Фамилия Спинозы происходит от названия одноименного португальского городка. Это память о тех временах, когда евреи в продолжение пяти веков жили на Пиренейском полуострове.

В IX веке арабы захватили полуостров и превратили его в цветущую и передовую страну Европы. Они создали великолепную систему орошения, усовершенствовали горное дело, наладили производство ковров и тонких сукон. Их корабли вели широкую торговлю и снабжали товарами рынки огромной мусульманской державы, протянувшейся от границ Индии до Атлантического океана. Экономическое процветание Пиренейского полуострова способствовало небывалому развитию искусств и науки. Только в Кордове было три тысячи школ, богатейшая библиотека, университет. Ученые и философы, переосмыслив творения древнегреческих мудрецов, переводили их на арабский язык.

Покровительствуемые исламом евреи основывали мануфактуры, вели широкую торговлю, выделяли из своей среды искусных ткачей и кузнецов, опытных врачей и переводчиков, философов и поэтов.

С установлением на Пиренейском полуострове власти христиан положение евреев резко изменилось. Католическая церковь объявила войну инаковерующим. 1 марта 1451 года папа Николай V издал буллу, в которой предписал исключение евреев «из христианского общества» и отменил все гражданские права, которыми евреи до сих пор пользовались. А 20 ноября 1451 года в Испании был учрежден инквизиционный трибунал, грозивший истребить огнем и мечом всех, кого подозревали в склонности к иудаизму.

Идея об исключительности папской религии и католической церкви узаконила на территории Испании и Португалии грабеж и разбой. Толпы громил в Андалузии и Кастилии, Гранаде и Кордове от имени креста и кадила истребляли «врагов христианства» — мавров и евреев.

Почему эта маленькая страна казалась изгнанникам землей обетованной?

С 1519 года северная часть Бургундского герцогства была включена в империю Карла V, короля Испании. Бургундское герцогство, или Нидерланды, выгодно отличалось от других европейских государств. В стране возникли и успешно развивались капиталистические общественные отношения.

Что послужило стимулом к их развитию?

Английский политэкономист XVII века Вильям Петти пытливо искал причины процветания Голландии. Истоками богатства страны, по мнению ученого, являются:

1. Плодородие почвы. Оно дает возможность интенсивного земледелия на ее территории.

Дед Спинозы был в числе маранов, покинувших Пиренейский полуостров и нашедших пристанище на окраине Амстердама — города, в котором нажива была провозглашена последней и единственной целью. Здесь с особой силой проявилась хищническая сущность колониальной системы Голландии XVII века. В гавани теснились суда, нагруженные товарами из всех частей света. Каналы, разветвлявшиеся по городу, подобно артериям, были запружены баркасами, наполненными драгоценными изделиями Индии, Китая, России и других стран.

5 мая 1631 года знаменитый философ Франции Рене Декарт, живший в Амстердаме, писал своему другу Жану Луи Гёзу Бальзаку: «Я приглашаю Вас избрать Амстердам своим убежищем и отдать ему предпочтение не только перед всеми капуцинскими и картезианскими монастырями

2

, но даже перед всеми прекраснейшими резиденциями всей Франции и Италии и даже перед знаменитыми местами Вашего прошлогоднего отшельничества. Как бы совершенно ни был обставлен деревенский дом, все же в нем будет не хватать бесчисленного множества удобств, которые можно иметь только в городах, и даже само уединение, которое человек надеется найти в деревне, никогда не может быть полным. Ну, положим, Вы найдете ручей, превращающий в мечтателей величайших болтунов, или уединенную долину, радующую и восхищающую взор, но там вместе с тем явится и множество незначительных и назойливых наносящих визиты соседей, еще более нежелательных, чем те, которых приходится принимать в Париже. Напротив, здесь, в этом большом городе, я единственный человек, не занимающийся торговлей; все другие так заняты своими собственными интересами, что я мог бы провести здесь свою жизнь совершенно незамеченным. Я гуляю ежедневно в самой гуще народа так свободно и спокойно, как Вы в своих аллеях; я обращаю не больше внимания на людей, движущихся вокруг меня, чем Вы на деревья в Ваших лесах и на зверей в Ваших лугах; даже шум от их сутолоки так же мало прерывает мои мечты, как журчанье ручья. И если я начинаю несколько размышлять об их действиях, то я получаю от этого столько удовольствия, сколько Вы, когда Вы смотрите на крестьян, обрабатывающих Ваши поля; ибо я вижу, что вся работа этих людей направлена к тому, чтобы красивее устроить место, в котором я живу, и сделать так, чтобы я ни в чем не испытывал недостатка. И если Ваш взор радует вид множества созревающих плодов в Ваших садах, то тем более восхищает меня здесь вид прибывающих кораблей, которые доставляют нам в изобилии все, что производят обе Индии, и все, что есть редкого в Европе. Есть ли во всем мире второе место, где можно было бы так легко приобрести все удобства жизни, все достопримечательности, какие только можно пожелать, как здесь? В какой другой стране можно наслаждаться более полной свободой, где можно спать с большей безопасностью...»

Впечатления французского философа напоминают впечатления голландских живописцев, изобразивших на своих полотнах расцвет буржуазной Голландии XVII века, залы Амстердамской биржи и заполнявшую их разноплеменную толпу. Наряду с Амстердамом, восхищавшим Декарта неугомонной суетой толстосумов, купцов и промышленников, проживавших в роскошных палатах и пользовавшихся всеми «правами» и «свободами» грабежа колониальных народов и «своих» трудовых масс, был и другой Амстердам — город ткачей и рыболовов, судостроителей и кузнецов, печатников и матросов, шлифовальщиков, катящих свои тележки с тряпьем, — все это ютилось в грязных и сырых хибарках, расположенных по берегам каналов, куда сваливали городские отбросы. Они были угнетены непосильным трудом, терпели жестокий гнет и были беднее народных масс любого другого города тогдашней Европы.

Рядом с изнеженной роскошью существовала ужасающая бедность.

Скрип корабельных снастей, грохот кузнечных молотков, ткацких и шлифовальных станков, суета торговцев, крики матросов, заунывные крики старьевщиков, катящих свои тележки с тряпьем, — все это делало Амстердам городом контрастов и острой классовой борьбы.

В доме Спинозы любили песню. За праздничным столом за субботней трапезой глава семьи громко распевал молитвенные гимны или излюбленные мелодии канторов: «Кол-нидрей», «Агнец жертвенный», «Роза Иакова». Мать Баруха — нежная, хрупкая и болезненная Дебора — выводила задушевные мелодии, проникнутые печальными воспоминаниями о зверствах испанских инквизиторов:

Отца Баруха посещали пайщики Вест-Индской торговой компании. Сделки они «обмывали» рюмкой крепкого вина, пели, веселились. И песни этих отцовских друзей не знали уныния и скорби. Они искрились радостью и весельем.

Вслушиваясь в пение родных и «чужих», Барух однажды поделился с матерью: «Все имеет свой голос, свое звучание. Человек поет, и лес поет, и море не умолкает, и металл звенит... А что в них поет? Мелодии плачут и смеются — почему это, мама?» Дебора не очень поняла вопросы мальчика. Она взяла сына на руки, долго ласкала и целовала его. Но ласки не успокоили Баруха. Он уже в детстве умел задумываться над тем, что вызывало тревогу и беспокойство. Что же поет в людях, в воде, в металле? Ему чудилось, что все они имеют поющую основу, какой-то общий им всем музыкальный строй.

Со смертью матери песня покинула дом Спинозы. Отец замкнулся в своем горе, и гости стали реже посещать их дом.

Врач Даниэль Прада пользовался широкой популярностью. Это был человек интересный и разнообразно одаренный: терапевт и хирург, гинеколог и дерматолог. О нем говорили: «Удивительно счастливая рука у этого врача!» И действительно, тонкое понимание индивидуальных особенностей больного неизменно помогало Даниэлю безошибочно бороться с недугом.

Прада увлекался не только медициной. Он пристально следил за достижениями естествознания своего времени, преклонялся перед гением Джордано Бруно и Галилея. Любил живопись и музыку, хорошо знал и понимал их. Был добр и умен, внимательно относился к людям, и люди щедро платили ему тем же.

Даниэль Прада жил неподалеку от Михоэла Спинозы. Они были родственники и однолетки. Баруху нравился веселый нрав Прады, его умение рассказывать смешные и грустные истории, его серьезное лицо и светлая улыбка.

У Баруха выработалось правило: на непонятные вопросы неотступно искать ответа, спрашивать, допытываться и добираться «до корня».

Барух знал, что с некоторых пор синагогальная братия и рабби из училища поносят имя Уриэля Акосты. Он даже как-то читал воззвание мудрецов, в котором было сказано: «Господа уполномоченные общин доводят до вашего сведения, что, как им стало известно, в наш город прибыл человек, по имени Уриэль Акоста, который высказывает многие неверные и еретические мнения, поносящие наш святой закон. Если бы эта проказа распространялась только внутри Уриэля, мы бы молчали и сказали бы себе: «Его душа погибнет, и он получит достаточно наказания как в этом, так и в будущем мире». Но его голос распространяется подобно голосу змия, созданному дьяволом на погибель. К нему прислушиваются, рассматривая его легкомысленные слова как нечто возвышенное во Израиле. Поэтому мы, услышав его воинственный крик против бога и учителей его закона, предприняли необходимые шаги для того, чтобы возвратить его к истине. Но, убедившись, что он из чистого упрямства и спеси упорствует в своем пороке и ложных мнениях, решили мы изгнать его из нашего общества, как человека, проклятого богом. Пусть никто с ним не разговаривает: ни мужчина, ни женщина, ни родственник, ни чужой! Пусть никто не переступает порог дома, в котором он живет! Пусть никто не высказывает ему расположения под страхом подвергнуться такому же отлучению и быть изгнанным из нашей общины!»

Осенью 1652 года заветная мечта Спинозы осуществилась: он стал учеником амстердамского доктора филологии Франциска ван ден Эндена.

Школа Эндена выгодно отличалась от «Древа жизни». В училище Саула зубрили Библию и Талмуд, не вдаваясь в их подлинный смысл. На диспутах, которые иногда устраивали наставники, оттачивалось искусство школяров защищать богословский парадокс, а иногда и заведомую ложь. В правилах училища подчеркивалось: безусловно запрещается учителям при проведении уроков, на диспутах и в беседах утверждать что-либо противное религиозным догматам.

Под угрозой лишения места учителям запрещалось высказывать, а тем более доказывать справедливость мыслей, которые расходились бы со взглядами почтенных раввинов. Никто из наставников не смел излагать что-либо, помимо вопросов веры и религиозной морали.

В школе же Эндена глава ее, неутомимый и дерзновенный проповедник положительных знаний, требовал от своих учеников пытливого изучения математики и всех достижений естественных наук XVI и XVII столетий.

По свидетельству пастора Колеруса, современника и первого биографа Спинозы, Франциск ван ден Энден «обучал своему предмету с большим успехом и пользовался прекрасной репутацией... пока, наконец, не обнаружилось, что ученики его учились у него не одной только латыни, но и некоторым другим вещам, не имеющим с последней ничего общего. Ибо оказывалось, что он забрасывал в умы молодых людей первые семена атеизма».

Барух давно дружил с Самуилом Казеро. Впервые они познакомились в училище «Эц-хаим». Самуил был славный парень, умный и веселый. К премудрости Талмуда он относился весьма безразлично. Его увлекал театр. Писал он стихи и пьесы.

Однажды в доме Спинозы в присутствии Баруха, Мириам и Ревекки Самуил читал отдельные сцены задуманной им трагедии. И как он был хорош, когда читал! Все слушали его очень внимательно: лица разгорелись, глаза сияли, а у девушек по щекам текли слезы. Самуил рисовал картины своего детства. Ему было двенадцать лет. Жил он тогда в испанском городе Вальядолиде. На большой городской площади сжигали еретика. Казеро точными словами выразил муки несчастного и свою ненависть к инквизиции.

Спиноза, взволнованный трагедией Казеро, дал клятву: неустанно бороться против церкви, угодницы рабства и угнетения. Громко он произнес: «Что может быть ужаснее, чем сеять вражду между людьми и вести их на смерть лишь за то, что они не сходятся во мнениях с правителями, не умеют притворяться и свободно мыслят?! Выходит, таким образом, что инквизиция становится образцом добродетели. Но свободолюбивых людей не пугает смерть. Они, и возведенные на плаху, не отказываются от своих убеждений и знают, что умереть за свободу — величайшая честь и самая высокая добродетель. Их смерть должна служить примером, достойным подражания».

В этот вечер молодые люди долго говорили о различных вероисповеданиях, их взаимной вражде, о науке и искусстве, которые призваны освободить людей от дурмана и сеять добро.

— Почему попирают свободомыслие, почему люди ежедневно проявляют друг к другу ожесточенную ненависть? — спросила Ревекка.

Богатейшая голландская буржуазия создавала новую культуру, несовместимую с феодальной идеологией, опутанной церковными догматами и культом. Живопись, театр, литература, выражая интересы нового общественного класса, находились в оппозиции церкви. Появились центры новой общественной мысли, не связанные со старыми католическими университетами и враждебно настроенные к религии. В дом бюргера входила светская книга, вытеснявшая священное писание.

Однако в XVII веке Библия все еще играла значительную роль в борьбе новых идей против духовной диктатуры церкви.

В стране действовало общество коллегиантов

16

, защищавшее свободомыслие и гуманизм. С Библией в руках члены этого общества выступали против ортодоксов-кальвинистов, жестоко преследовавших вольнодумство, радость и смех. Коллегиантам ненавистен был Кальвин, его суровые и мрачные нормы жизни, жестокость его учения и религиозный террор. Им были известны злодеяния «женевского папы», по приказу которого после ужасных пыток отрубили голову Жаку Грюэ за то, что он «богохульствовал в письмах, высказывал сомнение в боговдохновенности Библии и бессмертии души, сочинял вольнодумные стихи и старался подорвать авторитет церкви». Не могли они забыть и испанца Микаэля Сервета, которого по распоряжению Кальвина арестовали, приговорили к смертной казни и заживо сожгли за то, что он «допустил нападки на таинство святой троицы». Коллегианты любили жизнь и искусство, умели жить не только умом, но и сердцем, боролись, строили и побеждали. Из учения Кальвина они приняли только принцип абсолютного предопределения, ибо согласно этому принципу успехи и неудачи человека определяются не происхождением, а исключительно его способностями, предусмотренными господом богом.

Коллегианты — буржуа и дети буржуа. Их вполне устраивало кальвинистское учение о предопределении, так как в нем они улавливали божественную санкцию своей предпринимательской деятельности, актам купли и продажи, капризам капиталистического рынка, зависящим от милосердия неведомых, стихийных сил.

Впервые коллегианты появились в 1619 году в селении Рейнсбург, расположенном вблизи университетского города Лейдена. Поэтому поначалу их называли рейнсбуржцами. Организаторами коллегиантов были братья Кодде. Они учили: попы творят зло, образуя касту; священнослужители всеми правдами и неправдами охраняют свои привилегии и экономические интересы, объявляют еретиком любого верующего, пытающегося понять Библию своим собственным умом. «Долой церковь и попов! Люди, — призывали братья Кодде, — собирайтесь в частные дома и там читайте священное писание! И этим вы будете спасены и угодны богу!»

Капиталы Михоэла Спинозы перекочевали к Самуилу Казеро. Бенедикт оставил себе только железную койку, небольшой стол, пару стульев и книжную полку. Ничего лишнего. Слишком много вещей отвлекают, мешают труду и работе мысли.

Надо было подумать о заработке. Скупой рацион, немного трубочного табаку приходится покупать, а лавочники отпускают товары только за наличные.

Нужда крепко держала Спинозу в цепких лапах. Щедрый друг его Симон Иостен де Врис распорядился установить мыслителю ежегодную пенсию в 500 флоринов — сумму, вполне покрывавшую необходимые расходы. Однако философ отклонил дар купца. Спиноза держался правила: «Будешь вкушать от трудов рук своих, блажен ты и благо тебе». Из всех профессий его безудержно увлекал труд оптика.

В то время увлечение оптическими стеклами было характерной особенностью передовых ученых и мыслителей. Такие стекла открывали бесконечно великое (Галилей и Кеплер) и бесконечно малое (Сваммердам и Левенгук).

Долгие недели Спиноза искал дружбы со шлифовальщиками линз. Наконец книгоиздатель — коллегиант Риувертс познакомил его с гравером и оптиком Марэном Сешаром. Коренастый, широкоплечий, с доброй улыбкой на лице, мастер согласился раскрыть Бенедикту некоторые тайны ювелирного искусства и показать ему основные приемы шлифовки оптических стекол. Светлая радость наполнила душу философа. Одержимый новой профессией, он упивался работой и вскоре стал блистательным мастером своего дела.