"…большие съели яблоко и познали добро и зло и стали "яко бози". Продолжают и теперь есть его. Но деточки ничего не съели и пока еще ни в чем не виновны. Если они на земле тоже ужасно страдают, то уж, конечно, за отцов своих, наказаны за отцов своих, съевших яблоко. Любишь ты деток, Алеша? "

Ф. Достоевский "Братья Карамазовы".

1

Подъезд не спал и спать не собирался. Хлопали двери, шаркали ноги, громкие голоса обсуждали происшествие. В заплеванном, загаженном и покрытом окурками коридоре, насквозь провонявшем кошачьей мочой, сновали мальчишки. Они бегали с нижних этажей наверх и пытались заглянуть в дверь пятьдесят седьмой, но оттуда их гоняли опера.

Старая хрущевка не претендовала на звание дома высокой культуры быта. В подвале круглогодично стояла вода, отчего несло душной сыростью, вокруг батарей клубился пар и никогда не переводились комары. На чердаке зимовали бомжи. Окна в коридорах сильно сквозили и потому соседки сплетничали не на лестничных клетках, а на кухнях. Запивая чаем щекочущие нервы подробности. По большей части надуманные. Даже старуха с первого этажа, которая в силу своего преклонного возраста уже несколько месяцев не выходила из квартиры, обрастая грязью и кошками, высунулась за дверь, а потом и выползла в коридор — ее, как и всех, гнало любопытство.

4.

Яркое, но не греющее октябрьское солнце слепило глаза и вырисовывало на парте световой квадрат. Как раз там, где было нацарапано "Миха — гондон".

Лиза сидела в одиночестве и не смотрела ни в окно, ни на одноклассников. Резкими движениями, иногда прорывая бумагу насквозь, она чертила на вырванном из тетради листе. Сначала поделила его на четыре части, потом на шестнадцать, потом на тридцать две. В школу в Балашихе она пошла с первого сентября, училась уже два месяца, а мысленно все еще называла ее новой. И "новая" школа ей не нравилась, так же как и предыдущая. Нудные уроки навевали скуку, нужно было носить форму и терпеть одноклассников.

Девчонка выпрямила под партой ноги, обутые в темно-серые похожие на тапочки ботинки. Ее великоватый пиджак был грязным и немного мятым, нелепая юбка прикрывала колени, но Лиза не чувствовала себя неуютно. Ее и без того трудно было назвать хорошенькой.

Она подумала и закрасила верхний левый угол начерченной клетки. Лиза мало что понимала из объяснений молоденькой, похожей на куклу учительницы математики. Та изо всех сил пыталась казаться умнее и авторитетнее, чем была на самом деле, поэтому почти весь урок не садилась за стол, раздражающе маяча перед доской. В ушах ее болтались длинные блестящие серьги, которые при малейшем движении солнечными бликами били в глаза — чересчур для простого учебного дня.

29.

— Ах ты ублюдок, да я тебя!!!

Но прежде, чем "она его", мальчик кинулся бежать.

Он не боялся сестры, он сестру очень любил. Но точно знал, когда от нее надо убегать.

И даже несмотря на то, что физически слабый десятилетний Ян Романов все уроки физкультуры проводил сидя на скамейке, тут он проявлял чудеса ловкости. Его гнал страх, и Ян спасался.

43.

— Опаздываешь, — Мезенцев невнятно хмыкнул и вместо руки протянул стакан. Ему было скучно.

— А пошли бы они все, — заметив его настроение, емко заключил Еж и чокнулся о подставленный стакан початой бутылкой пива.

Мезенцев вообще не любил корпоративов, как не любил любые громкие шумные сборища. И тем более был рад видеть Ежа, что ему уже опостылело стоять в одиночестве.

— Скучно, брат, — подтвердил его мысли Кондратьев. — Ну ничего, сейчас приму еще за помин души и пойду ее продавать. Сразу станет весело, — пообещал он многозначительно, не глядя ни на кого, сам себе наливая водки в стопку.

Нина открыла скрипучую дверь и окунулась в удушливую промозглую темноту старого дома. Плохо отремонтированный подъезд, такой же как тысячи других в Подмосковье вызывал у нее ощущение дискомфорта. Ей было здесь неуютно, тошно. Тяжело и муторно. Она не любила сюда входить.

Нина медленно, нога за ногу, принялась подниматься, скользя ладонью по покрытым несметными слоями краски перилам. Тощими, кривыми пальцами ощущая их неровности, сколы, выбоины. Выцарапанные слова.

Пахло сыростью.

Раньше она и сама жила в этой квартире, спала в маленькой спальне, через стенку с бабушкиной комнатой. И ходила по этому подъезду по несколько раз в день.

В двадцать три, когда Нину первый раз госпитализировали, а потом выписали с той пугающей записью в карте, она отсюда съехала. Поначалу ей даже очень этого хотелось. Но после и это чувство притупилось, отступило на задний план. Все заслонила усталость. Иногда хотелось порадоваться тому, что больше не надо входить в этот подъезд так часто — но сил не было.