– Слушай, а давай завтра после института заскочим к нам домой, – предложила я Владу после первой пары. – На часок, а? У нас дома очень уютно, тебе понравится. Познакомлю с мамой, с папой. Ну и заодно с сестрой…

– О, клево, спасибо, давай, – торопливо согласился Влад.

Как-то уж слишком торопливо. Мне показалось, что на самом деле он напрягся. Будто предчувствовал, что в нашем якобы уютном доме таятся некие воинственно настроенные силы, которые встретят его в штыки. Он, кажется, даже зябко поежился, словно на него за версту пахнуло холодным приемом, который кое-кто и вправду намеревался ему оказать.

Впрочем, на одно предчувствие списывать его напряг не стоило. Ведь я не раз плакалась ему на свою сестрицу, олицетворение суровости и взыскательности. Неприступную, как академик. С критическим складом ума. Которая каждого встречного сканирует на предмет изъянов. И найдет, за что раскритиковать, любого из семи миллиардов, населяющих землю. Возьмись она изучать Солнце – и на нем в первую очередь обнаружит пятна.

А может быть, его напрягла сама ситуация: идет вроде как на смотрины. Хотя мы с ним никогда не заводили речь о том, чтобы связать себя какими бы то ни было узами…

Во время следующей пары Влад отсутствующим взглядом взирал на преподавателя, одного из любимых на курсе, чьи лекции всегда записывал; и вместо того чтобы строчить ручкой в тетради, подпер рукой голову. Что в этой голове варилось, мне было невдомек. Но, возможно, в ней бродили мысли об узах, которыми мы все-таки свяжем себя в обозримом будущем. Потому что назавтра Влад явился в институт идеально подстриженным, в сияющих ботинках и в новехоньком с иголочки пиджаке, который на каждой лекции бережно вешал на спинку стула, дабы сей предмет одежды не помялся и без единой морщинки дожил до конца занятий. В этом пиджаке и с модельной стрижкой Влад выглядел безукоризненно, как на журнальной картинке. Сами же пиджак и стрижка свидетельствовали, что к «смотринам» Влад отнесся ответственно и полон решимости произвести на моих родителей солидное впечатление. Однако в его движениях и взглядах явно сквозила нерешительность: когда мы вошли в прихожую, он невольно сжал плечи, точно хотел сделаться меньше и незаметней. Прежде ему, наверное, ни разу не доводилось знакомиться с чьими-нибудь родителями в качестве ухажера их дочери. Вероятно, родители девушек, за которыми приударяют молодые люди, представлялись ему существами неведомой и опасной породы. Чего от них ждать – одному Богу известно.

Я с порога представила Влада маме и папе, который энергично пожал ему руку, а мама тепло произнесла «добро пожаловать» и добавила, что чай вот-вот будет готов. Ее лицо выражало ненавязчивое одобрение – и самому Владу, и его стрижке, и благопристойному пиджаку.

Надо сказать, мама не повела бы бровью и не моргнула бы глазом, даже если бы Влад ввалился в дом обвешанный цепями и с ирокезом, выкрашенным в зеленый или фиолетовый цвет. Она осталась бы безмятежной, как озерная гладь. «Дети имеют право заводить друзей на свой вкус», – гласило одно из ее правил.

Это Влад мигом вычислил. Он небрежно бросил пиджак на комод в прихожей, уже не беспокоясь, что тот может помяться. А плечи, наоборот, расправил. И непринужденно уселся за кухонный стол.

Я постучалась к Кате. Ответом послужило неразборчивое мычание:

– Ммм… мне сейчас некогда… выйду попозже.

Из коллекции чаев, что красуется на специальной полочке над кухонным столом, мама выбрала цилиндрическую фарфоровую банку цвета топленого молока с зелеными иероглифами. Этот чай называется «Японская липа». Ничуть не подделка, несмотря на слово «липа» – настоящий японский: его привез с острова Хоккайдо папин сослуживец. Неслабый зеленый чай. Говорят, еще и полезный. А главное – с загадочным вкусом. Сами по себе ингредиенты, из которых он состоит, ничуть не загадочны и просты как пять копеек – сенча и липовый цвет, лимонная цедра и цветки ромашки, – но в сочетании дают неожиданный эффект.

И так-то разговорчивый, Влад за чаем разболтался как попугай и почувствовал себя точно рыба в воде. «Японская липа» и внимание, с которым слушала его мама, окончательно развязали ему язык. Внимание у мамы тоже не «липовое»; по крайней мере, каждый, кому она внимает, не сомневается в его неподдельности. Искусство слушать у мамы на недосягаемой высоте. Делает она это молча, но так располагающе, что собеседник испытывает неодолимое желание вывернуть всю подноготную, поделиться сокровенными планами и заветными мечтами. Размахивая чайной ложечкой в такт словам, Влад выложил свою биографию и заодно поведал о своей собаке породы лабрадор, с которой ходит гулять по утрам, и о своем велосипеде с каким-то немыслимым (не то семнадцать, не то девятнадцать) количеством скоростей, на котором гоняет по вечерам по всему району. Папа изредка вставлял словечко-другое, интересуясь, не лезет ли у собаки шерсть и не ржавеет ли у велосипеда передаточная цепь.

Вдоволь наслушавшись и исчерпав все свои вопросы, папа хлопнул руками по коленям:

– Ну, нам пора! А то на сеанс опоздаем.

– Что за фильм? – полюбопытствовал Влад.

Они еще немного поговорили про фильм (который мы с Владом посмотрели месяц назад, как только он вышел на экраны).

Наконец за ними захлопнулась дверь. И тут же скрипнула другая – в противоположном конце коридора. Это наша неприступная мадам академик соблаговолила выползти на свет божий из своей кельи.

Тут самое время упомянуть о стиле одежды, которого моя сестра Екатерина неизменно придерживалась с восьмого класса, – если, конечно, у кого-нибудь повернулся бы язык назвать это «стилем». Ее облик наводил на мысли о наглухо запаянной консервной банке. Если бы Чехов заново родился в двадцать первом веке, он с удовольствием выбрал бы сестрицу в качестве прототипа для рассказа «Новый человек в футляре». К гламурным, стильным и красивым вещам она относилась без всякого трепета. Да что там – презирала тех, у кого гардероб ломится от шмоток и кто каждый день стремится надеть на себя что-то новенькое. В университет ходила в унылой черной юбке и наглухо застегнутой блузке; волосы стягивала в пучок и не желала слышать о лаках, муссах для укладки и прочих изобретениях человечества, придающих его прекрасной половине блеск и шарм. Принципиально игнорировала маникюр, считая его уловкой ленивых, но хитрых людей, выдуманной с одной целью: уклоняться от мытья посуды. Дома таскала одни-единственные джинсы, некогда голубые, а теперь побелевшие от десятков стирок, и бесформенную однотонную футболку. В этом-то затрапезном одеянии она и появилась в дверях кухни со словами «Добрый вечер».

Влад так и застыл. Он, похоже, на две-три секунды выпал из реальности, будто подвергся необъяснимому воздействию – например, сверхмощного гипноза или парализующего излучения. Но объяснялся его внезапный паралич просто: Влад не ожидал, что мы с сестрой настолько похожи, решила я, и поспешила их друг другу представить:

– Знакомьтесь: Влад – Катя.

– Очень приятно, – проговорил Влад и поднялся с табуретки с чем-то вроде полупоклона. Подумайте, какой галантный!..

– Взаимно, – пробормотала Катя и тоже немного наклонила голову.

– Посидишь с нами? – спросила я у нее. – Чай пить будешь?

Спросила чисто для вида. Я же помнила, что она обещала только «поздороваться». Но сестра ни с того ни с сего согласилась:

– Буду, – она поправила волосы и опустилась на табуретку. – Спасибо.

Пока я доставала чашку с блюдцем из шкафчика и ложку из ящика, наливала в чашку золотисто-зеленоватый чай и подсыпала в вазочку побольше крендельков – словом, обслуживала сестрицу словно дорогого гостя, – оба молчали как истуканы. Ладно Катя – она всегда вела себя по принципу «молчание – золото»; но Влад?! Вот уж никак не ожидала, что при ней он так замкнется. Видно, я перестаралась – слишком запугала его сестрицыной суровостью. Нужно было их обоих как-то расшевелить, коли уж Катя соизволила не только поздороваться, но и присоединиться к чаепитию. И хотя я просила ее не распространяться на тему конспектов и рефератов, сама невольно завела речь именно о них: дабы сестра почувствовала себя естественней оттого, что ведутся разговоры на ее излюбленную тему.

Влад в этот разговор втянулся с поразительной легкостью. Ловко прикинулся, что его тоже больше всего увлекают научные темы. Наверное, смекнул, что человек в таком костюме способен интересоваться только учебой, и старался поддерживать беседу в соответствующем русле. Не просто старался – из кожи вон лез. Честное слово, не ожидала от него подобной проницательности, как и умения виртуозно подстраиваться под собеседника. Создавалось полное впечатление, что его интерес к университетской учебе нисколько не липовый. Он подробно расспрашивал сестру: чем славен ее факультет и почему она выбрала именно его? Какие предметы самые трудоемкие? По каким из них нужно сдавать экзамены, а по каким – зачеты? Какие из зачетов можно получить автоматом? И кто из знаменитостей в свое время окончил этот самый факультет?..

Слово за слово – разговор плавно перетек в прошлое. Мы принялись вспоминать школьные времена – вернее, вспоминала их я, пересказывая забавные случаи. Например, про эпидемию свинки. Хотя на «эпидемию» это вряд ли тянуло – свинку подцепили всего два человека. Первым заболел один третьеклассник. На следующий день младшую школу согнали в медицинский кабинет, и медсестра всем по очереди проминала шейные желёзки, чтобы выявить тех, у кого они увеличены и кто, возможно, уже заразился. И заподозрила пятерых, в том числе меня. Нам велели немедленно идти домой и до конца недели сидеть там тише воды, ниже травы, соблюдать покой, пить что-нибудь теплое и каждый час мерить температуру. Все остальные, незадачливые обладатели желёзок нормального размера, нам страшно завидовали, особенно мои одноклассники – мне, потому что следующим уроком у нас шла математика, на которой мы должны были писать итоговую контрольную за полугодие. В общем, мы впятером, как и было велено, отправились по домам. Только сначала решили сходить в кино на «Пиратов Карибского моря». Потом завернули в кафе. А после кафе немножко поиграли в снежки. Это был самый веселый день в моей жизни. Вместо контрольной – настоящий праздник! Но дома мне оказали отнюдь не праздничный прием. Пока я уплетала мороженое и кидалась снежками, маме позвонили из школы, интересуясь, соблюдаю ли я покой и меряю ли температуру. Мама вызвала врача, и тот заверил, что никакая свинка мне не грозит. Поэтому назавтра мне пришлось топать в школу, в отличие от сестры – именно она и оказалась тем самым вторым человеком, заболевшим свинкой…

Вскоре после того, как она выздоровела, в мою голову пришла гениальная идея. Нашему классу снова грозила контрольная, теперь уже по русскому. Это был третий урок, как раз когда в Катином классе шла физкультура. По русскому я была не на высоте, зато по физкультуре – лучшая. Сестра же, наоборот, физкультуру недолюбливала, а русский обожала. Грех не воспользоваться такой расстановкой сил, подумала я, и предложила ей на один урок поменяться местами. Мол, форма у нас одинаковая, прическа тоже, о лицах и говорить нечего; к тому же я сидела на «Камчатке», так что учительница по русскому не заметила бы подмены. И удивилась бы только блестяще написанной контрольной. Еще больше удивился бы учитель физкультуры, когда я под видом сестры прыгнула бы в длину на полтора метра и заработала бы кучу очков во время волейбола. Единственным отличием, которое могло бы нас выдать, являлся рост: сестра в то время была выше меня почти на полголовы. Поэтому я собиралась подложить себе в кроссовки под пятки какие-нибудь дощечки или сложенные во много раз картонки, а ей посоветовала войти в класс на полусогнутых ногах. Стоит ли упоминать, что Катя с негодованием отвергла мой великолепный план?.. В результате я получила за контрольную трояк. Но меня ждало отмщение! Через день-другой мы случайно перепутали дневники: она положила в портфель мой, а я явилась в школу с ее образцово-показательным дневничком. Поскольку обложки у них были одинаковые, ни она, ни я подмены не заметили – и учителя, как ни странно, тоже. И в нашем, и в Катином классе в тот день было чтение; нам задали учить наизусть стихотворение, им – написать сочинение о «Детстве» Льва Толстого. Но я стихотворение не доучила. Если быть точной – совсем не выучила. И у доски смогла продекламировать только первую строчку. В результате Катин дневник, который я подала учительнице, украсила жирная пара. А в моем дневнике за идеальное Катино сочинение появилась аккуратная пятерочка с припиской «Молодец!».

…Сестра пребывала в необычном для себя настроении. Ни взглядов исподлобья, ни язвительных комментариев. Она мило улыбалась и поддакивала мне ангельским голоском – таким тихим, благостным, мелодичным… Я и сама невольно понизила голос, а Влад даже чашку на блюдце ставил беззвучно, словно боялся кого-то или что-то спугнуть. Наверное, атмосферу полного взаимопонимания, которая, как выразился бы политик, воцарилась у нас на кухне.

Вот ведь как бывает: сведешь двоих людей, которых знаешь как облупленных, и получишь эффект еще более непредсказуемый, чем в случае с «Японской липой»! Можно подумать (мелькнула в голове мысль), что под воздействием этого натурального японского чая мы все трое дружно уподобились японцам. Я когда-то где-то слышала или читала, что японцы страсть какие вежливые и сдержанные люди. Правила этикета для них превыше всего. Они приветствуют друг друга поклонами; чем важнее персона, с которой здороваешься, тем глубже поклон. Они не любят прямого взгляда в глаза – пристально смотреть на собеседника означает неучтивость и агрессию. Если при разговоре пытаться поймать взгляд японца, он смутится и поспешит закруглить разговор. Прежде в Японии вообще считалось наглостью смотреть в глаза человеку с более высоким социальным статусом. Японцев нельзя трогать руками или хлопать по плечу – никакого панибратства. И общаться с ними нужно на расстоянии не меньше метра.

Да, Катя и Влад держались как два чистокровных японца. Такие чинные и тактичные, что просто зашибись. Даже я невольно заделалась образцом этикета, приобщившись к истинно японской атмосфере!..

Словом, вечер неожиданно удался. А сестра меня здорово удивила. Кто бы мог подумать, что этот монстр науки, несмотря на побелевшие джинсы и затрапезную футболку, – ни дать ни взять барышня девятнадцатого века, вроде Натальи Гончаровой, на которой женился Пушкин.

Но Влад, пожалуй, удивил меня еще сильней. Настоящий дипломат!