Спустя еще неделю
В северной стране Финляндии, в чистенькой загородной клинике сидела молодая женщина, одетая в легкий серый свитер, закрывающий горло, и такие же легкие серые брюки. Свой длинный плащ она повесила на спинку стула. У нее было загорелое лицо, короткие черные волосы, серо-голубые глаза и ярко накрашенные губы. Напротив, за столом, устроилась молодая финка в костюме салатного цвета и такой же шапочке. Она говорила на школьном английском, тщательно произнося каждое слово:
— Результаты теста позитивные. Поздравляю вас, мадам. У вас будет ребенок.
— Спасибо, доктор.
Женщина поднялась и вышла в коридор, а гинеколог продолжала заполнять карточку. В графе «Potilas» («Пациент» (финск.)) она поставила: «rouva Patricia Johnson, Yhdysvallat» ( Госпожа Патриция Джонсон, Соединенные Штаты Америки (финск.)).
Накинув плащ, беременная госпожа Джонсон вышла на улицу и огляделась. Неподалеку стоял серебристо-серый «Мерседес-А», арендованный у «Хертца» — круглый, словно колобок. За рулем сидел загорелый широкоплечий китаец.
— Куда едем? — спросил водитель, когда Патриция села в машину.
— В Вантаа.
— В аэропорт? Летишь на Кипр?
Женщина молча кивнула. Начался дождь. Дворники смахивали воду с ветрового стекла, за машинами, с шипеньем идущими на обгон, тянулись длинные хвосты брызг. Шоссе постепенно втягивалось в город, раскинувшийся вокруг острого лютеранского шпиля, смутно видневшегося в дождевом тумане. Туман был подкрашен цветами осени. За желтой листвой шиповника, растущего на разделительной полосе, мелькнула освещенная заправка «Кезойл», отсвечивая на мокром асфальте, и снова поплыли аккуратные дома, темные скалы, ярко-желтые клены, размытые в дождевой пелене.
— Я вот думаю, какого хрена ты забралась в эту дыру? Спрятаться можно и в другом месте.
— Где, например?
— Ну, не знаю... в Испании. И клиники там неплохие.
— Ты что, не понял?
— Ближе к Эндрю? Поедешь к нему?
— Нет, — ответила Крыса, — не сейчас. Может быть, позже.
— «Хочешь поймать, сначала отпусти?» — процитировал китаец одну из стратагем Сунт-Цзы.
Патриция ничего не ответила. Она включила приемник и слушала, чуть склонив голову набок, попыталась вникнуть в финские новости, в тревожную, необычно-торопливую речь диктора. Затем поменяла настройку, разыскивая англоязычную станцию. Наконец нашла, вслушалась, прикусив губу, выглянула в окно. Заметила очередную заправку — в кафе мерцал экран телевизора.
— Быстро туда!! Сворачивай!
— Что? — Водитель не слушал радио и потому недоуменно повернулся к пассажирке.
Ты что, con (Козел (фр.)), не понял?! — прорычала та. — Быстро туда, я кому сказала!
***
В петербургской конторе «Лимассол инвестментс Лтд» шел разговор о поставке солдат в далекую тропическую страну. Обсуждение было предварительным и неофициальным, потому проводилось в узком кругу. Присутствовали директор Геннадий Сергеевич, секьюрити-менеджер Лазаренко, представитель головной конторы Костас Димитриадис и эксперт Андрей Николаевич Шинкарев. Андрей только закончил объяснение по схемам, набросанным в блокноте после разговора с Элизабет, когда в кабинет заглянула секретарша Оля.
— Что тебе? — недовольно обернулся директор.
— Геннадий Сергеевич, включайте «Новости»! Там такое... такое...
***
В боковом корпусе Шаолиньского монастыря в позе «лотоса» сидел пожилой китаец — Ши-фу. Уже несколько часов он был погружен в глубокую медитацию. По дорожке, ведущей от главного корпуса, послышались шаги, затем у входа раздалось деликатное покашливанье. Господин Ли Ван Вэй открыл глаза — перед ним стоял молодой послушник. С вежливым поклоном послушник извинился за то, что прервал занятие уважаемого Мастера, затем передал срочное приглашение настоятеля. Только в комнате настоятеля имелся телевизор.
***
Элизабет Холленфилд шла по улице Нью-Йорка, направляясь во Всемирный торговый центр, где располагался офис МММ. Над ее головой в ярко-голубое небо уходила квадратная белая башня небоскреба. Она уже собиралась войти внутрь, когда двухмоторный «Боинг», накренившись, быстро подлетел к башне и каким-то до странности обычным, нереально будничным образом исчез в ней, оставив в стенах черную прорезь — круглую в центре и узкую по бокам, где прошли крылья. С противоположной стороны небоскреба вырвался огненный шар. Оставляя за собой дымные хвосты, посыпались обломки стен...
***
Патриция, забыв обо всем, вперилась в экран. Из узких окон башни вырывались косые струи дыма; в разбитых окнах виднелись фигурки людей, которые крутили белыми тряпками — то ли призывая спасателей, то ли прощаясь со всеми. Время от времени очередная фигурка, не выдержав страшного жара, срывалась и летела с трехсотметровой высоты.
— О mon Dieu! Nick ta mere! О mon Dieu! (О, Боже мой! Е.. твою мать! О, Боже мой! (фр.)) — стонала Крыса, до посинения стиснув пальцы одной руки в кулаке другой. — Что же это, Чен?! Твари, подонки! Ублюдки тупорылые!
Крыса разрыдалась, по лицу текла тушь с ресниц. На экране частые ребра вдруг перестали быть вертикальными, показались странно-косыми, а кубическая вершина небоскреба начала проседать, одновременно заваливаясь набок. Из-под разлома выкатился оранжевый вал пламени. Качнувшись, серебристый трубчатый шпиль сначала медленно, потом все быстрее пошел вниз, исчезая в клубящемся дыму...
***
В питерской конторе «Лимассол инвестментс» трое мужчин смотрели новости. Тяжелая бурая пелена сгустилась над скопищем кубических и островерхих вершин Манхеттэна, грузно выступающих на передний план и призрачно сереющих в разрывах дыма и пыли.
— Американская трагедия, — заметил Шинкарев.
— Трагедия значит «песня козла», — ответил Костас. — По-нашему, по-гречески.
Со стаканом коньяка в руке киприот сидел, свободно откинувшись на спинку дивана, закинув ноги на директорский стол.
— Это точно, что козла, — откликнулся Геннадий Сергеевич.
А на экране бежали по улицам все вместе: разжиревшие полицейские, холеные яппи, русские эмигранты, присягнувшие Большому Баксу, американские девки с именами, отсутствующими в святцах — все эти Шании, Аиши, Шакиры... «О, my God!» — орала толстая негритянка, приседая и хлопая себя по ляжкам.
В Палестине черноволосые мальчишки вскидывали пальцы буквой V, размахивая зелено-бело-красно-черными флагами.
«Хорошие были дома. Главное, высокие», — подумал Шинкарев. «Взирая на высоких людей и высокие предметы, придерживай картуз свой под козырек», — как всегда кстати вспомнился Прутков, возвратив сознанию необходимый скепсис.
— Теперь весь мир изменится? Вы верите в это? — спросил Андрей, вслушавшись в лихорадочную речь комментатора.
— Что у козлов может измениться? — спросил секьюрити-менеджер Лазаренко.
— Это точно, — откликнулся Геннадий Сергеевич. — Ну что, еще по одной?
В финском кафе Патриция с застывшим, заплаканным лицом смотрела на экран. Серые горы обломков загромождали улицу. Над ними поднимались мертвые запыленные стены. Черные провалы окон ощерились, словно гнилыми зубами, осколками запыленного стекла. Промчалась «скорая», оставив за собой пыльный шлейф. Как неприкаянные, бродили секретные агенты, — на них были форменные темно-синие куртки, на спине крупные желтые буквы: FBI.
— Ну что? — Чен осторожно тронул Крысу за руку. — Пойдем, а? Тебе не нужно волноваться.
— Да, пошли. И все, ни слова об этом!
***
— Ты ведь не бросишь Учение? — спросил китаец уже в машине, когда они выехали на шоссе. — Не бросай!
— Наверное, сделаю перерыв.
— Понятно. Если родится девчонка, как назовешь?
— Марией.
— А если парень?
— Не решила еще. Но мне кажется, будет девочка.
— Надо же... Ты и Эндрю... и дочка. Нет, хорошо, — улыбнулся Чен Сяован, парторг китайской триады, раз в месяц приводящей в исполнение смертные приговоры. — А игрушки-то для нее есть?
— Есть. Одна.
Крыса достала бумажник, вынула глянцевое фото. Южный приморский городок был снят с небольшой террасы. Сухие скалы обрывались невысоким откосом, под которым плескались прозрачные волны Средиземного моря. Выше скал одна за другой поднимались белые стены, ступенями врезаясь в густо-синее небо. Высоко, выше всех прочих строений парила легкая православная колоколенка.
А на самой террасе, вымощенной неровными каменными плитами, затененной диким виноградом, стояла старая, поцарапанная и обожженная игрушка — черно-золотая карусельная лошадка.
КОНЕЦ