Платформа летела очень высоко, но её, конечно, заметили даже в это скорбное утро. Наблюдатели засвистели из окон покинутых небоскрёбов, и люди подняли головы от дымящихся развалин. С высоты Ран охватывал глазом всю их хрупкую людскую жизнь — импровизированные жилища в нижних этажах зданий, причудливые домики из разноцветного кирпича и обломков распадающихся структур. Всё их существование жалось к земле. На высотах ютились отщепенцы да птицы. Старые клумбы и парки стали огородами и садами, автостоянки и пустыри — засеянными полями. Целые террасы, ярус за ярусом, превратились в теплицы. Между стеклянными куполами пустых громад бродили козы. Кошки и собаки гуляли по ветшающему асфальту.

Весь день жители города откапывали убитых и расчищали руины своих жилищ. С течением времени к полдню и дальше они всё меньше высматривали в небесах карающий врагов облик Рана, защитника, который не мог как следует защитить, и всё больше обращали души к высотному окну Цитадели. В людях забродил горький напиток боли, надежды и гнева. К вечеру, когда адъютант Его Святости как раз закончил исследовать осколки разума пленного террориста и перешёл к организации завтрашнего карательного рейда, Колхейган и его милиция тоже закончили свою работу. Оброненные капли яда упали на сухую почву, и город впитал их и закипел, внушая себе жажду мести, чудовищной мести.