Шары

Нас было пятеро или шестеро. Я — самый старый — их учитель, скорее даже товарищ и друг. Они — молодежь с горячим сердцем и пылким воображением, юноши в той поре, когда мы бываем веселы и любознательны. Болтая о том, о сем, мы шли по тропинке, окаймленной цветущим боярышником. Мы шли, чтобы посмотреть многое. Появился ли уже священный навозник и катит ли он свой шар, олицетворяющий Солнце, по понятиям древних египтян? Есть ли в прудике, у подножия холма, молодые тритоны, жабры которых похожи на тонкие веточки кораллов? Надела ли колюшка свой свадебный воротник, пурпурный и лазурный сразу? Коротко: мы шли, чтобы провести утро на радостном празднике весеннего пробуждения жизни. В это утро сбылись все наши надежды.

Вот и жуки-санитары за работой: они очищают почву от нечистот. Никогда не устанешь удивляться разнообразию их орудий для рытья норок, для раскапывания навоза, для разделения его на кусочки, для лепки его. Можно устроить целый музей из этих орудий. Среди них есть такие, которые выглядят подражанием нашим орудиям, а есть и такие, которые могли бы взять за образец мы сами.

Какую возню видишь около кучки навоза! Большие и маленькие жуки спешат сюда со всех сторон: каждый торопится захватить свою долю из общего пирога. Одни скоблят кучку с поверхности, другие подлезают под нее, чтобы тут же зарыть свою добычу в почву. Более мелкие крошат в стороне куски, потерянные более крупными жуками. Некоторые поедают добычу тут же, но большинство тащит ее в укромное местечко, чтобы пообедать без всяких помех.

Кто это бежит рысцой к куче? Его длинные ноги передвигаются резко и нескладно, словно внутри жука спрятана пружина. Он опрокинул несколько жуков, рыжий веер его маленьких усиков распущен — примета жадности.

Священный навозник. (Нат. вел.)

Это священный навозник — скарабей. Весь одетый в черное, он самый крупный и самый знаменитый из наших навозников. Прибежав, он уселся за стол рядом со своими собратьями, которые, шлепая широкими передними голенями, лепят свои шарики.

Последим за изготовлением этого знаменитого шара — навозного шара священного скарабея — жука, прославленного еще во время глубокой древности.

Основой шара служит обыкновенно почти круглый сам по себе комочек навоза. Это ядро, которое позже вырастет в шар величиной с абрикос. Найдя подходящий комок, жук иногда оставляет его таким, как есть. Бывает, почистит и поскребет лапками его поверхность, испачканную в песке. Комок нужно увеличить, превратить его в шар. Орудия жука: передний край головы, расширенный в полукруглые грабли с шестью большими зубцами, и широкие лопаты передних голеней, усаженные снаружи пятью большими зубцами.

Передняя нога жужелицы (налево) и скарабея (направо).

Обхватив средними и задними ножками шар, жук не выпускает его ни на минуту. Усевшись на комке, он поворачивается во все стороны, выбирая материал для дальнейшей постройки. Край головы отделяет кусочки навоза, взламывает, роет и скребет. Передние голени подносят комочек к шару, чтобы прилепить его. Они придавливают его к шарику, прихлопывают, словно ударами валька. Охапку за охапкой накладывает жук комочки сверху, снизу и с боков. Комок растет и растет, и вот он превращается в большой шар.

Жук не покидает верхушки своего сооружения. Он только поворачивается на нем во все стороны, обхватив его ногами. Чтобы выточить шар, нам нужен токарный станок. Ребенок катит по снегу снежный ком, и катание придает ему округлую форму. Скарабей искуснее нас: он не нуждается ни в станке, ни в катании, а лепит свой шар, накладывая на него все новые и новые слои. Он не сходит с верхушки шара, не осматривает его снаружи, чтобы проверить, получается ли шар. Ему достаточно голеней: при их помощи он словно проверяет кривизну поверхности навозного комка. Но об этом циркуле — голенях — я говорю очень осторожно: множество фактов показывает, что инстинкт не нуждается в особых измерительных орудиях. Сам скарабей служит доказательством: задние голени самца сильно изогнуты, у самки они почти прямые. И оба жука работают одинаково хорошо, хотя «циркули» их не очень схожи.

В жару, когда навоз сохнет быстро, удивляешься проворству жука. Только что комок был величиной с орех, и вот он уже достиг размеров небольшого яблока. Я видел жуков, лепивших шары величиной с кулак.

Шар готов. Теперь нужно доставить его в удобное место. Не очень глубоко зарыть и там, спокойно и без помех, съесть.

Самые поразительные из повадок скарабея проявляются в доставке шара на место. Закончив шар, жук незамедлительно пускается в путь. Он обхватывает шар длинными задними ногами, опирается на средние, а передними отталкивается от земли. Жук ползет задом, пригнув голову и приподняв заднюю часть тела. Шар катится. Не видевший его изготовления подумает, что круглая форма — результат катания. Ошибка! Комок был вылеплен именно как шар. Катание только уплотняет его поверхность и делает ее более гладкой. Шар, только что изготовленный, и шар, который катали часами, не различаются по форме.

Почему комок навоза имеет форму шара? Выгодна ли эта форма жуку? Да, скарабей прав, лепя именно шар. Его провизия малопитательна, и здесь качество еды заменяется ее количеством. Это правило относится ко всем навозникам: все они ненасытные обжоры. За один прием навозник съедает ком пищи, в несколько раз превышающий объем его тела. Одни из них роют норку тут же, под кучкой навоза. Таким нетрудно натаскать провизии в подземную столовую: еда служит крышей для этой столовой. Скарабей — бродяга, предпочитающий одиночество. Он не станет обедать тут же, возле навозной кучки. Его запас еды не так уж велик, но все же и по весу, и по объему много больше самого жука. Его не унесешь в лапках, не утащишь, ухватив челюстями. Переносить небольшими охапками? Но сколько тогда придется сделать путешествий, чтобы собрать достаточный запас провизии. Да и уцелеет ли кучка навоза, пока жук будет часами ползать от этой кучки до своей столовой и обратно. Нет! Уж раз есть кучка навоза, нужно сразу сделать запас провизии. По крайней мере — на один день.

Что нельзя нести — тащат волоком, нельзя тащить — катят. Комок навоза превратился в шар не потому, что его катили. Наоборот, его превратили в шар, чтобы можно было катить.

Скарабей любит солнце. Другие навозники работают под навозной крышей, летают чаще в сумерках. Скарабей ищет провизию и работает среди яркого, веселого дня, в самые жаркие часы и всегда на открытом месте. У такого образа жизни есть свои неудобства. Я не замечал ссор во время сбора навоза у геотрупов и копров, хотя они и живут рядышком. Они работают во мраке и не знают, что делается по соседству. Богатая добыча не вызывает здесь «зависти» соседа: он просто не увидит ее. Может быть, потому так мирно и уживаются навозники под навозной кучей: темнота не способствует ссорам.

Скарабей в садке. (Уменьш.)

Скарабей работает на свету, на открытом месте. Здесь всякий видит, что делает сосед. Грабители бывают не только среди людей: они нередки и среди животных. Скарабей прямо злоупотребляет этим приемом. Драки, грабеж, воровство обычны в жизни этого жука. Для законного владельца развязка не всегда бывает благоприятной. Тогда вор удирает с добычей, а ограбленный жук возвращается к кучке навоза и лепит новый шар. А случается и так, что во время драки появляется третий и завладевает шаром.

Голодом этот грабеж объяснить нельзя. В моих садках изобилие навоза; мои пленники никогда не видели столько его на свободе. Но и здесь нередки драки. Жуки так сражаются из-за шара, словно им грозит голодная смерть. Нет, не нужда служит причиной разбоя и воровства. Бывает, что вор бросает украденный шар, лишь немножко покатав его: он сыт и не хочет есть. Что остается делать скарабею при таких нравах? Единственный выход: слепив шар, подальше укатить его от навозной кучки, спрятаться и съесть провизию. Жук так и делает, да еще очень спешит при этом.

Шар катится, жук его подталкивает. Путь будет пройден, пусть и с препятствиями. Вот первое затруднение: жук идет поперек склона, и шар того и гляди скатится вниз. Скарабей же почему-то хочет катить его именно поперек склона. Неудачное движение — и шар покатился вниз, опрокинув жука. Бедняга дрыгает ногами, вскакивает, бежит запрягаться. «Будь осторожнее, бестолковый, иди вдоль ложбинки, там хорошая ровная дорога!» Так нет же: жук лезет на склон, с которого только что свалился. Медленно, шаг за шагом, тащит он шар вверх по склону. И опять: шар катится вниз, увлекая за собой жука. Попытка возобновляется. По началу дело идет неплохо: корешок — причина падений — осторожно обойден. Еще немножко... Ну, вот! Нога скользнула по камешку — и шар покатился вниз. Снова карабкается жук... Десять, двадцать раз он будет взбираться на склон, пока не одолеет все препятствия. А иной раз, словно признав бесполезность своих усилий, вдруг покатит шар по ложбинке...

Скарабеи катят шар. (Уменьш.)

Не всегда жук катит свой шар в одиночку. Часто у него оказывается компаньон. Обычно это происходит так. Изготовив шар, жук покидает место работы, толкая задом свою провизию. Сосед, один из прибежавших последними жуков, вдруг оставляет свою едва начатую работу и бежит вдогонку. Теперь оба работают вместе: взапуски катят шар в безопасное место. Может быть, они еще возле навозной кучки уговорились о дележке? Может быть, один лепил, а другой подтаскивал ему охапки навоза? Я никогда не видал такой совместной работы: скарабей всегда работает один. А может быть, это самец и самка, и у них общее, семейное хозяйство? Одно время я так и думал, но скальпель вскоре же заставил меня отказаться от такой мысли. Я вскрывал обоих навозников, катящих «общий» шар, и очень часто они оказывались одного пола. Здесь нет ни семьи, ни общей работы. Это просто-напросто попытка грабежа. Услужливый товарищ — жулик, который при первой же возможности утащит шар.

Драка скарабея из-за навозного шара. (Уменьш.)

То и дело я вижу сцены грабежа. Жук мирно катит свой шар. Прилетает другой, тяжело садится на землю. Удар зубчатых передних голеней, и владелец шара опрокинут. Пока он ворочается, пытаясь подняться, грабитель залезает на шар и занимает место, очень удобное, чтобы отталкивать нападающего. Ограбленный ползает вокруг шара, а вор вертится на шаре: поворачивается головой к нападающему. Едва тот попробует карабкаться на шар, как грабитель сбивает его ударами голеней. Простой атакой засевшего на шаре разбойника не одолеешь.

Ограбленный применяет другой прием: лезет под шар. Подталкиваемый снизу шар начинает колебаться, катится и увлекает за собой грабителя. Проворно переставляя ноги, тот пытается удержаться на катящемся шаре, но удается ему это лишь иногда. Если вор свалился с шара, то шансы уравниваются и борьба переходит в драку. Жуки сцепляются ногами, теснят и толкают друг друга. Кому удалось опрокинуть противника, тот спешит к шару. Часто побеждает грабитель, смелый разбойник и искатель приключений. После двух-трех попыток вернуть отнятое добро ограбленный возвращается к кучке навоза, чтобы заняться изготовлением нового шара. Бывает, что и у грабителя отнимут уворованный шар.

Скарабеи.

Рассказывают, что если скарабей закатит свой шар в яму, то он зовет на помощь товарищей, и те помогают ему вытащить шар. Я сделал много наблюдений и был очень терпелив и изобретателен. Но я никогда не видел помощников. Думаю, что такие рассказы — результат ошибки. За помощников принимали воров и грабителей.

Итак, к катящему шар жуку часто присоединяется другой. Его цели корыстны. Встреча не всегда сопровождается дракой, нередко она очень мирная. Владелец шара продолжает катить его, вор присоединяется к работе. Каждый запрягается в шар на свой лад. Главное положение занимает владелец: толкает шар задом. Партнер находится впереди: подняв кверху голову и придерживая шар передними ногами, он задними ногами упирается в землю. Шар находится между жуками, и один из них толкает его, другой тянет к себе. Эти общие усилия не всегда совпадают: один жук ползет спиной к дороге, у другого перед глазами шар и дорога им закрыта. Они спотыкаются, падают, перекувыркиваются. Жуки спокойно переносят все эти неприятности: кувыркнувшийся встает и спешит занять свое место. На ровной дороге жук, толкающий шар сзади, докатил бы его быстрее, работая в одиночку. Впрочем, «помощник» вскоре перестает работать: забирается на шар и плотно прижимается к его поверхности. Теперь владелец катит не только шар, но и усевшегося на нем непрошенного гостя.

Шар катится по ровному месту. Не тревожа жуков, я прокалываю его длинной булавкой и пригвождаю к земле. Конечно, шар сразу останавливается. Жук толкает, старается изо всех сил, но шар не двигается. Жук обходит вокруг шара два-три раза и не находит ничего, что задерживает шар. Снова начинает толкать, и снова безуспешно. Тогда жук лезет наверх. Там нет ничего, кроме прижавшегося к шару компаньона. Жук слезает вниз, опять принимается толкать шар... Вряд ли скарабей попадал когда-либо в такое затруднительное положение: шар словно прирос к земле. Вот когда нужна помощь. Кстати, и помощник рядом: сидит на шаре. И что же? Зовет его на помощь жук? Нет, он старается столкнуть шар, а его спутник сидит наверху.

Проходит много минут. Наконец компаньон слезает с шара и принимается его осматривать. Общие усилия не помогают. Мне кажется, что жуки не на шутку озабочены: маленькие веера их усиков то распускаются, то закрываются. Вдруг один из них лезет под шар, слегка подрывает его и наталкивается на булавку. Жуки залезают под шар и начинают приподнимать его на своих спинах. Шар ползет вверх по булавке, и вот он уже поднят на высоту тела жуков. Они тянутся кверху, встают чуть ли не на головы, толкают шар задними ногами, стараются и хлопочут вовсю. Шар висит на булавке... После долгих попыток сдвинуть его жуки улетают.

Если подложить под шар камешек, то в конце концов жуки взбираются на него, и шар поднимается на булавке повыше. Здесь нет ничего нового. В опыте с булавкой жук действует так же, как и при встречах с препятствиями в естественных условиях: пользуется своей спиной как рычагом, толкает ногами. Он взбирается на подложенный камешек, но ему не приходит в голову, что можно было вскарабкаться на спину товарища.

Начало закапывания шара. (Уменьш.)

Шар катится по равнине, сквозь заросли тмина, через колеи и по откосам к месту будущей столовой. На подходящем месте владелец шара принимается рыть норку. Возле него лежит шар, а на нем — спутник, неподвижный, словно мертвый. Владелец шара старательно роет, пуская в дело зубчатый край головы, зубчатые голени. Вырытый песок выбрасывается назад, и работа быстро подвигается. Вскоре жук скрывается в вырытой пещерке. Всякий раз, как он вытаскивает наружу кучку нарытого песка, он поглядывает на шар. Иногда пододвигает его поближе ко входу в пещерку, иногда только ощупывает.

Шар вдвинут в норку. (Уменьш.)

Подземная столовая растет и растет, жук все реже выходит наружу. Самое подходящее время для воровства, и жук-воришка, спустившись на землю, укатывает шар. Обворованный выходит из норки — шара нет. Он находит след и пускается в погоню. Вор не протестует, когда владелец катит шар обратно к пещерке.

Пещерка-норка вырыта.

Жуки с шаром в норке. (Уменьш.)

Предположим, что жук один, что ему не нужно делиться едой с увязавшимся за ним лентяем. Пещерка вырыта в рыхлой почве, она всего с кулак объемом. Втащив в нее шар, жук заваливает вход, и теперь никто не скажет, что здесь столовая. Запершись в пещерке, скарабей принимается за еду. Он ест и переваривает день и ночь, пока не съест всего шара. Жук ест, а сзади него, словно веревочка, вытягивается шнур испражнений.

Я измеряю этот шнурок. В течение двенадцати часов еды он достиг двухсот восьмидесяти сантиметров длины, а обед еще не был закончен. Зная диаметр и длину шнурка, нетрудно вычислить его объем. Оказывается, что в один прием, в течение двенадцати часов, скарабей выделил чудовищное количество испражнений: их объем почти равен объему его тела.

Шар съеден. Жук выбирается наружу и отправляется искать кучку навоза, снова лепит шар и катит его, снова ест. Обжора, сказочный обжора! Да. Но много ли питательных веществ извлечет жук из навоза?

Груша и яйцо

Странное поведение скарабея еще несколько тысяч лет назад заинтересовало египетского земледельца. С удивлением смотрел он, как этот жук, опустив вниз голову и приподняв вверх задние ноги, толкает шар. Конечно, наивный зритель спрашивал себя, для чего нужен жуку этот шар. Шесть или семь тысяч лет прошло с тех пор, а много ли узнала наука о повадках священного скарабея? Древние египтяне думали, что шар скарабея — колыбель жука. В наших книгах можно встретить такое же объяснение. С тех пор как были построены пирамиды, предание не изменилось.

Это предание не вызвало у меня доверия. Первые же мои наблюдения показали, что круглые шары, которые катает жук, никогда не содержат яичка и не могут содержать его. Это совсем не жилище для яйца и личинки, а только пища жука. Он спешит утащить ее подальше, чтобы зарыть в землю и съесть в темноте подземной столовой.

Я вскрыл сотни шаров, и ни в одном из них не нашел яйца. Жуки, которых я содержал в садках, лепили великолепные шары, но они служили им только пищей. Позвав на помощь школьников из соседней деревни, я обещал им награду за каждый шар, в котором окажется яйцо или личинка. Напрасно! Все доставленные шары были только запасами пищи жуков.

Десятки лет прошли с тех пор, как я начал мои наблюдения над навозниками в окрестностях Авиньона. Я доказывал, что шары скарабея — только запас пищи. Но последнего доказательства — гнезда с яйцом — у меня не было. И вот теперь я живу в деревне. Здесь много скота, много навоза. Работать легко, и я начинаю снова. Мне помогает молодой пастух, друг нашего дома. У него много времени, острый глаз и жадная любознательность. Он кое-что читал, и его не пугают такие названия, как скарабей, копр, геотруп.

Мой помощник проводит на пастбище весь день. С рассвета до позднего вечера его окружают насекомые, привлеченные запахом «провизии», щедро рассыпаемой стадом. Он ведет наблюдения по моим указаниям и зовет меня в нужную минуту. Сколько чудесных дней мы провели с ним, разыскивая норки скарабеев и копров!

Однажды, во второй половине июня, мой помощник прибежал и показал мне вещь, добытую из норки скарабея. Странная вещь! Она перевернула все, что я считал известным. По форме это настоящая груша. Неужели ее сделал жук? Пастух утверждает это. Больше того, он говорит, что в такой «груше», раздавленной им во время рытья, было беленькое яичко величиной с хлебное зерно. Я боюсь поверить ему: так не похожа груша на шар, которого я ожидал.

На другой день мы идем на склон, где была найдена груша. Мы нашли норку жука: над ней возвышался свежий земляной холмик. Пастух начинает рыть. Пещерка раскопана, и в ней — прекрасная груша. Пастух в восторге, он радуется моей радости. Ищем еще. Новая норка, и новая груша. В этой норке я нахожу и жука. Теперь сомнений нет: известен и работник, и его работа. За время летних каникул я собрал сотню груш. И всегда это были груши, а не шары. Подземное гнездо с грушей — обширное подземелье. В него ведет норка около десяти сантиметров глубиной, за ней — горизонтальный ход, а затем — просторная зала. Здесь мать лепит грушу — пирог для будущего питомца.

Шар скарабея перед помещением в нее яйца. (Уменьш.)

Груша лежит горизонтально. Самая большая достигает четырех с половиной сантиметров длины и около трех сантиметров ширины, самая маленькая — трех сантиметров длины и около двух сантиметров ширины. Ее поверхность довольно гладкая и смазана тонким слоем земли. Вначале мягкая, груша потом обсыхает снаружи и покрывается плотной коркой. Эта корка — защитная оболочка, отделяющая личинку от внешнего мира.

Из какого навоза сделана груша? Я думал, что жук лепит пирог для своих личинок из навоза лошади, мула. Нет, такая грубая пища пригодна только для жука. Личинке нужна более нежная еда, и мать лепит грушу из овечьего помета. Бараний навоз суше овечьего, и груша лепится именно из помета овцы. Очевидно, поэтому жуки и не делали груш в моих садках: я угощал их навозом лошади и мула, овечьего не было. Теперь я знаю секрет: в садки положен овечий помет, и жуки принялись лепить груши.

Продольный разрез через грушу скарабея: колыбелька и яйцо. (Уменьш.)

В какой части груши помещается яйцо? Ножом снимаю с груши слой за слоем. В широкой части груши яйца нет: это сплошной навоз. Где же яйцо? В суженной части груши, в шейке, у самого конца ее. В конце шейки — комнатка с гладкими блестящими стенками. Здесь и лежит яйцо. Оно очень большое, около десяти миллиметров длины при пяти миллиметрах ширины.

Теперь мы знаем, где находится яйцо. Попытаемся понять, почему делается именно груша, почему вся работа ведется так, а не иначе.

Личинка живет в подземелье, у которого вместо потолка слой земли в восемь — десять сантиметров толщиной. Что значит такая тонкая крыша при летней жаре юга, когда почва прокаляется гораздо глубже. За три-четыре недели припасы высохнут так, что станут несъедобными. Личинка погибнет от голода: она не сможет есть твердую как камень пищу.

Уминая наружный слой груши, уплотняя его, жук готовит нечто вроде корки на хлебе. Как уменьшить испарения влаги из комка навоза? Нужно придать ему возможно меньшую поверхность. Что при наименьшей поверхности обладает наибольшим объемом? Шар, отвечает геометрия. Жук и заготовляет пирог для личинки в форме шара. Он мог бы слепить колбасу или лепешку, но не делает этого. Теперь, для чего нужна шейка груши? Ответ напрашивается сам собой. Всякий зародыш нуждается в притоке воздуха, а корочка груши его пропускает мало. Помещенное в середине груши, яйцо погибло бы здесь и от недостатка воздуха, и от недостатка тепла. Как совместить форму шара с условиями, необходимыми для развития яйца? Выход один: основной запас провизии должен иметь форму шара, яйцо же нужно поместить в придатке к этому шару. Тогда яйцо будет защищено от внешних опасностей, к нему будут свободно проникать воздух и тепло, а вылупившаяся личинка легко доберется до главной части пирога.

Как придает жук форму груши комку навоза? У него два способа доставки припасов в норку. Можно собрать отборный навоз, вылепить шар и укатить его куда-то. Если подходящее место для рытья норки окажется тут же, вблизи кучки навоза, то жук действует иначе. Тогда он таскает навоз охапками в норку и лепит грушу там, на месте. Чаще приходится катить шар: не везде почва достаточно рыхлая для рытья норки. Пока шар катится, он облипает землей и песком. Если он был слеплен плотно, то жук лишь слегка изменит его форму в норке. Но нередко притащенный в норку шар разламывается на куски, и тогда жук лепит грушу наново.

Самая интересная часть работы — шейка груши. В природе за этим не проследишь, и мне приходится хитрить. Я устраиваю для моего жука мастерскую с прозрачными стенками.. В просторном стеклянном сосуде на дне лежит слой земли в несколько сантиметров толщиной. На этот слой земли я ставлю треножник вышиной около десяти сантиметров, а на эту подставку кладу деревянный кружок, такого же диаметра, как и стеклянный сосуд. На краю кружка сделана выемка, достаточно большая для прохода жука и его шара. На кружок я насыпаю слой земли, причем часть ее попадает через выемку и под кружок. Теперь у меня есть мастерская — пространство между кружком и дном сосуда. Я прикрываю сосуд картонным колпаком. Пока он на месте, под ним полная темнота, необходимая для жука, если я его сниму, для моих наблюдений света хватит.

Приготовив мастерскую, я отправляюсь искать жука. Нахожу самку, только что втащившую шар в свою норку. Кладу жука и шарик на поверхность земли в моем сосуде, накрываю колпаком и жду. Жук роет норку. Наверное, он дороется до деревянного кружка, задержится здесь, найдет проход вниз и попадет в мою мастерскую, где и займется выделкой груши. Таковы мои догадки и предположения. Но все это требует времени. Приходится ждать следующего дня, чтобы удовлетворить свое любопытство.

Скарабей в норке с грушей. (Уменьш.)

Время наступило, и картонный колпак снят. Мои ожидания оправдались. Жук находится в стеклянной мастерской. Я застаю его за работой над неоконченной еще грушей. Ошеломленный внезапным светом, жук на несколько секунд замирает, затем поворачивается и отходит в сторону. Заметив форму и положение груши, я накрываю банку колпаком. Не будем зря мешать жуку.

Внезапный осмотр показал мне начало работы. Шар, бывший вначале правильным, теперь имеет с одной стороны валик, окружающий небольшое углубление. Он стал похож на крошечный древний горшок с круглым брюшком, большими краями вокруг отверстия и горлышком, перетянутым узенькой бороздкой. Под вечер — новый внезапный осмотр. Углубление увеличилось, а его толстые края стали тоньше и вытянулись в шейку груши. Груша лежит на прежнем месте и в том же самом положении. Очевидно, жук не катает и не вертит ее. Он только уминает ее, месит материал и тем самым придает ему нужную форму.

Третий осмотр — на следующий день. Груша готова: шейка закрыта, значит, яичко отложено. Все же самая тонкая часть работы от меня ускользает. Я хорошо представляю себе в общих чертах, как получается колыбелька, в которой лежит яичко: толстый валик, окружавший углубление, сдавливается в тонкую пластинку и вытягивается в мешочек. Эту работу понять легко. Но трудно объяснить изящество колыбельки: так грубы орудия жука и так резки его движения. Теми самыми толстыми граблями с широкими зубьями, которыми жук роет землю, он умеет пользоваться и как лопаточкой, и как кисточкой, чтобы выровнять стенки колыбельки.

Личинка и превращение

Солнечные лучи нагревают поверхность почвы. Они нагревают и тонкий потолок подземелья, в котором лежит навозная груша. Нагревается груша — нагревается яйцо. С теплом связано развитие яйца. При жаркой погоде я получал личинку через пять-шесть дней после откладки яйца, а при умеренной — не раньше как на двенадцатый день.

Как только личинка освободится от оболочки яйца, она принимается грызть стену своей колыбельки. Делает она это не как попало. Начни она грызть тонкие стенки колыбельки, и через получившееся отверстие можно выскользнуть, упасть на землю и погибнуть. Стенки колыбельки так же вкусны, как и основание, но личинка стенок не трогает. Она начинает поедать именно основание, можно сказать, пол своей комнатки. Кто объяснит мне, почему она начинает есть именно с этой точки? Что «знает» она, только что появившаяся на свет, об опасностях, поджидающих ее вне гнезда?

Я вижу здесь повторение прежнего: личинки сколий и сфексов едят добычу по строгим правилам, и добыча сохраняется живой до конца обеда. С правилами еды знакома и личинка скарабея. Ей не приходится заботиться о том, чтобы сохранить свои припасы свежими, но она должна остерегаться глотков, которые оставят ее без прикрытия. А первые глотки самые опасные: стенки колыбельки так тонки, а личинка слаба и нежна. Голос инстинкта говорит ей: «Ты откусишь здесь, а не там», и личинка начинает поедать грушу именно с основания колыбельки.

Проходит несколько дней. Личинка погрузилась в середину груши. На месте съеденной пищи образуется круглая полость, которую заполняет тело личинки, перегнувшейся вдвое. Съеденный навоз превращается в тельце, сверкающее здоровьем и белизной слоновой кости с сероватым отливом.

Ни одно насекомое не доставляло мне такого странного зрелища. Желая поглядеть на личинку в ее жилище, я проделал в поверхности груши отверстие в полсантиметра. Из него тотчас же показалась голова, словно личинка спешила узнать, что случилось. Личинка заметила дыру, голова исчезла. Я вижу, как белая спина изгибается в тесной пещерке и в ту же минуту проделанное мной окно залепляется темным, быстро твердеющим тестом. «Надо думать, что внутри пещерки находится полужидкая кашица», — говорю я сам себе. Изогнувшись, личинка собрала комок этой кашицы и, повернувшись, заделала дыру. Я вынимаю эту заплату. Личинка опять высовывает голову, поворачивается и сейчас же накладывает новую заплатку. Но на этот раз я лучше разглядел то, что происходит.

Ну, и ошибся же я! Насекомое часто применяет такие средства, о которых человек и не подумал бы. Совсем не голова появлялась у отверстия после перевертывания личинки. Это противоположная часть тела. Личинка затыкает отверстие вовсе не комком навоза, взятого со стен ячейки. Она попросту испражняется в дыру, которую нужно заткнуть. Это гораздо экономнее. Да и этот цемент лучшего качества: он быстро твердеет и отверстие заделывается очень быстро, если только желудок личинки доставит ей необходимый материал. А желудок у нее на редкость послушен. Пять-шесть раз я вынимаю заплатку, и личинка снова и снова заделывает дыру.

У каменщика и штукатура есть лопаточка. У личинки тоже есть своя лопаточка. Последний членик ее брюшка срезан косо и образует на спинной стороне площадку, окруженную мясистым валиком. Посреди этой площадки — заднепроходное отверстие. Это и есть лопаточка, вдавленная и с закраиной, чтобы цемент не расползался в стороны при нажиме. Втолкнув в дыру комок цемента при помощи лопаточки, личинка снова переворачивается и надавливает на заплатку лбом. После этого она отделывает ее концами челюстей. Снаружи заплатку можно заметить по небольшому бугорку цемента. Внутри нет ни малейшего следа ее, так все здесь гладко. Штукатур, заделывающий дыру в стене, не сработал бы лучше.

При помощи своего цемента личинка умеет склеивать разбитые оболочки груши. При моих раскопках мне случалось иной раз разломать грушу. Я собирал обломки, прикладывал их друг к другу как нужно, завертывал в кусок газеты и нес домой. Развернув дома грушу, я находил ее, конечно, обезображенную, но уже склеенную. Обломки были склеены цементом, изнутри стенки груши были покрыты толстым слоем штукатурки. Если не считать неприглядной внешности, починенная груша была не хуже целой.

Для чего нужно личинке ее строительное искусство? Она заделывает в груше каждую дырочку. Может быть, личинка избегает света? Она слепая, но ощущает свет тонкой кожей. Необходимы опыты. Почти в темноте я делаю пролом в стенке груши, а затем погружаю ее во мрак коробки. Через несколько минут дырочка заделана. Даже в темноте личинка поспешила заштукатурить пролом. В небольших стаканах я воспитываю личинок, вынутых из навозных груш. В навозе, положенном в стаканы, я делаю углубление. Это помещение для личинки, размерами оно примерно с половину выеденной груши. Переселение нисколько не беспокоит личинок, и они с аппетитом едят. Но все они работают над достройкой своего убежища. Я дал им комнатки только с полом, а им нужен и потолок. Комочек за комочком накладывают они свой цемент на края углубления, и ряды эти все более загибаются внутрь. Так надстраивается свод, заканчивающий тот шар, который я начал своим углублением. Это долгая работа, и личинки по многу дней живут на ярком свету. Очевидно, личинка спешит зачинить дырочку в груше не потому, что ей неприятен свет.

Враг, которого избегает личинка, — воздух. При его свободном притоке внутрь груши пища личинки высохнет: в дни летней жары воздух очень сух. Личинка чинит грушу для того, чтобы сохранить мягким свой пирог. Но вот возражение. Щели и дырки в груше делал я. А кто же станет дырявить стенки груши, спрятанной в подземной пещерке? Ведь нельзя же предположить, что таланты личинки рассчитаны на любопытство человека. Оказывается, что и в пещерке, внутри груши, бывают неприятности. У кого их нет!

Среди врагов личинки есть и растения и животные. Кучка помета, оставленная овцой, привлекает много голодных. Среди них есть и крупные скарабеи, и маленькие навозные жучки. Скарабей крошит подобранный им кусок навоза не так уж мелко, и навозники-крошки остаются внутри некоторых кусочков. И уж, конечно, там остаются их мелкие яички. Так в грушу попадают чужие. Если жучков окажется немного, то личинка справится с бедой: дырочек в груше появится мало. Но если в грушу попадет несколько десятков яичек маленьких навозников? Выводятся личинки, едят навоз, превращаются в куколок. Появляются молодые жучки и разыгрывается драма. Жуки выбираются из груши наружу. Стенки продырявлены десятками отверстий. Цемент и лопаточка личинки скарабея не успевают справляться с работой: появляются все новые и новые дырочки. Воздух проникает внутрь груши, сушит пищу личинки, и хозяйка груши погибает.

Груша, поросшая грибками, с трещинами, починенными личинкой. (Уменьш.)

Поверхность груши заселяют плесневые грибки, они внедряются и в ее стенки. Груша начинает растрескиваться, чем дальше, тем сильнее. Наконец, часто груша вздувается, лупится и растрескивается как бы сама собой. Может быть, это забраживает навоз, а может быть, просто оседает навозное тесто. Так или иначе, но появляются трещины, возникает угроза высыхания пищи. Впрочем, эти трещины не страшны для личинки: у нее есть цемент и есть лопаточка.

Личинка скарабея (x 1,25).

Опишем вкратце личинку. Не станем перечислять и описывать членики ее усиков и щупиков: эти скучные подробности не важны для нас. Личинка толстая, с белой тонкой кожей; сероватый оттенок вызван просвечивающими органами пищеварения. Изогнутая крутой дугой, личинка некрасива на вид. На спинке, в месте изгиба, четыре или пять члеников брюшка вздуты, образуют огромный горб. Горб этот выглядит туго набитым мешком, который вот-вот лопнет. Этот горб-мешок — главная особенность личинки. Голова ее сравнительно мала, светло-рыжая. Ноги довольно длинные и сильные, заканчиваются заостренными лапками. Для передвижения личинка ногами не пользуется. Вынутая из груши и положенная на стол, она ворочается и корчится, но не может сдвинуться с места. На последнем кольце брюшка — знакомая нам лопаточка. Горб-мешок и лопаточка — вот в двух словах описание личинки скарабея.

Пищеварительный канал личинки скарабея. (Увелич.)

Вскрытие познакомит нас с фабрикой, вырабатывающей цемент. Средняя кишка почти втрое длиннее самой личинки, в ее второй половине — огромный вырост в виде мешка. Кишка эта слишком длинна, чтобы уместиться внутри личинки в прямом виде. Она образует петлю, и эта петля вместе с выростом-мешком помещается в «горбу» личинки. На границе средней и задней кишки — четыре очень длинные тоненькие трубочки: мальпигиевы сосуды. Вторая половина задней кишки — прямая кишка, очень толстая, растянутая содержимым. Это своего рода вместительный амбар, в котором собираются отбросы пищеварения, склад, всегда готовый доставлять цемент.

Личинка поедает изнутри стены своего жилья-груши. Постепенно образуется ячейка-пещерка, увеличивающаяся по мере роста личинки. Начав есть грушу с основания шейки, личинка продвигается вглубь груши. Она оставляет нетронутой лишь тонкую стенку: защиту внутренности груши от высыхания. Сзади личинки — свободное пространство, и здесь она устраивает склад своих испражнений. Выедая внутренность груши перед собой, личинка заполняет пустоту сзади себя. Стенки ее ячейки все время образованы впереди пищей, сзади испражнениями. По мере того как растет личинка и уменьшается съедобная часть груши, ячейка как бы передвигается от шейки к основанию груши. Через тридцать–тридцать пять дней личинка достигает полного роста, и теперь ячейка находится близ основания груши.

Пир окончен. Наступило время окукливания. Лопаточка и цемент пускаются в работу. Теперь личинка не занимается починкой, она увеличивает толщину нижней, самой тонкой стенки. Заодно она сглаживает все неровности стенок ячейки, и они выглядят полированными. Штукатурка твердеет, и личинка оказывается в очень прочном сундучке: его не сразу разобьешь даже ударами камня. Жилище готово. Личинка линяет и превращается в куколку.

Проходит около месяца, и оболочка куколки сброшена, появляется жук. Он бледный, чуть желтоватый, его покровы очень мягки и еще не приобрели своей черной окраски. Около месяца нужно, чтобы жук окреп, а покровы его почернели. Обычно вполне окрасившийся жук появляется в августе. У нас, на юге, этот месяц почти всегда сухой и жаркий.

Если дождей нет, то стенки «сундучка» так высыхают, что выглядят вроде кирпичных. Как выберется жук из такого помещения?

Я собираю такие коконы-сундучки, похожие на камень, — так они высохли. Кладу их в коробки. Где раньше, где немного позже слышится царапанье: жуки пытаются выбраться наружу. Проходит два-три дня, жуки остаются в сундучках. Прихожу на помощь двоим: концом ножа делаю в сундучке отверстие. По-моему это облегчит жуку выход наружу. Ничуть! Через две недели во всех сундучках воцаряется тишина: жуки погибли. Крохотная щепотка пыли — вот и все, что удалось соскрести молодому жуку с каменной стенки.

Другие коконы я обернул в мокрые тряпки и положил в стеклянную банку. Когда они пропитались влагой, я развернул их и оставил лежать в той же банке, хорошо закрытой. Такие коконы жуки взламывают, толкая их изнутри. Приподнявшись и упершись ногами, скарабей надавливает спиной на стенку кокона, и она разваливается. Другие жуки скоблят стенку кокона, она крошится, открывается выход наружу.

Все скарабеи освободились: им доставили свободу несколько капель воды. Для их выхода из коконов необходим дождь. Нет его, и жуки остаются заключенными в своих «сундучках». В сентябре, при первых же дождях, предвестниках осени, скарабеи покидают свои подземные пещерки.

Садок для скарабеев.

Я разломал в августе кокон, услышав, как в нем шевелится пленник. Посаженный в садок, жук не стал есть, хотя я и предложил ему богатое угощение. Он вскарабкался на проволочную сетку колпака и уселся на самом свету, наслаждаясь солнцем. Что происходит в маленьком мозгу навозника во время этой первой солнечной ванны? Вероятно, ничего. Его ощущения — это благополучие цветка, распускающегося под лучами солнца.

Наконец жук проголодался. Он готовит навозный шар по всем правилам. Роет норку-столовую. Никто не учил его этому, и все же он в совершенстве владеет своим искусством. Жизненный опыт ничего не прибавит к его способностям.

Шар внесен в столовую. Норка закрывается: жук начинает свой первый обед.

Счастливое создание! Не видев никогда, как работают тебе подобные, никогда и ничему не учившись, ты знаешь свое ремесло. И оно обеспечивает тебе спокойствие и пищу, которые с таким трудом достигаются в человеческой жизни.

Испанский копр

У самцов навозников копров длинный рог на голове — признак, по которому их легко узнать. В моей местности встречается испанский копр — самый большой и самый красивый навозник после скарабея. Он толстый и круглый коротыш, у него короткие нот и медленная походка. Уже по внешности жука можно догадаться, что он не любитель путешествии и не станет катать шары: ноги коротки для такой работы. И правда, копр — домосед. Найдя в сумерки или ночью кучку навоза, он тут же, под ней, роет норку, натаскивает в нее охапки корма. Огромный бесформенный ком пищи — красноречивое доказательство прожорливости жука. Жук не покидает норки, пока не съест всего своего запаса. Когда кладовая опустеет, копр выйдет наружу и полетит — вечером — на поиски кучки свежего навоза. Снова будет вырыта норка и заполнена пищей. Снова впереди несколько дней непрерывного обеда.

Испанский копр: самец и самка. (Нат. вел.)

В мае, самое позднее в июне, самка копра откладывает яйца. Теперь неразборчивый обжора, евший любой навоз, становится очень капризным. Для личинок нужен мягкий овечий помет, отложенный одним куском. Как бы ни был велик этот кусок, жук зароет его в землю весь, без остатка. Он роет норку тут же, под пометом: нет ни путешествий, ни катания шаров. Норка для помещения будущей семьи — просторное подземелье, вырытое на глубине около двадцати сантиметров. Здесь гораздо просторнее, чем в той временной столовой, в которой пирует жук.

Следить за копром на свободе не так уж трудно, но такие наблюдения всегда отрывочны. Садок удобнее, а копр в нем хорошо приживается.

Последим раньше всего, как копр заготовляет провизию. Жук появляется на пороге норки в сумерках. Провизия тут же, перед входом в норку. Готовый скрыться при малейшей тревоге, жук подходит к кучке навоза. Роет головой и передними ногами, набирает небольшую охапку и, пятясь, скрывается в норке. Не проходит и двух минут, как он снова выходит наружу. Он все так же осторожен и, прежде чем покинуть норку, шевелит маленькими веерами усиков, словно принюхиваясь.

До кучки навоза всего пять–семь сантиметров, но решиться дойти до нее не так легко и просто. Копр предпочел бы, чтобы припасы находились над входом в норку, служили крышей его жилищу. Тогда можно было бы избежать опасных прогулок под открытым небом. Но я решил иначе: мне удобнее наблюдать, когда провизия не закрывает норки. Мало-помалу трусишка успокаивается и начинает работать. Бо́льшую часть ночи он таскает в норку охапки навоза. В следующие дни я его уже не вижу: провизии запасено достаточно, и жук не покидает норку.

Подождем несколько дней. Пусть копр займется своей добычей.

Испанский копр в норке на своем запасе навоза. (Уменьш.)

Проходит пять-шесть дней. Я разрываю землю в садке, открываю норку. Это просторное помещение с почти ровным полом и низким неправильным сводом. В одном из углов дыра: ход на поверхность почвы. Стены тщательно утрамбованы и достаточно прочны: при раскапывании норки не обваливаются. Видно, что жук много времени и сил затратил на отделку помещения: его временные столовые были сделаны гораздо небрежнее. В такой комнате я нахожу в это время всегда одно и то же: огромный ком навоза, гигантскую булку, заполняющую все помещение, кроме узкого прохода кругом. У булки нет постоянной формы, это более или менее округлый комок: яйцевидный, круглый, плоский, сплющенный. Ее поверхность всегда гладкая и слегка выпуклая. Ошибиться нельзя: мать собрала в один округлый ком все притащенные сверху охапки навоза.

Я много раз заставал копра за работой месильщика. Ползая по выпуклой поверхности, он утаптывает, уплотняет булку. Но стоило мне лишь взглянуть на эту любопытную сцену, и булочник тотчас же сползает с булки и забирается под нее.

Жук долго возится со своей булкой. Проходит около недели, а он все утаптывает и приглаживает ком навоза — громадину, иной раз достигающую десяти сантиметров длины. Заботы жука показывают, что дела с булкой не так просты, как можно подумать. Булка еще не булка, а только хорошо вымешанное тесто. Булочник, вымесив тесто, помещает его в квашню. В большой порции теста развивается больше теплоты, и тесто бродит сильнее. Все свои охапки навоза копр соединяет в один большой ком, тщательно вымешивает его, заготовляет временную булку. Пройдет несколько дней, и навозное тесто изменится, станет плотнее. На это нужно около недели, и жук ждет.

Когда тесто готово, булочник разделяет его на куски, и каждый ком превращается в хлеб. Точно так же поступает и копр. Головой и передними ногами он отделяет от булки комок нужной величины. Он делает это сразу, и ему не приходится ни увеличивать, ни уменьшать этот кусок. Затем, обхватив комок короткими ногами, жук начинает надавливать на него. Передвигаясь и надавливая, копр постепенно придает комку форму шара. Проходят сутки, и бесформенный комок становится правильным шариком, со сливу величиной.

Навозный шар испанского копра. (Уменьш.)

В подземелье очень тесно, и всю работу жук проделывает не сходя с места. Он долго поправляет уже готовый шар, проводит по нему и тут и там лапкой, сглаживает самые мелкие неровности. К концу второго дня работа заканчивается. Мать взбирается на шарик, проделывает в его верхушке небольшое углубление и откладывает сюда яичко.

Шар испанского копра перед помещением в него яйца. (Уменьш.)

Над яичком устраивается свод. Жук медленно отворачивает края углубления, немного подчищает их и вытягивает кверху. Это очень деликатная работа: достаточно неосторожного движения, и яичко будет повреждено. Мать долго возится с укупоркой яичка. По временам она прерывает свою работу и сидит с пригнутой головой, словно прислушиваясь к тому, что делается внутри шарика.

Работа закончена. Шар теперь превратился в короткое яйцо, вытянутый конец которого обращен кверху. В этом конце помещается колыбель с яичком жука. На изготовление вытянутого конца шара уходит около суток. В общем, чтобы изготовить шарик, отложить яичко, придать шару яйцевидную форму, копр тратит до четырех суток, а то и больше.

Изготовив первый шар, жук отделяет от булки новый кусок и лепит новый шарик. Остатка хватает для третьего шарика, иногда хватает и на четвертый. Больше четырех шаров я никогда не видел, если у жука был лишь тот запас навоза, который он натащил в свое подземелье.

Яйца отложены. Подземелье заполнено тремя или четырьмя яйцевидными шарами, поставленными один возле другого, острым концом вверх. Что сделает теперь мать? Уйдет, чтобы поесть после долгой голодовки? Подумавший так, ошибется. Мать остается около шаров. Она ничего не ела с того дня, как начала лепить булку. Жук голоден, но он не тронет пищи, заготовленной для его потомства.

Уйти из норки, найти навоз? Нет! Копр остается в подземелье и стережет свое потомство. С конца июня уже трудно находить норки испанского копра: внешней приметы нет, холмики выброшенной из них земли размыты дождем. Немногие норки мне удается обнаружить, и в них я всегда нахожу мать. Она сидит и дремлет возле своих шаров, внутри которых кормятся уже почти взрослые личинки. Мои садки подтверждают то, что я вижу на полях: мать не отлучается от шаров.

В сентябре, при первых осенних дождях, новое поколение копров выходит наружу, и матери тоже покидают подземелье. Мать познакомилась со своим потомством. Редкое явление среди насекомых.

Мои садки сообщают мне еще одну новость. В каждый садок я помещаю по паре копров — самца и самку. Они зарываются в землю и начинают натаскивать в свое подземелье охапки навоза. Проходит около двух недель, и самец вылезает на поверхность. Садок небольшой, в нем тесно, и самец не может вырыть себе отдельную норку. Едва прикрывшись песком или остатками навоза, он остается на поверхности. Это он-то, обитатель подземелий, так любящий мрак и свежесть подземных комнат. Три месяца проводит самец на воздухе, на свету и в сухом месте. Он не зарывается поглубже: там, в глубине, семейная комната. Этому копру можно поставить хорошую отметку за поведение: он с уважением относится к детской комнате.

Испанский копр и его шары в норке. (Уменьш.)

Садки для копров устроены так же, как и для скарабеев. И я подсматриваю, чем занята мать, оставшаяся с шарами. Эти шары занимают почти все подземелье, оставляя лишь узкие проходы. От первоначальной булки уцелело лишь несколько крошек навоза: еда для голодной матери. Но она всецело занята шарами и не заботится об еде. Жук ползает от шара к шару, подправляет их, хотя я и не вижу ничего, что требовало бы исправлений. Очевидно, грубый панцирь жука чувствует лучше, чем мои глаза видят. Может быть, жук находит едва заметные трещинки, которые нужно зачинить. Если я его тревожу, копр, потирая кончик брюшка надкрыльями, издает едва слышные звуки.

Мне кажется, что я понимаю, почему так старательно мать ухаживает за шарами. В норке скарабея только одна груша: большого запаса навоза им не дотащить. Для каждого шара, для каждого яичка он роет особую норку. При таких бродячих нравах присмотр за норками и шарами невозможен. Груша начинает трескаться, покрывается плесенью. Я уже говорил, как личинка чинит свою грушу.

У копра иные повадки. Он не перетаскивает далеко своих запасов, а прячет их тут же, на месте. В одной норке он может собрать запас провизии, достаточный для всего его будущего потомства. Мать может остаться в норке; ее работа по изготовлению шаров и откладыванию яиц закончена: она ничем не занята. Находящиеся под присмотром шары не трескаются: мать тотчас же заделывает всякую мельчайшую трещинку. Ни один шар не покрывается плесенью. Но стоит мне унести эти шары от матери, и с ними происходит то же самое, что с грушами скарабея.

Вот два примера. Я беру два шара и кладу их в жестяную коробку, чтобы они не высохли. Не прошло и недели, как шары заплесневели. Тогда я возвращаю их матери. Проходит всего час, и плесень исчезает. Даже в лупу нельзя найти ее следов, а она была густой. Лапки жука все соскребли, и поверхность шара снова гладка и чиста.

Разрез через шар испанского копра: яйцо в колыбельке. (Уменьш.)

Другой опыт серьезнее. Кончиком перочинного ножа я взламываю верхний конец шара и открываю яйцо. Такой пролом может иногда случиться и в природе. Возвращаю матери поврежденный шар. Она принимается за работу, и вскоре от пролома не остается никаких следов. Я делаю проломы во всех четырех шарах. Жук с удивительной быстротой приводит все в порядок. Да, с такой надзирательницей невозможны вздутия и трещины, так портящие груши скарабея.

Четыре шара... Это все, что можно получить из большой навозной булки. Значит ли это, что жук откладывает всего четыре яйца? Я думаю, что часто их бывает и меньше — три, два, иногда всего одно. Возможно, что число яиц ограничивает теснота помещения. Три или четыре шара загромождают все подземелье, места для новых шаров нет. Домоседка-мать не выроет второй норки: для этого пришлось бы покинуть первую. Нельзя и увеличить помещение: потолок может обвалиться.

Ну, а если вмешаться в это дело? Увеличится ли тогда количество шаров? Да, их может оказаться почти вдвое больше. Мой опыт очень прост. В одном из садков я отбираю у матери три или четыре шара, как только она окончит лепить их. От ее запаса провизии ничего не осталось, но я заменяю его другим, приготовленным мною самим. Превратившись в булочника, я старательно мешу навоз, и моя булка не хуже сделанной жуком. Не смейтесь, читатель, над моей булочной: наука все очищает. Жук принимает мою булку без возражений и принимается за изготовление новых шаров. Появляются еще три шара, а всего эта мать сделала семь шаров. Это очень большое число, но в одном из опытов я добился еще большего. Отнимая у самки шары по мере их изготовления и пополняя запасы навоза, я однажды получил замечательный результат. Жук работал около сорока дней, пытаясь заполнить подземелье шарами. Только летние жары, останавливающие жизнь своим зноем и засухой, вызвали прекращение работы. Теперь мои булки в пренебрежении: матерью овладевает оцепенение, и она отказывается от работы. Зарывшись в песок возле последнего шара, она ожидает там наступления сентябрьских дождей. Эта самка сделала тринадцать шаров. Все они прекрасно вылеплены, и в каждый отложено по яйцу. Тринадцать шаров вчетверо больше обыкновенного числа яиц.

В природе ничего подобного не встретишь. Там нет добровольного булочника, который положил бы в подземелье копра новую булку или хотя бы увеличил запас навоза над норкой. Кучка помета овцы не велика, и много шаров из нее не изготовишь. И количество навоза в одной кучке, и размеры подземелья — все это ограничивает число шаров. И вот вывод: маленькая семья у испанского копра — результат недостатка пищи. Самка могла бы отложить яиц по крайней мере вдвое больше.

Плодовитость у испанского копра сильно ограничена: пара имеет всего трех–четырех, иногда даже только двух потомков. И все же эти жуки благоденствуют не менее, чем очень плодовитые насекомые, и испанский копр совсем не так редок. Недостаточная плодовитость восполнена материнскими заботами. У насекомых, оставляющих на произвол судьбы сотни и тысячи яиц, бо́льшая часть их потомства погибает. У копра мать охраняет потомство, и обычно все яйца дают жуков.

О личинке испанского копра ничего интересного не расскажешь. Если не считать мелких подробностей, то ее история — это история личинки скарабея. Живет она месяц, полтора. Куколка появляется к концу июля, сначала она вся янтарно-желтая, потом красная, как смородина. Месяц спустя появляется жук. Вначале он совсем бледный, дней через пятнадцать чернеет. Теперь копр готов к выходу. Наступил конец сентября, выпало несколько дождей. Они размягчили пересохшую почву и коконы, в которых сидят жуки. В моих садках эти коконы так тверды, что жуки не могут проломить их стенки. Как и в случае со скарабеями, я помогаю им. И вот жуки вышли. Вместе с матерью они принимаются за еду. Для матери эти минуты — окончание долгого поста, для молодых копров — первый обед.

Теперь мать совершенно равнодушна к своему потомству: отныне всякий сам по себе. Но не забывайте ее забот в течение четырех минувших месяцев. Я не знаю другой такой матери среди жуков.

Лунный копр

Лунный копр поменьше испанского и менее требователен: живет и в странах с более суровым климатом. У нас он очень редок: слишком здесь сухо, и скудна пища. Моя дочь Аглая выручает меня. Она присылает мне из Турнона шесть пар этих жуков. Копры помещены в тот самый садок, в котором год назад работал испанский копр. Переселенцы чувствуют себя хорошо и принимаются за свои дела.

Лунный копр: самец и самка (x 1,5).

В июне я делаю первые раскопки. Я в восторге от того, что мне открывает мой нож, режущий землю отвесными ломтями. Каждая пара копров вырыла по великолепной подземной комнате. Такой просторной комнаты, столь смело сделанного потолка-свода я не встречал ни у испанского копра, ни у скарабея. В длину это жилище достигает почти двадцати пяти сантиметров, но оно очень низкое: до потолка всего шесть-семь сантиметров.

Лунный копр в норке с шарами. (Уменьш.)

По размерам помещения и его содержимое. Это булка с ладонь величиной и умеренной толщины. Форма ее разнообразна: овальная, изогнутая в виде боба или почки, звездчатая с короткими выступами, вытянутыми словно языки. Постоянно одно: во всех шести комнатах возле навозной булки находятся и самец, и самка. Столь продолжительная семейная жизнь показывает, что у лунного копра и самец принимал участие в рытье подземелья, в заготовке провизии и доставке ее в жилье. Праздный лентяй ушел бы на поверхность земли. Значит, здесь отец — усердный помощник, и его помощь самке, по-видимому, еще продолжается. Мы это увидим.

Милые жуки! Мое любопытство разрушило ваше жилье. Но, может быть, вы снова сделаете и исправите то, что я напортил? Я положу новые запасы пищи, а вы ройте новые норки и спускайте в них то, чем замените украденную мной булку. Сделаете ли вы это? Я надеюсь.

Месяц спустя, во второй половине июля, я делаю второй осмотр. Мои надежды не обмануты. Снова вырыты просторные подземелья, пол в них и часть стен устланы мягким навозом. Оба родителя на месте. Более боязливый отец старается скрыться, но мать остается неподвижной на своих шарах. У этих шаров яйцевидная форма слив. Они похожи на шары испанского копра, но поменьше размерами. Зная малое количество шаров у испанского копра, я поражен тем, что вижу здесь. В одной комнате я насчитал до восьми шаров, уложенных рядом и обращенных вверх суженными концами. Подземелье очень просторное, но оно так загромождено шарами, что едва остается место для родителей. Оно похоже на птичье гнездо, совершенно заполненное яйцами.

Польза от участия в работах отца очевидна, когда нужно рыть подземелье и собирать запасы. Она менее понятна, когда мать разделяет булку на части и занимается отделкой и полировкой шаров. Я пробовал выяснить, участвует ли самец в этих работах: поместил пару копров в стеклянную банку, прикрытую картонным колпаком. Быстро снимая колпак, я захватывал самца сидящим на шарах почти так же часто, как и самку. Но самка в таких случаях не прекращала своей работы, самец же тотчас сваливался с шаров и старался спрятаться между ними. Он так спешит укрыться от света, что его невозможно увидеть за работой. Впрочем, если он не доказал мне своих способностей, то уже само его присутствие на шарах говорит о них. Для сонного лентяя шары — мало удобное место, а виденное мной показывает, что самец почти соперничает с самкой в домашних хлопотах.

Личинка лунного копра (x 2).

У испанского копра работает только мать, и в его жилье самое большее четыре питомца. В подземелье лунного копра вместе живут и работают оба родителя, и здесь питомцев вдвое больше. Такая семья требует не только двойного ухода, но и двойного количества пищи. Припомним, как копры добывают провизию. Они поселяются под кучкой навоза и тащат в свое подземелье охапку за охапкой. Испанский копр пользуется овечьим пометом. Он очень хорош, но его кучка слишком мала. Она доставит пищу для двух-трех, самое большое для четырех личинок.

Лунный копр действует иначе. Кучка помета рогатого скота — большой склад провизии. Здесь хватит, чем накормить и более многочисленное потомство.

Предсказатели погоды

Дожить до завершения годового круга развития и появления молодого жука, увидеть себя окруженным своим потомством — редкое явление в мире насекомых. Одиночная пчела умирает, заполнив медом свои горшочки. Бабочка умирает, как только пристроит свои яички. Умирает, рассеяв под камнями яйца, одетая в блестящий панцирь жужелица. Только у общественных насекомых мать видит свое потомство. Можно сказать, что это почти закон: насекомое, если оно не принадлежит к числу общественных, с первого же дня рождения — сирота.

По какой-то неожиданной странности многие из скромных жуков-навозников ускользают от этого закона. Среди навозников нередки случаи, когда родители и дети встречаются друг с другом, живут под одной кучей навоза. Большинство навозников сравнительно долговечны и часто доживают до того дня, когда их потомство становится жуками. К числу таких навозников принадлежат и геотрупы.

Геотруп навозный. (Нат. вел.)

В моей местности встречаются четыре вида геотрупов. Самый обычный из них — геотруп навозный, или геотруп обыкновенный. Он великолепного аметистово-фиолетового цвета снизу, темно-синий или зеленоватый, почти черный сверху.

Навозные жуки и мухи на коровьем навозе.

Я хочу узнать, сколько навоза может закопать геотруп за один прием. Около солнечного заката я предлагаю моим пленникам изрядную кучу помета, оставленную только что прошедшим мимо моего дома мулом. В общем садке у меня двенадцать геотрупов. На следующее утро в садке пусто: все исчезло под землей. Я могу сделать почти точный расчет: каждый из жуков зарыл около кубического дециметра навоза. Это огромная работа, особенно если принять во внимание умеренную величину жука и рытье норки для провизии. И все это было проделано в течение одной ночи.

Сделан хороший запас навоза. Будут ли жуки спокойно сидеть в норке? Ну, нет. Погода хорошая, и в сумерки мои геотрупы выходят из норок. Я слышу, как они ползают, жужжат и бьются о стенки садка. Днем я собрал такой же обильный запас навоза, как и вчера, и положил его в садок. За ночь он исчез, и утром поверхность земли в садке чиста. Так продолжалось бы много дней: стояла бы хорошая погода и хватало бы у меня навоза. Сколько бы ни было провизии в норке геотрупа, он покидает ее вечером. При последних лучах заходящего солнца начинаются поиски новой добычи. Инстинкт собирателя сильнее голода: вечером жуки покидают свои запасы и летят за новыми. Бо́льшая часть собранного так и остается в покинутой норке. Уровень почвы в моих садках быстро повышается: столько натаскивают жуки навоза в почву. Они зарывают гораздо больше, чем это нужно для их пропитания. Геотруп — хороший санитар и прилежный собиратель удобрений. Тысячные армии геотрупов очищают поверхность почвы от навоза, и этот же навоз удобряет почву: геотрупы делают два дела сразу. Но у них есть и еще одна специальность.

Геотрупа можно посчитать предсказателем погоды, он еще и метеоролог.

В деревнях у нас есть такая примета: если навозные жуки летают низко, то завтра будет хорошая погода. Оправдывается ли эта примета? Кому лучше поверить — сообщениям метеорологической станции или жукам-навозникам? Мои садки должны ответить на этот вопрос. Всю осень я слежу за геотрупами и попутно отмечаю состояние погоды.

Летящий геотруп. (Нат. вел.)

Свои норки геотрупы покидают только при заходе солнца. При его последних лучах, если погода теплая и тихая, они, громко гудя, низко летают и ищут свежий помет. Найдя подходящую кучку, жук опускается, залезает под нее и большую часть ночи проводит, зарывая навоз в землю. Так за одну ночь исчезают кучки помета, оставленные скотом на выгонах. Но для этого необходимо одно условие: погода должна быть теплой и тихой. В дождь геотрупы сидят в норках, там же они скрываются в ветер и холод.

Подробности, занесенные в мою книжку, можно сгруппировать в три общих случая.

Первый случай. Великолепный вечер. Геотрупы в садке волнуются, желают летать. На другой день — прекрасная погода. Это совсем простой случай: сегодняшняя погода — продолжение вчерашней. Если геотрупы не умеют предсказывать лучше, то не заслуживают своей славы.

Второй случай. Снова прекрасный вечер. По моему, завтра будет хорошая погода. Но геотрупы не покидают своих норок. Кто прав? Жуки. Ночью начинается дождь, он продолжается и часть следующего дня.

Третий случай. Небо в тучах, дует южный ветер. Принесет ли он и дождь. Мне кажется, что да. А между тем геотрупы шумят и пытаются летать по садку. Их предсказание правильно: тучи рассеиваются, и погода на другой день прекрасная.

Таковы общие выводы трехмесячных наблюдений. Каким бы ни было небо, геотрупы предсказывают погоду — плохую или хорошую. Они предсказывают точнее барометра и ошибаются реже метеорологических станций.

Фабр наблюдает геотрупов в садке.

Закончу одним замечательным случаем. 12, 13 и 14 ноября 1894 года геотрупы в моем садке чрезвычайно волновались. Я никогда еще не видел их столь оживленными. Они ползали по проволочной сетке, взлетали, падали, ударившись о решетку, снова взлетали... Против своего обыкновения они беспокойно ползали до поздней ночи. Из-за чего вся эта суматоха? После нескольких дней, исключительно теплых для этого времени года, поднялся южный ветер с неизбежным дождем. 14-го вечером тучи затянули небо, и за несколько часов до этого геотрупы буквально бесновались. В ночь на 15-е ветер стих, небо стало однообразно серым. Начался монотонный дождь, прекратившийся только 18-го. Предчувствовали ли этот дождь геотрупы, так беспокоившиеся еще 12-го? По-видимому, да. Но перед обычным дождем эти жуки обычно не выходят из своих норок. Нужны были еще какие-то события, чтобы так взволновать их. Разгадку приносят газеты. 12-го ноября на севере Франции разразилась сильнейшая буря. Ее отголоски достигли и моей местности. Резкий скачок барометра геотрупы отметили своим поведением. Умей я их понять, они раньше газет сообщили бы мне о буре. Случайно ли это совпадение или же перед нами связь причины со следствием? Данных мало, а потому мне приходится ограничиться вопросительным знаком.

Нора и навозная колбаса

В сентябре или в октябре, когда осенние дожди пропитают почву, геотрупы устраиваются на зиму. Их зимовочные норы довольно грубы: можно было ожидать лучшего от столь искусных землекопов, вернее сверлильщиков земли. А геотрупы имеют право на такое прозвище: ни одно насекомое не роет такого глубокого колодца и так проворно, как это делает геотруп при устройстве зимнего убежища. В песчаных почвах я находил норы до ста – ста десяти сантиметров глубиной. Некоторые жуки рыли еще глубже, и я терял терпение, раскапывая такие норки. Да, геотруп умеет уйти от зимы: на такую глубину морозы у нас не проникают.

Навозная колбаса в норе геотрупа. (Уменьш.)

Помещение для семьи, для потомства — дело другое. Благоприятное время года коротко, и рыть для каждой личинки очень глубокую норку некогда. В тридцать–тридцать пять дней нужно успеть вырыть норки и заготовить провизию для довольно многочисленного потомства. Когда тут рыть глубокие колодцы? Норка для личинки геотрупа немногим глубже жилья скарабея или копра: не больше тридцати сантиметров. Она вырыта под кучей навоза, и снаружи ничто не указывает на ее присутствие. Норка — цилиндрическая, шириной с бутылочное горлышко. Она прямая и отвесная в однородной почве, ломаная и извилистая там, где в почве много всяких препятствий. Каждый камень, каждый корень заставляет жука изменять направление. Определенной формы норки вообще нет: она зависит от строения почвы. Норка заканчивается тупиком: комнаты в ее конце не бывает.

Содержимое этой грубой шахты похоже на колбасу. Этот запас провизии занимает нижнюю часть норки, длина его пятнадцать–восемнадцать сантиметров, поперечник около четырех сантиметров. Колбаса почти всегда неправильная: согнутая, в более или менее заметных горбиках. Ее форма зависит от строения почвы: содержимое норки воспроизводит все ее неровности. Нижний конец колбасы закруглен, верхний — слегка вогнут. Вся колбаса состоит из многих слоев. Каждый слой соответствует комку навоза, принесенному за один прием. Жук плотно придавливает каждый принесенный комок, превращая его в лепешку. Края придавлены слабее, и из них образуется нечто вроде корки, запачканной землей от соприкосновения со стенками норы.

Роя норку прямо под кучей навоза, геотруп поступает правильно. Чтобы изготовить колбасу, нужно много комков навоза. Считая толщину одного слоя, одной сдавленной лепешки в четыре миллиметра, я полагаю, что жуку нужно проделать около пятидесяти путешествий за навозом. Если бы за ним нужно было ходить на некоторое расстояние, то у жука не хватило бы ни времени, ни сил для устройства норок всему своему потомству. Конечно, кучка помета должна быть достаточно велика. И действительно, свою норку геотруп роет всегда под кучкой навоза лошади или мула, но не овцы. Для геотрупа важно не качество пищи, а ее количество. Когда я накладываю в свои садки кучи овечьего навоза, то мои жуки так старательно работают и приготовляют столько колбас, что я не знаю, куда девать их.

Колыбелька с яйцом в нижнем конце колбасы геотрупа. (Нат. вел.)

В нижнем, закругленном конце колбасы находится круглая камера — колыбелька величиной с лесной орех. Ее боковые стенки достаточно тонкие, и воздух легко проникает к яйцу. Яйцо достигает семи-восьми миллиметров в длину и до четырех миллиметров в ширину. Огромное яйцо для такого жука!

Копр Изиды. (Уменьш.)

Пищу для своих личинок геотруп заготовляет совсем иначе, чем скарабеи и копры. Те старательно трудятся, придавая своим запасам форму шаров, которая предохраняет навоз от высыхания. Геотруп не знает таких предосторожностей. Его колбаса очень длинна и грубо сбита. У нее нет плотной корочки, а поверхность ее огромна и соприкасается с землей. Такая колбаса должна очень быстро высохнуть. Не ошибается ли геотруп? Нет. Навозники, лепящие шары, работают среди лета, в жару, когда почва очень суха. Геотруп делает свои колбасы осенью, когда почва пропитана дождевой водой. Скарабею нужно уберечь свое потомство от засухи, геотруп не знает такой беды: его провизия лежит в сырой почве. Мало того. Осенью форма колбасы вообще предпочтительнее формы шара. Дожди упорны и продолжительны и все же одного солнечного дня достаточно, чтобы просушить почву на глубине норки геотрупа. Предположим, что личинка находится внутри навозного шара. От дождей он промок и в один солнечный день не просохнет: его поверхность очень мала по сравнению с объемом. В сыром помещении провизия плесневеет. В июле шар был хорош, но во время осенних дней он не выгоден. Колбаса промокнет только сверху. Просохнет почва, просохнет и она: ее поверхность велика по сравнению с объемом и испаряет много воды.

Проследить изготовление колбасы в природе — слишком трудное предприятие. В садках успех обеспечен, и все, что здесь нужно, — это немножко ловкости и терпения.

Я вынимаю дощечку, поддерживающую искусственную почву, счищаю эту почву ножом и так добираюсь до норки. Если проделать все это осторожно, то можно застать жука за работой. Конечно, она тотчас же прерывается: свет пугает жука. Но, разглядев мастерскую, размещение в ней материалов и позы самих геотрупов, можно восстановить общую картину.

Норки геотрупа лесного. (Уменьш.)

Раньше всего привлекает внимание вот что: в каждой вскрытой мною норке я вижу самца и самку. Оба они работают. Самец уселся на поверхности колбасы, еще совсем коротенькой. Что он делал, когда мы спугнули его? Поза жука отвечает на вопрос: своими сильными ногами, особенно задними, он сдавливал последний слой, положенный на место. Самка — наверху, почти у входа в норку. В ее ногах охапка навоза. Все ясно: самка носила навоз, а самец уминал его, делал из него колбасу. Отложив яйцо, самка ограничилась доставкой провизии, а колбасу готовит более сильный.

Начинается колбаса коротким и широким мешочком, плотно прилегающим ко дну норки. В этом открытом мешочке я нахожу обоих жуков. Они штукатурят стенки и увеличивают их толщину до тех пор, пока ячейка не достигнет размеров, нужных для колыбельки. Теперь настает время откладывания яйца. Самец в стороне — ожидает с готовым материалом, когда можно будет закрыть колыбельку. Закрывание ячейки — деликатная работа. Нужно сблизить края колыбельки, а потом прикрыть ее сверху плотной крышечкой-сводом. Эта работа требует ловкости, а не силы, и занимается ею только мать. Отец помогает: подает материал для изготовления свода. Он не смеет пока что ступить на него: крыша может проломиться от его неуклюжих нажимов.

Вскоре крыша становится толстой. Теперь ей не опасно грубое надавливание, и самец занимает первое место в дальнейшей работе. У геотрупов самец действительно представитель «сильного пола». Зажмите его в кулак, и, если ваша кожа сколько-нибудь чувствительна, вы не удержите жука: так он ломится, так больно царапает кожу и с такой невероятной силой раздвигает пальцы.

Самец работает, уминая колбасу. По временам на ее поверхность спускается самка: она достаточно сильна и может сменить самца. Но обычно ее место в верхней части норки. Она притаскивает сюда большую охапку навоза. Отрывая от нее — по мере надобности — кусочки, самка опускает их вниз, на колбасу.

От поверхности колбасы, на которой работает самец, до временного склада наверху — пустое пространство норки. Стенки здесь обильно смазаны мягким веществом, извлеченным из навоза. Очевидно, прежде чем приготовлять колбасу, жук намазывает мазью грубые стенки норы. Эта штукатурка предохранит личинку от течи в дождливую погоду. По мере того как увеличиваются размеры колбасы, штукатурится новая часть стенок норки. Мне кажется, что этим занимается мать. Пока отец уминает и утаптывает поверхность колбасы, мать несколькими сантиметрами выше штукатурит стенку. Выше оконченной колбасы большая часть норы остается пустой с неоштукатуренными стенками. Ничто не говорит мне, чтобы геотрупы занимались этой пустой частью норки. Все осмотренные мною норы были наверху пустыми. Это можно объяснить тем, что нора прикрыта сверху прочной естественной крышей. Ведь геотруп устраивает свою норку под большой кучкой лошадиного помета. Нужна ли норке особая крыша при такой защите? А помимо того, навозная крыша осядет и засыплет открытую шахту без помощи жуков.

Личинка геотрупа навозного (x 1,5).

Личинки выходят из яйца через одну–две недели. Это всегда происходит в октябре. Растет личинка довольно быстро, и скоро у нее замечается особенность, которой не было у личинок скарабея и копров: у нее нет горба. Личинка согнута крючком — этого требует теснота помещения, но изогнута она очень правильно. Отсутствие горба и склада цемента указывает на другие повадки. И действительно, личинка геотрупа не умеет заделывать дырки и проломы. Я протыкаю в колбасе тут и там дырочки, но личинка не обращает на них никакого внимания. По-видимому, приток свежего воздуха ее не беспокоит. Впрочем, ей и не нужно уметь делать заплатки и штукатурить стены: колбаса вплотную прилегает к стенкам норки, никаких щелей здесь образоваться не может. Да и появись щель, она не опасна: осенью и зимой в почве прохладно и сыровато и пирог личинки в сухарь не превратится. Зачем личинке приспособления и повадки, которые ей не понадобятся.

Личинка геотрупа заперта в своем помещении, но это не означает, что она грязная, испачканная. Наоборот, ее кожица блестит, так она чиста. Испражнения личинки идут в дело: ими она обмазывает стенки своей норки. Колбаса расположена отвесно или почти отвесно — такова форма норки. Яйцо находилось в ее нижнем конце и личинка начинает есть колбасу с ее основания. Но она всегда оставляет вокруг себя нетронутой довольно толстую стенку. Избыток пищи позволяет ей такую роскошь. Колбаса геотрупа раз в двенадцать больше груши скарабея, и съесть такую порцию пищи личинка никак не может. Очевидно, такой запас сделан не только для питания.

Личинка прогрызает в колбасе ход такой ширины, чтобы пройти, а вокруг остаются толстые стенки из несъеденного навоза. Прогрызая ход, личинка цементирует эти стенки своими испражнениями. Лишние отбросы скопляются внизу. Пока стоит теплая погода, личинка ползает по своему ходу внутри колбасы и ест. Так проходят тридцать пять–сорок дней. Наступают холода. Личинка устраивает в кучке отбросов на две норы ячейку, укладывается здесь и засыпает на зиму.

Она достигла полного развития в декабре и, будь достаточно тепла, окуклилась бы. Но стоят холода, и личинка лучше перенесет их, чем нежная куколка. И вот личинки засыпают, словно в ожидании лучших времен. Вынув такую личинку, я рассматриваю ее.

Самое любопытное у личинки — ножки. Две первые пары их довольно длинные, особенно для существа, запертого в тесном помещении. Строение их обычное, а сила позволяет личинке ползать внутри колбасы. Третья пара ног особенная. Эти ноги почти втрое короче остальных и направлены не книзу, а загнуты вверх, к спине.

С наступлением весны оцепенение личинок прекращается. Остатки колбасы еще достаточно велики, и личинка ест. Это не прежнее обжорство, а легкий ужин между зимним сном и глубоким оцепенением во время превращения. Теперь личинка ест как придется, местами проедает стенки колбасы, и в них образуются проломы. Но нижняя часть колбасы остается нетронутой. Там целы стенки и там лежит толстый слой испражнений личинки — запас материала для последней работы. В середине этой кучи выдолблена и тщательно отполирована изнутри ячейка. Сверху, над ячейкой, из тех же испражнений устраивается прочная крышечка.

Личинка запирается в ячейке и лежит неподвижно. Через несколько дней на спинной стороне последних брюшных колец показывается пузырь. Он вздувается, расширяется, постепенно доходит до грудных колец. Это начинается сбрасывание кожицы личинки. Сквозь наполненный бесцветной жидкостью пузырь видны очертания нового организма. На передней части туловища образуется щель, кожица медленно сдвигается назад... Наконец появляется куколка, совершенно белая, наполовину матовая, наполовину прозрачная.

Проходят четыре-пять недель, и вот он — жук, еще неокрепший и неокрашенный. Сравнительно быстро жук окрашивается в свои обычные цвета и в июне — в сумерки — вылезает из земли. Он летит, чтобы заняться своей работой — собирателя навоза.

Инстинкт отца

Их очень мало, таких насекомых, у которых отцы заботятся о потомстве. Эта отцовская холодность вполне понятна. У большинства насекомых новорожденные не нуждаются в помощи: они сами находят пищу. Бабочке-капустнице достаточно отложить яйца на капусту, и ее гусеницы обеспечены едой. О чем здесь заботиться отцу?

Несложные заботы о потомстве свойственны большей части насекомых. Матери нужно лишь отложить яйца в таком месте, где ее личинки нашли бы подходящую пищу. Однако есть и такие, которые приготовляют своему семейству кров и пищу. Таковы, например, перепончатокрылые — собиратели меда, и осы-охотницы, роющие норки и складывающие в них дичь — пищу личинок. Но и в этой огромной строительной и продовольственной работе самец не помощник: работает одна самка. Странное дело! Перепончатокрылые насекомые, наиболее «одаренные», не знают, что такое заботы отца. И самец у них столь же ограничен в своих «талантах», как и самец бабочек, семейные дела которых так просты.

К крайнему удивлению нашему, среди навозников есть обладающие тем самым отцовским инстинктом, которого лишены собиратели меда. У некоторых навозников отец и мать работают вместе для своей семьи. Вспомним геотрупов, у которых самец и самка вместе заготовляют пищу для личинок, вспомним лунных копров. К этим редким примерам я могу добавить сизифа и бизона.

Сизиф-Шеффера (x 1,25).

Сейчас я расскажу о сизифе, самом маленьком и самом усердном из катальщиков навозных шаров. Никто не сравнится с ним в проворстве при внезапных кувырканиях и в упрямстве, с которым он карабкается по всяким кручам и обрывам. Лятрейль дал этому жуку имя Сизифа — героя одного из древнегреческих мифов. За неоднократные обманы богов бедняга был жестоко наказан: он должен был втащить на вершину горы большой камень, но всякий раз, как он добирался до этой вершины, камень скатывался вниз. Начинай снова, Сизиф!

Сизиф-жук не знает страданий. Проворный и упрямый, он карабкается по крутизне, всюду таща груз — то хлеб для себя, то хлеб для своего потомства. Он редок в наших местах, и вряд ли мне удалось бы наловить несколько пар его для моих наблюдений, если бы у меня не было помощника. Этот помощник — мой маленький сын Поль. У него зоркие глаза и острый слух.

Сегодня праздник. Мы встали очень рано, чтобы пойти прогуляться. Приближается май, и сизифы, наверное, уже появились. Надо осмотреть лужок под горой, по которому прошло стадо. Разламывая шарики овечьего навоза, мы, может быть, найдем сизифов. Поль принимается за дело, и вскоре у меня шесть пар этих жуков.

Садок для сизифов не нужен. Достаточно накрыть слой песка колпаком из металлической сетки и положить еды. Эти жуки всего с вишневую косточку величиной. Их коренастое тельце заострено на конце, а ноги такие длинные, что похожи на паучьи. Особенно длинны изогнутые задние ноги, которыми сизиф обхватывает навозный шарик.

Когда наступает время устраивать семью, самец и самка принимаются месить, тащить и зарывать в землю пищу для своего потомства. Отделив передними ногами кусочек навоза, жук лепит из него шарик с крупную горошину величиной. Проделывает он это очень быстро, причем не вращает шарик, даже не сдвигает его с места. Теперь нужно этот шарик катить, чтобы он весь покрылся корочкой. Она предохранит навоз от слишком быстрого высыхания.

Сизифы с навозным шаром. (Нат. вел.)

Мать ухватывает шарик спереди. Придерживая его передними ногами, она тащит шарик к себе, пятясь задом. Отец, стоя головой вниз, толкает шарик от себя. Чета сизифов, катит шарик через всякие неровности и другие помехи: их не избежишь, когда пятишься назад. Впрочем, если бы сизиф и видел эти препятствия, то не постарался бы обойти их: лезет же он упорно на сетку колпака. Нелегкое это дело. Уцепившись коготками задних лапок за сетку, мать тащит шарик к себе, потом обхватывает его, поднимает вместе с прицепившимся к нему отцом и держит их обоих на весу. Такой груз долго не продержишь, и шарик вместе с самцом падает на песок. Мать падает вдогонку, хватает шарик и снова лезет на сетку...

И на обычном пути немало помех. То и дело ноша опрокидывается на небольших неровностях почвы. Носильщики летят кувырком, но тотчас же поднимаются и с прежней бодростью катят шарик дальше. Их не смущают толчки и падения, и они катают свой шарик часами.

Когда шарик стал плотным и покрылся ровной корочкой, мать отправляется искать удобное место. Отец остается сторожить шарик. Найдя подходящее место, мать делает небольшое углубление и спешит к самцу. Они вместе подкатывают шарик к будущей подземной пещерке. Мать роет, работая ногами и головой, а самец сторожит шарик, не выпуская его из ног. Вскоре ямка становится достаточно глубокой, чтобы в ней поместился шар. Мать обхватывает его снизу и тащит, отец придерживает сверху.

Снова начинается рытье и спуск шарика. Еще немного — и шарик вместе с землекопами в глубине. Чтобы увидеть что-нибудь новое, нужно подождать полдня. Тогда мы увидим, как отец появляется на поверхности и затаивается неподалеку от норки. Мать вылезает наверх обыкновенно только на другой день: в норке у нее были дела. Теперь самец выбегает из своего убежища, и оба отправляются искать кучку навоза. Едят, а затем лепят новый шарик.

Сизиф в норке с грушей (x 1,25).

Норка сизифа — узкая комнатка на небольшой глубине. В ней тесно, и для самца места здесь нет. В норке лежит крохотная груша: ее большой диаметр всего одиннадцать–восемнадцать миллиметров. Ее поверхность очень гладкая, а вся она — самое изящное из всех изделий навозников.

Груша сизифа (x 1,25).

Груша недолго сохраняет свою красоту. Вскоре она покрывается узловатыми наростами, черными и кривыми, которые выглядят кучками безобразных бородавок. Я не знал сначала, откуда они берутся, и думал, что это какие-нибудь грибки. Из этого заблуждения меня вывела сама личинка. Она изогнута крючком, а на спине у нее большой горб — признак, что отбросы выделяются быстро. Как и личинка скарабея, сизифова личинка штукатурит своими испражнениями все проломы.

Личинки различных навозников штукатурят изнутри свое просторное помещение испражнениями и не выбрасывают их наружу. Личинка сизифа, потому ли, что ее помещение тесно, или по каким-либо иным, неизвестным мне причинам, только часть своих отбросов тратит на штукатурные работы, остальное же выбрасывает наружу.

Груша с комками испражнений личинки сизифа (x 1,5).

Когда личинка подрастет, то можно увидеть в тот или другой час, как небольшое местечко на поверхности груши размягчается и утоньшается. Потом в этом месте появляется струйка темно-зеленой, жидкости, оседающей завитками на наружной стороне груши. Образовались бородавки, чернеющие при высыхании. Что случилось? В стене груши личинка проделала временную дырочку с тоненькой заслонкой, и через эту дырочку выбросила наружу излишек своих испражнений, который не смогла истратить на штукатурку. Она испражнилась сквозь стену. Проделанная для этого отдушина не опасна: она тотчас же плотно затыкается основанием выпущенной струйки. При таком быстром заделывании дырочек сухой воздух не успевает проникнуть внутрь груши, и пища остается свежей.

Сизиф занимается своими семейными делами очень рано: в апреле и в мае. В это время жара умеренная и его неглубоко зарытые груши не высохнут. С первой половины июля до наступления самых знойных дней потомство сизифа начинает взламывать коконы, выбирается наружу и отправляется на поиски навозных куч — пищи и крова в течение знойных недель. А затем, после коротких осенних радостей, жуки зароются в землю. Придет весна, окончится зимняя спячка, и наступит праздник катания шаров.

Еще несколько слов о сизифе. Мои шесть пар жуков, которых я держал под проволочным колпаком, доставили мне пятьдесят семь груш с яйцами и личинками. По девять личинок на семью! Чему приписать такую плодовитость сизифа? Я вижу лишь одну причину: отец здесь работает наравне с матерью. Заботы о потомстве, столь изнурительные для одного, не так уж тяжелы, когда разделяются между обоими родителями.

Кокон бизона

Навозника бизона я получил из окрестностей Монпелье. У этого жука крепкая спина, короткие ноги, а тело его сжато в массивный прямоугольник: такие жуки всегда очень сильны. На голове самца бизона два коротких рога, похожих на кривые рога буйвола. Его переднеспинка вытянута впереди в длинный тупой зубец, по бокам которого — две ямки. По своей внешности самец бизона близок к копрам, и энтомологи сближают его с этими жуками.

Бизон. (Нат. вел.)

Классификаторы иногда меня восхищают. Изучая ротовые части, ноги и усики насекомого, наколотого на булавку, они умеют, например, сблизить скарабея и сизифа, столь несхожих по внешности и так похожих по образу жизни. Но этот способ, пренебрегающий высшими проявлениями жизни ради исследования мелочей строения наколотого жука, слишком часто вводит нас в заблуждение. Истинные способности насекомого не что иное, как число члеников в его усиках. Бизон, как и многие другие, возвещает нам, что классификаторы поместили его не там, где следовало бы. Сосед копров по своему строению, он по своему искусству гораздо ближе к геотрупам. Подобно им, он делает колбасы, и самцы бизона обладают отцовским инстинктом.

Около середины июня я осматриваю мою единственную пару бизонов. Под кучей бараньего помета начинается отвесный ход в палец шириной, идущий на глубину тридцати сантиметров. Внизу этот колодец разветвляется на пять расходящихся коротких ходов, каждый из которых занят колбасой меньших размеров, чем у геотрупа. На нижнем конце колбасы — колыбелька для яйца, круглая, обмазанная изнутри полужидким выделением. Яйцо овальное, белое и относительно большое, как это бывает у навозных жуков.

Коротко говоря, грубая работа бизона очень схожа с работой геотрупа. Я ошибся в своих ожиданиях. Внешность жука позволяла ждать более совершенного искусства, большей опытности в лепке шаров или груш. Скажем себе еще раз: будем воздерживаться судить по внешности о животных, так же как и о людях. Внешнее строение еще не дает умения.

Нижняя часть норки бизона. (Уменьш.)

Я застаю мою пару бизонов на перекрестке, куда выходят пять тупых ходов с колбасами. Свет сделал жуков неподвижными. Что делали они до тревоги, вызванной моими раскопками? Они присматривали за всеми пятью помещениями, уминали последнюю колбасу, добавляли в нее навоза, спущенного сверху и взятого из кучи, служащей покрышкой колодцу. Может быть, они собирались вырыть шестую комнату и заняться ее устройством? Как знать! Все же я узнал, что подниматься со дна колодца в амбар на поверхность приходится часто: навоза нужно много, а за один раз жук спускает вниз лишь небольшую порцию.

Колодец свободен по всей своей длине, а стены его покрыты штукатуркой. Толщина обмазки около миллиметра, она сплошная и довольно ровная, но без особой отделки. Самец мог бы заняться обмазыванием колодца, пока самка наращивает слои колбасы. Впрочем, геотруп уже познакомил нас с подобной облицовкой, еще менее правильной и совершенной. Новый пример сходства в мастерстве этих обоих навозников.

Мое любопытство лишило бизонов их колбас: я овладел ими. Они снова принялись за работу, и в середине июля в подземном жилье лежали три новые колбасы. Итак — восемь колбас. Но на этот раз я нашел обоих моих пленников мертвыми: одного на поверхности, другого — в земле. Случайность ли это? Или, скорее, не составляет ли бизон исключение среди навозников, доживающих до вылета своих детей — жуков и даже вступающих в новый брак следующей весной. Я склонен признать здесь проявление общего закона жизни насекомых, которым не приходится из-за краткости жизни видеть Свое семейство. Ведь в моем садке не случилось ничего дурного, насколько я знаю, по крайней мере. Если моя догадка справедлива, то почему бизон умирает, не увидев своего потомства, как самый заурядный жук? Еще одна загадка, остающаяся без разгадки.

Много о личинке говорить не приходится. Она согнута крючком, у нее есть спинной горб-мешок, она быстро выделяет испражнения и умеет чинить проломы в своем жилье. Все это особенности и таланты, свойственные и другим навозным жукам.

В августе, проеденная в своей срединной части, колбаса становится похожей на изорванный чехол. Теперь личинка отступает к нижнему концу и здесь прикрывается круглым сводом. Он отделяет ее от прочей части жилья, а материалом для него служит замазка, доставляемая кишкой личинки.

Кокон бизона в норке. (Уменьш.)

Кокон личинки — прелестный шар, с большую вишню величиной — образчик строительного мастерства навозников. На его поверхности концентрическими рядами расположены словно нежные гребешки. Они расположены, как черепицы на крыше, и каждый из них соответствует удару лопатки, положившей на место свою порцию замазки. Кокон выглядит слегка шероховатым.

Кокон этот, не зная его происхождения, можно принять за косточку какого-нибудь заморского плода. Обману помогает и то, что видишь что-то вроде толстого околоплодника. Это корка колбасы, окружающая лежащий внутри кокон и легко спадающая: она отделяется словно шелуха от ореха. Вскрывший навозную корку сильно удивится, найдя под грубой оболочкой великолепный кокон.

В этой комнате, устроенной для превращения, оцепеневшая личинка проводит всю зиму. Я надеялся получить жука весной, но, к моему крайнему изумлению, личинка превратилась в куколку лишь в конце июля.

Меня удивило такое медленное созревание. Бывает ли так и на свободе? Наверное, потому что в моем садке, насколько я знаю, не случилось ничего такого, что могло бы послужить причиной такого замедления. Итак, я записываю вывод из моих наблюдений, не опасаясь ошибки: личинка жука бизона лежит в своем красивом коконе двенадцать месяцев, тогда как личинки других навозников превращаются в куколку через несколько недель. Что служит причиной этой странной затяжки? Это приходится оставить среди многого, нам еще неизвестного.

Сентябрьские дожди размягчают твердую оболочку кокона, и она уступает толчкам молодого жука. Бизон выползает, чтобы насладиться теплыми осенними днями. С первыми холодами он зароется в землю, а весной выползет на поверхность: круг жизни начнется снова.

Из описанных мною наблюдений видно, что некоторые жуки-навозники составляют исключение в мире насекомых, в котором отцы, как правило, равнодушны к своему потомству. У лунного копра, геотрупа, сизифа, бизона самцы принимают в семейных делах почти такое же участие, как и самки. Откуда у них этот инстинкт?

Можно было бы сослаться на сложность устройства жилья для молодых. Разве невыгодно, если самец поможет самке в постройке жилища и заготовке питания. Работа вдвоем даст больше, чем в одиночку. Действительность чаще опровергает такое рассуждение, чем подтверждает его.

Почему у сизифа самец — работяга-отец, а у скарабея он бродяжничает безо всякого дела? А ведь у обоих катальщиков шаров одно и то же мастерство, один и тот же способ воспитания потомства. Почему лунный копр знает то, чего не ведает его ближайший родич — испанский копр? Лунный копр не покидает своей самки, испанский — оставляет семейный очаг еще до того, как будет заготовлена провизия для выводка. А ведь и тут и там схожие яйцеобразные шары, за которыми нужен долгий надзор и после их изготовления. Шары схожи, но повадки копров различны.

Гимноплевры

Во Франции распространены два вида гимноплевров. У одного из них надкрылья гладкие — это гимноплевр-пилюльщик. Надкрылья гимноплевра рябого усеяны маленькими ямочками, словно следами жестокой оспы: этот вид гимноплевров встречается реже и предпочитает юг. Оба они обильны по соседству со мной, на каменистых равнинах, где среди кустиков лаванды и куртинок тмина пасутся бараны.

Гимноплевр рябой (x 1,5).

Формой тела гимноплевры очень напоминают скарабея, но гораздо меньше его. Оба они работают и роют норки в одних и тех же местах, с мая до июля. Они живут соседями, но не потому, что уж очень любят общество — просто им приходится жить рядом. Часто я вижу их возле одной и той же кучки помета.

Гимноплевры. (Уменьш.)

В солнечные дни около кучи свежего навоза копошится много всяких навозников, и среди них — немало гимноплевров. Можно подумать, что эти жуки целыми роями исследуют местность и, найдя богатую добычу, все сразу кидаются на нее. Я не верю тому, что гимноплевры собираются для поисков в отряды, хотя вид этой толпы и наводит на такие подозрения. Мне приходилось видеть, как они сбегаются по одному со всех сторон, образуя около кучи такое скопище, что их можно собирать горстями. Но как только они замечают опасность, как тотчас же многие сразу улетают, а оставшиеся прячутся под кучкой навоза. Мгновение, и шумная суматоха сменяется полной тишиной. Скарабей не так робок. Он продолжает работать даже тогда, когда его рассматриваешь вблизи. Ремесла у этих двух жуков схожи, но характеры различны.

Скарабей катает шары, изготовленные для еды. Гимноплевр, хоть и прозван «пилюльщиком», не такой уж любитель шаров и их перекатывания с места на место. В садке, как и на воле, он поедает провизию на месте. Понравится ему пища, тут он и сделает привал, но лепить шар и катить его, чтобы потом пообедать в подземелье, совсем не в его обычаях. Шар-пилюля приготовляется, как мне кажется, только для личинки.

Гимноплевра с навозным шаром (x 1,25).

Из кучки помета мать берет столько, сколько нужно для питания одной личинки. Здесь же, на месте сбора, она лепит шарик. Потом повертывается головой вниз, пятится и катит шарик. В норке она отделает его по всем правилам.

Конечно, в катящемся шарике яичка нет. Оно будет отложено не на проезжей дороге, а в темноте и уединении подземелья. Глубина норки пять–семь сантиметров, не больше. В подземелье не тесно: доказательство того, что здесь жук занимается лепкой, а для этого нужна свобода движений. Над входом в норку видна маленькая кротовинка, образованная выброшенной из норки землей.

Я делаю несколько ударов моей карманной лопаткой, и подземное жилье раскрыто. Часто я нахожу здесь и мать, занятую теми или иными делами. Посреди подземелья лежит ее произведение, формой и размерами напоминающее воробьиное яйцо. Таковы груши обоих видов гимноплевров, которых я буду описывать вместе: очень уж схожи их повадки. Не застав в норке мать, не узнаешь, чья груша: гимноплевра-пилюльщика или рябого. Обычно у первого груша чуть крупнее, но этот признак не очень надежный.

Бывает, что мать не делает шарик, а тащит в норку бесформенный кусок навоза, если норка вблизи от кучки помета. В норке гимноплевр занимается лепной работой, придавая навозному шарику или бесформенному комку форму груши-яйца, с закругленным одним концом и заостренным — другим. Материал хорошо поддается обработке: из овечьего помета лепить так же легко, как из мягкой глины.

Груша гимноплевра-пилильщика, целая и разрезанная (видна колыбелька с яйцом). (Уменьш.)

Яичко находится в крошечной колыбельке на узком конце навозного яйца-груши. Конец этот оттянут как бы в сосочек, у него тонкие стенки, и яйцо окружено здесь слоем воздуха, легко обновляющегося через тонкую перегородку с волокнистой пробкой-затычкой. Гимноплевры и скарабеи — лепщики, воспитанные в разных «школах»: планы их произведений не схожи. Из одного и того же материала скарабеи лепят груши, гимноплевры — чаще яйцевидные шары. И все же те и другие во всем повторяют друг друга: требования яичка и личинки схожи.

Через пять-шесть дней из яичек, снесенных гимноплеврами в июне, вылупляются личинки. Видевший личинку скарабея знает — в общих чертах — и строение личинок гимноплевров. У всех это изогнутый крючком червяк с горбом-мешком на спине, в котором помещается часть длинного кишечника. Брюшко на конце косо усечено, образует лопаточку. Все это указывает на повадки, схожие с повадками личинки скарабея. Мои наблюдения и опыты подтверждают это.

В садке стадия личинки длилась семнадцать–двадцать пять дней, куколки — пятнадцать–двадцать дней, приблизительно по три недели каждая. Жук, только что вышедший из куколки, выглядит так же занятно, как и скарабей: у него белые надкрылья и брюшко, ржаво-красное остальное. Кокон, в котором заключен молодой жук, затвердел от августовской жары, и жук остается в нем до тех пор, пока сентябрьские дожди не размягчат стенки его тюрьмы.

Инстинкт поражает в обычных условиях своей непогрешимой проницательностью. И он же не менее удивляет нас своей тупой невежественностью в условиях необычных. У каждого насекомого есть свое ремесло, которое оно знает в совершенстве: перед нами — подлинный мастер. Его бессознательные действия превосходят нашу сознательную деятельность. Но отклоним насекомое от его привычного — естественного — пути, и сразу яркий свет сменяется мраком. И тогда ничто не зажжет угасший факел, даже материнство — сильнейший из всех двигателей.

Я уже приводил много примеров этого противоположения, о которое разбиваются некоторые теории. Вот и еще один пример — не менее поразительный — из мира навозников. Изготовители навозных шариков и груш удивляют нас глубоким равнодушием матери к той колыбели, которая только что была предметом самых трогательных забот.

Мои наблюдения относятся одинаково и к скарабею, и к обоим гимноплеврам. Все они проявляют удивительное рвение, заготовляя все необходимое для благоденствия личинки. И все они одинаково становятся потом равнодушными к судьбе этой самой личинки.

Я застаю мать в норке перед откладыванием яичка, а если оно уже отложено, то с великой осторожностью подправляющей навозный шарик. Перемещаю ее в цветочный горшок с утрамбованной землей и сажаю на поверхность; кладу сюда же и ее более или менее законченный шарик.

Мать не колеблется долго. До сих пор она держала драгоценный шарик в своих объятиях, теперь она начинает рыть норку. По мере того как рытье продвигается вперед, она втаскивает за собой шарик, который не выпускает из лапок даже во время всяких трудностей в работе землекопа. Вскоре в земле горшка образуется пещерка — помещение для драгоценного шарика.

Я опрокидываю горшок вверх дном. Все разрушено, вход в норку и подземная комнатка исчезают. Я вынимаю из развалин мать и ее шарик, снова наполняю горшок землей и повторяю опыт. Несколько часов спокойствия, и к жуку возвращается бодрость, поколебленная катастрофой. Мать зарывается вместе со своим шариком в землю во второй раз. И во второй раз я опрокидываю горшок... Опыт начинается снова. Жук опять зарывается в землю вместе с шариком: он упрям в своей материнской нежности.

Четыре раза на протяжении двух дней жук встречается с моим вмешательством, и каждый раз он восстанавливает разрушенное жилище. Я прекратил опыт. Мне было совестно еще и еще мучить жука. А помимо того, нужно думать, что рано или поздно измученная мать перестала бы работать.

У меня очень много наблюдений подобного рода, и все они подтверждают, что мать, вынутая из земли со своим неоконченным произведением, снова зарывается. Она проделывает это с неутомимым рвением и прячет еще неоконченный и незаселенный шарик. Она обладает непреодолимым упорством. Будущее ее рода требует, чтобы комок навоза был зарыт в земле, и она сделает это во что бы то ни стало.

А вот оборотная сторона медали. Яичко отложено, в подземелье все приведено в порядок. Мать выходит. Я беру ее во время выхода, вынимаю из пещерки и ее навозную грушу. Кладу жука и его драгоценность рядом на поверхность почвы, как я это только что делал. Теперь в навозном шарике находится яичко жука. Это очень нежная вещица, которую может иссушить солнечный жар, прогрев тонкую покрышку колыбельки. Достаточно шарику побыть четверть часа на солнечном припеке, и яичко погибнет.

Что делает мать при такой беде? Ровно ничего.

Она, по-видимому, даже не замечает шарика, который так дорог был ей накануне, когда яичко еще не было отложено. Законченная работа не интересует ее. У матери теперь одно стремление: поскорее уйти. Это сразу заметно по тому, как она ползает взад и вперед около ограды, держащей ее в плену.

Таков инстинкт. Мать старательно зарывает в землю безжизненный комочек навоза. И она же оставляет на поверхности земли комок, в который отложено яичко.

Работа, которую надо сделать, — это все. Работа оконченная — ничто.