Я – труп с выпотрошенными карманами и вывернутыми потрохами. 36 ножевых ранений и вырванный кошелек с заработанными на жизнь финансами отобрали каждый градус моего тепла, вернув в вечную мерзлоту. Я – ненужная, но опасная улика, сброшенная в канализацию и пока что я тут чужеземец. Медленное течение нечистот несет мой уже необитаемый айсберг подземными реками. Вопреки опасениям встретили меня тут приветливо и гостеприимно. Это единственное место как я убедился чуть позже, где незнакомцам всегда без опаски доверяют. Мой надорванный живот заботливо залечивают щупальца испражнений, и он срастается широкими келоидными рубцами фекалий, а в вены проникает холодная моча, разнося млечным путем тромбы мусора и полумесяцы срезанных ногтей. Они врастают в мою пустоту, наполняя изнутри.

Первое время я очень комплексовал и стеснялся своего низкого происхождения, и завидовал даже рвоте. Мне казалось, что я был не достоин этой невыгодной для них дружбы и бесконкурентной доброты. Ведь большинство из здешних обитателей пришли сюда добровольно, совершив дерзкий бунт. И ни какой запор не мог удержать их свободолюбивые души взаперти, и рано или поздно, они прорывали блокаду и удирали, отважно ныряя в бездонную бездну болезненно чистых прорубей, и воздух наполняла праздничная пальба, отдающая ароматом салютного газа и букетами полевых освежителей. А потом мне объяснили, что здесь нет эталонов. Слышишь, здесь нет эталонов: ни эталонов килограммов, ни эталонов сантиметров, ни эталонов силы, ни эталонов чувств, ни эталонов «я»…

Мы дышим как молодое вино и перетекаем подземными трахеями. Призраки сновидений и ночных кошмаров, смытые мочалкой в утреннем душе водят ангельские хороводы над нами. Сегодня королева бала – хрупкая девочка с распушенными волосами и она, не открывая рта, ведет рассказ от первого лица хозяина сна.

…я в незнакомом здании. Я здесь никогда не был, но ощущаю слепую уверенность, что это моя первая школа. Я испытываю тревожную необходимость найти первую учительницу. Но я не знаю, как ее зовут и сомневаюсь, что когда-нибудь знал. Брожу пустыми коридорами. Заглядываю в спортивный зал. Старшеклассники, которые выше меня в несколько раз под потолком раскачиваются, передвигаясь по рукоходу. Я пригибаюсь, чтобы они ногами не зацепились об мою голову. Замечаю на стенке странный знак, такой же не замысловатый, как и японский флаг. Посреди зала на картонной коробке два маленьких мальчика отрабатывают бросок через плечо и о чем-то спорят.

– Мужчина вам помочь, – доносится голос из-за моей спины.

Я разворачиваюсь. Толстая женщина в очках, подмышкой папка.

– Я здесь раньше учился, я ищу свою первую учительницу.

– Давайте, я вас проведу в учительскую, там и разберемся.

Учительская. На столах кассовые аппараты. Учителя выбивают чеки и разговаривают по телефонам. На меня никто не обращает внимания или не замечают. Звонок, крик, топот ног. Значит с урока. Я выхожу в коридор. Я чувствую, что сам должен найти первую учительницу. Дети выбегают из классов, и, размахивая портфелями, спускаются вниз по лестнице. Среди них странная девочка, мы незнакомы, но я знаю ее. Да, я видел ее в школьном фотоальбоме своей матери. Да, это она и есть, только в детстве. Девочка-мать становиться на перила и прыгает вниз, в полете заваливается на спину и плашмя падает на ступеньки, встает и также механично повторяет предыдущие действия этаж за этажом. Но ни у кого кроме меня это не вызывает удивления. Я тоже хочу научиться так прыгать, и бегу за ней, чтобы спросить секрет, пока она падает и поднимается. Третий этаж. Второй этаж. Первый этаж. Подвальное помещение. Мы одни в небольшой комнате. Она стоит и смотрит на меня. За ее спиной двери лифта. Но вместо кнопки вызова – панель выбора этажа. Эти двери ведут не в лифт, а из лифта. Мне страшно, я уверен – там только смерть. Я разворачиваюсь и убегаю вверх по лестнице. Снизу не отстает топот преследующих шагов. Оборачиваюсь. Девочка бежит за мной и улыбается. Вместо зубов из ее десен торчат детские пальчики с обгрызенными, грязными ногтями. Пальцы шевелятся, раздвигают ее губы, играются с языком и манят меня. Ужас, отвращение и интерес сбивают меня с пути и вот я уже бегу не от страха, а за ним. И теперь девочка убегает от меня, а ее лицо прикрыто белой пластиковой маской отвратительной старости, вместо носа торчит пучок жухлой травы. Я все быстрей бегу в сторону усиления страха и испытываю все большую радость и спокойствие. И вот мы опять в той комнате с выходом из лифта. Девочка, отворачиваясь от меня, прячет в ладони свое лицо. Я силой разворачиваю ее к себе, убираю руки. Пучок травы оказывается пучком высохших волокон человеческой ткани, и я узнаю в пластиковой маске – посмертную маску моей первой учительницы с проломанным носом. Дзинь. И за моей спиной створки лифта расходятся в разные стороны. Я закрываю глаза. Я умираю. Я открываю глаза. Я просыпаюсь, разбуженный собственным плачем…

И так день ото дня мы плывем подземными венами и сейчас над нами замер город, он спит – страдающий от бешенства, измученный световыми пытками неизлечимо больной. Пока мы, изгнанные сюда, оттого что познали тайну гармонии и целостности человека, пройдя сквозь него, впитав его желудочный сок, стук сердца и кислую горечь желчи. Ненавидимые оттого что натерли геморрои их пустым надеждам и пропахали незаживающими эрозиями ложные желания. Проклятые за то, что с одинаковой страстью нежили их губы и заставляли распускаться бутоны анусов.

Мы течем, излучая тепло гниений, которого они боятся больше чем радиации, и осуществляем древнюю пропаганду – ухаем и булькаем из динамиков унитазов, раковин, ванных, душевых кабин, писюаров, бидэ: «Мы с тобой одной крови. Мы с тобой одной крови».

Небо со скрежетом разворачивается над нами – канализационный люк медленно отодвигается в сторону сильными руками. Сверху сыплются крошки верхнего мира, и летят непогашенные окурки. Четыре ассенизатора в резиновых доспехах не торопливо, без тошноты и угрызений, вводят в люк резиновую кишку как кюретку во влагалище, начиная обратный отсчет жизни.

10.

Опускают сквозь дырку в небе широкий шланг, и, отсасывая нежный, полупрозрачный эмбрион из утробы истекающей святой похотью, что поначалу спутала аборт с поцелуем любовника. Откачивают, словно лишенное красоты и отвратительное говно, надеясь насильно вознести наши подземные души к их испачканным раем небесам. Но мы…

9.

…бежим.

8.

Мы помним первый урок, наше первое домашнее задание, наше первое движение в жизни – «в сторону страха».

7.

В сторону матрицы обнуленных возможностей, туда, где все циклы прерваны перевернутым водопадом, что плюет в небо хрустящими каплями детского смеха, и сухо потрескивает от подброшенных связок прохладного ветра. Туда, где вокруг дождя, что прозрачным нарывом вырывается из бетонной поры, влюбленные пары нежно расстаются с нагретыми лавочками, расплачиваясь золотыми рыбками с отражающимися облаками, чтобы вернулись другие и вырезали на еще теплом от ягодиц месте перочинными ножиками свои богохульные клятвы, переливающиеся кляксами иероглифов невозможного.

6.

Мимо обосанных матерей и вечносрущих спермой отцов, что раскаяниями, укачивают выкидышей в колыбелях из ампутированных маток, и оправдываются перед теми, что не дожили до своего рождения, статистикой теленовостей и биржевыми сводками, прикладывая их фиолетовые губы к мертвому молоку, сочащемуся из трещин в коре сосков.

5.

Туда, где беззубые седобородые мудрецы в праздничных кепках, лижут стекающие по губам ручейки мороженого за 20 улыбок, охлаждая свою разлагающуюся, но не взрослеющую плоть. И изрекают вопросы, что заканчиваются не вопросительными знаками, а от удивления и восклицательными, обращая к себе стук детворы, что красиво спорят, размахивая молотками и пилами, сбивая в перерывах между ударами домино из нескромно обмоченных за ночь простыней невидимые ходули, подпирающие вечнозеленые созвездия – след кочевого народца.

4.

Мимо планеты, где все теплокровные люди, но обладающие холодными чувствами рептилий, переплетаются руками и ногами, загоняя члены в жопы, во рты, во влагалища, в ножевые и пулевые раны, в мозги, в уши, под ногти, в ноздри. Сооружают кишащее гнездо вокруг огромного яйца кувыркающегося в бесконечности. И не прекращая ебутся, убегая от страха, ожидая, словно беременные первого удара изнутри, боятся, когда разойдется прокаженная скорлупа и с околоплодными водами вылетит огненный птенец, что с чувством первого голода, не жмурясь, склюет летящее зернышко, что до этого марало небо «днем» и «ночью».

3.

С гортанями, раздираемыми об стрелки кипящих часов, бежим, мимо запертых квартир, где самоубийцы с перерезанными мечтами и передавленными желаниями, плавно парят на затянутых кишках над подводным взглядом амфибий, что распускаются трупными пятнами на бортах ванной. Парят без крыльев, лаская свисающими ступнями вытекающие из вен надежды, обмакивая босые ноги в их бессмысленно липкий сок. Туда, где все они смеются во всю ширь своих ран и рассказывают пошлые анекдоты в присутствии тока времени без кассовых щелчков, наблюдают за охотой котят, что, изящно выгибаясь, пускают когти, царапая циферблаты слов, и подпрыгивая в игривом возбуждении, заваливаясь на спину, прижав уши, бочком удирают под ритмично скрипящий диван.

2.

Задыхаясь от рекламных псалмов и ксерокопии будущих дней, бежим, туда, в окутанные молочной дымкой испражнений леса, где приговоренные к побегу, словно разбуженные мухи, уютно дрожат зелеными плавниками в колючих зарослях воздуха, среди вспышек листвы, скользят на солнечных велосипедах.

1.

– Я всему буду рада, – отвечаешь ты и улыбаешься нам.

return 0;