— А-а-а!!! Торк!!! Торк пришёл! А-а-а!

Из-за печки появились широко раззявленный рот и пара таких же глаз. Всё это истошно вопило. Я как-то даже испугался. Потом сообразил — баба орёт. Точно, одна из пленниц, которых я видел от окна, опознала Чарджи. А он среди здешнего дамского населения — фигура известная. Говорят, здешние девки и бабы помоложе специально в Рябиновку приходили, чтоб хоть одним глазком на такую красоту посмотреть.

— Он же весь такой… Как гляну — аж коленки слабнут. Да ещё и ханыч.

Ну вот и пригодилось — для опознания избавителя.

Бой кончился, а дело — нет. Подведение итогов, разбор полётов, оценка потерь… Здесь, на «Святой Руси», значительная часть боестолкновений имеет целью не сколько уничтожение живой силы противника, сколько захват его имущества. И превращение в имущество его самого. Сбор трофеев, упаковка пленных, добивание раненых… Зачистка, приборка, приёмка… «Война сама себе кормит». Трофеи здесь — первейший «корм». Я — не против, грабёж с порабощением — здесь это не стыдно, это признак удачливости, благоволение божье. Только у меня, с моим «гумнонизмом» чуть другие приоритеты. То же самое, но чуть в другом порядке.

А бабушка делает по-своему. И не теряет разума: как бы она не ругалась на Святослава и Малушу, что сошлись, согрешили при раздаче её, Великой Княгини, милостыни, внука, Владимира, она выдёргивает сразу после рождения из подгородного Берестова в Киев. Малушу, «отработавшую своё», княгиня не пустит в Киев до самой её смерти. А сына «робички» воспитывает наравне с законными сыновьями Великого Князя. Это именно её решение: Святослав бывает в Киеве наездами и в дела повседневного управления не суётся. И снова: старшие внуки — крещены и воспитываются в вере христовой. А «приблуда» — остаётся язычником. Что мешало ей окрестить несмышлёного мальчонку-рабёныша? Почему она терпела «поганого» среди внуков? Она — «первая христианская леди страны»! Что такого увидела, разглядела в нём княгиня? Причём не в юноше, но ещё в младенце.

И она не ошиблась — только Владимир мог провести столь великолепную рокировку язычества и христианства.

Но сначала — чуть назад. В 972 голу на днепровских порогах при возвращении из Болгарии погибает князь Святослав. Три его сына становятся князьями. Законные Ярополк и Олег — в Киеве и Древлянской земле. Венгры по матери, христиане по вере. А десятилетнего «робича», ублюдка и язычника отправляют в Новгород. Через три года на юге между братьями начинается война, которой заканчивается смертью младшего Олега.

Очень странная война. Странная — по поводу. Олег, в то время — юноша, подросток, встречает на охоте Люта, сына Свенельда. Сына человека, только благодаря которому Рюриковичи и усидели в Киеве. Который многие десятилетия был главным воеводой «Всея Руси», который постоянно сберегал жизни и отца, и бабушки. Которого народная молва упорно называла и любовником Великой Княгини, и отцом Святослава, то есть дедом юного князя. И возможным организатором смерти законного государя.

Роковой, второй поход князя Игоря в Древлянскую землю начинается с провокации: «Мы босы и наги, — говорили воины Игорю, — а Свенельдовы Отроки богаты оружием и всякою одеждою».

Но так же не бывает!

— Или вы хочете сказать шо таки настоящий пшек отдаст во такую кучу золота кое-каким-то «за просто так»?! Ой, не смешите мои седые… гланды! Таки вы зовсим не знаете людей! Да он же просто дал этим мазурикам подержаться! Чисто на минуточку!

Болеслав знал, где лежит «цена святого человека» и пришёл за своим золотишком. В 1010 году Болеслав разгромил и выжег главное святилище в Ромове. Самого верховного жреца и попавшихся поблизости — казнили. Очередному Криве-Кривайто пришлось обустраивать новое жилище богов на другом берегу реки, строить вот эти здоровенные пятнадцатиметровые валы. А главное — пришлось понять, после такого наглядного урока как отрубленная голова своего предшественника, что народы надо не только «разводить», но и приумножать. А то боги… как-то не сильно защищают от иноверцев. И жрецы кинулись в другую крайность.

Многожёнство у балтов и славян существовало всегда. Первая жена была главной. Но и иметь ещё двух женщин было нормально. Лишь бы доход позволял всех их прокормить. В реальности у пруссов это получалось плохо — своих женщин при таких, установленных жрецами порядках, на всех не хватало. И тут очередной Криве-Кривайто разворачивает своё «стадо» в другую сторону — вводит для воинов-витингов обязательное многожёнство. «Боги повелевают…». Цель — спешное восстановление подорванной войнами и капризами теократического управления численности популяции. Создание достаточного мобилизационного резерва.

«Дам каждому воину — дом и четырёх жён». Так махди в Судане сманивал к себе солдат противника. Только между Вислой и Неманом — не Судан. И не мусульманский пророк-махди, а «наместник ПерунаК на земле». Поэтому ограничились… тремя «кобылами» на каждого «мерина». Демографический взрыв — случился. Его несколько притормозил разгром Самбии викингами через несколько лет после похода Болеслава. Но механизм «расширенного воспроизводства стада» был запущен, и поражение только усилило понимание актуальности и истинности библейского приказа: «плодитесь и размножайтесь».

К северу от естественной границы Империи — Рейн-Дунай — была ещё одна принципиально важная для римлян точка. Золото Карпат, серебро Британии и… янтарь «Янтарного берега».

В двух первых случаях вопрос о «жизненно необходимых римской нации минеральных ресурсах» решался традиционно — когортами. Легионеры кричали «барра», отчего, как говорят, должны были пугаться карфагенские слоны, били клинками мечей в свои щиты и топали на врага. «За веру, царя и отечество». Или что там у них… Или они пойдут в бой за «увеличение обычной нормы прибыли при транспортировке неочищенной руды»?

Но тут… далековато. И — холодновато. Кто это придумал, что только у русских — «генерал Зима»? У прусских — тоже. Сами римляне туда не полезут. Но есть же куча «недоримлян» — «союзники», «федераты».

В имперской римской армии всегда служила масса всяких туземцев. Набираемые, более-менее добровольно, из покорённых и «дружественных» племён, они служили за жалование, за земельный надел на территории империи и за римское гражданство.

Это весьма высоко котирующаяся «блямбочка» — звание римского гражданина.

Ну, вообще-то да. «Какой-то прадед накосячил, а правнуки отмыться не могут». Так это — мирная ситуация. В среде миролюбивого, законопослушного и безоружного населения. А у пруссов — мира нет. Владетельные господа вооружены и постоянно воюют друг с другом. Род, потерявший честь, выпадает из круга равных. Становиться изгнанным родом. «Общественное мнение» порицает парию, и «порицание» выразится в стуке мечей, поджогах, коно- ското- рабо- и жёно-крадстве… Даже если его род сильнее любого из соседей, он не сильнее их всех. Стая голодных собак валит одинокого медведя. Племенные князья не могут установить твёрдый порядок, и единственное, что сдерживает бесконечную вендетту с примесью грабежа и охоты за наложницами — верховный жрец, «Великий Криве-Кривайто». Но бесчестье… Никто не вступится.

Интересно было наблюдать, как до прусса медленно доходила предложенная ему дилемма. «С одной стороны нельзя не признать. С другой стороны нельзя не признаться».

«Честь» требует поплеваться во врага и, распевая песни, принять смерть. И она же, пресловутая «честь витинга» требует защищать свой род. Исполнить моё требование, подчиниться — бесчестие, не исполнить, обречь на гибель всех своих — тоже бесчестие. «Куда не кинь — везде клинь» — вот его и заклинило.

Маска наглого превосходства сваливалась с него кусками. Сначала исчезла презрительная ухмылка с губ. Ушёл и высокомерный прищур. Глаза раскрылись и заметались в поисках выхода. Лицо стало мягче, проще, моложе. Сколько же ему? 16–18? Потрошителю младенцев, убийце гостей…

— Я не убивал!

Всерада пришлось чуть ли не за шиворот выталкивать из помещения. Мужик явно ошалел от упавшего на него «счастья». Подожди дружок, ты ещё не знаешь, какие наполеоновские планы в части организации идеальной сельской жизни бродят у меня в голове. «Республику» Платона здесь не читывали? А «Город Солнца» Томмазо Компанеллы? С Главными Государственными Управлениями Мудрости, Могущества и Любви. А Аракчеевские военные поселения с обязательным ношением исконно-посконной национальной одежды единого образца — не проходили?

Я вам тут… Но позже — сначала определимся с наличными ресурсами. И ещё есть проблемы. Ивашко с Николашкой переглядываются и подходят ко мне сразу с двух сторон.

— Тут, боярич, дело такое. Мужик-то разумное слово сказал.

— Да ты что, Ивашко! Какое такое разумное! Одна ругань да похвальбы! И бояричу всякие обиды. Только вот насчёт виры…

— Да не скачи ты так, Николка. Дело-то… серьёзное. Ежели мы десяток, а то и поболее княжеских людей побили… Тут не о вирах, а о своих головах тревожиться надо.

Дед открыл рот, закрыл, снова за рушничок схватился. А я описываю предполагаемые неожиданности типа ожидаемой последовательности: донос-отъём-посадка-розыск. Следственные мероприятия в формате ковровой бомбардировки по всему региону. Причём бомбы — всех-подряд-закапывающие, не извлекаемые, постоянно-кушать-требующие…

Что интересно: Аким всякому моему слову возражает, всегда во всем — поперёк. Но что «придут и всё досуха выкрутят» — никаких сомнений не вызывает. Комментарии по поводу моей личности типа: ты такой-сякой-этакий, во всём виноватый, всё всегда не так, не через то место, делающий… пропускаю. Идиоматически — были интересные места. А по сути… После очередного сравнения меня с очередным неприглядным представителем библейского животного мира последовала реплика Якова.

— Идтить.

— Чего?! Куда?! Из-за этого обалдуя? Да пусть хоть под кустом сдохнет! Мне не жалко! Спокойнее станет…

— В Елно. К посаднику. Немедля. С подарками.

Пока из Кудряшка всякое чего интересного по-вытягивал… Вирника-покойника вспомнили, по его делам-рассказам прошлись. Кудряшок сначала как-то темнил. Но после Пушкина — сильно зауважал. Удивительно — я тут кучу разного гадостного понаделал, а вот Кудряшка только стихосложение достало. Хотя понятно — хрипы рвать да всякие хитрости хитрить — он много мастеров по жизни повидал. А вот пушкинский стих — впервые. «Великая сила искусства»… крыть нечем.

А по Макухиным делам концы-то далеко идут. И надо брать быстро. А то прахом пойдёт. Ещё куча забот. И бросить жалко, и поднять… Голова пухнет. Как-то оно будет… Что-то я плотненько в этот мир вхожу — как не повернись — какая-то завязка дёргается. И помереть — нельзя, и отсидеться «в сухом прохладном месте» — нельзя.

Даже поспать нельзя — некогда. Я как-то со счёта времени сбился. Только когда Хотену мозги промывать начал, понял — уже за полночь.

Мужик глаз не открывает, зевает мне в лицо. Нагло так зевает — гланды видать. Дядя, когда наш «вождь и учитель» мучился от бессонницы — вся великая страна не спала. Вы этого не знаете — вы это узнаете. Не от Иосифа Виссарионовича — от меня лично. И ты у меня спать не будешь. Пробудил беднягу. Однозначно. Путём двадцати отжиманий в дождевой луже во дворе. Ну вот, уже и голосок слышен, и всякое слово на лету ловит. Потому что ждёт главного слова — «свободен».

Дождик ещё моросит, косцам завтра на покос не идти. Но на лесосеке много чего полуприготовленного осталось. Собрать, отторцевать, подстрогать, раскернить… Короче: не будет зубов деревянных — свои отдашь. Свободен.

Но не у нас. У нас — задолго «до». Кормщик ещё затемно по начальству сбегал. Не знаю, что он Акиму сказал, но дед не зря сотником был — весь личный состав явился к месту исполнения боевого задания быстро и целеустремлённо. Даже расселись без сильных скрипов.

Видать, та канарейка тоже греблей занималась. Рванула вёслами без привычки. То-то и голосок жалобный.

Традиционный верблюжий караван на Востоке делает в первый день похода не более 10 километров. Потом уже пойдёт нормальный темп, но первый день — короткий. Нужно, что бы животные и люди начали понимать друг друга, чтоб всё, что может упасть, развязаться, разбиться — сделало это и не занимало внимание потом. Чтобы все склеротики вспомнили забытое дома, и за ночь сбегали. Короче — притирка каравана.

Вторая проблема — из той же серии: «доступ к телу ограничен». Только носит ещё более общий характер. Здешнее общество организовано наподобие команды космического корабля: человек может испытывать иллюзию изоляции, приватности, только за шторкой санузла. Люди, почти все, не бывают одни. Они постоянно находятся в поле зрения соседей, родственников, прохожих. Исключения — единичны. Святые отшельники в местах пустынных, монахи, ушедшие в затвор, и закрывшие за собой вход в пещеры. Некоторые охотники в лесу. Не все: загонная охота, охота «вытаптыванием», охота на крупного зверя — занятие коллективное. Часто — просто массовое.

В населённом месте… Община, одним словом. Не только всеобъемлющая, но и непрерывная, 24 часа в сутки без выходных. Ещё более жёстко это правило действует для «вятших». Если служанка в богатом доме ещё может убежать в чулан и там наплакаться в волюшку, то боярыня даже плачет под присмотром и прислухом людей своих. Аристократ никогда не остаётся один. «Д'Артаньян и три мушкетёра» — это похождения не четырёх человек, а восьми. Пожалуй, только в постели у Констанции пылкий гасконец был один. В смысле: с дамой, но без Планше. И то — слуга знал где, с кем и чем занимается его господин.

Паркинсон, рассуждая о психологии семейной жизни, предполагает, что постоянная возможность сорвать своё дурное настроение на слугах, избавляла аристократических супругов от необходимости устраивать скандалы между собой. Вероятно, это способствовало и вообще формированию норм аристократического поведения — постоянно пребывая в свете софитов общественного внимания, играя главную роль в бесконечной и ежедневной пьесе «Будни N-ской усадьбы» аристократ должен был вести себя соответственно.

Из чего можно сделать очевидный вывод: только тоталитарное общество, непрерывно подглядывающее и подслушивающее за всеми своими гражданами, способно воспитать истинных аристократов. Настоящий джентльмен — человек, выросший под непрерывным присмотром стукачей.

Мне, в нынешней роли шантажиста-спасателя, эти предковые заморочки как серпом… Кстати… Нет, поднимается. Я имею в виду — Спиридон шевелится.