Небольшое помещение в кафеле цвета старой слоновой кости и черно-белой шахматкой пола оказалось самым приветливым местечком после мрака гостиной и спальни с огромной, мореного дуба кроватью с четырьмя колоннами под балдахином, вполне способным послужить ночным камуфляжем для небольшого вертолета. Трельяж в резной дубовой оправе напоминал готический собор из фильма ужасов, сундук для белья в ногах кровати – саркофаг фараона, а по здешним тумбочкам-комодам в цирке запросто могли бы скакать слоны.

Почти все пространство ванной комнаты занимала массивная ванна с высоченным изголовьем, на котором висели сложенные махровые полотенца, и с лапами, позаимствованными даже не у льва, а скорее у дракона. Остальная сантехника тоже была основательной, причем у ванны, как и у раковины, имелось лишь по два самостоятельных, на английский манер, крана с горячей и холодной водой, и ни малейшего намека на душ.

У моей бабушки колодец был прямо на участке, и она никогда не экономила даже на температуре воды – в отличие от моих родителей, у которых лейка душа над ванной существовала, но им не разрешалось пользоваться. У них даже бачок унитаза был с дозатором, чтобы без особой необходимости не сливать больше половины содержимого. Бабушка считала, что такая скупость моих родителей объясняется тем, что они оба – бухгалтеры, а бухгалтером, по ее мнению, способен стать только маниакально жадный человек. Например, такой, как мой папа.

– Но ведь мама – тоже бухгалтер. Они не маньяки! Они оба едят чеснок и любят загорать на солнце. – Маньяк и вампир были для меня одно и то же. – Просто ты его не любишь!

– А мне – не обязательно, – усмехалась бабушка. – Твой папа, ты его и люби…

Я вернулась в гостиную, пробралась к креслу со своей дорожной сумкой – этот английский интерьер кое-где почти не оставлял места для передвижения, – нагнулась к ней и потянула молнию, чтобы достать остатки печенья. Молния, как обычно, немного заедала, и я подергала сумку. Неожиданно в ней что-то сильно зашуршало. Косметичка и пижама не могут производить столько шуму! И сама сумка показалась мне вроде бы объемнее…

Я рванула молнию. Какие-то пакеты и свертки. Из одного торчали шпильки туфель.

В дверь постучали, и знакомый баритон произнес:

– Это Жишонга. Как вы устроились, патронесса?

– Заходите! – выдохнула я и трясущимися руками стала освобождать свою сумку.

Жишонга вошел и, увидев мое занятие, поцокал языком. Я перехватила его взгляд.

– Мне не хочется верить, мсье Жишонга, что вы можете быть к этому причастны, но как, по-вашему, я должна теперь вести себя после того, как мсье Сале обманом привозит меня сюда, а потом я обнаруживаю все это в собственной сумке? С учетом приглашения на ужин, где мужчины будут во фраках?

Жишонга молча слушал и смотрел, как я разворачиваю самый большой из свертков. Там оказалось что-то из очень красивого бледно-лилового и определенно натурального шелка. Я встряхнула это. Длинный струящийся пеньюар и крошечная ночная сорочка…

Жишонга закашлялся, почесал нос.

– Готов поклясться, патронесса, я не имею к этому ни малейшего отношения. Но я не думаю, чтобы кто-то рассчитывал, что вы явитесь к ужину… э-э-э… дезабилье. Здесь наверняка найдется и соответствующий случаю вечерний туалет, а это, так сказать, подношение, наверное, нужно считать заботой о вашем ночном… ночном… – Тут он окончательно смутился, замолчал, но потом посмотрел на меня, и я поняла, что смешно теперь уже нам обоим. – Ну во всяком случае, патронесса, – продолжил он уже совсем другим тоном, – мсье Вариабль объяснил бы ситуацию именно так.

– Как он? – спросила я, тем временем успев запихать бесконечные лиловые шелка в какой-то пакетик.

– Спасибо, ничего. Передавал вам привет. С ним наш доктор. Но он вряд ли разрешит Эрику выходить к ужину. Кстати, патронесса, когда вы ели в последний раз?

– Как раз собиралась. – Я извлекла из сумки остатки печенья.

– Понятно, – сказал он и левой рукой изящно показал на бокалы. Бледно-голубой камешек подмигнул мне с его черного мизинца. – Под коньячок. Ничего. Сейчас устрою вам свидание с Жан-Пьером, иначе до ужина с вами случится голодный обморок. – Жишонга повернулся к двери.

– Подождите! Один вопрос.

– Да, пожалуйста.

– Вы сказали, что мсье Вариабль вам как отец. Поэтому у вас с ним одинаковые перстни?

Жишонга улыбнулся и повертел пальцами перстенек на своем мизинце. Движения черных точеных рук с гибкими запястьями завораживали.

– Вам понравились наши колечки? Но такие не только у нас с Эриком. Они у всех членов братства.

– Какого еще братства?

– Братства «Прекрасной дамы». Звучит немного архаично, но это милая традиция имения Манор дю Ласмар.

У меня перехватило дух.

– С момента организации здесь отеля и гольф-клуба, – продолжал Жишонга, – еще в девятнадцатом веке. Времена изменились, но по традиции кроме членов гольф-клуба в братство входит верхушка персонала, и все называются совсем на старинный манер: дворецкий, конюший, кухмейстер – то есть старший повар, садовник – ваш покорный слуга, ну и так далее. – Он улыбнулся и добавил: – Этакая пародия на рыцарский орден. Даже с ритуалами и символикой. – Его пальцы опять повертели перстень. – В общем, чтобы челядь и господа могли обедать за одним столом. Я удовлетворил ваше любопытство?

– Манор дю Ласмар… – наконец-то выдохнула я. – Значит, это то самое Манор дю Ласмар…

– У вас такой вид, словно вы не знали, где находитесь.

Я закивала.

– Не знала, правда. Сале не сказал мне, как называется владение. Но как же я-то сама раньше не соединила все вместе! Онфлёр. Нормандия. Хозяина звали де Ласмар. Да еще вы здесь! Это же ваш знаменитый проект «Прошлое будущее»!

– «Будущее прошлое», – гордо поправил он. – А вы, я так понял, тоже окончили мою альма-матер?

– Нет. Просто я преподаю там математику.

– Высшую, профессор?

– Прикладную. И пока еще доктор. Но защита назначена уже на эту весну.

– О, я горжусь вами, патронесса!

– Да нечем особенно. Я, математик, не смогла логически увязать воедино очевидные вещи!

– Патронесса, даже если бы вы забыли таблицу умножения, тоже было бы неудивительно. Я и сам стал бы путать лево и право, свались на меня такое богатство. Особенно с учетом всей той игрушечной таинственности, с какой «братцы» обставили ваш приезд! Учтите, – Жишонга доверительно понизил голос, – мы с Вариаблем были категорически против, но все решилось большинством голосов. Даже мэтр Анкомбр отнесся к этому восторженно.

– Нотариус? Он тоже член братства?

– О! Он с младых ногтей заядлый гольфист!

– А Сале? У него ведь вроде нет перстня?

– Поздравляю, патронесса, вот к вам и вернулось логическое мышление. Вы на правильном пути.

– Сале выслуживается? Да? Мечтает попасть в круг избранных? – Мне было ужасно неприятно от мысли, что я позволила Сале тот поцелуй на спине коня.

Лицо черного Аполлона вдруг действительно превратилось в лик статуи.

– Снобизм – не самый большой порок, – заявил он, не дрогнув ни единой черточкой. – Хотя, безусловно, лакейство – омерзительно.

Мне совершенно не хотелось с ним ссориться, и я миролюбиво подытожила:

– Все ясно. Сале – лакей. Жан-Пьер – шут в ожидании вожделенного колечка и должности своего шефа.

– Нет, что вы! – Жишонга отрицательно замотал головой. – Жан-Пьер Миракло… – И осекся, потому что одновременно раздался стук в дверь, створка приоткрылась, и в нее заглянуло упомянутое лицо в поварском колпаке и с лучезарной улыбкой.

– Обслуживание номеро-ов! – бабьим голосом протянул южанин, распахивая дверь пошире и ввозя груженную позвякивающей посудой тележку. – Кушать подано, мадам метресс! Моя ясноокая несравненная госпожа! А колечко-то, вот оно! – И продемонстрировал мне «братский» перстенек на левом мизинце, прежде чем начал сервировать передо мной на кофейном столике вокруг пустого бокала и моего с коньяком. – Я его в кармашке держу, чтоб не замесить в фарш или там, скажем, в тесто. А вы бы, мадам метресс, поосторожнее с этим мсье гением. Совершенно верно, я – шут! Для пущего смеху – в поварском колпаке. Так и значусь в ведомости. А присутствующий здесь мсье гений – соглядатай по штату, стукач, проще говоря. Я-то хоть еще омлет или там супчик какой-никакой сварганить могу, а этот только притворяется садовником. Сам даже розу от елки отличить не в состоянии! Только ходит всюду, вынюхивает, высматривает, а потом – шнырь к старику Варю. И – ши-ши-ши, ши-ши-ши – старикану на ушко. Вот такие дела, мадам метресс! – И склонился в поклоне с перекинутой через левую руку салфеткой. – Изволите приказать шампанское открывать? Или продолжите коньячком пробавляться с мсье гением?

Я терпеливо ждала развязки шоу, поглядывая то на повара, то на Жишонгу. Красавчик-южанин гримасничал, как обезьяна. Черное лицо античной статуи было непроницаемым. Единственный раз белые, словно инкрустированные белки блеснули, когда Жан-Пьер назвал меня «мадам метресс». Но я сделала ему знак, что как раз это волнует меня меньше всего.

– А вы, мсье гений? Что ж вы стесняетесь? – не унимался Жан-Пьер. – Присаживайтесь к ножкам мадам хозяйки, как верный пес. Она вам и коньячку плеснет, и кусок какой кинет с барского стола. Глядишь, вы и за меня словечко замолвите, что мол, дескать, не такой уж этот шут никчемный…

– Знаете, мсье Миракло, хамство Моник по сравнению с вашим просто лепет младенца, – не выдержала я.

Повар вдруг упал на колени и воздел руки:

– О горе мне! Пощадите! Не прогоняйте, хозяйка!

Но от меня не ускользнул его взгляд, брошенный на Жишонгу. Причем тот встретился с поваром глазами, шумно выдохнул и отвернулся. И этот крошечный эпизод мне совсем не понравился.

– Мсье Жишонга, у меня такое ощущение, что это очередной розыгрыш в местном стиле.

– Да нет! Что вы! Ни в коем случае! – запротестовал он.

– Но вы ведь, кажется, обещали мне свидание с мсье Миракло?

– Паскаль, правда, что ли? – изумился повар, садясь на пол и заговорив совершенно нормальным голосом. – Ты ей со мной правда рандевушку обещал?

– В том смысле, что ты дашь перекусить патронессе с дороги. Я пошел за тобой, но как-то так получилось, что мы разговорились. – Жишонга смущенно развел руками, показывая на сервировку. – А ты сам догадался… молодец. Кстати, наша патронесса – доктор математических наук. Преподает в том же самом вузе, который я закончил. Вот…

Повар резко вскочил на ноги, чуть не свернув левым плечом могучее кресло, вытянул руки по швам.

– Честь имею представиться, капитан ВВС Жан-Пьер Миракло. В отставке. У меня одного глаза нет. Потому вечно сшибаю мебель. – И потянулся именно к левому глазу, как бы с намерением его вынуть.

– Пьеро! – одернул его Жишонга. – Ну правда, хватит уже. С глазами у тебя все в порядке. У тебя нет одной почки.

– Ух! – Миракло погрозил ему кулаком. – Почки – это неинтересно. А вот глаз стеклянный – это да! Скажите, патронесса?

– Почки – это грустно, – сказала я. – Почки – это значит, что вы не можете есть половины того, что готовите. И вино вам пить нельзя.

Он вдруг раскатисто захохотал.

– Вино? Да я его в девках в рот не брал! Коньяк – вот мужской напиток. А что касается стряпни, то я и выучился готовить, потому что жрать… ой, пардон! есть ничего было нельзя. А потом как-то так навострился, что теперь зимой меня как звезду диетической кухни приглашают во всякие там люксовые ресторации. Ведь у которых денег много, у тех, считай, всегда, больной потрох, – кокетливо похлопав себя по талии, почти пропел он. – А здесь такая скукотища зимой. Жуть! Гостей нет, прислуга в отпуске. Даже наши старики и те, бывает, сваливают в Париж. Тут же два часа на машине. Один этот черный демон, в смысле гений, – повар ткнул пальцем в Жишонгу, с нежностью глядя на него, – сидит тут со своим компьютером. А потом хлоп! Бог мой! Под каким-нибудь Сиднеем или Рио его экологические пейзажи уже торжественно открывают с речами и при большом стечении прессы и мировой общественности. А зануда, как есть зануда! Ничем не проймешь. Сделает каменную морду, и хоть ты тресни! И вот почему он гений, а я нет?

– Ладно, Пьеро, пойдем, ты самый великий гений, – ласково обнимая его за плечи, сказал Жишонга. – Пойдем. Патронесса и так уже без сил. А тут ты со своим трепом.

– Вот видите, патронесса? Вот так всегда. Всегда бедный Пьеро виноват. А все хорошее – этому черному демону, в смысле гению. И самые лучшие женщины, и коньяк из хозяйских ручек.

– Коньяком угостил меня Сале. Но я не стала с ним пить, – быстро сказала я, показывая на свой бокал. – Видите?

Мужчины радостно переглянулись, как дети, которым неожиданно перепало мороженое. И тут повар весело завил:

– Представляешь, демон, этот жирдяй Анри-конюх меня убеждал, что наша патронесса целовалась, не поверишь, с Сале! Да не изображай ты маску Тутанхамона. Не могло такого быть! Не могло! Она даже пить не стала с этим жиголо на побегушках!

Жишонга многозначительно посмотрел на меня, сделал знак рукой, дескать, Жан-Пьер неисправим со своим трепом, не принимайте всерьез, и нравоучительно сказал повару:

– Я давно предлагал профессору Гидо сдать тебя в лечебницу. Ты опасен для общества. Язык тебе надо было удалять, а не почку. Пошли. Приятного аппетита, патронесса.

Но ни один из них не сдвинулся с места. Они стояли в обнимку и напоминали мне мальчишек, которые никак иначе не могут выразить свои дружеские чувства, кроме как без конца подначивая и толкаясь.

– А кто кормить тебя тут будет, демон, с твоим гастритом? – И повар действительно пихнул кулаком Жишонгу в плечо. – Ты ведь даже самый паршивый аглицкий поридж сварить себе не в состоянии. Один я о тебе забочусь!

Серебристые полусферы с ручками в виде малюсеньких лошадок скрывали от меня яства на тарелках, но ароматы все равно просачивались настойчиво. Не говоря уже о неповторимом запахе свежего хлеба и круассанов, запахе фруктов в серебряной вазе, каких-то невиданных мною прежде пирожных на ярусах трехэтажной менажницы… Шампанское в ведерке со льдом, хрустальная плошка с черной икрой, вино в простодушно открытом прозрачном кувшине…

Теперь уже Жишонга приложил свой кулак к скуле повара.

– А кто уговорил Вариабля взять тебя сюда? Тебя, падшего ангела, совершенно падшего после разлуки с небесами?

Королевское изобилие, особенно с учетом одного единственного прибора. Мне уже очень давно безумно хотелось оторвать от пышной грозди и кинуть в рот хотя бы ягодку винограда. Но начать есть, не пригласив к столу – ввиду единственного прибора – двух моих «кавалеров», которые совершенно наивными мальчишескими приемами пытаются завоевать мое расположение, было неловко.

– Тоже мне, благодетель! – Повар пихнул Жишонгу локтем в бок. – Да когда б не мы с братом, ты бы в жизни не начертил свой дурацкий диплом с поломанной рукой!

Жишонга толкнул повара уже корпусом.

– Забыл, Пьеро, кто мне ее сломал по-соседски?

– Господа, – вмешалась я, – все это очень увлекательно, но, боюсь, ваши мемуары чреваты травмами. Поэтому предлагаю вам взять из мини-бара чистые рюмки и по-соседски, без церемоний разделить со мной трапезу.

Жишонга замешкался, а Жан-Пьер молниеносно схватил и поднял мой фужер с коньяком.

– Понял, демон? – подмигнул он Жишонге. – Вот это по-нашему! По-марсельски. Только, чур, я пью из вашего, соседка. Неизвестно ведь, чего туда плеснул Сале. А ты что стоишь, демон? Сказано тебе, бери рюмки. И ухаживай за дамой. Давай-давай, землячок.

Я видела, что Жишонга испытывает неловкость и, судя по всему, уже переживает, что, разыгравшись с Жан-Пьером, утратил в моих глазах величавую античную статуарность.

– Насколько я поняла, господа, – светски начала я, чтобы приободрить Жишонгу, – когда-то вы жили по соседству.

– Да, мы выросли в одном доме, – сказал Жишонга, а Жан-Пьер проглотил мой бывший коньяк.

– Так точно, мадам метресс, в одном, – подтвердил он и добавил: – Ну, коли помру, вы свидетели – Сале пытался отравить мадам метресс.

Жишонга страдальчески вздохнул.

– То есть в том самом знаменитом доме Ле Корбюзье, в «Жилой единице»? – вернулась я к теме.

– Ага, в «Доме сумасшедшего», – подтвердил Жан-Пьер, наливая мне вина из кувшина. – Очень рекомендую наше божоле. Уникальный сорт! Только в Манор дю Ласмар растет. Но так плохо и мало, что больше бочонка никогда не получается. А когда-то монахи выращивали. Даже торговали им, говорят. Давно, при Ричарде Львиное Сердце, еще до Ласмаров. А потом вымерли, как динозавры. От чумы. А лоза чудом осталась. Одичала, конечно. Но ничего, от скуки пить можно. Исторический сорт! Говорят, те монахи его из самих Канн Галилейских вывезли, сам Господь, дескать, такое на свадьбах пил! Но, по-моему, это все реклама. Я Писание в детстве читал. Там ясно сказано, что для производства вина Он использовал не сок, а обычную воду. Ну в те времена люди редко грамоте знали. Ваше здоровье, мадам метресс!

Так же я услышала подробный рассказ о восхождении «падшего ангела», пропившего и жену, и достоинство, до здешнего кухмейстера и члена «братства», и не менее полную историю знакомства Жишонги с де Ласмаром: Вариабль увидел этот самый проект «Будущее прошлое» на выставке и посоветовал хозяину пригласить молодого архитектора, и тот принял его с распростертыми объятиями, только почти задаром.

Однако никаких здравых доказательств по поводу того, что я действительно наследница Манор дю Ласмар, у меня по-прежнему не имелось. Разве что Жишонга рассказал, как на месте Европы на быке в фонтане оказалась леди Годива:

– Два боковых крыла, аналогичные центральному, старому, постройки пятнадцатого века, были возведены здесь в начале двадцатого, а дама на быке так и осталась, как стояла тут с восемнадцатого столетия. Но я убедил поменять ее местами с конной леди Годивой…

– Заступницей от налогообложения, мадам метресс.

– …которая среди английского парка выглядела слишком помпезно. Зато камерное «Похищение Европы» смотрится там очень элегантно, – закончил свою мысль Жишонга и посетовал, что не сможет до весны показать мне ту сразу получившуюся удачной ландшафтную композицию, поскольку сейчас мраморную фигуру закрывает деревянная будка.

И еще я решилась на вопрос: не носил ли Вариабль бороду когда-либо? Они оба рассмеялись.

– А что, был бы вылитый Санта-Клаус, мадам метресс?

– Нет, – сказал Жишонга, – вряд ли. Эрик всегда иронизирует над Глиссе, нашим управляющим, с его бородкой.

– Понятно же, мадам метресс, бриться лень!..

В остальном мы замечательно провели время, и совершенно неожиданно выяснилось, что уже давно восьмой час, а стол к ужину не накрыт до сих пор! И мои земляки заторопились его накрывать.