Можно ли предать, не подозревая о своем предательстве? И не зная, кого предаешь? Я смотрю в огонь… Полупрозрачные беспрестанно изгибающиеся языки работают неумолимо. С ленивой грацией хищника они обнимают свою медленно обугливающуюся жертву. Пройдет несколько минут – и, отбросив притворную ласку, они ринутся на почерневшую добычу, с урчанием вгрызутся в нее, и она исчезнет. Сгинет навсегда, превратившись в горсть пепла. Но, даже канув в небытие, она не заберет с собой это мерзкое, щемящее чувство.
Он писал хорошо. Не превосходно, а именно хорошо. Язык его книг не поражал филигранной красотой, а умело вкрапленные в повествование мысли не претендовали на философские откровения. Сильным писателем его делали сюжеты, герои и беспощадные, иезуитские вопросы, которые он ставил в каждом произведении. Именно за счет этих качеств критика относила его в разряд заметных прозаиков своего времени. Чужого, непонятного времени которое отстояло от моего на три четверти века. "Самобытный беллетрист, хорошая фантазия, чувство стиля" – такими эпитетами обычно жонглировали авторы предисловий. Мое же знакомство с ним началось с его героев. Бескомпромиссных и ранимых, отважных и знающим цену отваги, любящих и ненавидящих без оглядки. Эти люди, такие странные и непохожие на тех, кто окружал меня, схватили восторженного подростка за руки и вихрем унесли в свой мир. И их мир стал моим миром. Синяя шеренга томов, которые были старше меня на двадцать лет, стала воротами в чудесную страну, откуда не было возврата.
Шагая из города в город, из дома в дом, я шел по ней и находил все то, чего так не хватало в моей столь обыденной жизни. Здесь дрались за идеалы и давали пощечины подлецам, здесь дружили, а не приятельствовали, здесь не стеснялись мечтать и знали, как из мечты сделать реальность. В этих краях не читали моралей и не прятали нравоучительные тирады под разговорами. Здесь просто жили – но жили так ярко и насыщено, что настоящая жизнь порой казалась бледным подобием этого ревущего потока судеб и личностей.
Разумеется, были и другие авторы. Весь стандартный набор книг юного романтика красовался на моих полках. Я нырял в них, напряженно следил за развитием событий, сопереживал, пытался предвидеть козни и разгадывать тайны, но все это было не то. Книга закрывалась, и очарование исчезало. Миры съеживались, обращаясь в декорации, и персонажи так и не становились живыми людьми. А мир его книг не просто продолжал цвести после того, как переворачивалась последняя страница. Он существовал независимо от меня. Он был всегда там – яркий и упоительный, и потертые тома цвета индиго лишь позволяли заглянуть в него.