Ирина Ясина

История болезни. В попытках быть счастливой

 

Счастливая Ира

Есть одна расхожая и сомнительная истина, которую в двадцатом веке сформулировал великий пролетарский писатель Максим Горький – “Человек рожден для счастья, как птица для полета”. Мысль соблазнительная, с большими и тяжелыми последствиями: когда счастья в жизни никакого не происходит, а, напротив, предлагаются сложности, несчастья, жестокие испытания и много безрадостного труда, человек испытывает огромное разочарование. Мне гораздо больше нравится идея, что человек имеет потенциальную возможность стать счастливым. Это связано с преодолением трудностей и сложностей жизни, с противостояниям несчастьям и невыбираемым обстоятельствам. Оставим в стороне само содержание этого неопределенного понятия – счастья. Я давно уже пришла к мысли, что минуты счастья, испытываемые иногда каждым человеком, вовсе не делают его счастливым. Каждый из нас проходит свой пусть от рождения до смерти, и внутри каждой человеческой жизни есть свое высокое задание. Одни люди прекрасно справляются, реализуя свой потенциал, другие маются и тоскуют, избегая или не справляясь со своим уникальным жизненным заданием.

Ира Ясина – один из тех людей, кто выполняет свое задание, несмотря на тяжелые обстоятельства, которые другому человеку помешали бы, выбили из колеи, превратили бы в эгоцентрика, все содержание жизни которого сводится к недовольству, жалобам и депрессии.

Прошли те времена, когда мы выбирали себе учителей среди старших, высокообразованных, выдающихся людей. Сегодня лучшими учителями оказываются наши друзья, и не обязательно старшие, и не обязательно самые авторитетные. Ира Ясина – моя подруга. Я ценю те ее качества, которые всегда были ей свойственны: ум, честность, высокий профессионализм.

Она младше меня по возрасту, но старше по опыту. Выпавшее на ее долю испытание, тяжелая и пока неизлечимая болезнь воспитала из хорошей, но обыкновенной женщины личность незаурядную. Именно болезнь открыла в ее душе такие запасы мужества и смелости, что сегодня она стала учителем для многих людей, здоровых и больных. В трудные минуты своей жизни я обращаю свой взгляд на нее. И дело не только в той войне, которую она так успешно ведет против своей болезни. Она умеет смотреть в глаза страху и побеждает его. Побеждает плохое настроение, усталость, жалость к себе, может быть, и отчаяние. Об этом я могу только догадываться. И я бы тоже хотела этому научиться. Предлагаемая книга – учебник для тех, кому трудно, кто не умеет пока справляться с жестокими ударами жизни, и я благодарна Ире за ее искренность, за ее высокую безжалостность к себе и милосердие к окружающим.

Людмила Улицкая

 

Посвящение

Когда отцу исполнилось 70 лет, мне позвонил мой приятель с поздравлениями и сказал: “Ты, Ясина, в казино не ходи. Тебе один раз уже в жизни повезло”.

Повезло? Конечно повезло. Это для вас для всех он – Евгений Григорьевич, а для меня – папка, папуля.

Отцом я его никогда не называла. Отец – слово не ласковое, почти суровое. А папа был и есть всегда теплый и ласковый.

Когда я обнаружила, что у меня есть такой папа? Наверное, в то время, с которого я помню себя более или менее связно. То есть лет с восьми. До этого воспоминания – как всполохи, маленькие легенды, то ли было, то ли не было. Например, есть семейная легенда про то, как Ясин меня воспитывал, заперев в туалете. Мама говорит, что мы гуляли в парке и, трехлетней, мне страстно захотелось шарик. Шариков, естественно, не было. Я какое-то время канючила, а потом легла на землю, пытаясь, видимо, наглядно изобразить законность и обоснованность моих притязаний. Аргумент папу не убедил. Легенда гласит, что он сгреб меня в охапку и прыжками понесся домой. Где и запер орущую меня в туалете. И выключил свет. Но я этого не помню. Мое первое отчетливое, разложенное по дням, воспоминание – это лето 1972 года, мы на дедовой даче под Одессой, папа в шортах, носит в рюкзаке из Затоки дыньки-колхозницы. Учит меня плавать, спасает от огромных медуз, рисует на дощатой стене туалета на участке смешные картинки про индейцев. Учит меня играть в бадминтон. А еще мы ездим на противоположный берег Днестра, в Белгород-Днестровский, в суворовских времен крепость Аккерман, и папа нервничает, когда мы постоянно натыкаемся на кучки человеческих фекалий под каждой героической бойницей.

Папа помнит себя примерно с того же возраста, лет с семи. Началась война, и детская картиночная память “я помню, как мы с мамой фотографировались во дворе” превратилась в связанную линию спешной эвакуации из Одессы, погрузки на поезд в Знаменке, бомбежки около Днепропетровска. Папа помнит, что он поднялся с пола и встал около окна вагона и видел бреющий полет “мессершмиттов”, а мама и другие люди в это время прятались под полками. Потом была жизнь в Северном Казахстане, сначала в Актюбинске, а потом в Акмолинске, потом Верхний Уфалей на Урале. Дед, Григорий Львович, работал на железной дороге, занимался, как бы сейчас сказали, снабжением фронта. Когда фронт стал двигаться на запад, на запад стал двигаться и папа. Помнит абсолютно разрушенный, только что освобожденный Харьков и станцию Лозовая, где жили почти год в голоде и во вшах. Папа болел тифом.

Его воспоминание о голоде очень сильное до сих пор. Летом 1942 года, когда они жили в Казахстане, мама отправила его в, как теперь бы сказали, “пионерский лагерь” в поселке Щучье. С утра дети шли за грибами, потом грибы варили, и это была их еда на день. Может быть, с тех пор Ясин ничего не оставляет на тарелке и все ест с хлебом. Даже кашу и макароны.

В семейном архиве одна из любимых фотографий примерно того времени, когда мы подружились с папой. Мне лет восемь, а Ясину, соответственно, около сорока. Папа с красивой бородкой. Видимо, поэтому мне всю жизнь нравились бородатые мужчины. Это те годы застоя, рассказывая про которые, отец скажет: “Мне казалось, меня уже похоронили”. Что было делать в вялые семидесятые такому неугомонному и думающему человеку, как папа? То, что он много работал, я помню. Приходил домой с работы поздно, а в выходные обязательно что-то писал за письменным столом в родительской комнате. В своем кабинете, совмещенном с их спальней. Когда папа работал, дверь в родительскую комнату закрывалась, бабушка ходила по дому тихо и ругалась на меня, когда я шумела. Ручку, которой Ясин писал, трогать было строго-настрого запрещено. Это была китайская перьевая ручка, перышко у которой было здорово скошено направо. Писать ею было, как мне казалось, неудобно, но Ясин утверждал, что от этой зелененькой ручки у него вдохновение. Тогда еще Ясин курил. Не помню, когда он перешел с сигарет на трубку, но запах сладкого трубочного табака всегда ассоциируется у меня с папиным рабочим местом.

Папа приходил с работы, ужинал, и мы шли гулять. Ясин вообще всегда поддерживал себя в хорошей физической форме. Зарядку делал, бегал, одно время даже моржевал. Прогулки с папой после его работы были невероятно интересными – он всегда что-то рассказывал. Не про политику и экономику, мне тогда это было неинтересно, а про мушкетеров, пиратов, великие географические открытия и исторические сражения – самое оно! Интерес к истории и географии жил в нем всегда. Когда-то в Одессе он хотел поступать на географический факультет университета, но из-за пятого пункта не осмелился. Над моей детской кроватью всегда висела географическая карта. Поэтому географию южных районов СССР я знаю особенно хорошо. Таджикский Хорог и туркменская Кушка находились аккурат напротив моего носа. Ну а если в кровати сесть – то вот оно, Забайкалье. Еще у нас была Коллекция. Старые папки с пожелтевшими листами, на которые наклеены черно-белые фотографии городов и памятников недоступной заграницы, стоят в шкафу. Папа выписывал “Вокруг света”, чешские и польские журнальчики о путешествиях, ножницами вырезал картинки, придумывал подписи, формировал папки. Чехословакия, ГДР, Болгария, а дальше церкви Франции, Равенна, Великая Китайская стена, индийская Аджарта и Мадагаскар. Он побывал везде, не выходя из своей комнаты. И я вместе с ним. Папа научил меня отличать романский стиль от готики, чертить на карте маршруты путешествий Бартоломео Диаша и Васко да Гама. Мы играли в города, часами, вечерами, и не знать, столица чего Антананариву, было неприлично.Я совсем не знала, чем папа занимается. Только по корешкам книг, которыми был забит вручную сколоченный кем-то из дальних родственников стеллаж, могла понять – статистика, АСУ, экономика. Нет, не экономика – плановое хозяйство. Имена авторов были также очень красивы – Канторович, Урланис. Тома собраний сочинений Маркса и Энгельса нависали с верхних полок.

Когда я начала понимать, что папа – заметный и значимый человек? Точно не раньше того, как поступила в университет. Конечно, в нашем подъезде в Перово его все уважали. Он не пил, регулярно подбирал набравшихся не в меру соседей и разносил их по квартирам и никогда не давал в долг на выпивку. А в университете меня вдруг стали спрашивать – а ты что, дочь Евгения Григорьевича? А, тогда понятно. Что понятно? Понятно, что меня будут оценивать как-то особенно, может быть, более снисходительно, а может быть, наоборот. Столкнулась я на факультете и с тем и с другим. Математические кафедры, в дисциплинах которых я явно не блистала, могли поставить мне пристойную оценку за “наследственное знание предметов”, а бойцы идеологического фронта с кафедры политэкономии хотели придраться, да не могли. Мой гуманитарный мозг запоминал всю социалистическую хрень с одного прочтения. Правда, после сессии из головы все жизнерадостно вылетало.То есть папа был для одной части факультета друг и брат, а для другой – противник. Потом я много раз спрашивала его: в какой момент он перестал верить в коммунизм? Ведь верил же? Не мог не верить, и по воспитанию и по образованию. Он всегда говорил, что точкой невозврата стал 1968 год, советское вторжение в Чехословакию. В 1968 году папа выучил чешский, чтобы читать их газеты, а в 1980-м – польский.Потом была моя сумасшедшая молодость. С отцом мы были по-прежнему близки. Но уже не так. Мои любови, взросление, самостоятельность без мудрости, замужество отдалили меня от него. Одновременно жить в стране становилось все интереснее. А папу все интереснее слушать.У меня не было шансов увернуться и не быть его сторонницей – сторонницей свободы, рынка и минимального присутствия государства в жизни общества и каждого человека. Вас он убеждает, когда вы слушаете его по радио, но дома-то он тоже обо всем об этом говорит…Когда папка был министром, а я журналистом, я никогда не приставала к нему, стараясь выведать, чего журналисту знать не положено… Мы даже никогда не договаривались об этом – предполагалось само собой. Как то, сказанное им мне еще в детстве: “Не позорь фамилию!”Я старалась. Иногда мне становилось обидно. Все мои успехи объяснялись тем, что Ясин помог. Это еще хорошо, что я так и не стала экономистом. Быть экономистом с такой фамилией и, мягко выражаясь, полной неспособностью заниматься наукой, было бы смешно. У меня другие достоинства: я быстро (но поверхностно) схватываю, умею простыми словами объяснить. Но сидеть и размышлять дольше минуты… А он – часами, на отвлеченные темы… Преклоняюсь.– Ну конечно, при таком-то отце…Типа можно быть полной дурой, и все равно – успех неминуем.Как бы не так!Папа – тот редкий человек, который, уйдя из власти, почувствовал облегчение. Занялся университетом. Он обожает свою Вышку – Высшую школу экономики, которая выпестована и вдохновлена им…И вот таким вы все его знаете. И, надеюсь, уважаете. А я просто до какого-то тихого мурлыканья, до замирания – люблю. И повесть моя посвящена папе, моему учителю и судье.

 

1999 – конец моей молодости

Как сложно начать! Хотя в разговорах с близкими подругами, с дочкой, с самой собой я проговаривала все это много раз. Но письменный текст, он другой, я журналист, я знаю. Право, совсем просто давать интервью, когда тебе задают вопросы. А посмотришь расшифровку того, что наговорено, и приходится править, вычеркивать, дописывать. Письменный текст требует большей ответствености. Перед собой в первую очередь.

Когда она пришла? Она – это моя болезнь, сущее, которое изменило мою жизнь, не исковеркало, не обворовало, а медленно и неуклонно выбивало старые привычки, устоявшиеся интересы, меняло вкусы и отношение к дому, к вещам, к любви, к чужим слабостям. Отнимая одно, всегда щедро давало другое.

У болезни несколько дней рождения. Первый, когда ты начинаешь ее чувствовать. Второй – когда ставят диагноз и ты понимаешь, что это навсегда. А третий – когда осознаешь, что она, твоя болезнь, с тобой уже очень давно. Вас просто только недавно познакомили.

А реально я осознала, что не просто стала быстро уставать, а что-то серьезно не так, в мае 1999 года. Все симптомы появлялись и раньше: накатывала свинцовая усталость (но если прилечь, она быстро проходила), слишком часто подворачивалась левая нога (может, обувь неудобная или связку раньше потянула, а теперь оно вылезло), немели пальцы рук (курить в юности надо было меньше)… Но в мае 1999-го, когда мы с родителями поехали в Лондон и Эдинбург, на меня навалилось что-то большое, глобальное и неведомое. Я испугалась и решила по возвращении сдаться врачам. Но дома появились другие проблемы, и до врачей я дошла только к середине лета.

Врачи, в моем тогдашнем понимании, обладали врожденной презумпцией виновности. Они точно хотели меня залечить, обобрать и сделать своей рабой. Они, надо сказать, были тождественны такому к себе отношению. Без смеха не могу вспоминать, как меня, среди прочих экспериментов, отправили лечиться гипнозом. Я вообще-то маловнушаемая особа, что обычно понятно из простого разговора. А уж когда тебя пытаются загипнотизировать под аккомпанемент работающей в коридоре дрели! По всему по этому, когда после месячного пичкания транквилизаторами меня отправили к окулисту, я страшно возмутилась.– На хрена мне весь этот медосмотр! Я проверяю свою близорукость, когда заказываю новые очки в модной оправе, – пылила я.Помню эту свою почти истерику по поводу проверки зрения (даже слезы были!) очень хорошо. Лето, красота, никаких вроде бы предчувствий.А молоденькая девушка-окулист почему-то забеспокоилась и погнала меня делать ядерно-магнитный резонанс.

Через час результат был готов. У врачей сомнений не было – рассеянный склероз. По-моему, сначала мне самой этих слов не сказали. А если бы сказали, я бы не испугалась. Я не знала, что это такое. Мне запомнились какие-то мутные слова типа “тени в головном мозге”. С чего вдруг?

Откуда я узнала подробности? Медицинской литературы в моем доме не водилось. Говорить о страшном словосочетании с кем бы то ни было я боялась (произносить – и то боялась). Дома был Большой энциклопедический словарь. Его любила пользовать свекровь при отгадывании кроссвордов. Наверное, оттуда. А еще вспоминаю, что сидела в кабинете очередного врача, а она вышла. Я, как воришка, быстро стащила с полки неврологический справочник. Тайком. Прочитала. Врач вернулась. Вопросов я не задала, как будто если не произносить слово вслух, оно не станет реальностью. Самое страшное, что я могла вообще узнать о болезни, – она неизлечима. А еще про инвалидизацию, трудности при ходьбе, нарушение равновесия и еще пару абзацев кошмаров. Но главное – неизлечима. Может вообще понять значение этого слова молодая женщина (35 лет!), относительно здоровая, привыкшая не обращать внимания на свой организм? Я о нем особо не заботилась, всякую зарядку-фитнес-бассейн с детства не любила, и организм, пошаливая иногда, не мешал мне жить активной жизнью. Привыкшая к успеху, прекрасно танцующая, обожающая велосипед по бездорожью и высоченные каблуки? Прочитать с ужасом описание болезни я могла, допустить, что такое в принципе может случиться, – могла. Понять, а тем паче примерить на себя – нет! Тем более что пока я только уставала и спотыкалась. Нет, не только! Уже становится нелегко ходить вниз по ступенькам. Нужны перила или чья-то рука.

Вот с рукой выдалась особая проблема. На момент прочтения мною слова “неизлечима” у меня был муж. Жили мы со студенчества, много чего пережили, много работали (как-никак лихие 90-е – наше время!), много наслаждались жизнью. Был он веселый, остроумный, щедрый, не без комплексов и странных привычек, но кто же на них обращает внимание, когда вы рядом со студенчества? Как мы сами с ним шутили, “были вместе еще при коммунизме… ”. Проблема в том, что муж любил гулять. Знаете такую студенческую шутку: “Что такое симпозиум? Пьяная оргия с участием женщин”. Вот-вот. Я догадывалась, конечно. Но правила общежития он нарушил за все годы один раз (пришел домой утром, а не вечером), врал мастерски, а я, видимо, хотела верить. За что и поплатилась. Через несколько ночей моих истерик с криками “Что же со мной будет?!” муж сказал, что хочет пожить один, но всегда станет помогать мне материально.Что такое “пожить один” понятно даже такой доверчивой дуре, как я. Вопросы, которые жизнь ставила передо мной, становились все более экзистенциальными.Что, моя жизнь заканчивается? С этим еще можно примириться. Все-таки я начиталась в юности Ремарка. Вместо того чтобы годами бороться с болезнью в высокогорном санатории, Лилиан покупает шикарные платья от Баленсиага и несколько месяцев наслаждается жизнью. А потом снова в санаторий, но уже ненадолго. То, что предстояло мне, пугало больше смерти. Беспомощность. Зависимость. Одиночество.

Мне было страшно просыпаться. До пробуждения и даже в первые секунды после него была слабая надежда, что все это мне снится. Первые полгода я не могла толком ни работать, ни читать, ни воспринимать адекватно окружающих. Увлекательной работы у меня тогда не было – после Центрального банка, из которого я ушла сразу после дефолта августа 1998 года, все было скучным. Предложений работы было не так много, как бы хотелось, но деньги я зарабатывала. Воспринимать кино или театр тоже не получалось. Я понимала, что для дочки атмосфера в доме стала просто ужасной. Ушел папа. Мама все время плачет и ни с кем не общается. Чтобы как-то оградить десятилетнюю девочку от происходящего, я завела щенка. Смешной маленький мопсик, названный нами Лео, здорово помог. Щенок он и есть щенок – играет, грызет мои цветы в горшках, дудонит на пол, учится поднимать заднюю лапку. Для дочки он стал отличным партнером. Лео помог ей даже не помнить те, самые страшные для меня дни.Я то время на самом деле плохо помню. Искала ли я виноватых? Искала, конечно. Первыми подворачивались муж и его молодая подружка, о которой мне конечно же рассказали в подробностях. Катя, живет на Плющихе, двадцать два года. Она, впрочем, не скрывалась – например, пришла поздравить мужа с днем рождения, когда мы сидели за столом с гостями. С букетиком. Я ее выгнала. Сама, правда, после этого тоже не засиделась за праздничным столом. Попросила мужниного друга, который был когда-то свидетелем на нашей свадьбе, проводить меня через три улицы из ресторанчика домой.– Ну, ребята, вы даете, – буркнул Серега.Вы? С множественным числом я была не согласна.Мужу моему поведение его подруги, такая борьба за него, очень нравились.Головой я понимала, что хотя они оба ведут себя по-свински, но все же не они виноваты в том, что я заболела. А сердце… Рвалось на части. Мне было 35, а женщина во мне погибала. Мне же казалось, что муж ушел из-за моей болезни. Ему, дурачку, просто не повезло. Его очередной роман и моя болезнь просто совпали во времени. Ну да, и девушка его шла ва-банк в борьбе за собственное будущее.Мой диагноз мужа не остановил – он ушел в самый тяжелый момент. Момент отрицания мною происходящего. Безумного желания вернуть прошлое. Но это я сейчас так спокойно говорю…Эта парочка вволю поиздевалась надо мной. Девушка Катя могла позвонить в дверь квартиры с утра и передать галстук, который “твой муж забыл ночью”. Или, наоборот, объявиться по телефону после полуночи и заботливо посоветовать “не волноваться, он уже выехал”. Когда я жаловалась мужу, он говорил, что я все придумала. Нервы были на пределе.А поскольку я честная по природе своей, то я понимала, что другого мужа в моей жизни уже не будет. Если ушел этот, с которым я прожила четырнадцать лет и родила дочку, так что же говорить о ком-то еще. Любой мужчина услышит слова “рассеянный склероз” и…

В себе я тогда еще не копалась. Я пряталась… Самым главным смыслом жизни стало делать вид, что все по-прежнему. То есть те же каблуки. Те же силы. Ни в коем случае не дать понять окружающим, что с моим телом что-то происходит. Врать, что подвернула ногу и поэтому держусь за перила… Создание видимости существования прежней Иры Ясиной занимало все мое время. Страшнее периода в моей жизни не было.

 

Новый век – 2000

 

Поиски поддержки…

Порыдав на кухне под прощальные слова Ельцина, получив от беглого мужа в подарок на миллениум очередную симпатичную висюльку и проводив его веселиться со здоровой красоткой, я снова погрузилась в имитацию прежней жизни. Но одновременно я начала искать помощь – и моральную, и физическую.

Я выросла в совершенно атеистической семье. Русская бабушка крестила меня тайком от родителей в мои два года, а я об этом узнала совершенно случайно. Дело было так. Году, кажется, в 1996, зимой я поехала к приятелям в гости на дачу. Засиделась допоздна, и на обратной дороге Варюшка заснула на заднем сиденье. Темно, да еще, как бывает, на тоненький ледок выпал беленький снежок. Мне взбрело в голову переключить радиостанцию. Музыка, видите ли, не понравилась. Дорога была очень скользкая, и машину понесло. Дочка спала сзади. Нас крутануло несколько раз, вынесло на противоположную сторону. К счастью, на дороге кроме нас никого не было. Машину просто прислонило к большущему сугробу, она заглохла, и все. Я перевела дух. Испугалась я по-страшному. Попыталась выехать из сугроба. Фигушки. Минут через пять рядом остановилась простецкого вида восьмерка, а из нее вышли трое крепкого вида парней.“Ну, все, – подумала я, – лучше бы автокатастрофа… ” Но молодые люди предельно вежливо спросили:– Девушка, вас вытолкнуть?И вытолкнули. Я даже толком не помню, проснулась Варька или нет.Утром я позвонила своей тетке Гале и попросила ее сходить в церковь и поставить за меня свечки, потому как Бог спас меня конкретно два раза за один вечер.– А че сама-то не пойдешь? – спросила тетя Галя с ее замечательным владимирским оканьем.– От меня до Бога далеко, – ответила я.– А кто тебе сказал? Мы тебя с крестной (моя бабушка была теткиной крестной) крестили во Владимире, когда тебе два года было.Пауза.– А родители знают?– А зачем им, коммунистам, знать?Вот такая история.

То, что в моей ситуации люди ищут поддержку в церкви, я понимала. Я даже знала, что был такой целитель Пантелеймон и около его иконы хорошо бы попросить… Я пошла в маленькую уютную церковь рядом с домом – на Малом Власьевском переулке – и стала искать там эту икону. До этого я бывала в церквях только туристом. Надо ли говорить, что мне никто из женщин, одетых в темное, не помог и что они почти обругали и выгнали меня? От церкви осталось ощущение беспомощности и стыда. Я потом пробовала “приобщиться” еще пару раз. Но мне не повезло.

Второй виденный мной в кино способ обретения помощи – психоаналитик. Женщина Наташа и правда оказалась очень профессиональная и милая, хотя меня чуть коробило от мысли, что она получает деньги за то, что копается в моей душе. Но не это стало причиной нашего быстрого расставания. Наташа решила выйти за рамки профессии (все от симпатии и желания помочь – я не сомневаюсь!) и познакомить меня с каким-то суперпродвинутым биологом, который взялся доказывать мне, что надо в вену вводить что-то антивирусное и болезнь пройдет. Я уже не помню, что именно вводить. Я ему немедленно поверила. Стала ездить, по его рекомендации, к какому-то ученому доктору в Сокольники. Он делал мне внутривенные инъекции. Профессионалом этого дела он не был, тыкал как попало. Но вены были в отличном состоянии, и все получалось. После инъекции фитилем вверх взвивалась температура.

Потом сама поняла каким-то образом, что исцеления не произойдет. Господи, это был первый раз, когда я рыдала при малознакомых людях… Я кричала “нельзя так шутить, нельзя так обнадеживать, я же вам верю!”. Вообще в тот период я еще способна была обольщаться различными способами относительно легкой победы над рассеянным склерозом, не понимая, что это просто остап-бендеровские способы отъема денег. Сколько их было! Экстрасенсов, корейских массажистов (массаж, конечно, чудодейственный), просто людей, которые уверяют, что умеют что-то, но не знают что..Надо ли говорить, что первый десяток разочарований был ужасен? Что все они, эти маги, были очень убедительны? Что я готова была пить, втирать, прикладывать, только бы помогло.Двоим из сонма я благодарна – экстрасенсу Саше из города Вязники Владимирской области, который честно сказал, не взяв денег, что в моем случае он бессилен, и астрологу Валерию Дедовских. Он, правда, возник на моем небосклоне годом позже. Ничего не сказав про болезнь, он посоветовал мне не сомневаться (а я очень сомневалась) и осуществить сделку с недвижимостью, которую мне предлагают. Он не конкретизировал. Не знал. Просто сказал: “Вам это, то, что предлагается, будет нужно всю жизнь”. А мне предлагали землю – соседний с родительской дачей участок. Я послушала и купила. В 2003 переехала в построенный дом и с тех пор там живу. Он с пандусом и без ступенек. Я объяснила архитектору, что меня ожидает.Я знаю, что Валерий Дедовских вскоре умер. Я очень часто его вспоминаю.

 

…и попытки прожигать жизнь

Весной меня все же потянуло пожить, как та ремарковская героиня. Я взяла с собой дочь и решила, что раз в жизни я должна увидеть венецианский карнавал. Какая же это была ошибка – поехать в город, где нельзя передвигаться иначе, кроме как ходить пешком. Ни автомобилей, ни лошадок, запряженных в повозки, как во многих европейских городах. От пристани до пристани на гондоле (но еще отдельная задачка в нее влезть), а дальше – на своих двоих.

Я в Венецию уже приезжала однажды – на один день. Из делового Милана с утра три часа на поезде. Потом целый день наслаждаешься. Вечерней электричкой – обратно. Идиотка! Я же была тогда здорова. А теперь умение соотносить возможности своих ног и желания души стало самым важным делом. Так и ходила я по Венеции от кафе к кафе, от церкви к церкви – там можно было присесть. Точнее сказать, я ползала, а уж когда была пешеходная экскурсия, думала, что лягу прямо на мостовую… Про танцы вечером на площади Сан-Марко с масками, с людьми в невероятных карнавальных костюмах можно было только мечтать. Видит око, да зуб неймет – теперь эта басня стала про меня.

Вернувшись домой, я пошла к врачам. Догулялась, а до этого донервничалась я до обострения. Результат – больница, капельницы с гормонами на пять дней. Впервые.

Рассеянный склероз – это такая поганая штука, при которой решительно невозможно движение вспять, что бы ты ни предпринимал… Онемели пальцы – все, теперь так и будет. Не хочет идти красиво и пружинисто левая нога – все, теперь не заставишь. Потом правая. Потом просто передвигаться. Как-нибудь. Каждое обострение ведет к более быстрой утрате функций. Где тебя прихватит на сей раз, никто не знает. Ноги, руки, глаза, способность держать равновесие. Восстановление невозможно. Точнее, иногда возможно, при менее зловредной форме болезни, чем моя. Это все на моем собственном примере доходчиво объяснил мне прямой до безобразия доктор Алексей Бойко.– Вы никогда не будете прежней, – куда уж яснее.И прописал мне лекарство. Колоть подкожно, через день, в местах уколов возможно покраснение. Первое время может подниматься температура. Если лекарство подойдет, оно затормозит развитие болезни. Стоимость 1300 долларов в месяц. Колоть пожизненно. Хранить ампулы в морозилке, а не просто в холодильнике.– А меня держать рядом с этим холодильником!.. Пожизненно. А как же мои поездки – командировки?Как возить с собой лекарство? Вместе со льдом? Заметьте, это было десять лет назад, до всех терактов. Тогда в самолетах правила провоза ручной клади были намного более либеральными. И то я впала в панику. Я не готова была менять свой образ жизни.

Раньше я думала, что склероз – это когда что-то забываешь. Помните шутку – ничего не болит и все время много новостей? Моя болячка оказалась иной. Это тяжелейшее аутоиммунное поражение центральной нервной системы. Без видимых причин происходит сбой в иммунитете, и он начинает бороться не с внешним вирусом или другим раздражителем, а с твоим собственным белком. Конкретно, с белком миелином, обволакивающим нервные окончания. Что происходит с электрическим проводом, лишенным обмотки, изоляции? Его коротит. Ток по нему не доходит до цели. Так и с сигналом мозга. Нервные окончания, лишенные миелиновой оболочки, не передают сигнал. Мышцы, постоянно не получающие команд, слабеют. Помните присказку, что нервные клетки не восстанавливаются? Так это про рассеянный склероз. А самое жуткое, что этот иммунный ответ невозможно исправить. Болезнь – как атомная реакция. Будучи запущенной, не останавливается. По крайней мере, пока никто, нигде в мире не знает, как это сделать.

Я приехала из больницы домой. Положила бетаферон – нового спутника жизни – в морозилку и стала ждать реакции на первый укол. Мне его сделали в больнице. Часа через три началось: ломота в костях, озноб, температура лезет. Такой полномасштабный грипп. День пропал, оклемалась ближе к ночи. Ничего, можно жить, главное, чтобы помогло! А температура – это ж только недели три.

Температура поднималась месяц, второй, все лето…

С начала лета мы с дочкой уехали в Англию. Она – на летнюю четверть в обыкновенную тамошнюю школу учить язык. А я со своим чемоданчиком с бетафероном и льдом – в соседний город, жить в пансионе и типа совершенствовать свой английский. А на самом деле зализывать раны. В Москве делать мне было нечего, хотелось оторваться от родного города, в котором я стала какой-то неприкаянной.

На выходных я ездила на электричке к Варюше, а по будням бродила вдоль моря, ставила себе задачи – сколько я должна пройти сегодня. Мне тогда еще казалось, что тренировками можно многого добиться. Планировать что-то на будущее я не решалась, горизонт планов был месяц максимум. В пансионе я встречала милого пожилого мужчину, который по вечерам играл на скрипке в холле. И он и я жили уже около месяца, а остальные постояльцы все время менялись. Он начал подсаживаться ко мне после ужинов.Скрипка – пальцы моей души, – говорил он. В нем все было необыкновенно трогательно и романтично. Платочек в кармане твидового пиджака, обязательно под цвет галстука. Его жена умерла полгода назад. Взрослые дети, родились внуки. Свой дом в графстве Кент. Он начал ухаживать за мной. Русская, все время одна, грустная – наверное, я подходила под его ситуацию. Вот только разница в возрасте меня шокировала. Он был старше моего отца. Я не решилась даже на ресторан.

Как я была не уверена в себе – караул! – я в подростковом возрасте чувствовала себя лучше. Комплексы росли во мне со страшной силой. А еще эти температуры через день! Я стала колоться на ночь, чтобы оставалось для жизни дневное время. Это слабо работало – всю ночь меня бил озноб, и утро я встречала разбитая и вымотанная. Кроме того, уколы оставляли следы. Красные пятна вокруг мест инъекций на животе и ногах постепенно превращались в синяки. Их становилось все больше. Стояло жаркое лето, но о том, чтобы раздеться на пляже, я не могла и мечтать. Я, всю жизнь жизнерадостно демонстрировавшая свои красивые коленки окружающим, носила исключительно брюки или юбки до щиколотки. Предплечья тоже были исколоты.Возвращаться в Москву не хотелось. Англия создавала иллюзию порядка. В Москве изменившаяся я оказалась бы снова в прежних, привычных декорациях, и это мучило больше всего. А тут никто не знал меня такой, какой я была раньше, и странности моего поведения не были заметны. Но надо было зарабатывать, а это возможно только дома. Весь год я пользовалась предложенным мужем материальным вспомоществованием, поэтому денег не считала. Наоборот, старалась истратить побольше. Такой был способ мести. Получалось не очень – желаний и потребностей у меня было не много.

Еще одну странную для меня попытку разорвать сужающийся круг болезни я предприняла осенью 2000 года. После возвращения из Англии. Читая совершенно не медицинскую, а совсем даже общественно-политическую книжку про историю Югославии второй половины XX века, я наткнулась на рассказ о якобы произошедшем в Боснии незадолго до начала югославского кошмара явлении Божьей Матери. Я бы не обратила никакого внимания на это, я ведь человек совсем нерелигиозный. Но вслед за описанием самого явления Девы Марии шести детишкам рассказывалось о том, что Меджугорье, в котором все произошло, стало местом паломничества. Люди поднимались на гору явлений, где и видели Марию дети, и там молили о чуде. В книжке было написано, что было много случаев излечения. Вот, например, от рассеянного склероза. Стоп. Книга перестала быть книгой о предпосылках войны в Югославии. Дальше я уже не читала. Я хотела поехать в это Меджугорье.Я поехала. Прямо в конце сентября. Организовать все было нетрудно. Летишь до Дубровника, дальше берешь такси и едешь по невероятно красивым местам Хорватии, где следы войны еще видны и не заметить их невозможно. Царапины шрапнели на стенах жилых многоквартирных домов. Страшные ямы от прямых попаданий крупных снарядов на когда-то ухоженных участочках вокруг двухэтажных брошенных вилл. Дом разрушен, а рядом миролюбивая такая пальма. И никого вокруг. Граница Хорватии и Боснии была бы вообще незаметна, если бы не два пограничника. Которые уже (или еще?) ничего не проверяют.

Вокруг Меджугорья знаков войны просто много. Неудивительно, ведь рядом печально известный Мостар. А вот и само Меджугорье – совершенно необычное для меня место. Мальтийские рыцари в белых плащах с крестами тащат в гору носилки с парализованным человеком. Большие группы пожилых людей, взявшись за руки и распевая псалмы, идут наверх. Ближе к вершине огромное количество табличек с благодарностями.

Ловлю себя на том, что смотрю вокруг глазами туриста. Мне просто очень интересно. Сил почему-то хватает дойти до самой верхушки горы. Благо она невысокая, а довольно жаркое сентябрьское солнце вдруг скрывается за тучами и не печет. Для меня это важно: я все хуже и хуже переношу жару. И это тоже симптом моей болезни. Но вот попросить чуда исцеления не получается. Я просто не умею. Мне нравятся улыбчивые католики, поющие церковные гимны, мне нравятся маленькие гранатовые деревья вокруг, мне предлагают бутылку воды, мне дают попробовать инжир, мне комфортно… Но не более того. Душа не реагирует.

На обратной дороге тучи сгущаются и начинается гроза. Она бушует вечером и весь следующий день. А я так хотела поплавать в море! Успокаиваю себя: я здесь не за этим. Буря такой силы, что в гостинице гаснет свет. Электричества нет, значит, не работает холодильник. А значит, греется и портится мой бетаферон. Я ужасно боюсь пропустить даже один укол. Меняю билет на ближайшую дату. В первый же погожий день улетаю в Москву. В кошельке остается маленький деревянный крестик “Меджугорье”. На память.

Тут произошло совсем странное – на несколько месяцев вернулся муж. То ли его совесть замучила, то ли что еще. Я решила смирить гордыню и принять его. Надеялась, что “там” все закончилось? Надеялась, конечно. А зря. Он постоянно ездил на какую-то охоту, которой раньше совершенно не увлекался. По выходным, разумеется.

Ближе к зиме он мне сообщил, что у него родился сын. Но он станет жить дома, а ту семью навещать… Выбор оказался за мной. Смогу я терпеть предложенную схему? Я не долго думала. Я мало похожа на жену из гарема. Несмотря на болезнь и ее страшные перспективы, я поняла, что не смогу так жить. Я пишу об этом холодно и спокойно. Сейчас. Это стало историей, прошло десять лет. А тогда? Идиотская мелодрама… Не про меня. Я приняла решение. Я сама. После этого много раз слышала от него “но ты же сама меня выгнала!”. А что мне оставалось?Сейчас я очень хорошо знаю, что это было абсолютно верное решение. Оно освободило в моей жизни пространство для нового счастья. Совсем по-иному формулирующегося. Не того счастья, которое виделось мне в юности. Но счастья.

 

Новая жизнь

И что? Помогал бетаферон? Ни хрена не помогал. Только побочки (побочные явления – больничный сленг) изматывали. Шатало меня все больше, уставала все чаще. Пятнистой стала, как леопард. Моя деятельная натура требовала каких-то решений. И тут в моей жизни появился Леня Невзлин.

Я и раньше его знала. Писала о банках все 1990-е, ну и про “Менатеп”, акционером которого он был, писать доводилось. А еще я один раз написала про ЮКОС. Аккурат на следующий день после того залогового аукциона, на котором маленькая компания “Лагуна”, зарегистрированная в городе Талдом Московской области, купила большую компанию ЮКОС. Нелицеприятная такая была статья. Это я вспоминаю, чтобы не было ухмылок про ангажированность. Я сейчас не могу понять, как вдруг так получилось, но я рассказала ему, Лене, правду о себе. Так рассказывают соседу по купе больше, чем близкому человеку. Про болезнь, про мужа. И он неожиданно для меня начал помогать. Потом я много раз встречалась с тем, что он, человек в то время властный, почти всесильный, и расчетливый, олигарх, одним словом, просто кидался помогать кому-то, кто заболел. Но дело было не в его звонках врачам и бесконечно присылаемых свежевыжатых соках. Он сделал для меня главное на тот момент. Можно сказать, что Леня Невзлин меня тогда спас. Он привел меня к Ходорковскому. Тот не сразу, но рассказал о планах создания “Открытой России”. Через какое-то время у меня появилась интересная, любимая и хорошо оплачиваемая работа. То есть некая почва для уверенности в себе. А главное, в своем будущем. Ленька знал о моей болезни. А уж его фразу, произнесенную в ответ на мои закомплексованные сомнения: “Зачем я вам такая больная?” – и ответ: – “Ты ж не балериной у нас будешь работать” – я очень часто вспоминаю.

Невзлин в ту пору, как и пол-Москвы, “сидел на Волкове”. Худел то бишь по специальной диете, основанной на анализе крови. Притащил туда и меня. Сил у меня еще хватало, чтобы взбираться к обаятельному и безответственному доктору Толе на шестой этаж без лифта, и я поддалась чарам. Мама начала варить и парить, жареного нельзя, смешивать белки и жиры нельзя, пить только воду и не во время еды, любимый крепкий черный чай нельзя… Правил было штук сто. Но главное, доктор Волков запрещал лекарства, говоря, что химия все это, чистый яд. То есть мой опостылевший бетаферон – нельзя. Толя был чрезвычайно лихой и временами чрезмерно рисковый. Но мне это было в масть, как в карточной игре, – у меня появилось оправдание, чтобы бросить опостылевшие температурные уколы. Может, и зря я это сделала, но на тот момент была уверена, что права. Плюсов было много! Долой температуру через день и эти ужасные пятна! Деньги тоже играли роль. Это теперь государство хоть как-то компенсирует затраты на дорогостоящие медикаменты. А тогда – шиш. Толя придумал, что слезать с бетаферона надо постепенно, и я уменьшала дозу еженедельно – 0,9, о,8… 0,2, 0,1. Это заняло почти три месяца. Попутно у меня получилось сделать доброе дело. Доктор Бойко рассказал мне про молодую женщину Дашу, страдающую, как и я, рассеянным склерозом, которая только что родила дочку, и на этом фоне у нее началось сильное обострение. Денег в семье нет, а бетаферон очень нужен. Первый укол я поехала делать Дашке сама. Взяла свою ампулу, показала молоденькой, почти отчаявшейся маме, как и куда колоть. Руки у меня тогда еще не дрожали. – Не больно?Потом я отдавала Даше все увеличивающуюся дозу бетаферона. По мере того, как уменьшалась моя. И у нее началась ремиссия. Даша позвонила мне лет через семь – только тогда у нее случилось новое обострение и стало тяжело ходить. Дочка была уже в первом классе.

 

2001

К весне 2001 года я начала освобождаться от панического страха перед будущим и освободилась окончательно от кошмара температуры.

И тут, стараниями Лени, у меня возник офис. Не просто работа, куда надо ходить каждый день, а для этого вылезать из дому, одеваться и красить лицо, что тоже было самоценно. А шикарное место – две комнаты в красивом бизнесцентре в Трехпрудном переулке. У меня появился сотрудник Вовка, который работал со мной еще в Центральном банке. По мановению волшебной палочки пришла в мою жизнь секретарь Нюша. Эта замечательная женщина, моя ровесница, сказала: “Мое имя Инна. Но если вы будете называть меня Нюшей, у нас с вами все будет хорошо”. У меня получилось. Ню-ю-юша! Подарки судьбы сыпались на меня. Занимаясь одним большим нефтяным пиаровским проектом, мы связались с фирмой, оттуда на переговоры пришла Маша Голованивская. Выпускница филфака, остроумная и расслабленная, она манерами и стилем жизни напоминала мою подружку по первому курсу университета, тоже филологиню Ленку С Машей в мою жизнь снова вошло ощущение умеренного пофигизма, юношеской легкости… стихи, разговоры про книжки, премьеры. И почти девчоночий треп за полночь под бутылочку белого винца. Это была первая дружба моей новой эры.

К лету стало еще лучше. Удалось реализовать мою давнишнюю мечту – созвать Клуб региональной журналистики. Я об этом думала с 1997 года, с того времени, когда в ЦБ проводили деноминацию рубля. Разъяснительная кампания, за которую я отвечала, получилась простой и убедительной. Лучшее доказательство ее удачности – это то, что про нее забыли. Вышло бы плохо – помнили. Тогда очень большую роль сыграли журналисты провинциальных газет. Общалась я с ними по телефону, а называлось это действо громким словом – селекторная конференция. Провела я их штук шестьдесят. Ребята писали очень дельно, четко, а поскольку это было не тупое размещалово за деньги одного и того же текста, вышло очень здорово – их статьи были живые. Вот с тех пор мне и хотелось собирать этих замечательных ребят и рассказывать им про экономику. И выступали чтобы перед ними умные и увлеченные эксперты. И чтобы наше российское население, прочитав, или послушав, или посмотрев грамотный материал, просвещалось и вело бы себя осмысленно и адекватно. Не сразу, конечно… Маниловщина? Нет. Я до сих пор если во что и верю, то в просвещение.

Ходорковский дал денег! На год, по два семинара в месяц, по пятьдесят человек каждый семинар. Причем я по-честному предупредила его, что никакую заказуху через моих семинаристов я размещать не позволю. Что значит “не позволю”? Метод один – сразу уйду. Он согласился. Пообещал. Слово сдержал. Потом многие ребята писали про дело ЮКОСа. Особенно когда Мишу арестовали. Но это всегда было их личное желание.

Собственно, знаю я Ходорковского, если мне не изменяет память, года с 1994-го. Впрочем, первые годы просто видела, что-то писала, не более того. Впервые он появился на моем горизонте полноватым и усатым новорусским банкиром, стоящим рядышком с такими же, как он, Александром Смоленским и Владимиром Гусинским. В здании мэрии была какая-то туса уполномоченных банков правительства Москвы. Обслуживающие московский бюджет банкиры внешне ничем не отличались друг от друга. Думаю, что и внутренне тоже не отличались. В следующий раз Ходорковский и я столкнулись на залоговых аукционах. Не прямо на них, конечно. Просто написала я в газете “Финансовые известия” на следующий день после покупки ЮКОСа вполне неприятную для Ходорковского статью. Про то, что куплен этот лакомый кусочек неким АО “Лагуна”, зарегистрированным за две недели до покупки в городе Талдом Московской области. И т. д. Пафосная была статья. Подписала я ее не псевдонимом, а своей фамилией. А папочка-то мой был тогда министром экономики. Не политкорректно получилось. Встреченные мной случайно через несколько дней после аукциона конкуренты Ходорковского предложили защиту. “Если че”. То есть для меня Ходорковский был вполне обычной акулой нашего капитализма. Я не знала, отличается ли он от других зубастых. Потом оказалось, что отличается. Он пошел какой-то другой дорогой. Я помню, как он рассказывал о своих первых встречах с коллективом “Юганскнефтегаза”. Про чувство ответственности, про правду и большую собственность, которая может сделать человека лучше.Мне потом стало понятно, что чем-то он от себе подобных отличался всегда. Как минимум, более пренебрежительным отношением к сфере потребления. К новорусским понтам, говоря проще. Помню, как спросила Невзлина, что он дарит Мише на 40 лет.– Часы. Новая модель.Воображение немедленно подкинуло мне нечто массивное, какое я потом видела на запястьях крупных чиновников. Но нет. Часы были действительно суперские, но стоили две тысячи долларов. Что, конечно, круто, но я по-другому представляла себе подарки миллиардера миллиардеру. Однако другое было не принято.

 

2002

Прошло почти два года со дня знакомства с диагнозом. Что я имела в активе? Не особо прочистившиеся мозги: мне по-прежнему хотелось вернуться в докризисное состояние. Свободу. Работу. Приличную зарплату. Подрастающую и очень близкую мне дочку. Нормальную внешность. Физические проблемы, которые я по-прежнему умело скрывала от окружающих. Пройти я могла без остановки не больше ста метров, но зато у меня была машина! По лестнице вниз ходить не получалось – я научилась врать: громко жаловаться на головокружение с утра или вчера подвернутую ногу. Этот набор достоинств давал некоторое количество мужчин, искавших, выразимся куртуазно, моего расположения.

Честно, это было очень приятно! Их, этих мужчин, случилось пятеро. Не одномоментно, конечно, не смейтесь, а где-то в течение года. Были они все как на подбор: немного старше меня, профессионалы в своем деле, состоявшиеся и состоятельные. Просто заводить любовный роман мне было совершенно не интересно. А мужчина, который бы остался рядом со мной, был очень нужен. Минусом к моим достоинствам был один не известный окружению недостаток – неизлечимая прогрессирующая болезнь. К претендентам изначально было всего одно требование – их свобода. Отсутствие брачного союза, официального или гражданского. После моей собственной истории сама мысль вторгнуться в чью-то семью была мне отвратительна. По этому критерию я отвергла троих. Первый из одиноких производил при более тщательном рассмотрении впечатление человека грубого, хамоватого. Самым противным его качеством была абсолютная уверенность в том, что за его деньги любая женщина будет отплясывать польку-бабочку и при этом помалкивать. Намеки были солдатские, увлечения мачообразные. Типа байкерство на мощном мотоцикле по ночной Москве. Со страхом и я разок покаталась, надев черную кожаную курточку. Ну, короче, на первом же свидании он по-мужлански пошутил про раздинутые ноги. Я встала и быстро ушла. Потом он долго, года два, звонил мне, извинялся и интересовался, счастлива ли я. Чувствовал, что переборщил?

Оставшийся одинокий претендент был застенчив, скромен, мало говорил о себе и очень редко улыбался. Единственным явным недостатком было то, что он все время опаздывал. Но это было маленькое, почти смешное зло в моих попытках выбрать меньшее из зол! Максимум через месяц после начала всамделишного романа с ним я призналась. Сказала, что тяжело больна, что у меня рассеянный склероз и состояние мое будет ухудшаться.Его ответ спас меня. Спас еще раз, как годом раньше Ленькино предложение работы.– У тебя же не терминальная стадия рака. Живи спокойно.Про терминальную стадию рака он говорил сдержанно, но как человек, видевший наяву, что это такое. Так я догадалась, что он вдовец. Потом моя догадка подтвердилась. Его жена умерла от рака. Ей было столько же лет, сколько и мне на момент нашего с ним знакомства.

Главным достижением в борьбе за новое осознание самой себя стало то, что я перестала задавать себе вопрос “За что?”. Есть его подвид: вопрос “Почему я?”. Крайне неконструктивные вопросы, искать ответы на которые просто опасно. Как, например, ответить на первый? За то, что в детстве ударил девочку? За то, что прадедушка как-то подпортил карму потомкам? В череде пользовавших меня проходимцев была одна магическая массажистка, которая, взглянув на мой живот, абсолютно обычный животик молодой женщины, завопила: “Вы приняли на себя беды всей вашей семьи! Ваши родственники могут ничего не бояться. Вы самая сильная в семье!” Вау. Стоила эта хрень сто восемьдесят долларов за сеанс. Была она из Омска, и рекомендовали ее, потому как “взяла она своими руками больной орган (кажется, фигурировала почка, но как ее можно взять?) мальчика и мальчик выздоровел!”. Я очень быстро с ней рассталась. Вопрос второй – почему я? – имеет короткий ответ из старого анекдота: “патамушта… ”

Я в то время очень любила смотреть сериал “Скорая помощь”. Молодой и красивый Клуни, да и в целом то, как слаженно и умело действовали там врачи и сестры, меня как-то успокаивало. И, понятное дело, много больных людей на экране. То есть я не одна мучаюсь… Там фигурировала молоденькая афроамериканка-медсестра. Кажется, Глория. Она чем-то заразилась от непутевого мужа. Так вот это она произнесла: “Не спрашивай “за что, спрашивай “для чего?’” Меня как прострелило! Сериал потом несколько раз повторяли, и я все время смотрела сначала – ждала эту фразу.Для чего? Ответы на этот вопрос находились быстро. Для того чтобы простить. Успеть извиниться. Попробовать сделать. Научиться радоваться. Преодолеть. Стать примером. Очень созидательные ответы. Переключилась я довольно быстро. Для чего?

Я не оставляла попыток найти средство, чтобы выздороветь. Щедрый Леня оплатил мне поездку в клинику в Германии. Один раз и через это надо было пройти. Клиника находилась в Баварии рядом с красивейшим городом Бамберг. Больница была полна немецкими пенсионерами, телевизор был немецкий, книжки я с собой взяла, но досуга все равно было больше чем достаточно. Главная же проблема обнаружилась сразу в день приезда. Узнавшие, что я не колю ни бетаферона, ни каких-то других иммуномодуляторов, немецкие доктора просто не знали, что со мной делать. Зачем я приехала, если мне не надо ни гормонов, ни феронов? Их немецкое лечение должно идти строго по протоколу, шаг влево-вправо приравнивается к побегу.Мне делали массу мелких и ненужных процедур – иглоукалывание в коленку, какой-то прочий гидромассаж.Ванна при этом, понятное дело, наполнялась теплой водой. Любой знакомый с PC знает, что нас, страдальцев, надо хранить в холоде. Мы себя лучше чувствуем, если не жарко. Это тоже симптом болезни. Дочка Варюшка все время смеется надо мной:– Мама как устрица. Ее надо хранить на льду.Но немцы сказали “надо”! Теплая вода – все равно надо! Увернуться от процедур все же иногда удавалось, а потому “лечение” превращалось в борьбу со свободным временем. Зато окрестности посмотрела! Красивая страна…В клинике я познакомилась с медсестрой (имя забыла!), которая втравила меня в очередную авантюру по поиску панацеи.

Предположим, она – Катарина, высокая, сильная девушка лет тридцати. Она рассказала мне (говорила по-английски), что у нее тоже PC и что пять лет назад, когда ей было двадцать пять, она уже передвигалась только на инвалидном кресле. Нашелся гений, доктор, гонимый официальной медициной (бывает везде сплошь и рядом!), который придерживается вирусной теории возникновения PC и, соответственно, борется с вирусами, а конкретно – с вирусом Эпштейн-Барра, в организме пациента. Это напоминало теорию супербиолога начала моих поисков, но вирус, с которым боролись немцы, был другой. Выглядело все более солидно, но надо было ехать в Ганновер. Я поехала. Ганноверская клиника оказалась маленьким кабинетом в боковом крыле большой государственной больницы. Всем пациентам ставили капельницу с препаратами кальция. Катарина говорила, что ей делали капельницу раз в неделю. В моем случае речь шла о том, что делать надо через день. И опять надежды, попытки прогнать сомнения… Катарина, напоминала я сама себе, уже передвигалась в инвалидном кресле, а я еще нет! Значит, мне будет проще! Теперь она ходит на дискотеку и разъезжает на мотоцикле. И у меня все получится, надо только надеяться и все делать.Ганновер – не Бамберг. Это город, полностью разбомбленный во время Второй мировой, смотреть в нем нечего. К тому же стоит дикая жара. Кондиционеров в гостиницах нет. Я рвусь домой. Впрочем, меня никто не держит. Мне только надо взять с собой лекарства.В результате с закупленным ящиком препаратов я лечу из Ганновера в Москву. Лечу одна, кстати, как и привыкла, без чьей-то помощи, и впервые понимаю, что это ошибка. Теперь так нельзя. Во время пересадки, в аэропорту Франкфурта, огромном и запутанном, меня штормит и качает так, что я боюсь отцепиться от поручней эскалатора. Съездила, полечилась, ничего не скажешь…

В Москве нахожу милую медсестричку Люду, умеющую ставить своими волшебными ручками капельницы даже младенцам. Люда будет ездить ко мне домой по утрам до своей работы и делать вливания. С привычной мне регулярностью – через день. Но после немецкого кальция не повышается температура! Нахожу людей в Берлине, которые будут по мере необходимости пересылать мне препараты в Россию. Логистически все складывается. Я – хороший менеджер! Вот только, как и прежде, ни шиша не помогает. Я жду и надеюсь. Образ активной Катарины не дает мне быстро разувериться. Вен, в которые получается вводить лекарство, становится все меньше. Они исколоты, как у наркомана. Но я надеюсь, читаю в интернете про ганноверского врача и жду позитива. Я совсем не думаю, что, скорее всего, эта медсестра – коммивояжер, распространитель этих препаратов. Увезла же я их с собой целый ящик…

На работе, как будто кто-то задался целью возместить мои никчемные усилия в сражениях с болезнью, все закручивается интереснее и интереснее. С начала 2002 года это уже “Открытая Россия”: много проектов, много интереснейших встреч, лучших людей страны. Все это сделало из меня в конце концов другого человека. Я просто была открыта для нового. На тот момент это была единственная моя заслуга.

Роман мой с неулыбчивым вдовцом тоже развивается. Все непросто. Просто – это когда вам обоим по двадцать пять, никаких травм и обид позади, а то, как вы приспосабливаетесь друг к другу, вам обоим незаметно. Но это не наш случай. Я вся напичкана страхами и подозрениями. Я не могу поверить в искренность и верность, и он, вероятно, тоже не может до конца поверить мне… Его напрягает, что формально я еще замужем. Настаивает, требует, чтобы я развелась. По мне, брак-развод не значит ничего, только шенгенскую визу получать замужней легче, но если надо, я разведусь. Вдруг он хочет, чтобы мы поженились? Он ведь даже спрашивал, собираюсь ли я на сей раз менять фамилию? Я совсем, совсем не против нового замужества! Я даже очень “за”! Это стало бы шикарной точкой в моей печальной матримониальной истории. И как хочется праздника! Выйти замуж… Я еще нормально хожу, мне только надо будет все время держать его под руку. Без опоры мне уже тяжеловато. Но ведь смотреться это будет просто замечательно! Для меня по-прежнему важно, как я буду выглядеть со стороны… Я оформляю развод. Дальше ничего не происходит. “Хорошо. Молодец”, – говорит мой неулыбчивый спутник, и жизнь продолжается.

 

2003 и следующий 2004 – не разделить!

Наступает 2003 год. Очень важный. Переломный.

В смысле здоровья он начинается совсем плохо. Я вообще никогда не любила сильный ветер. А тогда, в январе, он был очень сильный и очень холодный, но ни шапки, ни платка у меня с собой почему-то не было. “Мозг замерзает”, – я пыталась смеяться. Но на следующее утро не смогла простоять без опоры ни минуты, а уж идти и подавно, так сильно меня качало. Я покупаю тросточку, чтобы опираться во время ходьбы и остановок. Трость изящная, с красивой резной ручкой, тонкая, не медицинская, с маленьким резиновым набалдашником внизу. Скорее для красоты моя первая тросточка…

Для красоты и остаточных понтов.

Мне бы сразу залечь в больницу на капельницу с гормонами, но я все тяну и тяну. Страхи, совершенно необоснованные, безграмотные страхи: от гормонов испортится обмен веществ, растолстею, потом никогда не вернусь к своему весу. Я по-прежнему в своих пятидесяти килограммах, с того момента, как я похудела после рождения Варюшки. Мне в них красиво и комфортно, я шучу, что такой вес оптимален, когда мужчины носят тебя на руках.

Если бы задумалась получше, то смогла бы представить, что скоро-скоро это ношение на руках станет печальной необходимостью. Ну и врачи подыграли моему идиотскому безответственному поведению.

– У меня явное обострение, – настаиваю я.

Но ядерно-магнитный резонанс обострения не фиксирует, еще рано, оно только-только началось. На снимках пока прежняя картина. И пожилой академик советует мне не нервничать и есть больше орехов. А мне только того и надо: если можно, тем более благодаря такой весомой рекомендации, избежать больницы и капельниц, я только рада.

Очередная целительница лечит пиявками. Но это, по крайней мере, не вредно. Почему-то почти каждый день вылезает маленькая температура. 37,1 или 37,2. Мне становится все хуже. В моей жизни возникает первое инвалидное кресло. – Пусть будет, – успокаиваю я сама себя. В аэропорту или за границей оно будет мне нужно. В Москве нет, не пригодится, на нем все равно никуда не проехать – пандусов нет, кругом ступеньки и бордюры. Все нормально. Но мне очень тяжело видеть свое отражение в зеркале или в витрине, когда я в инвалидном кресле.Первое кресло, французского производства, немного широкое для меня, но легкое и удобное в обращении, я покупаю за собственные деньги. Процедура оформления инвалидности пугает меня. Не по смыслу, а жуткой унизительной бюрократией. Собрать справки, отстоять очередь, получить вторую группу (мне же нужно право работы!). А самое главное, переоформлять инвалидность в связи с неизлечимым заболеванием требуется каждый год! Это не по мне. Деньги пока есть и у меня, и у моего неулыбчивого спутника, так что без пенсии в четыре тысячи рублей я пока обойдусь…

Но в середине лета все-таки приходится лечь в больницу и колоть гормоны. Зимой, к сожалению, была права я, а не заслуженный академик с орехами. Потихонечку начинаю понимать свой организм и то, как работает в нем болезнь. Но понимание это мало что дает для борьбы. Лекарства-панацеи по-прежнему нет в природе. Более того, если в самом начале я верила в обещание “через пару лет в Америке что-нибудь придумают!”, то теперь я настроена куда более скептически. Я уже не верю ни в чудо, ни в быстрый прогресс науки. Я ни во что не верю. Я только повторяю сама себе: “Для чего-то я должна через все это пройти!” Но благодаря кортикостероидам (умное название гормонов) болезнь пока чуть отступает, и я снова хожу. На короткие расстояния – метров десять. Правда, без трости уже не получается. Но гормоны действуют на нее второй и последний раз. Больше болезнь на них реагировать не будет.

2003 год стал переломным еще с одной точки зрения. Моя работа в “Открытой России” меняла волей обстоятельств свою направленность и все больше дрейфовала в сторону правозащитной деятельности. В октябре арестовали Михаила Ходорковского.

Тучи сгущались давно. Существует несколько версий, что стало причиной ареста. Одни говорят, что его арестовали из-за того, что он финансировал оппозиционные партии, другие – потому, что хотели отобрать ЮКОС, самую на тот момент капитализированную компанию в стране, третьи – что из его ареста нужно было сделать пример в назидание другим. А кто-то считал, что президентом руководило банальное мальчишеское соперничество. Маленький, страшненький, серенький по факту оказывается сильнее красивого, умного и богатого. Наверное, сработал микст из всех этих поводов. Ходорковский финансировал оппозиционные партии? Да, несомненно. Причем все. И “Яблоко”, и коммунистов, и СПС. Важно уточнить – он делал это не из средств компании ЮКОС. Она к тому времени была уже белая и прозрачная, с отчетностью по международным стандартам, и объяснить миноритарным акционерам, почему компания тратится на коммунистов, было бы абсолютно невозможно. Как я сейчас понимаю, Ходорковский хотел иметь в России парламентскую республику. Поэтому нам всем в “Открытке” дано было указание искать по всем проектам, во всех регионах людей, которые смогут такую позицию формулировать и отстаивать. Не просто поднимать руки при голосовании. Им Ходорковский готов был профинансировать избирательную кампанию. Мы искали. Сами понимаете, такие люди – на вес золота. Независимые, грамотные, убежденные. Такие были и в партийных списках, и среди шедших по округам. Вот только немного их набиралось – человек сорок. Но власть реально боялась свободной Думы. Один мой высокопоставленный источник рассказывал, что Путин, говоря ему о причинах ареста Ходорковского, выдал что-то типа:– Вы в 1993 году, когда стреляли танками по Белому дому, какую позицию на мосту имели! А мне на Охотном Ряду не развернуться.(Я страшно обеспокоилась, когда снесли гостиницу “Москва”.)Наверное, какие-то подковерные договоренности о том, что олигархи не интересуются политикой, в начале 2000-х действительно существовали, после 1990-х это было понятно и обоснованно. Но это были негласные, неконституционные договоренности. Нарушил их Ходорковский? Да, но как гражданин он имел на это право.Хотел кто-то прикарманить ЮКОС? Конечно хотел. Желающие были, прежде всего среди фактических хозяев государственных топливных компаний. Знаменитая мартовская встреча Путина с верхушкой РСПП (и публичный спор о коррупции) стала последней каплей к разгрому ЮКОСа. Ходорковский был очень наивен. Теперь он это называет – был недостаточно мудрым. Он всерьез полагал, что в нашем самом гуманном в мире суде ему удастся аргументированно доказать свою невиновность. Но это все потом.

В день ареста Платона Лебедева Михаил выступал у меня на семинаре Клуба региональной журналистики. Собранный и злой, он был готов к борьбе. Сейчас можно говорить, что он явно недооценивал решимость своих недругов непременно засадить его за решетку. Нарушая законы, права человека и даже те понятия, по которым они привыкли жить. Одновременно Михаил переоценивал себя. Не как человека из плоти и крови, которого он обрекает на страдания, а как хозяина и руководителя крупнейшей и лучшей на тот момент российской корпорации. Он думал, что его враги не тронут ЮКОС – витрину российского капитализма. Он сам сказал мне как-то в разговоре в начале осени: “Они не враги собственной стране”. Наивный. Но как бы то ни было, в начале августа уехал из страны Невзлин. Я прекрасно помню, как выписалась 27 июля из больницы и первую ночь переночевала в своем новом доме. Без штор, без посуды. Леня приехал посмотреть дом на следующий день или через день. Привез подарок на новоселье – набор приборов: ножи, ложки, вилки. Договорились встретиться на работе в начале недели. Попрощались на выходные. Но он исчез. Больше в Москве он не появлялся.

В отличие от Невзлина, который принимал участие в моей жизни довольно активно, с Ходорковским мы общались исключительно как начальник – подчиненный. Всегда на “вы”, ни одного слова не по делу. Он вообще производил на меня впечатление человека-машины, человека, которому сантименты чужды и даже неприятны. Так было всегда, за исключением единственного раза – нашей последней встречи один на один в конце лета в большом офисе ЮКОСа на Дубининской. Я снова была с тростью, встала после больницы с коляски. Миша удивился и начал что-то впервые расспрашивать про мою болезнь. А потом сказал очень серьезно: – Вы, Ирина, следите внимательно за всякими медицинскими новостями. Если какое-то новое лекарство или операция появятся, рассчитывайте на меня. Сколько бы это ни стоило.А потом предложил проводить меня до лифта. Я оперлась на его руку с одной стороны, на свою тросточку – с другой, и мы похромали…Когда Ходорковского арестовали, я не вспомнила об этих его словах. Но когда они по какому-то случаю всплыли в памяти, я удивилась, как много они для меня значили в тот день, когда были произнесены. Вроде еще одна подушка безопасности. Вроде и не нужна. Ни лекарства, ни операции никто не предлагает. Нет и не предвидится. А на душе стало тепло просто от сознания, что если что-то возникнет, то для меня оно не будет недоступно. Понятно, что с его арестом эта дополнительная подушка безопасности сдулась…

Летом 2003 года произошла еще одна встреча, сильно повлиявшая на мою судьбу. На сей раз это была встреча с книгой и потом с ее автором. Книгу Рубена Гальего “Белое на черном” принес мне правозащитник Наум Ним. Он же выдвинул автобиографические рассказы полупарализованного парня с испанской фамилией, выросшего в советском детском доме, на Букеровскую премию. “Открытка” тогда была спонсором премии, и та даже называлась тогда “Букер – Открытая Россия”. “Белое на черном” победил в конкурсе на лучший роман на русском языке.Книга перепахала меня. Какое право я имею жаловаться? Мне жизнь дала так много: чудесных родителей, теплый дом, студенчество, интереснейшую работу, путешествия! Как не стыдно ныть, как не стыдно завидовать тем, кто здоров?Мой бывший муж, заехав к дочке, застал мои восторги по поводу книжки Рубена и выдал:– Зачем это читать, это же так тяжело…Распространенная позиция людей, которые прячутся от чужих страданий, как будто страдания заразны. Как будто не боятся очерстветь, утерять (или не приобрести) способность к состраданию…Боятся даже прочитать, боятся даже эмоций. Тяжело? А Рубену каково было жить его жизнью?Рубену присудили премию, от которой родное государство по закону заграбастало 35 %. Он же нерезидент. Живет в Испании, в Мадриде, с недавно найденной мамой. Мы начали общаться по скайпу. А весной 2004 года мы в складчину с моими сотрудниками купили Рубену компьютер “Макинтош”, чтобы он мог работать, лежа в кровати, а не сидя за столом. И я повезла белую машинку в Мадрид.Рубен поразил меня несколькими фразами и одним поступком.Он совершенно не думал жалеть меня. А я ведь тоже приехала на кресле. Только маленьком и легком. А главное, с этого кресла я могла встать и пересесть на стул. Встать и пойти в ванную. Встать и перелечь на кровать. А он не мог. Его кресло было громоздкое и напичкано электроникой, как космический корабль. И с высоты своего кресла он сказал мне довольно грубые слова:– А вот теперь жизнь проверит, дерьмо ты или нет.Перевела дух. Справедливо.Вторая важнейшая максима, которую я напрочь отказалась понять сначала:– Чем быстрее ты признаешь себя инвалидом, тем легче тебе будет жить.Над этой фразой мне, привыкшей до последнего скрывать свои физические немочи, предстоит еще думать и думать.

Мы с моим неулыбчивым спутником заказали какой-то очень популярный в Мадриде ресторан (в гостинице утверждали, что он самый старый) и пригласили поужинать Рубена с мамой Авророй. Позвонили предварительно в ресторан, чтобы уточнить, есть ли доступ для коляски. Но не уточнили, для какой конкретно. Габариты же имеют значение. Доступ был, но только для такой коляски-малявки, как моя. Как втащили внутрь Рубена, я плохо помню, пришлось открывать что-то, что было замуровано еще в позапрошлом веке. Но главные трудности были впереди. Мы засиделись, и ребята забыли пораньше вызвать специальную перевозку. Когда спохватились, один водитель уже уехал на вызов, второй ушел домой и успел выпить вина… А их в Испании вообще и в Мадриде в частности совсем мало. Рубен ворчит про “необорудованную страну”. Подзабыл Россию.Короче, в 10 вечера мы сидим в центре Мадрида с нулевой вероятностью найти транспорт для доставки Рубена домой, на окраину города.И тут он решительно так говорит:– Сейчас девочки (это я и Аврора) на такси поедут в гостиницу. А мы, мужики, пойдем пешком.Мадрид – не Лос-Анджелес, где все дороги покрыты асфальтом, гладким как зеркало. Мадрид – город, замощенный весьма исторической брусчаткой, а это значит, что кресло Рубена будет трясти немилосердно. Толкать кресло не надо, оно с электроприводом, так что не устанет никто, кроме самого Рубена. Но он был готов к тряске, а потом, как следствие, к жуткой боли. Потому что он – мужик. Ну и еще на минуточку испанский кабальеро, который не может ударить в грязь лицом перед дамами.В последний момент служащие ресторана, у которых мы были последними посетителями (а выгнать нас было бы немилосердно), нашли какую-то подходящую машину, и мы избежали героизма.У меня появилось со временем много друзей-приятелей, которые были инвалидами детства. Все они без исключения – люди сильные духом. С одним из них, колясочником Мишей, живущим в Новосибирске и регулярно наматывающим тысячи километров на необорудованной праворульной “тойоте” по не приспособленной для таких путешествий нашей стране, у меня был такой разговор.– Миш, как ты считаешь, что больнее, что мучительнее для человека – не быть в состоянии ходить изначально или потерять эту способность в течение жизни?Странный вопрос, да? Но для меня очень важный…Мой друг Мишка Коваль – человек, живущий полной жизнью: дети, бизнес, любовь – отвечает:– Потерять страшнее, чем никогда не иметь… Ты ведь знаешь, что ты потеряла.А я думаю по-другому. Я-то это все попробовала. Я-то помню, как это было легко: танцевать, бегать, гонять на велосипеде.– А мне кажется, больнее для человека ни разу в жизни этого кайфа не ощутить. У тебя же есть глаза, и ты видишь, как другие это делают. А сам не можешь. И не мог никогда. Но ты ведь знаешь, что судьба изначально обделила тебя…И Миша, и я уверяли друг друга, что нам – ерунда, другому труднее.

Я старательно вспоминаю, когда именно со мной это началось. Ведь точно раньше, чем в 1999-м. Пожалуй, еще на десять лет раньше. В 1988 году в конце февраля я переболела гриппом. На улице начиналась весна. Дул теплый, влажный ветер, приносящий весенние запахи тающего снега. Бабушка – а это был последний год ее жизни – внимательно следила за тем, как я собираюсь в библиотеку. Я училась в аспирантуре. – Шапку надень. Только после температуры, – подсказывала она.Головные уборы я ненавидела с детства. Я, как многие прямоволосые девушки, всегда мечтала о пушистых, вьющихся волосах. Любая шапка, платок, берет тут же делали мои густые, блестящие волосы еще более гладкими. Я, естественно, фыркала с великим недовольством – “более прилизанными”.Выйдя из подъезда и зайдя за угол, я спрятала свой красный, с черным околышем берет в карман. Чтоб бабушка не видела… Где были мои мозги? Взрослая ведь, замужем, с высшим образованием…

На следующее утро перед левым глазом возникло большое белесое пятно. Повернуть глазное яблоко было невыносимо больно. Я чуть не упала на улице, когда, услышав, что подъезжает автобус, резко повернула голову. Пошла в университетскую поликлинику. Доктор поставила диагноз “ретробульбарный неврит”. Что это такое, я не знала. Справку про освобождение от занятий дали аж на два месяца. Дура-аспирантка, то есть я, страшно обрадовалась – срок аспирантуры автоматически будет продлен на эти два месяца! Знала бы я, что этот неврит – дебют рассеянного склероза. А с другой стороны, не знала – и слава Богу. Продолжала жить нормальной жизнью здорового человека, не береглась, не тряслась, родила ребенка. А прочитала бы в медицинской энциклопедии, что после беременности и родов у женщин, больных рассеянным склерозом, обычно возникают обострения, и не стала бы рожать. И не было бы моей Варюшки, самой большой любви и самого крепкого якорька в моей жизни.Лечение от этого “вульгарного” неврита было препротивным. Мне делали уколы в глаз. Фильм ужасов. Но все плохое кончилось. Молодость продолжалась.

Были и еще сигналы будущей беды. Летом после рождения Варюшки – ей было месяцев восемь – мы с мужем пошли играть в бадминтон. В юности я играла довольно прилично для любителя. А тут вдруг я ни разу не попала ракеткой по воланчику. “Корова, – обругала я сама себя, – беременность, сидение с деткой дома даром не проходят. Надо спортом заниматься!” А это было серьезное нарушение координации движений – очередной симптом PC. Пробовала научиться играть в большой теннис – ничего не выходило. Года через два начали неметь кончики пальцев рук. “Сосуды, – решила я, – надо бросать курить”. Курить я через какое-то время бросила, онемение не прошло, но я уже не обратила на это внимания. Нитку в иголку вдевать не получалось – что ж, попрошу зашить свекровь, она ж такая умелая.

Я не зацикливалась. Не замечала. Проще было не замечать? Много работала, часто летала в командировки, переносила гриппы и другие болячки на ногах, летом загорала – цвет моего загара был очень соблазнительным… А загорать-то было нельзя.

Под самый занавес 2003 года, 31 декабря, умер мой однокурсник и близкий приятель Никита Кириченко. Был он одним из самых талантливых студентов нашего очень яркого курса. Сын известного экономиста Вадима Кириченко, он стал журналистом и создал журнал “Эксперт”. Потом нынешнее руководство журнала Кита оттуда мягко выдавило. Никита умер от инфаркта в тридцать девять лет. Моментально. Его смерть стала для меня символом нового подхода к жизни.Про себя, никому об этом не рассказывая, я отсчитала тот день, когда бы это произошло со мной. Если бы смерть пришла ко мне, когда я была совершенно в том возрасте, в каком был Никита. Получалось 9 января 2003 года. А все остальное, все последующие дни, месяцы, годы – подарок. В принципе от подарка можно отказаться. Но лучше ему радоваться…Потом я рассказала об этом своем “якоре”, не дающем мне впадать в уныние, Никитиной вдове Наташе и его близкому другу, своему однокурснику Коле Арутюнову. Они не осудили меня. А Колька сказал:– Если его смерть пригодится хоть так, хоть чуточку научит других ценить жизнь, Никита бы не возражал.

 

2005

Я еще могла ходить с тросточкой. Хотя ходить – громко сказано. Сделать два десятка шагов. Даже до туалета на работе меня провожали мои дорогие сотрудники. Но я решила, что могу много летать. Крылья, мотор, чемодан. Я полетела в Америку.

Соединенные Штаты – очень любимая мною страна. Там когда-то в 1990 году я начала работать в журнале (после чего и стала журналистом), там впервые почувствовала, что мир открыт передо мной. Эта страна была всегда добра ко мне. И в мелочах, и в вещах существенных. Начиная с самого первого моего приезда в апреле 1990 года. Денег не было совсем. То есть совсем-совсем. Не на что было купить зубную щетку вместо забытой в Москве. В таком состоянии я нашла на улице пятидесятидолларовую банкноту. Мы с мужем купили-таки щетку. Осталось на обед в китайском ресторане, пакетик сладкого арахиса, черную майку NEW YORK и два галстука за девять долларов у чернокожего уличного торговца. Один – папе, второй – мужу.

В Америку мне было надо по многим поводам. Первое – попробовать по просьбе адвокатов Ходорковского повыступать в университетах и рассказать о сути процесса и претензиях российской власти к МБХ. Второе – повидать свою первую любовь и посмотреть, как он живет. Знакомые говорили, что стал он чуть ли не членом религиозной секты. Третье – где, как ни в США, доказать самой себе, что человек на инвалидной коляске по сути ничем не отличается от здоровых жителей планеты. Путешествие началось с самого заочно обожаемого мною места – города Сан-Франциско. Был апрель. Мы сидели с моей первой любовью, которого я не видела двадцать пять лет, на берегу Тихого океана, ели безвкусную американскую клубнику и слушали танго.Сан-Франциско… Солнце садится в океан, чтобы взойти для нового дня уже в Японии. Все мои мечты о путешествиях, зародившиеся в детстве, когда папа повесил над моей кроваткой географическую карту, воскресали и гасли. Все это было чистой сказкой. Ноль пересечений с реальностью.

Главный вопрос, на который мне самой себе хотелось ответить – хочу ли я попробовать переехать в Штаты? С этой целью я все-таки решила посмотреть на место, где нашел себя Витюша, моя первая любовь. Может, и мне туда надо? И я полетела туда еще раз, попутно рассказывая на всяких семинарах и конференциях погруженным в свои проблемы американцам про трудности гнобимого властью российского гражданского общества.

Любовь моей юности обрел свое счастье жизни на севере Калифорнии. В горах, где к человеку подходят дикие лани и не принимает мобильный телефон. Сами жители этого сказочного затерянного мирка называют свою огороженную территорию церковью. Поклоняются гармонии и красоте. А по мне – они натуральная секта. Не секта Джима Джонса, совершившая в 1978 году массовый суицид в Гайане. Конечно нет, но… Странное место, оторванное от мира. Виноградники, цветы. Наверное, летом здесь красивее. Я-то видела это в январе, когда все затянуто сырым туманом. Но нет, мне мешает расслабиться, режет взгляд что-то более существенное. В доме, где живет Роберт, их гуру, статный англичанин лет шестидесяти (я видела только портрет, если бы он был в доме, мне бы не разрешили туда войти), удушливый запах сотен живых лилий. Их расставляют по вазам молчаливые, тихо улыбающиеся женщины. Гармония? Не ощущаю. В комнате, обитой голубым, соседствуют Будда и кокетливый Эрос, подносящий пальчик ко рту, и ещё кто-то совсем из другой оперы. Ну и ладно – имеют же люди право поклоняться разнообразной красоте в одном флаконе сразу?На улице под дождем мок красивый, не работающий в это время года фонтан. Мой любимый сказал, что это произведение их Роберт привез прямо из какой-то французской усадьбы – XVIII век!Хм, я бы сказала, что новодел, причем американский. Видела, как выглядят настоящие. Но нюхать места спаек, чтобы определить подлинность, как это обычно делают знатоки, было неудобно. Говорят, что место припоя пахнет очень долго. Но не мое это дело – истину искать, людям явно Роберт этот нравится. А что дурит их… Их выбор.Добил меня прейскурант. Оказывается, за завтрак-обед-ужин с Робертом надо платить. Завтрак – дешевле, ужин – самый дорогой.Не место это для меня.На обратном пути, а езды до Сан-Франциско было почти четыре часа, мы с Витюшей говорили о чем-то очень высоком и умственном. О природе страдания, например. Я подумала, что моя первая любовь – изумительно счастливый человек. Он сконструировал себе раковину, которая полностью защищает его от страданий. И теперь ему главное надо не анализировать происходящее, а только и исключительно думать про ненастоящее, про придуманное. Верить и восхищаться. Но я так точно не смогу. Витюша, по-моему, почувствовал, что я не прониклась. Не спросил меня, чуткий человек, о моих впечатлениях. Больше мы не виделись. Но осталось очень светлое и важное знание на всю жизнь – наша первая любовь, и у меня, и у него, была настоящей: искренней и взаимной.

Возможно это или невозможно – перебраться в Америку, я пока себя не спрашивала. Это был следующий вопрос. Первый – надо ли мне это? Переехать в страну, где даже в универмагах есть примерочные для человека в инвалидной коляске. Абсолютная свобода передвижения. Улыбающиеся люди на колясках. В Европе для колясочника вход в государственные музеи бесплатный. А в Штатах плати полную цену. Это потому, что у тебя равные с другими возможности. И обязанности тоже равные. Привлекательно очень. Еще одно впечатление про Америку пришло ко мне через год, во время встречи в Петербурге с американским президентом Джорджем Бушем-мл. Над ним сейчас принято посмеиваться и обвинять в глупости и самоуверенности. Я совсем про другое. Про американское отношение к инвалидности.На встрече я сидела от него по левую руку. Рядом. Соответственно, когда делалась протокольная общая фотография, надо было встать. Стоять мне было тяжело. Он увидел и среагировал немедленно:– Возьмите меня под руку!Так я и запечетлена на парадной фотке – под ручку с американским президентом. Пока мы фотографировались, он спросил, что со мной.–  Multiple scleroses , рассеянный склероз. Буш усмехнулся:– Это не самое страшное. Главное, голова будет работать до последнего дня.Вот такой американский президент. Мне он в этой ситуации понравился. А что вся страна именно так относится к инвалидам, именно “возьми меня под руку”, я хорошо знала. Еще с 1991 года, со времени своей жизни в городе Коламбус, штат Огайо.В часы, когда студенты учились и в университетском бассейне было совсем пусто, я ходила туда поплавать. Примерно два раза в неделю две девчонки-студентки привозили туда парня без обеих ног. По-моему, или мне сейчас это кажется, обеих рук по локоть у него тоже не было. Они спускали его в общий бассейн, и он там плавал. Довольно бодро и умело шевелился и плыл. Я, дикарка, никогда в жизни такого не видевшая, глаз не могла отвести. Честно, сейчас я бы назвала свое поведение словом “пялилась”.Он плыл, а девчонки – я потом узнала, что это были волонтеры – громко смеялись и болтали с ним. Шуточки были довольно скабрезные. Они обсуждали какую-то общую подружку, которая всем рассказывает, что он – половой гигант. И ржущие на кромке бассейна девчонки вроде тоже хотят попробовать.Они не издевались над ним. Они кокетничали. Это стало очевидно, когда я поняла, что он – студент того же факультета.

Но смогу ли я ради равного доступа и оборудованных туалетов изменить свой образ жизни? Найду ли я себя на новом месте, где, без сомнения, жить удобнее? В этот приезд я повидала кучу друзей своей юности, эмигрировавших когда-то еще из СССР. Наговорилась с ними. Наисследовалась, если угодно. Мне было важно понять, стоит ли овчинка выделки. Стоит ли свобода передвижения по улицам, ресторанам и театрам той моей жизни, от которой придется отказаться?

Ответ я, конечно, знала заранее. Просто проверила себя. Конечно не стоит. Дело и в привычках, и в работе, и в друзьях, и в той атмосфере деятельного и доброго созидания, которая начала к тому времени складываться вокруг меня. Не девочка я уже, чтобы скакать с континента на континент. Будем добиваться равного доступа дома. В конце концов, у американцев еще пятьдесят лет назад ничего для инвалидов не было – ни инклюзивных школ, ни пандусов. Сделали, причем за одну человеческую жизнь. Нам, конечно, потяжелее придется. Но тем интереснее… уговаривала я себя.

Весь 2005 год оборачивался большими проблемами по всем фронтам. По мере разочарования в силе всякой нетрадиционной хиромантии в моей жизни снова возникали традиционные врачи. Когда-то мне говорили, что если прокапывать гормоны с какой-то периодичностью, то можно избежать обострений рассеянного склероза. А поскольку состояние мое без выраженных обострений, но постоянно и очень заметно ухудшалось, я решила, не дожидаясь аврала, лечь на капельницу. Но оказалось, что пользы от этой экзекуции уже никакой. Уже поздно. Никакого эффекта, кроме жуткого сердцебиения, на сей раз гормоны мне не принесли. Я только еще больше ослабела от трехдневного лежания на неудобной больничной кровати.

 

2006

Он забирал покруче.

В марте арестовали счета “Открытой России”.

С утра раздался звонок Мишки Яструбицкого: – Ирка, приезжай срочно, у нас арестовали счета.Счета у “Открытой России” были в двух банках. В банке “ТРАСТ”, родном, “Менатеповском, и еще в одном, названия которого не напишу, дабы не портить людям жизнь. Так вот, трусы из банка “ТРАСТ” (крепкие орешки – см. рекламу с Брюсом Уиллисом) остановили движение по нашим счетам, имея всего лишь устное распоряжение из прокуратуры. Правильные люди из неназываемого банка в аналогичной ситуации повели себя по-другому. Их героизм заключался всего лишь в выполнении закона. Они позвонили нам и предупредили, что попросили у прокуроров письменное распоряжение об аресте счетов. А это значит, что у нас есть банковский день для того, чтобы раскидать деньги по утвержденным проектам. Миллиона два раскидали мы за этот подаренный нам день: в четырнадцать региональных филиалов, моим журналистам, в “Общественный вердикт”.Не знаю, выбрали ли наши недруги дату ареста счетов случайно или ждали, когда на счет придут деньги. Дождались. До сих пор на заблокированных счетах “Открытки” болтается около пяти миллионов долларов. Или их уже изъяли в пользу государства? Мы тут с Яструбицким размечтались, что тайное станет явным, зло будет повержено, Ходорковский выйдет на свободу, нам вернут наши пять миллионов – и мы воссоздадим закрытую “Открытку”.Но тогда, в 2006-м, надо было увольнять людей, переезжать в маленькое помещение, чтобы как-то закончить проекты. Ощущение пустоты не возникло сразу. Не то чтобы была надежда, что счета заблокированы ошибочно, а прокуратура вдруг признает свою оплошность и деньги вернутся. Нет, конечно. За два с половиной года, прошедших с ареста Миши, мы привыкли работать с постоянным ощущением близкой опасности. Уверенности в том, что конец нашего проекта где-то совсем рядом. На следующей неделе, через месяц, вот-вот… С арестом счетов это ощущение усилилось. Впрочем, это чувство, когда внешне еще все выглядит так же – звонят телефоны, подписываются бумаги, мы все каждый день приходим на работу, а на самом деле все плохое уже свершилось, произошло, было у меня в Центральном банке в 1998-м после дефолта. Но тогда я была маленькой частью большой корпорации, за меня все решали другие. Мне же оставалось по возможности с честью выходить из ситуации, в которой я оказалась неожиданно для себя. В “Открытой России” все было по-другому. Меня спрашивали сотрудники – увольняться или ждать, подавать ли в суд, бежать ли за границу, а если “да”, то где занять денег и как долго там жить. Я была за главного начальника. На тот момент я была заместителем председателя правления “Открытки”. А председателем был з/к Ходорковский.За себя страшно не было. Я подстраховалась, как мне казалось. Я наконец-то оформила инвалидность. Дело было до истории с приковыванием в больнице к кровати смертельно больного юриста ЮКОСа Василия Алексаняна. Я верила, что моя инвалидность кого-то остановит. Не будут же они меня сажать в тюрьму на инвалидном кресле? Я боялась за нашего исполнительного директора и главного бухгалтера, честных ребят с правом финансовой подписи. В постановлении об аресте счетов были слова про отмывание денег или что-то в этом роде. Но вроде пронесло.

Сразу после ареста счетов мне позвонили два человека. Первым был МихМих Касьянов. Он выразил уверенность в том, что мне нужны деньги. Он не спрашивал, нужны ли. Он утверждал. Еще как были нужны!!! Надо платить за телефоны, интернет, уборку трех крошечных комнат, в которых сгрудился весь “Открыткин” арьергард. Надо дать хоть по три тысячи рублей увольняющимся без зарплаты за отработанный месяц и выходного пособия простым сотрудникам. Надо платить адвокату, потому как мы все же решили обратиться в суд. Мы – трудовой коллектив, ибо, оставив нас без причитающихся нам денег, прокуратура нарушила ни больше ни меньше как сам Гражданский кодекс. Не трудно догадаться, что за год мы проиграли все стадии процесса и все кассации – Тверской районный, Мосгорсуд, Верховный… Отправили бумаги в Страсбург, откуда и ждем привета по сей день. Вторым позвонившим был Егор Тимурович Гайдар. Он также с утвердительной интонацией спросил, не хочу ли я быстро переложить трудовую книжку из “Открытки” к нему в институт.– Ирочка, ну вы понимаете, если что, пусть они имеют дело со мной.“Крышу” предложил, говоря “их” языком. Дорогого стоила такая “крыша” в тот момент.К сентябрю все, что можно было доделать, мы доделали. Отвезли в архив оставшиеся документы. Последними уволились директор Мишка и его помощница Инка.У меня появилось много свободного времени.Было что вспомнить, о чем поностальгировать… Как не хотелось переезжать в самом конце 2001 года в предназначенное для нас помещение на Хохловском переулке с уютного Трехпрудного, где мы уже вовсю штамповали журналистские семинары. Мы были сами себе хозяева. Да и размах работы в будущей “Открытке” был не вполне понятен.На Хохловском был большой общий зал, несколько крошечных кабинетиков и кабинеты побольше – для исполнительной власти и бухгалтерии. В один из малюсеньких кабинетиков я и заехала. Вместе с розовым диваном, который в начале года увезла из дому на привольный Трехпрудный. Розовый диван (на самом деле лососевого цвета) стал символом моего рабочего места. (И путешествовал со мной по московским переулкам до 2010 года.) В соседнем кабинете размещалась юная и очень строгая на вид девушка Маша, руководившая всем пиаром будущей “Открытой России”. На стене висел портрет Ходорковского, а на рабочем столе царил удивительный порядок. Кроме компьютера, там ничего не было.В следующем закутке расположился крупный, обожающий животных человек Осовцов. В углу стоял большой аквариум. Не с рыбками, а со змеями. Множество анекдотических историй было с ними связано. Первая – про уборщицу Люду, которая едва не лишилась чувств, увидев в мусорном ведре сброшенную змеей старую кожу. Похожую на мертвую змею, естественно.Как я сначала не врубалась, чем кто конкретно занимается! Первого лица как будто не было, т. е. был Ходорковский, но он царь и бог, и грузить его конкретными “Открыткиными” вопросами было не с руки. Был исполнительный директор. Он позиционировал себя “чисто по финансам”. А человека, который был бы изрекателем целей и смыслов, не было. Одно время на наши сборища в роли такого демиурга приходил Невзлин, но не долго. Через несколько месяцев я спросила у Ходорковского, как бы нам обзавестись первым лицом.– Подождите немножко, – ответил босс, – вы ведь Славу Суркова знаете? Он собирается увольняться из Кремля. Вот и придет к нам. Вы, кстати, захаживайте к нему где-то раз в месяц, рассказывайте, что у нас происходит.Я сходила разок. Мне не показалось, что моему визави был хоть сколько-то интересен мой рассказ.Был это 2002 год. Как говорится, ничто не предвещало.

Как было здорово, когда проекты множились грибами после дождя. Мы уже обучаем сельских библиотекарей интернету и строим в селах модельные библиотеки, мы спонсируем Букеровскую премию, мы устраиваем компьютерный класс в колонии для несовершеннолетних. А еще готовится к запуску мощнейший проект – школа публичной политики. Ее собираются открывать в пятидесяти регионах. Формально этот проект ведет Осовцов, а фактически по регионам мотается Андрей Илиницкий, выпускник московской школы политических исследований Лены Немировской, которого я перетащила из издательства “Вагриус”. Сейчас он ба-алыной чин в “Единой России”. Честно говоря, все проекты я и не вспомню. Учителей учили в ФИО (Федерация интернет-образования), с подростками играли в правовое государство в “Новой цивилизации”, но к нам эти проекты перешли после банкротства ЮКОСа. Тогда и стали, как вся “Открытка”, финансироваться из личных средств акционеров.А еще мы хотели заняться образованием судей. А еще заработала благотворительная комиссия. Я ее возглавляла. Ходорковский хотел тратить преимущественно на образование, а поэтому мы помогали бессчетному количеству домов-интернатов, студий, кружков для детей-инвалидов и их здоровых сверстников.Были, конечно, моменты, когда хотелось развернуться и уйти. Михаил Борисович, наверное, этого не помнит. Я пришла к нему просить двадцать пять тысяч долларов для Московской Хельсинкской группы на какой то семинар для молодежи, интересующейся правозащитой. То ли бизнесмен Ходорковский в 2002 году еще не знал, что такое МХГ, то ли я плохо объясняла, но он недовольным голосом произнес что-то типа “считайте, что это ваш допдоход”. Или гонарар. Или взятка. Я ужасно обиделась. Но поныла еще. Денег Ходорковский дал.Когда Мишу арестовали, все кругом говорили, что “Открытка” была создана для занятий политикой, а я со своими правозащитниками и благотворительностью была всего лишь “дымовой завесой”. Я пыталась спорить. Такой самоценной казалась мне собственная деятельность. А сейчас думаю, что, может, и правда – дымовая завеса. Ведь взяли же в середине 2003 года в “Открытку” тогда показавшегося мне случайным человеком Сашу Батанова – выстраивать непонятную мне тогда “сетевую структуру”. Партию? Может, и так. “Открыткины” филиалы планировались в пятидесяти регионах. “Открытка” была МОО – межрегиональной общественной организацией. Законодательство о них как две капли воды походит на законодательство о партиях. Как в старом анекдоте – осталось только вывеску сменить.

Не буду ничего плохого о Батанове говорить, поскольку недавно узнала, что он несколько лет назад умер. Получал он у нас бешеные деньги, никаких структур, славу Богу, не выстроил, уходя, позаимствовал навсегда парочку ноутбуков. Ушел, кстати, в гендиректора телеканала “Спас”.

Быть исполнительным директором после ареста Ходорковского становилось все опаснее. Первые двое уехали в Лондон, потом плечо подставил мой сотрудник Вовка. Но выдержал недолго. Самым крепким бойцом оказался красивый, стриженный под ноль веселый еврей Мишка Яструбицкий. Вот с ним я бы в разведку не то что пошла бы, а жила бы в ней, в этой разведке.

Скажу сейчас крамольную мысль, да простит меня Михаил Борисович Ходорковский. Как же хорошо нам было работать эти два с половиной года от его ареста до ареста наших счетов! Через адвокатов мы задавали вопросы и получали четкие ответы. Никто не спорил. Каждый рубль у Мишки был на счету. Еще одной крепостной стеной была Людмила Сергеевна, наш бухгалтер.

Вообще Ходорковский часто пытался переложить бизнес-подходы на нашу гуманитарную сферу. Летом 2003 года, когда Платон Лебедев уже был в тюрьме, Ходорковский придумал создать фонд помощи тем гражданам, которые пострадали от произвола правоохранительных органов. Этот фонд существует до сих пор и называется “Общественный вердикт”. А тогда Ходорковский решил сам найти достойного управленца “без правозащитных соплей”, который бы этот фонд возглавил. Для поисков этого человека были вызваны ЮКОСовские хэдхантеры – охотники за головами. Хэдхантеры, повинуясь их, хэдханте-ровским обычаям, рванули ко вторым лицам крупных правозащитных организаций и запели примерно одну и ту же песню. “Солидный бизнесмен, фамилию назвать не можем, намерен выделить сумму денег, сколько, сказать не можем, на создание фонда, который будет финансировать… Точно не можем сказать, что именно. А не будет ли вам интересно подобный фонд возглавить?”Эффект был потрясающим. Бизнесовые хэдхантеры не учли, что все правозащитники общаются между собой, а уж тем паче рассказывают друг другу о странных контактах с людьми в штатском, делающих невиданные предложения. На следующий день мне позвонила Людмила Михайловна Алексеева, председатель МХГ, и заговорщицким голосом сказала, что есть не телефонный разговор. При встрече сообщила:– Ирочка, к нам, ко всем, приходили из КГБ.Такой была реакция на появление хэдхантеров. Я поехала к Ходорковскому и предложила ему гнать, в данном конкретном случае, хэдхантеров в шею. Что он и сделал. А фонд, по совместной договоренности МХГ и “Мемориала”, возглавила давно занимающаяся правозащитой выпускница МИФИ Наташа Таубина. Что Ходорковскому страшно понравилось – инженерно-физический, значит, все-таки мозг четкий, не гуманитарный. Тогда еще Михаил Борисович гуманитариев не жаловал.Много чего было. Рождались новые проекты, мы ругались и мирились между собой, но с момента ареста Ходорковского мы знали, что всему этому пиршеству гражданской активности неминуемо придет конец. А когда это произошло, то случилось, конечно, неожиданно. Но сначала был обыск.Яструбицкий позвонил с утра и сообщил деловым тоном:– Ирка, весь Колпачный оцеплен ОМОНом. Предъявили ордер на обыск, давай быстро дуй на работу.Другой бы сказал – у нас ОМОН, сиди дома, не показывайся. Но Мишка знал мой характер. Была осень 2005 года, и ОМОН воспринимался как своего рода игра “Зарница”. По какому поводу нас обыскивали, я так и не поняла. В дальнейшем я ни разу не видела изъятых у нас документов, не слышала, чтобы они пригодились доблестным следакам. А изъяли много ценного. Например, мои записные книжки центробанковских времен. В них под красной коленкоровой обложкой учительским почерком моего секретаря Галины Александровны были переписаны телефоны многих ценных на 1998 год людей. Кириенко, например. Или Уринсона. Его фамилия – видимо, чтобы запутать следствие окончательно – фигурировала в транскрипции “Уренцов”. Такие важные вещи, как номера телефонов, Галя никаким компьютерам не доверяла. Вот этот раритет и изъяли. Я потом и письмо в прокуратуру писала. Типа прошу вернуть, ибо ни жить, ни работать мне без моих записных книжек не судьба. Обыск проводился следователем Тумановым и его соратником с говорящей фамилией Мертвищев. Наверное, он и выглядел как персонаж Салтыкова-Щедрина. Но лиц их я не запомнила. Дяденьки в штатском долго копались в документах и платежках благотворительной комиссии, а ангелоподобная Яночка Комарова тихим и нежным голосом давала пояснения:– А это на компьютеры для детского дома, где детишки с ДЦП…У Мертвищева должен был случиться когнитивный диссонанс – несовпадение увиденного с ожидавшимся. Мы были не похожи на контору по отмыванию грязных денег. Может, и случился. Мы никогда об этом не узнаем. В любом случае, как тогда сказал Георгий Сатаров, “прокуратура повысила свой образовательный уровень… ”.Я дерзила следователю. Пользуясь тем, что моя машина имела пропуск во внутренний двор, я ввезла съемочную группу Рен-ТВ. Через внезапно распахнувшуюся дверь они заранее включенной камерой засняли работу следопытов. Но героизм был излишен – свободы слова уже не было, и запись в эфир не пошла. Только разозлили Мертвищева, который пообещал, что, если я буду задираться, он нас всех поставит к стенке. Ноги на ширине плеч, руки за голову. Я тогда еще ходила с тросточкой и вполне могла выполнить этот трюк!Сами понимаете, в итоге победа осталась за Генпрокуратурой. Мы проработали еще несколько месяцев.Я не сразу поняла, как много потеряла, простите за пафос, наша страна с исчезновением проекта “Открытая Россия”.А я стала безработной.

 

Китай

Чего я еще не испробовала в плане полечиться? Правильно, китайцев. Сомнения в целесообразности этого у меня изначально были большие. Просто я знала, что рассеянный склероз – болезнь белой расы. В Китае его нет. Как можно уметь лечить то, о чем вы не имеете представления? Значит, лечить не умеют. Более того, Китай – южная страна, а моя болячка – северянка. Чем дальше к северу, тем выше частота PC. В Норвегии, в Канаде его полно. В США – много, а вот в Мексике, на том берегу пограничной реки Рио-Гранде, нет. Была даже версия, связывающая возникновение PC с потреблением коровьего молока. На севере пьют коровье молоко… На юге не пьют.

Но поскольку никто из врачей не понимает, откуда эта гадость, этот склероз, берется, то я решила экспериментировать дальше.

Китай так Китай. Конечно же, сперва нашлись знакомые, которые к этому пекинскому травнику и иглоукалывателю ездили, и он им очень помог. Правда, у них самих другая болезнь, но там они, конечно же, много раз встречали парня из Иркутска, у которого аккурат то, что у тебя. И ему, прямо у них на глазах, стало намного лучше…

Лету семь часов. Выходишь из самолета и попадаешь на другую планету. Мне не понравилось ничего. Кроме еды. Но я Китай и китайскую медицину ругать не буду – просто мне не помогло, а времени, нервов и денег было потрачено немало. Я хочу поговорить о другом. О важной для всех – и здоровых, и нездоровых – людей теме: поверишь – поможет, не поверишь – пролетишь. Эта формула отчасти правильна. Собственно, на ней основан эффект плацебо: когда люди верят, что новая таблетка им поможет, то даже если она пустышка, все равно помогает. Или, по крайней мере, начинает помогать. Что происходит потом, остается за рамками эксперимента. Я тоже встречалась с этим эффектом надежды. Не раз. Но всегда с безрадостным финалом.

В Китае все обещало быть успешным, поэтому я придумала моральное обоснование будущего успеха: “Я уже все поняла. Я достаточно поменялась. Жизнь, хватит меня учить”. Основа понятна, да? Остаточные проявления того самого неправильного вопроса “За что?”. Рецидив, так сказать. Если ты воспринимаешь свою болезнь как наказание за какие-то проступки, моральные или иные, то понятен смысл крика души: “Хватит!! Я достаточно намучилась”. Вторая предпосылка успеха – сами мифы о китайской медицине, всеобщая вера в ее силу. “Китайцы лечат не болезнь, а весь организм”. Это меня устраивало. Если болезнь им не понятна, но они врачуют единое целое – тело и дух (?), это может дать результат.

Относительная дешевизна проекта тоже подкупала. Лени Невзлина, как в случае с Германией, рядом уже не было, платить за поиски надо было самостоятельно. В Китае же все правда дешевле, чем в Европе. Прожить в Пекине предстояло довольно долго. Я даже ушла с поста зампреда правления “Открытки”, рассчитывая на полгода отсутствия, а если хорошо пойдет… То я готова провести в Китае столько времени, сколько потребуется. Квартиру снять в Пекине я не решилась, полномасштабный китайский колорит меня пугал. Поэтому поселилась в гостинице. Управлявшейся немцами, а не китайцами, что важно для людей, привыкших к порядку и некоему европейскому понятию сервиса. Как я, например.К иглоукалывателю предстояло ездить каждый день, он был страшно милый и отлично говорил по-английски. Иногда, распевая горловые тибетские мантры, делал мне довольно болезненный массаж, а чтобы я расслаблялась, просил читать молитвы. Молитв я не знала. Заменила их Ахматовой и Пастернаком. Доктор Лан так и сказал:– Не знаешь молитв, читай стихи…Еще он в последнее осеннее полнолуние сказал, что согреет мне сердце. Я удивилась – что он имеет в виду? Он принес мне теплую грелку и положил на грудь. Смешно, но когда очень тоскливо – помогает. Я до сих пор так делаю.

С травником, совсем пожилым дедушкой с невыразительным лицом старого китайского божка, надо было видеться раз в неделю. Старенький китаец щупал пульс и рисовал иероглифы рецептов. К концу дня после визита к нему в мою гостиницу доставляли коробку упакованного в целлофановые пакетики травяного отвара. Они были еще теплые. Остынут – сунешь в мини-бар. Пить утром после пробуждения и вечером перед сном. Разогретыми. В условиях гостиницы разогреваешь, засовывая в закипевший чайник. Ерунда, где наша не пропадала? Неудобно было то, что травник жил на шестом этаже местной хрущевки. Разумеется, без лифта. Вниз я еще кое-как спускалась. А вверх за отдельные юани меня втаскивал маленький китаец, которого было очень жалко. Он хотел тащить меня на закорках, как мешок. Но я боялась, к тому же этот способ был таким неэстетичным! Бедному парню приходилось волочь меня по-европейски – на руках. На шестой этаж.

В первый заезд я прожила в Пекине 50 дней. Тоска. Спасал интернет, в гостинице даже скорость была приличной. Особых изменений к лучшему в своем организмусе я не замечала. Но у китайцев не принято торопиться, позади 5 тысяч лет истории, поэтому запасаемся терпением. На “пересменку” домой я улетала с запасом травяного пойла. Его можно взять только на месяц вперед, а потом либо возвращаться в Пекин, либо искать способы доставки. Через месяц я вернулась, ведь травник должен проверить пульс, вдруг что-то меняется! Вот когда я ощущала этот эффект плацебо! Я верила в успех.

Новый год мы встретили в Шанхае. Чтобы как-то разнообразить опостылевшие пекинские будни, со мной поехали мама и папа. Но о том, какую поддержку они мне давали и вообще про роль семьи – ниже. Пока про веру.

Надо сказать, что у моей поездки конечно же был организатор. А иначе как говорить с травником, который тараторит только по-китайски? Разобраться невозможно – это можно сказать абсолютно про все, начинания с телодвижения. То, что китайцы говорят по-английски, – большой миф, взращенный коммунистической партией к Олимпиаде 2008 года. В массе своей они тебя не понимают, а ты не понимаешь их. Как найти носильщика на шестой этаж? Как отличить мужской туалет от женского? Разобраться в меню? И т. д. Короче, организатора жизни звали Джава. Был он из Душанбе, говорил, что имеет медицинское образование. После развала СССР откочевал на восток, а не на запад. Выучил китайский язык. И занялся таким вот медицинским бизнесом – сводил страждущих европейцев с китайскими волшебниками.

К середине января я начала ощутимо нервничать. Мне хотелось хоть каких-то сдвигов! Хороший психолог Джава просек это и стал вести со мной душеспасительные беседы о пользе веры в выбранный метод лечения. Я совершенно не спорила, это же очевидно! Потом он ужесточил позицию, и разговоры пошли о необходимости веры и вреде сомнений. Я робко возражала: вера нужна, но только ее недостаточно, нужны какие-то медицинские успехи. Чтобы возникала эта, как ее? Правильно, синергия. Успехи китайской медицины по-прежнему не проявляли себя. Время шло. Уходила и вера. Я сникала и теряла мотивацию. Джава усиливал давление. В конце концов он дошел в своих проповедях до того, что мне надо поменять и образ жизни, и образ мыслей. А иначе у меня нет надежды на излечение. Мерзавец какой, – я сразу обозлилась.Уже прошли времена, когда каждый новый гуру воспринимался мной как избавитель. А Джавин приемчик был просто ударом ниже пояса. Пока ты такая, тебе нельзя помочь. Проблема в тебе, а не в том, что медицина не умеет справляться с твоей болячкой. Изменись, перестань активничать, начни смотреть внутрь себя… Я не спорю, кто-то может стать таким отшельником. Замкнуться в своем мире, в своей болезни. А чем это, по большому счету, отличается от эмиграции в те же Соединенные Штаты? Ничем, кроме географии.И уж совсем мерзко говорить такие вещи человеку, ищущему медицинской помощи. Скажи мне, Джава, честно: на твою болезнь наши иголки-травки-мантры-молитвы не подействуют, мы не умеем исправлять сбои в иммунной системе. И все, претензий нет, я к этому готова. Но объяснять свое бессилие особенностями моей личности?! Может, он боялся, что я потребую возврата затраченных средств? Может, и так… Но Джава все же был посторонним человеком. Абстрагироваться от его слов было относительно легко.

Самое неприятное происходит, когда ты борешься за свой образ жизни с теми, кто рядом. В нашем случае естественным Джавиным союзником был мой неулыбчивый спутник жизни. Изменись, смотри внутрь себя, прекрати эту общественную деятельность, сиди дома, я куплю тебе еще одну цацку… Как вообще должны вести себя родственники и близкие люди с тем, кто заболел? Самая распространенная точка зрения – не напрягайся, побереги себя. Не надо тебе этого (ехать, встречаться, вообще работать), тебе же тяжело! Откуда кто знает, что по-настоящему тяжело? Физическая усталость или даже ухудшение состояния после очередного “подвига” или моральные муки от невозможности увидеть, почувствовать, ощутить? Я взрослый человек. Взвесить две боли и сделать выбор между ними я вполне в состоянии.

Мне повезло: со мной всегда были мои обожаемые родители, которые понимали, что, если посадить меня дома и заставить заниматься только здоровьем, я сойду с ума или физически помру очень быстро. Ведь близкие – они на то и близкие, чтобы уметь рассудить, что сделает жизнь их заболевшего родственника приемлемой, а еще лучше – приносящей удовольствия. В моем случае удовольствия – это работа, нужность и контакты с внешним миром, познание его. Я не берусь судить, как вести себя в случае с “быстрыми” болезнями, той же онкологией. Наверняка надо бросить все внешнее, чтобы выжить здесь и сейчас. А в моем случае? Когда болезнь тянется годами и не проходит, постепенно забирая частички твоего бытия? Когда вылечиться, достичь полной ремиссии даже на время, нельзя, но можно еще какой-то период жизни прожить активно. Просто по мере развития болезни такой образ жизни будет даваться тебе большими затратами: и материальными, и моральными. Нужна будет постоянная помощь, сначала непрофессиональная, просто подать руку или подтолкнуть коляску, а позже и специализированная – медсестры, сиделки..

Папа и мама, именно в такой последовательности, поддерживали во мне эту тягу к активной жизни. Маме это давалось намного тяжелее, чем отцу… Бедная, она ломала свои материнские инстинкты, понимая, что мне такой, как я есть, а не иной, надо лететь, надо ехать, надо работать, надо быть на митинге. А другая жизнь, жизнь, отданная только болезни, будет, пока во всяком случае, на этой стадии моей жизни унылым существованием и погубит меня как личность. В самом начале болезни я пряталась от родителей, как и от всех других. Более того, если абстрактных других я или стеснялась, или боялась злорадства, то папу-маму я не хотела расстраивать. Что происходит со мной, когда кашляет Варюшка? Правильно, я, как и любой родитель, начинаю нервничать намного больше, чем в случае собственной болезни. А тут-то просто кошмар! Каково маме видеть, как я хромаю, как я с трудом поднимаюсь, как я… Мне казалось сначала, что, прячась, я охраняю их покой. Но прятаться долго не получилось. Тем более что спокойствия от моей игры в прятки становилось в их жизни не больше, а все меньше.

Совсем близки мы стали, когда я переехала в свой новый дом – на соседнем с родителями участке. Заборов между нами никогда не было. Удобную дорожку проложили. И зажили “не вместе, но рядом”, видясь каждый день по многу раз, обедая, ужиная и зовя гостей вместе. Мы счастливы вместе. Мои друзья – их друзья, и наоборот. Что еще? Бесконечная, щемящая любовь-жалость. Наверное, они чувствуют то же самое по отношению ко мне. Им страшно за меня. Они уйдут, а я останусь. У меня нет мужа, что для них, проживших почти пятьдесят лет в счастливом браке, ужасно. Некому позаботиться. Слава Богу, есть дочка, но они знают, что я совсем не хочу сделать ее рабой своей болезни, что мне так не хочется повиснуть на ней, стать тормозом ее жизни. Я каждой минуткой пытаюсь доказать им прежде всего, а потом уже себе самой, что страшно, конечно, но преодолимо. Нет ничего невозможного, как говорится, для человека с интеллектом. И это желание сохранить их внутренний покой, не дать повода усомниться в моих душевных силах, укрепить их уверенность в том, что я справлюсь в любой ситуации, привычка оберегать их и дает мне силы жить и бороться. Я не имею права раскисать. У меня есть долг перед папой-мамой. Они должны быть спокойны за меня.

Я не железная. Бывают депрессии, бывают срывы. Мне всегда стыдно за них. Особенно если не хватает сил не показать этого родителям.

С дочкой проще. С ней-то как раз я и позволяю себе поплакать и расслабиться. У нее же вся жизнь впереди, и она должна запомнить меня разной. Мне нужно от нее то же самое, что от родителей, – духовная близость и взаимопонимание. И жизнь мне это дает…

 

2007

Жизнь моя как-то успокоилась. Я ею довольна? Пожалуй, да. Если сравнивать с мечтами юности, то кошмар, конечно. А если по-взрослому оценить все обстоятельства и себя в них – то скорее хорошо. Мне, пожалуй, удалось понять еще одну максиму. Ее иногда называют молитвой о душевном покое. Звучит она так: “Господи! Дай мне силы изменить то, что можно изменить, дай мне терпение принять то, что изменить нельзя, и дай мне разум, чтобы отличить одно от другого”. Самые важные слова – отличить одно от другого.

Тут тоже есть опасность – начать гордиться собой. Я же молодец, правда?

Семинары в КРЖ дополняются новым проектом – молодежным. Он называется “Я думаю”. Начался он не от хорошей жизни. Добыть денег на журналистов стало совсем невозможно. А на студентов денег выдал Дмитрий Борисович Зимин. Суть семинаров осталась прежней. Встречи с интересными, увлеченными своим делом, честными людьми. Мне везет, я сама такого народа знаю очень много! На семинарах я даю возможность ребятам послушать их и, не боясь и не стесняясь, задать вопросы. По телевизору таких людей сейчас не увидишь.Другая аудитория – студенты провинциальных вузов. Проект подешевле, потому как мы оплачиваем дорогу только по европейской России в плацкарте или автобусом. И если реакцию журналистов иногда можно было отследить по количеству и качеству их публикаций, то со студентами сложнее… Интересно им или нет, можно было видеть исключительно по блеску их глаз или скорости засыпания.Дети – ровесники моей дочки. Мне с ними легко и просто, хотя они заядлые спорщики и частенько спорят просто ради спора. Их мозги часто замусорены авторитарной школой и ТВ-пропагандой. Но они хотят разобраться, им все интересно, а от этого в аудитории возникает потрясающая энергетика. Я вампирю потихонечку. Мама раньше страшно волновалась, что я устаю на журналистских и студенческих семинарах. Несколько раз я ее уговорила посидеть на них. Волнения ее исчезли: неизвестно, кто больше энергии получает, дети от меня или я от них.

В июне 2007-го мой друг Мишка Шевелев заставил меня прочитать в журнале “Знамя” эссе под названием “В родном краю”. Узнал в редакции журнала, что за такой уездный город N. Оказалась Таруса Калужской области. А потом поехал в эту Тарусу, где работал врач-кардиолог, это эссе написавший. Нашел. Максим совсем оказался не тарусянином, а москвичом, врачом с прекрасным образованием, автором учебников и обладателем ученой степени. От деда, когда-то в результате “дела врачей” работавшего в той же Тарусской районной больнице, в городке осталась дачка. Достроил, переехал и работает кардиологом в Тарусе. Познакомились, и я стала председателем им образованного Попечительского совета районной больницы. Когда приехала в Тарусу первый раз, увидела то, что ожидала. Свисающие с потолков гроздья электропроводки, батареи центрального отопления, стоящие прямо на линолеуме (во время ремонтов новый линолеум клали прямо поверх старого), нищета и безнадега. И чудесные лица врачей.Городок… Городок горожан отдельно, тусклый, пьяный, знаменитая Таруса дачников с Цветаевой и Паустовским – отдельно.

Зачем эта барынька на инвалидной коляске сюда зачастила? Местная администрация не могла понять, что нам нужно в Тарусе. Глава Нахров доверительно спрашивал, не хочу ли я купить на Оке участок земли. Скажи я “да”, и ему стало бы понятно, чего мне хоть надо. Но мне земля была не нужна. Отношения с местными не складывались. Мы казались существами с разных планет. Нахров продолжал интересоваться, зачем мне Тарусская больница. Никакие слова про добрые дела, про гражданское общество его не убеждали. Более того, ему и его заму Крюкову казалось, что мы что-то замышляем, плетем тайком от них какие-то интриги. Наконец Нахрову удалось нащупать мой интерес. Я обронила, что все дело в личности врача. С таким человеком, как Максим, с воодушевлением говорила я, хочется не просто общаться, а делать общие дела, помогать ему. “Уф, – Нахров выдохнул, – дамочке доктор понравился”. Очень распространенная позиция. В массе своей наши люди не верят в бескорыстные действия. Может, часто обманывались и теперь выбрали позу циника? Может быть. Начав заниматься благотворительностью, я часто была вынуждена объяснять “зачем”. Люди искали подвох.

В конце лета я чуть было не стала политиком. После того как магический Кремль забраковал партии СПС Володю Рыжкова в качестве третьего номера в федеральном предвыборном списке, быть этим третьим номером предложили мне. Позвонил, собственно, Гайдар. Отказать которому невозможно. Сил у меня было немного, но я же заводная! Папа был “за”, мама и неулыбчивый муж – “против”, а я сама страшно сомневалась. Про то, что политика – грязное дело, мне не раз рассказывали старшие товарищи плюс собственный жизненный опыт. Ну а бороться за права? Либерализм, если он настоящий, подразумевает уважение к мнению любых меньшинств. А я ведь по своим убеждениям либерал… Вот и займусь.От момента моего согласия до звонка Чубайса прошло несколько дней. Формулировок не помню, но смысл был в том, что моя личность таинственных вершителей политических судеб тоже не устроила. “Она – человек Ходорковского. Сунется – посадим”, – прозвучало откуда-то сверху.– Может, и просто пугают, но грех такой я на себя не возьму, – резюмировал Анатолий Борисович.Не могу сказать, чтобы я сколько-то переживала по поводу своей несостоявшейся политической карьеры. Скорее и мне, и всем домашним стало легче.

 

2008

Все в моей жизни было упорядоченно и спокойно. Душа не рвалась никуда. Так случилось, что я слишком рано, где-то около сорока пяти лет, поняла обреченность ранней беспомощности. Смирилась с беспомощностью. Спасала мой душевный покой смерть тех желаний, которые всегда свойственны моему паспортному возрасту. Они, желания, больше не появлялись, не тревожили меня, и я, соответственно, не страдала от невозможности их реализовать. Помните замечательную песню из фильма “Служебный роман”?

Годов мне было по-прежнему не много, но старость, время, когда ты уже уговорила себя, что больше ничего не хочешь, либо на самом деле успокоилась, уже наступила. Не хотелось новых нарядов, не хотелось нравиться мужчинам, не хотелось простых и обычных человеческих наслаждений. Да и какие обычные телесные радости мне оставались, когда встать самой со стула и пересесть в кресло становилось все труднее? Я начала привыкать относиться к своему телу как к манекену Тело не дарило мне удовольствий. Все удовольствия приходили ко мне через мозг. Только работа, театр, кино, книги, музыка. Вообще-то много! И люди. Люди – главное. Хотя я все еще хорошо помнила, что такое мышечная радость, когда ты проехала летним днем километров двадцать на горном велосипеде. Переключая скорости на руле большим пальцем левой руки, чтобы крутилось все быстро-быстро. Колеса и километры. И так приятно заноют ноги…

Это воспоминание про велосипед мне очень пригодилось. Замечательная женщина и мой любимый писатель Людмила Улицкая затеяла “Детский проект”. Назвала его “Другой, другие, о других… ”. Официально можно сказать, что она озаботилась созданием для подрощенных детей и ранних подростков книжек, которые бы воспитывали бы в 10– и 12-летних толерантное отношение к непохожим на них самих – инвалидам, людям иных культур. К другим праздникам, пище, к другому отношению к рождению и смерти. А говоря проще, Люся решила найти умных авторов и предложить им написать книжки, которые умный учитель или родитель сумеет подсунуть своему чаду. Короче, автором книжки про инвалидов Люся предложила быть мне. Я, особо не подумав, согласилась. Хотя я не мастер писать что-то длиннее трех страниц. В студенчестве девяносто страниц диплома, а потом сто двадцать кандидатской были для меня настоящей мукой. Но согласилась. Дальше началось обычное откладывание дела, которое не горит. Это же не колонка в газете, у которой есть дедлайн для сдачи. Так было и с моей детской книжкой. Я никак не могла начать! Было впору сбрасывать с мобильного звонки Люси – так неудобно, как провинившийся подросток, я себя чувствовала. Не знаю, когда бы я засела за книжку, если бы не стечение обстоятельств. Собственно, начинается книжка с того, что мальчик Кирилл рассекает по проселочной дороге на новеньком велосипеде. С правой стороны на руле у него тормоз, с левой – переключение скоростей. Дальше по сюжету Кирилл попадает в катастрофу, ломает уйму костей и на какое-то время оказывается в шкуре инвалида. Путешествуя по больницам, он заводит кучу дружков-инвалидов, понимает, что они классные ребята и т. д. Первую фразу я написала в январе, сразу после Нового года. И при обстоятельствах, совершенно напоминающих какую-нибудь Агату Кристи. Благодаря им книжечку я закончила за пять дней.

Обстоятельства такие. Мы с моим неулыбчивым спутником давно мечтали поехать в Рим. Но не с туристической группой, не бегом, а недели на две. Посмотреть памятники, музеи. Спокойно пожить в каком-нибудь маленьком отеле или, если получится, снять квартиру. Для отдыха найти две недели в году при нашей занятости можно только дважды. Либо после Нового года, либо в августе. В августе в Италии, вестимо, очень жарко, а наша Ира вследствие своих болячек жару не переносит. Значит – январь. И вот мы поселяемся на шестом этаже уютной гостиницы. Перед нами мокрые от дождя терракотовые римские крыши. Вечером съедаем по куску мяса и выпиваем бутылочку красного вина. Я так подробно рассказываю потому, что все это имеет значение.

Утром за окном льет как из ведра. Нога моего спутника вдруг начинает болеть, а косточка около большого пальца становится предательски красной. Привет вину и мясу – это подагра. На ногу наступить невозможно, кроссовку надеть невозможно. По телефону звонят из администрации гостиницы и, страшно извиняясь, говорят, что лифт сломался. Итак, в сумме мы имеем: Иру на инвалидной коляске, дикий ливень, неработающий лифт, шестой этаж и мужчину с подагрой. Я не зря вспоминала Агату Кристи, это же ее сюжет – все дороги в дом засыпаны снегом, никакой связи с внешним миром, значит, убийца кто-то из постояльцев. В номере был телевизор, говорящий по-итальянски, и привезенный из дому один компьютер на двоих. Еду нам доставлял из китайского ресторана замотанный в мокрый полиэтилен велосипедист. Но это были еще не все напасти! Через какое-то время пришел местный отельный дяденька и сообщил, что дождь столь силен, что повредил интернет-кабель на подступах к гостинице (смыло?). Компьютер стало возможно использовать только как пишущую машинку. То есть он – мой! Точка. Делать с ним моему спутнику нечего совсем. А что такое мужчина, у которого что-то болит (а при подагре, говорят, болит адски), в одной комнате с тобой на неопределенное время и без возможности из комнаты выйти – вы сами догадываетесь. Так вот, в моем случае было хуже, чем вы секунду тому назад представили.Так появилась детская книжка с недетским и не нравящимся мне названием “Человек с человеческими возможностями”. Я с толком провела пять дней.

Мой неулыбчивый спутник сыграл вообще-то довольно большую роль в исчезновении “молодых” желаний. Мы были вместе. Не совсем вместе, что продлевало наш союз. По выходным мы жили у меня на даче, а по будням много работали, а потому, избегая пробок, ночевали в городе, где у каждого была своя квартира. Очень милый и добрый в душе человек, он обладал пессимистическим взглядом на жизнь. Я же и инстинктивно, и сознательно выискиваю любые капли позитива везде, где можно. От негатива рядом я страдала. Мне вдруг стало очевидно, что его явно начала тяготить моя болезнь. Когда-то он очень помог мне, щедро дал и второе, и третье дыхание, не обратив внимания на мой диагноз. “У тебя не терминальная стадия рака…” – повторяла я себе его слова. Конечно, он тогда просто не знал, что такое рассеянный склероз. Не почитал литературу, не выучил матчасть… Тем не менее та фраза была его индульгенцией на долгие годы.

Проявления болезни угнетали его. Они и меня доканывали, что уж говорить! Но я старалась не подать виду и хотела, чтобы мои близкие не показывали мне, как им тяжело, неприятно, просто надоело… Иногда мне казалось, что он тяготится мной, а не только моей болезнью. Не разделяет меня и ее. Внешне он был выше всяких похвал: верный, надежный. Но всегда мрачный. Всегда недовольный. К тому же я очень обижалась вот на что. Он, и когда я сама передвигалась на своих двоих, не часто брал меня куда-то с собой – в поездки, к друзьям. А я же очень общительная и вообще чересчур активная для инвалида на коляске! Но пока я была достаточно самостоятельная, я компенсировала его нежелание брать меня с собой собственными командировками и вылазками: с дочкой, с родителями. Но моя слабость росла, и вот я уже не могу ездить куда-то без сильного мужчины.Единственной моей ярко выраженной хотелкой оставалось желание посмотреть мир. Причем телеканал “Дискавери” меня тогда еще не удовлетворял. Мой друг же очень много путешествовал. И крайне редко – со мной. Если со мной, то всегда вдвоем. Мне много раз казалось, что он стесняется при своих родственниках и друзьях моей коляски. А может, это были мои комплексы?Я никогда не бывала в его родном городе! А сколько раз просила: “Возьми меня с собой!” Два лета подряд он ездил на Байкал. Я тогда еще могла ходить… но нет, конечно нет, но в следующий раз, обещал он, возьмет. Я понимала, что следующего раза никогда не будет.

И вдруг произошло чудо. Оно явилось в образе симпатичного Игоря, который много лет был фотографом в “Открытой России”. Фотографии его были очень профессиональные, а главное, мне страшно нравилось, что он слушал лекции, во время которых и снимал свои замечательные работы. Слушал, кивал, например, когда Гайдар выступал. Коллеги рассказали, что Игорь изначально из Братска. Летом 2008 года он вдруг позвонил (а мы уже года три как не виделись) и сказал, что они с женой Верой приглашают меня на Байкал. Не понимаю, зачем я им там? На корабле? С коляской? На диком севере озера, где леса и горы, никакой цивилизации, пристаней-то нет? Но приятно. Я мечтала об этом. Особенно потому, что мой неулыбчивый друг не брал меня с собой. И вдруг приглашают в общем-то малознакомые люди. Но я же авантюристка? А как же! И я соглашаюсь.Накопленных миль на карте “Аэрофлот-Бонус” у меня было столько, что хватило бы вокруг земного шара облететь. А уж на билет до Иркутска хватит и на меня, и на моего коллегу по КРЖ и доброго друга Сережу Суслова, которого я уговариваю поехать вместе. Мне ведь нужен рядом сильный мужчина! И мы сделали это!Как прекрасна была неделя на Байкале. Светило солнце. Дождик шел за все время два часа, не было качки, пельмени лепились, арбузы были сладкими… Но самым главным подарком была встреча с Верушей, женой Игоря. Удивительный человек! Вместо того чтобы говорить мне “не надо, тебе будет тяжело”, она не давала мне сидеть на месте. Тот друг, о котором я мечтала. Все на берег жарить шашлык – и я туда же. Только для меня каждый раз вымысливается сложнейшая конструкция из лодки, стульев и Сережиных рук. Другие спускаются с носа корабля по веревочной или приставной лестнице, как бравые матросы или туземцы.– Как, ты не хочешь покататься на скутере?– Вера, я боюсь, а вдруг я упаду…– Я буду сидеть сзади и держать тебя!Мы плыли и пели. Мы заплыли за утес, за второй. Боже, как красиво!Апофеозом был полет на вертолете и приводнение на озеро. Пилот Олег шутил, что мы полетим ак-к-курат-ненько! Прижиматься к сопкам – это как к горам, и этому он хорошо научился в Чечне…– Вера, я не полечу. Не возитесь. Желающих много, а наша компания насчитывает человек тридцать. Вертолет один. Вы хотите посмотреть зимовье, там по кочкам даже очень здоровому мужчине будет тяжело нести меня на руках.– Ты пролетела столько тысяч километров до Байкала и не хочешь пролететь еще полчаса!Все географические карты моего детства оживали! С вертолета я увидела крошечный ручеек – это был исток Лены. За десять минут нашего полета над ручейком он вобрал в себя десяток таких же речушек и стал вполне уверенной в себе речкой. Той самой, которая через сотни километров тайги превратится в гигантскую реку, противоположный берег которой я с трудом могла разглядеть, будучи когда-то в журналистской командировке в Якутске. Сверху было видно, как чешет со скоростью курьерского поезда по таежным кочкам бурый мишка. Черная смородина на зимовье была размером с крупный крыжовник. Жимолость пахла в три раза сильнее, чем у нас в Подмосковье, у мамы на даче. Я была абсолютно счастлива.

А в Москве меня ждала новая работа. Произошло все в духе времени. Наташа Лосева, работающая в “РИА-Новости”, задала у себя в блоге в ЖЖ вопрос, как оборудовать вход в агентство и все прочее внутри здания для колясочников. Желание оборудоваться было объяснено общечеловеческой тягой к цивилизованности.Знакомы очно мы с Лосевой тогда не были, но я написала, что готова поставить на себе натурный эксперимент. Приеду на коляске. Сами все увидите.С коляской мы разобрались довольно быстро. Потыкались в дверные проемы, попрыгали на порожках. Препятствия были, но при желании их легко можно было устранить. Развиртуализировались с Лосевой. Наташка смотрела на меня внимательно, как будто хотела спросить что-то личное. Наконец спросила:– Ир, а ты не хочешь у нас работать?Хочу. Так я стала делать “Азбуку перемен”. Видеоколонку в интернете на сайте РИА. Стала учиться читать с суфлера, писать текст короткими фразами безо всяких сложносочиненных и сложноподчиненных. Говорить, как телевизионный ведущий, а точнее, правильно брать дыхание у меня не получалось. Сказывался мой колясочно-сидячий образ жизни. Видимо, объем легких уменьшился? Стала говорить совсем рублеными фразами. Вроде как стиль такой.

 

Сначала договорились на одну колонку в неделю, а уже в сентябре начался мировой экономический кризис, и темы для колонок появлялись каждый день. Перешли на два раза в неделю. После записи домой не спешила, всегда хотелось куда-то закатиться, с кем-то встретиться. Я так сама себе понравилась с профессионально положенным гримом! Красотка. Красивая женщина на инвалидном кресле. Невиданный зверь на московских улицах.

И еще одно ощущение от РИА: большое количество очень молодых ребят, которые не знают, что делать, как себя вести, сталкиваясь с моей коляской в дверях и коридорах.

Это важная тема. Человек на коляске, так же как, наверное, любой другой человек “с ограниченными возможностями”, должен не комплексовать, прося о помощи.

– Помогите мне, пожалуйста, придержите дверь! Подтолкните коляску! Там сзади есть рычажок, если на него наступить правой ногой, передние колеса поднимутся, и мы преодолеем этот порог!

Откуда эти мальчики и девочки могут знать тонкости того, как помочь? Они, как правило, не предлагают помощь именно из-за опасений быть неловким, что-то испортить, чем-то навредить. Но если ты сам не можешь попросить других помочь тебе, то это почему? Спрашивай себя. Скорее всего, из-за собственных комплексов. Или из-за идиотского советского постулата, что просить о помощи значит унижаться.

Я научилась объяснять, что и как устроено. Научилась успокаивать своих добровольных помощников, они всегда поначалу страшно волнуются.

В Европе и в Америке люди предлагают тебе помочь, широко улыбаясь. Нам надо делать то же самое. Но и просить о помощи надо с улыбкой!

 

2009

Он упорядочил мою жизнь, как мне тогда казалось, окончательно. Работа в РИА, семинары со студентами, Тарусские благотворительные концерты. Болезнь? Она медленно и неуклонно прогрессировала. Периоды мерзкого самочувствия были намного длиннее и случались чаще, чем моменты относительной стабильности моего состояния. А сама стабильность обнаруживалась на все более низком уровне. Когда я перестала ходить с ходунками? Примерно в начале того самого года. Я уже не помню. Левая нога не держала в колене дольше минуты, правая тоже подводила, правда, реже. Пару раз я упала, идя по дому с этими самыми ходунками. Подняться самой стало невозможно. Так я поняла две вещи: я нигде не должна оставаться одна. И надо кончать выпендриваться и дома передвигаться тоже только в коляске. Руки стали сильно дрожать. Я с трудом справлялась не только с минимальным домашним хозяйством, но и с самообслуживанием.

Это была тяжелая грань. Я долго сопротивлялась. Склероз победил. Не в обиду моим друзьям и помощникам будь сказано, но если бы я вдруг выздоровела, то уехала бы куда-нибудь совсем одна. На необитаемом острове прятаться необязательно, главное – оказаться в одиночестве. Бродить по городу, лесу или вдоль моря, гнать на велосипеде. Сворачивать, куда захочешь. Или еще проще – одной пойти в магазин. Или накупить на рынке продуктов, загрузить их в багажник машины. Заехать на заправку. Из меня бы вышла отличная домохозяйка… Помыть окна. Раньше я обожала мыть окна. Стоять на подоконнике, совершенно не боясь упасть. И чтобы играла музыка… Купить, а лучше самой нарвать цветов… Зайти к маме, поставить их в ту неподъемную вазу, которую маме и пустую-то тяжело поднимать. А уж полную воды – тем более. Я бы снова пекла. С каким бы удовольствием я бы опять нажарила сковородку сырников, напекла блинов. Торт “Жозефина”? Легко!

Меня все больше притягивала общественная активность. И оттого, что своя “личная жизнь” не удавалась, но главное, из-за того самого вопроса “Для чего?”, который я научила себя задавать. Для чего я должна через все это пройти? Ну как минимум для того, чтобы мои подруги перестали жаловаться на головную боль как на страшную муку. Моя лучшая подруга Оля так и сказала однажды: – Глядя на тебя, мы все стали меньше болеть. Как-то неудобно обращать внимание на ерунду.

Непонятным для меня образом вдруг случилась моя “политическая реабилитация”. Из “человека Ходорковского” я превратилась в почти официальную фигуру – члена Совета при Президенте по развитию институтов гражданского общества и правам человека. Уф. Пока выучишь, пока произнесешь… Спасибо за бросок из опалы в официоз надо было говорить Элле Памфиловой. Поскольку я давно решила, что живу по принципу “лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть”, то я согласилась. Какое-то время оправдывалась перед сторонниками чистоты риз, бормоча: “Считаю, что надо использовать максимально все предоставляющиеся возможности”. Вскоре состоялась встреча с гарантом. В Екатерининском зале высота потолков явно за десять метров, так что низкорослыми кажутся все. Шуток про рост, соответственно, не будет. Для меня открыли подъезд с грузовым лифтом, на котором поднимают всякую снедь и напитки к монаршим пирам.На голубой стул около огромного круглого стола я зачем-то пересела. Встать, когда подошел Медведев для церемониального рукопожатия, естественно, не могла. А все вставали. Потому, как только он поравнялся со мной, скороговоркой выпалила:– Встать не могу, я инвалид-колясочник.Растерялась. Силу рукопожатия не отфиксировала. Вопрос “зачем пересаживалась?” задала себе сильно потом.Я говорила на встрече с Медведевым про ответственность тех, кто считает себя элитой общества – включая жен и детей, – за транслирование “позитивной моды”: благотворительности, милосердия.– Жена и дочки государя-императора в госпиталях работали. А ваша? А жены начальников? “Элита” не лечится в наших больницах, дети ее в школы и университеты ходят за границей, сыновья в нашей армии не служат! Для кого делаются реформы?Он в ответном слове ничего по этому поводу не сказал.Еще я говорила про доступную среду для инвалидов. Про то, что законы у нас хорошие, но там не хватает важной вещи – ответственности за неисполнение. Без этого законы – просто декларация. Бумажка. Медведев настаивал, что можно обойтись без фиксирования наказаний. Нельзя.Говорила про страшное наследство XX века, в котором человеческая жизнь и достоинство не стоили в нашей стране ничего. А в XXI веке нам предстоит ситуацию изменить.– И времени у нас с вами, господин президент, полно. Целая человеческая жизнь.Я тогда была прямо воодушевлена тем, как понимающе он на меня смотрел. Нас “отделяла” друг от друга только Элла Памфилова. Фактически – глаза в глаза. Это был первый год его пустого президентского срока. Мы надеялись.И еще говорила про не впускаемую в Россию замечательную журналистку, молдавскую гражданку Наташу Морарь, про любовь разделенных понятными злыми силами молодых супругов. Не отреагировал. Теперь понятно почему.

В конце мая удивительная для наших широт американка Денис Роза, возглавляющая организацию российских инвалидов “Перспектива”, пригласила меня на митинг. В Новопушкинском сквере собрались люди, поддерживающие инклюзивное, то есть совместное школьное образование детишек-инвалидов и их здоровых сверстников. Народу было не так чтобы много. Лозунги были очень правильные. Главный – “Дети должны учиться вместе”. Детишек на колясках я сначала не заметила. Нет, один все-таки был – Кирилл Дроздков, ученик тогда четвертого класса обыкновенной школы в московском Бутово. Его замечательная мама Валя, моя ровесница, притащила мальчишку-колясочника из Бутово в центр Москвы. Были и одноклассники Кирилла, обыкновенные здоровые ребята. У Кирилла оказалась большая проблема: четыре года начальной школы он отучился, как и все дети, закончил на “отлично”. Класс не бегал по этажам. Начальная школа с одной учительницей на класс всегда проводит все уроки в одном кабинете. Директор школы решила, что для удобства Кирилла их класс будет размещаться на первом этаже. Но хорошее время заканчивалось. С первого сентября начинался пятый класс, а значит – учителя-предметники, разбросанные по разным этажам стандартного школьного здания. Лифта в школе, естественно, нет. Мама Валя, хоть и крепкая женщина, таскать одиннадцатилетнего мальчишку и его коляску по лестницам просто не в силах. Тетенька из районного образования, к которой Валя обратилась за помощью, ответила в лучших советских традициях: “Ради одного вашего мальчика никто ничего делать не будет”. И Кириллу предложили надомную форму обучения. То есть сидеть дома, читать учебники. Несколько раз в неделю будут приходить учителя.А как же друзья? А как же школьные спектакли, пьесы для которых сочинял сам Кирилл? Придется забыть.Обо всем этом дрожащим голосом мне и рассказала на шумной летней площади мама Валя.

В таких случаях моя подружка Зойка Ерошок из “Новой газеты”, которая по моей просьбе тоже пришла на этот митинг, обычно говорит: “И тут из меня попер Темрюк”. Зойка – казачка из приазовского Темрюка. Как так? Ради одного мальчика никто ничего не будет делать? Это мы еще посмотрим! Сделают ради одного. Как миленькие. Мы уперлись. Решили бороться. Разъехались по домам составлять план кампании. Началась трехмесячная битва за подъемник. В бой были введены главные силы: мое членство в президентском совете по правам человека, Зойкино “Золотое перо России”, радио и даже Первый канал телевидения. Для того чтобы Кирилла показали в программе “Время”, я ходила на прием в Кремль. К своему старому знакомцу по девяностым годам Владиславу Суркову, которого не видела много лет.– Слава, мне нужен телевизор! У меня проблема с мальчиком-инвалидом. Его чиновники не пускают учиться.Других просьб у меня не было.

Телевизор был. И программа “Время” была. И еще много чего другого. Маму Валю начали узнавать в бутовских магазинах. Местные чиновники в интервью Первому каналу клялись, что подъемник будет к первому сентября. Все подробности битвы я по дням описывала в своем ЖЖ. Надо ли говорить, что двадцать девятого августа в школе по-прежнему ничего не было. Мы устроили падучую. Зойка писала полосные статьи с вопросами Фурсенко и посылала это все в министерство образования. Моя секретарша Нюша звонила во все инстанции и протокольным голосом говорила: “С вами говорят из приемной члена президентского совета…” Видели бы вы эту приемную!! Девятиметровая комната, в которой работает пятеро сотрудников КРЖ. Мы блефовали.

Второго сентября (конечно же не первого – праздник Вале и Кириллу чиновники все-таки успели испортить) в школе появился ступенькоход. Не самое удобное устройство, но хоть что-то!! Кирилл смог пойти в пятый класс. Я так подробно описываю эту историю потому, что она сильно изменила мое представление о значении малых дел. Ведь на самом деле ничего более важного, чем этот Кирюшин ступенькоход, я за долгие годы своей болезни не делала. Стоило ли идти в Кремль ради учебы в школе одного мальчика?? Я уверена, что стоило. Кирюша приехал ко мне в гости с мамой и папой после окончания пятого класса. Привез кучу похвальных грамот и дипломов победителя олимпиад. По математике, по информатике, по русскому языку, по английскому. Честно, я не помню, какие оценки имела моя родная дочь за пятый класс. А вот Кирюшины пятерки буду помнить всю жизнь. Кстати сказать, в эту замечательную школу на следующий год взяли еще одну девочку на коляске. Потому что был ступенькоход.Ко мне, между прочим, тоже приезжали телевизионщики – брали интервью про Кирилла и всю его историю. Как всегда, предлагали пересесть за стол, разместиться на привычном глазу зрителя стуле и вещать оттуда. Нет, это про экономику можно говорить, пересев в вальяжное кресло. А про Кирилла – только сидя на инвалидном! Ведь мы с ним одной крови – он и я…Но есть одно “но”, которое мне предстояло осознать. Дождись сигнала с просьбой о помощи, прежде чем кидаться помогать. А то у меня был и такой казус. Окрыленная успехом с Кириллом, я решила влезть в еще одну эпопею с доступом в школу. Моя сослуживица рассказала мне, что год назад девочка-шестиклассница из ее подъезда попала в автомобильную аварию. Сломала позвоночнник. Теперь сидит дома, а из школы к ней ходят учителя. Отлично – еще один шанс стать благодетельницей! Звоню девочкиной маме, представляюсь, рассказываю про Дроздковых.– Давайте и вы! Давайте и для вашей дочки! – из меня хлещет энтузиазм.Ответ отрезвляюще прост:– Нам не надо.Сначала я осуждала эту маму. Что за мать такая, не хочет дать достойное образование своему ребенку?! А потом стала думать – а может, она совсем одна? И отвозить-при-возить дочку в школу, из школы ей просто не под силу? Может, у этой женщины есть еще иждивенцы и ей нельзя уходить с хорошо оплачиваемой работы? А может, просто – не хочет менять образ жизни? В любом случае она дала мне понять, что я лезу не в свое дело. Так что с тех пор я всегда жду сигнала SOS.

Как-то в середине июня того же лета мне позвонила Катя Кронгауз, заместитель главного редактора журнала “Большой город”. Они затевали спецвыпуск журнала. Посвятить его хотели Москве без барьеров. Потому как с начала 2009 года в столице проводился год равных возможностей. Денежки были выделены немалые, и ребята из “БГ” решили проверить, меняется ли что-нибудь, и если меняется, то в какую сторону. Собрали кучу симпатичного здорового народа, посадили на инвалидные коляски и поехали проверять Кутузовский проспект на предмет доступности. Реальных инвалидов тоже было несколько. Пришли ребята из “Перспективы”, был мой дружок Алеша Морозов, блестящий молодой юрист, уехавший в конце концов из необорудованной России. И я. Собственно, когда мне Катя позвонила и предложила, я застремалась. Как правило, я себя стараюсь щадить, трудностям без особой надобности не подвергать, а уж тем более летом, днем, по возможной жаре, по открытым пространствам – это без меня. Но, послушав прогноз погоды на пятницу, с утра увидев солнышко и почувствовав прохладный ветерок, я решилась. Взяла своего помощника Ваню, имеющиеся в хозяйстве две инвалидные коляски (на второй путешествовал известный блогер Олег Козырев), кучу специальных перчаток. Перчатки я раздала девчонкам, которые впервые крутили колеса инвалидных колясок. Ксюша Туркова с РЕН-ТВ доконала свои до клочьев. Непростое оказалось мероприятие, физкультурное. Кутузовский проспект – довольно приспособленное для инвалидов место в моем городе. Имеются кое-какие съезды с тротуаров. Но кроме них – ничего. Самое главное – проспект нельзя перейти. Наземных переходов нет, чтобы не останавливать правительственные кортежи, а в подземные переходы положены страшные рельсы под углом в сорок пять градусов. Мой Ваня в таких случаях говорит: “Ну их, эти устройства, Ирина Евгеньевна, я вас не удержу. Мы уж лучше по ступенечкам попрыгаем”. И это говорит спортсмен Ваня, диаметр бицепса у которого как у обычного человека два этих самых бицепса. Ни инвалид на коляске, ни мама с детской коляской перейти Кутузовский проспект не могут. Не перешла и наша дружная компания.

Конечной целью маршрута был кинотеатр в торговом центре “Европейский” на площади Киевского вокзала. Знакомым с московской географией понятно: кровь из носу, Кутузовский надо было форсировать. Когда мы дошли до его слияния с Дорогомиловской, выбора не оставалось – надо идти поверху. Назло ли, в насмешку ли, но эта июльская пятница была днем гаишника. Гаишник в парадной белой рубашке, стоявший с полосатой палкой на слиянии улицы и проспекта, совершенно не реагировал на нашу компанию, которая махала руками и кричала в надежде привлечь его высокое внимание. Внимание на нас обратили водители автомобилей, едущих по Кутузовскому от центра Москвы. Они стали останавливаться, завидев на бровке тротуара человек пятнадцать на инвалидных колясках, кучу телевизионщиков и человек двадцать пять сочувствующих. Остановилась даже машина с мигалкой и спокойно стояла, не включив ни люстру, ни крякалку.Гаишник охренел. На его глазах, в его профессиональный праздник какие-то обормоты безо всякого предупреждения о боевых действиях перекрывают правительственную трассу! А мы, собственно, никакого злобного перекрытия не планировали. Машины сами стали останавливатся. Ну, мы и пошли. Когда все уже оказались на Дорогомиловской, к нам подбежал бледный гаишник, который до этого нещадно вращал своей палкой, требуя от водителей продолжать движение. Типа давить нас. Но нас никто не раздавил. Гаишник пытался что-то кричать. Получались одни междометия. Он задыхался от возмущения. Потом все-таки произнес: “Уходите отсюда быстрее, а то задержат”.Кто задержит? За что задержит?Ну, мы и пошли. Дальше было неинтересно. Наземный переход через Дорогомиловскую был, въезды в кинотеатр были. Правда, пандус был под неправильным углом, но это так, семечки. Под неправильными углами были практически все элементы доступной среды. Но мы не придиры.Когда часа через два наша компания поедала шашлык в шашлычной напротив Киевского вокзала, Кате Кронгауз позвонил командир взвода немедленного реагирования УВД “Дорогомилово” и велел назвать марки транспортных средств, которые перекрывали Кутузовский. Мы смогли только рассмеяться. Какой марки инвалидная коляска едет по Москве? “Феррари”, наверное.Два вывода сделала я из этой акции. Во-первых, все актеры-режиссеры, которых позвал журнал, легко и радостно согласились. Многие знакомые пришли по призыву в ЖЖ. Света Штаркова, например, приехала из Беляево с ребенком-инвалидом на детской коляске. А вот прохожим на нас было наплевать. Никакого желания помочь, а коляски буксовали через каждые два метра, граждане на Кутузовском проспекте не проявляли. Второе. Проехать на коляске можно, но зайти куда бы то ни было – нельзя. Ни в банк, ни в кафе, ни в магазин. Даже в аптеку трудно – потому как дверь аптеки открывается наружу. То есть доступная среда – понятие относительное. Улица, которую нельзя перейти и на которой нельзя попасть ни в одно из имеющихся заведений, доступной не считается.

Через два дня раздался плач Ярославны от “официальных” инвалидов: – Как вам не стыдно? Глумитесь над несчастными людьми!! Издеваетесь, страшно сказать, над московским правительством! А оно, родное, столько для нас делает.Без комментариев. Нельзя не лизать руку, дающую тебе подачку. Не в национальном характере, видимо.На этой замечательной акции я познакомилась с режиссером Иваном Дыховичным. Коляску, в которой он сидел, толкал его и мой приятель Лева Рубинштейн. Иван – очень известная личность, его интервью хотели получить все присутствовавшие журналисты. Дыховичный говорил как-то удивительно возмущенно, сострадательно и ярко. Потом Лева сказал мне, что у Ивана рак. Иван Дыховичный не дожил до конца года.

С осени я решила ездить на специальную лечебную зарядку. Заниматься физкультурой, которую я ненавидела всю жизнь, тратить на это и время, и деньги. Найти надо было что-то специальное, естественно, а не тренажерный зал для здоровых. Понимала я это и раньше, но сильно было в лом. А тут приперло. Тело отказывалось служить мне все больше и больше. Побултыхавшись летом в шикарном и не-хлорированном бассейне своих соседей и дотумкав, что это вообще-то полезно, я стала искать. Мало подходящих мне мест, далеко они, с учетом московских пробок, потратишь полдня и все силы. Мне этого не хотелось. Я же потом не домой должна ехать – на работу! Нашла я искомое почти случайно. Позвонила маме дочкиной одноклассницы, она врач: – Тань, ты не знаешь, где в Москве можно инвалиду поплавать в теплой водичке?– Знаю, у нас.– У вас это где?– На Волоколамке.– А ты там кем работаешь?– Главным врачом…

В центре, куда я почти два года по три-четыре раза в неделю езжу заниматься физкультурой, контингент следующий: либо последствия инсультов – это пожилые дамы/мужчины, либо травмы, чаще тяжелые – переломы позвоночника. А переломы – это процентов на девяносто совсем молодые девушки и ребята. У кого-то есть надежда на восстановление – поясничный, а иногда и грудной отдел позвоночника, если “невысоко сломались”. Чем выше, тем хуже прогнозы. Я научилась “ставить диагноз”. “Шейники” наиболее беспомощны. Иногда разговариваю с ними. Алена сломала спину на горных лыжах. 2 о лет. Студентка. Необщительна, в отличие от мамы, активной и открытой.Даша – ураган. Розовые блузки, разноцветные резинки на пеппидлинночулковских косичках. Коляску толкает парнишка, явно влюбленный в свою подругу. Даша пострадала в автокатастрофе. Рассказывает самый мелодраматичный сценарий. Конечно, будущая певица. Или актриса. Конечно, ехали подавать заявление в ЗАГС. Парень, конечно, погиб.Лена из Вологодской области. Только закончила школу. Вышла на работу продавщицей в магазин. Проработала два дня. Лобовое столкновение – машина лихача и она – молоденькая девушка. Она еще не поняла, что впереди очень длинная жизнь. Спрашиваю, что делает дома целыми днями. “Да ничего особенного. Телевизор смотрю. Подружки заходят”.Наташа из Иваново. Уже с опытом поставарийной жизни. Закончила курсы бухгалтеров. Работает по специальности. Будущее принимает и его не боится.

Как правило, рядом с этими девочками-мальчиками их мамы. Готовы работать на победу над травмой столько, сколько нужно. Их цель, их смысл жизни – поставить ребенка на ноги. Они и не должны учить свое чадо принятию новой реальности. Осознанию того, что жизнь мгновенно изменилась, но осталась жизнью. И надо не только бороться за возврат прежнего состояния, но и стараться искать свое место в этой новой вселенной. Это всегда выбор. В моем случае его было относительно легко сделать: я бы умерла от тоски, тщетно пытаясь вернуть былое. Ведь сказал тогда, в начале моего пути, доктор Бойко: “Вы никогда не будете такой, как раньше”. И не вернула бы. А пытаясь вернуть, потеряла бы годы жизни. Матери, как правило, приносят себя в жертву. Я подружилась с одной такой замечательной женщиной Леной. Ее дочка тоже попала в аварию. Умница-красавица, она – повезло! – закончила институт до травмы. Дочка с мамой (именно в такой последовательности) переехали в Москву, где дочке предложили работу. Несмотря на коляску. В родном городе остались Ленкина работа, муж, старший сын. Несмотря на это, выбор был прост – заботиться о самом слабом, о сломавшей позвоночник дочери. Правда, у Ленки такая дочь, что неизвестно, кто кого больше поддерживает. Начиная с ночи, когда машина, полная девушек и цветов, с нетрезвым парнем за рулем врезалась в столб.– Мама, не волнуйся, все будет хорошо.Что будет хорошо? С раздробленным позвоночником ты вряд ли встанешь на ноги. Значит ли это, что все будет плохо? Совсем нет. Будет и работа, и дети, и путешествия. Просто по-другому. И только надо снова помочь. Как в детстве. Только не научить ходить, а научить быть самостоятельным этого взрослого ребенка. Намного более сложная задача! Инстинкт говорит: укрой, сделай за него, не беспокой. А надо, чтобы этот ребенок старался все делать сам. И роль матери в том, чтобы страховать. Иногда на это уходит вся материнская жизнь. А иногда, как в случае моей Лены, дело ограничивается пятью – десятью годами.

Удивительно было для меня, что ни в одном из разговоров с пациентами реабилитационного центра не всплыла тема совместных действий. Ребят, конечно, можно понять, особенно если они из маленьких городов. Но вот кого я напрочь отказываюсь понимать, так это родителей и друзей. Когда-то в Нью Иорке, включив в воскресный день телевизор, я увидела большую и очень красочную демонстрацию в Центральном парке. Демонстрантов, наверно, было тысячи три. Попадались люди на колясках, но большинство весело шло на своих двоих. С детьми и воздушными шариками. Это был марш паркинсоников, так объяснили мне по телевизору. Больные болезнью Паркинсона добивались, с моей точки зрения, сущей мелочи. Кажется, оплаты какого-то нового лекарства за счет медицинской страховки. Паркинсоников среди идущих по весеннему городу было явное меньшинство. Большую часть демонстрантов составляли их друзья и родственники. Вопрос. Почему у нас это невозможно? Мы что, равнодушны к своим близким? Почему на митинг за инклюзивное образование приходит десяток активистов, несколько студентов, читающих мой ЖЖ, и всего двое родителей детей инвалидов – мама Валя и известный артист, у которого нездоров третий ребенок? Меня, кстати, после истории с Кирилловым подъемником часто спрашивали – что за мальчик такой блатной? Почему бились именно за него? Ответ очень прост. Только мама Валя пришла на митинг, только мама Валя попросила помощи. Было бы семь таких активных мам, было бы семь подъемников. Было бы семьдесят мам – было бы семьдесят подъемников.Так вот, в моем реабилитационном центре собираются обычные молодые ребята, у которых даже мысли нет, что бороться за свои права удобнее и эффективнее всем вместе. В той же Америке вообще был период, когда борьба за права различных груп шла по всем фронтам. Чернокожие, инвалиды, секс-меньшинства. Ведь права есть у каждого гражданина страны? И они одинаковы! Правда?

Еще один вопрос меня волнует. Но его не задашь, попивая чай с булкой в больничном буфете. Не задашь человеку, который сам на эту тему не думал. Даже не каждому, находящемуся в сходной с моей ситуации. Суть вопроса наивна и глупа – что страшнее? Что страшнее и с чем труднее примириться – мгновенная травма или постепенная деградация? Мне хочется об этом поговорить, но ребята в реабилитационном центре не поймут меня.

Я решаюсь спросить Костю. Он чуть старше меня. Четыре года назад сломал шею в автокатастрофе. До травмы – бизнес, любящая жена, чудесные дети. После травмы та же жена и те же дети. И невозможность содержать семью. И неподвижность. Что происходит с человеком, попавшим, например, в автокатастрофу или неудачно нырнувшим, когда он наконец приходит в себя и понимает, что неподвижен? Что со мной происходило, когда я узнала диагноз, я помню. И мысли о суициде у меня были. Но из-за возможной страшной, но далекой перспективы и подворачивающейся ноги люди не кончают с собой. Ведь перспектива – она где? Год, пять лет? А пока они текут, ты к страхам привыкаешь. А когда так – открыл глаза и даже наложить на себя руки сам уже не можешь? Но Костя – человек глубоко верующий, и про это его спрашивать не стоит – ответ известен заранее. Верующему человеку такая мысль в голову не придет.– А какой была твоя первая мысль, когда ты понял, что жив, но травма очень серьезна?– Я был счастлив, что успею покаяться…

 

2010

Я хочу верить в то, что тьма сгущается перед рассветом. Более страшного года в моей жизни пока не случалось.

Моя семейная жизнь никогда не была простой. Мы разные. Он любит Восток, а я Запад. И вместе им не сойтись… Я не утрирую, все примерно так и было. При том, что мы оба безоговорочно признавали 10 заповедей, во всем остальном мы не сходились. Он вырос в Закавказье. Модель семьи, место женщины в ней – все отлично от моих представлений о собственной жизни. Я всю жизнь стучалась, прежде чем войти в комнату собственной дочки. Даже когда ей было 7 лет. Я никогда не читала бумаги на ее письменном столе. Английское слово PRIVACY. Собственное пространство. А тут все наоборот. – Мы же семья!А значит, есть право войти без стука…Не обсуждаю, что хорошо, что плохо. По-другому. А поскольку оба с сильными характерами – подвижек навстречу не было. Я виновата больше. Потому что я – женщина. И если я хотела семью, я должна была уступать.В чем уступать? Он считал, что женщина должна быть дома. Больная женщина – тем более.– Чего тебе не хватает? Я тебя всем обеспечиваю!Все так. Но как-то слишком линейно. Мне же нужно не только вкусно есть и раз в год ездить на море. Мне еще зачем-то нужно работать.А еще я спорю. Я отстаиваю свою позицию. Зачем? Теперь, после произошедшего, сама не знаю. Мы спорим о ценностях, о роли спецслужб, о мировом заговоре, об экономике, воспитании детей, о качествах того или иного приятеля. Мы спорим обо всем. Я должна была уступать. Потому что я – женщина? Я не уступала. Один раз он купил мне фигурку ослика. Это я? В его глазах – несомненно.Он никогда бы не ушел сам. В его джентльменском кодексе была невозможность уйти от жены. Даже если вместе несладко. Тем более если жена тяжело больна. Даже если она сама это предлагает. Разойтись и жить каждый своей жизнью – невозможно. В этом он был настоящим мужчиной. Сильно отличающимся от моего легкомысленного первого мужа.

Я видела, как он мучается. – Нам же плохо вместе. Мы совсем разные.Удар ладонью по столу:– Я счастлив!Мне предстояло принять решение самой. Меня подталкивала к этому его мама – мудрая женщина, которой конечно же было наплевать и на меня, и на все вокруг, кроме покоя и счастья собственного единственного сына.После одной из вечерних ссор, моих слез и полной невозможности понять друг друга, утром он уехал в командировку. В Рим. А я собрала его вещи и вывезла их к нему в квартиру. Я хотела покоя себе и счастья ему.Я не решилась позвонить. Малодушно написала эсэмэску. Жизнь перевернулась.

А в мае заболела моя мама. Онкология. Третья стадия. Жизнь перевернулась еще раз. Но на свои места ничто не встало.

Кто забудет московскую жару и смог лета 2010 года? Мы жили в аду. Здоровым-то было тяжело, а уж маме… Химия, химия, химия, операция, химия, химия. Мы считали дни и градусы на термометре. А я в то лето почувствовала себя не самой слабой в семье. Я уговаривала маму:– Мамочка, терпи… Представь себе, если бы от моей болезни существовало хоть какое, самое тяжелое, самое противное лекарство, неужели я бы не стала его принимать?А мама мне говорила:– У тебя нет боли. Боль – это мука.Это так. У меня ничего не болит. Мои ноги просто не слушаются. Хочется лежать и не двигаться. Даже не пытаться поднять руку. Тогда ты спокоен и неподвижен и на минуту можешь представить, что здоров. Ничего не болит, просто лежишь тихо-тихо и дышишь. Смотришь в окно и видишь деревья, цветы, белок, птиц. Подходит кошка, поднимаешь руку, чтобы погладить это мурлыкающее счастье, и понимаешь, что левой рукой гладить Норку тяжело. Норка, сядь справа…Но боли нет. Ты не глотаешь обезболивающие таблетки, не колешь уколы, которые снимают боль, но туманят голову. Люся Улицкая говорит, что после химии так плохо, что ни читать, ни говорить. Только слушать музыку.– Я впервые в жизни по-настоящему послушала всего Баха, всего Бетховена…Но потом пройдет. Боль пройдет, и ты снова пойдешь на работу, сваришь мужу обед, встанешь ночью с кровати, когда захочется пить… А если не пройдет, тогда все ненадолго. Как у Лилиан в том ремарковском романе. Но человек хочет жить. Всегда? В любом состоянии? Я пока не знаю.

В конце года произошло неожиданное и страшное. Умер мой неулыбчивый спутник, мой муж, здоровый, молодой мужчина, с которым мы расстались полгода тому назад по моей воле. Расстались из-за моего желания покоя себе и свободы ему. Мой неулыбчивый спутник умер в один миг, не почувствовав боли. Не дожив до пятидесяти лет. Смерть, которой человек с моей болезнью завидует. Да и любой другой завидует. Если бы не так рано. И опять в голове мои дурацкие сравнения. Что лучше? Вот так сразу, как он, или так мучительно – как я? Наверное, нельзя сравнивать. Наверное, живой человек, даже самый больной, не должен об этом думать… Ему, любому живому, по-прежнему так много дано. Лицо своего ребенка. Мамины смеющиеся морщинки. Солнце на щеке. Кошка мурчит. Запах нарциссов. Но я часто думаю, наверное, даже мечтаю о быстрой смерти. Поэтому не боюсь ни самолетов, ни лодок, ничего такого. Но так было бы слишком просто. Моя пьеса так решительно и быстро не закончится.Религиозным людям намного легче. Они верят, что за той гранью, за той таинственной чертой их что-то ждет. Встречи с ушедшими? Как минимум… А я не умею поверить в это. И это моя беда.

А еще страшное чувство вины. В чем я виновата? За что казню себя? За слова… Сколько раз я подкалывала его: – Не мучай меня, замучаешь до смерти, потом жалеть будешь…Кто бы знал, что выйдет чудовищно наоборот.Люся спросила меня:– Если бы ты знала, если бы предчувствовала, каков предначертанный конец, как бы ты тогда, весной, поступила?..Господи, конечно, я была бы счастлива терпеть и дальше его придирки, его насмешки, его привычки. Как можно дольше. Как на многое я бы не обращала внимания. Как можно дольше. Только бы он жил. Я бы воевала и гнала бы его к врачам, я стояла бы на коленях, умоляя его измерять давление и пить лекарства. А я сделала так всего однажды. Результата не было, что правда, то правда. Ну и что, что он не хотел лечиться, что он действительно слышать о врачах не хотел? Как я тогда, в начале своей эпопеи: они все хотят меня обмануть, обобрать. Ужас, какое-то первобытное сознание.– Сама инвалид, не надо из здоровых людей больных себе в компанию делать, – говорил он.Я обижалась и не настаивала. Здоров так здоров. А надо было искать слова и убеждать, валяться в ногах. Эх, это я сейчас так думаю…

Но все уже произошло. Его нет. На наших общих фотографиях я улыбаюсь во весь рот. А он серьезен. Нарочито серьезен. Но есть одна, где все наоборот. Улыбается он! Искренне, как мальчишка. Это мы в большом и очень добром и настоящем зоопарке. Мы только что посмотрели фламинго и движемся к коалам.

 

Новое десятилетие

Началось новое десятилетие. Я сижу на берегу Индийского океана. Прилив – отлив. Обезьяны носятся по пальмам. Того гляди сшибут и уронят вниз кокосовый орех. А они, орехи, здоровенные. Упадет такой на голову…

В Кению, в Момбасу, меня вытащили мои настоящие друзья – те самые Вера и Игорь, с которыми мы когда-то совершали подвиги на Байкале. Вот уж не думала, что увижу Африку. Слонов, зебр, жирафов – не в зоопарке, а на воле. Меня будет носить на руках в океан и из него чернокожий красавец Салим. Я буду спрашивать креолку Иоланду, что такое настоящая креольская кухня, и слышать в ответ:

– Дикие лобстеры. Те, что ни минуты не сидели в аквариуме..

Попробую маниоку и батат, выпью невероятной вкусноты пинья-коладу, куплю розовый сарафан “в баобабы”.

Еще один тест для самой себя: выдержу или нет? Перелет, жару, 5 часов в микроавтобусе без кондиционера? Выдержала. А хуже стало? Конечно стало. Только не от поездки. А от моей болезни. Той самой, от которой по-прежнему нет лекарства. А вдруг в новом десятилетии его придумают?

 

Дневники 2011-2012

 

2011

18 января. Самолет. Шесть часов от Найроби до Стамбула, потом пересадка и еще три до Москвы. Читать уже нечего. Сижу и пишу.

Говорят, в Африку влюбляются. Я лечу в свою зиму и уже скучаю. Закат в саванне, жирафы, объедающие акации, потом теплый океан, цветы и пальмы, шум прибоя. Как жить без них? Милы даже постоянно пытающиеся тебя надурить улыбчивые чернокожие братья. В отличие от непроницаемых китайцев, эти считываются на раз. И не боятся “потерять лицо”, а потому легко каются… Потом, правда, все начинается по новой.

Но там, где Африка цивилизуется, любить ее трудно. Наверное, у какого-нибудь француза, попадающего в Россию, сходное ощущение – экзотики уже недодают, а на сервис по-прежнему не похоже. Оазисов благополучия хватает на туриста с большим кошельком. А чуть подешевле – сплошная “момбаса” с тараканами и вечно сломанным кондиционером. Собственно, я нашу гостиницу в Момбасе, колониальной, прибрежной бывшей столице Кении, имею в виду. Поэтому если собираетесь в Африку, то будьте готовы или не мелочиться, или терпеть.

Испугавшись очередных двух с половиной звезд, в которых нам предстояло провести последний вечер перед отлетом из Найроби, Алеша, главный вождь нашей группы, шиканул. Мы переночевали в “Норфолке”, лучшей гостинице Кении. Там все происходит не “поле-поле” (“не торопясь, помаленечку” – на суахили), там все как англичане устроили. Отелю больше века. Когда-то в нем останавливался Теодор Рузвельт. Его фотка, где он попирает ногой голову убитого им льва, висит на стене в комнате, где он жил. Кстати, ему потом здорово досталось за несчастного льва от американских защитников животных. Уже в начале двадцатого века – защищали!

Какой, должно быть, кофе утром в такой гостинице!.. Не успели, стартовали в аэропорт в 3.15 ночи. Загулявшие соседи только возвращались. Местные кутались в теплые куртки и напяливали на головы шерстяные шапочки. Ночью в Найроби холодно – градусов 18 тепла.

Действующий аэропорт построили еще англичане (то есть до 1963 года). Больше всего он похож на Шереметьево-1. Кошмарный кошмар. Новый строят китайцы.

Как-то, когда мы еще были на океане, я включила местное ТВ. Везде сериалы. Но на одном канале в сериале говорят по-английски. Там молодой человек в полосатой рубашке с правильно подобранным галстуком сообщает своей пассии, разбитного вида красотке, что идет на MBA. На другом канале говорят на суахили. Смысла не понимаю, но все действующие лица в национальных костюмах и занимаются физическим трудом разной степени тяжести. Язык определяет сословие и образ жизни.

Вся наружная реклама в городе по-английски. А говорят в городе на суахили.

Самое кошмарное впечатление производят русские “гиды”, которых нанимают наши турфирмы. В Момбасе нас ветре-чала-провожала здоровенных размеров тетка Лена в парандже. Родом из Твери. По профессии парикмахер. А еще “проповедник”. Вместо экскурсий она бесконечно талдычит про то, как ей хочется в рай, про скорый конец света. Вынесла мозг совершенно. Ее товарка, с окончательно и бесповоротно испитым лицом тяжелой алкоголички, встреченная в аэропорту, уже успела какую-то несчастную группу проводить. Про историю мест обитания эти бабцы не знают ничего.

Муж тетки, поминутно поправляющей падающий с головы мусульманский платок, – момбасский христианин. Она его еще не обратила.

Кстати, мусульманином оказался и мой заботливый Бен. На самом деле он Салим.

Мне лететь еще два часа до Стамбула. Всю дорогу прилично турбулентит. Хорошо, что я этого не боюсь… Никогда не боялась, а теперь – тем более.

И еще раз спасибо за то, что на свете существуют друзья! Я бы сошла с ума за эти дни в Москве…

25 января. Дома, под вечер, вдруг начала строить планы. По хозяйству, не по работе. Мебель надо бы перетянуть. Нора весь диван подрала. В кабинете перестановку сделать. Книги разобрать. Аквариум очень хочу. Этот вот артефакт давно пора в сарай отправить. Сороковой день. Он отпустил меня.

31 января. Летать президентским самолетом удобно. В смысле приехала в аэропорт, показала паспорт и багаж, двери закрылись, и сразу полетела. По трапу сильные мальчики тащат меня на ручках, поскольку никаких инвалидных приспособлений во Внуково-2 нет. В Екатеринбурге же есть вполне себе оборудованная для инвалидов пятизвездная гостиница “Хаятт”. Но там ни фига не экономят теплоэнергию. Что морозоустойчивой мне – просто капут. Окна не открываются, а принудительная вентиляция гоняет принудительно прогретый до 26 градусов воздух. Хочется лечь в холодную ванну.Впрочем, в библиотеке, где происходила встреча с ДАМом, было еще теплее. Нежные, теплолюбивые уральцы. Покойный Петр Вайль говорил: “русская традиция – натопить и закрыться”.Про Ходорковского на встрече говорили трое. Первым был известный как матерый консерватор Сергей Караганов. Он сделал доклад про память о жертвах политических репрессий и национальное примирение. В конце сказал, что надо выходить из тупика по имени Ходорковский: “Не можете оправдать – помилуйте!”Второй была Тамара Георгиевна Морщакова. В докладе про судебную реформу она сказала, что экспертное юридическое сообщество будет готовить заключения по резонансным делам – Магнитского, Ходорковского…Третьей была я в разделе “Разное”. Недаром театр люблю. Все по законам жанра: увертюра, томительная середина, душещипательный финал.– Я понимаю, господин президент, что мы вас просто достали с Ходорковским. Вы в Давосе много раз отвечали, что не дело верховной власти вмешиваться в судебные дела. Но вы же юрист, к тому же вы сами говорите про правовой нигилизм. Вот в этом деле ничего кроме правового беспредела нет. Поинтересуйтесь. Это как раз тот случай, когда надо вмешиваться. Мне за процесс просто стыдно.Очень страстно говорила.Потом комментарий Медведева был таков, что он не в курсе деталей всего дела и потому хотел бы иметь развернутое независимое экспертное заключение. И мы поверили. И даже воодушевились.А еще сказал, что процедуру кассации и помилования никто не отменял.Вот. Я не надеюсь, но… надеюсь.Арсений Рогинский сравнил мое выступление с падучей, которую устраивает посаженный в ШИЗО зэк. Арсений Борисович видел, как это бывает, когда сидел в советской тюрьме.– Начальник, дай покурить, дай покурить, – дико бьется о решетку зэка.“Начальник” в ответ прыскает ему в морду из баллончика с “черемухой”.Мне президент ничем не прыснул. Хотя хотел, наверное.

1 февраля. А весь первый день после прилета в Екатеринбург я провела в жарко натопленном “Хаятте”, встречаясь с замечательными людьми. Лена Леонтьева, организатор группы “Свободное движение”, невероятная чемпионка-спортсменка-колясочница, без экспертизы которой в городе не вводится в строй ни одно общественное здание.Леня Волков, депутат моей мечты, обходивший ногами дворы и дома в своем округе и там встречавшийся с избирателями. Кандидата от “ЕдРа” “сделал” только так! А какой букет Леня мне подарил! Про кучу проектов договорились, между прочим.И самая милая встреча: ужин с уральскими КРЖ-стами.Ребята, какое счастье вспоминать наши семинары и ждать на семинары “Я думаю” ваших детей!За 10 лет КРЖ, говорю я им, перемены в стране только к худшему Значит ли это, что все сделанное мной – пустышка? Нет, конечно. Если люди, прошедшие через семинары “Открытки”, не соглашаются ни с кем за здорово живешь и не кривят душой, то, может, они передадут свои знания и позицию дальше?Может, доживем до лучших времен? Возродим КРЖ?

2 февраля. Самый кайф был в самолете на обратной дороге. Мои соседи – Алексей Симонов и Владимир Петрович Лукин – долго и артистично читали стихи. Давида Самойлова, Слуцкого, неизвестных мне прекрасных фронтовых поэтов. Вернулась из Екатеринбурга в хорошем настроении.А завтра утром я лечу в Сочи на семинар к потанинским стипендиатам.Месяца не прошло с тех пор, как я вольных слонов видела своими глазами. Странно, если задуматься, на той же планете, в том же часовом поясе. Сейчас. Всего каких-то 12 часов дороги.В следующую субботу, если хватит сил, лечу в Берлин на премьеру фильма “Ходорковский”.

3 февраля. Мой сосед в самолете Сочи – Москва рассказывал, как уговаривает свою дочь отдать в интернат ее дочку, свою внучку, с тяжелым ДЦП, а бедная малышка, когда видит маму – улыбается… И дочь моего соседа не отдает. И верю – не отдаст.

10 февраля. Вчера у Людмилы Михалны Алексеевой в гостях ели хачапури работы Додо. Сегодня уточку по-пекински из рук Андрюши на его дне рожденья. Завтра в Берлин. Это называется Ира села на диету. Самообман! С этой диетой не знаю, что делать! Отовсюду шлют мне ссылки, что надо придерживаться так называемой “диеты палеолита”. Есть только то, что употребляли в пищу далекие пращуры, только то, что собрали или поймали на охоте. Типа люди с инвалидных кресел встают и книжки об этом пишут.Хорошо бы. Но при моем образе жизни нереально. Отказаться от хлеба, молочного, от всего-всего хоть чуточку переработанного! Зерна злаков, мясо или рыба с огня, овощи, фрукты? Сидеть дома или возить с собой пакетик орехов?

10 февраля. Была сегодня на передаче “Банки. Ру” у очень мне симпатичной Инны Луневой. Я ее еще на НТВ заприметила, все думала, откуда в утренне-дневном эфире вдруг такой умненький “неформат”. Понятно, продержался не-формат недолго. Говорить надо было про инвестиционный климат. Сами понимаете, в нашем инвестклимате ни капли экономики – одна чистая политика. А потому в конце на вопрос “А что надо сделать, чтобы климат улучшить?” пришлось ответить “Путина – в отставку”. Условие необходимое и, может быть, и достаточное.

13 февраля. Мы чужие на этом празднике жизни. Отель “Риц Карлтон” на Потсдамерплац полон красивых и совершенно неизвестных нам людей. На три квартала вокруг отеля невозможно ни пообедать, ни поужинать – все занято киношниками. Особая радость – прием по поводу внеконкурсной программы “Панорама”, которая идет на фестивале более тридцати лет. Такого количества неформальных людей: голубых и розовых, и просто очень веселых – в Москве не увидишь. Режиссер фильма “Ходорковский” Кирилл Туши – чудесный парень. Туши – это не фамилия, это никнейм, образованный от детского прозвища. Папа Кирилла – седовласый спокойный немец. Мама Сильвия, чьи предки и были из России, сама про себя говорит, что не разговаривает ни на одном языке, кроме немецкого, зато по-немецки говорит очень много. Что правда.А завтра премьера и весь день расписан. Прием перед премьерой, тусовка после премьеры, а потом еще пресс-конференция.

P. S. В номере нас ждал шоколадный торт в виде кинокамеры с кинолентой. Поедим завтра на завтрак, и к черту все диеты.

14 февраля. Ажиотаж страшный, билеты на фильм купить невозможно. Я смотрела фильм и пыталась понять, почему у этого парня, сорокалетнего немца, плохо представляющего себе суть произошедшего, получается. Он не экономист, не юрист, ни хрена не понимает в наших политическо-олигархических разборках. И вдруг – получается. Выходит картинка живая, эмоциональная, где хорошее – симпатично, мелочное – еще мельче, а дерьмо – ну прямо-таки вонючее дерьмо. Как он понял? А потом до меня дошло – он не понял, он почувствовал. Как чувствует художник, какую краску надо взять для сегодняшнего заката. Так почувствовал своего героя Кирилл Туши.

15 февраля. Приехала из Берлина насквозь простуженная. Эти “буквально пара шагов” и “прямо за углом” при минусовой температуре и диком ветре плохо для меня закончились.. Берлин оказался совсем-совсем новым для меня городом. Когда-то в 1984-м это была моя первая заграница: я хотела в свою Польшу, но из-за военного положения нас отправили в Берлин. Естественно, только Восточный.Потом, в новое время, я была в Берлине четыре, кажется, раза – и всегда в Западном.В этот раз жила на ничейной земле, в бывшей зоне отчуждения – на Потсдамской площади.Из-за холодины никуда, кроме самого “Берлинаре”, не ходили. Но люди теплые, тусовка буйная, пиво абсолютно потрясающее. Оно как натуральный сок. Из хмеля, прямо из живого хмеля!Время тратится странно. Сначала собрались в одном месте, куда специально надо тащиться, просто чтобы вместе выпить-закусить, и уже всем вместе, тем, кто имеет отношение к фильму, поехать на премьеру. Потом поехать всем кагалом на пресс-конференцию, там тоже выпить-закусить. Потом на party к Кириллу в невероятный старый театр. Там выпить-закусить… И ведь все время занят…

16 февраля. Отдала свою маленькую автобиографическую повесть “История болезни” в журнал “Знамя”. Попробуют опубликовать в майском номере.

18 февраля. Сегодня попрощалась со своим любимым водителем и помощником Ваней. Почти четыре года он крутил руль, толкал коляску, запихивал меня в машину, возил документы и ходил со мной на митинги. Ушел по совершенно уважительной причине – захотел личностного роста. Сама виновата в появлении этого желания: четыре года парень слушал “Эхо Москвы”, сидел на моих семинарах, смотрел правильные фильмы и спектакли. Что выросло, то выросло…Ванюшка научил меня быть спокойной! И за это я ему очень благодарна. В самом начале нашей совместной жизни в машине я по какому-то поводу страшно раскипятилась. Ванька куда-то не туда поехал, свернул, не послушав меня. Я пыхтела и пыхтела, не в силах успокоиться.– Ирина Евгеньевна, а вы меня укусите… – вдруг сказал мой новый молоденький водитель.Я засмеялась. С тех пор ни разу, ни РАЗУ не злилась по поводу пробок, неправильных поворотов и прочих мелких косяков.Вообще много хорошего было. Плохого не было. Вчера в свой день рождения пригласил меня в “Планету суши”. Мы с ним оба японскую еду очень уважаем и частенько трапезничали в автомобиле, взяв навынос.Мне грустно. И страшно немного. С Ваней у меня не было недоступной Москвы. А теперь будет.

20 февраля. Не знаю, хороший ли музыкант и человек Павел Слободкин, центр имени которого находится по пафосному адресу Старый Арбат, 48, но внутри там чудовищный дизайн типа лужковский вампир. Розовое с бордовым, синее с белым и апофеоз – бирюзовый с золотом зал. Роль золота исполняют накладные медные панели. Нас пригласила на концерт молодого оркестра мама вдохновенного юного дирижера. Музыканты хорошие и настоящие со своими классическими хитами, а тот кошмарный сарай, в котором они играют – построенный во вкусе ЮРЬМИХАЛЫЧА, – их ни минуты не стоит.В антракте к нам с Женей Воскобойниковой, а она тоже на коляске, подошли две милейшие капельдинерши и стали интересоваться, как будто извиняясь, удобно ли нам, радоваться, что мы к ним пришли, и вдруг вернули деньги за билеты. Купленные, кстати, со скидкой по предъявлении инвалидного удостоверения. Мы поняли, что ДО концерта что-то случилось.А случилось вот что. Администратор был страшно недоволен, что приперлись люди на инвалидных колясках!– У нас тут не оборудовано, им сюда нельзя!Кстати, почти оборудовано. Лифт на второй этаж есть.Не знаю, что в ответ сказала наша спутница Янина Урусова, хозяйка портала bezgraniz.ru , которая и была от нас вызвана на ковер, но явно что-то жесткое…

28 февраля. Очень не люблю конец зимы – начало весны. Морозы все не кончаются, снегу полно, а солнышка уже хочется до невозможности. Тягучее ожидание, в котором ни один процесс ты не можешь убыстрить. В середине марта должно потеплеть, а мне предстоит недели на две залечь в больницу. А то х… совсем.

1 марта. Серая зима завершилась. Март подарил солнце и два часа счастья в гимназии 1514 среди невозможно симпатичных детей. Говорили о благотворительности. Искали в ней удовольствия и находили его. Надеюсь, количество внуков по переписке и пристраивателей котят в добрые руки прирастет.

3 марта. Вчера на ночь глядя подруга Рая потащила меня в даль светлую, в огромный дом на Первом Успенском шоссе, поотвечать – после совместного просмотра фильма “Ходорковский” – на вопросы одной компании. Было их человек тридцать пять. Даже для большого дома это аншлаг. Тихо смотрели, при появлении на экране Путина в комнате раздались нервные смешки. Немцы в берлинском кинотеатре примерно так реагировали на физиономию Шредера. Дискуссии не было. Точки зрения совпали. Хотя большинство я видела впервые в жизни.В очередной раз меня удивили восторги по поводу моей смелости.– Ира, вы живете здесь и не боитесь всего этого говорить? “Они” вам могут это припомнить…Не знаю, я тут особой смелости не вижу. Может, просто большинство моих друзей так себя ведут? Или мне генетически – или почему еще – нетрудно говорить правду про власть и вообще политику? В любом случае великой моей заслуги в такой прямолинейности нет.Но собравшиеся сочли меня смелой. Подарили цветы. А милейшая женщина Оля сняла с пальца серебряное кольцо и надела его мне.– Я так счастлива, так рада, возьмите на память, это мой друг-художник делает…Тут я совсем “поплыла”. Не знала, как себя вести, что говорить? Отказываться? Благодарить?В любом случае увидела кучу единомышленников там, где не ожидала.

3 марта. Была на вручении самой интеллигентной литературной премии – Белкина. Захотелось всех финалистов прочитать – “Нобелевская” речь каждого была замечательна. В номинации “Станционный смотритель” победила прелестная и остроумная критик Мария Ремизова. Вспомнилось, какое неприятное ощущение оставалось после Букеровских пиршеств. Особенно после одного. Это был 2003 год. Ходорковский был уже в тюрьме, Невзлин – за границей, и я выступала от “Открытой России”, спонсора премии. Собрав в кулак все образование и вспомнив, что русская литература велела “милость к падшим” призывать, я сказала какую-то прочувствованную речь. В ходе говорения обнаружила, что люди не перестают есть и не поднимают лиц от тарелок.Эх, все прощаю только за то, что Рубену Гальего с “Белым на черном” премию дали.

7 марта. За одни сутки два раза сходили в кино. Выйдя с замечательного “Король говорит”, азартная Люся Улицкая сказала, что еще надо посмотреть “Меняющие реальность”. До этого она не была в кино лет двадцать. Купили билеты – и вперед. Оказалось, оно того стоило. Всегда радуюсь, когда простым, понятным молодежи языком, на доступных примерах, объясняются такие сложные и непопулярные у нас вещи, как необходимость свободы воли и ответственного выбора, как бы тяжело это ни было. Даже жанр “фэнтези” показался уместным.

9 марта. Завтра ложусь в больницу. Надолго. Если получится с Йотой, то компьютер будет с собой. А так – только телефон. Ничего не планирую и ничего не обещаю. Пока все плохо.

12 марта. Сбежала до завтрашнего вечера из больницы домой. Выдали мне красный пропуск. Норку потискать, с компьютером соединиться и т. д. Ну что вам сказать за советскую медицину?Ничего нового. Чудесные врачи. Симпатичнейшие медсестры. Нагавкала за двое суток только лифтоводительница.Разруха. Нелюбовь к окружающему пространству (это суперпарламентское выражение для обозначения самизнаетечего). Лампочка над кроватью без плафона, а потому свет истошно режет глаза, в туалете пахнет гнилыми трубами, в попытке вонь унять дырку слива надо затыкать тряпкой, кормят обильно и невкусно, туалетную бумагу надо приносить с собой и т. д.А уж сколько у меня идей по организации здравоохранения! Что дороже для бюджета – держать больных пустые дни (выходные!) в больнице или доплачивать врачам и сестрам за работу в эти дни? Или им всегда работать посменно? А зачем в приемном покое четыре женщины на два стола и три компьютера для регистрации каждого поступающего?Оказываясь в больнице, ты попадаешь в микромир. Особенно если разместишься головой к окну – даже неба не видишь. К тому же немедленно появляются – хорошие и похуже – дружбы и неприязни.Вчера шесть часов неподвижности – переливание крови. Лежишь, распятый: из одной руки выкачали, в другую вкачали. Если бы не милейший реаниматолог Анатолий Иванович, развлекавший меня длиннобородыми еврейскими анекдотами, я бы с ума съехала. Виктор Васильевич – главный в реанимации. Впору влюбиться – совершенно чеховский персонаж, интеллигент лет шестидесяти. А Наталья Иванна, которая меня приветствовала фразой “Вы у нас раньше лежали?”.– Нет, – говорю.– А лицо знакомое!– Вы меня видели по телевизору.Оказалось, я ей очень нравлюсь. Правильно все говорю. А еще Пушков и Караулов. А еще Хинштейн. Они тоже очень нравятся. Вот. Корона известности слетела с моей головы, едва ее коснувшись.

13 марта. Выходной день выдался бурным. Заболел историк Никита Соколов, который должен был выступать сегодня на семинаре “Я думаю”. Я стала неравноценной заменой. Дети хороши – как всегда, впрочем; в этот раз особо порадовали кадрами Ижевск и Йошкар-Ола. Ах, какая Вероника оттуда приехала!Обсуждали вопрос, на который я тоже не знаю ответа. Как без бунта добиться перемен в стране? Как сложить тысячи добрых намерений? Как дожить до перехода от благотворительности и неравнодушия десятков к активности и переменам в сознании миллионов? И желательно без вождизма..Фантастика какая-то.

15 марта. Жизнь в больнице идет нерационально. Не могу об этом не думать. Казалось бы, лежи себе и книжки читай. Не анализируй. Ан нет. Активность с девяти утра, когда приносят завтрак, максимум до двух дня. А вообще-то до часу. А потом все затихает. Пациенты слоняются без дела (им бы к ноге динамо-машину…)Телевизор смотреть отвыкла. Йота работает, но, лежа в койке, как-то не пишется. Книжку зато читаю – Валерия Фрида “Записки лагерного придурка”. Отличная книжка!

Что такое плазмоферез? Из одной вены кровь забирают, плазму от нее отделяют, красные кровяные тельца оставляют и возвращают в ту же вену. В другую вену тем временем вкачивают всякие кроверазжижители и плазмозаменители. Пару пакетиков откачанной плазмы выливают в раковину. Странное ощущение… Это только что было мной, моей частью… Вроде как отрезали кусок ноги и выбросили в мусоропровод. Плазмоферез некоторые используют при борьбе с алкоголизмом и прочей интоксикацией. Но это все хорошо, когда имеются в наличии нормальные вены. А когда от всяких инъекций на них живого места нет? Плюс фактическое отсутствие кровяного давления? Ибо 77 /47 давлением не считается. Тогда процедура длится 6 часов. Даже когда нос чешется… Почешите нос! Поправьте очки! “Прогоните муху, она мне всю грудь истоптала!” Мужественная медсестра Марина, чтобы хоть как-то убыстрить процесс, четыре часа прижимала пальцем катетер к вене под правильным углом. Кыно. Пережать артерию зубами, чтобы брат не истек кровью.Более интересных событий нет. Холодильник забит едой. Не приносите еды, пожалейте! Считается, что больного надо кормить! Как гуся перед Рождеством. Делюсь с соседними палатами и медперсоналом.Осталась еще одна неделя.

 

19 марта. В “Вышке” вчера был потрясающий благотворительный вечер, на котором я купалась в счастье, сбежав на вечер из больницы. Хотя крыша моя кружилась и отъезжала. То есть я функционировала на голой силе воли. Сколько студентки напекли плюшек на продажу! Как на вечере пели и как играли на рояле! (Особенно преподаватель статистики Первушин – ему все кричали “Браво!” за его Рахманинова.)Ясин был главным лотерейным лотом – в финале снял с себя галстук и завязал на студенте (повезло – оказался очень статный и красивый юноша!).Купила связанную детьми из “Родничка” (это детский дом в Тверской области, которому студенты “Вышки” несколько лет помогают) подставочку под чайник и невероятно стильную расписанную кружку, торговалась на аукционе..Я была там совсем в семье, в своей близкой компании – студентов многих знаю, декан Сережа Яковлев на моем пятом курсе стал его начальником, Олег Замков тоже из наших…Сменилось время – и, кажется, мода на цинизм прошла. Сижу и ем слоеные пирожки с мясом, купленные вчера. А на сладкое меня ждет марокканский пирог с апельсиновой цедрой и кедровыми орешками.

20 марта. Удивительно понимать, что когда Гайдар взялся за реформы в разваливающейся стране, ему было 35 лет. Мне скоро 47. Мальчишка. Бесстрашный, мужественный, знающий. И это всего в 35… Хороший вечер, посвященный его 55-му дню рождения, в театре “Школа современной пьесы” Иосифа Райхельгауза. Очередь людей на улице. Полный зал, стоят в проходах, стоят на балконе. Все свои. Бабушка привела внука. Они сидят в 13-м ряду, и она рассказывает ему, чтобы знал. Гениальный Юрский рассказывал, что у актеров есть техническое понятие центра тяжести. У одного персонажа этот центр в районе сердца, у другого – пупок, у третьего – плечи. А если играть Гайдара, то центр тяжести – над головой. Там, где математика и музыка, в области идей.Пел Владимир Качан. “Не раздобыть надежной славы, покуда кровь не пролилась… крест деревянный иль чугунный назначен нам в грядущей мгле… ” Как уместно.Елена Санаева читала стихи Ролана Быкова. Филозов вспоминал Тимура Гайдара. Но самыми трогательными для меня оказались три молоденькие девушки-актрисы, одетые вполне по-пионерски – “белый верх – черный низ”, которые вспомнили ту самую детскую песню “там, где труднее и круче пути, Гайдар шагает впереди”.

20 марта. Соседский крупный белый кот стал бродить вокруг нашего дома, голодный и грязный. Его выгнали? Мы ставим мисочку с едой за дверь для него. Норка ревнует. Каждый раз, когда открывают дверь, чтобы положить корм белому коту, она начинает обиженно орать. Наверное, надо зайти к хозяевам и спросить, как они представляют себе судьбу котика.

24 марта. Две недели тому назад, отправляясь в больницу, я растерянно недоумевала – как же я выдержу? Безделье, замкнутое пространство, вторжения посторонних людей. Тех, которые приходят за кровушкой, когда им надо, а не ты зовешь. Прошли две недели. В субботу последний день. Что мы имеем?– Мозг отказывается думать.– Тело привыкло к распорядку дня.– Желудок хочет больничной еды – диетическая и в означенный час!!!А следующая неделька – застрелиться, сколько дел…P. S. Лучше не стало…

28 марта. Вот ведь неожиданность! До последнего дня боялась сглазить. Сан Саныч Аузан через комиссию по модернизации добыл денег на семинар КРЖ. И сегодня я снова увидела 60 человек моих замечательных региональных журналистов.Выступающие зажигали! Особенно Прохоров. Просто очень понравился.Чубайс хорош, но это ожидаемо, а Прохорова я слышала первый раз. Ну а если нанотехнологии смогут опреснять морскую воду, тогда заживем…Из Прохорова больше всего понравился пассаж про то, что надо добиться ситуации, при которой издержки конкретного человека по организации своей эмиграции станут выше затрат на борьбу внутри страны.Просидела на семинаре весь день. Как раньше. Я вообще человеком стала благодаря своим семинарам. Шутка ли, столько лет умные лекции слушать. С 2001 года! Университет отдыхает.Слушатели привезли кучу новостей. Главная – Сережа Губанов из Балакова стал депутатом районного совета. Девочка Ира, которую Таня Романенко спасала из дома престарелых в Арсентьеве Приморского края (Ира была обманом после детдома признана недееспособной и фактически работала рабыней), вышла замуж и родила двоих детей. Ленка из Павлова Нижегородской области с гордостью сообщила, что у них на местных выборах “ЕдРо” набрало всего 41 %. Ольга Новосад переехала из Калининграда в Москву и работает в “Голосе”.И как обычно – после семинара я затарена вкуснейшим башкирским медом. Но еще мне досталась очаровательная белая тюбетейка.

2 апреля. Досмотрела до конца концерт в Альберт-холле. Happy birthday, mister President… Очень, очень сильно! Можно ругать Горбачева внутри своего села сколько угодно: длинно говорил, нерешительно действовал, не предвидел, не смог, попал под колесо истории и т. д.Но мир воспринимает его по-другому. Ветер перемен, исчезающий страх, открытое лицо. Предсказуемость и общечеловеческие ценности.Перестройка началась, когда мне был 21 год. Я не могла понимать, как нас боятся и не воспринимают – вроде люди, а о чем с ними разговаривать? Немножко дошло в Америке в 1991-м. Когда американцы задавали нам вопросы про профилактические ссылки в Сибирь и медведей на улицах. Заметьте – это у них были остаточные эмоции и страхи. Производили сильное впечатление.Счастливый человек! Такое чествование в 80 лет!!! Ах, набивающие карманы президенты и прочие первые лица – за деньги для вас так не споют. Да-да, конечно, у всех большие гонорары… Но не только, не обольщайтесь.Вольно или невольно, но он изменил мир. В лучшую сторону. Мало кому удается. Завидуйте!

3 апреля. Дочитала. Расставила оценки. Я в этом годку вхожу в жюри Мемориальского конкурса “Человек в истории”. Я бы им всем, этим замечательным школьникам, а особенно их учительницам, дала призовые места. Как можно ранжировать истории про раскулачивание, репрессии, войну, Афган и Чернобыль, Чечню и военный эвакогоспиталь? Никак нельзя. А интервью с односельчанами, которые служили матросами на кораблях, везших ракеты на Кубу? Каждая (каждая!!!) история – сценарий для Голливуда.Читала и плакала. Какие судьбы! Страна истребляла собственных детей… Теперешние проблемы были запрограммированы нашим двадцатым веком. Увы!

10 апреля. На домашний концерт Филиппенко приехала с небольшим опозданием. Он читал Зощенко. Ну и ладно, что опоздала – Зощенко не веселит. Зато потом читан был Платонов (как вчера написано!), Булгаков (сдавайте валюту) и Довлатов. И Галич:

Все было пасмурно и серо,

И лес стоял, как неживой,

И только гиря говномера

Слегка качала головой.

Не все напрасно в этом мире

(Хотя и грош ему цена),

Покуда существуют гири

И виден уровень говна.

За ужином разговаривала с Капицей. Обсуждали Сколково, в частности. Говорили о том, что инновации бывают только в условиях свободы. Их производят только свободные мозги, независимые люди с чувством собственного достоинства. “Кошек нельзя построить, построить можно баранов”, – заключил Сергей Петрович.

19 апреля . Вот уж правда – ни минуты свободной. Пятницу провела в очередной больнице. В субботу спасала семинар “Я думаю” от косяков, допущенных юными и самоуверенными организаторами. В результате не поехала в Кораллово и не пошла на митинг демвыборовский на Болотной. Вечером в субботу вывела любимых родителй в оперу. Давали “Богему”. Ах-ах, автомобиль на сцене… Зачем сей выпендреж? А оказалось, что сеньор Джакомо Пуччини был одним из первых автомобилистов Италии и чуть ли не самым первым попал в автокатастрофу – ногу сломал.В воскресенье – спасенный семинар оказался исключительно удачным. А Сергей Сиротенко – обалденным тренером. Для себя даже кой-чаго почерпнула.Потом с Варькиными друзьями открыли сезон мяса на мангале.

20 апреля. Понедельник – сумбурное заседание Консультативной рабочей группы Комиссии по модернизации. Меня туда привлек Аузан, отказать которому не моги. Пыталась, поедая староплощадные сушки и зефирчик, сформулировать различие между Сколково и Силиконовой долиной. Получилось. В 9 вечера сели за стол у Г. Е. праздновать Песах. Такого форшмака я не ела в жизни.И ГЛАВНОЕ!Сегодня Я ВЗЯЛА КОТА ТИМКУ!У него умерла хозяйка, и кот был сдан в приют.Ему 5 лет, он красивый, здоровенный, темно-серый британец. Пока с Норой не знакомила. Сидят по разным комнатам.

20 апреля. Сегодня побывала в симпатичной такой Студии универсального дизайна Галины Волковой. Люди шьют красивую одежду и красивую обувь для инвалидов. Пытались пригласить на презентацию коллекции глянцевые модные журналы, но никого, кроме воспитанных в хороших немецких традициях представителей “Аксель Шпрингель”, сие не заинтересовало. А зря. Было на что посмотреть. Особенно хороша была Олеся Владыкина, чемпионка Параолимпийских игр по плаванию. Вот уж девушка с характером! И внешностью – супер! Мода для инвалидов нужна, конечно. Но еще нужнее она будет, когда им будет доступно образование, а потом достойная работа. Тогда инвалиды станут желанными клиентами и магазинов, и модных салонов и т. д.А показы мод нужно делать совместными, чтобы никакой стигмы, никакой сегрегации.

21 апреля. Во вторник выступала в Политехе на Полит. ру про мифы о благотворительности. У Татьяны Малкиной. От мероприятия этого многого не ждала, все возможные ошибки случились. Слишком много выступающих-ведущих на сцене по сравнению с публикой в зале (4 /приблизительно 40).Почему мало людей? Неинтересная тема? Не принято обсуждать (благотворительность – дело интимное)? Не помешали бы личные истории. Но никто не рассказывает – ни те, кто дает, ни те, кто принимает помощь. Рассмешил лысоватый дядька с ленинской жестикуляцией. Смешной вроде дядька, а вопросы он задавал мерзкие. Например, правда ли, что половина детей, на лечение которых собирают деньги, умирает? Это что, намек на то, что деньги похищены?

22 апреля. После концерта Шевчука и жить хочется. Несмотря ни на что. Иногда так херово, что не хочется, а после его концерта хочется. А еще обнять весь мир и уговорить всех бороться за правду и свободу. И все, что интересно, согласятся.

23 апреля. Вот получается же иногда. Подкидываешь правильную идею, которую сама бессильна реализовать, а они идут как таран. И того гляди, реализуют. Это я про инклюзивное образование и “Единую Россию”. Жмите, ребята! Тут я желаю вам успеха.Заседание проходило в Социально-консервативном клубе “ЕдРа”. Аккурат в соседнем подъезде с институтом Гайдара. Вход с Газетного в одну дверь со студией наращивания ногтей. Вполне демократично. Если бы не чучело драного и несчастного, но о-о-очень зубастого медведика посередине помещения – все бы было ОК. Но вкус оформителям отказал.

3 мая. Сегодня записали “Азбуку перемен” с Улицкой и Львом Кактурским, главой общества патологоанатомов. Говорили на совсем негламурную тему “Ах, зачемобэтом? этотактяжело!” Как будто мы все бессмертны…Надо ли знать, от чего человек скончался? Оказывается, надо ради живых. Чтобы, как минимум, ставили правильный диагноз.И вообще вскрытие (аутопсия) – это меньше трети патологоанатомической работы. А две трети – это биопсия. Сами знаете для чего.Программа вышла вполне философская.После записи было невозможно расстаться, и я потащила их обедать. Льву Владимировичу через пару дней надо во Владивосток, а он боится летать. Предвкушает неделю в поезде и в предвкушении мечтает (именно!)о прекрасных впечатлениях и встречах-беседах с соседями по купе. А еще о чтении. Люсиных книг он не читал – так что теперь всю неделю будет занят. Я ему завидую, у него этот кайф чтения Улицкой впереди.Мы ехали с Люсей домой по беспробочной Москве и говорили о том, что такие встречи делают жизнь счастливой жизнью.

5 мая. Вчера утром я была на подведении итогов конкурса исторических работ старшеклассников “Человек в истории. Россия – XX век”. Я была членом жюри и по-честному все прочитала. Но не потому, что я – ответственный товарисч, а потому, что невероятно интересно и трогательно. И важно. Но об этом – важно или нет знать историю без купюр – много и давно спорит все общество. Побеждают пока не мои сторонники. Может, мы просто опоздали задать вопрос об ответственности за ужасы середины XX века? Детям свойственно конфликтовать с родителями, но не с дедушками и бабушками. Представить себе картинку, когда внук призывает к ответу деда, невозможно, а вот такие выяснения позиций отца и сына описаны в классической литературе. И вот я думаю: если бы в шестидесятые, во время хрущевской оттепели, молодое поколение спросило бы своих отцов: ты там стоял или ты там сидел? – это было бы естественно. Наверное, именно поэтому в Германии удалась денацификация. Она совпала с естественным процессом взросления нового поколения. А мы опоздали. Спрашивать с дряхлого дедушки негоже? Хотя…

6 мая. “Мемориал” проводит этот конкурс в двенадцатый раз. Спонсоры, как всегда, немецкие фонды. Спасибо, затесался фонд Прохорова. Как когда-то “затесывалась” наша “Открытая Россия”. Пока не закрыли. Выступал временный поверенный Германии у нас. Хорошо говорил. Например, про то, что на эмблеме конкурса карта СССР – без соседей. Оторванная от мира. А XX век был общим.Дети… Конечно, в основном девочки. Симпатичные, одетые иногда как на дискотеку: короткие юбки, высокие каблуки. Из сел, из маленьких городков. Светлые головки, открытые взгляды. Спасибо их учительницам! Вот уж воистину – подвижницы, соль земли.Я говорила про ответственность. Не за историю, нет. Про личную ответственность каждого за то, чтобы остаться человеком в предлагаемых обстоятельствах. Про то, что сейчас за несогласие “с линией партии” не расстреливают и не ссылают. В худшем случае не продвинут по службе… Разве это большая цена за собственную совесть?

7 мая. Нечасто такое в наших широтах встречается. Мой знакомый Сергей, человек, не чуждый благотворительности (когда-то активно помогал Тарусской районной больнице), пригласил меня посмотреть им организованный музей. Улицкая там уже побывала, рассказала (Сергей наш общий знакомый), и я поехала. Метро “Динамо”, бывший офис Сергея, шесть комнат. Правильные стеллажи, грамотная подсветка. Экспонатов явно больше, чем комнаты могут вместить.Еврейская культура Восточной Европы и России, жизнь черты оседлости. Ушедшая безвозвратно после Холокоста. Неведомая, забытая. На карте выделена темнобордовым граница этой земли. Огромная территория – два раза площадь Черного моря. Культура исчезла. Люди кто сожжен, кто уехал. Атлантида XX века.Сергей несколько лет собирал эспонат за экспонатом. Покупал на свои деньги. На Украине, в Польше, в Молдавии. С гордостью называет эти вояжи экспедициями. Сам проводит экскурсии. Подробно про каждый предмет, книжку, листовку. Есть и другие экскурсоводы, но он хочет сам. Видно, как гордится и любит.Я устала – такое количество новой информации дольше полутора часов впитывать невозможно. Сидим на кухне, пьем кофе с овсяным печеньем.– Я хочу, чтобы в мой музей ходили интеллигентные люди. Те, кому интересно. 18 мая мы открываемся. Мы доделаем вентиляцию, еще пару стендов. И вперед.

9 мая. Вчера были в гостях у Димы Крылова (тот, который “Непутевые заметки”). Тофик Шахвердиев показывал свой фильм “Марш Победы”. Помните, когда в 2000 году на Красную площадь вышли ветераны? Колонна пожилых людей, увешанных орденами и медалями, промаршировала перед Мавзолеем. Можно было только догадываться, чего это стоило восьмидесятилетним. Фильм Тофика про то, как они репетировали. Восемь раз, половину под дождем, по лужам. Авторского текста нет вообще. Только картинка и речь. Документ. Тофик сидел напротив нас, зрителей, и снимал на камеру нашу реакцию. Мне хотелось плакать постоянно. Невероятный коктейль чувств: гордости, жалости, смеха (в фильме и иронии с избытком), отвращения к муштровавшим стариков воякам.А рядом была Людмила Ивановна Григорьева, главная героиня фильма. Внешность итальянской кинозвезды Анны Маньяни, высокая, стройная. Красивая нереально. В июне стукнет 85. С пятнадцати лет, с начала войны, работала в госпиталях, сначала санитаркой, потом медицинской сестрой. Так и осталась в профессии, не получив образования, пятьдесят шесть лет работала операционной сестрой. Удалять аппендицит могла и безо всякого врача.Работает в совете ветеранов. За умерших с 2000 года сотоварищей по фильму пьет стоя.

11 мая. На многое хватает денег в родном Отечестве. На военную форму от Юдашкина хватает, на переименование милиции в полицию – хватает. На специальное Олимпийское ТВ не просто хватает, а заливает всех желающих как из рога изобилия. Я вот тут узнала, что в мире появилась “таблетка надежды” для больных рассеянным склерозом. Называется “гилениа”. Тормозит развитие болезни почти в 8о % случаев. Стоимость годового курса в Штатах 45 тысяч долларов. Как вы думаете, найдет ли Отечество средства на покупку здоровья своим гражданам? Или предпочтет пыль в глаза, роспил и хапок? Правильно. И я так думаю.

13 мая. Я люблю театр. Театральные чувствуют, что я их люблю, и все время зовут. А я все время хожу. Хорошие спектакли в Москве часты. Вот вчера звана я была на “Дворянское гнездо”. Лаврецкий, Лиза, чистые души, любовь, долг и полное отсутствие хэппи-энда. Изумительно играла Нина Гуляева, которой вчера справляли восемьдесят. Поверить, что она играла Суок в “Трех толстяках”…Честно говоря, школьную классику по литературе я помню. То, что читала. Но находившиеся в обязательной программе “Отцы и дети” так замучили своим революционным Базаровым, что от “Гнезда” я как-то откосила. Тем приятнее было вчерашнее погружение.Я еще и завтра иду в театр. На сей раз на “Тартюфа” в исполнении Максима Суханова. Постановка Володи Мирзоева, естественно.

16 мая. На очередном заседании Совета по правам человека меня подбешивало. Временами прямо бесило. Совет готовится к очередной (может, и последней) встрече с президентом. Ищутся темы и вопросы. А я (и я далеко не одна) хочу знать, что сделано для решения вопросов, поднимавшихся ранее? Кто был назначен ответственным, что и в какие сроки предпринял, а если ничего не сделал – то, может, ему на пенсию пора? Короче, меня (и не одну меня) терзают смутные сомнения насчет КПД.

24 мая. Вот ведь гражданское общество… Четыре часа обсуждали, все приглашенные пришли. И высокопоставленный чин из Химкинской администрации, и крупные полицейские, и следак из СКП, и прокурор, и представительный франт из Росавтодора, и упругий, бряцающий медалями руководитель ЧОПа, и экологи-защитники во множестве. А раньше как хорошо было… Никто бы не пришел, слушали-постановили и по домам…Видео есть и с той, и с другой стороны. Снимали, видимо, с правильных ракурсов.Защитники, очевидно, подвирают – инсценировки и провокации, скорее всего, были. Правоохранители медлительны до одури. Письма по почте в пределах Химок у них ходють-бродють по месяцу. И не доходят.Дядька из Автодора был, безусловно, прав в одном. Крупных магистралей в густонаселенных регионах у нас не строилось тыщу лет. А когда строились, то точно народонаселение ни о чем не спрашивали. А тут какая-то экология кого-то интересует, право на погулять в лесу… Проектировщики просто не думали, что так бывает.Когда трассу потянут от Петербурга через Мясной Бор, где лежат незахороненные сотни тысяч бойцов Второй Ударной, там под бульдозер будет рваться Л.М. Алексеева. У нее там отец погиб. И будет права. Потому что, оказывается, нравственные аспекты у стройки тоже могут быть. И их придется учитывать.А дороги все равно строить надо. Только теперь, благодаря Жене Чириковой, все строители уже будут представлять, что учитывать надо не только матчасть. Хороший урок.

25 мая. Записывалась сегодня для программы “Фактор жизни”. Не суть. Перед входом в здание Радиокомитета штук десять ступенек. И есть правильно смонтированный подъемник, но аккуратненько сложенный и закрытый на ключ. Ключа, естественно, нет. Внутри здания такие же ступеньки. И есть подъемник. Сложенный и т. д. Ключа нет.Вопрос: какого хрена они все это устанавливали, если в день, когда записывается программа про колясочников и в здании их (колясочников) присутствует как минимум двое – ведущий и я, ключа все равно нет?

28 мая. Люди разные. Есть черные и белые, здоровые и инвалиды, геи и гетеросексуалы, сторонники партии любителей водки и партии абстиненции. Я исповедую религию наличия равных прав у разных людей при соблюдении ими законов. Нельзя признавать права одних и отрицать эти же права за другими. Просто нельзя.Особенно радует позиция многих “либералов”, которых страшно возмущают запреты властей на те или другие их акции, но которые кричат “ату!” при одном упоминании гей-парада.Никакие вы, граждане, не либералы. На досуге посмотрите фильм “Харви Милк”. За роль гея, избранного в городской совет Сан-Франциско, не-гей Шон Пенн получил “Оскара”.У меня есть знакомые геи, подруги-лесбиянки. Процент добрых и отзывчивых людей среди них тот же, что и среди людей с обычной сексуальной ориентацией.Для меня первичны их человеческие качества. А остальное – не важно.

30 мая. На балете я не была лет двадцать пять. В студенчестве ходила часто, ибо, вестимо, работала переводчиком. А иностранцам было принято показывать балет. И вот мои друзья, оказавшиеся настоящими балетоманами, повели меня на “Коппелию”.Это очень красиво. Красиво все. Танцевали потрясающие Наталья Осипова и Вячеслав Лопатин. С юности я помнила, что где-то в середине второго действия мне становилось скучно. Теперь, увидев закрывающийся занавес, я вздрогнула: “Как? Уже все?”От балетоманов я узнала, что первым балетом после открытия в ноябре старой сцены Большого театра будет “Спячка”. Так они называют “Спящую красавицу”.

2 июня . Вот что я целыми днями делаю, что времени нет совсем? Вчера ходила на митинг про инклюзивное образование. В класс к Кириллу Дроздкову поступили теперь еще два колясочника! Умнейший и интеллигентнейший Сережа Кулаков (вроде я правильно расслышала фамилию?) благодаря тому самому ступенькоходу учится в школе и вчера прибыл с папой в Новопушкинский сквер на митинг. Еще была красивая Наташа, у которой сын с ДЦП, и она рассказывала, как многое изменилось в ее мировосприятии после такого же митинга два года назад. “Тогда, – говорит, – выступала женщина и сказала, что в Америке пятьдесят лет назад тоже ничего не было. И у нас тоже все получится”. Хи-хи. Эта женщина была ИА. Услышана. Приятно.А сегодня в РИА подводили итоги конкурса “Город, доброжелательный к детям”. Спрашиваю дам из Самарской области про инклюзию. “Есть, – говорят, – все сделано! У нас в Новокуйбышевске такой шикарный реабилитационный центр!”Ага. Слово выучили. А то, что реабилитация – это лишь малая часть полноценной детской жизни, не выучили. Начинаем урок сначала.

2 июня . А еще у моего редактора Настеньки в подвале дома в Реутове обнаружились 9 (девять!) котят. Было больше – двоих растерзали собаки. Как спасать котодетей? Одного Настя пристроила. Я взять не могу – у меня две котоморды живут и еще две столуются. Настя на съемной квартире. Написала в сообщество ru_cats. А как написать на ПиК? Еще вчера слушала скрипку. Вообще-то должен был петь заезже-знаменитый бас, но он, видно, перебрал мороженого и охрип. Так что концерт сыграл его аккомпаниатор Саша Барклянский. Романтичен, обаятелен…

5 июня . Я никогда не видела своего деда Алексея Степановича. Маминого отца. Он всегда был легендой. Просто я росла и знала, что у бабушки был муж, который не то погиб, не то пропал на войне. В разговорах со мной бабушка никогда о нем не вспоминала, пока ее память была еще жива, я, в силу мелкого возраста, для разговоров не годилась, а когда смогла бы задавать вопросы, бабушка совсем постарела. Сейчас мне кажется, что и память ее постарела. И, наверное, для нее Алеша тоже превращался в легенду. Но в коричневой дамской сумочке из кожзаменителя хранилось пожелтевшее извещение “ваш муж, Федулов Алексей____”.И была мама. Когда дед ушел на фронт, ей было два с половиной годика. Одно воспоминание у нее все-таки осталось. Отец сидит на табуретке и ест макароны. Она, малышка, сидит у него на правом колене. Ножки болтаются у него между ног. Рассказывая об этом, мама почему-то уверенно стукает себя именно по правому колену. Телесная память иногда сильнее любой другой. И сейчас она вспомнила и даже вздрогнула:– Я говорю о нем как о живом.Дед был призван 26 июня 1941 года. Жили на Мещанской, призывал Дзержинский райвоенкомат, а провожали на Ржевке. Ржевка – станция окружной железной дороги, она находится прямо у Пятницкого кладбища, где легла моя бабушка через сорок семь лет после того, как проводила Алексея на фронт. Железная дорога идет прямо за оградой кладбища.Алексей был опытный солдат, прошел всю финскую. Кстати, еще одно воспоминание, уже мое собственное: бабушка говорила, что, придя с финской, дед сказал ей – впереди еще одна война. И она будет страшнее.Итак, она провожала его на Ржевку. Ему тридцать пять, ей тридцать. У них двое детишек. Семилетний мальчик и двухлетняя девочка – моя мама. Они оба, и бабушка, и дед, из одной деревни, точнее, села с чудесным названием Добрынское, километрах в пятнадцати от Владимира. Эта часть Владимирской области называется Ополье. Поля, перелески, села, колокольни – идиллический русский пейзаж. Уехали они из села в начале тридцатых. В деревне становилось невозможно жить, а владимирские мужики испокон ездили каменщиками в Москву. Говорят, что улица Большие Каменщики, где как раз заканчивалась Владимирка, так названа исторически из-за большого количества проживавших там каменщиков. Сейчас бы сказали – строителей. Так и написано у деда в военном билете в графе “гражданская специальность”. Мама вспоминает более поздние бабушкины рассказы, что на Ржевке никакого ощущения близкой победы не было, все просто выли и рыдали, провожая своих мужчин. Сами проводы мама не помнит, но оставить-то было не с кем, поэтому, наверное, была на Ржевке и она.А потом дед исчез. От него даже не пришло ни одного письма. Только извещение через три месяца – пропал без вести. “Ваш муж, Федулов Алексей Степанович, 1907 года рождения, уроженец села Добрынское Владимирской области, пропал без вести”. Я думаю, в этот момент земля остановилась. Всю оставшуюся жизнь бабушка жалела, что так мало вместе пожили. Видно, Алексей был хорошим мужем. А прозвище у него было Алеша-книгочей. Бабушка тоже любила читать, хотя образование у нее было три класса церковно-приходской школы. Наверное, у него такое же.Дед пропал, совсем. Каждый год после войны бабушка писала в Подольский военный архив. А ей каждый год отвечали: “Новыми сведениями не располагаем”. Ждала ли она своего Алешу? Наверное, ждала, как ждали миллионы вдов вокруг. Наверняка это особенное чувство: не похоронить, не видеть умершим, даже не видеть имени на надгробной плите – и все равно знать, что его нет и не будет.И вот мы нашли деда. Моя подруга Лена Жемкова из “Мемориала” нашла его за одну ночь. Просто села за компьютер и стала искать. Сначала в книгах памяти москвичей, где обнаружила все то же “пропал без вести”. Потом в военных архивах, а потом почему-то в немецких архивах. Там-то все и обнаружилось.И тут дед, который был для меня легендой, вдруг воскрес. Я увидела его, тридцатипятилетнего Алешу Федулова, едущего эшелоном на запад. Они успели доехать довольно далеко, до границы Псковской области и Латвии. Там 12 июля 1941 года дедов полк попал в окружение. Собственно, территория к этому моменту была уже захвачена немцами. Город Себеж, около которого все и происходило, был взят 9 июля. Я нашла в интернете картинки из этого города. Очень красиво. Озера. Оттуда родом Зиновий Гердт. Небесное место – так писал великий актер о Себе-же. А для моего деда это было начало кошмара.Мое воображение, напитанное детскими фильмами про войну, не рисует картин того, как везли военнопленных в начале войны из Советского Союза в Германию. Я стала читать про это и узнала, что никаких вагонов конечно же не было. Миллионы голодных, иногда раненных, не пойми как обутых мужчин гнали пешком. В Германии им не давали не то что еды, им не давали крыши, им не давали инструментов, чтобы вырыть землянки, они рыли норы руками. Немцы не рассчитывали на долгую войну, и мест для военнопленных – и, соответственно, кормежки для них – было приготовлено всего на полтора миллиона человек. Дед попал в плен в первые дни войны. Сразу или нет он был вывезен в Германию, я не знаю. Но в немецких архивах моя подруга Лена Жемкова довольно быстро нашла дату – п ноября 1941 года. В этот день дед был привезен в знаменитый концлагерь Берген-Бельзен недалеко от Ганновера. Огромный был концлагерь, там в 1944 году умерла Анна Франк.Дед умер всего через два с половиной месяца после прибытия в лагерь, 23 января 1942 года. От сепсиса в лагерном лазарете. Откуда сепсис? Может, он был ранен, может, он так сильно стер ноги? Никто никогда не ответит на эти вопросы. Как, наверное, это было страшно – умирать в тридцать пять лет голодным, без единого близкого человека рядом, в холодном бараке на чужой земле.Когда Лена нашла все эти данные, она рассказала еще одну немаловажную деталь. Немцы – ребята четкие, идентифицировать деда было очень просто. Фамилия, имя, отчество, профессия, место рождения, даже имена отца и матери – Степан и Анастасия. И самое главное – домашний адрес, улица Мещанская, дом, квартира. И фамилия, имя, отчество жены. Зачем немцам были такие подробности? Что они собирались сообщать? И кому? Но для нас важен другой факт: немецкие архивы попали в плен, Ганновер был в английской зоне оккупации. И все эти лагерные книги были в полном порядке переданы английским военным командованием в Советский Союз. Произошло это уже в 1953 году. В 1959 году эти данные поступили в российские архивы. Но никто, ни высшее командование, ни простой клерк не прочитали их. А если вдруг прочитали, то тем хуже. Ибо никто из них не отправил молоденькой матери двоих детей письмо, что солдат Алеша умер, его нет в живых, а это значит, что ее дети – сироты, а она – вдова. Может быть, она вышла бы замуж? Даже если нет, написала бы и рассказала бы детям, что их отец погиб там-то и там-то. Какое удивительное бездушие! Казалось бы, какая разница, его все равно нет… А оказывается, разница есть. И для его дочери, и для меня – его внучки. Со мной произошло просто странное. Если мама узнала, где та братская могила, в которой захоронен ее отец, то для меня дед ожил. Перестал быть мифологическим персонажем, а стал тем парнем, который держал на коленях маленькую маму, звался Лешкой-книгочеем и после работы любил прогуляться по улицам, посадив мою маму на руку. И был намного моложе меня.

 

Потом чудеса продолжились. Мне пришло письмо от женщины, которая точно так же разыскала своего деда. Ее дед, так же как и мой, умер от сепсиса в лазарете лагеря Берген-Бельзен, но только не 23-го, а 10 января 1942 года. Она же прислала мне телефоны немцев, семейной пары, которые изготавливают глиняные таблички с именами умерших в лагере солдат. Она прислала мне фотографию таблички с именем своего деда. Совсем мальчишка – 1915 года рождения.

7 июня. Кузина Зина повела меня вчера на премьеру “Бориса Годунова” (ой, что-то очень популярно стало произведение!) в “Оперу” к Вишневской. Все хорошо, голоса, сценография и т. д. Убило другое. Рядом с Вишневской, которая на любом спектакле, а тем паче на премьере, присутствует, сидел отставной наш Юрьмихалыч Лужков. Шикарно выглядящий, гладкий. Дорогие масквичи толкались в очереди за аффтографом. Яко оглашенные, наслушавшиеся царственной музыки Мусоргского. Сбивая всех на своем пути.

9 июня. Как часто в сообществе стали появляться истории о том, как с детей-инвалидов снимают инвалидность! Все чаще и чаще. Чего жалеют: денег на мизерные пенсии, льгот при поступлении, отсрочек от армии? А какой из Робки боец, окажись он, не дай Бог, в рядах? Из Робки боец никакой. Ибо родился Робка, внук моей кумы Тани, с неслабой гидроцефалией. Первый год – тремор-массажи, возбудимость-ванны, таблетки, уколы. И т. д. Помогало. Очень толковый Робка пошел в школу и стал хорошо учиться.А в десять лет начались головные боли. Тики, скачущие зрачки. Учителя звонили Тане и говорили: мы отправили Робку домой, у него опять болит голова. У Робки нашли неоперабельную кисту. Под черепом где-то. Не важно где.Сейчас ему четырнадцать. Он освобожден от физкультуры и от всех серьезных нагрузок. Нервничать тоже не на пользу. Бывает, что он почти кричит от боли. По нескольку дней. И в школу ходить не может.Инвалидность Робке не дали.А у девочки без пальчиков на руке, которая сидела в очереди на Большую Комиссию, инвалидность сняли. Зря они ехали из дальнего Подмосковья и надевали самую красивую кофту. Они полдня были в коридоре рядом с Робкой. И с мальчиком, организм которого не усваивает что-то жизненно важное.Таня сидит напротив меня и перечисляет этих детей, с которых сняли инвалидность. Перечисляет долго.

12 июня. Съездили в Тверь. Четыре часа по пробкам туда, два часа с ветерком обратно. Лето, особенно его начало, русским городам к лицу. Зелень, Волга, несколько церквей, несколько особняков – и что вам еще нужно? Памятник Афанасию Никитину с ладьей, на которой он ходил за три моря (маршрут не вспоминается!), Михаилу Ярославичу Тверскому на коне, ну и Ленин гигантский, жопой к речке. Речной вокзал, где выставка открылась, старый, красивый, полуразрушенный. Ступеньки выщербленные, осыпающиеся. Про отсутствие пандуса я молчу. Выставка классная. Но она мне понравилась еще в каталожном виде. Сто картин, стилизованных под надписи, сделанные каким-нибудь прыщавым “патриотом” ночью в подворотне из баллончика с краской, информируют: “Пушкин – на четверть арап”, “Циолковский – наполовину поляк, наполовину татарин”, “Майя Плисецкая – еврейка”. И вдруг становится понятно, что “наше российское все” – это такая мешанина кровей и национальностей, что любо-дорого смотреть.

14 июня. В 1925 году старшая сестра Анна выходила замуж. Семья была крестьянская, но довольно обеспеченная. Отец и мать, Александр Васильевич и Ефросинья Федоровна, подарили дочери-невесте маленькие золотые сережки с крошечными камушками бирюзы. Где-то к концу тридцатых Анна потеряла одну сережку на огороде. Страшно расстроилась. Искала-искала, но крохотулю в земле не нашла. Вторую сережку отнесла в торгсин. Времена были голодные и бедные – сколько выручишь за одну сережку? Немного. Но и то было важно.В конце сороковых случилось чудесное: Аня, уже послевоенная вдова, на том же огороде увидела, что на вилах что-то блеснуло. Это нашлась потеря. Пары не было, унесенная в торгсин “сестра” ушла безвозвратно.Младшая родная сестра Анны жила в Москве. Тоже молодая вдова, тоже с детишками. Она и сделала сестре у какого-то мастера подделку из латуни с голубым стеклышком – в пару.Внучка Анны в середине 70-х поступила в университет, и бабушка подарила ей свою единственную ценность – две сережки с голубыми камушками. Одна настоящая. Одна не очень.Месяц назад мне звонит Зинка, моя троюродная сестра:– Я потеряла бабушкину сережку!– Какую?– Золотую…В конце лета Зинке исполняется шестьдесят. Я заказала ей в подарок две золотые копии по латунному образцу.

18 июня. С утра в здании МГУ на Моховой вручение призов детям-инвалидам, победителям и участникам олимпиад “Талант преодоления”. Красивая была церемония! Обалденный Императорский зал (там говорил речь Александр Первый). Ректоры ВУЗов с красивыми белыми бантами-эмблемами. Дети в костюмах и чудесных платьях и с такими чудесными мордахами! Действо вел Цискаридзе, который хоть и приглашал всех “на сцену” там, где никакой сцены не было, продемонстировал отличное чувство юмора. Объяснял, например, свои ошибки тем, что “на сцене обычно молчит”.Я хвалила родителей, которые пошли по трудному пути. Стали добиваться для своих детей равных шансов. Мужества хватает не всем. Я с разными случаями встречалась. Например, маме оказалось проще держать дочку, ставшую колясочницей после автокатастрофы, на надомном обучении. А самой жить “прежней жизнью”, уговаривая дочь-семиклассницу, что в школе над ней будут смеяться…

18 июня. В банке, где я выступала с лекцией, был парень, у которого сынишка с синдромом Дауна. Я не знала об этом и в разговоре произнесла слово “дауны”. Я не вкладывала ни капли пренебрежения, а тем паче презрения. А отца ребенка это слово резануло. Я запомнила на всю жизнь и больше не ошибусь. “Мальчик с синдромом Дауна”. А не “даун”.

18 ИЮНЯ. Хорошей традицией становится сходить летом в Кремль. Не подумайте чего плохого – в музей. Шли мы на выставку Фаберже, а там днями еще открылась выставка сокровищ Медичи. Ну что вам сказать? Прогресс в искусстве не произошел… наверное, и не должен был!

19 июня. Завтра на три дня уезжаю в город Плес Ивановской области. Отдохнуть чуточку, а то стала нервная, несчастная и т. д. Предстоит решить сложную задачу – выгрузиться из “сапсана” во Владимире за две минуты стоянки. Двум женщинам, одна из которых на инвалидной коляске. Еще с сумками!На обратном пути предстоит в “сапсан” за те же две минуты погрузиться.Неслабая задачка…

22 июня. Река Волга около занимаемой нами избы сливается с речкой Шоханкой. В месте слияния, как, впрочем, и во всех других местах, по вечерам истошно орут лягушки. Люди на улицах здороваются – все знакомы. Людей немного. Пока не приходит теплоход и на пристань не вываливается толпа туристов. Городок оживляется: художники раскладывают свои художества – от яркой, аляповатой мазни до тонких акварелей, бабушки продают собранную на костромской стороне Волги землянику, в кофейной и чайной приосаниваются. Туристы гуляют по набережной. Мы гуляли там с утра под проливным дождем. Зато одни. Очаровательная рыжеволосая Мила, сама уроженка Плеса, рассказывает про каждый дом. Один дом дворянский, остальные купеческие. Мещанские дома подальше, не на первой линии.Очень красивый дом принадлежит местному мэру. Алексей Шевцов закончил мой факультет на год раньше меня. Но тогда мы знакомы не были.Вообще, вся эта история Плеса – из цикла “о роли личности в истории”. Я сегодня целый день вспоминала бывшего тарусского главу Нахрова, ржавые остовы лодок на берегу Оки и безнадегу провинциальной жизни. В Плесе все по-другому. Хотя народу – всего около трех тысяч. А в Тарусе четырнадцать. И что? Ничего. Может, сейчас Таруса стала краше…

Приехал человек. Городок застал в запустении. Все в прошлом: Левитан со своей Софьей Кувшинниковой, купеческая торговля зерном и лесом, Шаляпин и дачный театр. Человек стал придумывать и работать. И о Плесе стали говорить. Я услышала. Поехала (в Тарусу, конечно, ближе). И мне очень понравилось: и музей Левитана, и то, что торты для городской лучшей кофейни печет Татьяна Юрьевна, двоюродная сестра городского главы, и строящиеся дебаркадеры, и Wi-Fi в кафе, и, главное, памятник кошке. Кошке Мухе, покойной любимице местного художника Виталия Панченко, поставили памятник прямо над Волгой. Мила говорит, что Мухиных котят горожане укотовляли с удовольствием. Кошки в Плесе вообще чувствуют себя привольно. Да что там привольно! Хозяевами они себя чувствуют. Рыбы-то – целая Волга! Детей в Плесе маловато. А учителя в школе все пенсионного возраста. Они даже на повышение квалификации уже не ездят. В музыкалке то же самое.

Сонечка учится скрипке одна на весь город. Но может, при таком мэре учителя приедут?

2 Июля. Сидим с отцом и дядей и говорим о предках, Одессе, Черновцах и всем еврейском мире их детства. Про старшего – дядю Оскара, который учился в Сорбонне, был кардиологом в Черновцах (а это до 1940 была Румыния), играл в бридж по пятницам, его же ну-аристократку тетю Луцу, одесскую чету Тамара+Федя, которые мне в моем детстве так не понравились из-за тетитамариных бородавок, про родителей дяди, любимых мной ленинградских родственников. Какой тейгелах готовили в квартире на Пушкарской!

Я не запомнил – на каком ночлеге

Пробрал меня грядущей жизни зуд.

Качнулся мир.

Звезда споткнулась в беге

И заплескалась в голубом тазу.

Я к ней тянулся… Но, сквозь пальцы рея,

Она рванулась – краснобокий язь.

Над колыбелью ржавые евреи

Косых бород скрестили лезвия.

И все навыворот.

Все как не надо.

Стучал сазан в оконное стекло;

Конь щебетал; в ладони ястреб падал;

Плясало дерево.

И детство шло.

Его опресноками иссушали.

Его свечой пытались обмануть.

К нему в упор придвинули скрижали —

Врата, которые не распахнуть.

Еврейские павлины на обивке,

Еврейские скисающие сливки,

Костыль отца и матери чепец —

Все бормотало мне:

– Подлец! Подлец! —

И только ночью, только на подушке

Мой мир не рассекала борода;

И медленно, как медные полушки,

Из крана в кухне падала вода.

Сворачивалась. Набегала тучей.

Струистое точила лезвие…

– Ну как, скажи, поверит в мир текучий

Еврейское неверие мое?

Меня учили: крыша – это крыша.

Груб табурет. Убит подошвой пол,

Ты должен видеть, понимать и слышать,

На мир облокотиться, как на стол.

А древоточца часовая точность

Уже долбит подпорок бытие.

… Ну как, скажи, поверит в эту прочность

Еврейское неверие мое?

Любовь?

Но съеденные вшами косы;

Ключица, выпирающая косо;

Прыщи; обмазанный селедкой рот

Да шеи лошадиный поворот.

Родители?

Но, в сумраке старея,

Горбаты, узловаты и дики,

В меня кидают ржавые евреи

Обросшие щетиной кулаки.

Дверь! Настежь дверь!

Качается снаружи

Обглоданная звездами листва,

Дымится месяц посредине лужи,

Грач вопиет, не помнящий родства.

И вся любовь,

Бегущая навстречу,

И все кликушество Моих отцов,

И все светила,

Строящие вечер,

И все деревья,

Рвущие лицо, —

Все это встало поперек дороги,

Больными бронхами свистя в груди:

– Отверженный!

Возьми свой скарб убогий,

Проклятье и презренье!

Уходи! —

Я покидаю старую кровать:

– Уйти?

Уйду!

Тем лучше!

Наплевать!

Очень люблю это стихотворение Багрицкого!

4 июля. Была я сегодня на радостной и благостной презентации ООН-овской программы доступности ИКТ (информационно-коммуникативные технологии) для людей с инвалидностью. Грустно мне стало. И не потому, что у нас это невозможно. Как раз потому страшно, что чиновники могут вцепиться – бюджет-то потребен для сего огромный, а тогда прости-прощай обучение деток в школе рядом с домом. Где образованный, подготовленный учитель, оборудованное пространство. Ну и мама-папа рядом.У меня есть сотрудник Рома Жаворонков. Юрист с блестящими мозгами и плохой (в смысле сильно заметной) формой ДЦП. Рома закончил юридическую академию, защитил диссертацию. Так вот этот Рома говорит почти как вы только потому, что все время общается. А раньше не говорил. Это мне его папа рассказал на этой презентации. Что было бы с Роминой речью, общайся Рома с компьютером?Боюсь я дистанционного обучения в родных палестинах. Не верю в его качество. Для всех – инвалидов, не инвалидов. Боюсь профанации. А главное, боюсь, что от доступной среды это нас только отдалит.Хотя я, конечно, за прогресс.

6 июля. Аэропорт Внуково-2 с красной гагаринской дорожкой был хорош чистотой стиля – социалистические правители внешне были людьми скромными. Стекло и бетон, комнатные растения в кадках. Ну, флаг поставят, герб повесят. Все. Современный же начальник добавляет бронзовых канделябров с большим количеством неровно торчащих свечей – это символ роскоши. Есть еще символы православия – здоровенная нынешнего письма икона и полотно (холст, масло) с изображением босоногой отроковицы с русой косой и смурной бабушки в платке. Старушка оккупирует нижний угол полотна, символизируя, видимо, быстротечность бытия. Босоногая дева прыгает от нее вправо и вверх. В будущее.Самолетик, старенькая 134-я “Тушка”, голосом Демидова, ответственного сотрудника администрации Президента, объявила, что “президент передумал”.– Зря тащились в аэропорт, – подумала я.– Не в Ставрополе мы совершим посадку, а в Нальчике, – продолжила “Тушка”.Мне все равно. Я не была ни там, ни там. Секретность и безопасность, ясен перец.

6 июля. Ага! В Нальчике меня забыли… Уронили мишку на пол… Дело было так. Все граждане и гражданки из числа членов Совета погрузились в большой автобус с кондиционером, а мне зачем-то предоставили отдельную машину типа автозак. То есть “газель” без окон и кондиционера. И поставили на солнцепек. Водитель Николай, счастливый обладатель двух рядов золотых зубов, куда-то ушел.Становилось жарко. Николай появился, сказал, что ехать в гостиницу минут двадцать, если повезет. Мы тронулись.Не повезло. Пробочки, светофорчики. Становилось так жарко, что п…ц. Было принято ответственное решение выгрузиться из автозака и ждать другую машину. Мы с Леной Воскобойниковой, Жениной мамой, взявшейся мне ассистировать в моих безумствах, устроились в теньке под каштаном и купили мороженое.Встреча с Медведевым была назначена на два. На часах было полпервого. По телефону прошу у организаторов машину с кондиционером.Приезжает. Такая же. Только белая. Четверть второго. Все уже в гостинице.Время идет. Николай рассказывал про жизнь. Про то, что осенью продает квартиру в Нальчике и переезжает в Астрахань. Он рыбак, а там рыбалка. Тут что за рыбалка? Форель одна, реки-то горные.Но переезжает не из-за рыбы, естественно.– Война надоела. Кругом война. Русские уезжают. Никто не ездит в горы. В предгорья – и то опасно. Боевики, знаешь ли. Так что продаю и уезжаю. Я бы и раньше уехал, но кризис начался, цены упали. А сейчас вроде опять нормально.Подъехал белый “мерседес”. Прохладный. Сфоткались с Николаем.Летим обратно. Совет прошел как-то очень деловито и хорошо, если такие мероприятия вообще могут нравиться.Я, собственно, ехала со своей целью. Доблестные правоохренители уже больше трех лет назад арестовали за подрыв фонаря на Манежной площади Ивана Белоусова, 1987 года рождения. Но дело в том, что у Ивана есть абсолютное алиби – в момент закладки взрывного устройства, зафиксированного камерой видеонаблюдения, он был в метро. Вход-выход по студенческим проездным фиксируется. Короче, всякое может быть, но ни одного следственного эксперимента проведено не было. Никто алиби парня не опроверг. Что не помешало парня посадить на шесть лет. Документы по этому поводу и были мною переданы. А вдруг поможет? Я знаю, что было бы лучше, чтобы в целом работала судебная система, но… Что могу, то и делаю…Нальчик – не очень цивилизованное место. К тому же интернет-фри.

9 июля. Шел дождь, а мы сидели под крышей веранды. Играли в шарады. Катя Т. пела. Стихи ее собственные. Пахло жасмином. Коты ошивались вокруг нас. Было розовое шампанское, а к нему толстенькая вобла. Чего еще человеку надо?Еще важное к портрету тургеневского вечера – по профессии мои гости являются инвестициоными банкирами.

14 июля. Я каждый день думаю про деда Алексея, могила которого найдена “Мемориалом”. 70 лет назад он уже два дня как был со всем своим полком в плену. Моей бабушке Клавдии Александровне было 30 лет. А его отец Степан, отчество которого уже не восстановить, не вернулся с империалистической… Его вдове, моей прабабке Анастасии Егоровне, было 30 лет.Ах, этот русский XX век… Смерти и вдовы…

17 июля. Выступать на семинарах у Лены Немировской – просто счастье. А мне как-то сегодня это особенно удалось. Может, потому, что я видела в зале лица своих слушателей из КРЖ, ШГТГТ и “Я думаю”. Мои Пенза и Кострома, Тверь и Пермь! Были ребята из Грозного, Грузии, с Украины. Замечательная Наташа из Карелии сказала, что сразу по приезде МБХ на зону прошла команда по местным СМИ ограничиваться сухой информацией, но они все будут стараться указивку нарушать. Женя из Омска пытается убедить местный бизнес организованно протестовать против налогов и т. д. – на часовую забастовку, например. Белла из Карачаево-Черкесии организует волонтерские проекты. Можно ли уехать-сбежать от этого? Можно. Но это позиция слабости.Меня обнимали, мне пожимали руки чудесные и близкие люди. Лешкина мама велела передать конфеты мне и Романовой. Наташа сняла с себя оранжевые бусы и надела мне на шею. А какими детскими поделками из Татарстана я разжилась!Ради таких дней стоит жить, я вам скажу, дорогие сограждане..

19 июля. Большое спасибо всем, кто интересовался Тиминой судьбой и готов был предоставить ему кров и покушать. За один день, став героем ЖЖ (спасибо Татьяне Красновой) и Фейсбука (спасибо Ольге Романовой), мой бандит Тима обрел квартиру с сумасшедшим видом из окна и своего собственного человека Сашу. Информация от 12 часов дня: Тима мурчит, подставляет пузо для почесать, ест, писает и т. д. Интересуется стрижами за окном, так что выставит Сашу на деньги за изготовление сеток.Если бы могли решить так же быстро и другие проблемы!

23 июля. Не я подсадила. Я только добавила. Драйв и соответствующие склонности были. Потрясающий, близкий, щедрый Очень Богатый Человек. Помогает системно. Не только деньгами, но и классными бизнес-идеями. Главное – агитирует и привлекает себе подобных. Небывальщина? Не-а…Я его вчера видела второй раз в жизни. Обычно мои знакомые бизнес-люди – мрачноватые циники. Ни капли романтики. А Володя лучится и влюблен в своих подопечных: детей и стариков, людей и зверей. Хочет жить именно для них.Семья, дети – все отлично.Слушайте, может, мы и вправду не безнадежны???

1 августа. Привет с “Пилорамы”! Очень духоподъемно! Прилетели вечером в пятницу в Пермь. В десять вечера Марат Гельман открыл для нас музей и устроил экскурсию. (Поролоновые кресла, превращающиеся в ракету и улетающие в космос, сильно соответствовали надеждам на перемены в обществе…)Сумерки, Триумфальная арка из бревен, посикунчики – это такие невозможно вкусные жареные пельмени, утро, дорога, ливень (холодный… а у меня все с коротким рукавом и босоножки – в столице была жара), потрясающий спектакль Алексея Девотченко. Смотрим его в экстремальных условиях. У Улицкой на голове мокнет плед, у меня от капель с зонта промокают насквозь джинсы и, ясен перец, ноги в босоножках. Девотченко босой, ему явно тяжело, но КАК он играет! Тексты Лимонова + Быкова + Гандлевского в его исполнении слушаются как целостная пьеса. Хотя бы глоток коньяку, а то не согреться…Открытие выставки “Россия для всех”. Кипящая тема.Дорога. Леонид, наш водитель, пару лет назад уволившийся из ракетных войск стратегического назначения офицер, хочет поговорить. Рассказывает про семь метров между красными кнопками в соответствующем бункере, чтобы один человек сразу двумя руками не дотянулся в припадке безумия. Говорит, что с друзьями входит в ЛДПР и, увидев мои вытаращенные глаза, как бы оправдывается:– Ир, ведь мы, главное, не с этими! А проблемы-то по бизнесу решать нужно.Кто такие “эти”, всем понятно.Леонид – интереснейший тип, нанялся на пару дней водителем на “Пилораму” не столько чтобы подработать, а чтоб с новыми людьми из Москвы поговорить: “Прочитал фамилии тех, кого возить, – любопытно стало”.Снова дорога, мы ночуем в Перми за 130 км от бывшего советского лагеря для политзаключенных Пермь-36, где, собственно, и проходит фестиваль. В близлежащем к лагерю городке Чусовой, где живут все участники, никаких условий для меня нет. Дорога странно пустая – нет ни деревень, ни дач, ни шашлычников. Если есть, то очень мало – совсем не так, как вокруг Москвы. А мы все пытаемся купить грибов для жарехи в Москве. Наконец останавливаемся в поселке Веретье на берегу речки Мутной и договариваемся с мужичком, что он соберет специально “под заказ”, а мы захватим часов через пять, на обратной дороге.На “Пилораме” еще раз Девотченко, теперь с Бродским, но уже без ливня, поет Макаревич…И люди, люди, люди. Все прекрасны. Много ребят из КРЖ, из “Открытки”, “Я думаю”. Трогательный до слез Миша Мейлах:– Меня отсюда, из Перми-36, в 1985 увозили с перитонитом… Как выжил?..Теперь профессор русской литературы в университете в Страсбурге.Парень, набравший для нас грибов, извиняется:– Ничего путного, одни лисички.Зато какие! Жирненькие!Я в детстве очень часто ездила с родителями за грибами. С их друзьями, поскольку мои всегда были “безлошадные”, а забраться куда-то подальше, где не все собрано, можно было только на автомобиле. Или мы ехали ночевать к родительским друзьям в подмосковное Видное, или они – к нам, в Перово, чтобы выехать часов в пять утра и забуриться куда-то за Киржач. Лес пахнет прелью, грибов полно, а какие вкусные получаются сосиски, если их пожарить на костре!Поход за грибами, как и велосипед, стал такой моей неизбывной тоской, когда я заболела. А мой неулыбчивый спутник в начале наших отношений почему-то чаще, чем про другие мои пристрастия, спрашивал про это: “А ты любишь собирать грибы?”Люблю, но… Я дико злилась.

2 августа. Домой. Опять два часа самолета пролетают как пять минут. С Улицкой говорить – счастье. По дороге в Пермь перед нами сидели совершенно влюбленные друг в друга парень и девушка с белым скотч-терьером. На обратном пути почти неотличимые от них двое, но уже с маленьким ушастым пацанчиком Ромкой. Одновременно с Люсей сказали друг дружке:– Те же самые! А нам говорили – всего два дня прошло.

9 августа. Не пишется, не читается, не работается, а глаза постоянно на мокром месте. Что ни лето, то мрак и хрень. Прозак не помогает, перехожу на седуксен.

10 августа. Вы не думайте – я живая еще, хотя временами мечтаю о добром человеке, который принес бы мне йаду… Зато сообщаю: у кота Тимы все не просто хорошо, а нам бы так жить. Саша с Тимой достигли гармонии, а Саша даже вызвал коту двух тетушек для груминга (?): стрижки, мойки, расчесывания и прочей красы. Саша приезжает ко мне на велосипеде из Тушино, рапортует про кота, а вчера даже привез волшебную палочку из можжевельника. Надо учиться ею пользоваться.Лельке с радио “Свобода” я сосватала черного котенка Шепарда, и она переименовала его в Базилика. Там тоже идиллия.А моя крестница № 3 Муська пропала у тетушки в Новом селе. Предупреждала – не таскайте домашнюю кошку в деревню!Одинокой, пожилой, больной тетке положено спасать котов…

13 августа. Сидели на веранде и наслаждались невозможно прекрасной погодой. Пельменями и яблочным пирогом. Мама вспомнила историю, когда-то рассказанную Виктором Суходревом. Мопед не мой, если че.Брежнев пригласил Хонеккера поохотиться в Завидово во время очередного визита. Было известно, что старина Эрих любил пострелять зайцев. Егеря наловили зайцев, посадили до утра в клетку, чтобы по потребности выпускать прямо “под ружье” немцу. Но, видно, с пьяных глаз егеря плохо закрыли клетку. Зайки разбежались.Утром – шухер. Что делать? Поймали серенького кота, привязали ему уши…Хонеккер прицелился и выстрелил. Котик испугался и полез на дерево. Хонеккера чуть кондратий не хватил.

15 августа. Лейкоциты, взбесившиеся носители иммунитета, снова выросли до нормы! И это после четырех месяцев ежедневного пития магической дорогущей таблетки. Поначалу-то она их зашугала. Оправились, мерзавцы. Как же я завидую тем, кто умер БЫСТРО.

23 августа. Сходила вчера на Пушкинскую на митинг в честь флага. Впечатления сложные. Радость, воспоминания. Милый омоновец, который помог мне пересечь Тверскую поверху. Куча знакомых. Я не умею выступать на митингах, не умею говорить лозунгами. У меня все более личное, я не умею призывать к ответу и к топору. Я больше про ответственность каждого. Люди, конечно, подходили и благодарили, но из интеллигентной вежливости, я думаю.Мало народу. Страшно как мало. В настоящий, непридуманный праздник.И очень резануло чье-то с трибуны пожелание Путину закончить жизнь как Пуго. Во-первых, хоть я Путина и сильно не люблю, – слишком. А во-вторых, Пуго из всей камарильи оказался самым приличным человеком. Пустить пулю в лоб – вполне сродни дуэлям и прочей офицерской чести. Представляете этих, после Беслана и “Норд-Оста”, прижимающих пистолет к виску?

24 августа. Была бы я помоложе и поздоровее, я бы влюбилась. Объект – Володя, тридцать с чем-то лет, умный, решительный, светлоглазый, с потрясающими женское воображение накачанными плечами. В прошлом предприниматель. В будущем, наверное, тоже предприниматель. В недалеком прошлом – месяц прошел – з/к. Получил УДО. Отсидел четыре с небольшим года по той же любимой деловыми кругами России 159-й части 4-й. Как и Ходорковсий.Рассказывает о том, что ТАМ происходит. Как унижают, бьют, калечат, подставляют, рвут фотографии жен, топчут вещи. Кто? Зондеркоманды. Среди тех, кого заставляют бить, тоже много таких, кому это надоело. Но люди боятся говорить. Но пока боятся, ничего не изменится. Как начать? Он попробует. Он тоже боится.Однако надо что-то делать. Потому что нет ничего ужаснее, чем глаза сокамерника, которого бьют. А ты не можешь помочь. То есть Володя пару раз пробовал помочь. Самого еле откачали.Он хочет, чтобы люди, особенно люди при власти, просто ответили на вопрос – можно ли бить людей?Поразительный парень. Думала, такие мушкетеры уже перевелись.

31 августа. Ей исполнилось пятьдесят. Похудела за последний год, почему-то сильно осунулась. Ямочки не пропали, смех заразительный, как в детстве. Ей было шесть, а мне – три года, когда она заходила за мной, спускаясь с пятого на четвертый этаж, и говорила моей маме: – Тетя Лида, а дайте мне Иру поиграть.Мама с радостью отпускала нас во двор. У Оли была живая кукла, а у всех остальных девчонок игрушечные.Потом, в школе, я была страшно горда тем, что восьмиклассницы разрешали мне, пятиклашке, тусоваться с ними. Хотя слово “тусовка” новое, тогда мы так не говорили. Она рассказывала мне сегодня про ту девчоночью компанию: у этой внуки, у той тридцатилетний оболтус сын не работает. У третьей дочь в тюрьме, а у Ленкиного мужа дела идут хорошо, и они уехали на Канары. Их дочь кончила институт, тоже чего-то не работает. Менеджер по диплому…Мы вместе влюблялись в Дина Рида, а потом в Арамиса – Старыгина. Мы даже не звонили друг другу по телефону – зайду? – а просто стучали условным стуком по отопительной трубе и мчались. Она на четвертый, я на пятый. Моя подружка…Когда я выходила замуж, с четвертого этажа мне, садящейся в свадебную “Волгу”, махала рукой и плакала моя бабушка Клава, а на пятом делала то же самое Олина бабушка Клава. Сухонькая, быстрая, бывшая фронтовичка, вся семья которой погибла в ленинградскую блокаду.Кто до сих пор называет Ясина дядей Женей? Моя Оля. Вот уже годы.И сегодня, последним летним вечером, мы замерзли, болтая на веранде все о том же…Я сама собираюсь. Приходите и вы!

18 сентября. Тридцать – как поступили, двадцать пять – как закончили. Встреча курса. Много незнакомых людей. Все время думаешь – неужели я тоже так постарела? Я первый час никого не узнавала, тихонько спрашивая у Гали Рудухи – а это кто? Мальчики наши, седые и лысые, а как мы в них влюблялись! Вопрос вечера: “А у тебя уже внуки есть?” Потом пришел Алексашенко – наконец-то родное лицо! Устала отвечать “нормально” на вопрос “как дела?”.Все нормально. Долгая история… Много счастливых людей.Какое грустное свидание с юностью.

4 октября. Аэропорт по последнему слову, сам ночной Тбилиси чарующе красив. Живу в Верийском квартале, и хозяин гостиницы Зураб таскает меня вручную по винтовой лестнице на второй этаж. Завтра путь в Батуми через всю Грузию.

6 октября. К концу дня нас понесло на грузино-турецкую границу. В советские времена южнее Батуми вообще была закрытая зона, там жили военные со своими военными штучками, а также совхоз, который в древнеримской крепости разводил цитрусовые сады. Когда в этой крепости Гонио начались раскопки, мандариновые деревья пришлось извести. Осталась парочка по периметру, дополняя собой водопровод и канализацию первого века нашей эры. Северо-восточный форпост Римской империи. Потом византйцы, потом иранцы, потом Давид Строитель, потом османы. Потом южная граница СССР. Так что тут Римская империя соприкоснулась с империей советской. Граница прозрачная. Турецкие траки стоят в длинной очереди. Их много. Каждый занимает у таможенников 4–5 минут. Публика с котомками проходит с турецкой стороны (просто я встречала их с грузинской), садится в поджидающее такси и чешет в сторону Батуми. Красивый берег, горы, с грузинской стороны – церковь, с турецкой – мечеть. Сарпи. Наши сопровождающие радуются – все в дом. Проезд каждого трака – 500 долларов. В день их проходит 2–3 тысячи.Сам Батуми местами похож на Эйлат, местами на Майами. Местами на Диснейленд, уж больно все кукольное и позолоченное. И уж точно не похож на тот город, в котором в мае 1988 года мы с моим тогдашним мужем гостили у его однокурсника Роини. Муж ему написал то ли курсовую, то ли диплом.А обедал с нами сегодня местный министр туризма Важа – красивый, подтянутый мущщина в хорошем костюме. Знаете, кто основной контингент туристов в Аджарии? Азербайджанцы и армяне. Также заезжают украинцы, поляки и израильтяне. Замечены были узбеки. Бывший СССР без нас живет своей, насыщенной жизнью.Важа оптимистичен. Гостиницы растут как грибы, официанты учатся видеть клиента, а море, оно и в Африке море.А туркули (кофе на песке) на солнечной набережной плохим не бывает.

8 октября. Люди в Батуми какие-то невероятно доброжелательные. Впервые за долгие годы я увидела, что кто-то начинает радостно улыбаться, услышав, что ты из Москвы. То есть не просто когда кто-то говорит по-русски, а именно из России. Я – из Москвы, Лена – из Воронежа. А они реально радуются. Девочки в парикмахерской радуются, и София и Инга, парковщик автомобилей около гостиницы – радуется, таксист радуется и дает визитную карточку. Только позвоните, встречу прямо в Тбилиси. И все сразу кидаются объяснять: мы на вас зла не держим, мы понимаем, что власть – отдельно, а люди – отдельно. Честно говоря, даже излишне говорить, что позиция властей – не наша. Люди все понимают.

 

Вообще в эти дни Грузия сильно напоминает мне Израиль. Могучий враг – сосед, ощущение собственной правоты, сплоченность какая-то. Даже контроль в аэропорту похож на израильский. Без допросов, конечно, но очень тщательно.

Потом при выходе на летное поле, на последнем контроле, тетка просит посадочные талоны по-английски. Я перевожу Лене. Тетка начинает извиняться по-русски:

– Простите, я думала, что вы иностранцы.

9 октября. Вчера состоялась одна из самых интересных экскурсий в моей жизни. А может быть, и самая интересная. Экскурсовод – Вано Мерабишвили, министр внутренних дел Грузии. “Я, – говорит, – когда был министром безопасности, сидел в кабинете Берии”. Сейчас его кабинет в суперсовременном здании МВД Грузии. Оно все прозрачное, как, собственно, и все полицейские участки Грузии. Министр Вано поехал с нами в нашем микроавтобусе показывать стандартный полицейский участок, а потом – как работает таможня. Работает, я бы сказала, в электронном виде. Досматривается не больше 5 % грузов. Потом воодушевленный Вано потащился с нами в город Рустави демонстрировать огромный центр, где регистрируют автомобили, сдают на права и т. д. Кстати, 17 % грузинского экспорта составляет реэкспорт легковых автомобилей. Только благодаря легкости и быстроте оформления оных. Типа пятнадцать минут, если с реэкспортом – двадцать.Вообще, я не хочу описывать подробности того, как по уму грузины устроили то, с чем в России мы, простите мой французский, мудохаемся месяцами. Тратя нервы, время и деньги. Секретов никаких нет. Просто в Грузии власть воспринимает себя как нечто, служащее людям. А у нас – только себе и своему карману. Даже задавать вопросы Вано было почти глупо. Прикинь, как бы было тебе удобно, и получишь правильный ответ.Я даже позавидовала этому парню. Ему еще нет сорока пяти, глаза горят, а времени показывать, что сделал, требуется много. И оно у него уже есть – основное сделано. По уровню доверия к полицейским Грузия на третьем месте в мире.О центрах, в которых мы были, нам рассказывали хорошенькие тридцатилетние девчонки. Свободный русский от бабушки из Питера, свободный английский – из Оксфорда (за счет государства). Ирма, выпускница юрфака ТГУ. Я ее спрашиваю: какие перспективы, куда будешь расти? А она не знает, что ответить, – ей в кайф то, что она имеет.На самом деле это был грустный день. Мне показали, как много можно сделать, если есть то, что в простонародье называется политической волей. Яйца-то и у наших есть, только обнаруживают эти яйца себя по каким-то дурным поводам.

11 октября. Грузины часто говорят о войне. Вспоминают, как боялись, что российская армия войдет в Тбилиси. Понимали, что спрятаться будет негде. И до сих пор считают, что их спас Буш. С утра посмотрели президентский дворец. Президент Миша в нем не живет, только принимает разных Саркози. Дворец совсем новый, строил какой-то модный итальянский архитектор, который придумал прозрачное МВД, стеклянный мост, на котором мы чуть не погибли в толпе на Тбилисобо. Расположен дворец посредине очаровательного полуразрушенного квартала Авлабари. Там происходило действие Ханумы. Сидят бабушки со своими овощами, хозяйки несут большие камбалы лаваша, и пока еще встречаются русские названия улиц.Я не знаю, как и когда будут восстанавливаться отношения двух стран. Грузинские министры то и дело пугают друг друга тем, что если поедешь в Москву – назад не вернешься. Говорят, что тем не менее около двухсот тысяч русских были в Грузии в этом году. Может, грузины поймут, что русский им еще очень и очень пригодится?А я уже в Москве. Норка счастлива и носится как угорелая!

18 октября. Звали пойти на съемки телепрограммы, где будут обсуждать привоз в Москву какой-то уважаемой иконы. Девушка-редактор говорит: – Тех, кто верит, полно, и все готовы прийти, а тех, кто не верит, – нет. Соглашайтесь, вы же не верите…Я не верю. И этого не стесняюсь. Но на телик с этим идти я отказалась. Не могу же я спорить с теми, кто верит в чудо. Это же счастье! Мне бы тоже хотелось верить хотя бы в маленькое чудо…20 октября. Я ее узнала сразу. За двадцать семь лет Катька внешне почти не изменилась. Родила троих сыновей, переехала в другую страну. А так – та же Катя, младшая сестренка моего университетского товарища. – А помнишь Звенигород? – спрашивает. Еще бы не помнить… но без подробностей.Катька помнит, как я танцевала со своим кудрявым Витюшей, а я уже забыла. Как мы сидели на красном диванчике у них дома и нежничали, как… Катька, ты же была маленькая, и тебя брат брал во взрослую компанию – вот ты и помнишь. А я все забыла. Это было даже не в ТОЙ жизни, это было в преджизни. Потом началась такая круговерть, такой калейдоскоп…Мама Катькина жива и живет с ней.– Готовит?Боже, как готовила эта учительница музыки из Ростова-на-Дону! Лимонный мусс, торты… (она наверняка готовила разное, но я, сладкоежка, запомнила свое любимое). Времена были не изобильные. А она умела создать ощущение роскоши и пира на столе. Мы все готовы были мыть посуду – лишь бы она готовила.– Готовит. Но маме неинтересно на каждый день…У них был чудесный, интеллигентный московский дом. Наверное, первый дом, который я полюбила. Такая идеальная квартира моей юности – книги, беспорядок, вещи, привезенные из заморских чужбин, хлебосольство… А ведь, если напрячься, я вспомню номер телефона в ту квартиру.

19 ноября. Неделя пронеслась как в том лозунге “ Live fast – die young . Какой-то калейдоскоп из работы, всяческих мероприятий типа фестиваля телепрограмм об инвалидах, золотой свадьбы достойной пары, “Руси сидящей”, НТВшной программы про эвтаназию, жизнеутверждающей беседы со старшеклассниками с инвалидностью… И это ведь я что-то забыла. Водитель Валера сказал, что в таком темпе он работать не может. Я, если подумать серьезно, тоже больше не могу. Из всей этой карусели постаралась запомнить мысль пианиста Александра Сканави о том, чем отличаются гениальные композиторы от великих. После гениальных остаются гениальные произведения, а после великих – музыка меняется и никогда уже не становится прежней.Есть музыка до Баха и после Баха, до Beatles и после Beatles. Как-то так.

1 декабря. Звонят с Первого канала. Хотят снять документальный фильм по моей “Истории болезни”. Естественно, та часть моей жизни, где болячки, мужья и борьба за пандусы, – очень интересна, а та, где Ходорковский и “Открытая Россия”, остается вне зоны внимания. Я отказалась. Не хочу быть героиней мелодрамы со слезой. Моя работа и убеждения из моей жизни не вымарываются. Я права, что отказалась?

3 Декабря. Это я после “Нон-Фикшн” так люблю жителей родного города. В отвратную погоду куча народу с чадами и домочадцами идет на ярмарку интеллектуальной литературы. Вот бы завтра так на выборы ломились. Я очень много книг накупила и с массой добрых знакомых повидалась.И пообещала Варе Горностаевой дописать “Историю болезни” до размеров ма-а-аленькой книжки до конца января. Повышенное, так сказать, социалистическое обязательство.

8 декабря. И конечно же сразу в комментах в ЖЖ – “Неужели вы не понимаете, что все эти “спонтанные” возмущения по всей стране кто-то организовал?”. Понимаю, что организатор всего один. И называется он – чувство собственного достоинства. Оно есть практически у любого гомо сапиенса. У кого-то оно обостренное и чуткое. У кого-то снисходительное и дремлющее.У большинства уважаемых россиян оно пряталось очень глубоко под спудом вековой истории репрессий и путинским сытым десятилетием. И вот оно, наше чувство собственного достоинства, последние дни дало о себе знать.В лицах молодых людей на Чистых прудах и на Триумфальной – Чувство Собственного Достоинства. А у нашистских “барабанщиков” на лицах – страх и заискивание. У мэров и губернаторов, не давших “на-гора” нужного процента и теперь пишущих “по собственному желанию”, – страх и покорность. И всем кремлевским необходимо верить, что ЭТО организовал КТО-ТО, а не просто масса обычных горожан. Которых отличает от стад холопов с разной степени материальной обеспеченности одно – наличие ЧСД, чувства собственного достоинства.

8 декабря. Последние события – фальсификация итогов выборов в Государственную думу и грубая расправа над участниками протестных митингов – вынуждают нас, Светлану Сорокину и Ирину Ясину, членов Совета при Президенте РФ по развитию институтов гражданского общества и правам человека, выйти из Совета. Войдя в состав Совета, мы обе искренне верили, что даже если нам не удастся остановить произвол властей и коррупцию в масштабах страны, то, по крайней мере, мы сможем помочь конкретным людям и организациям. Три года работы Совета при президенте Медведеве убедили нас в том, что уважение прав и свобод граждан России не являются приоритетом в деятельности российского президента и его команды. Фальсификация итогов парламентских выборов, к которым вообще не были допущены люди, за которых мы бы хотели голосовать, стало просто последней каплей.Наше решение принято с огромным уважением к тем замечательным людям, которые, оставаясь членами Совета, еще верят в возможность демократических изменений внутри действующей власти.

11 декабря. Дико жалею, что не смогла пойти вчера на митинг на Болотную площадь. Испугалась холода и толпы – на коляске это ощущается по-другому. Но время провела с толком. По давнишней договоренности я сеяла разумное на семинаре у Немировской. И раздавала белые ленточки. И что дальше? Этот вопрос задают себе все, вышедшие в субботу на Болотную площадь. Постояли, померзли, кто-то покричал, кто-то просто потусовался. Зимний Пикник Афиши – вот на что это было похоже, если смотреть глазами молодого человека. Любому, хоть молодому, хоть постарше, важно знать, что дальше.Моя версия такова. Начиная с первого президентства Путина, государство забирало у нас все больше и больше жизненного пространства. Выборы, митинги, свобода слова – все это ушло в прошлое. Взамен государство предложило нам рост благосостояния, сказав, что это благодаря Путину. 24 сентября, когда была проведена известная рокировочка и все поняли, что эти двое из ларца с нами надолго, государство приблизилось к нам вплотную. Как планета Меланхолия в известном фильме. Государство посягнуло на наше будущее, сделав его безальтернативным на ближайшие десятилетия.Обществу это не понравилось. Общество сказало “не хочу”. Не хочу, чтобы за меня решали. Хочу выбирать само. Потому прокатили “ЕдРо” на парламентских выбоpax. Ибо если со всеми издевательствами над бюджетниками, армией и студентами оно без прямых вбросов не набирает больше 30 %, то что это, если не провал?Так что же дальше? Не окажется ли митинг на Болотной просто эпизодом, после которого все успокоится? Как в болоте, тина сомкнется у нас над головой, и даже хлюпа никто не услышит. Я думаю, что этим митингом мы немножко отодвинули государство от себя. Наше личное пространство, черта, которую нельзя пересекать, стала на пару сантиметров дальше. А теперь надо ее не просто удержать на достигнутом уровне, надо отодвигать государство дальше.Во-первых, все случаи фальсификации, которые можно доказать, должны быть доказаны в суде. Если суд принимает решение в пользу государства – обжаловать. И говорить, и писать об этом где только можно. Десяток случаев доказать удастся. А если удастся, то, значит, десяток руководителей избирательных комиссий сядут в тюрьму. И об этом тоже говорить и писать где только можно. Все это для того, чтобы на мартовских выборах кто-то из избиркомов испугался, что в этой случайной выборке наказанных за фальсификации может быть и он.Требовать возвращения выборов губернаторов. Найти депутата, который внес бы такой законопроект. А если этот законопроект не проходит – тогда снова выходить на Болотную. Требовать регистрации оппозиционных партий. Если отказывают по таким же надуманным причинам, как и в предыдущее как бы президентство, выходить на Болотную. Назначают сити-менеджера, урезая полномочия выборного мэра, – выходить на местную Болотную.Путь к возвращению своего личного пространства будет не быстрым. Я ни минуты не верю, что кто-то отменит результаты выборов, назначит новые, выгонит Чурова. И все это прямо сейчас. Одним митингом, к сожалению, победы не добиваются. Мы с вами работаем не на сиюминутный результат, а на следующие выборы. У нас есть пять лет, чтобы отвоевать регистрацию оппозиционных партий, отсутствие фальсификаций и выборы губернаторов. Отодвинуть планету Меланхолия – сложно, но вполне реально. Вот тогда через пять лет, глядишь, будет за кого голосовать, не зажмурившись и зажав нос, а по уму, сравнивая программы и внимательно слушая дебаты в прямом эфире. Вот за это за все вы и стояли в субботу на Болотной площади.Да, еще! Не забудьте прицепить белые ленточки!

20 декабря. Отказывает левая рука. Правая с трудом держится. Это я вам жалуюсь. Сегодня очень тяжело весь день.

24 Декабря. Не буду ничего специального писать про митинг на Сахарова. Была, наслаждалась ощущением истории и близости тысяч людей. Дала с десяток интервью. Не замерзла ни на минуту.

28 декабря. В движении жен и матерей заключенных “Русь сидящая”, созданном Ольгой Романовой, вслед за ней еще одна жена – Юля Рощина из Дмитрова Московской области – выцарапала у нашей Фемиды своего мужа Олега. Он, владелец крохотной фирмы, был осужден за контрабанду в феерических масштабах. Прокуроры просили двадцать два года. По делу не проходило даже свидетелями ни одного таможенника. В тюрьме оказались также его родной брат, работавший в фирме водителем, и бухгалтер Инна Бажибина. Они тоже уже на свободе. Я видела ошалевшего парня, который три часа как из-за решетки, где оттрубил три года и три месяца, и постоянно плачущую длинноногую девочку-красавицу в красном платье. Мы обнялись и выпили за свободу.Плохое позади.А у меня мелькнула поганая, завистливая мысль, что моя тюрьма со все ухудшающимися условиями содержания никогда не закончится…

31 Декабря. Предыдущий год Дракона был, как вы помните, 2000-й. Не знаю, как у вас, а у меня в тот год поменялось все – семейное положение, здоровье, работа, принципы жизни – караул, короче. И в течение двенадцати лет достаточно последовательно все развивалось в обозначенном тогда направлении. Хочешь не хочешь, но начинаешь верить в зодиаки. Я сама – Дракон. Если опять все поменяется – то я уж не знаю, в какую сторону.P. S. Путин, кстати, тоже Дракон.

 

2012

9 января. Сегодня я видела живого херувима. Голубоглазого, белобрысого, ножки в складочках. Херувиму год и четыре месяца. В месячном возрасте он был усыновлен моей приятельницей. Она получила сигнал, что херувим родился в Новосибирске и мама херувима от него отказалась, и начала собирать документы.

Малыш не будет похож на мою приятельницу. А она не станет выдавать себя за его родную маму. И они будут счастливы.

В моей семье была такая история. Одни из моих многочисленных двоюродных дедов и бабок были военврачами в Сталинграде. Там и нашли годовалого пацанчика. Около убитой мамы. Усыновили. У пары невысоких ев-рееев вырос двухметровый парубок, любивший выпить и покуролесить. Врачом он таки стал, но жену свою побивал и вообще не был похож на сына добропорядочных еврейских родителей. Они страдали. Своих детей не было, а этот… был далек от их идеала.

А ведь они просто спасли ему жизнь. И в этом был неописуемый, постоянный повод для счастья. Его сейчас уже нет в живых. Но есть две дочки и некоторое количество внуков. Здорово ведь?

17 января. В “ПирОГах” на Сретенке, которые стали “Завтра”, отвечала на вопросы зрителей после показа “Ходорковского”. Зрители были на 75 % молодые. Зал был полон-переполон. МБХ видел бы – порадовался. Папа дома – сегодня выписался. Расстроился, что в его время на “Эхе” был Зюганов. Я его успокаивала – скажи спасибо, что не Путин.Закончила интервью с Алексеем Улюкаевым – еще и поэтом, автором хороших стихов. Выйдет в “Знамени”.

17 января. Стала лауреатом премии журнала “Знамя” за “Историю болезни”. Сказала примерно такую речь. То есть эту написала, но распечатать забыла и говорила “по мотивам”. Волновалась – в зале, например, были Борис Мессерер и Владимир Маканин. Я же все-таки не литератор, а премия, как ни крути, литературная. В 1993-м ее получала Белла Ахмадуллина.

Начну со слов благодарности. Они могут прозвучать стандартно, но я абсолютно искренне считаю, что прошлый год, да и весь период моей болезни, то есть последнее двенадцатилетие, разделились благодаря публикации моего труда в “Знамени” на две неравные части. Большая, как вы понимаете, “до”, и меньшая и очень важная – “после”. Не буду говорить “я проснулась знаменитой” – это не так, слава богу. Но количество писем и благодарностей от читателей оказалось неожиданно велико. Я поняла, что написала что-то, очень нужное многим. Наверное, многие предполагают, что “История болезни” появилась потому, что мне надо было выговориться. Это не так. Я по жизни человек открытый, потому выговаривалась не раз. На Западе тебя слушают психоаналитики, а у нас – подруги. Я не особо думала о своих побудительных мотивах – просто текст просился наружу. Что называется, рука потянулась к перу, то есть – к клавиатуре. Когда же постфактум попыталась самой себе ответить на вопрос: с чего вдруг? – нашла два резона.Первый. И достаточно очевидный. Мне надоело, что все (ну не все, а многие) постоянно жалуются и пеняют на жизнь. В сотый раз объяснять здоровому, полному сил человеку, который просто не умеет держать себя в руках и неверно расставляет приоритеты, что жизнь прекрасна, – я устала. А они ведь ноют! У кого-то нет денег на пальто ребенку, у кого-то сын сошелся с неправильной женщиной, а у кого-то в этом сезоне в Альпах не задалась погода. Как жаловалась мне жена университетского товарища, ныне чина в нефтяной компании: “Он ужасный жмот! Я просила всего сорок тысяч евро на шторы! Мы не можем жить без штор!” И в слезы…В некотором смысле я добилась своего. Кто-то перестал жаловаться прилюдно на головную боль. А в одном письме, которое пришло ко мне в ЖЖ в мае месяце, было сказано: “Я здорова и т. д. Но месяц назад от меня ушел муж. Я, как положено, впала в тоску. Прочитав ваш текст, я вдруг поняла – какое счастье, что этот идиот ушел”. Разница между проблемами в жизни и тем, что не стоит даже вздоха, огромна. Прочувствуйте!Второй резон. Неявный. Я ведь постаралась посягнуть в “Истории болезни” на совсем непринятый в наших краях уровень искренности и открытости. Так можно говорить только с людьми, которым доверяешь. А у нас давно не в заводе друг другу доверять. И только не надо говорить, что это случилось в последние годы. История закрытых дверей и доносов в России многовековая. Социологи мне говорили, что подобный уровень недоверия был в Германии после поражения во Второй мировой войне. Немцы преодолели. И мы, если захотим, преодолеем. И вы знаете, было только одно поганое письмо от человека, который сообщил мне, что все мои муки – за Ясина, который-де мучил русский народ в 1990-е годы. А можно было предположить, что таких злорадных или завистливых писем будет намного больше. Но нет.“Историю болезни”, опубликованную в “Знамени”, прочитали не только в России. США, Канада, Израиль и даже острова Теркос и Кайкос из группы Западных Виргинских островов. Спасибо, помог интернет.Короче, большое спасибо. За новые ощущения, за новые эмоции, за звонок Сергея Юрьевича Юрского, который благодарил и хвалил, за звонок Елены Антоновны Кам-буровой, которая благодарила и хвалила. За радость моих родителей и дочки.

18 января. На этой картине великий художник Караваджо изобразил крупным планом (ж)опу лошади. С хвостом. А внизу, около задних копыт, голова человека. Мы не видим его лица, мы смотрим на его затылок. На бессильно падающие руки. Это, граждане, момент падения. И он кажется Савлу ужасным. И если кто-то сейчас скажет Савлу, что тот ослепнет, потом прозреет, перестанет быть свирепым воином, а станет чудесным проповедником того Христа, последователей коего изводил, Савл не поверит. Однако это так. Это начало пути в бессмертие. Это я сходила на выставку Караваджо с Алешей Козловым. Никогда не знаешь, какая жизненная (ж)опа чем в конце концов обернется. Средневековый итальянец-то был мудрецом с большим чувством юмора.

19 января. Будете смеяться, но меня опять поволокло на встречу с прекрасным. На сей раз на пути лежало “Лебединое озеро”. Одетту-Одилию танцевала член “Единой России” Светлана Захарова. Зигфрида – заезжая американская звезда. Хорошо прыгал, но как-то без души. Наш шут – Слава Лопатин – был много лучше. Ну и конец грустный у произведения… а в детстве, кажется, было по-другому. Красота абсолютная – сочетание музыки и движения такое, что впадаешь в какую-то сладкую кому. Хотя, конечно, под танец маленьких лебедей наш человек вспоминает только ГКЧП. Маленькие лебеди, кстати, ныне не девчушки из училища, а откормленные такие взрослые дамы.

26 января. Как-то неожиданно, на спектакле, в театре, в моей жизни возник человек Рома. Слово за слово… Интереснейший, странный. Музыкальный, театральный, балетный. Он, например, не знает, кто такой Ходорковский. И вдруг Рома говорит про друга из Калифорнии, который оказывается моей первой любовью. Рома там гостит два-три раза в год. Очень дружат почти десять лет. Ой, шарик-то маленький! Таких доказательств его (шарика) мелкого размера в моей жизни еще не было!

29 января. Никогда с большим удовольствием не стояла в пробке! Я забрала Леню, моего безлошадного ЖЖ-друга, на “Планерной”. По Благовещенскому переулку мы выехали на внутреннюю сторону Садового ровно в два часа дня. Машин было мало. Мы быстро доехали до Самотеки и встали в формирующуюся колонну. На Красных Воротах стало так много машин, желающих к колонне присоединиться, что колонна стала как минимум в полтора ряда. Напротив Курского уже сделалась пробка. На Октябрьской подруга Лена на вымытом белом “мерсе” радостно пробибикала зданию МВД. На Крымском мосту девушки в белых варежках аплодировали проползающим мимо двум рядам машин. Напротив МИДа дядька на “субару” запарковался, достал из портфеля какой-то документ и стал прикреплять его белой стороной к стеклу. Перед Новым Арбатом приз зрительских симпатий снискала машина с сидящим на крыше белым плюшевым медведиком. К трем мы в огромной пробке дотащились до Маяковки и ушли на Брестскую.

16 февраля. Зачистка перед выборами масштабная. Пугают. Желающих испугаться – выше крыши. Вот замечательный педагог из Подмосковья Лена Травина, та самая, которая отказалась выгонять людей на путинский митинг, сидит с заплаканными глазами. Ее не власть травит – коллеги жить не дают. Осуждают. Думаете, ее уволить потребовал лично Володин? или губернатор Громов? Конечно, ребята наверху повинны в создании этой атмосферы страха. Но с каким же всепонимающим смирением мы все быстро выстроились… Нате, секите, барин!У Солженицына была максима “жить не по лжи”.А у Достоевского, когда отец учит сына жить по заповедям, сын удивляется: “всего-то!”Отец в ответ: “А ты попробуй… ”

18 февраля. Милые, хорошие приятели пригласили на серебряную свадьбу. Предупредили – в ресторане ступеньки. ОК, где наша не пропадала. Но чтоб такие ступеньки! Узкая, с поворотами лестница. Всегдашнее предложение поднять меня на руках… Блинский блин, как я устала от этого. Либо не зовите, либо думайте, куда зовете. В Москве ресторанов много.За январь была на шести (!) юбилеях – днях рождения. Урожайный был месяц. В четырех местах – ни единой проблемы. В двух – кошмар. Это я к тому, что выбор точно есть.Не заставляйте меня казаться капризной.

19 февраля. Самым приятным моментом сегодняшнего длинного дня была встреча на Садовке с машиной с длинной, почти белой лентой с надписью “Русь сидящая”. Остановились около обочины и расцеловались с Романовой и Козловым. Напрягало возросшее количество гаишников, эвакуаторов и желтых “Мосводоканалов”. А еще была потрясающая тусовка на “Дожде”, а до этого съемки на 3-м канале.Происходило это на территории завода ЗИЛ. Вот это махина! Город в городе. Улицы и проспекты. Жизнь не кипит. Но впечатление производит.

24 февраля. Умер второй парень из моей студенческой группы. Рустам Садыков, pan Rustam – мы даже в одной языковой группе школярствовали. Бесшабашный, несерьезный, добродушный певун и выпивоха.

Я – потомок хана Мамая,

Подо мною гарцует конь,

Сколько душ погубил, не знаю,

азиатский во мне огонь…

Рустам положил недокуренную сигаретку на рояль в гостиной Сашкиных родителей. Она мешала его страстной песне. Так начиналась “Однажды в Америке” нашего курса. Далее – исчезновение денег (погруженных в чемодан и вывезенных за границу для зарабатывания наивысшего процента) “Чара-банка”, где и работал Садыков, похищение “российских предпринимателей Волкова (Сашка, которого рояль) и Волошина” Япончиком, сдача нанятого “Чара-банком” Япончика ФБРу, попадание Сашки и Вовки под программу защиты свидетелей в Штатах.Я спросила Рустама году в 1995-м, уже после всего этого боевика:– Как ты мог поверить в легальные 8 % в месяц по долларам на биржевых операциях на американском рынке?– Сашка обещал. Он был мне как брат. Мой отец держал руку его отца, когда тот умирал.Аргумент.Отец Рустама был кардиологом.Завтра похороны.

25 февраля. Такое впечатление, что Путин и его окружение верят, может быть и вполне искренне, в то, что мир до сих пор, как это было в ранние века, есть игра с нулевой суммой. В смысле, что если где-то убыло, то где-то прибыло. Если один выиграл, то другой непременно проиграл. То есть в человеческий капитал и его приращение они не верят вообще. Некая общая прибавочная стоимость – не в их системе координат. Все кругом – лохи, которых удалось обвести вокруг пальца. И надо вычислить и уничтожить того, кто “надурит” их. Вот и ищем врагов…

26 февраля. Зарядилась милым фильмом “Дайте жалобную книгу” из времен оттепели. Галич, Рязанов, Олег Борисов. Все молодые и, главное, полные надежд. Борьба нового, красивого и прогрессивного с унылым и скучным старым. Кстати, в финале победа прогресса не очевидна, хотя и весьма вероятна. Но мы-то знаем, что зло агрессивно и что впереди у этих блистательных людей отвратные годы тоталитарного застоя.До встречи на “Белом кольце”! Я буду на Зубовском.

29 февраля. Пришла с презентации второго (значительно обновленного) издания папиной книжки “Приживется ли демократия в России?”. Хорошо, что он сдал ее в издательство до 4 декабря. Иначе бы пришлось делать те выводы, которые до сих пор кажутся преждевременными. Ибо че будет, мы не знаем. Книга толстая, теоретическая и реально больше энциклопедия, нежели прогноз.Согласились все в одном – выбор между демократией и полевением (надеюсь, временным) нас догнал. И обществу предстоит выбрать демократию, наделать популистских ошибок и, опять же надеюсь, в итоге поумнеть.

10 марта. Вчера, на сорокалетии у приятельницы, сидящая напротив меня Катя Мирзоева вдруг сказала, что в детстве жила в Москве на улице Металлургов. Ага, а я с Кусковской. Один из самых бандитских районов был в Москве, между прочим. Перово называется. Потом Катя спросила: – А вы портвейн пили на детских площадках?– А как же!Только не на детской площадке, а в детском садике около школы. Понятное дело, вечерком, когда детишек уже не было.Сколько стоил портвейн в конце 1970-х, кто помнит? Смотря какой, конечно. А еще было вино “Васизубани”, на жаргоне Вася с зубами. По-моему, 2.20. А уж когда мы гуляли шикарно, у кого-нибудь в руках возникала бутылка венгерского шерри-бренди. “Рубин” назывался. Стоил целое состояние – 5 рублей. И ехать за ним надо было черт-те куда – на другой конец Москвы, в магазин “Балатон”.– А что вы курили?– “Яву” курили. “БТ” считались шиком. Стоили шестьдесят копеек. Популярным был анекдот: “Вам ‘Стюардессу’? – Нет, у меня ‘Опал’”.

Ленка набивает текст на компе на высоте 10 тысяч метров. И ржет. У них в Воронеже фольклор совпадал с московским на loo %. А вот цены различались. У Ленки хорошая память, и она говорит что-то насквозь социалистическое: – У нас была другая зона. В смысле ценовая.Смеемся обе.– А сколько у вас яйца стоили?– Были по девяносто копеек, были по рубль пять, но мелкие, были по рупь тридцать. Но их никогда не было одновременно. А сахар, по-моему, стоил девяносто копеек килограмм.– А у нас шестьдесят. Зона-то другая.Мы летим в Тель-Авив. Пролетаем территориальные воды Турции. Ни читать, ни смотреть трансаэровский видеоплеер за шестьсот рублей не хоцца. В Тель-Авиве + 25. Вернемся через неделю.

16 марта. Наблюдаю два одновременно происходящих и, казалось бы, невзаимосвязанных процесса. И вы их тоже наблюдаете. Первый. Как безумная власть безвкусно делает глупости и плодит врагов и недоброжелателей. Ну изобрази второй тур президентских выборов – и все хулители оперативно бы заткнулись. Все по-честному. Ну осуди Алексея Козлова на три года и три месяца, и никому не интересная более Романова ушла бы из Пресненского суда. И вечером на кухне кто-то спрашивал бы кого-то: “И чего она выступала? Столько людей взбудоражила напрасно”. Второй процесс – это очень быстрый рост способности наших людей к совместным действиям. Мы на глазах перестаем быть атомами, которыми нас сделал коммунистический режим. Под песни о взаимопомощи и взаимовыручке мы мечтали о заборах вокруг своих шести соток. Которые и построили при первой возможности. А сейчас наконец-то уровень доверия между нами стремительно растет. На Садовом кольце 26 февраля мы доверяли человеку просто потому, что у него была белая ленточка. Маркер того, что у этого человека те же ценности, что и у тебя.Оба этих процесса ведут к переменам. Если первый грозит деструкцией и разрушением, то второй – насквозь позитивен. И наше будущее зависит от того, какой из двух процессов будет развиваться быстрее.

17 марта. Пока я была молодая и здоровая, я любила в путешествиях смотреть камни. Города, пейзажи и прочие достопримечательности. Теперь мне хочется ехать только туда, где я могу общаться с людьми. Таких стран немного: Америка, Израиль, Англия еще была. Но после Гошиной смерти в Лондоне мне туда совсем не хочется. Еще Италия любимая, но там на всю страну одна детсадовская подружка Оксанка, ныне ставшая маркизой, да еще одна ЖЖ-подруга. Маловато будет. Израиль с этой точки зрения, наверное, лучшая страна. Леху я знаю тридцать лет, Леньку – двадцать, Вовку – десять, Зойку – четыре (а перед этим два в ЖЖ). С Леной третьего дня развиртуализировались.

 

Конечно, я и раньше была у Стены Плача, видела и Эммаус, и Латрун. А в Акко не была никогда. В этот раз, хоть и в дикий шторм и проливной дождь, город мне понравился. Обилием котов, невероятно вкусной рыбой, всякими крестоностскими рассказками и сладостями на восточном базаре. Но главное – это Зойка, которая ни разу не путает Сибиллу с Изабеллой, а Ги де Лузиньяна с любым из Бодуэнов. И уж тем более с Рене де Шатийоном.

(Но я в принципе достойно держалась, начитавшись в детстве темно-красненьких томиков дореволюционных учебников по истории Средних веков.)

Лexa, студенческая кличка Дохтур, как всегда, смешил рассказами из жизни анестезиологов: “Смесь надо так подобрать, чтобы пациент назавтра попросил тебя того же составчика ему с собой домой отгрузить”.

Понятное дело, Леха иногда отрывается от монитора с данными больного и читает литературку. Меня еще не читал. С нетерпением жду отзыва.

Маме привет передавай. А как отец? Твоя бывшая вышла замуж? И так со всеми.

Мы прилетели в 31 градус жары, а вчера было 10 с диким ветром. Мы два раза попали в шабат и один раз в хамсин.

Неделя пролетела совсем незаметно. Если бы можно было оторваться от новостей из Москвы, то считай, что жизнь удалась.

Кстати, “Трансаэро”, даже экономический класс, – очень пристойная компания.

И еще кстати. Акко оборудован для колясочников так, что посмотреть можно все, включая подземные ходы из крепости госпитальеров в гавань. По одному они доставляли продукты, а по другому тащили контрабанду.

22 марта. Вчерашний звонок моего лепшего друга Алексашенко обернулся сегодня моим участием в совещании рабочей группы Открытого правительства. Доклад Гуриева, Алексашенко и компании классный, четкий, жесткий. Если предложения будут реализованы, в России начнется операция “Чистые руки”. Как когда-то в Италии.Будет ли? Мне так не показалось. Нужно ли вообще? Обязательно.Три года назад, на первом заседании Совета по правам человека, мне довелось воодушевиться. Мне понравились слова Медведева о том, что, если он не справится с коррупцией, он не будет себя уважать.За три года стало только хуже.Он не мог? Не хотел?И что за очередной подход к штанге?Ничего произносить я не собиралась. Шла послушать. Но про семьи господ чиновников никто не сказал. Ну, тогда я… Я говорила про декларации жен (имея в виду бессребреника Шувалова и его батуриноподобную жену) и пристройство чиновных детишек во всякие “ВТБ” и прочие “Роснефти” на высокие должности. Реагируя на мои слова, Медведев сказал, что тогда это будет касаться всех. Видимо, прозрачно намекал, что нечиновник Ясин больше не сможет меня никуда пристроить. Очень мне это напомнило карикатуру на Путина, который в ответ на слова Ходорковского о коррупции в его собственном окружении, начал считать ЮКОСовские нефтяные запасы. Но надеюсь, обойдется…

25 марта . “Я люблю в Питере архитектуру и музеи, – сказал мой дядюшка, коренной петербуржец. – И очень не люблю то отвратительное мракобесие, которое из моего города исходит порой”. Дядюшка имел в виду подписанный г. Полтавченко закон о запрете пропаганды гомосексуализма и педофилии.Закон этот, во-первых, нелогичный, а во-вторых, просто диковатый. За мужеложство уголовного наказания нет уже давно, а педофилия, с которой гомосексуализм объединен в одном законе, одно из самых страшных преступлений. Я могу любить или не любить того или иного гея или лесбиянку. Но это отношение будет вызвано совсем другими факторами: злой человек или добрый, опрятный или нет, эпатирует или скромен. А совсем не их сексуальной ориентацией. А вот ежели человек – педофил, то он для меня не существует как человек. При первой же возможности я настучу на него куда следует, а уж руки не подам никогда.Ну а относительно понятия “пропаганды” я как профессиональный журналист могу посоветовать питерским коллегам быть очень осторожными. Под понятие “пропаганда” при желании подводится что угодно. Даже простое упоминание. Что делать нам, людям, понимающим все мракобесие этого закона? Подписывать коллективные письма? Дежурить у судов, если и когда кто-то будет подвергаться конкретному преследованию? Просто молчать, стыдливо полагая, что раз мы с обычной сексуальной ориентацией, то нас это не касается? Типа как мне было сказано: ты борешься за права инвалидов – молодец, дело понятное и благородное. А этих не трогай, пускай сами разбираются.Вот я и не знаю, можно ли бороться за права одних, не обращая внимания на других?

26 марта. Михаил Иванович из какой-то социальной комиссии Мосгордумы – полный сил, холеный даже слишком, уверенный в себе мужчина. На съемках программы про доступный город на “ТВ-3” мне пришлось полемизировать с ним в жесткой форме. Ну не въезжает ответственный товарисч. Во-первых, он обозвал наши пробеги на инвалидных колясках показухой. Это, конечно, в ответ на мое предложение испытать доступность московских дорог на собственном опыте. Сесть задницей в коляску. Показуха, видите ли. Во-вторых, с жаром рассказывая о строительстве новых реабилитационных центров, он выдал следующее: “Вот представляете, жил он, молодой, красивый, богатый, а потом в один день попал в автокатастрофу и сломал себе спину. Все, жизнь закончилась!”“Ну и придурок, – подумала я. – Вот сейчас, Михал Иваныч, вы полную глупость сказали. Жизнь не закончилась, она просто изменилась. Бывает, кстати, что некоторым это очень прочищает мозги”.И про новый реабилитационный центр на Лодочной. Очень дорого. Делали здоровые для себя.

25 марта. Друзья мои, весь Татарстан на выборах голосовал за Путина. На моем семинаре “Я думаю” в прошедшие выходные была довольно представительная выборка из Казани и Набережных Челнов. Абсолютно уверены, что это Путин сделал их жизнь лучше. Ссылка на милицию и смерть от изнасилования бутылкой из-под шампанского заставила розовощеких юношей погрустнеть. Девочка из Красноярска сама работала в штабе Путина. Но то ли делала это чисто за деньги, то ли такого там насмотрелась, что весь мой либеральный пафос встречал явное понимание с ее стороны. А может, она владеет НЛП и умеет “присоединяться”?Парнишка из Вятки недоумевал, почему оппозиция требует вернуть выборы губернаторов. Вот им назначили очень приличного человека. А выбрали бы черт-те кого. И в соседней Перми тоже хороший мужик. Коллеги из Екатеринбурга почти взвыли. Видно, им Мишарин как-то не очень.А девочка Карина поступила в Москве во ВГИК и теперь хочет снимать документальное кино про наш семинар.Саша из саратовского “Яблока” готов прислать к нам всех своих немногочисленных коллег. Потому что наш семинар – это то, что нужно молодежи из “измученного Володиным” города. Это цитата.Черноволосая деточка из Марий Эл очень хочет в муниципальные органы.Наташа из Орла так лучезарно улыбалась, что я не помню, о чем она спрашивала.

26 марта. Я в Новосибирске второй раз. Первый был в апреле 1986 года. Двадцать шесть лет назад. Апрель, холодно было очень. Посреди Академгородка на морозе с истинно купеческой роскошью бил фонтан. В общежитии, где мы жили, прибыв на конференцию под забойным названием “Студент и научно-технический прогресс”, утомленная сменой времени группа студентов экономического факультета МГУ, немало выпив, устроила некоторый дебош. Из соседней комнаты пришел милый мальчик в клетчатой рубашке, застегнутой на вороте на последнюю пуговицу, и потребовал прекратить бардак. Если не прекратим, он обещал написать о нашем мерзком поведении в ректорат. По-моему, его звали Саша. Мы позвали его выпить с нами, но он отказался. А поскольку шум и гам продолжился, то он написал. Прям написал донос, который потом переслали в Москву. А поскольку время было для дебоша неблагоприятное, действовал сухой закон им. Егора Кузьмича Лигачева, то некоторые из нас имели суровые неприятности.Саше, как выяснилось потом, я очень понравилась. Как красивая девушка, а не как дебошир. Он даже написал мне несколько писем про любовь.Но я, нечуткая, их выбросила. Я уже была влюблена в другого. В самолете по дороге в Новосибирск я познакомилась с Варькиным отцом. Он был очень похож на мою первую любовь.

27 марта. Натопить и закрыться – известный принцип российской жизни. Не в первый раз в моей биографии в гостиницах градусов 25, окна не открываются, а одеяло все равно пуховое. Это чтобы в 4.45 по московскому времени ты вылез из-под него с большим чувством облегчения. В Новосибирске вполне приличные пробки на дорогах. Леворульные машины сюда не доезжают, а то было бы еще толкливее. Говорливый студент Сережа, коему поручено возить меня с Ленкой, моей верной подругой в сумасшедших путешествиях, опаздывает на своем видавшем виды японце минут на двадцать. Автобус из Академгородка, в котором едут молодые журналисты, участники конкурса “Аргонавты”, опаздывает еще больше. Пробки. Не как в Москве – из-за невероятного количества машин, их здесь все-таки меньше, а из-за идиотской организации движения.Хоть и с опозданием, начинаем. Мой мастер-класс называется “Гражданская позиция журналиста”. Рассказываю про все: “Белое кольцо” на Садовом и помощь детям-инвалидам, кошачьи приюты и почему мне все равно, что делал Прохоров в Куршавеле. Дети прекрасны. Им интересно все.Вот только в машине, когда я спрашиваю, с какой стороны от города находится аэропорт Толмачево, никто из троих двадцатилетних новосибирцев не может мне ответить. Только специалист по спортивному ориентированию Ангелина в конце концов утверждает, что с юга. А Сережа, который три с лишним года за рулем, не в курсе. Зато знает, когда день рождения Филиппа Киркорова. И вообще говорит, что хорошо запоминает даты. День взятия Бастилии, впрочем, не знает.

28 марта. И будет вам щастье, если в Новосибирске у вас есть парочка замечательных взаимных френдов. Как у меня. Тогда вы прилетаете вечером в город, часик отдыхаете в гостинице, спускаетесь вниз и упоительно треплетесь часа три до полного изнеможения. Выпиваете бутылочку красненького, съедаете ранее никогда не пробованную рыбку нельму с гречневой кашей. Поднявшись обратно в номер, вы засыпаете через полчаса, несмотря на внушительную разницу во времени. Выданное мамой снотворное не пригождается. Более того, вы в страшном плюсе. Вы обзаводитесь коробкой шоколадных конфет марки “Новосибирск”, книжкой стихов от Александра Григорьевича и набором очень нужного нескажучего, выпускаемого Сашиной фирмой. Ради этого стоит метнуться кабанчиком за три с лишним тыщи километров даже на один вечер. Еще из кайфного: вас обслуживает вот прямо красивый официант Никита, который сам из Краснодара, а в Сибирь приехал учиться на строителя. А не какого-нибудь там политолога или экономиста.

9 апреля. Так надо или не надо составлять черные списки учителей, принимавших участие в фальсификации выборов? Доводы тех, кто считает, что не надо, сводятся к стонам про якобы 1937-й год. А я глубоко уверена, что такие списки нужны. Конечно, такие списки черные-пречерные нужны не только про учителей. Про судей нужны, про прокуроров, про ментов (полицейских). Но с учителями дело особое. Вот он соврал, сфальсифицировал и, уверенный, что никто ничего не заметил, пошел учить наших детей. В стране, где быть просто честным требует от человека героизма, единственное, что может сделать общество, это выразить осуждение. Не подать руки, дать пощечину– это все из лексикона XIX века. А как иначе возрождать институт репутации? В стране, где твое достоинство не защитит ни суд, ни выборная власть, тебе остается бороться только самому. Один на один с ложью. И вот в кои-то веки ты не один. Вас, с белыми ленточками или без оных, несколько сотен. А может быть, несколько тысяч или миллионов. Но лжецов пока больше. Единственное, что мы можем сделать, это назвать их поименно. И только не надо криков про то, что если учительница откажется, она потеряет работу. А что, работа стоит доброго имени? Вот Сергей Магницкий, сохраняя доброе имя и честь юриста, умер в тюрьме. А тут – работа. Мои журналисты в КРЖ тоже периодически ноют: “Не напишу поганку – меня уволят”. Ну и что, тоже мне редкая профессия – журналист. Вон умудряется же Зоя Светова годами писать правду про самые чудовищные нарушения. А Политковскую убили. А вы про работу.Репутация – вот что нам стоит поставить на самый высокий пьедестал. А иначе – труба.

9 апреля. Скажу сразу, что я все больше и больше уважаю Ксению Собчак. Взрослеет, причем быстро. Теперь про вчерашнее. На вручении премии “Оскар”, если кто не в курсе, задавать острые политические вопросы вполне принято. К тому же на любой широте и долготе, если только там не находится абсолютная монархия или диктатура, публичному человеку, каковым является актриса, вопросы, не касающиеся зарплаты, здоровья и сексуальной ориентации, задавать принято. Мерзкий человек Миронов, что не мешает ему быть хорошим актером, сам спровоцировал Ксению репликой про “ублюдков”. Я не исключаю, что он действительно так думает, что это не просто желание тупо лизнуть власть. Ну, думает и думает, черт с ним, это не мешает ему быть прекрасным в роли Отрепьева в постановке “Бориса Годунова” Деклана Донеллана.Что касается агитации Чулпан Хаматовой за Путина, то если уж связался с властью, ты никак не застрахован от того, что власть тебя когда-нибудь о чем-нибудь попросит. Не верь, не бойся, не проси – это не нами придумано. И если уж пришлось просить Путина, то, несомненно, пришлось и отдавать долг. Стоят ли того больные дети, спасаемые фондом “Подари жизнь”? Без сомнения, да! Вот только одно гаденькое “но”. Не про Чулпан, а про Путина. Когда в стране, президентом и премьер-министром которой он является кучу лет, его, паразита, надо умолять о том, чтобы он выделил деньги для спасения больных детей, позорник он, а не кто иной. Он что, свои выделяет? Или гуляет на бюджетные? В какой-нибудь стране Бельгии премьер-министр (его жена) или президент (его жена), задумавшие шикарно отдохнуть в то время, как у них из-за недофинансирования государством здравоохранения умирают граждане нежного возраста, немедленно расстаются со своими постами. Так что Путина просить помочь фонду – это вообще-то пощечина Путину. Просто ни мы, ни Путин этого не понимаем. Пока.А Собчак – молодец. И что мешало Чулпан Хаматовой просто ответить “голосовала бы” или “вообще бы не пошла на выборы”? Но она опять предпочла промолчать. Есть что скрывать?

13 апреля. Я познакомилась с ней на съемках программы “Право голоса”. Юля стояла рядом со мной. Красивая женщина, высокая, в изумительном бежевом платье. Мама ребенка-инвалида. От нее на программе я впервые услышала те обвинения в адрес сотрудников Департамента социальной защиты населения, о которых она пишет в своем письме. Это бывает очень редко, чтобы инвалиды или мамы детей-инвалидов кого-то обвиняли или чего-то требовали. Обычно мы просим с той или иной степенью униженности. Люди бессильны, а чиновники – наоборот: всесильны. И у меня есть привычное желание “смягчить”. Юля совершенно особенная. Она готова бороться за то, что полагается по закону. Не просить, а бороться. Ее сыну семнадцать лет, а у помянутой в стенограмме несносной мамочки Косицыной, с которой невозможно работать сотрудникам департамента, – трое детишек с ДЦП. В одной семье. Как это получилось, отдельная история. А еще на программе была безумно уставшая мама двоих ДЦПят. Так ласково называют они своих особых детишек. Но вернемся к маме Юле. Позволю себе процитировать, что она пишет:

Вчера была подведена черта под периодом иллюзий и началась другая жизнь. Для всех нас привычно, встречая яростное сопротивление чиновников в помощи инвалидам – самым сложным категориям граждан страны, продолжать ждать чуда и надеяться на него. А вдруг начальник или начальник его начальника, а может, мэр города, который им всем начальник, ну хоть краем уха услышит о том бесконечном беспределе, который вытворяет Департамент социальной защиты Москвы?! Так вот – это не мои иллюзии. Мои до вчерашнего дня были иными. При ДСЗН существует Совет родителей с детьми-инвалидами. Я – мама ребенка с ДЦП. Моему сыну 17 лет. А значит, мы родились в 1994 году. Знающие люди помнят, как это было. 5 декабря роддом № 5 был открыт после “мойки”. Помыть его помыли, а вот одеял для родильного корпуса не завезли. Я рожала под детским байковым одеялом. Родился сын, очень красивый, со взрослым лицом, мальчик. Моему сыну разбили голову после родов через два часа, видимо когда перекладывали. Об этом при выписке мне тихонечко сказала старенькая медсестра. А в ночь на 6 декабря ко мне пришла “детский доктор” и сказала: “Мамочка, крепитесь, ваш мальчик очень слабенький, ну вы – молодая, еще родите”. Дальше был месяц в больнице № 13. И там все поделилось на этажи. На первом был реанимационный блок для недоношенных деток. Его возглавлял очень интересный дядька, армянин. Он спас моего сына. Внимательный, с чувством юмора, способный на правильные и добрые слова в нужный момент.Через год и три недели, 27 декабря 1995 года, моему сыну в 18-й больнице Москвы был поставлен диагноз ДЦП. Рассказать про изящество, с которым там объявляли о неизлечимом заболевании твоего ребенка, – потерять время, подбирая матерные слова. Дальше настал период бесконечной реабилитации. Слово “лечение” в этом заболевании отсутствует. Хочешь нормального массажиста – заплати, требуется повторный курс – заплати. Не хочу тратить время, все, кто сталкивался с бесплатной медициной, знают ее цену. Прошло семнадцать лет. Детей с ДЦП рождается еще больше.Для тех, кто не пробовал, скажу: получить в 2012 году реальную помощь от ДСЗН, положенную по закону, так же невозможно, как и в 1995. А бюджеты на эту сферу выделяются баснословные. Так, например, на программу реабилитации детей с ДЦП в Будапеште в Институт Пете (это очень востребованная программа, потому что она работает и есть хорошие результаты) в 2011 году выделено юо ооо ооо рублей, это цифра из официального отчета Департамента за 2011 год. Этим направлением занимается Потяева Татьяна Александровна, первый зам. руководителя ДСЗН г. Москвы Петросяна Владимира Аршаковича. Услугу – слово-то какое, они оказывают нам услугу! – получили 165 семей (ребенок с сопровождающим два раза в год), это со слов той же Потяевой. Делим одно на другое, получаем 303 000 рублей за одну поездку в год.А теперь реальность: http://fomm.detiangeli.ru/index .php?topic=1671.435 Для тех, кто оплачивал поездку самостоятельно, такой же по времени курс в Институте Пете будет стоить 140 000 рублей, то есть в два раза дешевле. А ведь я привела в пример только одну из многих программ!Господин Собянин! Если до этого момента Вы не слышали об этом, то сейчас слышите.На все письма от родителей и ребят-инвалидов Вам и Вашему заместителю по социальной сфере Голодец Ольге Юрьевне приходил ответ за подписью начальника Управления по социальной интеграции лиц с ограничениями жизнедеятельности Калиниченко Ирины Николаевны или упомянутой Потяевой Татьяны Александровны.А свое письмо я начала с оставшихся у меня иллюзий, так вот, мои касались роли Совета родителей при ДСЗН. В Положении о Совете есть все пункты, по которым этот Совет может реально требовать решений ото всех департаментов Москвы. Но Совет, как выяснилось, был создан не для этого. Это буфер между родителями и департаментом. Он ничего не требует, более того – и не формулирует даже задач себе, сплошное шифрование пустоты! Его возглавляет подруга Потяевой, Карпишина Ольга Александровна. В моем распоряжении находится стенограмма одного из заседаний. Приведу из него несколько фраз:

Повестка дня 1. Причины сложившейся конфликтной ситуации в Совете и видение каждым путей выхода из нее.

2. Разное.

Карпишина: “Считаю, что мы должны доверять и поддерживать друг друга. Однако когда для участия в Координационном совете были выдвинуты другие кандидатуры, это вызвало такой негатив. Считаю, что мы все в равных ситуациях, все должны учиться говорить. Поэтому призываю всех прекратить распри. Надо объединяться, иначе нам не победить таких мам, как Е. Косицына и другие, которые недовольны работой Совета. Много нареканий на наш Совет и в “Благовесте”, и в Пете. В такой ситуации нужно друг другу подставлять плечо, а не сдавать друг друга”.

Еще раз хочу переспросить Карпишину и остальных: вы соображаете, для чего собрались? Какая цель? Зачем? Вы погрязли в склоках, ненависти друг к другу и вражде! Вам не страшно смотреть в глаза тем, чьи интересы вы “защищаете”? Вы – последняя моя иллюзия. Я приложу все усилия для переизбрания Карпишиной с этого поста, среди родителей Совета есть достойные и грамотные люди, они знают не понаслышке о страшных проблемах, сопровождающих семьи с инвалидами по жизни, грамотно формулируют и имеют совесть. Старомодно? Потерпите! Все материалы выложу на http:/ / sovet-roditeley.ru /. Мне многие говорят: “Юля, чему ты удивляешься, у нас всегда так было!” Мне хочется на это ответить отрывком из стихотворения “Утро” Полонского Якова:

О, в ответ природе

Улыбнись, от века

Обреченный скорби

Гений человека!

Улыбнись природе!

Верь знаменованью!

Нет конца стремленью —

Есть конец страданью!

19 апреля. Пермь опять нравится. Особенно заборы, разрисованные всякими сюжетами, которые чудный юноша Андрей называет “длинной историей”. Вчера прилетели совсем в ночи. “Кубань Эрлайнс” исправно махала крыльями, но граждане-делегаты на чартер безбожно опаздывали. Утром – задача встать ни свет ни заря. Потом задача – не уснуть на заседании. Тоже справились. Поблагодарила Чиркунова за помощь одному мальчику-колясочнику. Года два назад просто кинула ему сообщение в личку, так, мол, и так. А он взял и сделал. Респект. Хотя задача была не больно сложная, сейчас уже точно не помню, о чем конкретно шла речь.Потом выступала в университете. Детишки – совсем молодняк. Часть болтала, но в целом отлично. Вообще вполне приличный кампус у ПГУ. Сейчас отдохну, и поедем на губернаторский прием. Может, посикунчиков дадут?А по сути форума скажу так: Открытое правительство – дело хорошее. Вот только с доверием ему очень долго ситуация будет катастрофической. Столько раз обманывали, что с первого раза никто не поверит. Если предположить, что правительство вдруг станет честным, то оно вскорости начнет обижаться: я такое честное, а мне никто не верит.Это, граждане, называется плохая кредитная история. В случае с нашим государством – просто отвратная.

20 апреля. В Перми солнечно и ветрено. И очень много позитива. Первый позитив: мои обожаемые студенты из дискуссионного клуба Пермской Вышки. Растрогали меня до слез, подарив паспорт пермяка. Сувенир, конечно, но отпечатанный на Гознаке (ударение на последнем слоге – по-центробанковски). Второй позитив: необыкновенная, абсолютно уникальная пермская деревянная скульптура. Как это могли делать деревенские мастера, я не могу себе вообразить! Христос с лицом крестьянина, с ногами и руками, натруженными в поле, одетый в синее домотканое платье, как это принято в коми-пермяцких деревнях. Распятый Христос с лицом Чингисхана. Курносая Дева Мария и Бог-Отец, держащий в руках скипетр и державу. Солнце с глазками и ротиком, изображенное на распятии так, как будто это языческое Ярило. Ну и невероятная Женя-экскурсовод, с которой сговорились встретиться летом на “Пилораме”.Третий кайф: пельмени со щукой, бутерброды со щучьей икрой, котлетки из щуки с муксуном. И все это запивается облепиховым и клюквенным морсами.

Единственное, что печалит, это что православная церковь выгоняет-таки музей деревянной скульптуры из здания собора, где музей находится с 1920-х годов. Впрочем, тогда музей просто занял здание собора. Впрочем, впрочем… если построить современное здание музея, то все останутся при своих и печалиться будет не о чем.

27 апреля. Я почти ничего не писала всю неделю по простой причине – не оставалось сил даже в зеркало посмотреть. Похоронила подругу. Без комментариев. Она – моя ровесница.Дискутировала с батюшками. Встречалась с начинающими политиками. Переоформляла депозит. Модерировала круглый стол про образование. Беседовала с Люсей Улицкой про “Без границ”. Потом была ею привезена в мастерскую ее мужа, замечательного скульптора и художника Андрея Красулина. А еще спорила на РСН с неубедительным человеком Шаравским по поводу цензуры. Он говорил, что цензуры нет.А еще пробки…

2 мая. Мне наконец удалось найти квартиру для девушки Лены из Самары. У нее в феврале внезапно умерла мама, и Лене пришлось привезти в Москву оставшегося после мамы кота Барсика пятнадцати лет, ее верного друга и любимца. Ну не могла Лена выкинуть на улицу маминого кота. Но в общаге сказали “нет, усыпляйте”. А как усыпить котика, которого любила покойная мама? Короче, квартира за приемлемые деньги есть. Лена и Барсик переезжают!

6 мая. Сходила в музей им. Глинки на выставку, посвященную Ростроповичу и Вишневской, и всем советую. Очень, скажу вам, профессионально и интересно. Начиная с фото маленького Ростроповича, который лежит младенцем в футляре от виолончели папы Леопольда (кстати, папу Моцарта тоже звали Леопольдом). Заканчивая фантастическим набором мантий почетного профессора всех наидостойнейших университетов, платьев Галины Павловны и международных телеграмм с признаниями в любви в стихах. Особенно интересно лично мне было посмотреть (кыно) про процесс выдавливания Ростроповича и Вишневской из СССР. Представляете, эти совки поганые уничтожили весь киношный архив выступлений Вишневской в Большом Театре! Осталось только аудио. Вымарывали человека, чтобы он как бы и не существовал никогда. Устроители выставки нашли видеоизображений поющей примы Большого театра всего на 16 минут! То же самое с Ростроповичем.Впрочем, это не помешало замечательной паре войти в историю. Чего стоит фото Ростроповича, играющего на своей виолончели около полуразрушенной Берлинской стены, возле которой вовсю мельтешат люди, пытаясь отломать сувенир на память и не обращая никакого внимания на маэстро. Ну, а про 1991 год мы с вами и так помним.Вот ведь великие люди. Когда они “пошли на вы”, приютив Солженицына, за что и были выгнаны из страны, им было под пятьдесят. Для виолончелиста это не возраст, а для оперной певицы – почти конец карьеры. Тем не менее не побоялись. Остались не просто людьми, а стали недосягаемым примером для подражания.

7 мая . То, что произошло, безусловно, не является началом гражданской войны. Пугать не надо. Провокации были. И с той, и с другой стороны. Просто если в нормальной ситуации усесться на асфальте в немалом количестве посередине двигающейся толпы – это фигня, то среди наэлектризованных нас – это почти провокация. Наэлектризованные мы – это и ОМОН. Минусов – миллион. Безусловный плюс – один. Все мировые телеканалы будут показывать инаугурацию Путина только рядышком с кадрами жестокого избиения симпатичных девушек и журналистов.Я не была на площади. Сидела, не отрываясь от трансляции “Дождя”. Видела озверелую полицию. Наверное, начальство провело обширное промывание мозгов и убедило парней, что на площади враги. Один мой знакомый, полковник милиции, регулярно ходил на предыдущие митинги и рассказывал про свои впечатления от того, как реагируют стоящие в оцеплении. На первых митингах, наслушавшись песен ребят из ВДВ, они, выражаясь большевистским языком, были распропагандированы. Это заметил не только мой Юра, но и вышестоящее начальство. И устроило политинформацию.Ну, вот и все. Думаю, что еще некоторое количество стычек теперь уже неизбежно. А дальше Путин пойдет на переговоры. Просто потому, что в течение всей предыдущей карьеры он предпочитал обходиться “малыми жертвами”. В смысле, немногочисленными. Но может быть, я слишком оптимист.

11 мая . На “Дожде” мне дали очень мало времени, но зато говорили про гуляния на бульварах. А я там, между прочим, еще не была. Посему, выйдя в 9.30 с “Красного Октября”, я прямиком направилась на Чистопрудный бульвар. Но мне же надо, чтобы кто-нибудь помог. Стала быстро соображать, кто там будет точно. Непонятно. Потом решила, позвоню-ка я Илюше Барабанову, уж кто-нибудь из “Нью Таймс” на Чистых прудах гуляет. Оказался сам Илюша.Ну что вам сказать про атмосферу? Редкий кайф. Народу очень много. На мой неподготовленный взгляд, тысячи полторы. С детьми, собаками, белыми ленточками, улыбаются, здороваются.Зажигали Собчак и Яшин. Самое интересное, что дискуссию они вели с заветным единороссом и очень гибким человеком Сергеем Марковым. Отважился, за что получает кусочек респекта. Нес, правда, полную ахинею. Про то, что кредит доверия у Путина на год-полтора и за это время Путин обязан начать предпринимать решительные меры. В какой области меры и что за меры, Марков сформулировать не смог. Главное, решительные.Гайд-парк, короче. Можно покушать, очаровательные девушки выдали мне бутерброд с колбасой, а не менее очаровательный юноша насыпал хрустящих сушек. Другие девушки собирали мусор. Вообще, поразил полный порядок и абсолютная мягкость толпы. В своей коляске я чувствовала себя суперкомфортно.Через час, налюбовавшись на улыбки и устав здороваться, я отчалила. Проводили меня Барабанов и присоединившаяся к нему Женя Альбац. Короче, все на Чистые пруды! Одно из приятнейших и духоподъемных жизненных впечатлений вам гарантировано.

12 мая . Водитель Валера утром не приехал на работу. А мне ну обязательно нужно было на работу. Так обязательно бывает очень редко. Мало того что надо, но еще и вовремя. Вызвала такси. Милую девушку предупредила, что водитель нужен здоровенный, потому как меня нужно пересадить в машину. Приехал Миша. Реально здоровенный. Пока толкались в пробках на Ленинградке, естественно, болтали. То да се, он из деревни около Сергиева Посада. Снимает квартиру. Необразованный очень. Почти дремучий, но позитивный. Вдруг разговор заходит про белые ленточки. Миша возмущенно восклицает: “Но они же никто не работают и вообще хотят все развалить, а взамен ничего не предлагают”. Я не то чтобы спорю, но что-то мягко возражаю. А потом говорю Мише: “Я же сама такая, с белой ленточкой”. А перед этим у нас была тема про то, что я молодец, потому что работаю, хоть инвалид, помогаю всяким людям и трали-вали хорошая. Миша меня зауважал. А тут вдруг я признаюсь, что белая ленточница. Спрашиваю Мишу:– А откуда ты знаешь про белые ленточки?– А я в милиции работаю. Сутки дежурю – трое подрабатываю.Опа. Можно сказать, прямой контакт с противоположной стороной. Начинаю расспрашивать. Откуда информация про ленточки? Из бесед в автозаках, вестимо. Дальше спрашиваю:

 

– Миша, неужели тебе нравится, что начальство ворует? Я имею в виду – большое начальство.

Миша горячо поддерживает с криком “воруют все!” Я пытаюсь возражать:

– Миша, вот я не ворую. А ты воруешь?

– Я – нет.

– Ну вот, смотри, нас в машине двое, и из нас двоих никто не ворует, а ты говоришь – все.

Миша смотрит на меня как на наивную дуреху и спрашивает:

– И ты что, надеешься это изменить? Так всегда было, воровали всегда, не нам это менять.

– Миш, а когда у детей-инвалидов воруют, это как?

В ответ Миша молчит.

Телефончик я у него взяла. Не могу сказать, что подружились, но руки на прощание друг другу пожали.

13 мая . Ах, почему мы не гуляли с писателями по Чистопрудному бульвару вчера? Было бы тепло и сухо. Мы легких путей не ищем. Но я все-таки погуляла по Чистым прудам в хорошую погоду. Сразу после встречи в Сахаровском центре с сотней замечательных учительниц я поехала-таки на Чистопрудный. Отметила, что вечером публика иная. Вечером подтягиваются те, кто днем на службе. А в рабочее время – студенты, пенсионеры и журналисты. Но это не мешает классности тусовки. А в Сахаровском центре становится бывать все интереснее и приятнее. Молодец Сережа Лукашевский, который делает из него просто классное тусовочное место. Чего стоит скульптура перед входом в выставочный зал! Очень советую приехать посмотреть.

Ну, до встречи под дождем!

14 мая. Жительница Чистых прудов (не лагеря, а по жизни) Лена Жемкова сегодня сказала мне, что за последнее время ей никогда не было так чисто и тихо жить. Потому как на Чистопрудном обычно слоняется дикое количество пьяных бомжей, которые занимают все лавочки, и музицирует отвязанная молодежь. А сейчас – кайф. Но это преамбула к тому, что за сегодняшний день отрицательных эмоций не случилось. Ну, кроме потерянной жемчужной сережки белого цвета. Чтоб все бы наши несчастья были такими.Фотографии известных лиц, принимавших участие в упоительной прогулке, разошлись по интернету. Я скажу, кого я встретила неожиданно для себя и приятно. Это была внучка Н. С. Хрущева Юля, это был правнук Столыпина Николай Случевский, это был замечательный врач Лев Кактурский и еще много-много доброжелательных, чудесных московских лиц. На месте Путина я бы перенесла столицу в Нижний Тагил. Там его любят. Там ему комфортнее. А с нами ему явно жизни не будет.Погода тоже была за нас. Я уж часом думаю: не специально ли Росгидромет пугал нас дождями и градом? Но дома никто не остался. А кто остался – потерял здоровенный кусок жизненного удовольствия.На Сретенском бульваре из открытого окна высовывалась женщина, фотографировала нас и приветственно размахивала рукой. Я вспомнила, что жителям домов на пути проезда путинского кортежа к инаугурации к окнам подходить не советовали. Снайперы, однако. И вот мне не верится, что это один и тот же город, моя Москва.Мне дарили цветы: ландыши и одуванчики. С одуванчиками вышла проблема – они испачкали, как в детстве, мою белую юбку, а она была до пола и символизировала собой большущую белую ленту. А еще подошла красивая женщина, подарила розу и представилась – Виктория Лепко. Я бы ее и так узнала! Это же пани Каролинка из “Кабачка 13 стульев”.А еще мне было очень лестно слышать похвалу и благодарность от одного пожилого фотографа. Он сказал, что практически ослеп на левый глаз и совсем уже отчаялся, но, прочитав мою повесть, решил не сдаваться. И вот он снова фотографирует. На акции видела еще двух девушек в инвалидных креслах. Обе с белыми ленточками и цветами. Они улыбались.

16 мая. Юрию Марковичу Шмидту исполнилось 75 лет. Я познакомилась с ним при непростых обстоятельствах. Ходорковский был в тюрьме, мне позвонил Алексей Симонов и спросил, не кажется ли мне, что адвокат Шмидт, отстоявший в свое время капитана Никитина, а еще раньше – целую шеренгу ребят с политическими статьями, был бы Ходорковскому очень нужен. Но у Ходорковского был адвокат Падва. Со всеми вытекающими. В общем, когда Шмидт первый раз приехал в ЮКОС, на вокзале его встречал мой водитель Саша, а ночевал Юрий Маркович у Симонова.Его отца арестовали в 1937-м, через три месяца после рождения сына. Письмо отец написал только в конце 1955-го. Юрий Маркович с мамой оказались живы, проведя в Ленинграде всю блокаду, и даже жили по довоенному адресу.Юрий Маркович пытался поступать в театральный, потом в медицинский. Хорошо, что не взяли. А то страна потеряла бы такого удивительного и порядочного адвоката. Впрочем, когда он поступил на юрфак ЛГУ, ему честно сказали, что с его фамилией он может рассчитывать только на статус адвоката. И он тридцать лет оттрубил, защищая обыкновенных людей, кого попало, как он сегодня выразился. А потом решил, что заработал себе право выбирать клиентов. Его просили выступить защитником разных людей Сахаров и Старовойтова. А его последний клиент, как сказал сегодня сам Шмидт, “умудряется вселять в меня надежду, когда совсем опускаются руки”.Юрий Маркович страшно похудел. А голос звучный, а интонации насмешливые, а улыбка фантастическая. Чествовали его в “Мемориале”. Среди своих.

24 мая. Я давеча была на премьере фильма “Прогон года”. Как честно перед фильмом сказала Вера Кричевская – фильм длинный. Я бы оттуда тоже кое-что выкинула. Но это, может быть, от того, что на многое смотрю изнутри. Но главное, что я там увидела, это, конечно, мамы. Удивительно трогательные, беззащитные, боящиеся за своих таких талантливых и таких непутевых мальчиков. Такие настоящие мамы. Вот такая, собственно, мама любая, опасающаяся того, что безбашенный сын обязательно влезет в какую-нибудь историю. Будь то Дева Мария, не сочтите это кощунством, будь то обыкновенная женщина, провожающая сына в армию. Страшно за них, за мальчиков. Особенно если они умные, беспокойные и непоседливые. Типа хотят изменить мир.Вера Кричевская удивительно этих мам показала. Детей советского террора, тем не менее прощающих своих мальчиков за чудовищное напряжение нервов, которое они своим мамам дарят. Так что я смотрела фильм не про Быкова, Ефремова и Васильева, а про их мам. И мне очень понравилось.А после фильма была замечательная возможность их поцеловать, сказать спасибо, а советовать не волноваться было бесполезно и излишне. Все равно будут.

26 мая. Спокойный день после сумасшедшей недели. Были в ней и Кудрин, и Макфол, и осетинские пироги, и платок Эрме. А также Регина, сапоги-босоножки и картина Маши Сориной с красным котом, решение записать аудиокнигу и пробки. С понедельника Катя начинает рисовать бабочек на стенах моего дома. Не шучу.

28 мая. И поехала я потом на благотворительную ярмарку фонда “Живой”. И было мне счастье и успокоение. В маленьком, довольно разрушенном дворике в Хохловском переулке, как будто ты не в Москве, а в каком-нибудь уютном провинциальном городке, стоит огромный чан с пловом. Около него хлопочет очаровательная длинноволосая Юля с половником. Плов пахнет так, что хочется съесть весь чан. А внутри дома на самой ярмарке мы с дочкой оставили приличную сумму денег, купив три платка, подушку-овцу, слона в сиреневой кофточке, котозайца, бусы, горчичного цвета кофточку, которая мне офигенно подошла, черепаху из Гагр, микроскопическую статую совы, три кружки… и это, кажется, все. А еще был подарок. Какой-то милый человек по имени Лева, вчера узнав из моего ЖЖ, что я в воскресенье собираюсь на ярмарку, оставил для меня куклу в виде, естественно, кота – в подарок на прошедший день рождения. Спасибо замечательному неизвестному другу. А может быть, он известный, но неопознанный.В любом случае Татьяна и ее команда опять поразили доброй, созидательной атмосферой и красотой. Хочется им все время помогать в любой доступной форме. Девчонки, вы молодцы! А утащенным домой пловом мы поужинали вчетвером, и все были счастливы.

29 мая. Сложно писать. Меня пригласили сегодня на благотворительный вечер фонда БЭЛА, фонда помощи “детям-бабочкам”. По-научному это называется буллезный эпидермолис. Вечер вела Ксения Раппопорт. Были замечательные мимы. Хорошие актрисы зачитывали истории, рассказываемые мамами. С подробностями, с такими подробностями, от которых у меня кружилась голова, а сидящая рядом Лариса Дмитриевна Попович, один раз уронив голову на руки, больше ее не хотела поднимать. Это страшнее ада, когда твой ребенок рождается с кожей тонкой, как крыло бабочки. Я не буду продолжать, мне страшно даже вспоминать. А такие дети живут. На Западе довольно долго – и, говорят, даже женятся и заводят детей. У нас взрослых людей с такой болезнью нет. Они быстро умирают в страшных мучениях. Мне казалось, что для впечатлительной меня это невозможно тяжело. Даже слышать. Я не давала себе воли представить визуально хоть что-то. Гнала от себя образы. Хотя, наверное, чтобы пробить наших чиновников, именно такие подробности и нужны.Это генетическое заболевание. Рождение ребенка с такой особенностью можно предотвратить. Для этого во время беременности женщина должна сделать анализ. После рождения это уже не лечится. Нужны специальные бинты, пеленки, мази, нельзя носить одежду швами вовнутрь. Можно есть только протертую пищу. Нельзя пожать руку, нельзя обнять – всем этим ты причиняешь человеку страшную боль.У нас таких анализов для беременных нет. У нас даже нет финансирования на эти бинты и перчатки. У нас врачи не знают о такой болезни, информация о ней по-русски отсутствует. И вот Ксения Раппопорт, какая-то невероятно красивая, рассказывает о том, что к ней обратилась когда-то суперблагополучная семья, у которой второй ребенок оказался той самой бабочкой. Ксения рассказывала, что сначала ее неприятно поразила шикарнейшая машина матери семейства. А потом эта женщина сказала: “Эта машина – все, что осталось”.Выступал Валера Панюшкин. Кстати, он был одним из четырех знакомых, которых я там встретила. “Это хорошо, – сказал Панюшкин, – значит, благотворительность идет в массы”. Массы были довольно длинноногие и дорогопиджачные. Валера говорил золотые слова о том, что если человека нельзя вылечить, это не значит, что ему нельзя помочь.А потом один из присутствовавших докторов сказал мне совсем страшную вещь. О том, что строительство перинатальных центров по всей стране при низкой квалификации врачей приведет к тому, что выхаживать-то будут даже пятисотграммовых новорожденных. Но они не будут здоровыми никогда.Я ушла раньше. Я просто не выдержала. Сколько же еще проблем, бед, боли и ужасов. Простите за такой рассказ на ночь глядя.

30 мая . Вот если бы я была снова молодая и здоровая, я бы точно занялась озеленением. Во всем любимом городе Москве. Для начала я разобралась бы со всеми засохшими деревьями. Кстати, вы не знаете, почему их нигде не вырубают? По всему городу, не говоря уже про Ленинградское шоссе и про шоссе на Домодедово, то есть, думаю, по всем московским “артериям” стоят несчастные засохшие деревья и кусты… Ну и много чего другого я бы сделала. Но поскольку лет двадцать назад меня занесло в совершенно другую сферу деятельности, я занимаюсь цветочко-насаждением вокруг собственного дома. Случайно обнаружив вчера в торце Краснобогатырской улицы рыночек изумительной рассады, я накупила и георгинов, и петуний, и бегоний, и еще вида четыре всякой летней радости. А еще добрая продавщица Таня обещала мне в следующий вторник привезти из совхоза та-а-акие гладиолусы, что будет – будет мне счастье!Хочу добавить, что ранее я посадила на вверенной мне территории десять елок, два клена, одну липу, один каштан, яблоню, черешню и вишню, а еще диковинное китайское деревце гингко. А еще плакучую березку Ну и кустов – немерено.Вырастила дочь. Построила дом. А в четверг поутру лечу в Новосибирск.

30 мая. Сегодня Всемирный день борьбы с рассеянным склерозом. Я борюсь. Бороться тяжко. Проще забить. Выступала в компании “Новартис”, той, которая производит чудо-таблетки, которые на меня слабо действуют. Зажигала – самой понравилось.

31 мая. Я никогда не работала вместе с Иреной Стефановной. О чем очень жалею. При каких обстоятельствах я познакомилась с Иреной Стефановной, я не помню. Каким образом Ирена Стефановна почтила меня своей дружбой, я не понимаю. Она для меня идеальная женщина. Как это все произошло – неведомо. Но это редкий кайф! Я очень хочу, чтоб этот кайф длился как можно дольше. Выпивание за Ирену Стефановну происходило в странном месте – ресторане “Тинатин”, принадлежащем Тине Канделаки. Но было вкусно, девушки были любезные, а юноши носили инвалидную коляску по крутой витиеватой лестнице. Я была уставшая после одного выступления и одних страстных переговоров. Своих слов поздравления Ирене я не дождалась, потому как завтра первой лошадью скачу в Новосибирск. В замечательной компании папы Ясина, Наташи Зубаревич и Кирилла Кабанова. У нас выездное заседание семинара “Я думаю”. Эта поездка – единственное, что извиняет мое завтрашнее неучастие в тусовке за инклюзивное образование, которая состоится, как всегда, в Новопушкинском сквере. Организует РОО “Перспектива”. А лозунг, тоже как всегда, – дети должны учиться вместе.

31 мая. Вчера, во время моего выступления в “Новартисе”, у нас зашел разговор о воспитании детей. Что бы такое сделать, чтобы вырос человек и самостоятельный, и ответственный, и с ценностями, и дружок и т. д. Наверное, у всех разные рецепты. Одно я знаю точно: никогда не требуй от ребенка того, чего не готов выполнять сам. Типа, просишь дитятко приходить вовремя, звонить, если опаздывает, а сам говоришь, что придешь в восемь, приходишь в одиннадцать. Это в порядке вещей: какого черта я буду отчитываться перед мелюзгой? А дети все запоминают. И, вырастая, не исполняют того, что требовали от них родители, но зато сами начинают требовать того же от своих детей. И так практически со всем остальным. Они равны нам, просто чуть-чуть младше.Почему надо присесть, когда говоришь с ребенком? Потому, что мы равнозначны. А значит, глаза в глаза. То же самое с человеком в инвалидном кресле. Регина фон Флемминг в момент присаживается, разговаривая со мной. Ребята в американском посольстве делают то же самое. Конечно, это требование обязательно, если ваш разговор личный. Наши почти все торчат, как верстовые столбы, а у детей – или у таких, как я, – болит шея. Но это так, к делу не относится.Искренность и откровенность – простой рецепт добрых отношений. И еще. Поменьше употребляйте слова “у меня плохое настроение”. А то на вашего ребенка тоже будет нападать хандра, и он будет всем об этом объявлять. А вот сойдутся два таких подрощенных и попробуют жить вместе – и то у одного плохое настроение, то у другого. Тоска и караул.Поверьте, в обычной жизни не бывает повода к плохому настроению. Вот за сорок с лишним лет, сознательно прожитых мною, я не помню ни разу, когда у папы было бы плохое настроение. Просто ни разу. Никогда. А вы спрашиваете, почему я оптимист, несмотря ни на что!Может, оно и бывало у него плохое, но он никогда этого не показывал. Не грузил.

1 июня. Нужно собраться с силами и пойти на семинар. Потому как все укладывается в один день. Ибо на 2-е июня мне в Академгородке зал для выступления не сдали. Организатор Юля ссылалась на некие причины, о которых администрация НИИКУДА промямлила “ну вы же сами понимаете… ”. Так что, уважаемый Илья Пономарев, обрати внимание, твое имя вызвало в Академгородке желание нас не видеть. Так что завтра предлагайте развлекательную программу. Самолет только вечером.

2 июня. Город Новосибирск с апреля похорошел. Русским городам вообще лето к лицу. Специалисты говорят, что Новосибирск – город уникальный. Редкий пример истинной модернизации. Почти вся старая советская промышленность здесь развалилась, а город не обнищал. Он разбогател на торговле и великой функции транспортного узла, снова стал крут, сохранил науку и вузы. Местный колорит выразился в гулянке, которая происходила вчера в отеле. Гуляли с сибирским размахом. Пьяные и по пояс голые здоровенные мужики вываливались из ресторана, узнавали Ясина и обижались, когда мы испуганно хотели вызвать милицию. Кирилл Кабанов встретил одного из этих богатырей утром. Боец, по-прежнему полуобнаженный, все гулял. Была и презентация книжки Ясина. Организаторы недооценили масштабов труда моего папочки и устроили маленький междусобойчик. По форме все было очень похоже на профсоюзное собрание в ЖЭКе. Ну а потом выпить-закусить в задней комнате и быстренько в ресторан.Семинар прекрасен. Простите меня, жители европейской части, но Новосибирск, Бердск, Кемерово, Барнаул и Томск – лучше. По залу ходили волны взаимопонимания, узнавания и кайфа. Моя КРЖешная слушательница Оля Пушная подарила мне букет ландышей. Каждый цветочек в два раза крупнее, чем у нас в Подмосковье. Я вспомнила жимолость на Байкале. Она тоже была в два раза больше.

2 июня. Первое впечатление от Академгородка – я где-то в детстве, году в 1974-м. Летнее утро. Тетеньки и дяденьки в панамках, одетые по-дачному, стоят в аккуратной очереди на автобус. Через два человека третий волочет рассаду. Здание Президиума СО АН РФ в том же стиле. Четыре этажа без лифта, пустые коридоры с дешевыми дверьми. Обстановка почти спартанская.Лица у людей в общем-то тоже из другой эпохи. Интеллигентные, одухотворенные. Нас пугали, говорили, что весь Академгородок сплошь прокоммунистический. Или уж за “ЕдРо”! Зря пугали. Вопросы были спокойные экономические, все больше про территориальное развитие.Дамы после папиной лекции в частной беседе, естественно, сказали, что смотрят телеканал “Дождь”. Дальше мы сошлись во мнениях по всем поводам.Потом был обед в Доме ученых. Совсем домашний салат помидоры-огурцы-редиска-яичко – и все это со сметанкой. Бабушка в детстве такой готовила.А кругом во всем Академгородке цвели сирень и черемуха.

3 июня. Отдаю книгу в издательство. Жизнь продолжается.

 

Иллюстрации

Мне два года и девять месяцев. Тогда мы жили на улице Гиляровского и гуляли по окрестным дворам

Это строение стоит на месте дома, в котором родилась моя бабушка.Снимок сделан в 1999 году, когда я повезла Варю в село Добрынское посмотреть, откуда родом предки со стороны моей мамы.

Это моя прабабушка, Анастасия Егоровна, мама Леши-книгочея. Муж ее, Степан, погиб еще в империалистическую, а она осталась с выводком ребятишек. Всю жизнь работала в колхозе, во время войны выкормила всех внуков, потому что все они остались без отцов.

Меня растила бабушка, Клавдия Александровна. Родом она из села Добрынское Владимирской области. У нее были четыре сестры и брат.

Это папа со своими родителями, Григорием Львовичем и Евгенией Давидовной. Оба они работали на железной дороге и жили в Одессе. 1949 год.

Мне шесть лет. 1970 год.

Молодой Ясин.

В 1967 году мы переехали из барака на Гиляровского в Перово, в отдельную квартиру в “хрущевке”. Счастье было немыслимое. Это мы с мамой в день новоселья.

1981 год, я заканчиваю школу номер 412 города Москвы. Подписывая тетрадки, мы старались поставить маленькую точку после цифры “4”, и получалось 4.12 – цена водки.

2003 год, с папой и мамой на Лазурном берегу.

С Варей, конец 1989 года. Падение Берлинской стены на фоне рождения дочери прошло не замеченным мною.

В 2000 году у нас в доме появился щенок Лео и стал хорошим отвлекающим моментом и счастьем для Варьки.

Ясин с внучкой Варей на своем семидесятилетии. 2004 год.

В квартире моего друга Алексашенко на Рождество всегда устраивали детские праздники. Это я нарядилась феей. 1999 год.

В Центральном банке я, в частности, отвечала за разъяснительную кампанию по поводу деноминации рубля. Она получилась ясной и убедительной. Доказательство – о ней забыли, а иначе бы, конечно, поминали. В ЦБ, 1997 год.

С Эльвирой Набиуллиной в Вашингтоне под кустом цветущей азалии. 1997 год.

Леонид Невзлин, мой друг и вынужденный беглец из России. 1999 год.

На маскараде я была китаянкой. Черный парик выдает меня. 1999 год.

Встреча однокурсников. 2000 год.

С Машей Голованивской в мою жизнь снова вошли ощущение умеренного пофигизма, юношеской легкости, стихи, разговоры и почти девчоночий треп за полночь. Это была первая дружба моей новой эры.

Открытая Россия (“Открытка”) была проектом акционеров ЮКОСа, который они финансировали на собственные деньги. Это сотрудники “Открытки”: справа Анна Пересыпкина, а слева – Нюша, мой секретарь, помощник и выносной жесткий диск. 2002 год.

Это я на вручении премии “Букер”, спонсором которой была “Открытка”. 2002 год.

К лету 2001 года “Открытка” запустила Клуб региональной журналистики – семинары, где перед молодыми журналистами выступали и отвечали на вопросы слушателей эксперты, интересные и свободно мыслящие люди. Команда КРЖ периода расцвета.2003 год.

Мы с Марианной Максимовской и нашими дочками едим пиццу. 2004 год.

С Люсей Улицкой мы познакомились так. В 2003 году я выступала на вручении “Букера”, спонсором которого была “Открытка”. Ходорковский уже сидел, я говорила о традиции русской литературы в смысле “милость к падшим”, все продолжали жевать, уткнувшись в тарелки. Ко мне подошла женщина в тюбетейке и пригласила к себе за столик. Так завязалась многолетняя дружба. Это мы в 2009 году.

Егор Гайдар на ежегодном форуме КРЖ. 2005 год.

Егор Гайдар сыграл очень большую, позитивную роль в моей жизни.У него дома; фотографировала Варя. 2006 год.

Рубен Гонсалес Гальего, автор книги “Белое на черном”, сказал мне с высоты своего кресла: “А вот теперь жизнь проверит, дерьмо ты или нет”.

Мой друг, колясочник Миша Коваль, живет полной жизнью: семья, любовь, бизнес. “Потерять страшнее, чем никогда не иметь, – сказал он мне. – Ты ведь знаешь, что ты потеряла”.

После завершения этой встречи мы стали фотографироваться на память, и Буш взял меня под руку – стоять мне было тяжело. Поинтересовался диагнозом, усмехнулся: “Рассеянный склероз? Это не самое страшное. Главное, голова будет работать до последнего”.

Мои друзья Вера и Игорь, 2011 год.

Веруша и Игорь никогда не говорят мне “тебе будет тяжело, посиди лучше дома”. В 2008 году они затащили меня на Байкал, и апофеозом незабываемой недели стал полет на вертолете и приводнение на озеро.

Пельмени на Байкале. 2008 год.

Юбилей Евгения Ясина в Высшей школе экономики, его любимом детище. 2009 год.

Очень люблю ходить на съемки программы “Дежурный по стране”, пользуясь тем, что два одессита, Ясин и Жванецкий, нежно любят друг друга. 2010 год.

Это мы с Григорием Остером в Переделкино, после его выступления перед местными детьми в пользу Тарусской районной больницы. 2007 год.

Максим Осипов – врач-кардиолог Тарусской РБ. 2007 год.

Евгения Воскобойникова – модель, журналист и общественный активист.

Акция “колясочников” 3 июля 2009 года, проведенная по инициативе журнала “Большой город”. Иван Дыховичный.

Митинг на Пушкинской площади в поддержку инклюзивного образования. Выступает Денис Роза, директор “Перспективы”. 2009 год.

2 сентября 2009　года. Зоя Ерошок, Валя Дроздкова и　я　отмечаем победу: задействовав Кремль, телевизор и　устроив падучую в　СМИ, мы заставили дирекцию школы установить ступенькоход, и　Кирилл Дроздков пошел в　5　класс. Дети должны учиться вместе!

Кирюша приехал ко мне с родителями после окончания пятого класса, привез кучу дипломов победителя олимпиад. Честно, оценок своей дочки я не запоминала, а вот Кирюшины пятерки буду помнить всю жизнь. 2010 год.

Однажды мы с Люсей Улицкой встречались в нашем любимом кафе и попали на день рождения девочки Маши с ДЦП. У меня с собой были экземпляры моей книжки из Люсиного проекта, и мы всем их надписали и сфотографировались. 2009 год.

Пикник в студии. На записи программы “Азбука перемен” с офтальмологом из Ростова-на-Дону Юрием Иванишко. 2010 год.

“Авоська дарит надежду”　– это проект, который помогает незрячим людям работать и　зарабатывать. У　них есть маленький магазинчик на　Тверской, а　здесь мы с　режиссером Алексеем Германом торгуем авоськами на　Пикнике “Афиши” в　Коломенском в　экстремальных условиях (+36　по　Цельсию). 2010　год.

На семинарах “Я думаю” студенты встречаются с интересными, увлеченными своим делом, честными людьми. 3 марта 2010 года, после выступления Павла Шеремета.

Фильм “Ходорковский” гремел на Берлинском кинофестивале. В Москве его с трудом удалось показать несколько раз в далеких от центра кинотеатрах.

Митинг оппозиции на Болотной площади еще в 2010 году.

В Грузии власти воспринимают себя как нечто, служащее людям. А в Батуми я впервые за долгие годы увидела, как люди начинают улыбаться, услышав, что ты из Москвы. Октябрь 2011.

Мои неутомимые друзья Вера и Игорь уговорили меня поехать в Африку! Вот уж не надеялась, что увижу ее своими глазами. С Салимом по прозвищу Биг Бен. Январь 2012.

С Йоландой.

Это я в Африке, рабочая минутка. 2012 год.

С Ольгой Романовой. Зима 2012.

4 февраля 2012 года в Москве было очень холодно, – 26 градусов. Но митинг “За честные выборы!” собрал на Болотной площади, по некоторым оценкам, более ста тысяч человек.

26 февраля 2012 года тысячи людей с белой символикой вышли на Садовое кольцо в Москве и взялись за руки, протестуя против нечестного проведения выборов и фальсификаций результатов. Через полчаса Кремль был взят в живое белое кольцо длиной 16 километров. Мы с Ольгой Романовой, создательницей правозащитной организации “Русь сидящая”, стояли у “РИА-Новости”.

“ Русь сидящая”. С Ольгой Романовой, март 2012.

Семинар “Я думаю” в Новосибирске. Июнь 2012.

Я в Новосибирске на семинаре.

После семинара “Я думаю” в Новосибирске. С Ясиным, Еленой Воскобойниковой, моей подругой и помощницей, Натальей Зубаревич, лучшим В России специалистом по экономической географии, и Кириллом Кабановым, знатным борцом с коррупцией. Девушки в центре, Люда и Юля, – сотрудницы “Либеральной миссии”. Июнь 2012.

После массовых задержаний гражданских активистов 7–9　мая Борис Акунин призвал писателей выйти 13　мая 2012　года на　“Контрольную прогулку” от　памятника Пушкину до　памятника Грибоедову. Тысячи людей с　белой символикой прошли в　этот день по　Бульварному кольцу.

 

Примечания

1

“Я любил, я смеялся, я плакал, я получил сполна и пережил немало поражений, но теперь, когда слезы высохли, мне приятно вспомнить и это” (англ.)  – строка из песни My Way Фрэнка Синатры на стихи Пола Анка.