Я — тот, кем себя называю: писатель-фантаст, автор страшных рассказов. С самого раннего детства меня таинственным образом завораживало все неведомое и неразгадываемое. Безымянные страхи, гротескные сны, странные, подсознательные фантазии, что осаждают наш разум, всегда вызывали у меня сильнейший необъяснимый восторг.

В литературе я бродил ночными тропами вместе с По, крался среди теней вместе с Мейченом, прочесывал сферы ужасающих звезд вместе с Бодлером либо упивался древними преданиями, насквозь пропитанными исконным безумием земли. Некоторые способности к рисунку карандашом и пастелью подтолкнули меня к неловким попыткам запечатлеть диковинных обитателей моих ночных раздумий. Тот же мрачновато-угрюмый склад ума, что направлял меня в изобразительном искусстве, пробудил во мне интерес к эзотерическим областям музыкального сочинительства; моими любимыми произведениями стали симфонические мелодии из сюиты «Планеты»

[2]

и такого рода вещи. Моя духовная жизнь вскорости превратилась в адское пиршество дразнящих сверхъестественных ужасов.

Мое внешнее существование текло довольно бессобытийно. С ходом лет я все больше тяготел к жизни неимущего отшельника, к безмятежному философскому существованию в мире книг и грез.

Но жить-то на что-то надо. От природы не приспособленный к труду физическому, как физически, так и духовно, поначалу я пребывал в недоумении, не зная, какой род занятий мне избрать. Депрессия усложнила положение дел еще больше — до состояния почти невыносимого, и какое-то время я пребывал на грани полного финансового краха. Тогда-то я и решил взяться за перо.

Провиденс — чудесный городок. Мой друг жил в старинном георгианском особняке. Его первый этаж очаровывал истинно колониальным колоритом. Второй, под старомодными фронтонами, затенявшими гигантское окно, служил хозяину мастерской.

Здесь-то, под открытым окном, выходившим на лазурное море, и обосновались мы той мрачной и событийной ночью в апреле прошлого года. Ночь выдалась безлунная; тусклый серый туман наводнил темноту похожими на нетопырей призраками. Вижу все как сейчас: тесная, освещенная лампой комнатушка, громадный стол, кресла с высокими спинками, вдоль стен выстроились книжные шкафы, рукописи аккуратно разложены по папкам.

Мы с другом сидели за столом, перед нами лежал таинственный фолиант. Тонкий профиль хозяина отбрасывал на стену пугающую тень, восковая бледность лица терялась в бледном свете. В воздухе нависало необъяснимое предчувствие зловещих откровений, пугающее своей осязаемостью; я всей кожей ощущал присутствие близких к разгадке тайн.

Мой товарищ чувствовал то же самое. Долгие годы, посвященные оккультным исследованиям, обострили его интуицию до сверхъестественной чуткости. Вздрагивал он не от холода; и не лихорадка тому причиной, что глаза его полыхали, как пламя в драгоценном камне. Еще не успев открыть проклятую книгу, он уже знал: в ней заключено неизъяснимое зло. От древних страниц тянуло затхлостью, к которой примешивался могильный смрад. Выцветшие листы по краям были источены червями, кожаный переплет изгрызли крысы — крысы, что, вероятно, привыкли к пище куда более страшной.

Тем вечером я поведал другу историю фолианта и развернул книгу в его присутствии. Тогда ему не терпелось приступить к переводу немедленно, не откладывая. А сейчас он словно бы засомневался.