Вот и промчались три года учебы в Сталинградском военном авиаучилище летчиков. Мы – вчерашние курсанты стояли в строю в ладно подогнанных темно-синих костюмах, затянутых скрипучими ремнями с портупеями, в белоснежных рубашках с галстуками, в начищенных до блеска хромовых сапогах. На голубых петлицах у каждого красовалось по два «кубаря». Начальник училища полковник Иван Константинович Нечаев зачитал приказ Наркома о присвоении воинских званий и направлении для прохождения дальнейшей службы. Одни оставались в школе инструкторами, другие – уезжали в летные части. Я был в числе «других». На следующий день с самого утра начались объятия, пожелания успешной службы, обмен домашними адресами – молодые военные летчики разъезжались в разные концы страны.

Пасмурным ноябрьским утром 1940 года мы, пять лейтенантов, приехали в Киев и прямо с вокзала направились на аэродром Жуляны, в штаб 227-го легкобомбардировочного авиаполка. Командир полка полковник Г. П. Турыкин принял нас очень тепло и после короткой беседы, которая носила обычную в таких случаях форму вопросов и ответов, заключил:

– Лейтенант Белоконь, в первой эскадрилье будете, у майора Колокольникова.

Уже через десять минут я стоял перед широкоплечим среднего роста майором. Во время разговора он то и дело левой рукой отбрасывал назад непокорные, черные как смоль волосы, которые все время сползали на спокойные карие глаза. Глуховатым голосом Колокольников спросил, на каком самолете закончил училище, большой ли имею налет часов, поинтересовался семейными делами. Я чувствовал, что беседа подходит к концу, и мысленно уже собрался уходить, но тут майор неожиданно спросил:

– В отпуске был?

Когда я проснулся, то не сразу понял, ночь это или уже наступил день: было темно и только сквозь узкую щель в закрытых ставнях пробивались полоски света. Мне стало не по себе в этой маленькой душной комнатушке. «То ли дело на аэродроме!» – позавидовал я товарищам: раздольное поле, покрытое цветущим клевером, степной воздух, строгие ряды палаток, «грибки» дневальных, выстроившиеся новенькие самолеты, синь неба…

Свой выходной я наметил провести за городом, в лесопарке. Завтра рассчитывал решить все порученные дела, во вторник навестить родителей – и снова в лагерь.

Быстро оделся и на остановку. В трамвае душно, людей столько, что руки держу по швам. На одной из остановок на переднюю площадку втиснулся мужчина средних лет и, не переводя дыхания, скорее выдохнул, чем сказал:

– Слыхали? Война! – потом тревожно обвел нас взглядом и снова повторил: – Война!..

Война?!

По летному полю вилась поземка, морозный ветер пронизывал даже через меховой комбинезон. В этот февральский день командир полка приказал всему личному составу собраться у своего командного пункта.

Перед строем подполковник Натальченко зачитал приказ: штурманов откомандировать в распоряжение штаба дивизии, самолеты сдать в другие полки, а всем летчикам и техническому составу ехать в тыл для получения новых самолетов-штурмовиков Ил-2.

Штурмовик! Все слышали об этом замечательном самолете, а вот видеть не приходилось. О нем среди летчиков велось столько разговоров, что уже не всегда можно было разобраться, где правда, а где легенда. Говорили, что его не может поразить ни один немецкий зенитный снаряд, что его, как огня, боятся фашистские истребители.

Такие слухи ходили не зря. Штурмовик Ил-2 был необыкновенным самолетом, подобного ему не было на вооружении ни у наших врагов, ни у союзников по антигитлеровской коалиции до конца войны. Капот мотора и кабина летчика защищены броней особой прочности, толщиной до 7 миллиметров, за сиденьем двенадцатимиллиметровая бронированная плита, передняя часть фонаря кабины летчика из прозрачного пуленепробиваемого оргстекла. А вооружение! Две пушки с запасом 300 снарядов, два пулемета и на каждый по 750 патронов, 8 «эрэсов»,

[5]

мог брать до 600 килограммов бомб. Это же не самолет, а летающий танк. Об этих данных мы узнали позже, при его изучении.

На душе было и радостно и немножко грустно. Радостно потому, что в скором будущем придется воевать на грозном штурмовике. Но в то же время омрачало расставание со штурманами. Полк поэскадрильно замер в четких шеренгах. Перед строем стояли Натальченко и Казявин. Начальник штаба майор Григорий Григорьевич Голубев зачитал приказ. Вот они и подошли, эти минуты. О них все знали, но каждому не хотелось верить, что это будет так скоро. На железнодорожной станции стоял товарняк. У вагонов толпились летчики, женщины, детишки. Майор Голубев властным голосом подал команду «По вагонам!». Раздался пронзительный гудок, паровоз натужно зачихал, зашипел и, выбрасывая огромные клубы пара, сначала забуксовал, громыхая колесами, затем медленно тронулся. Вслед уходящему эшелону махали десятки рук, пока последние вагоны не скрылись за поворотом.

Раннее утро 24 июля. Я стою возле своего самолета. Ростов по-прежнему окутан густым дымом. Но странное дело, немецкой авиации нет. Еще вчера почти непрерывно над городом «висели» фашистские истребители и летели одна за другой группы бомбардировщиков. А сейчас почему-то в небе спокойно.

«Спокойно», – подумал я с необъяснимой тревогой. Достал из кабины самолета футляр из-под патефона, служивший мне чемоданом, вынул бритвенный прибор, чистый подворотничок и, усевшись под плоскостью, начал приводить себя в порядок. Война войной, но и в бой не хочется идти неопрятным.

Подошли Громов и Александр Марченко.

– О, да тебя хоть к королевскому столу приглашай! Или, может, все-таки с нами пойдешь в столовую завтракать? – засмеялся Марченко.

Сержант Марченко был замечательным летчиком и удивительным весельчаком. Он никогда, ни при каких условиях не унывал, его лицо всегда сияло веселой улыбкой. В полку он приобрел доброе имя «Саша – золотые руки». Однажды, прилетев с задания, он трижды заходил на посадку и каждый раз неудачно. Наблюдавшие с земли удивились: у Марченко такого не бывало, значит, что-то случилось. После посадки увидели, что весь самолет в пробоинах. Но Марченко, как ни в чем не бывало, вылез из кабины и улыбнулся:

Танковые и механизированные колонны гитлеровцев запрудили все дороги, идущие с запада на Бобруйск. Пренебрегая маскировкой и рассредоточением, они рвались на восток. Наши части отступали, ведя неравные, кровопролитные бои.

Ночью 28 июня 1941 года командир полка подполковник Павел Иванович Мироненко получил приказ из штаба 21-й армии Центрального фронта, в состав ВВС которой вошел 103-й полк,

[10]

с утра всеми самолетами наносить удары по вражеским колоннам.

Но как только ночная темень начала рассеиваться, все были разочарованы: очень низко над аэродромом плыли тяжелые серые облака, временами срывался густой дождь и его мелкие капли, словно маленькие колючие иглы, швырял в лицо порывистый ветер.

Ожидая улучшения погоды, летчики и штурманы говорили только о предстоящем первом боевом вылете. А в это время командир полка стоял возле своего командного пункта и, не отрывая взгляда от серого низкого неба, решал: лететь или ждать улучшения погоды.

И вдруг он представил, как в эту непогодь ползут немецкие танки, на ходу изрыгая смертельный огонь. За танками бегут фашисты, они что-то горланят и неистово стреляют из автоматов. Наши пехотинцы вступают в неравный бой. Он почти видит, как несколько танков загорелись и повернули обратно, но остальные ползут, их очень много. Сраженные осколками снарядов, бойцы падают на раскисшую землю, но их товарищи, окровавленные, с ног до головы в грязи, не сдаются. Идет сильный дождь, а бой не утихает. «Да где же наши самолеты?! Помогите, нам тяжело!» – как будто доносится сквозь шум дождя умоляющий крик бойца.