Знаете ли Вы, мой возможный читатель, что такое межконтинентальная баллистическая ракета (МБР) SS-18, которую в США «ласково» называют SATANA? Я в дальнейшем постараюсь объяснить смысл каждого слова, входящего в это название, но пока сообщу главное.

Одна (!!!) такая ракета, достигшая территории «вероятного противника» (граждане бывшего СССР твердо знают, какая страна имеется в виду), может нести 10 водородных бомб, каждая из которых по мощности, по меньшей мере, в 10 раз превышает сброшенные на Хиросиму и Нагасаки в 1945 г. И она в состоянии доставить (ракетчики говорят «развести») каждую бомбу в назначенную цель, т.е. теоретически 10 больших городов исчезнут с лица Земли со всем своим населением, домами и пр. Для любой страны это является неприемлемым ущербом, который ее правительство обязано избежать. СССР располагал несколькими сотнями таких ракет. И пока они все еще, хотя и в немного меньшем количестве, стоят на боевом дежурстве в шахтных колодцах на территории России.

Так вот, много десятилетий я разрабатывал системы управления таких ракет, но меньшей мощности (SS-18 — это вершина).

Я начинал с молодого специалиста и закончил высшей научно-технической должностью в ракетно-космической технике — Генеральный конструктор систем управления (так и писалось — с заглавной буквы). За несколько десятков лет я участвовал в создании 10 типов межконтинентальных баллистических ракет, 8 из которых стояли на боевом дежурстве, а некоторые стоят и сейчас. Кроме того, наша фирма (она теперь называется «Хартрон») создала системы управления 8 ракет-носителей космических аппаратов, в том числе, для самой большой в мире ракеты «Энергия», и многих космических аппаратов. Я уверен, что это мировой рекорд, по меньшей мере, по числу типов ракет, и качество многих из них вполне соответствует лучшим созданным в любых других странах образцам.

О создании таких изделий (опять чисто советский ракетный термин, считавшийся несекретным, так как слово «ракеты» в обиходе, в том числе, и на производстве, употреблять было нельзя) и о людях, с которыми я близко сталкивался в ходе совместных работ, а среди них были почти все великие советские создатели ракет, и пойдет здесь речь.

Так как я жил с мамой (мои родители разошлись, когда мне был один год), то речь идет о ее семье.

Мои дедушка и бабушка до революции жили в городе Нежине Черниговской губернии и по тогдашней классификации были простые мещане. Дед умер до моего рождения, и, как принято у евреев, меня назвали в память о нем. У бабушки было 5 детей — три сына и две дочери. Моя мама была младшим ребенком, ее назвали Рохель — Лея, по советской норме в паспорте — Рая. И моя бабушка жила с ней в эвакуации в г. Анжеро-Судженск Кемеровской обл.

Ее старший сын погиб в годы гражданской войны, второй стал врачом и прожил всю жизнь в маленьком армянском городе (тогда он назывался Ленинакан) и был там очень уважаемым человеком. Третий сын, инженер-экономист, проработал всю жизнь в цехе на Харьковском танковом заводе. Старшая и любимейшая сестра моей мамы тоже стала врачом и вышла замуж за военного врача.

Благодаря ей мы спаслись, уехав из Харькова в 1941 г. Госпиталь, где служил ее муж, был после начала войны направлен из недавно захваченной СССР Западной Украины (когда Сталин и Гитлер делили Польшу) в Сибирь, и эшелон ехал через Харьков. Тетя заявила, что без мамы и сестры она не поедет, поэтому мы с ними покинули Харьков и остались живыми, иначе нас всех ждал Дробицкий Яр — место массового расстрела евреев…

Мама была съездовой стенографисткой (сейчас уже бесполезно объяснять этот термин), вышла замуж за врача и жила с ним и своей мамой фактически до моего рождения и последовавшего вскоре развода, причем, отец женился вторично, а мама второй раз замуж не вышла, как я думаю, чтобы у меня не было отчима… Специальность у нее была тяжелая и очень плохо оплачиваемая, так что в нищете мы жили всегда.

После окончания института я получил назначение на серийный завод, конструкторскому бюро которого суждено было в дальнейшем стать крупнейшей советской научно–исследовательской организацией в области создания систем управления межконтинентальных баллистических ракет, ракет–носителей космических аппаратов и самих этих аппаратов. Конечно, задачей завода было не разрабатывать новые системы управления, а массово (серийно) производить аппаратуру таких систем управления, разработанную московским НИИ под руководством родоначальника такой аппаратуры Николая Алексеевича Пилюгина, но так уж вышло, что это харьковское КБ стало таким же полноправным разработчиком, как и московский пилюгинский НИИ-885.

Можно считать, что, вопреки политике советского государства, мне повезло с интересной работой. Чтобы было ясно, нужно рассказать известные мне факты о возникновении и развитии советской ракетно–космической техники. Но перед этим нужны некоторые пояснения относительно термина, которым я уже пользовался, — межконтинентальная баллистическая ракета (общеупотребительная аббревиатура — МБР).

1. Слово «межконтинентальная» характеризует дальность полета ракеты, которая должна достичь практически любой точки на территории США со стартовой установки, размещенной почти в любом месте СССР. Это несколько тысяч километров, начиная примерно с 4000 и до 10–12 тысяч.

Ясно, что такие дальности нужны были только СССР и США для гарантированного уничтожения друг друга. Например, Израилю они просто не требуются по понятным причинам. Правда, сейчас для этих же целей, хотя и на меньшие дальности, создают МБР и Китай, и Северная Корея, и Иран и некоторые другие страны, но это следует рассматривать скорее как угрозу (хотя и очень серьезную) при наличии у них термоядерного оружия, так как создать ракеты в значительном количестве для ведения полномасштабных боевых действий, как я полагаю, эти страны не могут, хотя и одна водородная бомба может нанести неприемлемый ущерб. Доставить термоядерную бомбу на территорию вероятного противника и является единственной задачей МБР, хотя ее сравнительно нетрудно модернизировать для выведения небольших космических аппаратов, хотя ее эффективность существенно меньше специально созданной ракеты–носителя. С этой целью, по крайней мере, Россия и Украина стараются использовать снимаемые с боевого дежурства из-за истечения срока гарантии советские МБР типа SS-18, SS-19 и пр.

2. Очень важным в этом названии является слово «баллистическая». Это означает следующее. Траектория МБР состоит из двух частей. На первой, называемой «активным участком», ракета разгоняется очень быстро двигателем, проходит плотные слои атмосферы и выходит в безвоздушное пространство на высоты в десятки километров. Выключение двигателей последней ступени происходит по команде от системы управления, чрезвычайно точно по результатам собственной системы автономной навигации, определяющей момент времени, когда неуправляемая более головная часть ракеты, двигаясь по естественной «баллистической» траектории, попадет в заранее выбранную цель, все географические данные о которой заложены в память бортового компьютера.

С 1959 года вплоть до развала СССР наша организация была одной из ведущих в Минобщемаше, специализируясь на создании систем управления МБР, ракет-носителей и космических аппаратов в качестве головной организации.

Теперь не избежать «лирического отступления», связанного с секретностью названий. Во-первых, засекретили даже название министерства. Таких министерств было два — Минсредмаш (ядерное оружие и атомная энергетика в целом) и Минобщемаш (МБР, ракеты-носители космических аппаратов и сами космические аппараты). В названиях остальных министерств оборонной промышленности до такого идиотизма дело не дошло, существовали Минавиапром, Минсудпром, Минвооружений, боеприпасов и др. Секретом для тех, кто этим интересовался, конечно, не было, но здесь лучше всего привести советский анекдот «Рабинович, Вы же — дурак. Тс-с-с, я об этом скрываю».

Далее, советские промышленные и научно-исследовательские организации, работавшие над созданием военной техники (не только входящие в Минобщемаш), имели для секретной переписки номера (у нас это было ОКБ-692, у Янгеля — ОКБ-586, у Челомея — ОКБ-52, у Королева — ОКБ-1 и пр.).

Кроме того, для несекретной переписки и разговоров существовал номер почтового ящика (п/я), в нашем случае почему-то — абонементный ящик (а/я 67). Все это полная бессмыслица и дань параноидальной шпиономании «великого вождя». Но потребовалось более 40 лет, чтобы эта очевидная бессмыслица дошла и до высшего руководства, и номера (открытые и закрытые) были заменены на «условные названия», из которых тоже нельзя было определить, чем конкретно занимается организация, но, по крайней мере, это были слова, а не номера. Так, наша организация стала именоваться НПО «Электроприбор». Уже в мою бытность ее руководителем нам удалось убедить министерство, что организаций, в названии которых есть в том или ином виде слово «электро», не только в стране, но и в каждом городе очень много, и если мы хотим быть хоть как-то замеченными в период начала работ по гражданской технике, стоит подобрать другое название. Так появился «Хартрон», и я считаю, что это наименование стало достаточно известным не только в бывшем СССР.

Следующей данью засекречиванию стали наименования самих ракет. Во-первых, существовало совершенно секретное название, содержащее букву «Р» — Р-7, Р-16 и пр. Этим названием нельзя было пользоваться даже в закрытых документах, оно использовалось только в постановлениях ЦК и даже там не печаталось машинисткой, а вписывалось вручную. Для служебной деятельности существовало специальное наименование, применительно к тематике Минобщемаша, оно состояло из одной-двух цифр, заглавной буквы, как-то связанной с назначением оружия (у нас это были сначала «К», а затем «К» осталось за космосом, а в сухопутных ракетах появилось «А»), и двухзначного порядкового номера. Например, боевые ракеты разработки Днепропетровска 8К64, 8К67 и пр., а потом 15А14, 15А18 и т.д. Ракеты–носители космических аппаратов — 11К63, 11К65, 11К67 и др. Последними советскими носителями стали 11К77 («Зенит») и 11К25 («Энергия»), так и не оконченная в отличие от «Зенита», который является первыми двумя ступенями «Морского старта». Как видно, первые цифры «11» означают космическую технику, а «8» и «15» — боевую.

Итак, коллектив, буквально сложенный из двух заводских серийных конструкторских бюро, без всякого опыта разработок систем управления начал первую в СССР работу по созданию автономно управляемой МБР 8К64 (Р-16). Конечно, ни к чему хорошему это в начале не привело, но потом задачу все же выполнили и не только была сдана на вооружение 8К64, но и создана вторая (кроме НИИ-885) кооперация разработчиков систем управления, которая в дальнейшем во многом опередила первую, своих, по существу, основателей. Но до этого утекло много воды, и произошло много неприятностей.

Началось с развития самого ОКБ, тем более что в составе заводских КБ зачастую не было даже структур, нужных для разработки.

КБ завода п/я 409 раньше автономными системами управления не занималось, так что новые структуры должны были возникнуть в составе бывшего КБ п/я 201. Начались переходы из радиотехнического КБ в создаваемые автономные, так как никакой разработки радиосистем даже в планах ОКБ-692 не значилось.

Первой и главной такой структурой стал теоретический комплекс, который был создан из сотрудников СКБ п/я 201. Главой его был назначен сотрудник военного НИИ-4 (главного и единственного по сути института в ракетных войсках) Дмитрий Федорович Клим. В порядке оказания помощи вновь созданному ОКБ Коноплеву разрешили перевести в новую организацию сотрудников Минобороны, так чтобы они не теряли ни должностей, ни воинских окладов, ни прочих преимуществ службы в армии. И, несмотря на это, нашлось всего три офицера, согласившихся на переезд из относительно сытой Москвы в голодный Харьков. Так называемый теорсектор СКБ п/я 201, возглавлявшийся Анатолием Ивановичем Гудименко, был преобразован в теоретический комплекс (№3). Комплексом №1 стал бывший коллектив СКБ п/я 201, №2 — п/я 409.

Начальником отдела систем стабилизации (№31) в теоркомплексе стал Гудименко, отдела систем управления дальностью (№33) (которыми для 8К64 мы не занимались) — Андрей Саввич Гончар, возглавлявший такую группу в лаборатории Гудименко на п/я 201. Третий, совершенно необходимый для теоретиков отдел (№32), был вычислительный центр, для которого Коноплев «выбил» единственную в СССР «большую» ЭВМ М20.

В конце 60-х годов военные жестко потребовали от конструкторов создания МБР с разделяющимися головными частями (у США уже были Минитмены), что и определило переход к бортовым вычислительным машинам в системе управления.

Следует иметь в виду, что в СССР вычислительные машины (наземные, стационарные) только начали появляться, их получали предприятия, работавшие на военную технику, и то далеко не все. Первые машины типа БЭСМ-6 распределял лично Д. Ф. Устинов. Даже слово «компьютеризация» никто не знал.

В этих условиях в нормальной стране и говорить об установке вычислительных машин на борту ракеты даже бы не стали. Но наша страна была абсолютно милитаризована, и ничего более важного, чем иметь МБР, не сильно уступающие американским, не было.

Из Минрадиопрома был выделен Минэлектронпром, перед которым была поставлена задача создать микроэлементы, из которых можно сделать приемлемую по массе и габаритам БЦВМ.

Официально все, связанное с военной микроэлектроникой, США не продавали. Но поскольку отставание СССР исчислялось годами, нас устраивало то, что у них было уже несекретным. Специальный город под Москвой (с московским снабжением) для вновь созданного министерства «пробил» его первый министр А. И. Шохин. Это — город Зеленоград, он официально включен в Москву (Зеленоградский район).

Именно так назвали мы, полушутя, положение с тем, кто и что будет разрабатывать в новом поколении систем управления советских МБР с разделяющимися боевыми частями и бортовой вычислительной цифровой машиной. Ибо сказано «В каждой шутке есть доля шутки».

Состояние было такое.

На вооружении Советской армии состояло два типа МБР, янгелевская 8К67 с харьковско-московскими (НИИ-944) разработчиками СУ, на базе которой предстояло и дальше развивать направление сверхтяжелых ракет (у США таких не было), и меньшая, примерно вдвое, по размерам челомеевская ракета 8К84 с СУ разработки НИИ-885, еще со времен Хрущева.

Казалось бы, нужно этим же организациям создавать две новые МБР. Но Пилюгин после снятия Хрущева работать с Челомеем отказался. При Сталине проблему решили бы силовыми методами: либо приказали, либо кого-нибудь из них в лучшем случае сняли с работы, а в худшем посадили. Но времена Сталина, к счастью, кончились. Дело еще и в том, что и Челомей, и Пилюгин обзавелись покровителями на самом высоком уровне членов Политбюро. За Пилюгиным стоял Устинов, фактический глава оборонной промышленности СССР, за Челомеем — Гречко — министр обороны. Оба — члены Политбюро. Выбирать Брежнев, конечно, не умел, так что выход был найден самым экономически нецелесообразным и абсолютно бесполезным для армии образом. Сначала была сделана, с моей точки зрения, непорядочная попытка найти выход за счет нашего ОКБ.

В Днепропетровске был собран очередной Совет главных конструкторов по тяжелой ракете, на который мы были приглашены как разработчики СУ. Каково же было наше удивление, когда мы встретили на Совете Пилюгина и его заместителей. Это было абсолютно неэтично, так как НИИ-885 никогда не был участником этой работы, а нам даже не сообщили об их участии в Совете.

Но прежде обиделся Янгель, причем обиделся на меня. Он решил, что работа нашего ОКБ с ОКБ-52 чуть ли не моя инициатива, направленная на помощь Челомею, и в ущерб ОКБ-586. Это, конечно, явное недоразумение, кто я был такой, чтобы принимать столь важные решения. На самом деле, несмотря на формальное окончание «гражданской» войны, амбиции и позиции самых больших советских начальников не изменились. Устинов, а значит, аппарат ЦК КПСС и Совмина СССР, как и раньше, поддерживали Пилюгина и Янгеля (здесь оправдана именно такая очередность называемых руководителей, хоть ракету делал Днепропетровск, а НИИ-885 — для нее СУ), а Гречко — Челомея с ракетой, получившей несекретное название 15А30. Его поддержал наш министр (человек, сыгравший важнейшую роль в создании советской РКТ), т.е. он открыто выступил против Устинова, чего раньше и представить себе нельзя было, так как в оборонной промышленности СССР Дмитрий Федорович вполне заслуженно был человеком №1. Министр С. А. Афанасьев вызвал к себе Сергеева и сказал, что поручает нашей фирме СУ 15А30. С точки зрения Минобороны их позиция была совершенно правильной, так как 15А30 во всех отношениях была мощнее и лучше, чем янгелевская, которой дали название 15А15 (так сказать, продолжая линию 15А14). Это легко объяснить, так как для Днепропетровска это была первая ракета такого класса, а у ОКБ-52 был большой и хороший опыт.

Причины подобной смелости Афанасьева мне непонятны до сих пор, но партийное начальство ничего не забыло и ничего не простило, и спустя несколько лет после этих событий нашего министра перевели на должность министра одного из открытых машиностроительных министерств, что было существенным понижением.

Но это спустя много лет, а пока для нас это означало, что, не считая двух разных по программному обеспечению ракет, мы получили и две вполне независимые надзорно-подгоняющие инстанции: аппарат ЦК КПСС вместе с аппаратом пребывающей в Кремле военно-промышленной комиссии (общеупотребительное выражение — ВПК) с одной стороны (по 15А14), и аппарат нашего министерства (по 15А30) с другой.

Приоритет сверхтяжелой ракеты был неоспорим и в глазах Минобороны, мы начали с СУ 15А14. Только ею интересовались, приезжая из Кремля и со Старой площади и, главное, что их беспокоило, чтобы даже малейшая характеристика 15А14 была не хуже, чем у 15А30. На эту тему я писал огромное количество справок и многократно вызывался для личных докладов в отдел оборонной промышленности ЦК и в ВПК.

Так как первостепенная важность 15А14 никем не оспаривалась (включая и Минобороны и наше министерство), все согласились, что сначала мы будем делать ее СУ, а потом уже — СУ 15А30.

Как и любая другая организация, ориентированная на выпуск однотипного, чрезвычайно сложного продукта (СУ), ОКБ было построено по такому принципу, что работа была организована по предметным частям СУ, т.е. оно состоит из отделений, каждое из которых делает свою часть работы (теорию, прибор, конструкцию и т.д.) и передает ее другому, конечно, с весьма сложными взаимосвязями и стыковками между ними, так что при необходимости изменений работа возвращается к автору, после чего цикл передач повторяется. Как и у любой другой работающей системы, у этой есть свои преимущества и недостатки, но лучшего для таких ситуаций не придумали. Главная трудность — необходимость постоянного взаимодействия между отделениями, которое их руководство для надежности пытается постоянно контролировать, так что вопросы решаются на высоком административном уровне и достаточно медленно.

Номенклатура отделений в разных организациях, как правило, похожа, но возможны значительные отличия из-за амбиций начальников и исторически сложившейся специализации отделений.

У нас было явно гипертрофированное по численности и объему выполняемых работ теоротделение (около 1300 человек), что, скорее всего, определялось личными качествами начальников других отделений, зорко следивших, чтобы к ним не попала «чужая» работа, тем более новая, и мне, как начальнику теоротделения, приходилось либо брать ее к нам или убеждать создать еще одно специализированное подразделение.

Далее следовало приборное отделение, которое по техническому заданию теоретиков (с участием так называемых «комплексников») разрабатывало электрические схемы бортовых приборов, отрабатывало их на макетах, и передавало конструкторскому отделению. Возглавлял приборное отделение Анатолий Иванович Кривоносов, безусловно, порядочный и толковый специалист.

Аналогичное приборное отделение существовало и для наземной аппаратуры, но оно старалось максимально использовать разработки бортовых прибористов для создания наземных приборов. Оно также передавало электрические схемы своих приборов в конструкторское отделение. Начальники этого отделения изредка менялись, последним, кого я помню, был Виталий Кириллович Копыл, жившей в соседней со мной квартире. К его человеческой порядочности также не было никаких претензий.

Следующее большое направление в нашей работе составили СУ огромных по тем временам объектов, в роли которых выступили спроектированные первоначально как транспортные корабли снабжения челомеевского «Алмаза» космические аппараты.

Самими объектами управления занимался челомеевский филиал №1, размещенный на той же территории, что и завод им. Хруничева. Ныне это КБ «Салют», входящее вместе с заводом в единый научно-космический центр. Первый такой корабль был запущен в июле 1977 г.

Все корабли запускались на УР-500 (ныне «Протон»), как и было задумано В. Н. Челомеем, так как другой ракеты-носителя требуемой грузоподъемности у СССР не было. Назывались они вначале ТКС (транспортный корабль снабжения), как и следовало из проекта «Алмаз». Частично эта функция сохранилась за ними и в составе комплекса «Мир». ТКС №1 пробыл в космосе 3,5 года. В 1981 г. был запущен ТКС №2, который состыковался со станцией «Салют-6», а еще через два года — ТКС №3. Последний корабль с таким названием ТКС №4, запущенный в 1985 г., состыковался и управлял всей связкой (куда входил еще и корабль «Союз», остаток разработок космических кораблей ОКБ-1).

Системы управления ТКС с самого начала делала наша организация, так как в это время другого варианта никто и не представлял. Уже само по себе это не походило на работы ОКБ-1, которое самостоятельно (заказывая другим организациям только отдельные приборы) разрабатывало СУ. По сравнению с системами управления МБР, система управления ТКС была менее сложной, да и требования по сравнению с тактико-техническими характеристиками боевых ракет были помягче. При этом она была гораздо более громоздкой из-за необходимости обеспечить при весьма длительных сроках существования ТКС многочисленные режимы работы: точная и грубая ориентация, стабилизация, управление параметрами орбиты, управление многочисленными и разнообразными двигателями и пр. Но одну важнейшую, новую для нас задачу, эта СУ должна была решать — стыковку космических аппаратов. До нас эту задачу в СССР решало только ОКБ-1, очень этим гордилось и полагало, что никто другой и не сможет. Ну, нам частенько приходилось попадать в подобные положения и не только в космосе.

Во многом наша задача стыковки была сложнее, чем у ОКБ-1, но они были первопроходцами, и они придумали саму радиотехническую систему сближения и стыковки, найдя для нее в Москве разработчика аппаратуры — НИИ ТП (точных приборов), чьим заделом мы и воспользовались, не разрабатывать ведь для каждой темы отдельную аппаратуру стыковки, тем более, что с самим кораблем она была связана только размещением антенн. Так что роль космических первопроходцев выполняло ОКБ-1 (теперь уже бывшее) С. П. Королева. Все остальные задачи стыковки по информации от системы «Курс» (так называлась аппаратура НИИ ТП) решал разработчик СУ корабля (само ОКБ-1) или, впервые, наше ОКБ-692.