За свою любовь к Богу получил Великий князь Андрей Юрьевич имя Боголюбский. Летопись гласит, что был князь так же милостив и добр, подавал нищим и больным. В то же время Андрея Боголюбского ценили как мужественного и смелого воина, трезвого и хитрого политика. При нём Киев перестал быть столицей Русского государства, новым политическим центром стал Владимир.
НДРЕЙ ЮРЬЕВИЧ БОГОЛЮБСКИЙ, великий князь суздальский и владимирский, второй сын Юрия Владимировича Долгорукого от половецкой княжны, дочери хана Аэпы, родился (Юрий женился в 1107 году по Татищеву: «История России», III, прим. 513; Андрей убит на шестьдесят третьем или шестьдесят пятом году жизни, следовательно, родился в 1109 или 1111 г.) около 1110 г., умер в 1174 г. О жизни Боголюбского до 1146 года ничего не известно, кроме того, что он женился (после 1130 г.) на дочери богатого боярина Кучки, владельца берегов р. Москвы. Боголюбский родился и провёл более 35 лет жизни в Ростовско-Суздальской земле, которую получил в удел его отец Юрий, младший сын Мономаха. Юрий, деятельный и честолюбивый князь, живя в Суздальской земле, мечтал о столе киевском. Удобный случай предъявить свои права на старший русский стол представился Юрию в 1146 году, когда киевляне пригласили к себе в князья его племянника Изяслава Мстиславича. Между дядей и племянником началась упорная борьба, в которой приняли участие почти все русские области и почти все ветви княжеского дома, а также соседи Руси - половцы, угры и поляки. Два раза Юрий занимал Киев и был изгоняем, и только в 1155 году, уже по смерти Изяслава (умер в 1154 г.), он овладел окончательно Киевом. В восьмилетней борьбе из-за Киева Боголюбский был деятельным помощником отцу и имел случай не раз выказать свою замечательную храбрость. Впервые Боголюбский является на историческую сцену в 1146 г., когда вместе с братом Ростиславом изгоняет союзника Изяслава, рязанского князя Ростислава, из его стольного города. В 1149 г., когда Юрий, победив Изяслава, овладел Киевом,
Боголюбский получил от отца Вышгород (в 7 верстах от Киева). Боголюбский сопровождал отца в походе в Волынскую землю - удел Изяслава. Здесь при осаде Луцка, где засел брат Изяслава - Владимир, Боголюбский едва не погиб. Увлёкшись преследованием неприятеля, сделавшего вылазку, Боголюбский отделился от своих и был окружён врагами. Конь его был ранен, со стен города, как дождь, метали в него камни, и один немец хотел уже пронзить его рогатиной. Но Боголюбский, вынув меч свой и призвав мученика Феодора, память которого праздновалась в тот день, стал отбиваться и спасением был обязан коню, который вынес своего господина из битвы и тут же пал (за это Боголюбский похоронил коня над рекой Стырем). «Мужи отцовские, - говорил летописец, - похвалу ему дали великую, ибо он выказал мужество больше всех бывших там». Будучи храбрым, Боголюбский был в то же время «не величав на ратный чин, но похвалы ища от Бога».
Осада Луцка заставила Изяслава просить мира, который он и получил при посредничестве Боголюбского. В следующем 1150 г Изяславу удалось овладеть Киевом, благодаря распоряжению к нему киевлян. Изгнав Юрия из Киевской земли, Изяслав хотел то же сделать и с его сыновьями, начиная со старшего Ростислава, сидевшего в Переяславле. Но к Ростиславу явился на помощь Боголюбский и вдвоём они отстояли Переяславль. В том же году Юрий вторично захватил Киев при содействии галицкого князя Володимирка. Получив от отца Туров, Пинск, Дорогобуж и Пересопицу, Боголюбский сел в Пересопице (местечко в ровенском уезде Волынской губернии), где мог оберегать границу со стороны Волыни. Сюда прислал к нему Изяслав послов с такими словами: «Брат, введи меня в любовь к отцу. Мне отчины нет ни в Уграх, ни у Ляхов, но только в Русской земле. Проси для меня волости по Горынь». Но посредничество Боголюбского не помогло на этот раз, так как Юрий гневался на Изяслава. Тогда Изяслав призвал угров и при помощи их в третий раз сел в Киеве, где был принят жителями с радостью. Юрий бежал в Городец-Остёрский (в Черниговской губернии), туда же должен был удалиться и Боголюбский. В следующем году (1151) Юрий возобновил войну, но безуспешно: битвы под Киевом и при реке Руте, где Боголюбский выказал такое же мужество, как под Луцком, кончились поражением Юрия. Юрий был стеснён в Переяславле Изяславом и принуждён целовать крест, что отказывается от Киева и уйдёт через месяц в Суздаль. Боголюбский сразу же отправился в любимую Суздальскую землю и уговаривал отца последовать его примеру: «нам здесь, батюшка, делать нечего, уйдём за тепло». Но Юрий сделал ещё попытку засесть в Городке, был осаждён вторично Изяславом и только тогда исполнил крестное целование.
В 1152 г. Боголюбский участвовал в походе Юрия на Чернигов, предпринятом в союзе с князьями рязанскими, муромскими, северскими и половцами, причём показал пример союзным князьям самим водить дружину на приступы. Чернигов не был взят только потому, что на выручку осаждённых явился Изяслав Мстиславич. Когда в 1155 г., уже по смерти Изяслава и прикрывавшего его родовым старшинством Вячеслава (старшего брата Юрия), Юрию удалось сделаться великим князем киевским, он посадил Боголюбского в Вышгороде. Но в Киевской земле, видимо, не нравилось Боголюбскому, и он без воли отца ушёл в Суздальскую землю, в которой и жил с тех пор постоянно. Боголюбский взял с собою из Вышгорода важную святыню, икону Божией Матери, писанную, по преданию, евангелистом Лукой (известную ныне под именем Владимирской). Когда везли икону, конь остановился в 11 верстах от Владимира. Это обстоятельство было сочтено за знамение, и на этом месте Боголюбский заложил село Боголюбове которое сделалось его любимым местопребыванием и дано ему в истории прозвание Боголюбского. Отец не хотел признавать симпатий Боголюбского к Ростовско-Суздальской земле: по требованию Юрия ростовцы и суздальцы целовали крест младшим сыновьям его Михаилу и Всеволоду, а Боголюбскому, как старшему (старший брат Боголюбского - Ростислав умер в 1150 г.), Юрий предполагал оставить Киев. Но едва скончался Юрий (умер в 1157 г.), крестное целование было нарушено, ростовцы и суздальцы «задумавше вей, пояша Андрея, сына его старейшаго и посадиша и в Ростове на отни столь и Суждали, занеже бе любим всеми за премногую его добродетель, юже имяше преже к Богу и ко всем сущим под ним».
Деятельность Боголюбского, как самостоятельного князя Ростовско-Суздальской земли, весьма важна в историческом отношении: здесь он является начинателем нового государственного порядка, первым русским князем, который ясно и твёрдо стремится к установлению единодержавия и самодержавия. Чтоб быть единым властителем в своём княжестве, Боголюбский прогоняет своих младших братьев (Мстислава, Василько и Всеволода), своих племянников (сыновей Ростислава) и старых бояр отцовских. Изгоняя братьев и племянников, Боголюбский действовал, как кажется, согласно с волей самой земли, не желавшей разделения. Избранник старших городов Ростова и Суздаля, Боголюбский не жил ни в том, ни в другом, вероятно потому, что здесь княжеская власть ослаблялась значением веча и бояр. Стольным городом он избрал Владимир на Клязьме, а жил большею частью в близлежащем от него Боголюбове.
Часть первая. СОСНОВАЯ ГРИВА
I
есным, недавно проторённым, но теперь уж почти безопасным путём возвращается князь Владимир Всеволодович Мономах с малой дружиной из Суздаля в Киев.
Ему за шестьдесят, однако стариком его никак не назовёшь. Он прям и широкогруд. Твёрдый взгляд больших, очень ярких тёмно-карих глаз полон жизни. О привычке к степным непогодам да к лесным ночлегам говорит ровная смуглость тонко очерченного лица с резкими морщинами. В лёгких волосках широкой седой бороды засели две-три лапки жёлтого берёзового семени.
Одежда на нём простая — походная, поношенная. Красный бархат высокой круглой шапки повыгорел. Её бобровая оторочка где посвалялась, где повытерлась.
Поводья опущены. Конь, щеголевато перебирая тонкими ногами, мерно ступает по закаменевшей глине тесной лесной дороги.
После долгой июньской засухи ночью прошла гроза. Но дождя выпало мало, глина не размякла, и только местами в глубоких колеях стоит мутная, телесной окраски вода. Солнце прячется за пёстрыми трёпаными облаками. Утренний воздух прохладен и душист. Коротко знаком и сердечно мил князю Владимиру Всеволодовичу этот крепкий дух частого елового леса. Вся жизнь прошла в таких путях. Принимался он нынче весной, когда писал поучение сыновьям, подсчитывать дальние свои походы, насчитал восемьдесят три и бросил, сбившись со счета. Чего считать! Чай, никто и так не осмелится назвать домоседом и лежебокой...
II
Прогнав из головы безлепицу, Мономах привычным усилием послушного ума собрал растрепавшиеся мысли. Прохлада лесного бессолнечного утра располагала к трезвым оценкам.
Что говорить — много сделано за полстолетия. Сбылось, кажется, все, о чём мечтал смолоду.
Если золотой киевский престол достался Мономаху лишь на склоне дней, так ведь только оттого, что сам не захотел брать его раньше, чтобы не ввязываться в кровавые споры со сварливой княжеской братией. Но и задолго до того, когда съезжались, бывало, русские князья для устроения мира и когда в знак любви и родства рассаживались все на одном ковре, Владимиру отводилось на этом ковре почётнейшее место. И когда, дав другим откричаться, он принимался говорить своим ровным голосом, никто не смел его перебить; даже ветер как будто унимался, переставая трепать шёлковые полы княжого шатра.
А утвердившись в Киеве, Владимир сразу заставил вспомнить забытое после Ярослава старейшинство матери городов русских. Под тяжестью руки Мономаха присмирели завистливые князья, притихло ненасытное боярство, примолк строптивый Новгород.
Владимир знал, что добытой власти не упустит, пока жив, а умирая, без препятствий передаст потомству: для того нынче весною и перевёл в Белгород старшего и лучшего из сыновей
[3]
, чтоб был вблизи и в смертный его час сразу перенял киевский престол.
III
У одного из догоревших костров коренастый человек с бычьим загривком стережёт княжескую коновязь. У него странное прозвище: Кучко. Его настоящего, крещёного имени никто не знает.
На вид ему лет тридцать с небольшим. Сидит под сосной, привалился литым плечом к стволу, грызёт сладкий стебель травяной метёлки и смотрит, задумавшись, вдаль. Он думает всё о том же: о старом и о новом.
В кругу Мономаховых дружинников новое было не в чести. С ним мирились нехотя, только по крайней нужде. Здесь жили памятью о киевской богатырской старине. И сам князь и ближние его люди то и дело вспоминали и приукрашали в своих рассказах блаженные, на их взгляд, времена старого Владимира и Святослава. Покорит князь чужое племя, соберёт с него дань — и поделится щедрой рукой с дружинниками. Вот где искали примеров.
Хоть сейчас покорять было как будто и некого, однако Мономах находил всё же поводы делать так или почти так, как делали когда-то его предки.
IV
Мономах пробудился хмурый. Привиделся дурной сон: будто кто-то тёмный и неразличимый злорадно твердит всё те же два слова: «Не воскреснет!»
Уж напоили и оседлали коней, уж затоптали последний костёр, уж тронулись, уж растянулись длинной цепью по дороге, уж проехали больше часа, а у Мономаха всё стояли в ушах услышанные во сне слова. В них была непонятная связь с давешними лесными мыслями. И опять казалось, будто самого главного не смеет додумать.
Чтобы рассеяться, он подозвал Кучка.
Кучко был дорог Мономаху своей верой в него. Поэтому нужнее и приятнее всего бывал он в часы сомнений: учитель, теряя веру в себя, искал опоры в незыблемой вере ученика. Однако сейчас эта незыблемость почему-то не утешала, а скорее раздражала Владимира.
«Его потому тянет к старине, — думал он, — что старина ему по нраву и по плечу. Ему бы только бродяжить с дружиной да помахивать булавой. А до Русской земли есть ли ему дело? И смыслит ли, от чего ей прок, от чего вред?»
V
Тем временем княжеская запылённая дружина уж втянулась в вечереющее село. Владимир рассеянно смотрел по сторонам.
Румяные под закатным лучом срубы мало отличались от тех, к каким привык его глаз под Новгородом и под Смоленском, какие видел три дня назад под Суздалем.
Те же высокие шатры тесовых кровель, те же чёрные языки печной копоти над низенькими дверками и над крохотными «волоковыми» оконцами, затянутыми бычьим пузырём. Так же порасщелились на солнце да на ветру рубленные в угол сосновые венцы. А из пазов между ними такими же белыми космами свисает болотный мох.
Женщины сошлись у колодца с такими же, как там, коромыслами и примолкли, заглядевшись на проезжих. Знакомым движением руки заслонили глаза от низкого солнца. Заметалась промеж конских ног бестолковая курица, и на шершавое еловое прясло с подтёками побелевшей смолы тяжело вспорхнул расписной петух. А над его кровяным гребнем ветка калины вынесла из огорода сливочные шапки горьких своих цветов.
Новое зрелище перебило мысли Мономаха.
