Скажите, вам приходилось идти на грузовике с разваливающейся пространственной сингулярностью? Нет, не с матрицей, о’кей всё с матрицей. С самой сингулярностью. Ведь не приходилось? Вот честно…

Да, господин прайм-прокурор! Да, я отдаю себе отчёт. Да, я намерен излагать только факты. Однако для придания оным фактам некой достоверности считаю допустимым определённый художественный окрас. Нет, я не вижу здесь никакого проявления неуважения. Скорее напротив, много че… Да, господин обер-адвокат, я помню, никаких резких высказываний. Только необходимое. Да, конечно. По существу дела. Но в той манере, в какой желаю, и ровно столько времени, сколько потребуется. Дикси, и это не ругательство.

Зря вы это затеяли, поганцы. Не надо бы выводить меня на публичный процесс, ох не надо бы. Больно дело выходит тут склизкое. Не для меня. Для вас, гадёныши. А тут – пресса. Тут журналисты. И половина – онлайнеры. Да какое там половина – считай, все. У этих чутьё, эти своего не упустят. Будет вам пожива, господа правдоносцы, Гейзенбергом клянусь. Одного только жаль – всей правды я этим уродам не выложу. Облезут. Да и знаю ли я всю правду? Или тот, кто знает всю правду, – уже совсем не я? А, господин Гейзенберг?

Знаете, когда погрешность импульсации лежит в пределах «трёх сигма», – неприятно, но жить можно. Ползёт себе здоровенный такой ромбододекаэдр под названием «Витязь» – странное название для грузовика, не без намёка на славное прошлое, и не ползёт даже, а скачет блохой по космосу. Один скачок – шесть километров. Конечно, и не скачок вовсе, а «отображение на границу зоны действия ТТМ с электронным резонатором», но это ж язык узлом завяжется, пока произнесёшь, а подумать и вовсе страшно. Шесть кэмэ для Вселенной не масштаб, но при частоте пульсации… сейчас прикину… если нормальная накачка резиста – одна наносекунда, ну да, один парсек проскакиваем за сто сорок часиков на пяти на десять в пятнадцатой импульсах.

Небо здесь должно быть голубым…

Облака – белыми с рыжими подпалинами. Потому что – солнце. Местное солнышко ведь почти земное, с небольшим сдвигом в оранжевую часть спектра…

Растительность должна быть зелёной… А водоёмы? Водоёмы здесь почему-то – фиолетовые. По крайней мере, так кажется с орбиты. Хотя не будем забывать, на низкой орбите слишком быстро меняется угол падения и отражения солнечных лучей, и только Гюйгенс знает, каков он, цвет этот, на самом деле.

Впрочем, сейчас из иллюминаторов почти ничего не просматривается. Ночь. «Гордый» сел на линии терминатора. Скоро рассвет. А пока громадной, в первой четверти ущерба, луной в небесах красуется Одиссей – белый с редкими синеватыми полосами вдоль экватора. И тянет через его исполинский диск овальную тень рыжая Пенелопа, второй спутник. Первый спутник, быстрая Цирцея, по ту сторону гиганта, вне видимости. На третий спутник – Калипсо – «Гордый» благополучно приземлился. Ну, правда, после двухнедельного автономного полёта, а затем маневрирования в системе Ипсилона Андромеды.

Благополучно… А мог и – неблагополучно. Ведь почему-то система закрыта. Закрывают звёздные системы, как известно, в двух случаях. Либо они по каким-то высшим галополитическим соображениям попадают в сферу специфических имперских интересов. Потому что наличие в системе хотя бы одной землеподобной планеты, имеющей в атмосфере свободный кислород, тут же переводит её в разряд колонизируемых. И о каком тогда закрытии речь? Скорее, напротив. А вот если такая система всё же угодила в сферу тех самых высших интересов, она будет нашпигована охранными спутниками так, что и шальной метеорит не проскочит, не говоря уже о космическом аппарате. А ещё – базы. Наземные планетарные базы, оснащённые лучшими станциями слежения. У имперских «закрытых ведомств» всё самое лучшее.

Здешняя Эос сияла немилосердно. Если бы не кактусопальмы с их «маскировочной» сетью, пилот давно бы изнемог от жары. Вода во фляжке убывала быстро. Он уже жалел, что не наполнил вторую. Местных источников пока не находилось. Сухой, но необъяснимо зелёный лес. Жёсткая, как металлическая стружка, почва без намека на влагу. А цель между тем сверкала всё так же издали.

Пилот понял, что недооценил расстояние и переоценил силы. Что лучше всего будет вернуться. Пока есть вода на обратную дорогу. Вернуться, отдохнуть и подготовиться к разведке более основательно. Он посмотрел на пеленгатор. Индикатор плавал на границе «жёлтой» и «красной зоны»; последняя означала полную потерю направления. Пилот сделал несколько шагов туда, откуда вела цепочка его собственных следов: индикатор снова налился успокоительным изумрудным цветом.

Убедившись, что в любой момент может пройти вспять по своим следам, пилот решил, что возвращаться, осилив большую часть пути, глупо. До цели оставалось не более километра, даже меньше. Неужто не одолеет? Воду можно экономить. Зря его, что ли, тренировали? Натаскивали в Имперском училище гражданской космонавтики будь здоров… Самый старший на курсе, не уступал молодняку ни в чем. И на тренировках по выживанию – тоже. По трое суток без воды обходился, а здесь…

Лес становился всё реже, а призывный блеск всё ярче. Не прошло и получаса, как пилот вышел на опушку. И остановился, затаив дыхание. Перед ним простиралась глянцево-белая, словно сделанная из фарфора равнина. Больше всего она напоминала тарелку с отбитым краем. Плавно закругляющиеся откосы разбегались вправо и влево, теряясь за близким горизонтом. Сходство с тарелкой усиливали полупрозрачные коконообразные сооружения, возвышающиеся над фарфоровой белизной то здесь, то там, без всякого порядка, будто хрустальные бокалы, небрежно расставленные нерадивой хозяйкой.

Вода. Мир схлопнулся в точку, сузился до одного короткого слова. Вода. Пить. Жажда. Пилот сидел, опершись спиной о податливый ствол кактусопальмы, и звенела опостылевшая тишина, а с мертвенно-ртутного неба всё так же низвергались потоки жара, выпаривая из тела остатки жизни. И некуда спрятаться, всё залито призрачным маревом, и даже стволы растений не отбрасывают спасительной тени.

Ещё полчаса, от силы час – и он уже не встанет. Так и останется здесь скорчившейся мумией на потеху странным существам и неведомым лесным… голосам? Звукам? Да не всё ли равно! Встань и иди! – так сказано было, и мёртвый встал и пошёл, если, конечно, верить древним сказкам.

А он ведь ещё даже не умер… ещё не умер.

У этого кратера противоположный гребень высок – вскарабкавшись, можно оглядеть дальний горизонт. Но – на пределе сил. А совсем недалеко, левее – разлом, или овраг, или как его… распадок. Туда дойти проще, но что это даст? Ещё один ручей со студнем вместо воды?

Пилот в который уже раз запустил пальцы в нагрудный карман. Сверкнул в лучах Ипсилона отчеканенный затёртый профиль: лысоватый человек с бородкой. «Вождь мирового пролетариата», надо же. Чего только не засунул ему в голову почивший в бозе искин «Витязя»: литература, музыка или вот – история. Только его, пилота, собственная история стремительно катится к закату, и вся мудрость Софии бессильна.

Начальник экспедиции оказался невысоким и коренастым; помимо серебристого солнцезащитного комбеза на нём, вероятно для солидности, красовался свободного кроя серебристый же пиджак, небрежно застёгнутый на одну пуговицу. Брюшко у начальника тоже наличествовало. Густые, пушистые даже, волосы могучей волной опускались до плеч, а черты лица выдавали южное, как выражались в старину, происхождение: то ли индусы числились в предках у Бертрана, то ли арабы. Нос с сильной горбинкой, глаза тёмные, а тонкие губы кривятся в едва различимой ироничной усмешке.

Начальник бросил на вошедшего взгляд – короткий, но пристальный, с неожиданной грацией обогнул стол и протянул руку:

– С прибытием, Максимилиан!

Ладонь маленькая, пухлая, с короткими пальцами, однако рукопожатие слабым не назовёшь. На пальцах сразу два кольца, одно – затейливой формы не пойми что, второе – гладкое, с гравировкой на санскрите. «Ом намах шивайя…» – больше не прочесть. Всё же индус.

– Если можно – зовите меня просто Макс.

В тело разом впились тысячи иголок и, словно этого было мало, принялись вибрировать и вращаться так, что Рея была уверена, что когда они снова поднимутся, то утащат с собой всю её кожу. Она застонала, зная, что её никто не услышит: помещение было изолированным, эти садисты всё предусмотрели. «Массаж тонкими струями воды стимулирует систему лимфооттока» – можно было догадаться, что скрывается за этими красивыми словами. Острия и бездны! Она чувствовала себя беспомощной жертвой, над которой глумились – не торопясь, со вкусом.

Между тем иголки растворились, и за неё принялись тяжелые валики: они прокатывались вдоль рук и ног с такой силой, словно готовы были размолоть в порошок её бедные кости, и колотили по спине, по плечам, по ягодицам. Рея ругалась шёпотом, но так, что от её слов краснели даже лампочки на пульте. Наконец валики успокоились, по телу пробежала волна жара, но тут на мышцы опустились электроды, сквозь плоть потек слабый ток. Сейчас воздействие было почти неощутимо, но желудок Реи мгновенно скрутило тугим узлом. Она снова была в кабине грузовика, медленно наполнявшейся водой, пульт искрил, мышцы противно сводило. Дрожали пальцы, которыми она вцепилась в защелку, открывающую купол кабины. Подумать только – столетия труда инженерной мысли, месяцы тренировок, а всё зависит от силы крошечных мышц, управляющих пальцами. Мышц, которые ты никогда не то что не тренировала, а вообще не задумывалась о том, что они существуют. Ты способна пробежать десять километров, проплыть двадцать, сделать «солнце» на турнике в лётном комбинезоне, с его пудовыми ботинками, и вот теперь – останется ли жизнь в твоем мускулистом, абсолютно здоровом, дорогостоящем теле – зависит от силы дурацких пальцев, которые никак не могут сдвинуть язычок защелки на пару миллиметров вверх. Стоило ли твоим родителям преодолевать в криосне тысячи световых лет, чтобы произвести ту, которая сейчас так глупо погибнет, потому что не сумела преодолеть расстояние в два миллиметра?.. Зубы ломило, отчаянно болели виски… Какие глупости лезут в голову перед смертью! Не иначе, это кислородное голодание! Рея всхлипнула и попыталась свернуться клубком, но ремни, которыми она была примотана к столу, конечно, не дали ей этого сделать.

– Мадам Сальери, всё в порядке. Осторожнее, пожалуйста, сейчас я сниму повязку!

Уф! Голос из настоящего времени развеял морок. Рея коротко выдохнула и расслабилась, чувствуя, что она плавает в собственном поту. Нет, к черту всё! Бежать, бежать отсюда, при первой же возможности.

Прохладные руки, от которых нежно пахло кремом с ромашкой, коснулись её висков и сняли повязку.

Врача Мира Сергеевна, недовольно хмыкая, изучала историю болезни Реи, развернув её в воздухе перед собой аж на трех виртуальных панелях. Сличала графики показателей крови со схемами инъекций и расписанием процедур.

– Ну что ж, – сказала она наконец. – Основное мы сделали, костный мозг прижился хорошо, общеукрепляющий курс можно доделать и по месту жительства. Я пошлю по вашему адресу на Эс ваши данные, а вы зайдите в местную амбулаторию. Это какая подсадка?

– Вторая.

– Вторая в сорок два года… Очень обнадеживает. Вы где служили?

– Грузовые перевозки.

Ближайший джампер до Эс, на котором оказались свободные места, был частным, и на нем всё устроили гораздо умнее, чем на рейсовом. Рея сумела это оценить: она проделала путь на Эс на рейсовом всего три недели назад, и впечатления были ещё свежи в её памяти. По инструкции, пассажирам полагалась столовая, она же салон и тренажёрный зал. Они забрали под себя большую часть свободного помещения, в результате каюты получились мизерные.

Хорошо ещё, что в правилах разрешалось использовать под столовую и тренажёрный зал одно и то же помещение – иначе пришлось бы спать в гамаках, прикрученных к потолку. В довершение всего необходимость обедать в определённом месте подразумевала необходимость иметь соседей по столу. И здесь Рее кардинально не повезло. За её столиком оказались две очень добропорядочные старушки – медицинские полковницы, психологини, летевшие на Эс на очередную конференцию по реабилитации и лечению отдалённых последствий, а также томный обладатель золотой карточки спермодонора, который явно не прочь был развлечься в перелёте и скромно намекал Рее, что мог бы обслужить её почти бесплатно… Разумеется, не совсем бесплатно, потому что, вы же понимаете, ему нужно восстанавливать белок и калории… Кончилось всё тем, что Рея рявкнула: «Слушай ты, шмакодявка, ещё раз пристанешь, и твои золотые яйца превратятся в яичницу-болтунью. И ты у меня её съешь – за папу, за маму». Шмакодявка (или правильно – шмакодявк?) послушно заткнулся, зато старушки до конца рейса не давали ей покоя: «Деточка, вы же должны понимать, как это тяжело для мальчика… Он же должен быть нашим защитником, это же в них генетически заложено… А тут у нас троих звания выше, чем у него… Представляете, как ему неудобно?..»

Да, кстати, звания и рода войск были написаны на табличках, стоящих за каждым прибором, чтобы собеседники знали, как им обращаться друг к другу (шмакодявк оказался «лейтенантом медицинской службы», так теперь это называлось). Всё это казалось Рее глупым и старомодным. Она никогда не надевала свой мундир, появляясь в столовой, и с удовольствием оставила бы его дома, если бы её не предупредили заранее, что в госпитале очень щепетильно относятся к форме одежды. Рея плевалась, но не возражала: люди, которые держат в руках твой костный мозг, могут позволить себе быть немного деспотичными. Но теперь её костный мозг был при ней, и она собиралась провести оставшиеся от отпуска дни неформально, тем более что обстановка на джампере к тому располагала: хозяева джампера решили, что пассажиры, желающие полюбоваться вихрями на затянутой голубыми облаками поверхности планеты Мир, а потом спрыснуть впечатления, обойдутся рядом кресел перед обзорным экраном сразу за рулевой рубкой и маленьким баром на корме. Всё оставшееся свободное пространство занимали каюты, в которые удалось втиснуть и удобную кровать-кокон, и кресло с ремнями, и большой экран голографа, и тренажёр-трансформер, и небольшой магнитный столик, на который из специального лифта три раза в день подавалась еда. За отдельные деньги в каюту можно было поставить магнитный диск, который имитировал силу тяжести с постоянным вектором «потолок-пол», но Рея настолько привыкла к невесомости в полётах, что не желала получать за свои деньги источник психологического дискомфорта – для неё появление гравитации означало, что корабль либо совершает маневры, пытаясь уклониться от огня, либо его уже подбили.

Одним словом, четыре дня, пока длился полет, Рея валялась на койке, скачивая из Сети и просматривая все серии всех сериалов, которые пропустила в госпитале. «Ли Риджуэй и Тайны Вселенной». «Закон и порядок восьми планет». «Роза Буттон – инженера-маньячка». И прочую дребедень, на которую даже не взглянула бы, окажись рядом хоть один свидетель. Это была её личная Тайна Вселенной – то, что Рея Сильвия Сальери, капитан грузового флота в отставке, ныне майор юридической службы, умница и профессионалка, обожает вульгарные сериалы.

В космопорт на Эс джампер прибыл рано утром. Рея сразу подхватила багаж и поехала на работу. Она специально выбрала прозрачный вагон для туристов и оказалась в нём одна: туристы, видимо, любили поспать по утрам. Рее хотелось увидеть, как изменились поселения за время её отсутствия. И строители её не разочаровали. Сквозь стены-окна вагона, сквозь пол и сплетения балок эстакады она видела подросшие новые кварталы, городских роботов, настилающих газоны и сажающих инопланетные деревья (своей флорой Эс не успел обзавестись). Архитекторы, вдохновлённые низкой силой тяжести и щедрыми финансовыми вливаниями, дали волю фантазии. Больше всего это напоминало гигантскую объёмную картину экспрессиониста, растянутую под пневмодорогой: кубики и полусферы жилых домов, более сложные асимметричные формы правительственных зданий, фирм, заводов – все многоэтажные, раскрашенные яркими красками – радость для глаз после белых стен госпиталя. Между зданиями были вписаны сады, полные экзотических цветов – розовых, нежно-зелёных, фиолетовых – ярко выделявшихся на фоне чёрных и тёмно-синих листьев, полные тёплого ветра, прилетающего сюда с берега рукотворного полярного моря.

Особенно Рее понравились дома, выстроенные вокруг деревьев-гигантов с Ви, вокруг стволов под стеклянными куполами устроились детские городки, дальше шли закрытые, непрозрачные блоки с жилыми квартирами, магазинами, службами. Это был совершенно новый тип домов, разработанный всего несколько месяцев назад, как услужливо сообщила Рее информационная панель, – здесь использовались композитные материалы с внедрёнными генами деревьев-гигантов: так что дом, по сути, был огромным деревом с управляемым ростом. Рея подумала, что новинка не плоха, но не стоит останавливаться – нужно ещё добавить гены плодовых деревьев Праматери из банка, и тогда можно будет срывать фрукты прямо со стен в комнате. А что, если подкопить денег и подумать о переезде? Тоже ведь цель в жизни, не хуже любой другой.

Эс не очень повезло с исходным пейзажем – мёртвая планета, покрытая льдом, смешанным с чёрным, а местами красно-бурым песком. Чёрные и бурые полосы – вот и всё разнообразие. Первые поселения здесь строились по типу «лунная база», но по мере того как воздух постепенно становился пригодным для дыхания, и главное – после окончания войны люди начали обустраивать здесь уютный мирок. Сейчас он больше всего напоминал медузу: в центре – бывшая материнская база, ныне Прима-сити, центральный город, наиболее крупный и благоустроенный; от него лучи застройки тянулись вдоль пневмодорог к побережью, тяготея к слиянию ближе к старту, истончаясь в узкие лучи по пути и снова превращаясь в круги дочерних городов на финише. И над всем этим радужным многоцветьем висела голубая планета Мир, затянутая бурлящими в вечном водовороте облаками, сгущавшимися в центре гигантских воронок до тёмно-индигового цвета, искрящимися вспышками молний, словно огромный котёл, в котором кипело дьявольское варево. Местное солнце милого и незлобивого класса Джи, поднявшееся над горизонтом, выглядело и вполовину не так эффектно.

Соммер-сити был построен по старинке: центральное здание с городскими службами в виде многоэтажной ступенчатой пирамиды, вокруг которой разместились пирамидки пониже – собственно жилые комплексы, соединённые с центром трубами-магистралями. Когда-то, на заре освоения планеты, он был герметичным; теперь из всех корпусов отрывались двери на знаменитый красный пляж, омываемый водами полярного моря, оранжевыми от растворённого в них фитопланктона, поддерживающего газовый баланс в атмосфере. Море везде было одинаковым, а вот красный песок озаботились сохранить только здесь, на остальном побережье его съел фитопланктон, жадный до окислов железа. В Соммер-сити поступили мудрее – устроили охранные территории на красных дюнах вокруг пресного озера, где на окислы никто не покушался, и каждый год заново подсыпали морской берег, что обеспечивало бесперебойный приток туристов: Линда Ольховская, нынешний мэр, во время войны была в штабе логистиков фронта и не растеряла хватки в мирное время.

Вокзал пневмопоездов приютился на вершине одной из пирамид-дочек. Рея ещё в вагоне надела мундир (он давал право бесплатного доступа на скоростную трассу), спустилась на лифте на нужный этаж, взяла джинджер и понеслась по трубе-магистрали к центральному зданию, где располагался её офис.

Народу на дороге было немного – во время утреннего пика Рея была ещё в поезде, так что она не устояла и немного погонялась с заводной китаянкой в форме Лесничества. Однако быстро поняла, что проиграет гонку: китаянка была ниже ростом и могла позволить себе гораздо более рискованные манеры, чем Рея. Так что она через несколько минут отступила вправо, освобождая китаянке путь, и та, с победным кличем мотнув на прощанье хвостом чёрных волос, унеслась вдаль. Рея улыбнулась: утро начиналось приятно – наверное, и задание её не разочарует.

Одни колонисты выходили из жилого корпуса разболтанной походкой, не вынимая рук из карманов и насвистывая блатной мотивчик. Другие – скованно, насупившись, в предчувствии, что сейчас им окончательно отравят и без того неважнецкую жизнь. На площадке возле главного склада и те и другие под рявканье мордатых охранников выстроились в шеренги.

«Человек пятьдесят, – прикинул Шатун. – Что-то маловато…»

Это была едва ли двадцатая часть всей колонии. На площадку согнали явно не самых крепких – среди отобранной братвы выделялась габаритами лишь тройка амбалов. Остальные – так себе, были даже мозгляки, хотя по манере держаться – отчаянные ребята.

– Слышь. – Сыч тронул Шатуна локтем.

– Ну?

В ангаре было шумно. Гулко топали по полу, отрабатывая бег, прыжки и резкие повороты, двуногие стальные монстры. Их сервомоторы жужжали, гудели, а при максимальных нагрузках надсадно взвывали. На сумбур механических звуков накладывался людской гвалт.

Словечко «ходуны» прилепилось на Норне ко всем шагающим человекоподобным машинам. Но внутри этого семейства была своя градация. Огромных, приземистых, словно сгорбленных, горняков, вспарывающих скалы плазменными резаками, называли просто ходунами. Их втрое меньших человекоподобных сородичей – ходунками. И, наконец, ещё более мелких охранников – ходунцами. Среди последних различались управляемые модели (по сути, экзоскелеты в броневой скорлупе) и автоматы.

Шатуну достался ходунок что надо – новенький, с неизношенным механизмом. На него и смотреть было приятно – красавец, прямо-таки рыцарь в чёрных блестящих доспехах. Правда, без головы – она полагалась только надсмотрщикам-ходунцам. Вместо неё наверху была приплюснутая вращающаяся башенка с фотоэлементами, инфракрасными, радиационными и другими датчиками, которые требовались для работы на руднике.

Но плевать на красоту – в схватке она не поможет. Жить седоку или умереть, зависит от подвижности его машины и исправности оружия. С этим повезло на редкость. «Рыцарь» ходил быстро, повторял движения Шатуна почти без задержки и за всё время, что тот его гонял, ни одно из сочленений даже не скрипнуло.

Каждому ходунку придавался целый набор рабочих инструментов – фрезы, буры, плазменные резаки. Но сейчас в правое запястье «рыцаря» был вмонтирован боевой лучевик ИМТ2. Оружие, конечно, не самое грозное. Ходуна-тяжеловеса, к примеру, из него так просто не завалишь – надо целиться в сочленения и другие слабые места, а когда мишень движется, это дьявольски трудно. Зато поразить своего брата-ходунка, а тем более ходунца – проще простого. Главное – успеть нажать на спуск до того, как противник выстрелит в тебя…

Бакай вертел в пальцах дымчато-розовую пластинку аммора, похожую на чешуину огромной рыбы, и размышлял о том, как у земных чиновников возникла людоедская прихоть.

Норна – планета дрянная во всех отношениях, и аммор – единственная её ценность. Казалось бы, минерал как минерал, который можно синтезировать на Земле. Ан нет! Под воздействием местных факторов он приобрёл особые свойства, которые искусственно не воспроизводятся. А многим очень бы этого хотелось, ведь аммор – лучший материал для медицинских наноботов. Каким-то чудом он, порождение безжизненного мира, оказался идеально совместим с человеческими тканями.

Но аммора мало – всего одна причудливо закрученная жила, с разработкой которой вполне справляется контингент колонии. Его, контингента, для этого дела даже слишком много. Видно, там, наверху, большие люди подсчитали загруженность рабочей силы и пришли к выводу: десятка три колонистов можно без ущерба для производства вычеркнуть из жизни. А заодно – пощекотать себе нервы редким зрелищем, за устройство которого на любой другой планете попали бы под суд. Но на богом забытой Норне всё можно…

«Скоты, – думал Бакай. – Отрастили себе задницы в мягких креслах, вот и бесятся с жиру. Сами небось палец порежут – исстрадаются, а чужую кровь чего жалеть – её много, не убудет. Сунуть любого из них в эту дыру на год – весь срок бы выл, на коленях ползал, чтобы забрали обратно…»

Он бросил пластинку на стол, поднялся и прошёлся по кабинету. Его до сих пор душила злоба после разговора по гиперсвязи с Ромуальдсеном – главной шишкой из приезжающих. Бакай не мог, конечно, выдвигать условий начальству, но осторожно намекнул, что хорошая организация «гладиаторских боёв» заслуживает награды.

Упражняясь перед боем, «гладиаторы» гоняли друг друга по огромному ангару. И так разошлись, что один ходунок, спасаясь от преследователя, выскочил за ворота. До получения команды на выход это было строжайше запрещено. Поняв свою промашку, седок инстинктивно сжался в ожидании болевого удара. Но прошла секунда, вторая, третья, а кара всё не наступала.

– Ну, чего застыл? – крикнул остановившийся в воротах соперник. – Так шарахнуло, что мозги спеклись?

– Ни хрена себе, – отозвался нарушитель. – Вообще не шарахнуло, прикинь! У них что, система контроля полетела?

Весть разнеслась по ангару мгновенно.

– А ну-ка… – К «первопроходцу» протопал другой «гладиатор». – Точно, братва! Накрылась их «следилка»!

Захваченный горячкой боя, Бакай слишком долго надеялся на чудо. Непозволительно долго. Лишь увидев, как тают остатки его воинства, он словно очнулся и начал лихорадочно обдумывать шансы на спасение.

Посчитать, что бунтовщики всё равно обречены, мог только человек, ничего не смыслящий в норнианских делах. Энергией колонию обеспечивал ядерный реактор, большие запасы воды и продовольствия позволяли не зависеть от поставок извне месяцев восемь, а то и год. Обходиться так долго без аммора, ежедневно, ежечасно спасающего человеческие жизни?.. На это Земля пойти не могла.

Казалось бы, достаточно послать войска – и восстание захлебнется в крови. Но колонисты сумеют обезопасить себя. Годами ковыряясь в норнианских породах, они хорошо усвоили, как застопорить работу на руднике. Несколько взрывов в давно известных точках – и амморовая жила надолго станет недоступной. Вот и основа для шантажа! Стоит заикнуться об этом – и на Земле семь раз подумают, прежде чем прибегнуть к военной силе. А подумав, предпочтут и дальше снабжать обнаглевшую колонию всем необходимым в обмен на аммор. Может быть, даже девочек на Норну завезут, если колонисты выдвинут такое условие. А они наверняка выдвинут – надо же продолжать бунтарский род!

Единственная закавыка в том, что через три дня дубли превратятся в бесформенную массу. Если «гладиаторы» не найдут ключ к хранилищу с телами – им конец. Конечно, останется ещё около тысячи колонистов, но это уже не тот сорт. Самые дерзкие, настоящие бойцы сгинут без следа, а с прочими можно договориться. Они же не призывали к бунту, не уничтожали охрану! Пошуметь, ясное дело, пошумят, но, поразмыслив, сами же приползут на коленях, чтобы вымолить пощаду.

Выходит, нужно просто забиться в щель, три дня не высовывать носа, а потом выйти и объявить себя героем, пережившим ад. Серьёзность заварухи подтвердят Ромуальдсен с компанией – если, конечно, успеют унести отсюда ноги…

– Пан Ярослав? Профессор Мрощак?

Адвокат приоткрыл дверь гостиничного номера. Разобранная кровать, скомканный ковёр и целая батарея рюмок на барной стойке не очень настраивали на встречу с большим учёным. Адвокат ещё раз сверился с цифрами на двери и, убедившись, что не ошибся, рассеянно подошел к бару. «Вот тебе и светило науки», – подумал он, подняв рюмку с какой-то пенящейся зеленоватой жидкостью.

– Не советую, – раздался голос за его спиной. – Это желудочный сок.

Чуть не выронив рюмку, адвокат обернулся. Перед ним стоял худощавый и лопоухий профессор Мрощак.

– Надеюсь, вы не против, что я в халате?

– Мы выиграли! – кричал адвокат Матвей Гречко, распахивая дверь в гостиничный номер. За ним тянулся длинный хвост из журналистов, общественных деятелей, каких-то доцентов, сотрудников гостиницы и даже одного депутата. Комната наполнялась букетами цветов, коробками в подарочных упаковках, фруктами и бутылками шампанского. Сам Гречко нёс целую стопку свежих газет на электронной бумаге. За год процесс оброс толстой коркой медийного шума. У Мрощака появились толпы последователей и недоброжелателей. Его наноботы стали популярным мемом в интернете и породили целые гроздья флэш-игр, веб-комиксов и спам-трендов, а под конец разбирательства даже привели к возникновению особых

троллеботов

– автоматизированных провокаторов дискуссий на темы медицины, генетики и умственной отсталости. Вердикт был обставлен как кульминация телесериала. Драматическое напряжение было столь велико, что обе стороны в итоге почувствовали себя проигравшими – всем хотелось продолжения банкета. Впрочем, Гречко ничто не мешало пузыриться от гордости.

– Мы выиграли! – кричал он, размахивая газетой как знаменем. – Слышите, профессор? Выиграли! Все пять исков удовлетворены! Вы бы видели эти физиономии… Ваше финальное видеовыступление в кровати всех потрясло… И даже удачно, что вы заболели. Присяжные хлопали, ей-богу! Это надо было видеть. Я же говорил, говорил вам про прецедент! Помните? Я был прав! Этот процесс войдёт в учебники… Вот это день! Профессор, вы уж не взыщите, не смог остановить журналистов…

– Простите, простите! Перестаньте шуметь!

Только тут до адвоката дошло, что кто-то дёргает его за рукав не просто от переполненных чувств, а чтобы привлечь внимание. Это была медсестра, которая последние два месяца навещала Мрощака. Лечь в больницу он категорически отказался.

– Ему не очень хорошо, он в ванной. Нужно всех увести…

Свинцовый шарик в его карманных часах пересек границу первого квадранта, когда нигредо шагнул в проделанный им коридор и покинул пустоту, которая называлась «бункер» – двадцать восьмой по его личному счёту. Он выяснил это, изучая и анализируя сохранившиеся документы, надписи на стенах и прочие свидетельства давно закончившейся суеты. Пустоты с таким названием попадались довольно часто; с некоторых пор по всей многострадальной тверди были разбросаны всевозможные «командные пункты», «станции слежения», «шахты», «хранилища» и тому подобные новообразования. Случалось, они медленно разрастались – как раковые опухоли в некогда здоровом теле.

Впрочем, нигредо было грех жаловаться. Раньше, благодаря обилию пустотников, ему хватало еды, даже оставались излишки. То был золотой век. Нигредо не убивали друг друга, некоторые объединялись и вместе ломали твердь. Однако времена изменились к худшему, и теперь борьба за угодья шла не на жизнь, а на смерть. Кстати, о смерти он знал не понаслышке.

Чужие языки также не являлись для него проблемой; все нигредо, независимо от того, когда они покинули Колыбель, обладали врождённым талантом постигать смысл и связь любых знаков – от иератических символов до алфавитов. В крайнем случае он мог прибегнуть к помощи призраков – мёртвых пустотников всегда было и будет гораздо больше, чем живых. Он улавливал их тонкие вибрации, и потребность в речи и мыслях отпадала вовсе.

В бункере номер двадцать восемь нигредо обнаружил шестерых. Он неплохо провёл с ними время, узнал кое-что новое, поэтому и задержался в пустоте дольше, чем обычно, – примерно на четыре спирали. Впрочем, призраки не считались серьёзной добычей, хотя и позволяли пополнить запас энергии. На этот раз он взял себе только троих – на тот маловероятный, но всё-таки возможный случай, если когда-нибудь придётся туда вернуться. По мере удаления от места смерти они быстро утрачивали питательные свойства даже при хранении в специальном контейнере.

Неутолённый голод гнал его дальше и дальше, в вечную тьму еще не пройденной тверди, взламывать которую стоило тем больших усилий, чем дольше он оставался без пищи.

Нигредо шел в абсолютной темноте, не расходуя драгоценную энергию на бесполезный свет. Зачем ему свет? Он находился в своей стихии. Для него не было ничего более естественного, чем движение в коридоре – не важно, сопровождалось ли оно непосредственным взломом или же он проделывал это заранее. В обоих случаях продолжительность существования коридора зависела исключительно от его намерений. Коридоры могли исчезать буквально за спиной и открываться на границе ауры – на жаргоне нигредо это называлось «идти буром».

Кое-кто из ему подобных предпочитал поддерживать свои коридоры открытыми постоянно. Это требовало лишних затрат энергии, но обеспечивало определённые удобства. Крайне редко он пользовался чужими коридорами – такое нарушение негласного кодекса чести низводило его до уровня жалких тварей вроде пустотников, не имеющих понятия о

взломе

. Кроме того, коридор мог быть закрыт в любой момент, и для любого чужака, застигнутого врасплох, это означало неминуемую смерть.

Ему иногда снился худший из кошмаров (как предупреждение или сигнал тревоги) – он оказывался не просто заживо похороненным в тверди; он становился

частью

тверди, размазанным отпечатком существа в её упрощенной структуре, но прежде подыхал с землёй в ноздрях и вмерзшими в базальт желудком и сердцем.

Всякий раз эти кошмары позволяли ему вовремя проснуться. И всякий раз, избежав опасности наяву, он думал: с чего бы это? Дурной сон – не обязательно следствие плохого пищеварения…

На исходе второго квадранта он решил сделать привал. Закрыл коридор на расстоянии десятка шагов в обоих направлениях, уселся, используя стену в качестве опоры, и достал из контейнера душу пустотника.

Три спирали спустя он вошёл в Лимб.

Эта пустота считалась нейтральной территорией, одним из немногих относительно спокойных мест. Иногда её также называли Зоной Любви. В Лимбе заключались сделки, продавалось и покупалось оружие, одежда, контейнеры для призраков, источники света, спиральные часы и прочие вещи, которые делают существование возможным, сносным и даже приятным – на определённое время, не более того. Здесь можно было взять проститутку или попытать счастья в игре. Сюда приводили захваченных пустотников, но рабство не практиковалось. Кто же захочет таскать за собой сквозь твердь обузу, которая лишает хозяина главного преимущества – мобильности?

Тут попадались тихие уголки, где раненые нигредо залечивали раны. Некоторые приходили в Лимб, чтобы умереть. Выбор последних он, мягко говоря, не уважал. По его мнению, покидать этот мир следовало так же, как входить в него – в одиночестве, хотя и через другую дверь. Исторгнутый Колыбелью, он, как и все остальные, испытывал смутную потребность в неё вернуться, но эта пустота никого не впускала обратно…

Размышляя о смерти, он пытался представить себе свои последние мгновения. Он предпочел бы умереть без свидетелей. И самому закрыть коридор, превратив свой кошмар в окончательную реальность. Ну а если смерть застанет его в какой-нибудь пустоте? Это было другое дело. Наличие вероятности того, что его собственный призрак может быть кем-то поглощен, ему очень не нравилось. Наверное, потому он и не любил пустоты, в которые рано или поздно его приводила необходимость поддерживать существование. Истинный бродяга тверди, он никогда не покидал бы её, если бы не проклятие, разделившее жизнь надвое: на краденый свет и мать-тьму.

Обычно они собирались в таверне Жирного Либоумера. Приходили всегда поодиночке. Уходили иногда парами – мужчинам и женщинам расы нигредо тоже хотелось ласки. Но никакие любовные утехи и услады плоти не сравнятся с трансцендентной лаской Колыбели – с этим согласился бы каждый из них. Именно поэтому они время от времени возвращались в Лимб. Чтобы услышать пророчество Спящего. Чтобы попытаться уловить в нём туманный намёк или стёршееся от старости указание. Чтобы найти путь

домой

, проделать тот единственный заветный коридор, который ведёт в… Кто знает – куда?

В конце концов, Колыбель – это всего лишь слово.

– Земля тебе пухом, Твердолобый!

Общеупотребительное приветствие Либоумер произносил не без иронии. Ему это прощалось, как, впрочем, и многое другое. Нет ничего печальнее, чем бывший бродяга, сменивший просторы тверди на жалкую участь пустотника.

Она действительно пришла из Льдов – женщина с прозрачными глазами и кожей цвета пламени седьмой свечи Семисвечника. На исходе квадранта Твердолобый получил немного её огня, но так и не растопил чёрный лёд у себя внутри. Он невольно сравнивал её с той, которая уже целиком принадлежала памяти, а это почти всегда выигрышная позиция. Те, кто умерли, больше не совершают ошибок. Если минуло достаточно времени, они даже не причиняют боли. Они пробуждают только глухую тоску, и, чтобы усыпить её снова, нужно заснуть самому. Иногда он завидовал Спящим…

Женщина не была покорной, как шлюхи-пустотницы. В постели, в тесной задней комнате таверны Либоумера, началась маленькая война. Их взаимные атаки становились всё более жестокими, под конец они терзали друг друга всерьёз, забыв о том, что это всего лишь соитие. Но каждый, обнимая живого любовника, был обречён сражаться со своими призраками.

Потом он лежал рядом с ней и замерзал в тепле, источаемом разгорячённым телом. Её кожа сияла в полумраке, а в глазах было что угодно, кроме желания принять его в себя ещё раз. Вначале она была как раскалённое оружие, а чуть позже – как расплавленный свинец, когда тот начинает застывать и покрывается тусклой плёнкой, пряча жидкое нутро…

Всё равно Твердолобый был доволен. Всё, что накопилось внутри него за многие спирали одинокого странствия, сгорело в костре соития у неё между ног. Правильно сказал Либоумер – это была топка. Спасительная и безжалостная. Топка, в которую он бросал то, что давно умерло, перегнило, слежалось, стало нефтью и каменным углем. То, что

должно

было превратиться в дым и пепел… Потом он почувствовал бесконечное отчуждение.

На прощание она положила ему ладонь на живот. Ненадолго. Это было всего лишь мимолетное прикосновение. Но остался ожог – багровая пятерня, которая ещё долго напоминала о ней нестерпимым жжением. Эта сука из Льдов… Она дала понять ему,

что

могло бы произойти с ним, прежде чем он успел бы задушить её или свернуть ей шею.

Когда домофон разразился противным кваканьем, Андреас Вебер безмятежно дрых после корпоративной вечеринки. Не вовремя разбуженный, он буркнул жене «Сильвия, открой!» и нахлобучил на голову подушку. Однако Сильвия не отозвалась. Тут Андреас вспомнил, что жена на работе и открыть непрошеному визитёру придётся самому.

– Чтоб вас орки взяли! – прорычал Андреас в подушку и заткнул уши.

Но кваканье раздалось снова, а к нему присоединился требовательный стук. Поняв, что отвертеться не удастся, Андреас натянул штаны и побрёл в прихожую. Он хорошо знал городских жителей и уже догадался, кто стоит за дверью.

– Доброе утро! – голос незваного гостя, казалось, растекался оливковым маслом по горячей сковородке. – Как чудесно, что я вас застал!

– Брось оружие, не то будем стрелять!

Андреас открыл глаза и недоумённо заморгал. Он стоял посреди незнакомого бюро, сжимая в руке маленький пистолет. Клерки в серых костюмах испуганно выглядывали из-за кресел и конторок. Вокруг в напряжённых позах застыли полицейские, держа оружие наготове. Молодцеватый сержант надевал «браслеты» на молодую женщину, показавшуюся Андреасу смутно знакомой. Вебер уставился на свой пистолет. Потом перевёл взгляд на колючие глаза блюстителей закона, нахмурился и разжал пальцы. Пистолет звякнул о мраморный пол, и в ту же секунду Андреаса схватили двое дюжих полисменов.

– Вы арестованы за попытку вооружённого ограбления банка, – просипел полицейский, выкручивая задержанному руку. Тот не сопротивлялся, пытаясь вспомнить, что он, собственно, тут делает и кто эта женщина… Перед глазами мелькнули золотые слитки, красный луч, яркая вспышка… Возникло ощущение не то блестящей победы, не то горького поражения. Затем его поставили на ноги и вытащили из банковского филиала.

– Сильвия, – тихо позвал Андреас Вебер, когда их вели к полицейскому фургону. – Скажи, мы его прикончили? Теперь всё будет по-другому, правда?

Женщина невесело усмехнулась разбитым ртом.