Путешествие в Лондон заняло три дня. И все это время Симоне казалось, что она умирает. Они с Николасом не сказали друг другу ни единого слова. Насколько Симоне было известно, он уже выбросил ее из своей жизни.

Ночи она проводила с Жаном и Женевьевой, а дни — верхом, в обществе ставшего вдруг разговорчивым и любезным Шарля. Ей казалось, что каждое слово, произносимое будущим мужем, впивается ей в мозг, порождая невыносимую боль. Шарль старался шутить, но вызывал скуку. Старался быть любезным, но только раздражал. Он говорил с Симоной о будущем, но эта тема не вызывала у нее никакого интереса.

Она тосковала о Дидье. Тосковала о Нике. Когда выпадал случай, Симона подолгу говорила с леди Женевьевой и Жаном. Эти двое на удивление хорошо ладили друг с другом. Симона с удовольствием слушала, как они рассуждают о Франции и детях, о кухне и политике, вот только об отъезде Симоны они никогда не говорили.

В первый день пути, когда они проезжали через небольшое селение, Жан продемонстрировал все свои поразительные навыки торговли и, продав лошадей французских матросов, купил необходимые припасы, а также простую, но крепкую и чистую крестьянскую одежду. Все почувствовали облегчение, переодевшись в чистое платье. Исключение составил только Шарль, который отказался сменить наряд, отдав предпочтение своему изысканному плащу и кюлотам. Он не перепачкался, как все остальные, не изорвал одежду, только промок.

На взгляд Симоны, день, когда они оказались у ворот Лондона, наступил слишком быстро. Она лишь однажды была в этом городе, но сейчас ей казалось, что каждый уголок здесь пробуждает ненужные воспоминания.

Вот трактир, где они останавливались с Арманом и где она узнала, что станет женой Николаса, барона Крейна.

Вот рынок, где Николас купил перышко для Дидье.

Вот ступени аббатства, где их обвенчали.

Пока они отдавали поводья лошадей слугам, пока шли к королевским покоям, пока выясняли, примет ли их Вильгельм, решимость Симоны с каждой минутой таяла и ускользала.

Расправив плечи и надменно вздернув подбородок, Ник вывел все общество из королевских покоев. К утру бумаги будут готовы. Все станет так, как будто Симона никогда не была его женой. Во всяком случае, с точки зрения закона. Однако Николас знал, что никакие бумаги и даже королевская воля не смогут стереть из памяти его зеленоглазую любовь.

В приемной их встретил чопорный служитель.

— Лорд Фицтодд, — почтительно обратился он к Николасу. — Его величество поручил мне показать обеим леди Фицтодд отведенные им покои, а вас пригласить в Тауэр. — Он выразительно фыркнул в сторону Жана Рено и Шарля. — Мы сожалеем, что не имеем возможности принять и ваших сопровождающих.

— В чем дело? — вмешался в разговор Шарль. — Я не желаю, чтобы меня разлучали с нареченной.

Служитель скроил непроницаемую мину.

— Она еще не твоя нареченная, Бовиль! — рявкнул Николас, но тут же одернул себя за неуместно собственнический тон. Ему хотелось оторвать Бовилю голову. Как это было бы здорово, как легко!

Жан Рено прервал его мрачные фантазии. Взяв Симону за руку, он спросил:

— Я пришлю тебе кое-какие необходимые вещи, дорогая. Может, тебе нужно что-нибудь особенное? Ты скажи…

— Нет, папа, спасибо. — Симона ответила слабой улыбкой.

— Ну хорошо. — И он поцеловал Симону в лоб. — Завтра увидимся.

Жан отошел, и к Симоне приблизился Шарль, однако она уклонилась от его любезностей:

— Шарль, пожалуйста, не стоит.

Ник, не сдержавшись, ухмыльнулся неудаче соперника.

— Спокойной ночи, любовь моя, — слащавым голосом произнес Шарль и отвесил Симоне глубокий поклон. — Ангельского тебе сна.

Французы ушли.

— Пожалуйте сюда, миледи. — Служитель сделал плавный жест.

Женевьева поцеловала Ника в щеку, грустно улыбнулась ему и последовала за слугой.

Симона взглянула на Николаса так, словно хотела ему что-то сказать. В простом платье, с волосами, убранными в обычную косу, с мерцающими, как изумруды, глазами, она выглядела словно героиня волшебной сказки. Николасу отчаянно хотелось коснуться ее, но вместо этого он поклонился и постарался говорить как можно безразличнее:

— Леди Симона… — Ник с усилием сглотнул и умолк. Он не знал, что ей сказать, раз нельзя объяснить, что он чувствует на самом деле. — Я желаю вам… благополучия в вашей новой жизни.

Николасу показалось, что Симона вздрогнула.

— О, я же вернусь к старой жизни, — опустив глаза, сказала она. — Благодарю вас, милорд, что вы так терпеливо отнеслись к моей семье. Adieu. — Она развернулась и неслышными шагами удалилась следом за леди Женевьевой.

Ник не знал, сколько времени он простоял, глядя на то место, где видел Симону в последний раз. Наконец он встряхнулся и направился в Тауэр, где ему предстояло присутствовать на казни Уоллеса Бартоломью. Церемония вполне соответствовала его настроению.

Симона предпочла бы попасть в любое другое место, кроме того, куда привел их дворцовый служитель, — на постоялом дворе, во Франции, даже в разрушенном аббатстве на берегу моря, но только не здесь.

Сейчас она стояла посреди той самой комнаты, где они жили с Николасом после свадьбы. Что за горькая ирония!

Симона постаралась не видеть того, что ее окружает. Она вымылась в небольшом тазу в углу комнаты, пытаясь не вспоминать, как здесь же мылся Николас, как он потягивал вино у камина, как спал, раскинувшись на широкой кровати…

Здесь за их краткое супружество, которое вскоре будет расторгнуто, они провели больше времени, чем в любом другом месте. Когда слуга, доставивший подарки Жана, постучал в дверь, она уже успела часок поплакать.

Легкая ночная сорочка, халат, гребень и новое платье все же вызвали на ее губах улыбку, а когда молодая служанка принесла поднос с ужином, Симона потребовала настоящую ванну.

Огонь в камине почти догорел. Симона, в ночной рубашке и с влажными после мытья волосами, подошла к кровати с таким видом, словно шла на казнь. Нырнув наконец под одеяло, она крепко зажмурила глаза.

Ник рассчитывал провести ночь в том же трактире, где он весь вечер пил вино. Кругом было полно девиц, делавших ему недвусмысленные намеки, но Николасу, пусть и изрядно пьяному, становилось дурно при одной мысли, что придется делить постель с любой другой женщиной, кроме Симоны. В глубине души он чувствовал, что пройдет, может быть, целая жизнь, прежде чем он вновь захочет пустить кого-нибудь в свою постель и в свою душу; прежде чем сможет забыть молочно-белую кожу Симоны, волосы, черные, как вороново крыло, ее нежный взгляд и улыбку. Ник зарычал и, спотыкаясь, двинулся дальше по коридору гостевого крыла, остановился, огляделся. Эта дверь? Или та? Что за черт! Он тихонько выругался.

Откуда-то появился королевский слуга с понимающей улыбкой на гладкой физиономии.

— Добрый вечер, милорд, — ухмыльнулся лакей. — Вас проводить?

Ник что-то пробормотал, отлип от стены и поплелся за провожатым. Мысль о Симоне все время кружилась в его не совсем ясном сознании. Интересно, где ее комната?

Звякнули ключи, и слуга распахнул дверь в спальню, едва освещенную догорающими в камине поленьями.

— Пожалуйте, милорд. Спокойной ночи.

Споткнувшись о порог, Николас ввалился внутрь. Дверь за ним мягко захлопнулась. Оказавшись посреди комнаты, он зарычал от боли — это были те самые покои, где он две недели прожил с Симоной.

Николас кое-как стянул с себя рубаху и зашвырнул ее в дальний угол. Рубаха задела кубок на столе, и он со звоном покатился по полу.

— Черт возьми! — выругался он и вдруг услышал, как знакомый женский голос спросил:

— Ник?

Прижимая к груди одеяло, Симона села в постели. Сначала ей показалось, что это сон, потом она испугалась, что в комнату ворвался негодяй с самыми гнусными намерениями, но, вглядевшись в темный силуэт, она узнала незваного гостя.

Ник повернулся. Симона отметила, что он нетвердо стоит на ногах. Должно быть, пьян, подумала она.

Ник вглядывался в полутьму полога, а потом, к удивлению Симоны, ухмыльнулся.

— Либо это жестокий сон, либо я напился сильнее, чем думал, — заявил он.

Симона не сдержала улыбки. Сердце в груди стучало как молот. Зачем он пришел? Чего он хочет? «Господи, если бы он хотел меня!» Она кашлянула.

— Я… я думала, что кто-то ворвался ко мне. Что ты здесь делаешь, Ник?

Он помотал головой, как будто стараясь разогнать туман в мыслях.

— Слуга… Видно, спутал комнату. Я… О черт! — Он потер лицо и устало вздохнул. — Прошу меня извинить. Я найду другую…

— Не уходи, — не думая, выпалила Симона. Лицо ее вспыхнуло. — Я… я не спала, — быстро добавила она. — Уже поздно, Николас. Нам обоим надо отдохнуть и… — Неужели она действительно говорит это? Или Минерва снова диктует ей слова?

Николас знакомым движением склонил голову набок. Симона поняла, что говорит по своей воле.

— В любом случае, — продолжала она, — мы уже не раз делили постель. Разумеется, вполне невинно.

Ник смотрел на нее, не отводя глаз.

— Это правда. Но я не хочу тебя стеснять, Симона. Ты уверена, что это разумно?

— Нет, — честно ответила она.

Ник шагнул к ней. Сквозь тонкую ткань нижней рубашки Симона видела контуры его тела. Слабые всполохи пламени в камине освещали его теплым светом.

— Кровать и правда большая, — хрипло произнес он.

Симона закусила губу.

— Места достаточно.

— Кровать такого размера, что мы даже не дотронемся друг до друга.

— Конечно, не дотронемся, — согласилась Симона. — А на рассвете мы все равно оба уедем.

— Да-да, очень рано, — сказал Ник, пожирая Симону голодными глазами и торопливо стряхивая сапоги. — Может, мы даже поговорим, раз ты не можешь заснуть.

— Конечно, поговорим. — Симона чувствовала, как от его взгляда мурашки побежали у нее по телу. — И что… — Симона откашлялась. — Что ты думаешь про казнь лорда Бартоломью?

— Все было изумительно. — Ник стянул нижнюю рубашку. — Симона, я хочу тебя.

Симона не поняла, зарыдала она или рассмеялась. Наконец-то она слышит эти драгоценные слова!

— Мы больше не женаты, Николас. — И даже ей самой этот довод показался неубедительным.

— Не согласен, — пробормотал Ник, развязывая ленты на кюлотах. — Утром мы пойдем каждый своей дорогой, но до рассвета ты еще остаешься моей женой. И в эту ночь я хочу любить тебя так, как следовало любить все это время.

Симона дрожала, сердце сжималось от страха.

«Слава Богу, слава Богу, слава Богу…»

Она вымученно улыбнулась и откинула одеяло.

«Слава Богу, слава Богу, слава Богу…»

Николас бросился на нее, как умирающий от жажды бросается к ручью. Обеими руками схватил за талию и начал целовать так, словно хотел проглотить.

Симона отвечала на поцелуи. Сначала ее руки лежали у него на плечах, потом она крепко обхватила Ника за шею.

— Ты сладкая… как мед, — пробормотал он и лизнул ее губы, как будто хотел попробовать их на вкус. Опьянение давно прошло, но присутствие Симоны пьянило сильнее вина. Он целовал ее шею, отодвинул щекой ворот сорочки и попробовал на вкус ее кожу у ключицы. Симона дугой выгибалась ему навстречу.

— О, Ник, как я по тебе тосковала.

— А я по тебе, — бормотал он, поднимая подол ночной рубашки до бедер. Потом он с силой сдавил ее ягодицы и прижал Симону к себе, чтобы она ощутила, насколько он возбужден. — Симона, я так жалею… Мы потеряли столько времени, а теперь ты от меня уходишь…

— Ш-ш-ш… — прошептала она, целуя его исцарапанную шею. — Прошлое не изменишь. Давай сделаем вид, что завтра никогда не наступит, будем жить этой ночью.

Николас поднял голову и заглянул ей в глаза:

— Симона, я люблю тебя. Неужели тебе этого не достаточно, чтобы остаться со мной?

Симона грустно улыбнулась, и Нику опять показалось, что она хочет что-то сказать ему. Вместо этого она быстро пробежала рукой по его телу. Ник, задыхаясь, ловил воздух ртом.

— На сегодня достаточно, — прошептала Симона.

В груди Ника поднялась волна гнева, смешанная с любовью. Он опустил глаза на ее лицо — такое прекрасное, наполненное такой страстью, — потом отстранился.

— Чья это сорочка?

Симона недоуменно нахмурилась:

— Что?

Ник протянул обе руки к вороту сорочки, сдвинул вниз полупрозрачную ткань и погладил кожу между ключиц.

— Это сорочка твоей матери?

— Нет, — настороженно ответила Симона. — Папа прислал.

Ник одним движением разорвал тонкое полотно надвое, обнажив безупречно круглые груди с яркими, как малина, сосками. Наклонился над ними, поцеловал сначала одну отвердевшую грудь, потом другую. Симона вздохнула и выгнулась ему навстречу. Ник отстранился и заметил, что молочно-белая грудь Симоны покрылась гусиной кожей.

— Тебе холодно? — прошептал он.

Симона лукаво улыбнулась:

— Нет, милорд, я вся горю.

Ник издал рычащий звук, рванулся к Симоне, схватил полы разодранной сорочки и разорвал их до конца. Нежное совершенство ее тела на миг заворожило его, но остановиться он уже не мог. Накрыв Симону собой, Ник впился в ее губы. Симона с благодарностью приняла и поцелуй, и смелое прикосновение.

— Дотронься до меня, — нежно взмолилась Симона, и Ника не потребовалось долго просить. Его палец скользнул в плотную тесноту потаенной складки. Симона всем телом подалась навстречу этой изысканной ласке.

Ника трясло. Даже кровать дрожала в такт бешеным порывам ветра за стенами. Ему хотелось доставить ей наслаждение, насытить прежде, чем он заберет ее девственность. Но вид ее обнаженного тела и звук своего имени на ее губах привели его в неистовство.

— Симона, — прохрипел он. — Я не могу больше ждать.

— Тогда не жди, — выдохнула она.

Ник рванулся вперед. Лег на нее всем своим телом и ногами раздвинул ей бедра. Симона раскинула руки, как будто звала, приглашала его к себе. Ее грудь высоко вздымалась, из губ вырывались чуть слышные стоны. Ник постарался справиться с охватившим его безумием. У самого тайного входа он вдруг замер, поднялся на колени и заглянул ей в глаза:

— Тебе будет больно.

Симона покачала головой и улыбнулась.

— Будет, — повторил он, — но только в первый раз…

Внезапно Симона вцепилась руками в его бедра и дугой выгнулась навстречу Николасу. Ник не стал больше ждать и двинулся вперед, неглубоко проникнув внутрь. Симона застонала громче, но подалась к Нику. Он погрузился чуть глубже.

— Ш-ш-ш… — прошептал он и опустился на локти. Откинул с ее лица пряди волос и стал целовать глаза и губы Симоны. Потом потянулся вниз и положил себе на плечи сначала одну ее руку, затем другую. — Впусти меня, — промурлыкал он прямо в губы, отстранился и сделал несколько мягких движений бедрами, как будто торил себе путь в запретную страну. С каждым рывком он погружался все глубже и глубже. Движения его ускорялись и становились все безжалостней.

— О, Ник! — простонала Симона, прижимаясь сосками к его груди. — Пожалуйста, ну, пожалуйста…

И он толкнулся на всю глубину, изо всех сил сдерживая нетерпение, чтобы не причинить ей лишней боли. На мгновение замер, отстранился и снова рванулся вперед длинными ритмичными бросками. Чувства его невероятно обострились, он ощущал, как пульсирует ее кровь, как Симона дрожит под его мощными ударами.

— О Господи, Симона, — прорычал он, просунул руки под ее плечи и прижал к себе так, как будто хотел поглотить ее, полностью вобрать в себя. Она шире раскинула ноги. Никогда в жизни Николас не испытывал такой всепоглощающей страсти, такого острого чувства к женщине, ведь на сей раз это была его жена!

Она, как в бреду, повторяла его имя. Николас ускорил ритм.

— Скажи, мне, Симона, скажи, — процедил он сквозь зубы, стараясь оттянуть последний миг. — Скажи!

— Я люблю тебя, Ник! — неожиданно ясно проговорила она и вдруг тонко вскрикнула, изгибаясь в его объятиях. Наслаждение накрыло их разом. У Ника потемнело в глазах, ему показалось, что он летит в пропасть.

— Я люблю тебя, Симона, — задыхаясь, пробормотал он. — Ты слышишь, люблю!

В этот миг он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

* * *

Когда все кончилось, Ник притянул Симону к себе. Вот так же он обнимал ее в их последнюю ночь в Хартмуре. Симона вздохнула и закрыла глаза, наслаждаясь теплом, покоем и защищенностью. В воздухе висел мускусный запах. Тяжелые драпировки полога глушили звуки потрескивающих в камине дров.

— Это ведь ничего не меняет, правда? — спросил он, касаясь губами ее затылка.

Симоне не хотелось отвечать, не хотелось разрушать эту мирную передышку в житейских бурях, но надо было что-то сказать.

— Нет, — с притворным спокойствием ответила она. — Ты ведь так и думал?

— Честно говоря, я надеялся, что меняет, — признался Ник, рисуя пальцем круги у нее на животе. — Неужели он сделает тебя счастливой? Шарль? И ты простишь ему все обиды?

Могла ли Симона сказать Николасу, что Шарль не способен принести ей счастье, что каждая минута в его обществе с тех пор, как он явился в Хартмур, приносила ей мучения? Ник может подумать, что она пытается разжалобить его. Симона устала от того, что вызывает в других жалость или презрение. Устала быть обузой, бременем.

С тех пор как умерли Порция и Дидье, Симона всегда оказывалась лишь средством для достижения чьих-то целей. Для Дидье она была единственной связью с миром. Арман стремился с ее помощью попасть в Англию, получить деньги, найти свое мифическое сокровище. Для Ника Симона была возможностью удовлетворить требования семьи и короля. Ее использовали, чтобы получить желаемое. Дидье была нужна Порция. Арман мечтал найти Женевьеву. Ник хотел жениться на Ивлин. Казалось, никого не интересовало, к чему стремится сама Симона. И никому она была не нужна.

Кроме Жана. Отцу она нужна. И он хочет, чтобы она была счастлива.

Для Симоны это было ново. Кому-то она была нужна, кто-то ценил ее, именно ее, а не возможность что-то получить с ее помощью. Николас сказал, что любит, но может ли Симона поверить ему?

В этот момент Ник подтолкнул ее, отвлекая от невеселых мыслей:

— Симона, ты спишь?

— Нет. — Она помолчала. — Я нужна своему отцу. — Она почувствовала, как Ник напрягся у нее за спиной, и поняла, что ранила его этими словами, хотела извиниться, но не нашла слов.

Лучше всего уйти прямо сейчас. Пусть даже Ник рассердится, но зато не будет раскаиваться потом. Он забудет эту мгновенную боль и, возможно, когда-нибудь вспомнит о ней с удовольствием.

— Тебе что-нибудь принести? — после паузы спросил он. — Вина или что-нибудь поесть?

Она покачала головой:

— Нет, я буду спать.

Его губы прижались к ее волосам. Глаза Симоны набухли от слез.

— Спокойной ночи, Симона, — прошептал он, согревая своим дыханием ее затылок.

Симона проглотила слезы, сделала глубокий вздох и таким же шепотом ответила:

— Спокойной ночи, Николас.