Теософов очень часто и весьма несправедливо обвиняют в неверии и даже атеизме. Это является серьезной ошибкой, особенно — в отношении последнего обвинения.

В большом обществе, состоящем из столь многих рас и национальностей, в объединении, в котором каждый мужчина или каждая женщина предоставлены возможности верить в то, что он любит, и следовать или не следовать — по своему желанию — той религии, в которой он был рожден и воспитан, для атеизма остается совсем немного свободного пространства. Что же касается «неверия», то оно, в данном случае становится либо заблуждением, либо неправильным употреблением этого слова. Чтобы показать всю абсурдность этого обвинения, во всяком случае, достаточно попросить наших клеветников указать нам во всем цивилизованном мире такого человека, который

не

рассматривался бы как «неверующий» каким-либо другим человеком, принадлежащим к несколько иной вере. И при этом совершенно все равно, вращается ли он в респектабельных и ортодоксальных кругах, или же — в так называемом еретическом «обществе». Происходит взаимное обвинение, выражаемое молчаливо, если не в открытую, своего рода ментальная игра в воланы, которыми перебрасываются, сохраняя вежливое молчание. Таким образом, по сути дела, какой-нибудь теософ, не в большей степени, нежели не-теософ, может быть неверующим; с другой стороны, в то же время не существует ни одного человека, который не был бы неверующим в глазах той или другой секты. Что же касается обвинения в атеизме, то это совсем другой вопрос.

Прежде всего мы спрашиваем, что же такое

атеизм

? Есть ли это неверие и отрицание существования бога или богов, или же просто отказ от признания личного божества, по несколько излишне сентиментальному определению Р. Холла, который называет атеизм «ужасной системой», поскольку «она не оставляет ничего

над

(?) нами, что бы вызывало благоговение, и ничего вокруг нас, что бы пробуждало нежность(!)». В отношении первого выразили бы свои возражения многие из наших членов — из Индии, Бирмы и других мест — поскольку они веруют в богов и высшие существа, и испытывают большое

Теперь о том, что касается других невидимых существ, одни из которых являются еще более возвышенными, а другие — более низкими на шкале божественной эволюции. Нам нечего сказать этим последним; первым же нечего сказать нам: ибо мы для них все равно что не существуем. Гомогенное и постоянное не может понять гетерогенное и непостоянное; и пока мы не научимся покидать наш бренный мир и общаться с ними как «дух с духом», мы едва ли сможем распознать их истинную природу. Кроме того, каждый истинный теософ полагает, что божественнае ВЫСШАЯ ЛИЧНОСТЬ каждого смертного человека — это та же самая сущность, что и сущность этих богов. И более того, наделенные свободной волей, а следовательно — обладающие большей, чем они, ответственностью — мы рассматриваем воплощенное Эго как более возвышенное, если не более божественное, чем любой духовный РАЗУМ, который

В таком случае должны ли мы будем считаться атеистами лишь потому, что хотя мы и верим в Духовное Воинство — существа, которым следует поклоняться всем вместе как

Мы можем начать с происхождения слова «Бог» (God). Каково истинное и первоначальное значение этого термина? Его значения и их этимология столь же многочисленны, сколь и разнообразны. Одно из них показывает, что это слово образовано от древнеперсидского мистического термина года. Он значит «сам», или нечто, самоизлучаемое абсолютным Принципом. Корень этого слова — годан, отсюда Водан, Воден и Один; восточный корень остался совершенно неизмененным германскими расами. Таким образом они сделали из него готт, от которого было образовано прилагательное гут — «good» (добрый), так же как и термин готц, или идол. В древней Греции слова Зевс и Теос привели к образованию латинского Деус. Эта года, эманация, не идентична, и не может быть идентичной с тем, из чего она излучается, и поэтому представляет собой лишь периодическое, конечное проявление. Древний Аратус, который писал, что «наполнены Зевсом все улицы и рынки людей; полны Им море и гавани», не ограничивал свое божество лишь таким временным отражением на нашем земном плане, как Зевс, или даже его прототип — Дьяус, но поистине имел ввиду универсальный, вездесущий Принцип. Прежде чем лучезарный бог Дьяус (небо) привлек внимание людей, существовал ведийский Тад («тот»), который для посвященных и философов не имел определенного имени и был абсолютной Тьмой, лежащей в основе любого проявленного сияния. Сурья, Солнце, первое проявление в мире Майи и Сын Дьяуса, столь же неудачно назывался непосвященными «Отцом», как и мифический Юпитер — последнее отражение Зевса. Таким образом, Солнце очень скоро стало объединяться с Дьяусом, означать с ним одно и то же; для некоторых — «Сын», для других — «Отец» в сияющем небе; Дьяус-Питар, Отец в Сыне и Сын в Отце, поистине обнаруживает свое первичное происхождение, поскольку он имеет Землю в качестве своей жены. В течение долгого упадка метафизической философии, Дьява-притхиви, «Небо и Земля», стали представляться как Универсальные космические родители не только человека, но также и богов. От первоначального представления, абстрактного и поэтического, идеальный мотив видоизменился и приобрел грубые черты. Дьяус, небо, очень скоро стал Дьяусом, или Небесами, жилищем «Отца», и наконец, поистине, самим Отцом. Тогда и Солнце, из которого делали символ последнего и наделяли его именем Дина-Кара, «создатель дня», Бхаскара, «творец света», теперь стало Отцом Сына и vice versa

Чтобы показать такое общее происхождение, мы должны лишь сопоставить два божества — бога язычников и бога евреев — на основе их собственного открытого СЛОВА; и судить о них по их собственным соответствующим определениям, интуитивно делая заключение, какое из них находится более близко к высочайшему идеалу. Мы процитируем полковника Ингерсолла, который провел параллели между Иеговой и Брахмой, сравнивая их друг с другом. Первый, «из облаков и тьмы Синайской», сказал евреям:

«Да не будет у тебя богов других сверх Меня… Не поклоняйся им и не подчиняйся им; ибо Я, Господь Бог твой, Бог ревнующий, карающий за вину отцов детей третьего и четвертого поколения тех, кто ненавидит Меня». Сравните это со словами, которые индусы вкладывают в уста Брахмы: «Я есть то же самое, что и все человечество. Те, кто искренне служат другим богам, непроизвольно поклоняются мне. Я участвую во всех культах, и Я есть награда для всех поклоняющихся». Сравните эти отрывки. Первый, как некая темница, где ползают существа, порожденные слизью ревности; последний, великий как купол небесного свода, украшенного солнцами…

Этот «первый» бог появился в воображении Кальвина, когда он добавил к своему учению о предопределении, что Ад вымощен черепами некрещеных младенцев. Верования и догмы наших церквей являются во много большей степени богохульными по тем идеям, которые они в себе содержат, чем учения темных язычников. Любовные истории про Брахму и его собственную дочь, представленных в виде оленей, или про Юпитера и Леду, — в виде лебедей, — это великие аллегории. Они никогда не выдавались за откровение, но известны нам как творения Гесиода и других мифологов. Можем ли мы сказать то же самое о непорочных дочерях бога римско-католической церкви — об Анне и Марии? И все же, даже если сказать, что и евангельские рассказы являются также аллегориями, — так как они были бы ужасным святотатством, если понимать их в буквальном смысле, — то это будет для человека, рожденного христианином, наивысшим богохульством!

Поистине, они могут столь много, сколько им угодно, приукрашивать и маскировать бога Авраама и Исаака, но никогда не смогут опровергнуть утверждение Маркиона, который отрицал, что Бог Ненависти может быть тем же, кто и «Отец Иисуса». Ересь это или нет, но «Отец Небесный» остается с тех пор гибридным созданием; смешением Юпитера языческой толпы и «ревнующего Бога» Мисея, экзотерического СОЛНЦА, обитающего на Небесах, или на небе, эзотерически. Не он ли породил СВЕТ, «который светит во Тьме», День, сияющий Дьяус, Солнце, и не есть ли он ВСЕВЫШНИЙ — Deus Coelum? И опять-таки, не есть ли это Terra, «Земля», вечно непорочная, как любая плодоносная Дева, которая, оплодотворенная в страстных объятиях своего «Господа» — оплодотворяющих лучах Солнца — становится на нашем материальном плане матерью всего того, что живет и дышит на ее широкой груди? Отсюда и сакральность ее продуктов в ритуализме — хлеба и вина. Отсюда также и древнее мессис, жертвоприношение богине урожая (Церере Элевсинской, опять-таки Земле): мессис — для посвященных, мисса — для профанов,