Совет бунтует

Кризис начался в феврале 1988 года. Просторная центральная площадь Степанакерта, небольшого, живописного городка на Южном Кавказе, представляла собой идеальное место для проведения массовых мероприятий. На фоне крутого горного склона, перед неоклассическим зданием областного Совета возвышалась большая статуя Ленина, ныне демонтированная. На противоположной от здания стороне площади – длинная лестница, ведущая вниз по склону горы, в сторону равнинной части Азербайджана.

20 февраля 1988 года Совет народных депутатов Нагорно-Карабахской Автономной Области Азербайджана вынес следующее решение:

"Идя навстречу пожеланиям трудящихся НКАО, просить Верховный Совет Азербайджанской ССР и Верховный Совет Армянской ССР проявить чувство глубокого понимания чаяний армянского населения Нагорного Карабаха и решить вопрос о передаче НКАО из состава Азербайджанской ССР в состав Армянской ССР, одновременно ходатайствовать перед Верховным Советом СССР о положительном решении вопроса передачи НКАО из состава Азербайджанской ССР в состав Армянской ССР" (1).

За казенным языком резолюции скрывался поистине революционный смысл. Начиная с 1921 года Нагорный Карабах был на территории Азербайджанской Советской Республики островком,преимущественно населенным армянами. По сути дела, местные депутаты-армяне хотели перекроить карту Советского Союза так, чтобы Нагорно-Карабахская АО, отделившись от Советского Азербайджана, вошла в состав Советской Армении.

Это было на третий год правления Михаила Горбачева. Советский Союз все еще был жестко организованным государством. И хотя Горбачев провозгласил политику гласности и перестройки, эта политическая линия, все равно контролировалась сверху Коммунистической партией. Решение областного Совета народных депутатов НКАО коренным образом изменило ситуацию. Призывая Москву к пересмотру внутренних границ, карабахские армяне впервые в истории Советского Союза после 1920-х годов делали государственную политику снизу вверх.

13 февраля, то есть за неделю до решения областного совета, группа карабахских армян провела на площади Ленина другое беспрецедентное мероприятие – несанкционированный политический митинг. Собравшись на площади, несколько сот человек потребовали воссоединения Нагорного Карабаха с Арменией. Толпу митингующих окружило двойное или тройное кольцо милиции, но милиционеры были местными армянами. Заранее предупрежденные о предстоящем митинге, они не вмешивались.

Организаторы митинга намеренно подгадали день его проведения так, чтобы он совпал с возвращением делегации творческой интеллигенции армян Карабаха ездившей в Москву с петицией. Возглавляла делегацию местная актриса, армянка Жанна Галстян. Она первой выступила перед митингующими с короткой и яркой речью. "Выйдя сюда, карабахцы убили в себе раба", – с воодушевлением заявила она (2). В ответ толпа стала скандировать по-армянски: "Миацум" – "Единение". Это слово стало символом карабахской политической кампании.

У организаторов митинга были все основания бояться. Трудно припомнить, кто и когда в Советском Союзе осмеливался бы организовать политическую демонстрацию. По крайней мере, два активиста впоследствии признались: они пребывали в полной уверенности, что их арестуют (3). Во избежание возможных арестов, они сочинили лозунги, из которых явствовало, что участники митинга являются лояльными советскими гражданами, действующими в духе гласности. На транспарантах, которые несли митингующие, было: "Ленин, партия, Горбачев!"

В те февральские дни 1988 года многие советские руководители вдруг осознали, что стоят на ногах совсем не так твердо, как им казалось. Две составные части коммунистической партии открыто спорили друг с другом, и московское руководство быстро пришло к выводу, что мятежников нельзя сокрушить привычными силовыми методами.

Применив на практике дух новой горбачевской терпимости, Политбюро объявило лидерам азербайджанской компартии, что они должны действовать исключительно "партийными методами" – убеждением, а не силой, – чтобы погасить конфликт. Горбачев также принял решение, что ни местным карабахским армянам, ни азербайджанским республиканским силам безопасности нельзя доверить восстановление порядка в регионе и направил из соседней Грузии в Карабах батальон мотопехоты 160-го полка внутренних войск МВД СССР. Впоследствии оказалось, что контингенту внутренних войск МВД пришлось пробыть там почти четыре года (4).

В Степанакерте тем временем митинги становились все громче. Через неделю после первого митинга на площади Ленина собиралось уже несколько тысяч человек. Жанна Галстян вспоминает, с какой почти религиозной экзальтацией люди освобождались от страха, укоренившегося в душах советских граждан. По ее словам, "все проходило очень спокойно, люди стояли, как на церковной службе".

Московский политолог, армянин Александр Искандарян, выезжавший в Степанакерт, чтобы стать очевидцем происходящего, говорит, что обнаружил там "стихию" в действии: "Я увидел нечто стихийное, я увидел сгусток энергии, которую можно было направить в любом направлении. На самом деле, поначалу конфликт протекал в очень спокойной формеї Это было просто удивительно. Я никогда не видел ничего подобного в Советском Союзе – да и нигде больше" (5).

Однако в Нагорном Карабахе проживали не только армяне. Примерно четверть населения – около сорока тысяч человек – составляли азербайджанцы, теснейшим образом связанные с Азербайджаном. Внезапный взрыв протеста в населенном преимущественно армянами Степанакерте, сколь бы мирным он ни был по своим внешним проявлениям, не мог не вызвать сопротивления азербайджанской общины.

В Степанакерте достаточно посмотреть вверх, чтобы увидеть городок Шуша, расположенный на горе прямо над карабахской столицей. 90% жителей Шуши были азербайджанцы. Возмущенные, они начали готовить ответные акции протеста.

События развивались стремительно. Восемьдесят семь депутатов-армян, входивших в областной Совет, воспользовались своим правом и объявили о созыве внеочередной сессии в субботу 20 февраля. Два высших партийных руководителя – остававшийся верным Азербайджану местный армянин первый секретарь областного комитета компартии Борис Кеворков и первый секретарь азербайджанской компартии Кямран Багиров – попытались сорвать работу сессии, но их усилия оказались тщетными.

Внеочередная сессия областного совета началась около восьми вечера, на четыре в лишним часа позже намеченного срока, в крайне нервной атмосфере. Уже ночью все 110 депутатов-армян единогласно проголосовали за резолюцию, призывавшую к воссоединению Нагорного Карабаха с Советской Арменией. Азербайджанские депутаты отказались участвовать в голосовании. В отчаянной и едва ли не комичной попытке Кеворков попытался выкрасть официальную печать, которой требовалось скрепить текст принятого решения (6).

Чтобы усилить общественное воздействие принятого решения, журналисты местной газеты "Советский Карабах" проработали всю ночь над специальным выпуском. На следующее утро, рядом со скучными официальными сообщениями ТАСС и перепечатками из "Правды", газета поместила на первой странице в две колонки сообщение о намерении областного Совета выйти из состава Азербайджана.

"Нечто совершенно новое"

21 февраля 1988 года в Кремле собралось Политбюро ЦК КПСС, чтобы провести первое из многих заседаний, посвященных карабахскому кризису. Инстинкт самосохранения членов высшего партийного органа требовал, чтобы его члены сразу отвергли требование областного Совета. Впоследствии Горбачев говорил, что в Советском Союзе было девятнадцать потенциально горячих точек, грозивших вырасти в территориальные конфликты, и ему не хотелось создавать опасный прецедент, пойдя на уступки кому бы то ни было. Центральный Комитет коммунистической партии принял резолюцию, в которой мятежных карабахцев назвали экстремистами.

"Изучив информацию о развитии ситуации в Нагорно-Карабахской автономной области, Центральный Комитет КПСС считает, что действия и требования, направленные на пересмотр существующей национальной и территориальной структуры, противоречат интересам трудящихся Советского Азербайджана и Советской Армении и создают угрозу межнациональным отношениям" (7).

Отдав дань риторике, члены Политбюро едва ли представляли, что нужно делать дальше. И хотя у них не было опыта противодействия массовым политическим протестам, вариант массовых арестов был отвергнут. Как признался тогдашний советник Политбюро по делам национальностей Вячеслав Михайлов, "мы столкнулись с совершенно новой для нас ситуацией". Ведь, в конце концов, взбунтовался орган советской власти, и карабахские армяне, по их заверениям, только того и добивались, чтобы вновь вернуться к давно позабытому ленинскому лозунгу "Вся власть Советам!"

Горбачев попробовал начать диалог. Он направил на Кавказ две представительные делегации, одна из которых сначала отправилась в Баку, а затем в Нагорный Карабах. В Степанакерте московские эмиссары созвали пленум местной партийной организации, на котором было принято решение о смещении Кеворкова, руководившего нагорно-карабахской организацией азербайджанской компартии с 1974 года, то есть с середины брежневской эпохи.

На место Кеворкова был избран его заместитель Генрих Погосян, лидер, значительно более популярный среди армянского населения. Однако это создало новые проблемы для Москвы: спустя несколько месяцев Погосян, пользовавшийся большим уважением среди карабахских армян, сам стал сторонником кампании за воссоединение с Арменией.

В составе делегации Политбюро был Григорий Харченко, работник Центрального Комитета КПСС, который провел на Кавказе большую часть 1988-1989 годов. Вне всякого сомнения, Харченко выбрали для этой миссии из-за его внушительного внешнего вида и открытого характера, но и ему, по его словам, не удавалось вести с демонстрантами спокойный взвешенный разговор.

"Мы поехали на один митингї Я хотел им сказать примерно следующее: "Мы встречались с представителями интеллигенции, все спорные вопросы требуют решения. Вот вы бастуете, но с какой целью? Мы знаем, что вам за это платят, но все равно такие вопросы не решаются на митингах! Генеральный секретарь работает над этим, скоро состоится заседание Президиума Верховного Совета, на котором будут обсуждать ваши проблемы, и, конечно, все законные требования будут рассмотрены". Но какое там! "Миацум! Миацум! Миацум!" (8).

В первый же день началось медленное сползание к вооруженному конфликту. Уже начали циркулировать и подогревать страсти в обеих этнических общинах первые слухи об актах насилия. Писатель Сабир Рустамханлы вспоминает, что он был в числе немногих представителей азербайджанской интеллигенции, отправившихся в Нагорный Карабах для налаживания диалога. Однако было поздно:

"В Шушинском районе все были на ногах, все собирались спуститься вниз [в Степанакерт], и кровопролития было бы не избежать. То же самое и в [населенном азербайджанцами] Агдаме. Мы хотели это предотвратить и вели пропагандистскую работу, говорили, что мы должны быть готовы дать отпор, если армяне будут продолжать. Мы организовали оборону Шушы. Была ночь. Стрельба не началась. Армяне хотели отравить воду. Мы выставили дозоры. Мы были в районном комитете партии. Я работал главным редактором [азербайджанского] издательства, и мы печатали их книги на армянском [языке]. Все писатели бывали у меня. Оганджанян бывал, Гурген Габриелян, детский писатель и поэт, который называл меня братом. А сейчас, стоя на площади, они вели себя так, будто незнакомы со мной. Атмосфера сильно изменилась" (9).

Истинное число случаев насилия в те дни, наверное, никогда не станет известным, потому что власти жестко проводили политику сокрытия любых инцидентов. Вот, к примеру, какой отвратительный и не до конца проясненный случай произошел со студентками педагогического института в Степанакерте. Шла вторая неделя карабахских волнений, когда историка Арифа Юнусова и его коллегу, уже собиравших информацию о событиях, попросили приехать в республиканскую больницу Баку.

Предположительно, были изнасилованы две азербайджанские девушки из Степанакерта. Главный врач больницы не позволил двум ученым встретиться с пострадавшими. Однако медсестры рассказали, что "девушки поступили из пединститута Степанакерта. Там была то ли драка, то ли нападение на общежитие. Девушек изнасиловали. Они были в тяжелом состоянии" (10).

Через два дня после того, как областной Совет НКАО принял решение об отделении Нагорного Карабаха, гневные акции протеста прошли в Агдаме. Агдам – город, расположенный на равнине, в двадцати пяти километрах к востоку от Степанакерта. 22 февраля разгоряченная толпа молодежи вышла из Агдама и направилась к Степанакерту. Они дошли до армянской деревни Аскеран, но там их встретили кордоны милиции и группа местных жителей-армян. У некоторых были охотничьи ружья. Началось столкновение, среди участников которого с обеих сторон были раненые. Погибли двое азербайджанцев.

Одного из них, двадцатитрехлетнего Али Хаджиева, по всей вероятности, убил местный милиционер – либо случайно, либо в ходе стычки. Другой, шестнадцатилетний Бахтияр Гулиев, был, по-видимому, убит выстрелом из охотничьего ружья кем-то из армян. Если это так, то Гулиев стал первой жертвой межэтнического насилия в армяно-азербайджанском конфликте (11).

Известие о гибели двух человек привело Агдам в ярость. Разъяренная толпа, вооружившись самострелами, дубинами и камнями на нескольких грузовиках двинулась на Степанакерт. Местная жительница, председатель одного из колхозов Хураман Абасова совершила поступок, ставший потом знаменитым: она взобралась на крышу машины и, сорвав с головы платок, бросила его перед толпой. По азербайджанскому обычаю, после этого мужчины должны остановиться. Этот призыв к миру явно остудил страсти, и потом, на митинге, Абасовой удалось убедить сограждан не идти на Степанакерт. Ее вмешательство, возможно, предотвратило куда более серьезное кровопролитие (12).

Истоки кампании

События февраля 1988 года в Нагорном Карабахе грянули как гром среди ясного неба. Однако первая фаза армянской кампании была заранее тщательно спланирована. Многие азербайджанцы, которых армянское восстание застало врасплох, были уверены, что действия мятежников получили официальную поддержку из Москвы. Это не так, хотя карабахское движение действительно пользовалось поддержкой сторонников-армян из советского истеблишмента.

Подпольное движение за соединение с Арменией существовало в Карабахе на протяжении десятилетий. Всякий раз, когда в СССР наступала оттепель или в политической жизни страны начинались перемены – например, в 1945, 1965 и 1977 годах, – армяне направляли в Москву письма и петиции, требуя воссоединить Нагорный Карабах с Советской Арменией. Это было показателем того, как думали армяне и как функционировал Советский Союз: они никогда не обращались за решением проблемы в Баку, столицу Азербайджана.

С наступлением горбачевских перестройки и гласности они вновь активизировали свои усилия. 3 марта 1988 года Горбачев сказал членам Политбюро, что они пропустили тревожные сигналы: "Упрощать тут никак нельзя, да и на самих надо посмотреть. 500 писем в ЦК было получено за три года по вопросу о Нагорном Карабахе. Обратил ли кто внимание на это? Была у нас рутинная реакция" (13).

Однако последняя по времени кампания карабахских армян имела очень важное отличие: если предыдущие кампании направлялись из Нагорного Карабаха, то инициаторами этого движения стали карабахские армяне, проживавшие за пределами автономной области. В послевоенные годы многие армяне – уроженцы Карабаха осели в Москве, Ереване и Ташкенте, и теперь взаимные свяхи позволили создать широкую неформальную сеть, позволявшую координировать совместные действия по всему Советскому Союзу.

Центром этой сети был Игорь Мурадян, выходец из семьи карабахских армян. Мурадяну тогда было всего тридцать лет. Он вырос в Баку, а во второй половине восьмидесятых работал в столице Армении, Ереване. На первый взгляд, его трудно представить в роли лидера столь значительного политического движения. Рослый увалень, он чуть заикается и подобно многим бакинским армянам чувствует себя комфортнее, когда говорит по-русски, а не по-армянски. При этом Мурадян – блестящий политический организатор и бескомпромиссно жесткий армянский националист.

По словам Мурадяна, он не сомневался, что азербайджанские власти собирались заселить Нагорный Карабах азербайджанцами и силой выдавить оттуда армян, чтобы через пару поколений армяне перестали быть в автономной области этническим большинством. Вот почему он считал, что армянам нужно воспользоваться историческим моментом, данным им реформами Горбачева.

Мурадян работал экономистом в Госплане Армении – государственном комитете планирования – и имел хорошие отношения людьми из партийных кругов. Он рано усвоил важный урок: если петицию правильно оформить и подать с должным подтверждением лояльности советской системе, то можно будет убедить многих влиятельных армян в Союзе ее поддержать. Направляя в 1983 году петицию о Нагорном Карабахе генеральному секретарю ЦК КПСС Юрию Андропову, он заручился подписями "ветеранов партии, людей, которые были лично знакомы с Лениным, Сталиным и Берией. На их руках было много крови", – рассказывал Мурадян (14).

Масштаб кампании, развернутой в эпоху Горбачева, был куда более широким. "Впервые в истории Советского Союза мы поставили своей задачей держать это движение в рамках закона, не придавать ему антисоветского характера и сделать его абсолютно лояльным", – говорил Мурадян. Неясно, действительно ли Мурадян искренне верил в то, что советская система согласится передать Карабах Армении – если так, то он жестоко ошибался в своих расчетах, – или же добивался максимально широкой политической поддержки для своей рискованной кампании.

В феврале 1986 года Мурадян повез в Москву проект письма и уговорил девятерых армян, уважаемых членов ЦК партии и видных ученых, подписать его. Наиболее весомой стала подпись академика Абела Аганбегяна, советника Горбачева по экономическим реформам. Мурадян вспоминал, что "когда [Агенбегян] пришел в тот дом, где подписал письмо, он даже не знал, куда идет, и почему его туда везут. Перед тем, как поставить свою подпись, он провел там часа четыре. И за эти четыре часа выпил около двух литров водки".

Карабахским активистам удалось даже заручиться молчаливой поддержкой руководителя компартии Армении Карена Демирчяна. Они задумали кампанию по дискредитации азербайджанского патриарха Гейдара Алиева, который, как им представлялось, мог стать главным противником идеи отделения Карабаха и заблокировать весь процесс.

Бывший первый секретарь ЦК компартии Азербайджана, Алиев с 1982 года был членом Политбюро. Одна из самых смелых идей Мурадяна состояла в следующем: вместе со своим приятелем, тоже активистом армянского националистического движения, он возбудил уголовное дело против Алиева по статье 67 Уголовного Кодекса Азербайджана: "унижение национального достоинства".

Дело было проиграно, но, вероятно, сыграло какую-то, пусть и небольшую, роль в изгнании Алиева из Политбюро. Летом 1987 года Алиева отстранили от работы якобы по состоянию здоровья, и в октябре того же года он был официально выведен из состава Политбюро. Руководитель армянской компартии Демирчян, говорят, был очень рад закату политической карьеры своего оппонента в высшем партийном руководстве СССР. По словам Мурадяна, в 1990 году общий знакомый передал ему похвалу Демирчяна: "Нам удалось сделать самое главное – сместить Алиева до начала [карабахского] движения. Это было очень важно".

Работа Мурадяна с партийными фигурами была лишь частью, можно сказать, верхушкой айсберга его деятельности. Параллельно он вел другую, фактически подрывную работу. Он вступил в контакт с членами запрещенной радикально-националистической партии "Дашнакцутюн" (известных как дашнаки) через их зарубежные и подпольные ереванские ячейки. Он даже начал добывать оружие.

По словам Мурадяна, летом 1986 года карабахцы с помощью дашнаков получили первую партию легкого стрелкового оружия из-за рубежа. Впоследствии поставки оружия стали осуществляться регулярно, причем "почему-то было много оружия чешского производства". Это оружие шло главным образом в Нагорный Карабах. "Все организации в Карабахе были вооружены. Все местные комсомольцы имели личное оружие". Это удивительное признание свидетельствует, что по крайней мере один армянский активист был уверен, что спор между двумя республиками мог перерасти в вооруженный конфликт.

Межобщинная напряженность

Начало современного "спора о Карабахе" между Арменией и Азербайджаном обычно датируется февралем 1988 года. Но первая вспышка насилия, о которой плохо помнят даже сами жители региона, произошла за несколько месяцев до этого, причем не в Карабахе, а в Армении и Азербайджане.

В середине 1980-х в Азербайджане по самым грубым подсчетам проживало около 350 тыс. армян (не считая жителей Нагорного Карабаха), а в Армении – 200 тыс. азербайджанцев. Осенью 1987 года межнациональные трения в обеих республиках зримо обострились, словно оба народа услышали вдруг в радиоэфире тайный сигнал к действию.

В октябре 1987 года в деревне Чардахлу на севере Азербайджана произошла стычка между местными властями и жителями-армянами. Армяне воспротивились назначению директором совхоза азербайджанца. Их избили милиционеры, а они в знак протеста направили делегацию в Москву. Армяне относились к Чардахлу с особым пиететом, потому что это была родина двух маршалов Советского Союза – армян по национальности – Ивана Баграмяна и Амазаспа Бабаджаняна. 18 октября в Ереване прошла небольшая демонстрация протеста в связи с событиями в Чардахлу.

А вскоре разразилась трагедия на юге Армении, в Мегрийском и Кафанском районах, где во многих деревнях компактно проживали азербайджанцы. В ноябре 1987 года на железнодорожный вокзал Баку прибыли два товарных вагона с азербайджанцами, вынужденными бежать из Кафана из-за межэтнических столкновений. Сведений об этом инциденте сохранилось очень мало, в прессе его совсем не освещали, но остались очевидцы тех событий. Света Пашаева, овдовевшая бакинская армянка, рассказала, как она увидела прибывших в Баку беженцев и как она носила им одежду и еду:

"Пришли люди и сказали, что из Кафана прибыли два вагона с голыми, раздетыми детьми, и мы пошли туда посмотретьї Это были азербайджанцы из Кафана. Я была на вокзале. И сама видела два товарных вагона. Двери были раскрыты, а к стене были прибиты две длинные доски, вроде перил, чтобы из вагона на ходу люди не вывалились. Нас попросили принести что можно, чтобы помочь беженцам. И я – не только я одна, а очень многие – собрали старую детскую одежду, вещи какие-тої Я сама их видела. Там были мужчины, такие деревенские, грязные, с длинными волосами и бородами, старики, детиї" (15).

Около 25 января 1988 года историк Ариф Юнусов шел на работу в Академию Наук в Баку, когда увидел новые свидетельства бегства азербайджанцев из Кафана. Четыре красных "Икаруса" стояли перед зданием Верховного Совета Азербайджана. Юнусов вспоминает пассажиров тех автобусов: "Все они были в ужасном состоянии. В основном там были женщины, дети и старики. Молодых было мало. Многие сильно избиты. Они кричалиї"

Никто еще подробно не рассказывал об этих самых первых беженцах, главным образом потому, что азербайджанские власти постарались скрыть информацию о них. Арамаис Бабаян, в то время второй секретарь Кафанского комитета партии, говорил, что не может припомнить ни одного случая, чтобы азербайджанцы покидали территорию района до февраля. Впрочем, он подтвердил, что как-то ночью в феврале 1988 года две тысячи азербайджанцев действительно покинули Кафанский район, но считает, что причиной этого массового исхода стали слухи и "провокации".

Бабаян рассказывал, что как-то он поехал в Азербайджан, чтобы убедить уехавших из Кафана азербайджанцев вернуться в район. "Раньше мы ездили свободно. Мою машину остановили в соседней деревне, в Раздане. Молодые парни с поднимали с земли камни. Всякое могло случиться". Бабаяну пришлось отправиться обратно. Ни один кафанский азербайджанец так и не вернулся в Армению (16).

Петиции и делегации

В 1987 года из тлеющего движения карабахских армян постепенно разгорелось живое пламя. Активисты объезжали колхозы и фабрики в Нагорном Карабахе, собирая подписи для документа, который они называли "референдум" о воссоединении с Арменией. Кампания по сбору подписей была завершена к лету 1987 года, и в августе огромная петиция – десять томов с более чем 75 тысячами подписей из Армении и Карабаха – была отправлена в Москву (17). Карабахские армяне сформировали две делегации, которые поехали в Москву "проталкивать" свое дело в Центральном Комитете КПСС.

Влиятельные армяне активно лоббировали карабахский вопрос за границей. Историк Сергей Микоян, сын старого партийного функционера Анастаса Микояна, и писатель и журналист Зорий Балаян открыто пропагандировали идею присоединения Нагорного Карабаха в интервью газетам армянской диаспоры в США. А в ноябре 1987 года свой голос возвысил Абел Аганбегян, который очевидно не сожалел о том, что год назад выпил с Мурадяном два литра водки.

16 ноября Аганбегян, один из ведущих экономических советников Горбачева, встретился с группой французских армян в отеле "Интерконтиненталь" в Париже и предложил им свое видение проблемы: "Я был бы рад, если бы Нагорный Карабах вернули Армении. Как экономист, я считаю, что у них куда более тесные связи с Арменией, нежели с Азербайджаном. Я уже внес подобное предложение, и надеюсь, что эти идеи будут воплощены в жизнь в духе перестройки и демократии" (18). Взгляды Аганбегяна были изложены в газете французских коммунистов "Юманите", распространявшейся в том числе и в Советском Союзе. Именно из этих откровений академика азербайджанцы впервые и узнали о ведущейся против них армянской кампании.

К февралю 1988 года механизм этой кампании был окончательно отлажен и готов к запуску. Возглавляемая Жанной Галстян третья карабахская делегация, состоящая из писателей и художников, прибыла в Москву (19). В Нагорный Карабах доставили десять тысяч листовок. Все дальнейшие события были скоординированы таким образом, чтобы их начало совпало с возвращением из Москвы карабахской делегации. Вот что рассказывает Мурадян:

"В ночь с 12 на 13 февраля эти листовки попали во все без исключения почтовые ящики Степанакертаї Никаких серьезных проблем у нас уже не было. Уже днем 12-го мы поняли, что город наш, потому что милиция, правоохранительные органы, партийные работники, – все пришли к нам и сказали: "Можете на нас положиться". Они информировали нас о намерениях КГБ, о том, кто приезжает из Баку, кто приезжает из Москвы. Мы владели всей информацией, от нас ничего не скрывали".

Рассказ Мурадяна о том, как он спланировал и организовал современное карабахское движение, показывает, как тщательно была выстроена эта кампания, получившая молчаливую поддержку высоких партийных чинов и успешно мобилизовавшая огромные массы людей. Впрочем, его рассказ выявил пугающее белое пятно в осмыслении им – и не только им, но и многими другими армянами – тогдашних событий. Излагая свое видение ситуации, Мурадян полностью игнорировал позицию Азербайджана и возможную реакцию сорока тысяч азербайджанцев, населявших Нагорный Карабах.

Говоря о референдуме, он даже несколько раз повторил фразу "все население Карабаха". А как же азербайджанцы? Неужели не было даже попытки проконсультироваться с ними или узнать их мнение? Стоило задать этот вопрос, как взгляд Мурадяна потяжелел: "Хотите знать правду?- спросил он, -Я скажу вам правду. Нас не интересовала судьба этих людей. Эти люди были послушным орудием власти, в течение многих десятилетий, даже веков, они были инструментом насилия против нас. Их судьба не интересовала нас тогда, и не интересует сейчас".

Отсутствие интереса к мнению соседей было заложено в жесткой вертикальной структуре советской системы, где союзные республики, в том числе и Армения и Азербайджан вступали друг с другом в диалог не напрямую, а лишь через Москву. После памятного выступления Аганбегяна в Париже многие азербайджанцы отметили, что он говорил не просто как армянин, но еще и как личный советник Горбачева – пускай по экономике – и сделали вывод, что Горбачев поддерживает армянскую кампанию.

На самом же деле, очень скоро стало ясно, что Аганбегян не получал от Горбачева никаких указаний, и в конечном счете, несмотря на все предпринятые усилия, армянскому лобби в Москве не удалось склонить Политбюро на свою сторону. Тем не менее, поступавшие из Москвы противоречивые сигналы породили у азербайджанцев недобрые подозрения относительно истинных намерений Горбачева, причем многие до сих пор верят в существование в Москве заговора против них, и никакие свидетельства обратного не могут рассеять эти подозрения.

Армянские же активисты, жившие в своем советском мирке, допустили еще более серьезный просчет. Многие из них поддались заверениям, что они ломятся в открытую дверь и советское руководство рано или поздно непременно согласится на передачу Нагорного Карабаха Армении. По этой самой причине они и продолжали упорно игнорировать точку зрения Азербайджана. И когда Политбюро отказало им в поддержке, у армян даже не нашлось запасного плана действий, оставлявшего им возможность переговоров с Азербайджаном.

Армения восстает

После акций протеста в Карабахе, по Советской Армении прокатилась волна массовых уличных демонстраций. И хотя Армения была одной из самых гомогенных в этническом плане республик СССР, никто, в том числе и лидеры этих демонстраций, не мог предвидеть, какой мощный заряд энергии вырвется наружу. Казалось, вопрос о судьбе Нагорного Карабаха был способен затронуть самые чувствительные струны в душе каждого армянина.

Пытаясь объяснить, каким образом карабахский вопрос смог вдруг вывести на улицы сотни тысяч людей, политолог Александр Искандарян использует термин "замороженный потенциал". По его словам, "карабахский фактор был заморожен, и требовалось совсем немного, чтобы он выплеснулся". Даже те, кто ничего не знал об общественно-политической ситуации в Нагорном Карабахе, эмоционально сопереживали армянам, жившим в окружении "турок" (в армянском просторечии это слово обозначает как собственно турок, так и азербайджанцев).

15 февраля 1988 года, на заседании Союза писателей Армении – одной из наиболее влиятельных общественных организаций – поэтесса Сильва Капутикян выступила с речью в поддержку карабахских армян. Спустя три дня в Ереване состоялся митинг протеста против загрязнения окружающей среды. Защита окружающей среды была самым безопасным и наименее "политическим" поводом для выражения протеста. Экологические проблемы поэтому стали главной темой массовых митингов во многих частях Советского Союза.

В Ереване демонстранты выражали недовольство по поводу состояния озера Севан, экологической опасности Мецаморской АЭС, химического комбината "Наирит" и загрязненности воздуха в Ереване. Однако организаторы митинга не были искренни. Рассказ Зория Балаяна:

"Мы собрались на Театральной площади под чисто экологическими лозунгамиї Но среди них был, так скажем, один лозунг со словами: "Карабах – историческая территория Армении". На него никто не обратил внимания. Но на следующем митинге было уже несколько таких лозунгов. Игорь Мурадян, который привел людей на площадь, принес с собой портреты Горбачева. "Ленин, партия, Горбачев" – такой был у него лозунг. Он его сам придумал. А через три недели он придумал еще один: "Сталин, Берия, Лигачев!" Так люди привыкли к мысли, что можно обсуждать национальный вопрос наряду с проблемами "Наирита" и Севана. А через месяц о "Наирите" и Севане говорили только пять минут" (20).

Митинги проходили на большой Театральной площади в центре Еревана, перед зданием оперного театра. 20 февраля, незадолго до открытия в Степанакерте сессии областного совета, на площади собралась тридцатитысячная толпа. С каждым днем количество участников митинга удваивалось. 22 февраля митингующих уже было более ста тысяч человек – феноменальная цифра по меркам любой страны мира, не говоря уж о Советском Союзе образца 1988 года.

На следующий день Театральная площадь вместила 300 тысяч человек, и в Ереване была объявлена забастовка работников транспорта. В советской прессе никогда не сообщалось о массовых митингах, но информация о них доходила до Москвы. О митингах узнали западные журналисты. Русские правозащитники, включая самого известного советского диссидента Андрея Сахарова, не вдаваясь в существо проблемы, просто поддерживали армянские протесты.

В четверг 25 февраля на улицы Еревана вышло около миллиона человек – то есть более четверти населения всей Армении. В документальных кадрах, на которых снята эта демонстрация, видно бескрайнее море кепок, шляп, плащей и пальто. Люди, стоящие плечом к плечу. Лица демонстрантов напряжены и исполнены ожидания. То и дело над толпой возносится: "Ка-ра-бах!" (21).

Участие в этих митингах для многих в то время стало чуть ли не самоцелью, коллективным обрядом самоутверждения. Люди шли пешком часами, чтобы попасть на Театральную площадь. Ашот Манучарян, школьный учитель, впоследствии ставший членом Комитета "Карабах", присоединился к митингующим на второй или третий день. Он описывает Театральную площадь как "магнитное поле", которое притягивало всех:

"Атмосфера – вот что привлекало. Люди и впрямь почувствовали, что началось что-то новое: можно говорить, можно собираться, обсуждать судьбу Карабахаї Так возникла особая атмосфера, которая была просто фантастической! Когда я говорю, что обстановка была фантастическая, я имею в виду, что она была похожа на ту, которая возникает на площади Святого Петра, когда Римский Папа обращается с проповедью к народу, к собравшимся там истинно верующим людям, и на обстановку после проповеди Папы. У нас было что-то похожее. Любовь к ближним. Атмосфера всеобщей теплоты. Если кому-то становится плохо, вся площадь старается ему помочь. Сквозь толпу пробираются врачи, появляются крепкие мужчины, сцепляют руки наподобие носилок. Кто-то передает лекарство, кто-то приносит воду" (22).

Зоя Шугарян, карабахская армянка, много лет прожившая в Ереване, говорит, что не могла поверить собственным глазам, когда увидела, что происходит. Поначалу мало кто из жителей армянской столицы знал о ситуации в Нагорном Карабахе. Но митинги и листовки очень быстро ввели их в курс событий – точнее, посвятили в армянскую версию конфликта.

"Все эти годы я воевала с теми армянами, которые не могли даже найти Карабах на карте, – говорит Шугарян, – а 21 февраля я вышла на улицу и увидела, что вся Армения скандирует "Ка-ра-бах!" Первые несколько дней я ничего не могла делать – только плакала" (23). Шугарян, правда, заметила, что у нее возникли некоторые сомнения по поводу самых ранних митингов, которые, как она теперь считает, были использованы в нечистоплотных политических целях. "Мне жаль той глупой эйфории, когда все нам нравились".

Ереванские демонстрации проходили мирно, но обретали пугающий размах. Никто уже не смог бы нажать на тормоза. Даже новые "лидеры" движения имели слабое представление о том, в каком направлении развиваются события. Говорит Рафаэль Казарян, старейший член созданного тогда Комитета Карабах:

"Знаете, весь народ восстал. Нельзя сказать, что мы их подняли, это народ нас поднял. Мы просто оказались на гребне волны. Те, кто был чуть отчаяннее, чуть решительнее, кто не стал думать о последствиях, оказались на самом гребне. А те, кто был поосторожнее, не оказались. Но восстал весь народ: и в Карабахе, и здесь. Люди шли пешком по тридцать-сорок километров, чтобы принять участие в митинге, а на площади собирались сотни тысяч человек – это нечто невероятное! Однажды жуткая толпа народу собралась около оперного театра, несколько сот тысячї Мне кажется, никакими уговорами эти митинги нельзя было прекратить. Тем более, все мы были уверены, что в течение недели Горбачев все решит. И прости его Господь, если он затянет все это на месяц! Я чувствовал, что у меня сердце не выдержит, если все это будет продолжаться целый месяц!" (24)

Поступивший из Москвы от высшего партийного руководства официальный сигнал был предельно ясен: статус Нагорного Карабаха изменен не будет. Так почему же Казарян и другие несколько недель надеялись, что Горбачев согласится с их требованиями? Возможно, тот факт, что члены Политбюро приехали в Ереван и разговаривали с митингующими, был воспринят как уступка со стороны Москвы. А может, они верили, что их "власть народа" оказалась настолько могучей, что заставит Политбюро передумать.

Руководство армянской компартии находилось в сложном положении, вынужденное балансировать между требованиями Москвы и толпы. Нельзя сказать, что руководство Армении в принципе было против идеи объединения Нагорного Карабаха и Армении, просто разразившийся кризис стал серьезной угрозой для их собственной власти. Бывший высокопоставленный партийный руководитель Грант Восканян говорит, что ереванское руководство было предупреждено о готовящейся кампании протеста в Степанакерте, но оно просто не могло поспеть за бурно развивающимися событиями:

"Мы знали о существовании этой проблемы. Но мы договорились [с партийным руководством Степанакерта], что они нас предупредят заранее, когда будет приниматься решение об отделении от Азербайджана. Однако, как потом выяснилось, они просто поставили нас перед фактом, когда резолюция была уже принята. Я позвонил Генриху Погосяну и сказал: "Послушай, если вы должны были это сделать, почему же нам ничего не сказали?" Он извинился и ответил, что "все получилось так спонтанно, что у нас просто не было времени [вас предупредить]" (25).

22 февраля первый секретарь ЦК Компартии Армении Демирчян объявил по республиканскому телевидению, что требование о воссоединении не может быть удовлетворено и что "дружба между народами является нашим бесценным богатством и гарантией будущего развития армянского народа в семье братских советских народов" (26). Когда же его наконец вынудили выступить перед митингующими на Театральной площади, Демирчян выглядел крайне раздраженным и даже бросил в толпу риторический вопрос: неужели люди считают, будто Карабах "лежит у него в кармане".

Задача двух командированных в Ереван эмиссаров Политбюро Анатолия Лукьянова и Владимира Долгих была не менее сложной. Им предстояло донести до армян жесткое заявление о нерушимости советских границ, но они должны были также вступить в диалог в духе "нового мышления". Но никого не интересовала их задача. Когда Долгих собрался выступать на Театральной площади, ему пришлось даже прибегнуть к помощи поэтессы Сильвы Капутикян, которая обратилась к митингующим с просьбой уважительно выслушать человека из Москвы. Это было яркой иллюстрацией того, как таял престиж советской власти в Армении.

Горбачев и писатели

Для Михаила Горбачева и его коллег армянское восстание стало полнейшей неожиданностью. Это видно из стенограмм двух заседаний Политбюро того периода: от 29 февраля и 2 марта 1988 года, опубликованных в 1992 году вместе с тысячами других кремлевских документов. Из них мы можем дословно узнать, как члены Политбюро пытались совладать с начальной фазой кризиса.

Вступительное слово, с которым Горбачев выступил на заседании Политбюро 29 февраля, было довольно неопределенным. Он заявил коллегам, что выдвинутые армянами требования неприемлемы, но в то же время он доволен тем, что демонстрации носят мирный характер: "Должен сказать, что даже когда на улицы Еревана вышло полмиллиона человек, армянский народ продемонстрировал высокую дисциплину и не проявил антисоветских настроений".

Давая общую оценку предпосылок карабахского спора, советский лидер выразил понимание испытываемого армянами чувства исторической несправедливости: "Я лично вижу две причины: с одной стороны, это множество совершенных ошибок в самом Карабахе плюс эмоциональная причина, глубоко сидящая в [армянском] народе. Все, что произошло с этим народом на протяжении его истории, не забыто, и поэтому все их тревоги провоцируют такую вот реакцию" (27).

Советский лидер, видимо, чувствовал, что за пределами России высокообразованные армяне были наиболее преданными сторонниками его политических реформ. Поэтому, принимая решение оставить Нагорный Карабах в составе Азербайджана, он постарался умиротворить армян обещаниями провести в автономной области преобразования в сфере политики, экономики и культуры.

Однако это заявление не произвело никакого эффекта ни в Армении, ни в Азербайджане. Возможно, оно имело бы больший успех, если бы Горбачев пустил в ход свое личное обаяние, благодаря которому он завоевал огромную популярность на Западе. Однако в собственной стране он сохранял привычную для большинства советских лидеров высокомерную отстраненность.

Горбачев ни разу не посетил регион, ни разу не выступил с комментариями по поводу ситуации в Карабахе, не дал ни одного интервью. 26 февраля Горбачев подписал "Обращение к трудящимся, к народам Армении и Азербайджана", которое зачитывалось в обеих республиках командированными членами Политбюро. Обращение зиждилось на помпезном и пустом призыве уважать советскую дружбу народов: "Ни одна мать не согласиться с тем, чтобы ее детям угрожали национальные распри взамен прочных уз дружбы, равенства, взаимопомощи – поистине великого достижения социализма", говорилось в обращении.

В день, когда этот документ был опубликован, Горбачев принял в Кремле двух армянских писателей – Зория Балаяна и Сильву Капутикян. На встрече присутствовал советник Горбачева Георгий Шахназаров. Сам Шахназаров происходил из знатного рода нагорно-карабахских армян – и этот факт естественным образом вызывал подозрения в Азербайджане. Тем не менее, судя по его мемуарам, Шахназаров был воспитан в духе советского армянского интернационализма, выкованного в Баку и Москве. Он пишет, что был против отделения Нагорного Карабаха от Азербайджана и выступал за придание ему чуть более высокого статуса автономной республики.

Встреча с писателями проходила далеко не гладко. Вот как описывает Шахназаров ее начало: "Беседа с места в карьер приняла прямой, временами даже жесткий характер, хотя велась в дружелюбном тоне. "То, что происходит вокруг Карабаха, – сказал Михаил Сергеевич, – это удар нам в спину. С трудом приходится сдерживать азербайджанцев, а главное – создается опасный прецедент. В стране несколько десятков потенциальных очагов противостояния на этнической почве, и пример Карабаха может толкнуть на безрассудство тех, кто пока не рискует прибегать к насильственным средствам" (28).

Армянские писатели были одновременно преданными членами Коммунистической партии и армянскими националистами, будучи при этом очень разными по характеру. Зорий Балаян, писатель и журналист, собственный корреспондент "Литературной газеты" в Армении, был главным и бескомпромиссным идеологом карабахского движения. Для него весь карабахский конфликт оказался лишь частью более масштабной проблемы, связанной с угрозой, которую несет "Великий Туран" символ владычества тюркских народов Армении и всему "цивилизованному миру".

В интервью в 2000 году он убежденно выстроил в цепь доказательств существования пантюркистской угрозы столь разные события, как геноцид армян 1915 года, правление азербайджанского президента Алиева и недавнее убийство в Стамбуле двух британских футбольных болельщиков фанатами турецкой команды. Вот выдержка из его описания встречи с Горбачевым.

"Он слушал нас более часа. Мы говорили обо всем. Сильва достала выпущенную в Турции карту Советского Союза. На этой карте вся территория Советского Союза, я имею в виду Закавказье, Поволжье, Северный Кавказ, Среднюю Азию, Якутию, многие автономные республики, – была закрашена в зеленый цвет. В Турции по этой карте учат детей в школе, им говорят, что все это, включая Армению, турецкая территория. Мы показали Горбачеву эту карту, разложили у него на столе. Горбачев поглядел на нее, отодвинул в сторону, а потом поспешно подтолкнул ее обратно намї И сказал: "Да это же какой-то бред". Я ему ответил: "Михаил Сергеевич, бредовые идеи иногда претворяются в жизнь".

Сильва Капутикян совсем другая: спокойная, царственная. С приплюснутым носом, зелеными глазами и элегантно взбитой копной седых волос, она похожа на гранд-даму при дворе короля Людовика XV. Капутикян – самая известная армянская поэтесса. И, как выяснилось в ходе той встречи, среди поклонниц ее таланта была и Раиса Горбачева. Несмотря на свои националистические взгляды, Капутикян неоднократно выступала за примирение и диалог с Азербайджаном. Она вспоминает, как умоляла генерального секретаря пойти хоть на какие-то уступки, о которых она могла бы сообщить людям в Ереване.

"Горбачев сказал: "Теперь самое главное – нужно потушить пожар". "Хорошо, но чем? Дайте нам воды. Хоть какое-то обещание, хоть какую-то надежду. Я выйду [к людям на площади], но что я им скажу?" И тут в первый и последний раз заговорил Шахназаров: "Скажите им, что скоро состоится конференция по национальному вопросу. Там будет принято решение". Так он дал мне несколько ведер воды, чтобы потушить огромный пожар!" (29) В конце встречи Горбачев вновь отверг идею передачи Нагорного Карабаха Армении, но пообещал провести в регионе реформы в области культуры и экономики. Ему хотелось, по его словам, увидеть "маленький ренессанс" в Карабахе (30). Он записал двадцать конкретных жалоб, озвученных писателями, и впоследствии выделил на нужды автономной области 400 миллионов рублей – гигантскую сумму для того времени. Со своей стороны, Балаян и Капутикян согласились обратиться к людям на Театральной площади с призывом приостановить демонстрации на месяц.

Балаян и Капутикян вернулись в Ереван, чтобы передать народу послание Горбачева. Балаян выступил на митинге на Театральной площади. Капутикян предпочла обратиться к народу по телевидению. По ее словам, Балаян выступал с огромным воодушевлением, она же говорила "без особой радости", напомнив о трудных периодах в армянской истории, но пообещала при этом: "Мы обратим это поражение в победу". В развитии событий наступила короткая пауза: организаторы ереванских митингов согласились приостановить свои выступления на один месяц.

Но уже на следующий день все перевернулось: в Ереван начали поступать известия о чудовищном массовом насилии в азербайджанском городе Сумгаит.

Примечания:

За исключением особо оговоренных случаев, все интервью проводились автором по-русски, но даются в настоящей книге в обратном переводе с английского. В каждой главе все последующие цитаты из того же источника, не обозначенные отдельной ссылкой, взяты из тех же интервью.

1. "Советский Карабах", 21 февраля 1988 г.

2. Интервью с Галстян, 10 октября 2000 г.

3. Интервью с Вячеславом Михайловым, 5 декабря 2000 г., и Захидом Абасовым, 10 ноября 2000 г.

4. А. Петров, "Для политиков Карабах – урок, для солдат – второй Афганистан". – "Красная звезда", 19 февраля 1992 г.

5. Интервью с Искандаряном, 1 декабря 2000 г.

6. В нескольких опубликованных отчетах указано, что 17 из 30 азербайджанских депутатов голосовали против резолюции. Газета "Советский Карабах" писала, что решение было принято единодушно, а другие собеседники автора книги подтвердили, что азербайджанские депутаты отказались голосовать.

7. ТАСС, 23 февраля 1988 г. Цит. по: "The Karabakh File", pp. 98-99.

8. Интервью с Харченко, 4 декабря 2000 г.

9. Интервью с Рустамханлы, 8 ноября 2000 г.

10. Интервью с Юнусовым 27 ноября 2000 г. Юнусову, собравшему наиболее полные данные о карабахском конфликте с обеих сторон, не удалось обнаружить иных деталей. Власти стремились замолчать свидетельства о конфликте, который, как они надеялись, угаснет сам собой. Другим фактором, также проявившимся, когда девушек-армянок неделю спустя изнасиловали в Сумгаите, было желание избежать позора, который на Кавказе ассоциируется с изнасилованием и в дальнейшем может помешать девушке выйти замуж.

11. Русский писатель Александр Василевский, посетивший Нагорный Карабах в конце апреля 1988 г., пишет, что он беседовал с братом Али Гаджиева Арифом Гаджиевым, который рассказал, что его брат повздорил с азербайджанским милиционером, и тот выстрелил в него в упор. Этого полицейского потом увел с места событий сослуживец. Василевский, "Туча в горах", – "Аврора", Ленинград, без даты; перепечатано в "Нагорный Карабах глазами независимых наблюдателей", стр. 45-46. Григорий Харченко рассказал, что полицейский выстрелил после того, как ударился о дверцу автомобиля. Заместитель председателя КГБ Филипп Бобков сказал, что Гаджиев работал на виноградниках Агдама; Василевский пишет, что тот работал на инструментальном заводе. Бобков пишет, что Бахтияр Гулиев был застрелен армянином. См. Филипп Бобков. КГБ и власть. Москва, Ветеран, 1995, стр. 295-296.

12. Rost, Armenian Tragedy, 16-18. Бобков, там же, стр. 296. Российский поэт Евгений Евтушенко написал стихотворение в честь Абасовой.

13. Из стенограммы заседания Политбюро ЦК КПСС, посвященного Нагорному Карабаху, от 3 марта 1988 г., опубликовано в книге "Союз можно было сохранить", стр. 22.

14. Интервью с Мурадяном 5 мая 2000 г. Связи Мурадяна в высоких кругах породили слухи, что он работал на КГБ. Он, разумеется, это отрицает, хотя и признает, что в числе его знакомых был глава армянского КГБ Юзбашян. Представляется маловероятным, чтобы КГБ завербовало человека, так сильно навредившего партии, Советскому Союзу, и в конечном итоге самому КГБ.

15. Интервью с Пашаевой 14 декабря 2000 г. Это не настоящее имя женщины, которая попросила цитировать ее под псевдонимом.

16. Интервью с Бабаяном 29 сентября 2000 г.

17. В сопроводительном письме к петиции, составленном геологом Суреном Айвазяном, содержался призыв к Горбачеву передать Советской Армении не только Нагорный Карабах, но и азербайджанскую автономную республику Нахичевань.

18. The Caucasian Knot, p. 148, где приводится цитата из армянской газеты "Haratch" (19 ноября 1987 г.)

19. В регионе часто рассказывают, будто Жанна Галстян получила ободряющее послание из Москвы от эксперта ЦК КПСС Вячеслава Михайлова. В интервью и Галстян, и Михайлов подтвердили факт своей встречи, но ни она, ни он не говорили, что был послан некий позитивный сигнал.

20. Интервью с Балаяном 23 мая 2000 г. Любопытно, что в 2000 г. в Армении и химкомбинат "Наирит", и атомная электростанция вновь уже работали, так как экономическая необходимость полностью затмила экологические соображения.

21. Forgotten February, Yerevan Film Studios, 2000

22. Интервью с Манучаряном 4 мая 2000 г.

23. Интервью с Шугаряном 14 октября 2000 г.

24. Интервью с Газаряном 22 октября 2000 г.

25. Интервью с Восканяном 28 сентября 2000 г.

26. Цит. по: The Karabakh File, 98

27. Стенограмма заседания Политбюро от 29 февраля 1988 г. цит. по The Russian Archives Project, State Archive Service of Russia/Hoover Institution (далее: Russian Archives Project), фонд 89, рол. 1003, 89/42/18.

28. Шахназаров, Цена свободы, стр. 206. Шахназаров умер в мае 2001 г. в возрасте 76 лет.

29. Интервью с Капутикян 26 сентября 2000 г.

30. Капутикян сказала американскому журналисту Роберту Каллену, что Горбачев упомянул стихотворение "Тайное голосование", которое она написала в 1950-е годы. Она сказала, что написала это стихотворение во время хрущевской "оттепели", "когда был маленький ренессанс". Потом, в ходе встречи, Горбачев повторил это выражение, пообещав провести реформы в Нагорном Карабахе. Cullen, "Roots", p. 65.