Однажды в Германии они с подругой решились через фирму заказать мальчика. Пришел красавчик – молоденький араб. Начали болтать по-английски и кормить его, как две заботливые мамаши. Парень рассказал о своей студенческой жизни. Правительство его страны платит за обучение, но стипендия крохотная. Через час болтовни араб понял, что имеет дело с полными дурами, и объявил, что идет почасовая оплата.
Любовь к американским автомобилям
Роман
С автомобилями в моей семье было ох как не просто. Первой машиной был бежевый «Запорожец», рожденный отечественным автодизайном вслед за горбатым и ушастым. Как обладательнице больной ноги, мне полагалась машина с ручным управлением. Получить ее оказалось довольно просто: тесты на тренажере, подтверждающие придурковатость ноги; справка о менее придурковатых зрении и психике и разборка с теткой-распределительницей.
Для тетки, сидящей на раздаче унизительных машин униженным инвалидам, я выглядела как дырка в формальной логике. Она ни разу не давала машины молодой бабе, явившейся одновременно и с мужем, и без взятки. А посему начала остервенело орать, что таким, как я, «нечего, незачем и не по праву»… Я на подобных тетках отполировала зубы по судьбе и по работе. Так что скорбно попросила у нее лист бумаги и прямо на ее столе начала писать заявление в вышестоящую инстанцию о ее – теткиной – профнепригодности на этом теплом месте. Увидев мою подготовленность к подобной коммуникации, тетка сначала стыдливо прижала уши, потом заискрилась, завилась мелким бесом, затем заплакала про трудную женскую судьбу и легкое помрачение от усталости… После чего оформила бумаги со скоростью реактивного самолета. Присутствовавшая в комнате очередь из инвалидов косилась на меня как на богатыря, одним махом отрубившего дракону три головы.
Победа опьянила. И я с мужем и нашим другом, покойным журналистом Андреем Фадиным, рванула на крыльях победы за агрегатом. Ни я, ни муж машин не водили, и Андрей великодушно взял над нами шефство.
– Научишься водить, выучишь Москву, побьешь ее по углам, а там и нормальную купишь, – пояснял Андрей, – я тоже начинал с «Запорожца»…
Попав в жуткий заледенелый двор, где теснились новенькие «Запорожцы», мы оторопели. Ни одна из наличествующих машин не была укомплектована по полной программе. Начальник обледенелого двора вяло сообщил, что их так и присылают; хотя на морде у него был отчетливо написан адрес исчезновения запчастей.
На фоне Пушкина… и птичка вылетает…
Лина жила в таком плотном деловом режиме, что факт наступления августа обнаружила только в силу массового отъезда из Москвы. Иллюстрируя новый русский показатель – коэффициент прибедняемости, – нывшие целый год о безденежье друзья и знакомые резко переместились на экзотические острова и побережья, а «реально нищие» – на дачи. Как для большинства наших баб, отдых означал для Лины выпасание детей. И состоял из героических будней в домах отдыха, на снятых дачах и в украинском захолустье у родителей первого мужа.
В домах отдыха приходилось ежесекундно оправдываться от «ваши дети вытоптали клумбу, залезли на дерево, облили водой отдыхающих!» и лаяться по поводу опозданий на прием пищи. «Нет, вы не можете взять завтрак детям в номер, это не полагается, если они спят в это время, значит, не хотят есть!» Лина искренне не понимала, почему за свои кровные денежки получает режим исправительно-трудового учреждения. Хотелось дать детям простора после школьной муштры, но среднеарифметическая служительница дома отдыха была тренирована на малолетнюю резвость, как пограничная овчарка на нарушителя.
Пиком этой войны было проживание в театральном Доме творчества в усадьбе «Братцево». Оказавшись в номере с огромной открытой верандой, означавшем некогда барскую детскую, Лина с первым мужем пышно отметили годовщину свадьбы. Это не было семейной традицией. Скорее, праздновали лепнину на потолках, расписные коридоры особняка, построенного для двоих, и вместившие нынче восемьдесят человек; умопомрачительный вид с веранды… и прочую эстетику, обломившуюся на двадцать четыре дня.
За столом собрались друзья-приятели, а пятна заката поползли по изобилию августовского стола. Потом зажгли свечи, начали читать стихи, петь романсы вперемежку с Окуджавой. Засыпая, Лина сладко подумала, что когда-нибудь они построят дом и в сумерках будут собираться в саду у самовара, устраивая литературные вечера под шелковым абажуром, окруженным гудящей мошкарой. И собственно, о чем ином она могла бы мечтать, будучи малозаметной поэтессой и младшим редактором издательства?
Она уже пережила главную любовь своей жизни. Пережила оскорбительное на первых порах сознание того, что не родилась ни Ахматовой и ни Цветаевой. И планировала исключительно строительство гармоничной жизни, позволявшей достойное проживание семьи при социализме, который ненавидела всеми силами, хотя ничего другого в лицо не видела. Друзья расколупывали щелочки для эмиграции; бегали за хвостом жар-птицы, пытаясь выдрать оттуда взволнованными пальцами перья в виде окольными путями вышедшей книги или громкого признания тихой компании.
