Самое важное решение в твоей жизни приходит спонтанно, словно ниспосланное свыше. Ты мечешься между вариантами выбора, думая, что набор этих выборов ограничен и известен, а потому у тебя просто нет другой альтернативы — или так, или иначе. Но именно в этом ошибка. Альтернатива есть всегда, поскольку мир не знает границ.

Постоянно расширяясь, как гигантский мыльный пузырь, Вселенная играет с тобой, предлагая тебе новые и новые варианты. И как только ты решишь, что нашел правильное решение, ты попадаешь в ловушку. Твое «единственно правильное» решение — один большой подвох. Ведь общий принцип продолжает действовать — альтернатива есть всегда. Особенно если тебе кажется, что ее нет…

Никогда еще Ева не чувствовала себя такой счастливой! Все, до того разрозненные, пазлы ее мира сложились, наконец, в целостное, единое полотно. Все оказалось так просто, так идеально просто, что Ева не могла поверить… Столько лет она билась над этой задачей, и все безрезультатно, а ответ был совсем рядом. Он был здесь даже прежде вопроса, просто нужно было оглянуться…

Не надо бежать к счастью, не нужно искать его или догонять. Оно не прячется, оно рядом. Это надо просто понять, и тогда все сразу встает на свои места. Если ты страдаешь, то только потому, что сам что-то делаешь не так. Нужно просто понять — что именно? А дальше — это как уравнение для третьего класса.

И Ева поняла: вся проблема ее жизни — это отношения с мужчинами. Она искала в них Бога, которого могла бы боготворить, а находила лишь слабых людей. Она искала в них Отца — мир, в котором можно спрятаться, в котором можно раствориться. Но такие мужчины — миф, их не бывает. Она разочаровывалась и страдала. А другого, впрочем, и быть не могло.

Она искала Бога… Но почему она сразу не шла к Нему? Почему она искала Бога в человеке, в мужчине, и не обращала внимания на то, что Он рядом. Как счастье… Он и есть — Счастье. Тот, в ком можно раствориться, Тот, кого можно боготворить, Тот, кого можно любить со всей страстностью, на которую только способна ее душа.

У Бога есть план. У Него есть план на каждого из нас. И каков Его план на Еву?.. Она искала Бога. Его план для Евы — она должна была Его найти. И она нашла, нашла, чтобы любить, чтобы боготворить, служить ему. Ева поняла, почувствовала свое предназначение. Она стояла на коленях перед алтарем, и слезы счастья сбегали по ее лицу…

— Господи, милостивый и милосердный, — шептала она, — я пришла к Тебе. Я пришла, чтобы остаться с Тобой навсегда. Мне больше не нужны мужчины. Никакие. Никогда. Я больше не хочу их знать. Ты — единственное, что я хочу знать, Тебе я хочу принадлежать всецело. Прими, Господи, меня в свои объятия. Сегодня я умерла для мира, чтобы родиться для Тебя одного. Господи, не откажи… Господи, я люблю Тебя! Я люблю Тебя всей силой своей души, каждой ее толикой, каждым ее движением. Ее дыхание, Господи, это моя любовь к Тебе! Я люблю Тебя, и я счастлива своей любовью! Слышишь меня, Господи! Я могу быть теперь лишь Твоей невестой! Лишь Твоей суженой! Как же, должно быть, счастливы монахини, которые отдали Тебе себя нетронутыми… Как же, наверное, они счастливы! Пусть я не такая, пусть я испорченная, пусть Ты никогда не будешь любить меня так, как ты любишь их, но я, все равно, отныне и навсегда буду принадлежать только Тебе! Только Тебе! И не знает тот, кто не отказывался от Тебя, сколь Ты велик и прекрасен! И не знает тот, кто не предавал Тебя, сколь Ты добр и милосерден! И не знает тот, кто не пытался искать Тебя там, где Тебя нет, какое счастье, когда обретаешь Тебя — единое зерно среди мириад плевел! Я отказывалась, я предавала, я искала Тебя там, где не следовало искать… Я сделала все, чего не следовало делать. И сегодня прежняя Ева умерла. Сегодня я Твоя Ева, новая, любящая, очищенная Твоею любовью… Спасибо, Господи! Спасибо…

Ева продолжала шептать эти слова, стоя на коленях перед алтарем. Загадочный, закатный солнечный свет шел откуда-то сверху. Словно божественные руки ласкали и убаюкивали Еву. А она шептала, шептала… свои признания. Сегодня она, наконец, смогла полюбить. Полюбить по-настоящему. Не физической страстью, не разумом, а сердцем…

— Главное — никогда не отказываться от своей любви… Никогда… Что бы ни случилось…

Любить… До последней минуты, до последнего вздоха… Любить… Ибо Бог есть любовь… Завет любви между тобой и Богом… — Ева услышала голос, которым, казалось, говорило само ее сердце.

Она подняла глаза и… увидела Ангела. Он стоял прямо перед ней — юноша, прекрасный, как сияние солнца. В белых одеждах, с ослепительно белыми крыльями за спиной. От него исходило сияние, которое Ева с трудом могла выдержать, но не могла оторваться. Ее глаза слезились, но она бы продолжала любоваться им, даже если бы он выжег их до самых глазниц.

— Ты слышишь меня? — растерянно, смущаясь самого своего голоса, спросила Ева.

— Я всегда слышу тебя, — улыбнулся Ангел. — Я слышу даже твои мысли…

— Ты пришел, чтобы принять мое обещание? — неуверенно спросила Ева.

— Да, — коротко ответил Ангел.

Ева почувствовала блаженную улыбку на своем лице.

— И ты принимаешь мое обещание быть верной Богу и только Ему?..

Какая-то едва уловимая тень пробежала по лицу Ангела, но Ева не заметила этого.

— Принимаю, — сказал он, слегка кивнув головой.

— Я теперь принадлежу только Богу, и никому больше! — Ева беззвучно рассмеялась.

— Да, — сказал Ангел и чуть отступил назад.

— И я буду счастлива?! — воскликнула Ева, совершено не ожидая, что ответ может оказаться каким-то другим.

Ангел отступил еще на шаг, потом на два, чуть сгорбился. Сияние стало заметно слабее. Его лицо посуровело. Он стал медленно отворачиваться. Но, казалось, он не мог этого сделать, не мог оторвать свой взгляд от глаз Евы. Ева держала его, подобно натянутому над пропастью канату — от глаз к глазам. В последний миг лицо Ангела еще более исказилось, приобрело странные, неестественные черты. Он словно умирал, отрывая свой взгляд от глаз Евы, словно вырывал его из ее глаз с самой своей жизнью.

— Все не так просто, Ева… Все не так просто… — услышала она в последний миг и очнулась.

Ева снова была одна — на коленях перед алтарем. Никого вокруг. Только несколько старушек у входа оживленно обсуждали Яблочный Спас. Да еще какой-то странный горбун суетился чуть впереди, возле иконы Спасителя.

Ева вздрогнула, как иногда случается с человеком, который внезапно очнулся от кратковременного сна, и огляделась. Наваждение… Она поняла, что это было наваждение. Но какое! Бог говорил с ней через своего Ангела!

Воспоминание об этих секундах общения с Ангелом наполнило Еву несказанной радостью. Она приняла свое решение. Теперь уже абсолютно точно. Сам Господь помог ей определиться окончательно, неотвратимо… Он благословил ее решение…

Ева поднялась с колен, перекрестилась, улыбнулась и пошла прочь.

Она шла по дорожке от этой церкви и что-то тихо напевала про себя. Она не могла понять, что это за песня, но самое это пение ласкало ее внутренний слух, и Ева не хотела прерываться. Теперь в ее жизни все понятно. Она посвятила себя Богу.

Сейчас Ева уволится с работы и пойдет в монастырь. Какой-нибудь послушницей, может быть. Не имеет значения. Монастырь нужен ей не для того, чтобы найти там учителя и какое-то особенное знание, а просто для того, чтобы спрятаться от мира.

Ева жаждала абсолютного уединения. Теперь уже ей никто не был нужен. У нее есть Бог, и этого абсолютно достаточно. Ей есть кого любить, а сама она уже давно любима. Это она поняла сегодня. Поняла каждой толикой своего существа.

Она вспоминала Ангела, который явился ей в церкви, и сердце ее замирало от восторга. Она не могла об этом мечтать, но все же в ее сердце затаилась надежда: вдруг этот прекрасный юноша еще явится ей — в своих белых одеждах, в своей неземной красоте.

Ева мечтательно смотрела на закатное небо и внутренне ликовала. Все ее прежние страдания из-за мужчин казались ей теперь такими нелепыми, глупыми, не стоящими внимания. Как она могла убиваться из-за этого?! Что вообще она нашла в том же Глебе?..

Теперь Ева поняла со всей отчетливостью: если раньше ей и было больно, то только потому, что она сама — Ева — доставляла себе столько хлопот, пытаясь отыскать Бога там, где его нет, никогда не было и быть не могло.

Бог же никогда не желал ей страданий…

У души есть великое желание прибежища. Места, где бы она могла скоротать дни своей земной жизни. Дни до того светлого мига, когда, наконец, созрев, подобно сладкому фруктовому плоду, она будет готова вернуться обратно — к себе, на родину духа, в мир, где правит абсолютная Красота.

Это желание в ней так сильно, так истово, что она готова идти на любые ухищрения, только бы это бегство ей удалось. И как бы там ни было, этим способом бегства для нее всегда оказывается завет, который она устанавливает с Богом. Неважно, о чем она с Ним договаривается. Важен сам факт этого завета.

Она может взять на себя обет воздержанности перед Господом, может отказаться ради Него от любых своих страстей. Она может посвятить Ему свой труд и стать Его миссионером. Она может, наконец, посвятить Ему свой талант — писательский или художественный. Неважно как, но она договаривается с Богом, отдает Ему себя раньше, нежели Он сам забирает ее душу.

Этот завет, устанавливаемый человеком с Богом, приводит его душу в состояние экстатического восторга. Он радостен. Мир кажется ему исполненным светом… Есть только одна проблема. Бог забирает душу человека не тогда, когда человек просит об этом, а тогда, когда сам сочтет это нужным. Завет человека с Богом — ничто, в сравнении с заветом Бога по отношению к человеку.

А планы Господа неисповедимы…

— Ева! Ева! Вы забыли свое яблоко! — услышала она, вдруг, и обернулась.

От храма к ней бежал, подволакивая ногу, тот самый горбун, которого Ева увидела прямо перед собой, после того как благодать Святого Духа сошла на нее.

— Мое яблоко? — удивилась Ева. — Какое яблоко?

Горбун приблизился и протянул ей красное, словно налитое кровью, яблоко. Он не смотрел на нее, отводил глаза, будто боялся прочесть в ее глазах ужас. Он был страшный, чудовищно некрасивый — с неестественно большим носом, выдвинутой вперед челюстью, чуть раскосыми, глубоко посаженными глазами, взъерошенными волосами, похожими на мочалку, низким лбом… Он производил впечатление местного церковного Квазимоды, настоящего юродивого.

В храме Ева его не разглядела. А сейчас, при свете солнца, первой реакцией Евы на этого горбуна был животный страх. Затем, уже через секунду, отвращение. Но она поборола в себе эти чувства. В конце концов, юноша не виноват, что болезнь так изуродовала его тело. И, верно, он так же, как и Ева, посвятил себя Богу. Конечно, это не то же самое, что и поступок Евы, ведь ему, с такой внешностью, выбирать было не из чего…

В любом случае, перед ней стоял первый человек, которого Ева увидела в своей жизни после того, как внутренне абсолютно переменилась, родилась заново. Она отказалась рассматривать мужчин как мужчин — теперь это для нее принцип. И очень символично, что первый мужчина, которого она увидела после своего преображения, оказался таким уродом. «Лучше внешнее уродство, чем внутреннее», — подумала Ева. Она будет любить всех той любовью, которую она узнала сегодня благодаря Господу. Она будет любить их отсветами своей любви к Нему.

— Вы меня, верно, с кем-то путаете, — участливо сказала Ева, машинально заложив руки за спину. — У меня не было никаких яблок…

Нелепый, неуклюжий горбун расхохотался — добродушно, но жутким, неприятным, вызывающим отвращение смехом.

— Вы неправильно меня поняли! — он продолжал хохотать, заливаясь собственной слюной. Это зрелище было настолько неприятным, что Еву просто передернуло. — Я не об этом! — продолжал он сквозь свой скрипучий смех. — Сегодня праздник — Яблочный Спас! Мы всем прихожанам даем яблоки! Освященные… С праздником! С праздником!

Горбун продолжал протягивать Еве яблоко, при этом отворачиваясь куда-то в сторону. Он разговаривал с Евой, но будто бы и не с ней. Ему явно было ужасно неловко. Он смущался, но ничего не мог с собой поделать. Он вел себя, как трехлетний ребенок, который влюбился в какого-нибудь взрослого, но настолько смущен его присутствием и собственной неуверенностью в себе, что не способен никаким образом выказать эти свои чувства. Только глупо, не к месту и неестественно хохотать или смущенно потупить свой взор.

В Еве боролись противоречивые чувства. Этот человек был ей ужасно, просто физически неприятен, более того — отвратителен. Никогда в своей прежней жизни она не стала бы с ним не только разговаривать, но даже смотреть на него. Тем более, она никогда бы не взяла у такого человека из рук что-либо, а тем более — что-то съедобное.

Но ведь она изменилась! Теперь любой человек для нее — это страдающая душа, и ее долг помогать ему всем, чем возможно. В конце концов, не каждому человеку Бог посылает своего Ангела! А раз уж такое случилось с Евой, она просто обязана делиться с другими этим счастьем! И, конечно, отказать такому уроду, как этот горбун, и без того обиженному жизнью, было бы несправедливо. Она просто не может себе этого позволить!

— Спасибо, — сказала Ева и, преодолевая собственное отвращение, приняла яблоко из рук горбуна.

Яблоко было неестественно красным и еще теплым, даже горячим. Словно его только что держали в духовке.

— Хорошего праздника вам, Ева… — сказал горбун и попятился.

— Ева? — испуганно переспросила она через мгновение. — Вы знаете мое имя? Откуда? Мы уже когда-то виделись?

Только сейчас Ева, вдруг, поняла, что, когда горбун бежал к ней по дорожке от храма, он уже называл ее по имени. Но она была настолько увлечена своими мыслями, что не заметила этого.

— Иногда можно делать маленькие чудеса, если ты не хочешь, чтобы другой человек чувствовал себя одиноким… — уклончиво ответил горбун.

Ева смешалась. Если верить словам горбуна, то получалось, что он каким-то чудесным образом узнал ее имя, чтобы дать ей ощущение, что она не одна в этом мире. Подобное объяснение казалось Еве, по меньшей мере, странным, но она решила ничего не уточнять, а просто перевести разговор на другую тему.

— Яблочный Спас — это такой христианский праздник? — спросила она без малейшего интереса в голосе, раздумывая о том, что время, когда она чувствовала себя одинокой, безвозвратно осталось в прошлом, теперь она не одна, она — с Богом.

Внезапный смех горбуна вывел Еву из состояния глубокой задумчивости. Она почувствовала себя ужасно неловко.

— Почему вы смеетесь?.. — грозно сказала она. — Я сказала что-то очень смешное?

— Нет… Извините… Я не… Простите… — горбун начал извиняться, пытаясь справиться с приступами смеха, но от этих его безуспешных попыток, сопровождавшихся характерными «вспрыскиваниями», ситуация выглядела все более дурацкой, а Ева чувствовала себя в еще более неловком положении. — Церковный праздник — Преображение Господне… — горбун наконец справился со своим безудержным весельем и смог выдавить из себя нужный ответ.

Впрочем, Ева по-прежнему не понимала, что его так сильно развеселило.

— А Яблочный Спас — это, я так понимаю, просто народное название этого праздника, — сухо заметила Ева. — Просто сбор урожая совпадает…

Ева заметила, что горбун начал с подчеркнутой серьезностью кивать головой в знак согласия.

— Совпадает, — продолжила Ева, — с преображением Иисуса Христа, после того как Он воскрес из мертвых…

Ева не успела еще закончить свою мысль, как нелепый горбун снова расхохотался и, более того, плохо держа равновесие, повалился со смеха на землю.

— Нет-нет! — замахал он своими кривыми руками, пытаясь, видимо, не только высказаться, но и подняться. — Воскрешение — это Пасха. Помните: «Христос воскресе! Воистину воскресе!»… Это Пасха. А то Преображение Господне…

Ева почувствовала себя полной дурой, да вдобавок к тому — оказавшейся в дурацкой ситуации.

— Ах да, я перепутала… — сказала она, пытаясь собраться с мыслями. — Преображение — это…

Но завершить свои рассуждения Еве не удалось — горбун шокировал ее своей просьбой:

— Извините, вы не поможете мне подняться? У меня самого не получается… Ноги не слушаются… И горб…

Ева невольно сглотнула слюну. Она уставилась на протянутую ей руку горбуна, как на какую-то гадюку, к которой она по каким-то непонятным причинам должна прикоснуться.

— Да, конечно… — пролепетала она и после некоторой заминки взялась за нее двумя пальцами. — Поднимайтесь…

Двух пальцев не хватило. Еве пришлось сильно напрячься, чтобы помочь горбуну снова оказаться на ногах.

Фу-х, спасибо! — поблагодарил ее горбун и тут же продолжил: — Преображение Господне — это очень важный праздник. Однажды Иисус с тремя своими учениками — Иаковом, Иоанном и Петром — отправился для молитвы на вершину горы Фавор. Пока он молился, ученики, утомленные долгой дорогой, уснули. А когда внезапно проснулись, увидели Иисуса… Его лик сиял, одежда была пронизана светом, и Он разговаривал с двумя пророками — Илией и Моисеем. Они говорили о страданиях и о смерти, которые предстояли Иисусу на Голгофе. Потрясенные ученики просили Христа остаться в этом преображенном состоянии, но раздался голос Бога… — горбун сделал долгую паузу, словно о чем-то задумался. — Ученики в благоговейном ужасе пали на землю, а когда поднялись, Учитель стоял перед ними уже в прежнем своем обличье. Он велел им никому не рассказывать об увиденном до тех пор, пока Он не умрет и не воскреснет.

— А что сказал Бог? — спросила Ева. — Ну, когда раздался Его голос…

— Что Он сказал?.. — переспросил горбун, словно выйдя из какого-то оцепенения. — Не знаю. Никто не знает. Господь говорит с каждым так, что может понять только тот, к кому Он обращается. Но, поняв, не может пересказать другому. У Бога для каждого из нас свой шифр…

Ева недоуменно пожала плечами. Ей показалось, что горбун все несколько преувеличивает. Впрочем, если он сам никогда не разговаривал с Богом, как, например, Ева, откуда ему было знать?..

— А почему вы говорите, что это важный праздник? — уточнила Ева.

— Почему? — переспросил горбун и задумчиво ответил на этот вопрос: — Петр видел Иисуса преображенным, а затем трижды предал его. Иоанн видел Иисуса преображенным, а затем написал Апокалипсис…

Судя по всему, горбуну его ответ казался исчерпывающим, но Ева его не поняла. Что это могло значить?..

Душе свойственно обольщаться, и она тяготеет к простым ответам. Если ей кажется, что она смогла заглянуть за границы этого мира, или если ей даже действительно это удалось, она перестает относиться серьезно к тому, что происходит вокруг. Сравнивая то, что она видит в этом мире, с тем, что она увидела в момент своего просветления, она действует подобно математику, который решает умножить нечто на ноль. Обнуление — простой и действенный способ…

Обнулить можно все — и счастье, и страдание, и глупость, и мудрость. Обнуляя, ты возвращаешься к началу, которое, на самом деле, и есть конец. Но душа этого не понимает, не замечает, игнорирует эту очевидность. Открыв простой способ разобраться со всеми проблемами мира одним махом, она не может лишить себя этого удовольствия. Ее завораживает возможность сравнить сущее с тем, что находится за его пределами, и вычеркнуть его как незначимое.

Но будет ли это правильным? И для того ли задумывалось сущее, чтобы кто-то, решив, что ему известна истина, стал обнулять его, причем на том только основании, что так удобнее и легче? Когда нам открывается истина, мы приходим в восторг и испытываем эйфорию. Мы, кажется, совершенно не способны понять, что задача Откровения — не решить наши проблемы, а поставить перед" нами вопросы, которые, на самом деле, куда сложнее тех, что прежде вызывали у нас ужас, апатию и состояние внутреннего коллапса…

Если вы не прогоните меня, то я смогу рассказать вам еще много всего… — сказал горбун. Его желтоватые щеки покрылись бледным румянцем.

— Я и не собиралась вас прогонять, — неожиданно для самой себя стала оправдываться Ева.

Впрочем, это ее оправдание выглядело не слишком убедительным, и ее намерение расстаться с непрошеным собеседником было более чем очевидным.

— Я не напрашиваюсь… — замотал головой горбун.

— Возможно, я не показалась вам очень любезной, — поторопилась разубедить его Ева и тут же замялась: — Но это… Просто… В общем… Как вас зовут?

— Вы называете меня горбуном, зовите так и дальше, — доброжелательно, без тени какого-либо осуждения в голосе сказал горбун.

— Я называю вас горбуном? — испугалась Ева.

— А разве не так? — улыбнулся он куда-то в сторону.

Ева замерла в недоумении. Неужели она, действительно, в какой-то момент проговорилась и назвала его горбуном? Нет, не может быть. Но откуда он знает, что она так о нем думает? Впрочем, растерянность была недолгой, и Ева даже улыбнулась, поняв, что к чему. Видимо, все, кто знакомится с этим человеком, думают о его горбе, а потому за глаза обычно зовут его горбуном. Вот он и решил, что Ева подумала так же… Дедуктивный метод.

— Если вы скажете мне свое имя, я буду называть вас иначе, — примирительным тоном сказала Ева.

— Не надо иначе, — снова улыбнулся горбун. — Это правильно.

Ева чуть смутилась, а затем поняла, что ему, вероятно, так просто привычнее и, наверное, он не считает такое «имя» оскорбительным.

— Ну, горбун так горбун, — согласилась Ева. — О чем вы еще хотите мне рассказать?..

— О чем захотите! — весело воскликнул горбун.

Он произнес эти слова как ребенок, которому долго не уделяли внимания, а потом, вдруг, кто-то из вечно занятых взрослых, наконец, снизошел до того, чтобы поиграть с ним хотя бы несколько минут. Ева видела, что он был счастлив. Абсолютно счастлив.

В какой-то момент, несмотря на все свое смущение, он даже поднял на Еву глаза. Их взгляды пересеклись. Это продолжалось какую-то долю секунды, мгновение. Но в этот миг с Евой произошло странное. Нельзя сказать, чтобы у нее закружилась голова, нет…

Мир, вдруг, на мгновение изменил свои краски. Как будто вспышка света… Небо качнулось и, как по волшебству, застелило собою землю. Ева увидела мир словно из окна самолета — весь залитый солнцем, в идеально белой, теплой, нежной пене облаков.

Это видение исчезло так же внезапно, как и появилось. Ева внутренне улыбнулась и подумала: «Почудилось…»

Горбун почему-то тут же стал рассказывать Еве про ангелов. И рассказ этот был удивительным! Ничего подобного Ева никогда в своей жизни не слышала! Чувствовала себя завороженной и счастливой, словно ребенок!

Они прошли вглубь небольшой рощи и расположились на небольшой скамейке в уютном уголке церковного парка. Горбун рассказал Еве о том, что ангелы живут в загадочном мире Красоты. Там небесный свод как бы вывернут внутрь, и по нему, как на ипподроме, кружат боги в своих прекрасных, удивительных колесницах.

Ангелы не служат богам, как обычно думают люди. Ангелы служат самим людям, точнее, их душам. Когда душа человека оказывается в телесной оболочке, ангел, оставаясь на границе небесного свода, следит за тем, что происходит с человеком. Он не может помочь человеку, вмешаться в его жизнь, но он подсказывает ему, как пройти те испытания, которые выпадают на его долю.

Когда Ева спросила горбуна, почему на долю души выпадают испытания, он рассказал ей о том, что такое «обретение Красоты». Души — как малые дети. Они прекрасны сами по себе, но абсолютно зависимы и обладают лишь интуитивным знанием, которое далеко не всегда оказывается правильным. Чтобы душа пробудилась, она должна встретиться с мнимой красотой, очароваться ею, а затем, когда она разочаруется (это, говорил горбун, случится неизбежно), она поймет, что такое истинная Красота.

«И все люди это понимают?» — спросила Ева. Нет, не все. Каждый поймет, но лишь в тот момент, когда наступит его время, когда он будет готов к этому. «Возможно, не в этой и не в следующей жизни…» — сказал горбун. «А жизней действительно много? — спросила Ева. — Сколько — семь, двадцать одна? Я где-то читала…» Горбун рассмеялся. Он сказал, что это очень трудно объяснить, потому что человеческий разум не приспособлен к такому знанию. «Жизнь одна, но их бесконечно много, — объяснил он. — Это все, что я могу сказать».

Тут Ева вспомнила, как читала в одной книге, что существует такая теория Вселенной, согласно которой в каждое мгновение она рассыпается на бесконечное множество других. Это подобно салюту: взрыв — ив разные стороны разлетаются искры, которые, в свою очередь, тоже взрываются, и каждая образует свой шар из новых искр. Так и с нашим миром: в каждый момент жизни каждый человек может поступить множеством разных способов, и люди, действительно, поступают множеством разных способов, только в разных, всякий раз новых Вселенных.

«Да, одно начало и бесконечное множество финалов. Задача — пройти по правильному пути», — сказал горбун, хотя Ева не рассказала ему об этой теории, а только подумала. Она удивилась, но и в этот раз не придала этому странному факту никакого значения. Ей было так весело и так интересно общаться с горбуном, что все эти мелочи, казалось, проходили мимо нее. К тому же, горбун снова вернулся к ангелам и стал рассказывать об их сущностях.

Ева спросила горбуна, почему ангелов иногда изображают с мечом. На что горбун ответил, что все дело в восприятии людей. Конечно, у ангелов нет никаких мечей, но люди могут подозревать ангелов в воинственности, потому что те далеко не всегда делают то, что хотят люди. Но этому тоже есть объяснение, ведь желания и «хотения» людей — это иллюзии. Того, чего люди хотят на самом деле, они не знают и знать не могут. Желание их души укоренено в мире Красоты, а в этом мире душа человека хватается лишь за подобия той Красоты…

Когда уже почти совсем стемнело и нужно было расставаться, Ева сказала:

— Мне было очень приятно с вами говорить! Вы удивительный человек! Спасибо! Но знаете, это очень странно…

Она не успела закончить свою мысль.

— То, что я дал вам яблоко? — горбун подхватил ее на полуслове. — Знаю.

Ева смутилась.

— Понимаете, — сказала она, — меня ведь зовут Ева. Ева и яблоко… Вообще, это я должна давать яблоки…

Ева весело рассмеялась своей шутке. Но лицо горбуна, напротив, стало почему-то совершенно темным и грустным. Ева почувствовала себя неловко, смех как будто застрял у нее в горле.

— Это ваше яблоко, Ева, — сказал горбун в следующее мгновение и кивнул в сторону того красного яблока, которое он дал Еве в начале их встречи. — Кому-то вам придется его отдать. Яблоко Евы…

Сказав это, горбун слез со скамейки и, подволакивая одну ногу, пошел прочь, по направлению к храму.

— До свидания! — крикнула ему Ева.

Горбун повернулся, и на мгновение Еве показалось, что мир блеснул множеством красок. Словно радуга обошла ее кругом и распалась на тысячи самых светлых цветов.

— До свидания… — грустно сказал горбун и продолжил свой путь.

Душа любит, когда кто-то рассказывает о ней. Если рассказ более-менее точен, она начинает вспоминать себя-прежнюю, себя в той, другой жизни, себя из мира Красоты, где она когда-то была счастлива. В этот момент ей начинает казаться, что все будет хорошо, что все несчастья, которые выпадают на ее долю, — это просто мелочи жизни, которые скоро забудутся и покажутся ей смешными. Она очень любит слушать, когда ей рассказывают о ней…

Но подобный рассказ — не праздное развлечение. Хочет душа этого или нет, он налагает на нее тяжкое бремя ответственности. Незнание — это счастливое состояние, кто бы что об этом ни говорил. Незнание, блаженное неведение — это свобода, поскольку нельзя совершить ошибку, если ты не знаешь о том, что правильно, а что нет. Когда же ты узнаешь, что есть и правильное, и неправильное, то оказываешься перед выбором: как поступить? А чтобы поступить правильно, тебе необходимы критерии. Но где их взять?..

Когда душа слушает рассказы о себе, она радуется, веселится, становится легкой, невесомой от счастья и взлетает. Она не понимает, что когда кто-то рассказывает ей об этом, то делает это с какой-то целью — хочет что-то подсказать, на что-то указать, о чем-то предупредить. Но душа не понимает. Она радуется и веселится, а потому гром всегда гремит для нее среди ясного неба…

В том, чтобы убить себя, есть что-то глупое, банальное, нелепое. Но убить свою прежнюю жизнь — это совсем другое дело. Начать новую. С понедельника…

Нелепо и глупо вдвойне. Впрочем, принимая такое решение, ты запускаешь процесс, который теперь уже не в силах, ни остановить, ни просто контролировать. Он идет своим ходом, не спрашивая у тебя ни разрешения, ни тем более благословения. Стоит тебе встать на другую дорогу, и теперь это уже другая игра, другая реальность, другой мир. Как тебе будет в этом мире? Если ты думал, что будет легче, ты ошибался…

Ева проснулась от надсадного, нервного звонка в дверь. Кто-то настойчиво жал на кнопку, словно случилось что-то страшное, требующее незамедлительной реакции. Первая мысль Евы была: «Пожар!» Спросонок ей вдруг представилось, что сейчас она откроет дверь, а там — на лестничной клетке — целая команда пожарных в желто-красных костюмах, в шлемах и с кислородными аппаратами за спиной.

— Глеб? — Ева не могла поверить своим глазам. — Что ты тут делаешь? Который сейчас час?

— Половина второго, — сухо сказал Глеб и, без всякого разрешения, прошел в кварти-РУ-

— Глеб, а-лё… — недовольно протянула Ева, проводив его взглядом до комнаты. — Второй час ночи. Ты меня разбудил…

— А я из-за тебя не ложился, — резко отрубил Глеб. — А на «а-лё» ты не отвечаешь.

Тут Ева вспомнила, что она как выключила телефон еще вчера вечером, так и не включала весь день. Но если раньше она почувствовала бы себя неловко в такой ситуации, то сейчас — нет.

— Я, кажется, просила тебя не звонить… — устало сказала она. — Между нами все кончено. Ты разве забыл?..

Ева даже удивилась тому, насколько легко она это сказала. А значит, и правда — между ними, действительно, все кончено. Ева поняла это вдруг, внезапно, как откровение… И испытала настоящий шок. Она никогда бы не поверила в то, что это могло случиться так быстро. И так… безболезненно.

Еще сутки назад это казалось ей это почти невозможным. Решение уйти от Глеба она принимала с такой мукой, с таким предельным напряжением воли. А тут, вдруг, ничего не чувствует, в душе ни малейшего волнения. Одно только недовольство, что он пришел среди ночи, разбудил ее, ведет себя так, будто это его дом.

Понурив голову, но все-таки сдерживая свое нарастающее с каждой секундой раздражение, Ева прошла по коридору и остановилась у двери в гостиную.

— Глеб, уходи… — сказала она.

Глеб сидел на диване. Сгорбившись. Глядя в пол.

— Не уйду, — тихо ответил он, а через секунду, пока Ева набирала в грудь воздух, чтобы послать его ко всем чертям, добавил: — Я больше никуда не уйду. Никуда и никогда. И тебя не пущу.

Ева громко выдохнула, словно у нее внутри, вдруг, лопнул воздушный шарик.

— Что ты сказал?..

Еве почудилось, что ей… почудилось. Как долго она ждала этих слов! Как они были нужны и важны ей раньше! Как она хотела, чтобы Глеб, если и не говорил этого, то хотя бы, время от времени, так думал! Хоть иногда! Но нет, ничего подобного она никогда от него не слышала. Никогда!

— Я сказал, что я не уйду, и ты не уйдешь, — повторил Глеб. — Я люблю тебя. Очень. По-настоящему. Всегда любил. Но боялся тебе признаться. Себе боялся… Боялся, что это правда. Но это правда. Сегодня я это понял. Стал звонить тебе. А телефон выключен. Звоню, звоню… И испугался. Ева, я никогда в жизни так не боялся! Просто до ужаса, до дрожи. Только подумал, что тебя потеряю, прямо упало все внутри! Ева, прости меня! Прости!

Глеб бросился к ней, упал на колени, обнял, прижался… Он дрожал, как осиновый лист. Дрожал от напряжения, от ужаса. Он дрожал и держал ее так, словно боялся, что если сейчас выпустит — Ева пропадет, как мираж, навсегда.

Ева смотрела на Глеба и не могла поверить своим глазам, ушам — ничему. Это был самый настоящий шок!

— Глеб, я не понимаю, что случилось… — только и смогла сказать она.

— Золото мое, я… я… — Глеб разрыдался. — Я виноват. Я подлец… Я подлец… Я столько лет тебя мучил. Измывался… Столько лет! Я знаю, что ты никогда меня не простишь. Никогда. Потому что так нельзя… Нельзя, как я себя вел… Это ужасно. Представить себе не могу, что ты вытерпела! Прости меня, если можешь… Прости! Только не гони, Ева! Христом Богом молю — не гони…

И тут Ева дрогнула. Тень ужаса легла на ее лицо. «Христом Богом молю…» Сегодня Ева приняла решение, сегодня она клялась Богу, что больше никогда не будет с мужчиной. Она обещала, что теперь она принадлежит только Ему, только Богу. И вдруг… Глеб…

— Глеб, — прошептала она, — ты опоздал… Ева взяла его руки, которыми он обвил ее за талию, и, преодолевая усилие, отняла их от себя.

— Опоздал?.. — Глеб поднял на нее свои заплаканные, свои самые красивые на свете заплаканные глаза. — Ева, что ты говоришь?! Как опоздал?! Почему?..

— Не могу тебе этого объяснить… — Ева отошла к окну и задрожала всем телом. — Просто… Просто мы уже никогда не сможем быть вместе.

— У тебя есть кто-то другой? — Глеб так и стоял на коленях, растерянно глядя на Еву. — Кто-то… Давно?

Еву потрясло то, как он это сказал — потерянно, обескураженно, беспомощно. В его голосе не было и нотки, которая сказала бы о ревности, о неприязни, о негодовании. В нем была только эта потерянность, эта обескураженность, эта беспомощность. Он действительно был раздавлен ее признанием. Он не ревновал, он погибал…

— Да, — пробормотала Ева, не понимая, как она может объяснить Глебу то, что с ней произошло сегодня. — Точнее — нет, — поправилась она. — Точнее — не совсем. Точнее — это не то, что ты подумал… Глеб, прости. Правда. Я не могу. Еще сегодня утром могла. А сейчас уже все, нет, не могу.

— А-а-а!!! — Глеб заорал так, словно на его груди раскаленным железом выжгли огромное клеймо. — Я проклят… Проклят! Проклят!

Ева обернулась и увидела, как Глеб, раздираемый болью, рвет на себе рубаху. Сколько в нем было боли…

Ева бросилась к нему, кинулась, упала перед ним на колени и стала утешать. Словно в последний раз… Словно он уходил на войну или поднимался на эшафот. Она обнимала и целовала его так, словно прощалась с ним перед смертью…

— Глебушка, милый, родной мой… Глебушка… — Ева заливалась слезами. — Не печалься так, пожалуйста! Пожалуйста, не надо! Ты бы все равно не был со мной счастлив… Это тебе сейчас так кажется, что ты что-то ценное потерял.

А это не так. Совсем не так! Я простая. Я обычная. Тебе другая нужна. Та, что тебя любить будет, взамен ничего не требуя. А я ведь требовала… И дальше бы требовала. Я тяжелый человек, Глеб. Тяжелый…

— Господи, солнышко ты мое, да что ты говоришь такое! — Глеб обнимал ее с такой силой, с такой страстностью, что сердце буквально выпрыгивало у Евы из груди. — Ты самая лучшая! Лучше тебя никого нет и не будет никогда! Только ты могла столько вытерпеть… Только ты. Из любви, из сострадания. Ты же видела, что со мной происходит, все понимала… Я же мизинца твоего не стою! Что ты говоришь?!

— То и говорю, Глеб, — шептала Ева, пытаясь остановить его руки — его любящие, заботливые, нежные руки. — То и говорю… Другая тебе нужна. Другая… Та, что тебя любить будет… А я не любила, нет. Я это тоже только сегодня поняла. Я не любила, а ждала любви, Глеб. А это другое! Это эгоистичное, злое… И я такая, Глеб. Я злая… И я жестокая…

— Солнышко мое, золотце, не наговаривай на себя… — умолял Глеб. — Не наговаривай. Это неправда. Это ты просто из доброты… Из-за доброты своей! Ты не хочешь, чтобы я тебе больно делал, потому что нельзя столько боли терпеть. Нельзя и не вытерпишь… И только потому ты на себя наговариваешь, чтобы я подумал, что ты плохая, и ушел. Но я прошу, прости меня… Не гони, Ева. Не гони! Я больше никогда… Слышишь меня?.. Я никогда не сделаю тебе больно! Никогда! Ева! Никогда!

— Нет, Глеб, я тебе правду говорю… — слезы лились у Евы из глаз, слезы страдания и боли. Вся душа ее в эту секунду разрывалась на части. — Ты просто не знаешь, какая я… Не знаешь. Я сегодня тебе с Борисом изменила… Пошла и переспала с ним. Я грязная, Глеб, я плохая. Я порченая…

Глеб продолжал обнимать ее… Он целовал ее в губы, в глаза, в шею… Он целовал ее грудь. Каждой частичкой своего тела Ева чувствовала его страстное дыхание, его прикосновения, его напор… Глеб повалил ее на пол. Ева сдавалась, она не могла противостоять его чувственности. Такому желанному, такому страстному, любящему…

— Не-е-е-ет!!! — заорала Ева в последнюю секунду. — Глеб, нет!!!

Ева вывернулась, оттолкнула Глеба. Как раненая птица, она отползла в сторону и запахнула халат.

— Ева, неужели ты меня никогда не простишь?!. - застонал Глеб и закрыл лицо руками. — Никогда…

— Лучше б я умерла сегодня… — Ева впилась себе в волосы и тянула их так, словно хотела вырвать с корнем. — Лучше бы я умерла! Господи, за что?! За что?! Это испытания, да?! Я должна пройти эти испытания?..

— Ева, какие испытания?! О чем ты?! Я тебя люблю! Я просто тебя люблю! Это я, Ева, это я… — кричал Глеб, но Ева его уже не слышала.

— Я пройду, слышишь меня, я пройду! — прошептала она, глядя куда-то вверх, потом повернулась к Глебу и простонала: — Изыди…

Испытания, которым подвергается душа, когда наступает ее время, мучительны. Этого нельзя представить, к этому нельзя приготовиться. Если душа встала на путь своего внутреннего перерождения, ей предстоят поистине адские муки… «И Ад следовал за ним…»

Это иллюзия, что можно взять и выпрыгнуть из своей телесной оболочки, покончить со всем старым, прошлым и начать новое, иное. Это миф. Это только иллюзия. Прежнюю жизнь из перерождающейся души вырывают с мясом, с кровью, тянут за жилы.

И здесь не помогут ни медитация, ни упражнения, ни молитвы. Здесь не пройти проторенной дорогой. Здесь вообще нет никакого обходного пути. Страдание — от края до края. Страдание, льющееся через край. Страдание, которое должно, просто обязано казаться беспредельным и неизбывным.

А иначе… Иначе неправда, игра в поддавки. Если же игра, поддавки, то все придется пройти заново, с самого начала, полный круг. Ни рождения, ни смерти без боли не бывает. А тут и рождение, и смерть. Все вместе, одно с другим, одно к другому.

Если ты решился перепрыгнуть через себя, приготовься сломать себе шею!

Ева не помнила, как Глеб ушел. У нее помутился рассудок. Она стонала так, словно черти в аду живьем сдирали с нее кожу, драли ее баграми, жгли на медленном огне, обгладывали кости. Перед глазами одно за другим проходили ужасающие видения. Ева не могла понять их смысл, как будто запуталась в собственном сне.

Ей мерещились святые мученики, скорбно идущие сквозь бушующее пламя. Ей виделись гневные ангелы, рассыпающие вокруг себя столпы смертоносного огня. Затем звезда упала с неба и, обратив воды в пар, подожгла землю. Покойники встали из своих гробов и орали истошными голосами, рассыпая вокруг себя столпы серы.

Земля стала огненно-красной, словно один гигантский кратер вулкана. Воздух раскалился и плавился прямо на глазах у Евы. Люди метались меж горящих развалин, наскакивая друг на друга с дикими криками и воем. Женщины и мужчины, старики и дети… Время от времени что-то взрывалось, к небу вздымались облака пепла.

Тут же Ева видела перед собой искаженные лица своих прежних знакомых. Она понимала, кто они, но не могла их узнать, настолько они были изуродованы. От невыносимой жары кожа на их телах вздувалась и лопалась, плавились глаза и горели кости. Стоны и крики слились в один протяжный вой, взрывы стали звучать канонадой.

«Господи, за что?! — закричала Ева, вскинув руки и взывая к багровым небесам. — Как можешь Ты допустить, чтобы твои дети так страдали?! Неужели у Тебя совсем нет сердца?!»

«Я не могу желать им зла, — ответило ей небо, пронзаемое тысячью грозовых молний. — Но Я не могу остановить то зло, которое люди делают себе сами…»

«Господи, но почему Ты не научишь их?! Почему Ты не скажешь им, как они должны жить, чтобы не было зла?!» — кричала Ева, силясь перекричать грозовые раскаты.

«Это бессмысленно, они не желают слушать…» — ответил голос, и земля под Евой дрогнула, тектонические слои пришли в хаотическое движение.

«Но почему?! Неужели люди не будут слушать Тебя, если Ты заговоришь с ними так, как сейчас говоришь со мной?!» — кричала Ева, чувствуя, что земля ходит под ней ходуном.

«Бессмысленно, — повторил голос. — Бессмысленно. Они все знают и без Меня. Они знают, что должны противостоять злу, а не быть злом. Они все знают, Ева. Ужас в том, что Я более ничего не могу сказать им. Нет ничего красноречивее ныне, чем Мое молчание. Но даже его они не хотят слышать…»

Тут Ева увидела, что на нее бежит женщина. От нестерпимой жары ее глаза уже вытекли из орбит, волосы горели, подобно факелу, а лопающаяся кожа слезала с ее тела огромными лоскутами. Она орала истошно, а затем, вдруг, остановилась почти прямо напротив Евы, с силой вырвала из своей груди сердце и бросила его в сторону. Она обмякла, села — спокойная и счастливая, как будто собралась собирать цветы на лесной поляне.

Картина была просто безумной. Едва сдерживая подступивший к горлу приступ рвоты, Ева отвернулась. Но зрелище, которое открылось ее взору теперь, было еще ужаснее. Обезумевшие от боли люди бежали, но кто-то споткнулся, упал, а вслед за ним, на него, друг на друга повалились еще десятки других. Их тела, столкнувшись, стали рассыпаться прямо на глазах у Евы, как прогоревшие поленья — на сотни пылающих угольков.

«Господи, но почему?! — закричала Ева. — Почему Ты не заставишь небеса разверзнуться? Почему Ты не прольешь на землю реки воды?! Почему не потушишь этот огонь?! Почему?!»

«То, что ты видишь, Ева, не внешнее, а внутреннее… — печально ответили небеса. — Я могу пролить на людские головы океаны вод, но и капля моей росы не может упасть на их души… От Древа Познания они вкусили плода свободы, и ты видишь, как они распорядились ею…»

Ранним утром Ева, так и не сомкнув глаз, вышла из дома. Наугад она села в какой-то трамвай и, бессмысленно уставившись в окно, доехала до конечной остановки. Там ее попросили выйти, и она пошла пешком. Вероятно, она была в дороге около двух часов. Быть может, чуть больше. И вот, наконец, увидела перед собой стены храма.

Это был хорошо известный в городе женский монастырь — намоленный, святое место. Когда Ева поняла это, ее глаза как-то сами собой намокли от слез. Бог привел ее к дверям своего храма! Она оказалась здесь нечаянно-негаданно, ее словно привели сюда за руку. Да, перед Евой дом, в котором она проведет остаток своей жизни.

И еще Ева внутренне очень обрадовалась, поняв, что этот монастырь — ближайший храм от того места, где вчера ей явился Ангел… А значит, она теперь всегда будет рядом. Сможет ходить туда на службы. Все как-то само собой совпало. Было в этом что мистическое, таинственное и прекрасное. Разомкнутые пути сходятся…

Ева толкнула тяжелую дубовую дверь и вошла внутрь монастыря. Там было тихо, холодно, пусто. И пахло ладаном… Ева прошла по длинному коридору, надеясь отыскать человека, которому она могла бы рассказать о своем желании остаться в монастыре. Но не встретила ни единой души. Словно подземелье, словно место для последнего упокоения.

И тут Ева увидела то, чего никак не ожидала… Не верила своим глазам! Остолбенела.

Перед ней стояла та старуха, которую она повстречала вчера на набережной. Та, которая остановила ее в последнюю минуту перед прыжком с моста, перед смертью. Эта встреча была такой неожиданной, такой странной, что холодок пробежал у Евы по спине. Она остановилась как вкопанная, не зная, что сказать, как себя вести…

— Пришла, дура! — в обычной своей манере заорала на нее старуха. — Пришла ведь! А зачем?! Спрятаться решила?! От себя не убежишь, дура! Нечего тебе здесь делать! В миру дела свои реши для начала, а затем сюда приходи! А пока не решила — нет тебе здесь места! Все! Чего смотришь?! Сказала тебе — пошла вон отсюда! Во-о-он!!!

Старуха орала, трясла руками и, указывая Еве на дверь, топала ногами так, словно ее поставили на раскаленную сковороду.

— Но… — прошептала Ева, осознавая, что ее планам стать монахиней не суждено сбыться.

Все ее существо сжалось от ужаса. — Но почему?..

— Ага! — продолжала кричать на нее старуха. — Боишься?! И чего ты испугалась, дура?! Боишься, что в мир надо возвращаться! Значит, ты не к Богу пришла, а от мира своего сбежала! А коли Бог таким твой мир сделал, значит, надо это зачем-то! А ты бежишь! Кого обдурить надумала?! Не-е-е… Бога не проведешь!

— Нет у меня больше дел в мире… — голос Евы, вдруг, стал жестким. — Нет!

От гнева и отчаяния Ева ощутила в себе огромные силы. Почему эта старуха понукает ею?! Как она может ей приказывать? Что она вообще понимает?!

— Это ты у них пойди поспрошай — нет у тебя дел аль есть… — недовольно проворчала старуха, продолжая указывать Еве на дверь.

Впрочем, старуха явно сразу стала чуть поспокойнее. Она словно испугалась Евы или заметила что-то, чего Ева не поняла.

— У каждого свой крест, — сжимая челюсти, почти проскрежетала Ева. — Если у кого-то проблемы — это его дело. У меня же больше никаких дел в мире… — тут она на секунду запнулась, но исправилась и продолжила: — В миру нет. И я не сбежала, я приняла решение уйти. Это разные вещи!

Произнося эти слова, словно стреляя из пистолета с глушителем, Ева все больше и больше начинала верить в собственную правоту. Хватит на нее вешать проблемы всех кого ни по-падя! Хватит! То, что Ева видела сегодня, ее видение разбудило в ней это чувство, подтолкнуло к этим мыслям.

Проще всего занять позицию, что ты отвечаешь за всех людей, с которыми тебя сводит судьба, мучиться этим, переживать за них. Но что, если они сами палец о палец не ударили, чтобы все у них было хорошо?.. Что, если они сами свою жизнь в грязь втоптали?.. Что, если они сами не хотят себе добра?! Что можно с этим сделать?!

Вот тот же Глеб… Да, он замечательный. Да, Ева любила его до беспамятства. Да, она даже была с ним счастлива. Но где он-то был все это время? Где он был?! Почему нужно было ждать столько лет? Зачем он ее так мучил? Как она теперь вообще может ему верить?! Он говорит, что он понял. А что он понял?! Ева все это ему говорила тысячу раз!

И сейчас эта старуха пытается ее убедить, что Ева должна решать какие-то «свои» дела с людьми «в миру». Но у Евы нет с ними больше никаких дел, и если она не хочет иметь с ними дел — все, кончено. Более того, у всех этих «дел», по сути, нет никакого решения. Они никогда не решатся, потому что сами эти люди… наплевали на свою жизнь.

С каждой минутой Ева все больше, все яснее, все четче понимала, что с ней случилось. Она должна раз и навсегда отказаться от мнимой ответственности за других людей. Она должна взять свою, личную, подлинную ответственность за себя. В конечном счете, весь этот мир — это только ее жизнь. Остальные люди живут… в своих мирах.

Ева много раз слышала про теорию, которую называют солипсизмом, — мол, никто из нас не знает, есть ли у другого человека сознание. Не является ли это чужое сознание некой галлюцинацией, плодом ее фантазии, опрометчивым допущением? Да, мы не знаем, живут ли другие люди. Может быть, и нет. Может быть, это только иллюзия.

В конце концов, мы никогда не можем почувствовать боль другого человека. А что, если он и вовсе ее не испытывает, а только изображает, пародирует, играет с нами в такую игру. Откуда мы знаем, что вокруг нас, вообще, живые люди? Что, если все они — нечто вроде «аппаратов», неких «снарядов», чтобы испытывать нас, быть нашим духовным заданием?..

Это кажется полным бредом. Но так может быть. Что, если они не живые?..

Ева сама не заметила того, что погрузилась в свои раздумья, буквально выпала из разговора. Она стояла посреди монастырского коридора как в забытьи, в некой прострации…

— Да, Ева, плохи твои дела… — вдруг сказала старуха. Сказала тихо, спокойно, печально, без осуждения. Лишь констатация факта. — Хуже, чем я думала… Иди, мать. Иди…

Она махнула рукой, повернулась и пошла прочь. Буквально через мгновение она исчезла. Словно растворилась в холодном, чуть влажном воздухе монастырской кельи…

Момент кризиса… Душа обнаруживает свое полное одиночество. Помещенная в оболочку тела, она лишена своей прежней связи не только с миром Красоты, но и с другими душами. Тело — одиночная камера. Вот почему человек часто с такой неистовой жаждой нуждается в физической близости с другим человеком. Словно он может прорваться сквозь свое тело, через другое тело и коснуться души…

Но, когда душа обнаруживает свое полное одиночество, она перестает верить в то, что у других людей вообще есть душа. В первый миг это «откровение» облегчает ее страдания. Ведь если у других нет души, то о них можно просто не думать. Другие нужны нам только затем, чтобы через их душу ощущать собственную, чтобы дать своей душе жизнь. Если же у других нет души, то все проще.

Можно спрятаться", уйти внутрь себя, жить своим миром, организовать его так, как тебе того хочется, как тебе будет удобно. И ни о ком не думать! Какое счастье… Которое очень быстро оборачивается кошмаром. Это ведь только кажется, что думать о других людях, заботиться о них, переживать за них — это труд. На самом деле, другие люди в жизни человека — это единственная возможность обрести собственный внутренний смысл.

«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет…»

Ева вышла из дверей монастыря с четким, ясным, абсолютно осознанным желанием — «завершить все дела» в миру. Действительно, если бы она собралась уйти из мира, она должна была бы снять все связанные с ней вопросы. Передать, так сказать, дела и должность… С работы уволиться, закрыть счет в банке, что-то решить с квартирой. Уходить — так уходить! А то это как-то не по-настоящему, игра какая-то.

В конце концов, старуха, может быть, права… Все нужно делать последовательно. Ева приняла решение посвятить себя Богу. Бог послал ей прекрасного Ангела, принявшего ее обет. Теперь Ева освободится от всего мирского, очистится от житейской суеты. После этого придет в монастырь — не в этот, так в другой, — сменит имя и… Тут мысли ее обрывались, начиналась какая-то пустота.

Там, за этим решением, было что-то, чего Ева не могла пока ни понять, ни представить. Само решение — уйти из мира, перестать жить своими чувствами к мужчинам, как это было прежде, посвятить себя своей собственной душе — было Еве абсолютно понятным. Непонятно — что дальше? Как это — жить с Богом, в Боге?.. Но пока не начнешь так жить, не узнаешь. А начать можно, только закончив прежнее.

В Еве появилась какая-то удивительная решительность, какая-то особенная внутренняя свобода, приподнятость духа.

Меньше чем через час Ева входила в здание, где располагался «Центр Модной Индустрии Родиона Шкловского»… Это ее работа, с которой она решила проститься в первую очередь. На входе, правда, ее смутили несколько вещей. Во-первых, рабочие суетились на верхотуре, разбирая стильную вывеску заведения. Зачем Шкловскому это понадобилось? Ребрендинг?.. С чего? Впрочем, какое ей теперь дело?..

Но то, что случилось во-вторых, — было уже по-настоящему странным… С ней подчеркнуто любезно поздоровался охранник, чего раньше никогда не случалось. Более того, он встал, вытянулся и назвал Еву по имени-отчеству: «Здравствуйте, Ева Витальевна! Прошу вас!» Он проводил ее до лифта, вызвал его, дождался, пока ошарашенная, ничего не понимающая Ева вошла внутрь, и, лишь когда дверцы начали закрываться, одобрительно кивнув головой, вернулся к своей стойке.

«Откуда он знает мое отчество?» — недоумевала Ева, пока ехала на пятый этаж.

Впрочем, когда Ева вышла из лифта, ее удивление стало только расти. Администратор, имени которой Ева никогда не знала, едва завидев ее, радостно закричала и начала прямо прыгать на месте:

Ева Витальевна! — девушка выскочила из-за своей стойки. — Господи, а мы вас обыскались! Какое счастье! Я сейчас сообщу Родиону Аркадьевичу! Сейчас! Минуту! — администратор убежала за стойку и продолжала тараторить уже оттуда: — Он вас целый день разыскивает, Ева Витальевна! Сейчас!

— А что, собственно, случилось? — Ева подошла к столу администратора и заглянула за стойку. — Зачем он меня разыскивает?..

Девушка подняла на Еву глаза и некоторое время смотрела на нее с явным недоумением.

— А-а, я поняла… — неловко улыбнулась она после затянувшейся паузы. — Вы меня разыгрываете! Понятно… Все-все! Поняла! Я звоню… — девушка весело покачала головой из стороны в сторону и продолжила деловито нажимать на клавиши телефона. — Кстати, я вас поздравляю! Да, забыла! Очень-очень! Я так горда за вас!

— Меня? За меня? — глаза Евы чуть не выпали из орбит.

— Ну, конечно! — уверенно сообщила администратор, и тут на другом конце провода ей ответили. — Алё, Ленусь! Да, это я, Кира. Ева Витальевна пришла! — торжествующе сообщила она секретарю Шкловского. — Передай Родиону Аркадьевичу! Да, прямо передо мной стоит! Да!

Последние слова были произнесены неизвестной Еве девушкой-администратором с таким восторгом, будто Ева — американская суперзвезда, наподобие Мадонны.

— Кира, успокойтесь, пожалуйста… — строго попросила ее Ева. — Вы мне можете объяснить, что случилось? Я, правда, не понимаю.

— Э-э… — протянула Кира. Больше ее лицо не выражало радости, одна сплошная растерянность. Выждав секунду, она забормотала: — Ева Витальевна, простите меня. Я, наверное, что-то не так сделала или сказала? Извините…

— Кира, что тут происходит? — теряя всякое терпение, отрубила Ева.

— Вы теперь здесь хозяйка… — Кира растерянно развела руками, показывая на апартаменты офиса.

— Хозяйка?.. — рассмеялась Ева. — Нет, Кира. Вы что-то перепутали. Я занимаюсь отдельными проектами, как партнер. Я не работаю у Родиона, чтобы он мог меня повысить…

— Но… — все лицо Киры выразило неловкость, досаду, недоумение. Она чуть помычала, но, не решившись продолжать эту дискуссию, просто спросила: — Ева Витальевна, корреспонденцию вам куда доставлять?..

— Мне? — Ева удивилась. — Корреспонденцию? Вы же знаете, в каком я кабинете обычно работаю…

Ева пожала плечами и быстрым шагом направилась к себе.

Сейчас Ева оформит расторжение контракта с подрядчиком, а потом обсудит это со Шкловским. Благо он уже в курсе, что Ева приехала в офис. Родион, конечно, покричит, как обычно, но потом они «тихо-мирно» разойдутся. Он сразу знал, что Ева долго у него работать не будет. Так что, ничего чрезвычайного… Через пару-тройку часов Ева уже освободит свой кабинет и сама, наконец, освободится от того, что называется «работой».

Рассуждая подобным образом, Ева даже не заметила, как, миновав длинный коридор, оказалась у двери своего кабинета. Она достала ключ и начала уже открывать замок…

Странный шум заставил ее обернуться. Это Кира, торопясь, гремела огромной тележкой с какими-то конвертами, письмами, бандеролями… Еве, вдруг, почудилось, что Кира направляется со всем этим «богатством» именно в ее кабинет. Она даже думала задать соответствующий вопрос, но не стала.

«Почудится же такое…» — подумала Ева и вошла в кабинет.

— Ева Витальевна, не закрывайте, пожалуйста! — послышался голос Киры.

Ева выглянула в коридор.

— В смысле? — не поняла Ева.

— Это вам почта… — Кира показала на тележку.

— Мне?! — Еве, вдруг, стало дурно.

В этот момент все двери офиса, как по команде, одна за другой стали открываться, а из них, так же одно за другим, появлялись довольные и непривычно любезные лица сотрудников «Центра Модной Индустрии Родиона Шкловского». Не желая привлекать всеобщее внимание, Ева пропустила Киру в кабинет без каких-либо дальнейших расспросов.

— Ева Витальевна, вам лучше разобрать или так оставить? — смущенно спросила Кира.

— Нет, Кира, спасибо, — растерянно ответила Ева. — Я сама справлюсь.

Кира выскочила из кабинета, как ошпаренная. Ева потянулась к первому же письму, торчавшему из тележки. Это было приглашение от одного из модных домов Франции. В следующем конверте — огромный, толстый глянцевый журнал, где на обложке была Ева… Ее презентовали как самого модного современного российского дизайнера одежды. Третье письмо было… от Дениса Ткачева. Она любила его еще в школе, потом их дороги разошлись — он уехал учиться в Америку, Ева поступила в Институт культуры.

«Милая, золотая Евочка!.. Ты, наверное, удивишься моему письму, — Ева на мгновение оторвалась от чтения и взглянула на огромную тележку писем. — Но я решил тебе написать и надеюсь, что ты не сочтешь меня за сумасшедшего. — Ева снова посмотрела на тележку с письмами. — Понимаю, что все это странно. Но я должен об этом сказать. Я люблю тебя, Ева. Любил ли я кого-нибудь еще за эти долгие годы? Нет. С тех пор как мы расстались, я любил и продолжаю любить только тебя! Тебя одну! Ты самый важный человек в моей жизни, самая прекрасная женщина, которую мне только доводилось встречать…»

В дверь кабинета постучали. Все, что Ева смогла сделать, — это только поднять глаза на дверь. Ответить она уже не могла, у нее словно пропал голос. А в голове был туман, как после тяжелого пьяного застолья.

— Евочка, дорогая! — в дверь ввалился увалень Шкловский, счастливый, как опившийся валерьянкой кот. — Наконец-то! А то мы тебя потеряли! Просто потеряли! Ева, а я звоню-звоню… И почему ты сразу ко мне не пришла? Как будто мы неродные! А что ты такая недовольная? Что-то не так?

— Родион, я решила уволиться… — пробормотала Ева сдавленным голосом.

Полноватый, вечно молодящийся Шкловский смотрел на нее испуганным взором секунды две, а то и три. Его лицо успело несколько раз поменять свое выражение, словно не зная, на каком из них следует остановиться, а потом он расхохотался.

— Развела! Вот развела! — он выставил вперед указательный палец и, тыкая им в Еву, восторженно вопил: — А я ведь чуть не купился! Правда! Вот какая, а! Шутки шутит!

— Родион, какие шутки? — Ева попятилась назад. — Я серьезно…

— Да ладно!.. — Родион, очевидно, смутился, но всячески старался не показать этого. — Я не поверю, что ты вот так меня высадишь… Ева, нет. Не может быть… Ты шутишь!

— Я… — Ева не знала, что на это ответить, потому что совершенно перестала понимать, что происходит. — Родион, ты ко мне шел с какой-то целью, так?

— Ну, конечно… Да, — Родион засуетился. — Вот принес тебе все документы. Цветы. Заносите! — крикнул он кому-то в дверь.

Тут же в этих самых дверях появились «Ленусь» — секретарь Шкловского — и два «добра молодца» с какими-то просто гигантскими, виртуозными букетами, которые напоминали большие карнавальные или даже сказочные шляпы.

— А вот документы… — Шкловский развернул перед Евой большую кожаную папку. — Вот, теперь это стопроцентно «Центр Модной Индустрии Евы Истоминой». Я пока остаюсь генеральным директором, если, конечно… — Шкловский замялся, но быстро взял себя в руки и нарочито весело продолжил: — Ну, я надеюсь, ты пошутила. В общем, я — гендиректор, а ты — акционер. Хозяйка, в общем.

— Хозяйка?.. — Ева снова попятилась, запнулась о стол и, чуть не упав, села в кресло. — Ты меня разыгрываешь, да? Какая я хозяйка? Мы работаем по контракту… Я собираюсь этот контракт…

— Знаешь, Ева! — сказал вдруг Шкловский с интонацией разбитного гуляки. — А давай мы сегодня это дело отпразднуем! Прямо сейчас! Махнем в ресторан… Выпьем! Посидим! Я так по тебе соскучился на самом деле, Ева! Ты себе не представляешь! Ты же женщина моей мечты, на самом-то деле!

— Родион, ты в своем уме?..

— Ева, ну раньше-то я не мог тебе это говорить… — Шкловский начал тут же оправдываться, вид у него был жалкий, а его игра, как ни странно, казалась абсолютно правдоподобной. — Это выглядело бы, что я… Ну, как бы это сказать?.. В общем, служебное положение, то-другое. А теперь, когда мы с тобой в равном положении… Не в равном, конечно, — тут же оговорился он, — ты ведь еще у нас и гений. Ну, по крайней мере, я могу попытать свое счастье. Вдруг, я тебе тоже небезразличен…

Шкловский совсем сдулся и выглядел как жалкий, побитый дворовый кот…

— Этого просто не может быть… — прошептала Ева, глядя в окно. После «откровений» Шкловского ее стало слегка подташнивать. — Этого просто не может быть… Бред какой-то. Или сон. Да, это просто сон. Мне это снится.

Ева тупо уставилась на тележку с корреспонденцией. Потом посмотрела на письмо от Дениса, которое все еще держала в руках, и положила его в сторону.

— Поверить не можешь, да?

— Родион, кто все это устроил? — Ева посмотрела на него. — Всего ты мне, конечно, не объяснишь. Но хотя бы часть… Как случилось, что ты продал свой бизнес? Мне важно понять.

— Ева, ну, тебе, наверное, лучше знать… — Родион, казалось, действительно не знал, что на это ответить. — Это большая покупка. Хорошие деньги. Я даже и думать не стал. Вчера предложили, сегодня с утра все закончили. И я же не знал, что ты покупаешь. Покупала инвестиционная компания… Я много запросил?

— Вчера предложили, сегодня все закончили?! — Ева побагровела от страшной догадки. — Инвестиционная компания?! «Медиал-Финанс Групп»?!

— Ну, конечно, — Родион только и смог, что пожать плечами. — «Медиал-Финанс». Какая еще может быть?

— Бли-и-ин! — Ева схватилась за голову. — Это же Зацепина компания!

— Да, Бориса Зацепина, — покачал головой Родион. — А какая разница? Она же для тебя эту покупку сделала… Или я что-то не так понимаю?..

— Разница?! — заорала Ева. — Какая разница?!! Все ты правильно понимаешь, вот в чем проблема! Все правильно! Это Борис купил твою компанию для меня!

Ева вскочила, схватила свою сумочку и, толкнув Шкловского по дороге, пулей вылетела из кабинета. Она неслась со скоростью света. Ей было нужно, во что бы то ни стало, сбежать отсюда, выйти прочь из этого здания, освободиться. Ей становилось в нем душно, как будто жуткий приступ у астматика… Удушье.

Лифт сразу не открыл двери, а Ева не стала ждать. Она бросилась на лестницу и побежала вниз. По дороге она дважды падала, подвернула ногу, но продолжала бежать. Вниз, прочь, на улицу…

На улице, прямо перед выходом, ее ждал Борис. Ева заметила его еще из холла сквозь стеклянные двери.

— Борис, как ты мог?! Зачем?!! — она накинулась на него с кулаками. — Ты с ума сошел?!! Это просто свинство с твоей стороны! Свинство!

— Ева, прости… — Борис принимал ее удары и обвинения без всякого сопротивления, словно был к этому абсолютно готов, словно и не ждал другой реакции. — Прости…

— Простить? — Ева оторопела. — Ты спятил, да?! Ты тратишь несколько десятков миллионов долларов на меня, а потом говоришь — «прости»?! Ты рехнулся…

Ева дернулась, как скаковая лошадь, которую схватили на всем скаку под уздцы. Замерла, одернула пиджак и нервной походкой пошла прочь.

— Ева, прости..

— Да пошел ты! — рявкнула она, не оборачиваясь и сбавляя шаг.

— Ева, ты думаешь, я ничего не понимаю?! — крикнул ей Борис вслед, крикнул так, слов но и не рассчитывал на ответную реакцию, крикнул просто потому, что ничего другого ему не оставалось. — Я знаю, что это свинство. Знаю. Но я знаю и другое…

— Что? — Ева остановилась и повернулась к нему. — Что ты знаешь?!

— Я знаю, что ты гордая. По-настоящему. По-хорошему. И ты бы никогда не пошла за меня, зная, что мы неравны из-за этих чертовых денег. Тебе гордость, человеческая гордость не позволила бы. И что мне делать? Скажи?.. Пожертвовать все, раздать? Я могу… Я готов. Просто я подумал, что лучше я тебе половину отдам. Потому что это теперь только твое! — он показал рукой на огромное здание «Центра Модной Индустрии». — И, вдруг, ты согласишься. И тогда ты сможешь любить меня, не думая о том, что кто-то будет думать… Или что я буду думать… Или что ты сама будешь думать, что есть в этом что-то неправильное. Ну, не хочешь… Не хочешь, так давай это все пожертвуем кому-нибудь к чертовой матери!.. А? Пожалуйста… Только не бросай меня… Не бросай. Я не переживу…

Борис тихо опустился на колени. Вокруг шли люди. Одни оглядывались, другие делали вид, что происходящее их совсем не занимает. А Борис так и стоял — на коленях, прямо посреди улицы, понурив голову… словно ожидая своего приговора, высшей и неотвратимой меры наказания.

У Евы затряслись коленки и подогнулись ноги. Она только сейчас поняла, что произошло. По крайней мере, то, что во всем этом безумии связано с Борисом и покупкой для нее «Центра Модной Индустрии».

«Пожертвовать все, раздать? Я могу… Я готов, — крутилось в голове Евы, повторялось отзвуками, словно эхо. — Я знаю, что ты гордая. Ты бы никогда не пошла за меня, зная, что мы неравны из-за этих чертовых денег… Не хочешь, так, давай это все пожертвуем кому-нибудь к чертовой матери!.. А? Пожалуйста… Только не бросай меня… Я не переживу…»

Борис словно заглянул ей в самое сердце. Конечно, Ева никогда так себе это не объясняла. Она говорила себе, что просто не любит Бориса. Но на самом деле, она думала, что никогда не сможет его полюбить. А это разные вещи… Именно из-за этих «чертовых денег».

Но вчера, когда она была у Бориса, Ева поняла, что может любить этого человека. Может! Сильно, страстно, по-настоящему. И только в последний момент ощущение этого неравенства, этой «неправильности», как сказал сейчас Борис, заставило ее вновь одуматься и передумать. И вновь бежать… Бежать от любви.

А он — Борис — не обиделся. Хотя мог. Имел полное право. Она поступила с ним отвратительно, низко, подло. А он… Он просто взял и совершил поступок. Самый настоящий. Мужской. Еве всегда казалось, что для мужчин, в глубине души, деньги, статус и просто хороший быт важнее, чем любимая женщина.

Любовь для мужчины — что? Увлечение, страсть, развлечение… А деньги и статус — это возможности. Возможность иметь увлечение, страсть, развлечение… Все это хорошо при условии хорошего быта. Поэтому понять мужчин можно. Но Еве было тягостно, когда она понимала эту сторону мужской натуры. Ей становилось невыносимо больно.

Глеб мог месяцами жить за счет Евы — спокойно, без всяких угрызений совести. Он «искал работу». Пока Ева работала, обихаживала его, следила за домом. «Искал работу»… Выпить, загулять с друзьями… Или с подругами. А появлялись деньги — ну и все. Это «его деньги», «как хочу, так и трачу». Ева привыкла. И не ждала другого.

Поэтому поступок Бориса, каким бы глупым, нелепым, дурацким и невозможным он ни казался, был для нее Поступком. Конечно, она откажется от всего, что он для нее сделал. От этой безумной покупки. Но сам факт! Причем, не высказанный, а совершенный. И без всякой уверенности в том, что Ева ответит ему взаимностью…

Не чувствуя себя, Ева пошла навстречу Борису — милому, родному, любимому, замечательному человеку… Она словно шла по воде, в толще воды. Каких-то десять метров, которые разделяли их друг от друга, казались ей длинной, бесконечно длинной дорогой. Такой, какой и должна быть дорога к настоящей любви…

Она дошла, встала рядом с ним на колени… Положила свою голову ему на плечо. Заплакала.

— Ты правда меня так любишь?.. — прошептала Ева, чувствуя, как непрошеная слеза сбегает у нее по щеке.

— Правда, — ответил Борис.

Он сказал это так спокойно, так уверенно, так чисто, что Ева расплакалась еще больше. От счастья…

Как же душа мечтает о легком исходе! О том, что все, наконец, решится в какой-то момент само собой, чудесным образом… Она ищет возможность пройти легким путем, не понимая, что легкость — это движение вниз, с горки, под гору. На гору, в гору, вверх — это всегда труд. И если тебе, вдруг, стало легко, спокойно… Если ты испытываешь счастливую беззаботность… Если, вдруг, тебе все стало «ясно и понятно» в этой жизни… ты или достиг просветления, или катишься в пропасть.

То, что мы часто ошибочно принимаем за «белую полосу», — лишь искушение. Искушение — почивать на лаврах. Возможно, для кого-то это и плохая новость. Но кто виноват в том, что правда для человека — это плохая новость? Душа приходит в этот мир работать, в этом смысл. Выходные, перекуры, отпуска случаются. Но «окончательной победы» не будет до той поры, пока весь мир вокруг тебя не переменится. Пока не пробудится последнее живущее существо.

Но ведь так хочется легкого решения! Так хочется понятности! Но есть еще и обязательства. Обязательства души перед миром Красоты. Мы недаром, не просто так, не для развлечения оказались здесь, в наших телах. Тела даны нам для работы. Тот, кто забывает об этом, — обрекает себя на новые круги страдания.

Ты выйдешь за меня? — тихо спросил Борис. Но Ева не услышала. Хотя услышала, конечно, но не поняла вопроса. Она была как во сне, в какой-то прострации. Она наслаждалась чувством женщины, которую понимают, любят, о которой заботятся. Ева так давно не испытывала ничего подобного! Возможно, никогда не испытывала. И она переживала момент абсолютного блаженства, «женского счастья».

— А, Ева? Выйдешь?.. — повторил Борис.

— Выйти? — Ева словно очнулась от забытья и оглянулась вокруг. — Куда?

— Замуж… — улыбнулся Борис и погладил Еву по голове. — За меня…

— Замуж?.. — Ева сейчас и сама мечтала об этом, но не как о возможном, а как раз наоборот — как о невозможном. Она думала о своем семейном счастье с Борисом как о чем-то прекрасном, чего у нее никогда теперь не будет. Она словно прощалась с мечтой, но без отчаяния, даже без горечи, просто тихо прощалась. — Я не могу…

— Не можешь? — Борис чуть отстранился, чтобы увидеть лицо Евы, чтобы заглянуть ей в глаза. — Но почему?

Ева отняла голову и продолжала смотреть на него все с тем же недоумением.

— Я уже… — Ева не знала, как ей это сказать, как объяснить Борису то, что с ней случилось вчера в храме. — Моя душа принадлежит…

— Душа? — переспросил Борис и тут же облегченно выдохнул. — Я говорю о свадьбе, Ева. О замужестве. Душа — это душа. Если нужно, для тебя я перейду в любую веру…

— Да, — Ева как-то странно качнула головой в знак согласия, — это душа. И она принадлежит Богу.

— На это я и не претендую. Только на руку, — Борис поцеловал Еве руку, — и еще на сердце.

— Ты не понимаешь, Борис. Ты опоздал, — отрицательно покачала головой Ева. — Все принадлежит Богу.

— Ева, ты о чем?..

— Я… — протянула Ева.

Она и вправду не знала, что ответить, как объяснить… Еще секунду назад она мечтала о счастливом браке. Только что она обнимала Бориса и думала о том, какой замечательный поступок он совершил, с каким вниманием он к ней относится. И вдруг, она отказывает ему… Но как она может иначе? Ведь она заключила свой завет с Богом.

И тут случилось то, чего Ева никак не ожидала.

— Ева… — послышалось откуда-то сбоку.

— Глеб… — прошептала Ева, не веря своим глазам.

— Извини, я звонил тебе, — сказал Глеб, глядя на нее закрасневшимися, почти стеклянными глазами. — Ты так и не включила телефон…

Было понятно — он хотел сказать ей что-то совсем другое. Готовился. Но вся эта ситуация… Такая дурацкая, такая неловкая и вместе с тем такая говорящая — Ева обнимает мужчину, стоя вместе с ним на коленях посреди улицы. И потому Глеб стал говорить о чем-то стороннем, словно оказался здесь случайно.

— Глеб, ты все не так понял… — попыталась оправдаться Ева. — Борис… Он…

— Ева, не унижайся, не надо, — попросил Глеб. — Я все понял.

— Глеб, нет! — закричала Ева.

У Глеба было такое лицо, словно он сейчас пойдет и покончит с собой. Прямо где-то здесь же, за углом.

— Ну, все понятно… — сказал Борис, поднимаясь с колен. Его лицо стало непроницаемым. — Ева, ты могла мне так и сказать. Если ты решила к нему вернуться, я это приму. Я пойму.

Теперь Ева стояла перед ними двумя на коленях. И у нее не было ни сил, ни желания подниматься. Напротив, она хотела лечь, прямо здесь. Лечь вот так и умереть.

— Ева, я включу твой телефон и уйду, ладно? — попросил Глеб и нагнулся, чтобы взять ее сумочку.

Ева не сопротивлялась. Он достал ее смартфон и включил аппарат. Но как только он заработал, пикая, одно за другим на него стали приходить sms-сообщения. Они приходили и открывались в новых окнах… Любовные послания. Одно за другим… Нежные. Страстные. Кто-то писал, смущаясь, кто-то — восхищаясь, кто-то — почти требуя.

Глеб стоял и против воли смотрел на эту россыпь любовных признаний. Смотрел, не в силах оторваться и не веря своим глазам. Откуда ему было знать, что все эти мужчины лишь сейчас поняли, как они любят Еву. Те, что знали ее годы, и те, для кого она была лишь случайной знакомой, сегодня нашли способ сообщить Еве о том, что она лучшая женщина на Земле, и предложить ей все, на что они только были способны.

Нет, Глеб этого не знал. Не знал этого и Борис.

Ревность? Негодование? Презрение? Ничего подобного. Ужас. Один только ужас.

Ужас от сознания того, насколько далека от них теперь та женщина, которую они хотят и не могут заключить в свои объятья. Обнять, чтобы уже никогда не отпускать. Никогда. Потому что она — их счастье. А то, что она их любит или, может быть, когда-то любила, — это то лучшее, что есть или было в их жизни. Самое страшное — терять любовь. И переживали ужас — мужественно, с достоинством, но ужас.

— Что там?! — закричала Ева, увидев, что Борис и Глеб, как загипнотизированные, уставились на экран ее телефона. — Глеб, дай мне сюда!

— Тебе пишут… — пробормотал Глеб. — Тебе пишут, что тебя любят…

Растерянный, раздавленный… Он протянул Еве телефон.

Ева пришла в ярость. Непонятную, необъяснимую, съедающую ее изнутри ярость. Она вскочила, выхватила свой телефон из рук Глеба и со всей силой ударила им об асфальт. Корпус безвинной электронной игрушки разлетелся на мелкие части, но и в таком виде аппарат продолжал надрывно пикать. Признания, просьбы о прощении и приглашения к новым встречам продолжили сыпаться одно за другим.

— Проклятие! — прокричала Ева и опрометью бросилась на проезжую часть.

Зеленый BMW с наглухо тонированными стеклами затормозил перед Евой в самое последнее мгновение. Огромная скорость, дикий скрежет тормозов… Он встал перед Евой как вкопанный. Еще каких-то несколько сантиметров, доля секунды — и он сбил бы Еву насмерть. От ужаса Ева сначала уткнулась руками в капот, но уже через мгновение, словно вытащив себя за волосы из состояния паники, подбежала со стороны пассажирского места, открыла дверь и села внутрь. Еще мгновение, и машина рванула с места.