Дейдра чувствовала себя неспокойно. Вернувшись на кухню, чтобы приготовить Вики горячий шоколад, она заметила, что ни в столовой, ни в гостиной никого не было. По словам Боба, Эбони ушла домой, а Алан отправился в постель. Однако черная накидка Эбони все еще висела на вешалке в прихожей.

Только после того, как она отнесла питье Вики, ей пришла в голову мысль, что Эбони и Алан могли снова поссориться и расстроенная Эбони уходя забыла взять накидку. Чем дольше она думала об этом предположении, тем больше убеждалась в его справедливости. В этот вечер отношения между ними были столь же напряженными, как и ранее, и вина в этом ложилась полностью на Алана. Он старался уколоть Эбони с момента ее прибытия.

Разозлившись, Дейдра направилась в его комнату, желая выяснить, что произошло. Она постучала раз и не получила никакого ответа, хотя могла бы поклясться, что слышала внутри какой-то шум.

К ее раздражению прибавился гнев. Если Алан полагает, что, не услышав ответа, она уйдет просто так, то сильно ошибается и сейчас в этом убедится. Если он снова ссорился с Эбони, она собирается высказать ему все, что об этом думает.

Во второй раз она постучала достаточно громко и столь же громко спросила, на месте ли он. Но, не желая позволить сыну грубо отмахнуться, перед тем как войти, она подождала не более двух секунд.

При виде открывшегося перед ней в дверном проеме зрелища она остолбенела, вцепившись пальцами в ручку двери. Никаких сомнений в том, чему она помешала, не было. То, что он был не одет, как торопливо перекатился на бок и взметнул вверх простыню, говорило обо всем. Но именно при виде его растерянной партнерши по постели у Дейдры замерло сердце.

– Эбони! – выдавила она, не в состоянии поверить своим глазам.

Девушка тоже приглушенно вскрикнула и, отвернувшись, спрятала лицо в подушку.

Алан на мгновение закрыл глаза, потом угрюмо взглянул на мать.

– Может быть, это научит тебя не входить в мужскую спальню без стука, – проворчал он.

– Но... но я же стучала, – взмолилась она, напуганная как ситуацией, так и мыслями, которые та ей навеяла. Боже мой, как давно это продолжается?

Давно, внезапно подсказало ей материнское чувство. Может быть, даже дольше...

К горлу подступила тошнота, стало тяжело дышать. Ради Бога, взмолилась она, не так же давно!

И немедленно ее гнев направился на того, кто, хотя бы даже по соображениям возраста, по ее мнению, был основным виновником.

– О Алан, как ты только мог?

Его реакция поразила ее.

– Как я только мог? Бог мой, это забавно. Как я мог? Ради Бога, мама, уйди, пока я не сказал слов, которые тебе не хотелось бы услышать. Уходи и можешь думать, что хочешь, потому что я не собираюсь ничего отрицать. Да, я бессовестным образом соблазнил твою милую, дорогую бедняжку Эбони. Да, предал святое доверие ее отца. Да, я испорченный, безнравственный развратник. Тебе будет легче, если ты поверишь этому?

Когда Эбони услышала это косвенное, но злобное осуждение ее поведения, ей захотелось еще глубже зарыться лицом в подушку, отчаяние было глубоким, даже большим, чем просто отчаяние. Это была смерть. Он наконец обрек ее любовь на смерть. Только что, когда он извинился и стал заниматься с ней любовью, ей показалось, что она любима. Но нет... она ошиблась... опять ошиблась.

Однако ее гордость не умерла. Она после такого подлого предательства стала, если это возможно, еще сильнее. Собравшись с силами, Эбони перевернулась и, сев на кровати, закинула длинные волосы за голову и нагнулась, чтобы подобрать разбросанную одежду.

В гробовом молчании она натянула трусики. Никто не произнес ни слова. Эбони понимала, что Алан и его мать, как зачарованные, смотрят на ее хладнокровное поведение, но не желала выказывать ни малейшего беспокойства.

Наконец, высоко подняв голову, она направилась к выходу, на мгновение остановившись, чтобы обратиться к побледневшей женщине, опирающейся спиной на открытую дверь и все еще сжимающую ручку двери.

– Мне очень жаль, миссис Кастэрс. Действительно жаль. Не провожайте меня, пожалуйста.

Доброй ночи. Спасибо за милый ужин. – И, даже не взглянув на Алана, вышла из комнаты.

От ее неприкрытого бесстыдства у Алана отвисла челюсть. Это на его долю оставались стыд, чувство вины и разочарования. Боже мой! Если бы он догадался закрыть эту чертову дверь, то не лежал бы теперь перед матерью, смотрящей на него так, как будто он был чудовищем!

– Может быть... может быть, ты пойдешь за ней? – с трудом выговорила она.

– Черта с два! И прежде чем ты примешься за меня, знай, – продолжил он раздраженно, – что я не тащил Эбони в постель силой. Она очутилась там достаточно охотно. И не в первый раз, кстати.

– Это я уже поняла из твоих слов. – Мать опять презрительно посмотрела на него. – Все-таки ты значительно старше, Алан, и я удивляюсь тому, что ты пытаешься выставить Эбони в греховном свете. Она совершенно не такая! Мне кажется, что ты – и это не делает тебе чести – использовал то, что девочка когда-то обожала тебя, как героя.

Она презрительно отмахнулась от его удивленного взгляда.

– Да, да, я знала об этом. Неужели ты думаешь, что мать ничего не замечает? Как вы оба старались прятать это от меня, прикидывались, что не переносите друг друга... Эта ложь казалась мне достойной порицания. Но говорю еще раз, Алан, я основную вину возлагаю на тебя. Уверена, что это придумала не Эбони. Полагаю, секретность понадобилась потому, что общество осудило бы такие отношения.

– Это не так, – возразил он горячо. – Я не прикоснулся к ней, пока ей не исполнился двадцать один год!

Она посмотрела на него с удивлением, потом с облегчением и снова с недоумением.

– Тогда зачем вся эта секретность? Почему не обнародовать ваши отношения? Клянусь Богом, Алан, мне больше всего хотелось, чтобы вы с Эбони поженились.

– Именно потому я и не хотел, чтобы ты узнала об этом, – отрезал он. – Во-первых, Эбони никогда не выйдет за меня. И я, черт побери, тоже никогда не женюсь на ней!

– Но почему?

– Черт побери...

– Расскажи мне, Алан. Я имею право знать. Девочка так же была поручена моим заботам, как и твоим. Ее судьба беспокоит меня. Она очень уязвимая.

Уязвимая? Что, мать смеется, что ли? Разве она не видела, как та минуту назад выплыла отсюда, нисколько не обеспокоенная тем, что была обнаружена на месте преступления с человеком, не только являющимся ее официальным опекуном, но и двенадцатью годами старше нее. Черт побери, Эбони не менее крепка, чем дерево, имя которого она носит!

– Ты хочешь знать правду? – с вызовом спросил он. – Чистую, неприкрытую правду?

Дейдра выпрямилась.

– Да, хочу.

– Ну что ж, пусть будет так. Пусть будет так...

Эбони не плакала, пока не почувствовала себя в безопасности, очутившись в своей квартире. И тут прорвалось все, вся обида, боль и стыд. Она никогда не забудет выражения ужаса на лице матери Алана, когда та вошла в спальню. Никогда! Ни разу в жизни Эбони не чувствовала себя такой униженной. Как еще ей удалось выбраться оттуда, сохранив последние остатки достоинства, она не понимала. Но слава Богу, ей это удалось.

А что касается Алана... Как она ненавидела его, когда он отказался защитить ее, разрушив доброе мнение своей матери о ней. Эбони никогда не претендовала на святость, но и не была развратной. Она была просто женщиной, сдавшейся перед любовью, с самого начала обреченной на гибель. И теперь не оставалось никого, кто думал бы о ней хорошо, кого волновала бы ее судьба.

Никого, кроме Гарри.

Эбони поднялась и пошла за чемоданами. Пора собираться, подумала она. Пора окончательно развязаться с этими муками.

Звонок в дверь на мгновение поверг ее в панику, пока она не вспомнила, кто тут хозяин. Никто не сможет войти без ее позволения.

Сначала она решила не обращать на звонок внимания, но назойливое гудение чуть не вывело ее из себя. Таким настойчивым мог быть только Алан. Каждый нормальный человек давно бы уже сдался и ушел. В конце концов она подошла к двери и включила переговорное устройство.

– В чем дело, Алан?

– Мне нужно поговорить с тобой.

– Зато я не хочу разговаривать с тобой.

– Я понимаю. Послушай, я сожалею о том, что случилось. Я должен был закрыть эту проклятую дверь. Я кое о чем рассказал матери, и она не думает о тебе плохо. Совсем наоборот, досталось именно мне. Она определила тебе роль женщины, с которой плохо обращаются. Собственно говоря, она думает, что ты влюблена в меня.

У Эбони от удивления перехватило дыхание, но она рассмеялась.

– Я думаю, ты просветил ее и насчет этого, – презрительно сказала она.

– Пробовал. Но она не слушает меня. В конце концов я решил, пусть думает, что хочет, если ей от этого легче.

– Как благородно с твоей стороны. Может быть, ты также позволил ей думать, что и ты любишь меня?

– Кажется, она и так придет к этой мысли. Со временем, – сухо добавил он.

– И ты не захотел разочаровывать ее в твоем моральном облике, не так ли?

– Что-то вроде этого.

– Ты ублюдок, – не выдержала она. – Прогнивший, вонючий ублюдок. Почему ты не сказал ей правду? Что единственная вещь, которая тебе от меня нужна, это секс. Именно потому ты и здесь. Думаешь, что удастся продолжить с того момента, где тебе помешали. Но ты ошибаешься, Алан. Между нами все кончено, – хрипло заявила она. – Окончательно!

– Не устраивай сцен. Это тебе не идет. Но я понимаю, что ты можешь быть немного расстроена. И извини меня.

– Он извиняется! Мой Бог, может быть, ты повторишь еще раз?! Это надо записать на магнитофон для потомства. Алан Кастэрс извиняется перед своей шлюхой-любовницей.

– Не называй себя так!

– Почему? Разве ты не так обо мне думаешь?

– Послушай, Эбони, почему бы нам не обсудить это наедине? Впусти меня. Здесь холодно.

– Поверь мне, внутри тебе будет еще холодней. Поезжай домой, Алан. И никогда не возвращайся. Я больше не хочу тебя видеть.

– Ты так не думаешь.

– Уверен? Ну что ж, посмотрим, Алан, посмотрим.

– Еще как посмотрим! – прорычал он и ринулся прочь.

Взбешенный Алан некоторое время просидел в машине. Любит его? Она? Мать сошла с ума! Эта ведьма не знает, что такое любовь. Она просто вампир, высасывающий все соки вампир, и не может удовлетвориться, пока не доведет мужчину до отчаяния.

И все же...

Когда он вспомнил о ее слезах, у него что-то шевельнулось внутри. Видит Бог, они подействовали на него. И не наполнили чувством триумфа над ней, как он представлял это ранее, а поразили и встревожили. Плачущая Эбони не соответствовала его представлению о ней. И все же ее слезы, возможно, свидетельствовали о том, что вера матери в любовь Эбони к нему имеет под собой основание. Разве она плакала бы, если бы не была глубоко задета?

А сейчас...

Не были ли эти горькие слова еще одним свидетельством разбитой любви? Может быть, он довел ее до того, что уже один его вид причиняет ей слишком сильные страдания?

При этой мысли в нем все перевернулось. Черт побери, может, мать все-таки была права?

Алан ухватился за руль, так кружилась у него голова, и вспомнил, что его первой реакцией на такое из рук вон выходящее заявление была издевка.

– Ты с ума сошла! – сказал он матери.

Но когда он рассказал ей о случившемся в библиотеке четыре года тому назад, мать окончательно уверилась в своей правоте и полностью отмела предположение о том, что Эбони приставала к нему. Когда же он рассказал матери о репутации Эбони среди других мужчин, она просто пожала плечами.

– Нельзя же верить всему, что слышишь, Алан, – упрекнула она. – Что касается поцелуя в библиотеке... У тебя нет никаких причин полагать, что она тогда уже не была девственницей. Я уверена в том, что Эбони любила тебя. Неужели ты этого не понимаешь?

Он не понимал.

– Восемнадцатилетняя девушка? Влюблена в тридцатилетнего мужчину? Ради Бога, не надо, мама. Сейчас ты еще скажешь, что я тоже любил ее.

– Нет. Этого я не скажу. Тогда ты любил Адриану.

– Ты знаешь, собственно говоря, нет... я не любил ее.

– Не любил?

– У нас была связь, но я не был влюблен в нее, а она в меня. Мы были близкими друзьями, деловыми партнерами и оба одиноки. Вот и все объяснение наших отношений.

– Но ты просил ее выйти за тебя.

– Да...

– Но зачем?

Алану ничего не оставалось, как сказать правду:

– Чтобы оградить Эбони.

– Оградить... Эбони...

– Не смотри на меня так, мама. Ты тоже виновата в этом.

– Но каким же образом?

– Помнишь белое кружевное платье, в которое ты ее одела в день ее восемнадцатилетия?

– Конечно, помню. Она так прелестно в нем выглядела.

– И необыкновенно соблазнительно. Стоило мне взглянуть на нее, и я захотел ее. Проще простого. Внезапно она стала для меня не той школьницей, которая три года время от времени появлялась и исчезала на моем пути. Она превратилась в созревшую женщину, в прекрасную и привлекательную женщину. И я возжелал ее. – При воспоминании об этом он содрогнулся. – Боже мой, никогда в жизни я не испытывал ни такого желания, ни такого чувства вины!

– О, Алан...

– Я решил, что если в моей кровати каждую ночь будет находиться жена, это избавит меня от этой страсти. И кроме того, думал, что Адриана скажет «да». Но, как ты знаешь, во время аварии самолета в этом захолустье она встретила Брайса Маклина, и все мои планы остаться благородным тоже потерпели аварию. Вскоре после того, как Адриана вышла замуж, Эбони поцеловала меня, и все полетело кувырком.

– Понимаю...

– Надеюсь, что так. Послушай, вынудив ее покинуть нас, я думал, что поступаю правильно, но так и не смог превозмочь своего желания. И чем красивее и соблазнительнее становилась Эбони, тем хуже было мне. Я слышал о ее многочисленных связях и сходил с ума. Поэтому, когда она фактически предложила мне себя в ночь после празднования ее совершеннолетия, я взял ее. И продолжал, черт возьми, это делать каждый раз, когда мне этого хотелось. И знаешь что? Она никогда не сказала «нет», никогда не хотела от меня чего-либо кроме того, что я хотел от нее. Чистейший неприкрытый секс. И не говори мне, что это любовь, потому что я все равно не поверю. Эта женщина помешалась на сексе. Могу поручиться, что я не единственный мужчина, удостоившийся ее постели, хотя я убью того ублюдка или ублюдков, если когда-нибудь поймаю.

Мать посмотрела на него удивленным и жалеющим взглядом.

– О Алан, ты просто этого не видишь, да?

– Чего не вижу?

– Что ты тоже любишь ее!

Тогда он засмеялся.

Но теперь не был так уж уверен. Может, это и есть любовь, эти внутренние терзания, запоздалые сожаления, что он не сделал так, чтобы Эбони осталась, не сблизился с ней и не признался матери, что Эбони его женщина и он гордится этим.

Адриана однажды сказала ему, что его чувство к Эбони – это любовь, но он не понимает этого, ибо ослеплен своей страстью. Желание, сказала она, играет с людьми странные шутки, делает из них глупцов.

Что ж, из него оно, несомненно, сделало дурака. Может быть, он действительно любит эту женщину? Вот! Пора наконец-то признаться себе в этом. Эбони – женщина, а не девушка. Во всяком случае тут больше ему не за что винить себя.

Но что она была за женщина?

Вот в этом-то и состоит вся проблема. Что она за женщина?

Его мысли и тело были полны воспоминаниями. Любовь ли заставляла ее так вести себя с ним в постели? Или абсолютная развращенность? И так ли уж это его волнует?

Да, сам поразился он ответу. Да, это его волнует!

Алан наклонился вперед и включил зажигание, на его губах появилась мрачная усмешка. Он даст ей успокоиться пару дней, а потом... потом найдет ответы на все возникшие этой ночью вопросы. Потому что ему стало ясно, что дальше так продолжаться не может, нервы были напряжены, душа и тело почти не отдыхали. Если вскоре он не найдет какой-либо выход, что-нибудь не выдержит в нем. Он человек, а не машина. А все происходящее с ним – слишком тяжелое испытание для любого человека.