Филологическая герменевтика – научная дисциплина, изучающая процессы понимания текста.

Пониманием текста обычно называют обращение опыта человека на текст с целью освоения его содержательности. Опыт, обращаемый на текст, и индивидуален, и коллективен в одно и то же время: понимание одного человека может получить развитие в деятельности другого, а достижение этого другого может достаться и первому. В этой связи говорят об

интерсубъективности

понимания и понимаемых смыслов.

Следует иметь в виду, что вопрос о сущности понимания текста – один из самых трудных в филологии. Поэтому изучать понимание нельзя лишь на основе какого-то одного «самого твердого» определения. Диалектический подход к такому понятию, как «понимание», требует и расширения определения, и рассмотрения этого понятия в его историческом (соответственно – и логическом) процессе образования. Определения понимания

предельны

, т.е. они лишь позволяют отграничить наш предмет изучения от других – в частности от мышления, сознания, знания. Сказанное относится и к уже данному здесь определению, и к другим, достаточно распространенным:

· Понимание – процесс постижения внутренних связей в содержании текста.

Понимание –

не знание

, хотя при переходе от процесса понимания к его результату возникает именно знание. Понимание и знание – не тождество, а единство. Ошибка обычно заключается в их отождествлении, отсюда – особое внимание к темам типа «Произведение искусства как объект познания». Такие темы фактически лежат за пределами герменевтики вообще, но при их разработке обычно забывают написать герменевтическое введение. Последнее необходимо, поскольку познание, особенно художественное, зависит от

уровня понимания

и

характера процесса понимания

. Знание отличается от понимания, как владение отличается от освоения. Кроме того, знание предполагает

сохранение в памяти

. Знание фиксирует (сокращает подвижность) отражения того, что находится в движении; понимание, напротив, берет объект в движении и целиком. Вместе с тем хранимое в памяти знание влияет на понимание, расширяет его горизонт.

Понимание –

не мышление

. Мышление не нужно там, где можно ограничиться пониманием. Герменевтических ситуаций в деятельности человека с текстом много, мыслительных (где строится схема идеального объекта как средства отражения) – мало. Мышление есть мучительное творчество, тогда как понимание протекает легко, пока, конечно, не

{16}

наступает разрыв в коммуникации (включая и «общение» с текстом). Поэтому отдельный человек, выступая как реципиент текста, теоретически мыслит редко, а понимает часто. Обычное словоупотребление связано с частыми ссылками на мышление («Послушал я его, и пришла мне в голову мысль, что он не такой уж умный»), но фактически здесь говорят как раз о понимании. Мышление, как и знание, вырастает из понимания, затем понимание начинает взаимодействовать с мышлением (впрочем, они могут и мешать друг другу). Для любой человеческой мыследеятельности понимание является фундаментальным процессом. В большинстве случаев люди приходят к мысли через понимание, но в каких-то случаях понимание достигается благодаря мышлению. Поэтому, кстати, возможна и интерпретация уже понятого текста, но возможно и обратное – преодоление непонимания посредством интерпретации. При нормально протекающей рефлексии оба способа обычно сочетаются: от понимания человек идет к интерпретации, а от нее – к лучшему пониманию, далее – к более совершенной интерпретации, далее – к еще лучшему пониманию и т.д. От сущности одного порядка переходят таким образом к сущности другого порядка, что, применительно к тому или иному понимаемому тексту, и дает в итоге

Единство понимания и мышления есть именно

Понимание –

Очевидно, исследовательский предмет филологической герменевтики достаточно четко отграничен категориально от всего другого, что и создает для нее статус научной дисциплины.

Роль этой дисциплины

может быть довольно значительной: ее предмет – понимание текстов – играет большую роль в общественной жизни, индивидуальной судьбе, организации обучения. Понимание широко распространено; изучено оно, впрочем, недостаточно, поскольку относится к явлениям, хорошо известным, но настолько неосвоенным теоретически, что соответствующая проблематика не замечается одними, «склеивается» другими и мистифицируется третьими (планомерная мистификация этой проблематики выполняется современным философским идеализмом). Вместе с тем понимание текстов – предмет герменевтики –

{18}

регулирует освоение действительности через текст, что воплощается в принятии решений, формировании взглядов, оценках, самооценках, выработке знаний и отношений, в коммуникации всех типов – от общения с младенцем до овладения содержательностью передаваемой печатными средствами культуры.

Особенную важность предмет герменевтики приобрел к 1980-м годам: динамика научно-технической революции приводит к увеличению роли человеческой субъективности. Этому обстоятельству способствует и обострение идеологической борьбы, приведшее к резкому количественному росту распространяемых средствами массовой информации произведений речи (текстов), понимание или непонимание которых массами людей может влиять на общественно-важные события. Резко заострилась в эпоху НТР и

проблема непонимания

: возрос материал для понимания, увеличилось число граней понимаемого в тексте. Увеличилось и количество ситуаций, где необходимо высказать

мнение

на основе понимания. Стали более заметны и теневые стороны этой ситуации: многие люди стали ориентироваться на

понимание только своего предмета понимания

, только «своей» грани понимаемого, т.е. усугубились нарушения принципа всесторонности в понимании. Довольно обычны суждения типа: «Ты понимаешь тексты культуры, а я – нет, но зато я

Поэтому конечная социальная

Значение этого требования трудно переоценить: ведь «человек повсюду имеет дело с текстом, так как реальный объект дан ему лишь на уровне обихода или узкой специализации» (Дридзе, 1976, 121). В человеческой деятельности очень заметную роль играют и понимание текстов, и производство текстов, подлежащих чьему-то пониманию. Поэтому текст – не только отражение действительности, но и ее часть, причем социально очень важная. Когда говорится

Первоначально существовала

только

филологическая герменевтика, но полученные ею выводы с древнейших времен обращались и на ситуации, изучаемые ныне прикладным языкознанием и текстологией. Уже в законах Ману, написанных на санскрите, предписывается оценивать искренность показаний допрашиваемого по паралингвистическим признакам. В античной европейской и ближневосточной традиции постоянно высказываются общие соображения о том, что выразительные средства произведений звучащей речи позволяют проникнуть в субъективность личности, поскольку «испытание человека в разговоре его» («Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова», 27, 5 – 6). Паремиология многих народов дает нам пословицы с той же мыслью, напр., рус. «Знать птицу по перьям, а человека – по речам», нем. Wie der Mann, so die Rede и т.п. Пословицы эти могли сложиться и под влиянием античной и библейской традиций. Во всяком случае, Сенека (Epist. 20 ad Lucillum) пишет: Qualis vir, talis oratio, а Цицерон (De leg. I) прямо указывает на речь как «толкователя духа»: Interores mentis est oratio.

Аналогичные высказывания имеются у Сократа, Исократа, Горация, Платона. Гораций требует строить драматургический текст таким образом, чтобы реципиенту было легко по текстовым формам усмотреть социальные различия персонажей. Термин Hermeneia употребляется Эсхилом (Agamemnon, 616) и Платоном (Политика, 290). Герменевтом называли человека, который помогает понять или имеет ремесло учите

{28}

ля понимания. Считалось, что слово «герменевт» происходит от имени бога Гермеса – посланника богов и толкователя их приказов. Имеется обзор высказываний античных герменевтов (Geissner, 1968).

Мысль о соотносительности «движений души» и средств речевого выражения и о возможности превратить «описание внутреннего опыта» в философское занятие при переходе к «высшим материям» была высказана неоплатониками (Плотин). Это положило начало идеалистической философской герменевтике с присущими ей отрывом от действительного вербального текста и постулатом об использовании «внутреннего зрения» в качестве исследовательского «метода». Эти соображения легли в основу и христианской герменевтической традиции, заведшей в конце концов герменевтику в тупик. Протекание субъективных реальностей стало расцениваться в христианстве как «форма мышления». Ведущим компонентом понимаемой содержательности стали считать те смыслы, которые якобы вообще

В процессе понимания всегда присутствует нетеоретическое, интуитивное начало, находящееся, впрочем, в диалектическом единстве с началом дискурсивным. Христианская герменевтика энергично разрабатывала по-своему соответствующие темы. При этом в мистифицированной форме делались выводы, часть которых соответствовала объективному

Существовавшее в зачатке античное представление о единстве смыслов и средств их выражения заменилось в христианстве убеждением в абсолютном примате содержания. Один из виднейших представителей христианской патристики Григорий Нисский (ок. 335 – ок. 394) утверждал, что в произведении искусства надо только «увидеть идею (eidos)», а не цветовые пятна картины или же «словесные краски» текста. Отказ герменевтики от овладения содержанием через воспринимаемую форму, восторг перед «прямым усмотрением» смысла, пренебрежение операциями соотнесения смыслов и текстовых форм – источник того субъективизма в интерпретациях, который не изжит до сих пор (см. выше об эпифеноменальном понимании). Сам Григорий дал образцы вольного

В герменевтической

теории

послевоенного периода редко появляются поистине новые и поистине плодотворные идеи. Обеднение герменевтической теории происходит из-за усиления воинствующей тенденциозности в современной буржуазной идеологии. Герменевтической теорией ученые-марксисты занимались пока мало, инициатива была захвачена идеалистами и агностиками. Философское руководство теорией филологической герменевтики в развитых капиталистических странах достаточно строго, а практика интерпретации текстов в буржуазной общеобразовательной школе столь же абсолютно идеологизирована и риторизована в том духе, который угоден правящему классу этих стран (см. Богин, 1980). Вместе с тем в настоящее время буржуазная герменевтическая теория переживает период «разгула»: рынок наводнен литературой по этой тематике, что создает иллюзию «свободы и борьбы мнений» (иногда эта иллюзия бывает и у самих авторов). В действительности же авторы повторяют и варьируют одни и те же соображения, высказанные наиболее уважаемыми «столпами» позитивистской агностической, психоаналитической и иной софистики. Поэтому, освещая современное положение в герменевтической теории, целесообразно оставить в стороне подавляющее большинство авторов и отметить лишь «руководящие идеи» самых солидных.

Очень заметную роль в обоснованиях филологической герменевтики продолжает играть современный позитивизм. Для позитивистов характерен «отказ от признания» содержательности общих понятий, особенно двух – «материя» и «сознание». Соответственно отрицается самая возможность понимания человеческой субъективности: субъект «не поддается эмпирическому отысканию» (Russell, 1956, 305), а «данное восприятию бессубъектно» (Carnap, 1928, 87 – 90). Эти утверждения расцениваются как якобы имеющие корни в трактовках понимания в классической английской философии XVI – XVIII веков. На первый взгляд может даже показаться, что эта претензия имеет какие-то основания. Так, Ф. Бэкон (1561 – 1626) в «Новом Органоне» (Bacon, 1965, 16) сравнивал человеческое понимание с кривым зеркалом, которое, неупорядоченно отражая лучи, искажает и обесцвечивает образы вещей, внося в них свою собственную природу.

«Использование» позитивистами наследия Бэкона при теоретическом обосновании филологической герменевтики ведется при намеренном забвении того обстоятельства, что Бэкон в свое время делал то же, что делают передовые мыслители с очень давних пор – боролся против церковно-феодальной идеологии и ее догматики, ретроградной в его время примерно таким же образом, как в наше время ретроградна идеология буржуазная. В соответствующих местах своих трудов Бэкон говорит не о понимании как одном из моментов процесса объективного отражения действительности, а о ложном понимании, навязываемом «идолами» средневекового невежества. По Бэкону, «идолы племени» (т.е. человеческого рода) – несовершенство самого процесса отражения, принимаемое за его совершенство; «идолы пещеры» – индивидуальные недостатки отражения, не учитываемые индивидом; «идолы рынка» – вера в ходячие мнения, а также эффект небрежного словоупотребления; «идолы театра» – вера в правильность мнений, навязываемых авторитетами. Очевидно, Бэкон дал критику социально и гносеологически обусловленных

«Использование» цитат классиков философии вне осмысления исторической обстановки, в которой делались соответствующие высказывания, приводит позитивистов к искажению историко-теоретической перспективы. Претензии позитивизма на «теоретическое первородство» в герменевтике ни на чем не основаны. Когда Т. Гоббс (1588 – 1679) писал, что «один называет жестокостью то, чтó другой – справедливостью» (Hobbes, 1965, 37), он имел в виду совсем не «всеобщий случай» якобы «всеобщей неспособности» к правильному пониманию. Даже излюбленное позитивистами высказывание Дж. Локка (1632 – 1704) о том, что истина – это «соединение и разделение знаков» (Locke, 1965, 55), не является утверждением о невозможности правильного, объективного понимания: знаки у Локка – это «знаки идей», а последние либо сообразны, либо несообразны с действительностью, и именно это различие является определяющим по отношению к пониманию. Даже выдержанное в духе позднего номинализма утверждение епископа Дж. Беркли (1685 – 1753) о том, что слова с общим значением «принадлежат только языку» (Berkeley, 1965, 74) – далеко еще не то, что отстаивается позитивистом Дж.Ст. Миллем (1806 – 1873), писавшим в 1868 году, что любой довод зависит только от включенных в него слов (Mill, 1965, 127) и что любое средство интерпретации дает знание только о том,

Понимание текста как информационный процесс, обеспечивающий передачу субъективных реальностей одного человека другому, было, как мы видим, «отменено» позитивизмом. Значение понимаемого слова тоже «отменено», остаются «роли, в которых используются выражения» (Ryle, 1957, 255), поскольку «значение есть употребление» (Wittgenstein, 1953, 20). Тем самым «отменяется» и предметность отражения социальной действительности в текстах, равно как и самая возможность вообще что-либо понимать. Дело представляется таким образом, что понимание – не функция человека, а потенция языковой системы. Сущность, например, передается грамматической системой – так именно и написано в § 371 только что цитированного сочинения Витгенштейна. Особенно осуждающе подошел Витгенштейн к мнению Гуссерля о возможности сделать, посредством речевого произведения, переживание одного человека понятным другому (Wittgenstein, 1958, 79). Для опровержения этого мнения Витгенштейн предлагает аутоэксперимент. Подопытный должен произнести предложение: «Возьми яблоко и грушу и ступай из комнаты». Затем подопытный должен ответить на вопрос: «В чем разница твоих переживаний применительно к первому употреблению союза "и" и применительно ко второму употреблению союза "и"?» Когда подопытный признается, что