Калиостро дотронулся жезлом до хрустального шара, в котором явно возникло какое-то темное, страшное изображение. Дофина попыталась встать, покачнулась, упала, испустила душераздирающий крик о помощи и потеряла сознание.

На ее крик тут же сбежались гости и придворные. Калиостро исчез.

Такова легенда. О судьбе же несчастной Марии-Антуанетты написано много, как и об историческом пути Франции, зашагавшей к Республике после того, как страну посетил Калиостро.

 

О бедной Лоренце…

В своих предсказаниях Калиостро не раз прибегал к помощи Лоренцы. Существует предположение, что ему удалось развить ее уже имеющиеся способности к ясновидению путем погружения в гипнотический транс. Надо сказать, что сеансы ясновидения не нравились Лоренце, ввергая ее просто в ужас. И она не раз пыталась бежать от Калиостро, но неизменно возвращалась, и, возможно, не без сильнейшего гипнотического воздействия со стороны кудесника.

Одна из легенд повествует о визите к Калиостро герцога Ришелье и графини Дюбарри, видных фигур на исторической сцене Франции второй половины XVIII века. Ситуация складывалась так, что королевской фаворитке Дюбарри в ее интригах упорно противостоял министр Шуазель, имевший большое влияние на короля, и ловкой красавице очень хотелось отыскать способ справиться с неуступчивым вельможей. Она повсюду искала на него компромат, но осторожный Шуазель умело заметал следы. Оставалось последнее средство — обратиться за помощью к магии.

— Мы больны Шуазелем, — прямо заявила графиня, появившись в сопровождении герцога Ришелье в особняке на улице Сен-Клад.

— И очень хотели бы излечиться от этой хвори? — любезно спросил Калиостро. — Нет ничего проще. Все дело в том, чтобы обнаружить предательство господина де Шуазеля. Что для этого нужно? Сущий пустяк. Конфиденциальное письмо. Например, от изменницы, госпожи де Граммон…

— Пять лет пытаюсь я добыть его, — вскричала госпожа Дюбарри, — издержала на это сто тысяч ливров за один год, и все напрасно.

— А все потому, что не обратились ко мне, сударыня, — ответил Калиостро. — Так я отдам вам его даром.

И Калиостро извлек из кармана сложенный вчетверо листок.

— Это, господа, самое простое, точное и буквальное воспроизведение письма герцогини де Граммон, которое гонец, посланный сегодня утром из Руана, везет сейчас герцогу де Шуазелю в Версаль.

Гости остолбенели.

— Но каким же образом вы проникаете в подобные тайны? — проговорила, вновь обретя дар речи, графиня Дюбарри.

— В эти тайны, — медленно ответил Калиостро, — меня посвящает голос. Пойдемте со мной.

Низко опустив голову, Калиостро подошел к двери в малую гостиную, за которой располагалась лестница. Почти касаясь двери, ведущей на лестницу, он повернулся в направлении той комнаты, где находилась Лоренца. Дав ей по-арабски наставления, он провел гостей в соседнюю комнату. Затем спросил по-французски:

— Вы здесь?

— Я здесь, — откликнулся чистый и мелодичный голос из-за портьер.

— Где теперь то письмо, которое я записал под вашу диктовку?

— Оно мчится.

— В какую сторону?

— На запад.

— Оно далеко?

— О да, очень далеко.

— Кто его везет?

— Мужчина в зеленой куртке, в кожаном колпаке и в ботфортах.

— Он идет пешком или скачет на лошади?

— Скачет на лошади.

— Какая у него лошадь?

— Пегая.

— Где вы его видите?

— На дороге в Версаль.

— Следуйте за ним дальше.

— Гонец нахлестывает лошадь с удвоенной силой… А! Вот гонец въезжает на длинную улицу, которая идет под гору. Сворачивает направо. Придерживает лошадь. Останавливается у дверей большого особняка.

— Здесь следите за ним особенно внимательно.

— Погодите… Он поднимается по большой каменной лестнице. Перед ним идет лакей, на нем синяя с золотом ливрея. Идут через просторную гостиную, полную позолоты. Гонец входит в освещенный кабинет. Лакей отворяет ему дверь и удаляется… Гонец кланяется мужчине, сидящему за столом спиной к двери.

— Как он выглядит?

— Живой взгляд, неправильные черты, превосходные зубы, широкая голубая лента через плечо. Возраст — от пятидесяти до пятидесяти восьми лет…

— Это герцог! — прошептала графиня.

— Далее! — повелительно потребовал Калиостро.

— Герцог распечатывает письмо и внимательно его читает.

— Затем?

— Берет перо, лист бумаги и пишет.

— Скажите мне, что он пишет. Читайте.

Голос зачитал письмо, написанное герцогом.

— Вы слышали? — обратился Калиостро к графине, остолбеневшей от изумления.

— О! — хором воскликнули визитеры. — О! Воистину это чародейство.

Калиостро улыбнулся.

— Теперь, сударыня, — обратился он к графине, — я хотел бы кое-что сделать, если на то будет ваше соизволение. Мой дух устал. Позвольте мне отпустить его на свободу с помощью магического заклинания.

— Извольте, сударь.

— Лоренца, — по-арабски произнес Калиостро, — благодарю тебя, я тебя люблю. Вернись к себе в комнату тем же путем, каким пришла сюда, и жди меня.

— Я очень устала, — отвечал голос по-итальянски, — приходи скорее, Ашарат…

Лоренца действительно очень устала от совместной жизни с Калиостро, от жизни, которая ей не принадлежала. И, как мы видели, своим стремлением к спокойной жизни, к родине она в конце концов способствовала гибели и Калиостро, и своей собственной…

 

Пусть совершается правосудие!

Мы уже упоминали о способностях Калиостро предсказывать выигрышные номера лотерей и о скандале, разыгравшемся в этой связи в Лондоне. Остановимся подробнее на последствиях этой истории.

7 февраля 1777 года в лондонскую квартиру Калиостро нанесли визит судебный пристав и шестеро полицейских, явившихся, чтобы арестовать его за долги некой Мэри Фрэй в размере двухсот фунтов стерлингов. Калиостро заявил, что не знает никакой Мэри Фрэй и что никому ничего не должен. Тогда ему показали бумагу, где его долг подтверждался клятвенным заявлением самой мисс Фрэй и двух свидетелей.

В этот момент в соседней комнате послышался шум и грохот передвигаемой мебели. Быстро отворив дверь, Калиостро сразу увидел, как два человека стараются открыть стенной шкаф, где хранились его рукописи и разные мелкие вещи, необходимые для опытов. Разбросанные бумаги, вскрытое бюро и полный беспорядок в комнате ясно показывали, что злодеи определенно что-то ищут, при этом не трогая ценности и деньги.

— Арестуйте взломщиков вместе со мною! — воскликнул граф, обращаясь к полицейским.

— Они действуют на основании закона, — заявили полицейские.

— Закон! — презрительно сказал Калиостро и добавил: — Впрочем, то, что вы ищете, для вас так же бесполезно, как греческая грамматика водовозу.

Выходя из дому, Калиостро остановился и произнес торжественно:

— Вы думаете, мне трудно освободиться от вас сейчас же и всем доказать мою невиновность? Но еще не пришло время. Пусть совершается правосудие, чтобы обратившие на меня его меч от него же погибли!

Действительно, конфискованная полицейскими по доносу недоброжелателей книга с записями графа об опытах с лотерейными билетами и коробочка с неким красным порошком оказались совершенно для них бесполезными. И вся эта история была затеяна как раз для того, чтобы добыть эту рукопись, с помощью которой, по мнению некоторых проходимцев, можно было бы угадывать номера и без Калиостро. А красный порошок должен был помочь добывать золото из любого металла. Мошенники воспользовались английским законом, по которому кредитору, подтвердившему под присягой и нашедшему двух свидетелей, что такой-то ему должен, давалось право подвергнуть аресту должника. Некоторые полицейские действовали заодно с мошенниками.

Английское правосудие длилось почти год, пока не обнаружилась истина и граф Калиостро был оправдан. Его то отпускали на поруки, то вновь сажали. И только в декабре 1777 года Калиостро, оправданный и реабилитированный, покинул Лондон, потеряв за время суда три с половиной тысячи гиней.

Сбылись и пророческие слова графа относительно меча правосудия. Из четырнадцати главных его обвинителей и судебных врагов в течение года десять умерли, не будучи ни стариками, ни особенно болезненными. Правда, четверо остались в живых. Но и их участь оказалась незавидной. Прокуроры Райнольдс и Айлет, а также судебный пристав Саундерс были осуждены за лжесвидетельство. А зачинщик всей истории, некий мистер Скотт, скрылся в Шотландии, где без друзей, без крова и денег влачил нищенское существование. Все же остальные ушли в ту страну, где нет ни лотерей, ни судов, но лишь нелицемерный суд Божий.

 

И все же — месть?

Значит, правильно предупреждал Калиостро его учитель, почтенный Альтотас, посетив воспитанника в Лионе?

Да, сбылось предсказание Калиостро о французской революции и уничтожении Бастилии. Но разве спокойствием и объективностью руководствовался великий чародей, приговаривая их своим прорицанием?

Да, были наказаны мошенники-англичане, замышлявшие поживиться удачей Калиостро. Но разве только чувство справедливости вызвало гневные слова предвидения у мага?

А вот еще один образец жестокого прорицания. Один из членов секты иллюминатов, некто Шифферт, отказался вступать в египетскую ложу. Тем самым он просто взбесил Калиостро. И тот заставил увидеть девочку-«голубка» в графине с водой ангела-истребителя, объявившего, что Шифферт будет наказан менее чем через месяц. И что же? Публика лишний раз с благоговейным ужасом убедилась в пророческих способностях графа. Через несколько дней Шифферт покончил с собой.

Все вышеперечисленное заставляет прийти к неутешительному выводу. Да, Калиостро в той или иной мере обладал действительно и тайными познаниями, и уникальными способностями. Но для того чтобы стать настоящим магом, ему не хватало мудрости и спокойствия. То и дело в его действия вкрадывались честолюбие, алчность и тщеславие. И он к концу жизни все стремительнее скатывался к тому, с чего и начал — к мошенничеству, пусть и на другом уровне, обставленному великолепными декорациями.

И тайные знания сами по себе не только не могли остановить падения Калиостро, но лишь с мрачной неизбежностью приближали бесславный конец, словно мстя великому посвященному, оказавшемуся недостойным своего величия.

Ссылки

[1] Шериф — в мусульманских странах почетное звание лиц, возводящих родословную к основателю ислама — Мухаммеду. Одна из наиболее известных династий — шерифы Мекки.

Содержание