Второй век нашей эры. Уже известная по книгам «Преторианец» и «Кентурион» крутая четверка римских «спецназовцев» из двадцатого столетия получает новое задание: спасти из китайских застенков римского посла, консула Публия Дасумия Рустика, героя Дакийской и Парфянской войн, нарушившего правила китайского дворцового этикета и угодившего в одну из самых страшных тюрем за всю историю человечества.
Задача «проста» – пройти полмира и в совершенно чужой стране, где во все времена иностранцев презирали и гнобили, вывести заключенного из дворцовой тюрьмы. И это при том, что дворец китайского императора сам по себе – неприступная крепость. Но кентурион Сергий (он же – Сергей Лобанов) и его друзья больше всего на свете любят решать именно неразрешимые задачи. Такая вот фантастическая история…
Пролог
Ханьская империя, Лоян.
Год Желтой Обезьяны 42-го круга
(873-й год от основания Рима)
[1]
Сенатору Публию Дасумию Рустику везло всегда и во всём. Пройдя обе Дакийские войны и парфянскую кампанию Траяна, он не был даже ранен, хотя отличался лихостью и всегда бросался в самую гущу схватки, увязая в кровавой каше обоюдной резни. Чем не любимец богов? Сенатор стал консулом в один год с другим Публием – самим Элием Адрианом, императором Рима! Чем не счастливчик?
А теперь консулу крупно не повезло – он попал в бедственное положение узника ханьской тюрьмы.
Часть первая
«Путь Белого тигра
[5]
»
Глава 1,
в которой преторианцы собираются в цирк
Рим, Палатин. 874-й год от основания Рима
Великий Рим просыпается до зари. Звезды тускнеют и гаснут, многоярусные акведуки смутно вырисовываются на фоне сереющего неба, из сумерек выступают молчаливые громады храмов, полные теней и тайн, а дневная карусель, вовлекающая римлян в круговорот забот и непокоя, уже раскручивается потихоньку…
Вот торопливо прошаркали клиенты
[6]
– они спешат к своим патронам, лелея надежду плотно позавтракать. Вот вразнобой загомонили школьники.
Грюкают и звякают торговцы, убирающие щиты с прилавков и снимающие охранные цепи за створками дверей.
Глава 2,
в которой Сергий делает первый шаг по дороге в десять тысяч ли
[14]
За ночь тучи рассеялись, утро выдалось холодным и ясным. Рябиновое солнце калилось, забираясь повыше в небеса, желтело, всплывая по-над горизонтом, выбелилось, переключилось на полную мощность, окатывая продрогшую землю первым теплом – это было как знамение, как провозвестие скорой весны.
Сергею Лобанову, привыкшему к русским морозам и метелям, римская зима казалась межсезонным похолоданием, недолгим и несерьезным. Реки и ручьи не замерзали, и не каждую ночь лужи затягивало тонким, как папирус, ледком. Кипарисы и лавры даже не думали желтеть и опадать, повсюду зеленела трава.
Но римляне зябли. Народ прятал ноги в вязаные обмотки, кутался в короткие шубейки из белых шкур киликийских коз, мохнатых овечьих, коричневых оленьих, рыжих лисьих. Из сундуков доставали стеганки, подбитые пухлой ватой египетского госсипия, и накидки из желто-коричневого, не отбеленного сукна, а люди побогаче грелись под теплыми плащами из бобрового меха.
На этом фоне штаны и куртки преторианцев не особенно бросались в глаза – тепло одетым варварам даже завидовали.
– Кажись, распогодилось, – сказал Эдик тоном заезжего из деревни. – Чай, к весне повернуло.
Глава 3,
в которой преторианцы постигают восточную премудрость
До Остии преторианцы добрались тем же утром и, не теряя времени, проехали к порту Траяна – колоссальной гавани, выкопанной в форме шестиугольника со стороной в четыреста шагов, окруженной колоннадами и гигантскими зернохранилищами. Закромами родины.
Гавань была полна кораблей – боевых трирем и купеческих понто, а у причалов швартовались две ситагоги – «Изида» и «Сиракузы», – прибывшие с грузом египетской пшеницы. Это были корабли-зерновозы, под стать гавани – каждая ситагога брала на борт столько хлеба, что его не перевесили бы и три тысячи быков.
– Хлеб – наше богатство, – не удержался Эдик от комментариев.
Либурну «Аквила» Лобанов нашел не сразу. Но нашел. Это был быстроходный корабль с одинаковыми форштевнем и ахтерштевнем, отличавшимися лишь наличием спереди тарана.
– Это, чтобы зря не разворачиваться, – просветил товарищей Чанба, – он задом плавает не хуже, чем передом.
Глава 4,
в которой появляется таинственный спаситель
Либурна покинула Пирей с первыми лучами солнца и двинулась на юго-восток, стараясь держаться глубин Внутреннего моря,
[22]
не залезая в толчею Архипелага. Однако ночевать приходилось на островах: командир либурны выискивал до темноты укромную бухточку, и корабль вставал на якорь. А в предрассветных потемках снова выходил в открытое море, ложась на прежний курс.
Самая долгая остановка вышла в гавани Родоса, где команда Скирона крепила расшатавшуюся мачту, а преторианцы с ханьцами обозревали лежащего Колосса – исполинское изваяние в семьдесят локтей
[23]
высотою. Впрочем, высоту монумента следовало измерять раньше, когда это чудо света вздымалось у входа в порт, изображая бога Гелиоса – стройного юношу с лучистым венцом на голове. Увы, вздымалась гигантская статуя менее века и рухнула после хорошего подземного толчка. На паре белых мраморных постаментов остались торчать гигантские ноги до колен, а само тело бога солнца, покрытое бронзовыми листами, глыбилось на песке, вот уже триста лет служа пристанищем чайкам, из-за чего зеленая патина была испещрена белыми кляксами и разводами.
Статуя поражала своими огромными размерами даже теперь, когда впору было мерить ее в длину – одному лишь Гефестаю удалось обхватить палец бога солнца руками, так велик оказался перст.
Породив моду на колоссальные скульптуры, родосцы и сами понаставили их немало, увековечив и Геракла, и Аполлона, и Зевеса с Афродитой, но суровый Скирон не дал времени на экскурсии – ближе к полудню либурна отправилась в путь.
Преодолев Ликийское море, пройдя меж берегами Киликии и Кипра, корабль причалил в порту Антиохии Сирийской, именуемом Селевкия Пиэрия.
Глава 5,
в которой Сергий встречает «Али-Бабу с сорока разбойниками» и прячется в кувшине
Следующая неделя прошла спокойно – никто не гнался за лже-циркачами, ничего странного не приключалось. Все так же тек мутный Евфрат и пылила дорога. Хоть и назвали ее Царской, однако со времен персидского владычества минули века, а наследникам Ксеркса и Дария – парфянам – не было дела до ремонта дорог. Что им, сынам степей, какие-то уложенные в нитку каменные плиты? Да они просто не понимали, зачем привязывать свой маршрут именно к этим камням, когда земля столь широка – хоть вдоль по ней скачи, хоть поперек, хоть круги описывай.
И выщербленные плиты заносились песком, швы прорастали травой…
Долгий отдых семерка позволила себе на полдороге до Ктесифона, в Эвропе. Город-крепость крепко сидел на высоком берегу Евфрата, защищенный с трех сторон крутыми обрывами, а четвертую сторону, обращенную не к реке, а к пустыне, пересекала длинная прямая стена с башнями.
Здесь Сергий впервые столкнулся с феноменом взаимопроникновения разных культур и верований.
Улицы Эвропа пересекались на западный манер – под прямым углом, но на них толклись и потомки эллинов, и сирийцы с арабами, и иудеи, и парфяне. Причем степняки болтали на просторечном койне,
[27]
а эллины изъяснялись на арамейском. Звучала и звонкая латынь, искаженная и огрубленная, порой еле слышимая в гомоне арабских караванщиков.
