Майским днем 1644 года небо над китайским городом Сучжоу было затянуто густым дымом пожарищ. Маньчжурские войска, пришедшие с севера, с заснеженных таежных просторов, пошли на штурм «благословенного» города императорских парков, в котором укрепились отряды Ли Цзычена — проклятого мятежника и погубителя династии Мин. На зубчатых стенах бесновались бритые голодранцы, размахивая топорами, меча из луков, пригибаясь под страшным свистом каленых ядер. Маньчжурские бомбарды, скованные из железных брусьев, укрепленные в широких рубленых колодинах, грохотали, сотрясая землю; и волна за волной — казалось, от горизонта до горизонта — двигались шеренги воинов в пластинчатых железных панцирях. Гудели боевые барабаны, рыжие отсветы пожарищ проскакивали по блестящему металлу, бросая резкие тени на каменные лица. Черным огнем горели узкие глаза, вперившиеся в стену, на которой в крошеве каменных фонтанов, вздымаемых ядрами, летели кровавые ошметья человеческих тел. Шеренги шли одна за одной, неотвратимо и мерно приближаясь к городу. Еще раз ударили пушки, захлопали пищали, с тяжелым грохотом обрушилась стена, затянув полнеба облаком грязно-серой пыли, и тотчас же, приставив лестницы, Маньчжуры густо полезли на стены и хлынули в пролом, сметая оставшихся защитников. Смолкли орудия, из всех звуков остался лишь боевой рев тысяч глоток да сабельный лязг рукопашного боя. Закрутившись на стенах, побоище перевалилось в город, клубки сцепившихся тел заметались среди огненной метели и черного дыма, в которых валились кровли горящих домов. Распахнулись захваченные ворота, и тогда, по команде военачальника северян, в бой пошла маньчжурская конница: слитно гремели копыта, развевались гривы, на бамбуковых древках бились узкие флаги. Сверкая кривыми саблями, конная лава проскочила ворота и покатилась по прямым улицам Сучжоу, рубя бегущих мятежников, оставляя за собой неподвижные тела, втоптанные в темно-красный парковый песок. Ручейки крови, булькая, сбегали к прудам, расходясь грязно-бурыми пятнами в неподвижной воде…

В одном из парков, укрывшись между кустов, за побоищем следил пожилой китаец — невысокий, узкоплечий, сутуловатый. Его загорелая лысина была окружена венчиком седеющих волос. Седыми были свисающие усы и небольшая бородка; узкие глаза, полуприкрытые в странной отрешенности, порой глядели прямо и жестко. Когда резня затихла и всадники северян скрылись за побеленной парковой оградой, китаец показался из своего укрытия и двинулся по дорожке, огибающей пруд. Выйдя из ворот, украшенных шипастыми головами драконов, он оглядел неширокую реку, в которой плясало отраженное пламя горящих барок, круглый разрушенный мост, изрубленные тела в лохмотьях, валяющиеся на берегу. Недалеко крутились всадники, мелькали сабли, слышались крики дорезаемых повстанцев. Из клубов пыли и круговерти лошадиных тел вывалился один конник и, пришпорив крупного гнедого жеребца, тяжело поскакал к китайцу. Чешуйчатые доспехи, составленные из длинных полос, наложенных друг на друга, гремели на скаку. Плечевые и грудные накладки были завернуты, точно крылья жука. С обнаженной сабли летели красные капли крови, со свалявшейся черной бороды — мутные капли пота. Подскакав, всадник круто осадил коня, вскинул саблю, но мгновенно превратил удар в эффектный салют. Храпящий жеребец вскинул тяжелую голову, оплетенную сеткой жил. С железных удил валилась густая пена.

— Ну, здравствуй… как там тебя… — бросил китайцу всадник.

— Ли Ван Вэй, с вашего позволения. Поздравляю с блестящей победой, Ваше превосходительство! — вежливо поклонился китаец.

— Спасибо и тебе… то есть вам, — внимательно глянув в глаза китайцу, поправился Маньчжур. — То место и впрямь оказалось слабым, наши пушки легко проломили стену.

— Туй-шоу! — скомандовал Мастер, и на парковую дорожку, посыпанную крупным темно-красным песком, вышла невысокая китаянка. С волосами, завязанными в хвост, в облегающей куртке с петлями на груди, она казалась совсем девчонкой, если бы не жесткие «граненые» мышцы бедер, время от времени проступавшие сквозь шуршащий серо-голубой шелк.

Андрей сделал шаг навстречу, запястье коснулось запястья, и двое, словно привязанные друг к другу, принялись нанизывать медленные плавные круги. Ноги, согнутые в низкой стойке, заскользили осторожными полукруглыми шагами.

— Хан сюй ба бэй! — резко бросил Мастер, поправляя стойку девушки. Выглядел он точь-в-точь как господин Ли Ван Вэй — тот китаец, что наблюдал за штурмом города примерно триста шестьдесят лет назад. Даже одет был похоже — в простой темный костюм для ушу. По странному совпадению и звали Мастера так же — господин Ли Ван Вэй.

По его команде китаянка присела еще ниже, согнув опорную ногу, и внезапно рванулась вперед, стремясь повалить Андрея, на краткий миг потерявшего устойчивость. Его тело мгновенно скрутилось с линии удара, он сдернул бьющую руку, продолжая рывок толчком, и девушка рыбкой отлетела на три шага, растянувшись на влажном песке. Но тут же извернулась, упруго вскочила на ноги и снова в стойку — кулаки вперед, черные глаза горели гневно — съела бы сейчас, не иначе!

— Достаточно, — улыбнувшись уголками глаз, Мастер прекратил спарринг, — ты свободна, Лю Фэй. А с тобой еще пройдемся, провожу до пристани, — сказал он Андрею.

Три недели спустя Чен подошел к тому самому городскому рынку, на котором Андрей впервые столкнулся с проявлением восточного боевого духа. Рядом с Ченом шел молодой китаец Миша — региональный координатор шанхайской триады. На самом деле никакой он был не Миша, просто все китайцы, живущие в России, берут себе русские имена. Еще пара китайцев осталась в темном «БМВ». Стрелка готовилась давно, поскольку назрели вопросы по торговым сборам. На бетонном крыльце рынка Чена ожидала пара крупных, коротко стриженых парней; русские и китайцы холодно поглядели в глаза друг другу и прошли внутрь — для долгих и сложных переговоров.

Вечером того же дня Андрей вышел из своей конторы, расположенной на Миллионной улице. В его походке явно чувствовалась выправка, правда не офицера, а ушуиста — корпус прямой, плечи немного развернуты, подбородок чуть поджат для защиты горла. Повернув в сторону Марсова поля, он решил пройтись до площади Восстания — важные вопросы хорошо было обдумывать на ходу. А подумать было о чем.

Пару часов назад Андрея вызвал директор питерского представительства «Лимассол инвестментс Лтд»— Геннадий Сергеевич Д., грузный седеющий мужчина, не так давно носивший погоны полковника ГБ. Отменив ближайшую командировку Андрея, начальник предложил ему служебное задание, выходящее за рамки обязанностей международного курьера. Формально капитан запаса Шинкарев мог встать и уйти, поблагодарив за доверие. Однако фирма, действующая под крышей спецслужб (а как еще могла действовать фирма-посредник по экспорту оружия?), требовала от своего персонала лояльного отношения к неожиданным предложениям начальства. Именно поэтому Андрей удобнее устроился в кресле и внимательно выслушал следующее.

Первое. В настоящее время в обстановке полной секретности готовится крупный российско-китайский проект.

Второе. Подготовка проекта включает в себя проведение операции… — тут начальник замялся от необходимости использовать неприятное ему слово, без которого, однако, никак было не обойтись — …эзотерического плана. Операция эта предложена китайской стороной и ответственным за ее проведение является господин Ли Ван Вэй. Это был Мастер, у которого занимался Андрей. Стало быть, дело намечалось серьезное.

С утра в Москве было холодно и сухо, зимнее солнце тускло блестело в стеклянной башне «Макдональдса», что на углу Тверской и Газетного переулка. Взяв стандартный завтрак — кофе с оладьями, политыми канадским кленовым сиропом, — Андрей устроился за колонной, у стены, облицованной тяжелыми, грязновато-желтыми изразцами. На другой стороне зала, не обращая внимания на Андрея, сидел кудрявый широкоплечий парень с квадратным подбородком — Юрий, он же Есаул. За прошедшие двое суток Андрей отработал план операции с двумя командами — нанятой китайцами, с которой он поедет брать депутата, и другой, которая будет страховать лично его. Все действия были просчитаны и на плане города, и на крупных фоторазвертках участка улицы, на котором было намечено проведение захвата. Оба варианта, «китайский»и страховочный, Шинкарев помнил досконально.

В зале появился худощавый, коротко стриженый парень в кожаной куртке — Олег, старший основной, «китайской», команды. Не обратив внимания на Есаула, он подошел к Андрею.

— Приятного аппетита, Андрей Николасвич. Все готово.

Андрей глянул на часы — дорогие японские «Сейко».

— Хорошо. Ждите в машине.

Уже три недели господин Ли Ван Вэй жил в Красноярске. Он искал ворота. Познакомившись с университетскими альпинистами, пожилой китаец топал через зимнюю тайгу к знаменитым Красноярским столбам, ночевал в избе, слушал песни под гитару, а наутро снова поднимался на вершины скал, зависал на обрывах, топтался в снегу у подножия причудливых монолитов. Ворот не было.

Вместе со спелеологами господин Ли Ван Вэй пробирался по узким известняковым «калибрам», слушал о таинственных следах и жутких вздохах в глубине дальних гротов. Но это были не ворота.

Вечерами в отведенной ему комнатушке господин Ли Ван Вэй часами сидел над топографической картой, а утром выходил на место со старинным бронзовым компасом, предназначенным для китайского «искусства ветров и вод». Такой компас, определяя почти сорок разновидностей «веяний», показывал, как в этом месте Белый Тигр-инь борется с Зеленым Драконом-ян. «Драконьи вены», или потоки земных сил, изгибались в каменных толщах, повторяя контакт огромного магматического массива Куйсумского плато, миллионы назад врезавшегося в известняковые пласты Торгашинского хребта.

Господин Ли Ван Вэй чувствовал таинственные узлы, хранящие память о страшных огненных реках, бушевавших в черных глубинах, о железных дождях и фиолетовом сиянии, которое испускала черная демонская кровь. Все было не то.

Приехав в Красноярск, Андрей жил в квартире своих родителей. После московского дела начальство его не беспокоило, Мастер тоже не звонил. Время от времени возвращались приступы слабости: дрожали руки, спина было мокрой от пота, сухой кашель скребся где-то в основании грудины.

Медленно возвращалось сознание, отмечая холодный снег на лице, сухую траву перед глазами, ссадину на щеке от удара лицом о горную щебенку. Андрей поднял голову. Мир сузился до небольшого круга, похожего на дальний просвет в темном туннеле. Поднявшись на ноги, Андрей осмотрел и ощупал тело: руки-ноги двигались, ничего не болело, но на груди чувствовалось жжение. Он расстегнул полушубок: на свитере появилась дыра с обгорелыми краями, кожа была красной, как после ожога. Крестик исчез. Такое же пятно появилось и под браслетом, но снег, набившийся в рукава, приглушил боль. Колечки браслета почернели, отливая голубоватой окалиной.

День потемнел, пошел густой снег. Стояла тишина — ни выстрелов, ни криков. Андрей продолжил подъем, двигаясь осторожно из-за легкого головокружения. Скалы уходили вверх и вниз, пропадая в серой кружащейся мгле. Постепенно склон стал положе, овражек расширился, превратившись в широкий распадок, поверху которого были надуты снежные карнизы. Преодолев последние метры, Андрей вышел на ровное место. Снег лежал глубокий, рыхлый, без всяких следов дороги, по которой совсем недавно повез их Миша.

Грудь стиснуло страхом, в горле стало сухо. Андрей встал в китайскую «стойку всадника», закрыл глаза, выровнял дыхание. Страх ушел, сменившись спокойствием, а потом и желанием действовать. Тогда Андрей двинулся прочь от берега, пристально глядя вперед, вслушиваясь в тишину зимнего леса. День постепенно угасал, а снегопад все продолжался, скрывая частые березовые стволы.

Внезапно нога наткнулась на что-то мягкое. Пнув валенком раз-другой, Шинкарев увидел посиневшие, скрюченные пальцы. Замерзшие тела Андрей видел и раньше, потому не особенно удивился. Откидав рыхлый снег, он обнаружил труп мужчины в грубом овчинном полушубке. Круглая матерчатая шапка с меховой опушкой свалилась с головы, стриженой «под горшок», рот был забит снегом. Вместо одного уха — пятно мерзлой крови. Это ладно. Уши Андрей и сам резал, — были обстоятельства, — а вот шуба, шапка… Да еще обнаружившийся рядом с трупом грубокованый, выщербленный топор на длинном прямом топорище.

Нет, не зря ему Мастер документы подсунул. Стало быть, все-таки семнадцатый век. Попал он сюда физически, в своем сознании, или еще как-то, принципиального значения не имело. Главное сейчас было — выжить, не замерзнуть, не погибнуть с голоду, найти Мастера.

Снова пошел густой, мягкий снег. Пофыркивая, переступали кони, скрипнул снег под копытами, потрескивал пригасающий костер. Сморенный караульщик уронил голову, охватив руками копье. Скрип снега стал чуть громче, лошади подняли головы, тревожно прядая ушами. Андрея словно выбросило из усталого, но тренированно-чуткого сна, караульщик тоже вскинулся и тут же рухнул — прорезав темноту пороховым огнем, раскатился грохот пищального залпа. Оглашая ночь матерным ревом, размахивая бердышами и саблями, от опушки бежали люди в длинных кафтанах и круглых шапках. Азиаты выхватывали сабли, бросались к лошадям, но тут же валились.

— Бра-а-атцы! Казачки! Зд-е-е-еся мы! — кричали пленные.

Андрей первым делом избавился от веревки, спутавшей ноги. Вскочил, увидел кыргызина, бегущего к лошадям, парня-переводчика, который рубился с русскими казаками, прикрывая его отход. Внезапно перед Андреем оказался рысьеглазый, рыжебородый казак, замахнулся бердышом:

— А-а-а, вошь остяцкая!

Шинкарев увернулся от широкого полукруглого лезвия, ударом кулака свалил нападающего. Что делать? Перейти к русским? Или не рисковать — пленные же видели, как кыргызин отделил его от остальных. В этот момент грудь Андрея охватила жесткая петля, выдернувшая его из схватки. Аркан проволок Андрея по глубокому снегу, затем Шинкарева ухватили сразу несколько рук, зашвырнули на лошадь, которую он инстинктивно ухватил за гриву. Лошадь шарахнулась под тяжестью неумелого, но цепкого, как клещ, наездника.

Спустя три недели после внезапного исчезновения Андрея, Татьяна вышла на улицу из краевой больницы. Про Андрея она не думала — сейчас она была не способна думать ни о чем другом, кроме ухудшающихся анализов. Врачи не говорили ничего определенного, но, похоже, подтверждались подозрения на лейкемию, рак крови. Раньше Таня чувствовала себя больной — приступы повторялись все чаще, — но сознание отказывалось признавать факт лейкемии, почти неизлечимого рака крови. Но сейчас ее сознание было стиснуто страхом. Перед ней лежал старый центр Красноярска: тротуары, недавно выложенные цветной плиткой, старые кирпичные дома, февральское солнце, играющее в сахарно-белых деревьях. Жить бы да жить…

Десять дней назад к ним домой зашел пожилой китаец. С некоторым смущением она разделась до пояса. От нервного напряжения она покрылась» гусиной кожей «, которая теплела и исчезала, по мере того как сложенные ладони лекаря — сухие, смуглые и сильные — медленно продвигались над ее похудевшей спиной. Китаец долго щупал ее пульс, потом сразу ушел, так ничего и не сказав. Больше он не приходил. Вероятно, уехал из-за китайских погромов, прокатившихся по Красноярску. Таня видела в теленовостях трупы челночников, сожженные дома на Бугаче, разгромленное китайское общежитие в Покровке.

Все-таки Таня не теряла надежды: на Андрея, на врачей, на этого странного лекаря. На свою молодость, наконец. На что-то ей надо было надеяться.

Дикие козы вышли на поляну, расположенную высоко в горах, под самым перевалом. Они разгребали копытами снег, принюхиваясь и внимательно глядя на дымки качинского селенья, поднимавшиеся далеко внизу, из лесистого ущелья. Снег на поляне был уже закатным, румяно-розовым, и козы застыли на нем черными силуэтами. Ниже поляны все погрузилось в сизую, морозную тень.

Андрей увидел коз, когда спускался по тропе со связкой дров за спиной. Борода и усы его успели отрасти, кожа на лице покраснела и огрубела, весь он пропах дымом, лесом, скотом. По здешним понятиям Андрей был пленный раб —» ясырь «, говоря по-местному. Но обращались с ним сносно, вероятно, потому, что поставил на ноги отца Кистима. Общался он в основном с Кистимом, который говорил по-русски. Вместе они немало поездили по окрестностям, охотились. Во время одной из таких поездок Кистим показал куда-то вдаль:

Уже четыре дня Андрей, Кистим и несколько их спутников продвигались на юг по льду Енисея. Чем дальше, тем ниже стали горы, тайга пошла перелесками, между которых спускались к реке длинные узкие поляны — елани. Потом перелески стали колками — круглыми островками леса в холмистой степи; потом исчезли и колки, сменившись на заросли черемухи по берегам речушек, и легкие, сквозящие березовые рощицы на северных склонах сопок. За плавными грядами и сопками, из которых торчали слоистые красновато-коричневые скалы, виднелись туманно-голубые хребты.

— Маленькая степь, — сказал Кистим, кивнув в сторону, — но хорошая, теплая.

Тут и там торчали плиты могильников — древние «иней-тас»(«каменные бабы») и могилы знатных кыр-гызских воинов — «чаа-тас»(«камни войны»).

— Как урус на Красный Яр пришел, много таких стало, — показал Кистим на «камни войны».

Андрей вспомнил могилы чеченских «идрисов»— шесты с зеленой лентой. Вот тоже — как русские пришли, много таких стало…

Получив императорскую грамоту, кыргызский хан Ишинэ проявил благосклонность и разрешил господину Ли Ван Вэю полгода пожить в Хоорае, в предгорной степи, у соленого озера. Своих коней китайский посол забрал с собой, так и не вняв деликатным намекам, если не в отношении Белого, так хотя бы Рыжего. Кроме того, перед отъездом послу сообщили о любопытном известии, которое привез с севера некий качинец Кистим. Белый бродяга неизвестного роду-племени, взятый недалеко от Кзыл-Яр-Туры, утверждал, что прибыл издалека специально с целью встречи с посланником Поднебесной империи. С разрешения хана Кистим должен был доставить чужеземца к соленому озеру, где господин посол смог бы переговорить с рабом, а при желании и приобрести его.

На четырех вьючных лошадях к озеру доставили юрту господина Ли Ван Вэя. Выделенные ханом охранники собрали ее: сначала деревянную решетку с дверной рамой, потом жерди купола. Сверху на каркас натянули войлочное покрытие, закрепленное волосяными арканами, внутри устроили очаг, обложив его местным коричневым плитняком, хорошо сохраняющим тепло. На полу расстелили кошмы, внесли сундуки китайца.

Поставив юрту, ханские нукеры сели на коней и отправились назад, в главную ставку. Посланник остался жить без охраны — сам так попросил. Захватив связку бронзовых монет с квадратным отверстием посередине, китаец отправился к «башлыку»— местному родовому старосте, чтобы договориться насчет дров, участка земли, выпаса своих лошадей, а также — за пять дополнительных монет — приобрести пленного раба, которого вот-вот должен был доставить качинец Кистим. Во время беседы в юрту заглянула тоненькая темноволосая девушка. Услышав о прибытии Кистима, она накинула шубку, выскочила на улицу. Полог юрты был откинут — Мастер увидел, как девушка вскочила на вороного конька, ударила его пятками и умчалась в степь.

— Дочка, — улыбнулся «башлык»и предложил гостю чашку араки.

Потеплело. Андрей скинул малахай и шубу, подставив солнцу загорелое лицо с отросшей бородой и светлыми свалявшимися волосами. Его сильные жилистые кисти огрубели от морозов и грязи, став похожими на звериные лапы. Зато глаза на ярком солнце засветились голубым, пугая степняков, — восточным людям кажется, будто у голубоглазых небо просвечивает сквозь дырки в черепе. Впрочем, некоторые старики глядели с почтением. Андрей вспомнил, что Кистим говорил о «белых» людях, высеченных на скале. Возможно, здесь помнили о них.