Людмила Богданова
Я ожил - и вот се мертв
... Но каждый, кто на свете жил, любимых убивал. Один - предательством, другой - отравою похвал. Трус - поцелуем, тот, кто смел кинжалом наповал. О.Уайльд. Баллада Рэдингской тюрьмы.
Гонцы. Юлиана Сиберг. Оттенки ноября. Князь набросил на женщину все шкуры, которые нашлись в комнате, и отвернулся к огню. Кубок так накалился, что даже через кожу перчаток обжигал ладони. - Пейте, - сказал князь повелительно. - Я положил в вино перец и мед. - И немного каменной ромашки, и дикой гвоздики, и слегка тмина, что растет в расщелинах... - лукавым речитативом аптекарки дополнила Юлиана старинный рецепт. - Пейте! - повторил он хмуро, чтобы не засмеяться. Ему было не до смеха. Она опять раскашлялась. Кубок тряхнулся, разбрызгивая на белое одеяло красные капли, похожие на кровь. - Госпожа Юлиана Сиберг, - продолжил князь, - если вы действительно та, за кого себя выдаете... - Разве между мной и Олайне нет фамильного сходства? Антон посмотрел на нее и покачал головой. - Вы кажетесь мне неглупой женщиной, - сказал он мягко. - А дело гораздо серьезнее, чем вы, возможно, себе предполагаете. - А, эти бумаги... - Юлиана повела рукой, высвободив ее из-под груды меха. Антон обреченно вздохнул, присел на скамью около постели. - Да, они были похищены здесь. Мало того, госпожа Олайне, ваша сестра, везла их генералу Армады. И теперь, благодаря вашему попустительству, они попадут по назначению. Вот видите, я даже не пытаюсь узнать, кто помог вам совершить подмен... - Если вас волнуют только бумаги, - Юлиана привстала, и в ее глазах отразился алый огонь, - они там, за зеркалом. Князь шагнул к зеркалу над очагом так стремительно, что синий, подбитый мехом лемпарта плащ соскользнул с плеч. Он сорвал красный шнур с печатями и наспех просмотрел - да, все бумаги были здесь. За спиной послышался тихий звук. Госпожа Юлиана сидела, наклонясь вперед и зажимая рот ладонью. Кашель снова душил ее. - Та-ак. Что это с вами? И разве можно в таком состоянии заниматься... он чуть было не сказал "интригами". - Выбора не было, - огрызнулась она. - Все ли пленницы так дерзки? - Все ли тюремщики так заботливы? Князь наконец рассмеялся. - Пленница ли вы, решать стану не я. И что с вами делать - тоже. - Не бойтесь за мои нервы, - сказала на это сухо Юлиана. - Я знала, что принимаю на себя вину сестры и вместе с ней приговор. - Здесь не действуют законы Джайна. - Вот как? Неужели вы женаты не на его принцессе? Пленнице не стоило задевать Нури. Антон резко встал. Разговора не получилось. - Где теперь ваша сестра? - В надежном месте. Конечно, не признается. Даже под пыткой. И вовсе не похожа на Олайне. - Я выслал погоню. - Зачем вы сообщаете мне это? Антон пожал плечами. Когда он был уже на пороге, Юлиана окликнула его: - Харм! 1 Антон, бледнея, обернулся к ней: - Вы не можете этого знать! На этот раз она выиграла.
Вода была стеклянистая, оттенка необработанного берилла, поросшая у топкого берега остролистом и коричневой осокой, по воде плавали кувшинковые листья. Пруд был маленький, над ним склонялись к воде старые ракиты. Отблеск вечерней зари лежал алой полосой на этом бледном зеркале, и в нем величаво держались лебеди, их чистые перья светились нежно-оранжевым. Юлиана, укутанная в синий с малиновой оторочкой плащ, тянулась с мостков, чтобы погладить гордых птиц. Князь стоял за ее спиной в своем плаще, подбитом мехом лемпарта, в высоких сапогах, и слегка ежился от предвечерней стылости. - Это был лемпарт Сархи2, - говорила Юлиана высоким чистым голосом, все еще под впечатлением его рассказа. - Вы думали, я не догадаюсь? - Вы чересчур догадливы. Бессознательно ему хотелось оскорбить ее, но Юлиана не среагировала. Смотрела, как уплывает огромная ясно-оранжевая от солнца птица. - Я бы не испугалась его. Князь только покачал головой. - Здесь ветер, пойдемте. Опять заболеете. - Это не простуда, сухота. У меня были сожжены легкие. Он сперва не уловил смысла из-за обыденности слов. У нее манера так странно шутить? Юлиана обернулась и подняла на него по-детски доверчивые глаза. Антон вздрогнул. - У вас в глазах ... искорки... как от солнца. - Не надо этого! - вдруг сказала она резко. - Ничего не будет. - Чего - не будет? - переспросил он, чувствуя, как холод ползет снизу по позвоночнику. Она сделала из пергамента лодочку и пустила в воду. Лодочка быстро утонула, перевешенная печатью, Антон знал, что это старые стихи. - Я - не Олайне. Он не сразу понял, что она хочет этим сказать. Только отчего- то сделалось очень больно. - Я не понимаю вас. Юлиана неловко рассмеялась, разводя смуглые руки и начиная поглаживать атлас плаща. - Я для вас не женщина. - Во-от, - только и сумел выдавить он через стиснутое горло. - И сегодня вечером вы отдадите приказ расстрелять меня. - Осторожно! Предупреждение запоздало. Каблук скользнул, минуя край мостков, Юлиана качнулась... Антон подхватил ее в охапку, едва не оказавшись вместе с ней в воде. Он смутно сознавал, что делает не то, но нес ее, не выпуская, наверх, в покои. Сапожок набрал воды, только один, как успокаивала его Юлиана. Он стянул с нее этот сапожок и бросил на решетку очага. Потребовал, чтобы она сняли чулок. И стал растирать узкую белую ногу с очень маленькой ступней. Кольцо царапало Юлиане кожу, Антон содрал его зубами и бросил где-то среди бумаг на столе. Юлиана вздрагивала. - Не нужно. - Я делаю для вас то, что сделал бы для любой женщины на вашем месте, резко оборвал он ее. - И вас не расстреляют. Вы не виновны. Разве только в том, что чересчур любите сестру. - Разве можно любить - "чересчур"? Он понял, что это поединок, и принял удар. - Все равно я скоро умру, - сказала она спокойно. - Не все ли равно, когда. И отчего. Антона взбеленило это спокойствие. Захотелось надавать ей пощечин. Но вместо этого он бросил ее на постель и сорвал второй сапожок. Нагое тело блеснуло, и Харм перестал быть. - Вы не любите меня. - Хватит! - он застегивал штаны, сидя на краю постели, и руки у него тряслись. Она даже не шевельнулась, так и лежала заголенная, с заброшенными наверх пышными юбками, и теперь ее длинные изумительно красивые ноги с полосками темной крови вызывали в Антоне омерзение. Он бросил на Юлиану покрывало. - Я противна вам? - Я сам себе противен. - Княгиня не узнает. Антон вскочил. - Нет, узнает. Я скажу ей сам и немедленно. Юлиана перевернулась, утыкаясь в подушку и содрогаясь от кашля, но теперь он нисколько не жалел ее. Вечером к нему пришли с бумагами от военно-полевого трибунала. Перо было скверное, брызгало чернилами и царапало бумагу, когда он подписывал согласие на расстрел