Первый день путешествия к новому дому пролетел быстрее, чем Симона рассчитывала, хотя Николас заранее предупредил ее, что это самый длинный отрезок их двухдневной дороги. На рассвете они покинули зловонную тесноту Лондона и, двигаясь вдоль Темзы на запад, с каждым часом все глубже погружались в благотворную тишину полей и лесов. В редких деревнях из убогих хижин высыпали детишки, привлеченные звоном колокольчиков и стуком колес.

Ник предупредил Симону о попрошайках и даже вручил ей увесистый кошелек с мелочью, чтобы подавать при случае милостыню. Часто в благодарность за монету, сунутую в руку босоногого мальчишки, который тут же уносился прочь, поднимая грязными пятками столбы пыли, крестьянка совала им кусок свежего хлеба или немного сушеных фруктов. Симону восхищали стойкость и добродушие этих совсем бедных людей. У нее не выходила из головы мысль, что сама она была лишь на волоске от еще большей нищеты. Симона невольно задавалась вопросом: хватило бы ей сил, чтобы приспособиться к столь тяжким обстоятельствам?

Покачиваясь в седле, она водила рассеянным взглядом по зеленым долинам и невысоким холмам. Засеянные поля перемежались полосами кустарника, березовыми и дубовыми рощами. Временами кавалькада оказывалась в густом лесу. В поездке Николаса сопровождала лишь небольшая свита, к которой теперь присоединился обоз из трех повозок с вещами. Дидье, как всегда, держался подальше от лошадей, Симона не видела его с самого отъезда из Лондона. В авангарде и арьергарде группы двигался дозор из пяти всадников, что обеспечивало путешественникам относительную безопасность. Тем не менее, Николас предпочитал избегать лесных дорог.

Симоне не было страшно. Ее мысли вернулись к отцу. Остался ли он в Лондоне или тоже покинул город? Она с детства слышала сказки о сокровище. Арман всегда говорил загадками, никогда не сообщал, что это за сокровище, лишь намекал на его огромную ценность. Разумеется, Симона не верила, что оно существует, и считала его игрой воображения. Арман все это придумал, чтобы наполнить жизнь приключениями, которых был лишен из-за своих ран.

Серая кобыла перебралась через невысокий гребень. Перед глазами путешественников открылась такая живописная долина, что мысли об отце вылетели из головы. Среди покатых холмов лежала ярко-синяя лента реки, на берегу которой раскинулась деревушка. Николас догнал Симону и, улыбнувшись, спросил:

— Устала?

— Немного, — призналась Симона. — Что это за деревня?

— Уитингтон. А река называется Коли. Тут есть маленькая харчевня. Мы проведем в ней ночь, а утром отправимся в Хартмур.

Узнав, что близится отдых, Симона с облегчением вздохнула:

— А завтра ехать не меньше, чем сегодня?

— Расстояние меньше, но дорога труднее. Между Уитингтоном и Хартмуром лежат густые леса. К тому же нам придется двигаться вдоль горной цепи. — И Николас указал на темную зубчатую линию, тянувшуюся у горизонта. — И вдоль реки Северн. Она дальше, на западе.

Симону охватило волнение. Ник рассказывал ей о своих владениях вдоль беспокойной границы с Уэльсом. Она пыталась представить Хартмурский замок и суровые земли в его окрестностях.

— Мне так хочется, чтобы скорее наступило утро! — совсем по-детски воскликнула она, глядя на далекую цепочку горных вершин, и тут же смутилась.

Ник засмеялся, взял ее руку и поднес к губам — лошади сейчас шли вровень друг с другом.

— Я пошлю гонца объявить о нашем прибытии, — сообщил он, пришпорил коня и поскакал к голове колонны. Симона с улыбкой смотрела ему вслед. Ей казалось, что из прежней тяжелой жизни она перенеслась прямо в мечту. Николас очень переменился со времени ссоры в первую брачную ночь, когда Симона рассказала ему о Дидье. Муж теперь был неизменно внимательным и предупредительным. Она в сотый раз задала себе вопрос: останется ли он таким, когда наконец по-настоящему станет ее мужем?

Подобные мысли всегда возбуждали ее. Она помнила вкус его губ, шершавость его ладоней, мужской запах, исходящий от вьющихся черных волос. Помнила игру мышц на спине, когда муж нагибался над корытом, чтобы умыться…

О Боже! Симона очнулась от своих слишком вольных мыслей.

Но ведь она восхищается не только физической красотой Ника. Ей нравятся его остроумие, живость, щедрость.

Симона невольно сравнивала его с Шарлем, человеком, которому она с детства была предназначена в жены. Она сама удивилась, насколько изменилось ее представление о нем. Ей припомнились его светлые, соломенного цвета волосы, тонкие, необычные черты лица, спокойные манеры. Симона годами считала его блестящим представителем мужской половины человечества, воплощением идеального мужа. Теперь она понимала, что такое мнение сформировалось у нее от недостатка жизненного опыта и отсутствия сравнений, ведь, кроме Армана, она почти не видела других мужчин.

Сейчас она думала, что Шарлю недостает стойкости и темперамента, в нем чувствуется слабость натуры. Вот Николас совсем иной. И того и другого у него в избытке!

Вскоре ей стало не до праздных размышлений. Кавалькада въехала в деревню. Трактир, приземистое двухэтажное здание под соломенной крышей, стоял в самом начале деревенской улицы, вдоль которой тянулись ветхие постройки. В полях виднелось несколько убогих домиков. Еще дальше возвышалось мощное каменное сооружение. Высокие квадратные башни с крестами указывали на его духовное назначение. Здесь обитали те, кто посвятил свою жизнь молитве, однако мрачный вид монастыря заставил Симону содрогнуться.

Когда она придержала коня, Николас оказался рядом. Оторвав взгляд от монастыря, Симона заметила, как напряженно смотрит ее муж, и положила руку ему на плечо. Ник легко подхватил ее из седла и опустил на землю, и только тут она почувствовала, как ноют все мышцы, а ноги не желают слушаться.

— Мерси, Ник, — улыбнулась Симона. — Завтра я буду выглядеть ужасно, у меня ноги не гнутся.

— Ты чудесно выглядишь, — коротко отозвался Ник, взял ее за руку и повел в темный проем трактирной двери. Они прошли через общий зал к узкой крутой лестнице и поднялись на второй этаж. Комнатка была крохотной. Убогая кровать примостилась под скатом крыши. В углу на маленьком столике стояли таз и щербатый кувшин. Больше в комнате ничего не было. Маленькое окошко выходило на лес позади трактира. Симона ощутила странное облегчение от того, что ей не придется смотреть из окна на тот мрачный монастырь.

— Я пойду распоряжусь насчет обеда, — прервал ее мысли Ник. Симона отметила его настороженный взгляд в сторону окна. — Тебе нужно что-нибудь достать из поклажи?

— Я бы хотела переодеться и смыть с себя дорожную пыль. Нельзя ли поднять сюда один из моих сундуков?

Ник шагнул к двери:

— Я сейчас прикажу.

Симона не успела его поблагодарить, как дверь захлопнулась. Николас был явно чем-то недоволен, но, вспоминая подробности приезда в Уитингтон, Симона так и не обнаружила причины его испорченного настроения.

Она снова выглянула в окно. Густые, по-осеннему темные леса окружали деревню плотным кольцом. Быстро темнело. Симоне вдруг стало не по себе, ей захотелось, чтобы рядом был Дидье. Она целый день не видела брата. Может, он, как всегда, появится к вечеру? А может, он решит оставить мужа и жену наедине, и это даст им шанс сблизиться?

— Думаю, это наверняка подняло бы настроение Николасу, — вслух произнесла Симона и захихикала над тем, каким способом пытается прогнать грусть, навеянную вечерним пейзажем.

В дверь застучали.

— Леди Фицтодд! Я принес сундук.

— Войдите, — отозвалась Симона, и в двери показался огромного роста возница, который с легкостью нес тяжеленный сундук, как будто он был невесомым. Симона поблагодарила, и возница хотел уйти, но тут Симона обнаружила, что произошла ошибка. Этот резной сундук с потемневшими от времени медными засовами принадлежал Порции. Ее собственный багаж выглядел куда скромнее. — Прости меня, но… — начала она, но возницы уже и след простыл. — Ничего не поделаешь, — утешила она себя и с некоторым испугом стала разглядывать эту темную махину. В последний раз она видела вещи матери еще до ее смерти. Этот сундук Порция уложила сама, готовясь к празднествам в честь свадьбы дочери. — У мамы были красивые платья. Теперь они мои. Почему бы не переодеться в одно из них?

Она опустилась на колени и дрожащими пальцами стала выбирать нужный ключ из висящей на поясе связки. Замок открылся очень легко, но с таким ужасающим скрипом, что у Симоны заколотилось сердце. Взяв себя в руки, она приподняла тяжелую крышку.

Запах материнских духов ударил в ноздри. Симона тотчас припомнила ее облик: длинные темные волосы, сверкающие черные глаза с крошечными морщинками в уголках. Ее решительные манеры, таинственная улыбка, когда мама готовилась вручить дочери очередной подарок, — все тысячи мелочей всплыли в памяти под действием мускусного и такого женственного аромата.

— Мама, — прошептала Симона, как во сне, потянулась к лежащему сверху розовому платью, прижала его к лицу и глубоко вздохнула.

«Симона, носи это платье чаще. Это мой любимый цвет, тебе он тоже к лицу».

Она выпустила платье из рук, оно упало ей на колени, а Симона уже потянулась за следующим.

«Тебе нравится этот фасон? Хочешь, я тебе тоже такое закажу?»

Каждая юбка или рубашка — розовая, зеленая, темно-синяя — будила в памяти Симоны какие-то слова Порции. В душе поднималась прежняя горечь утраты.

«Где Дидье? Где мой дорогой мальчик?»

«Симона! Шарль приехал. Вы собрались покататься верхом?»

«Иди к себе, дочка. Папа мной недоволен. Нам надо поговорить».

«Это всего лишь царапина, дорогая. Не бойся. Папа меня не обидит».

Когда Симона наконец вынырнула из темного и холодного озера воспоминаний, вокруг нее пышным ворохом лежали разноцветные платья. Она вынула всю одежду, но на дне было еще много вещей. По бокам сундука лежали связки пергаментных свитков, пожелтевших и растрескавшихся от времени.

В Симоне проснулось любопытство. Стараясь не повредить уже крошащиеся листы, она осторожно вытянула одну из связок, поднялась на ноги, прошла мимо вороха платьев и уселась на кровать. Лента легко развязалась. Симона расправила свиток, и ее взгляду открылся листок, исписанный изящным почерком матери.

«1 июля 1068 года

У меня родился сын. Дидье Антуан Эдуард дю Рош явился в этот мир рано утром. Он кричал так, будто не ждал от жизни ничего хорошего. Мой мальчик — настоящий красавец, он такой милый, лучший ребенок на свете. В первый момент мне показалось, что он похож на своего отца, и эта мысль принесла мне большое облегчение. Симона не очень обрадовалась, но потом улыбнулась и стала ворковать с младенцем. Я искренне верю, что в будущем они станут верными друзьями. Когда я окрепну после родов, мы поедем с ними в Марсель. Дети — единственная моя отрада».

— Это дневник, — прошептала Симона и, отложив листок, стала рыться в остальных бумагах. На листочках были даты вплоть до конца 1069 года. Симона печально вздохнула. Вот наконец способ узнать о матери побольше. Когда Порция была жива, у Симоны не было ни случая, ни особого желания поговорить с ней. Уже в первой же записи упомянут Марсель. Дальше должно быть еще интереснее. К тому же она сможет еще раз почувствовать близость матери. Пока Симона читала, ей казалось, что Порция разговаривает с ней, что в голове звучит ее голос.

Симона встала, вытащила из сундука еще несколько связок, потом собрала разбросанные платья, кое-как запихала их в сундук и захлопнула крышку. Солнце почти закатилось, по углам легли длинные тени, и Симона зажгла в изголовье толстую свечу.

В дверь постучали. Симона вспомнила о муже и бросилась ему навстречу.

— Ник! Я нашла… — Но это оказался не барон, а старая сгорбленная женщина с подносом в руках.

— Вечер добрый, миледи, — улыбнулась старуха. Симона заметила, что у нее всего три зуба. — Лорд приказал принести вам ужин и сказать, что он задержится, выпьет чарочку-другую.

— О… — Симона отступила, впуская хозяйку, которая осторожно, стараясь не задеть рассыпанных листков, поставила поднос на кровать. Там было жаркое, хлеб и вино.

С кряхтеньем распрямившись и показав все три своих зуба, старуха спросила:

— Миледи еще что-нибудь угодно?

— Non, merci, — пробормотала Симона, стараясь унять разочарование.

Значит, Ник снова в плохом настроении и, если судить по случаю в Лондоне, не вернется до рассвета. Симоне хотелось, чтобы муж не скрывал от нее своих забот, но она чувствовала, что расспросы вызовут у него только раздражение. Оставалось надеяться, что со временем он привыкнет делиться с ней своими трудностями, а не отстраняться от нее, как сейчас.

Симона вздохнула, подошла к кровати, собрала листки из первой связки и взобралась на постель. По крайней мере, с этим дневником ей не придется коротать сегодняшний вечер в одиночестве.