Заснуть не удавалось.

Она лежала в темноте, тщетно пытаясь избавиться от тревожных мыслей. Сейчас, когда ей наконец-то удалось добраться до постели и сбросить одежду, сон пропал, хотя до этого она буквально валилась с ног от усталости. Все чувства были обострены, она напряженно вслушивалась в звуки, доносящиеся снаружи. Однако внутрь роскошного гостиничного номера проникал лишь неясный уличный гул. Спокойствие улиц было зловещим и странным.

«Вот где я должна быть, — подумала она. — В городе».

Да она и была там душой и мыслями, рядом со своей съемочной группой: оператором Джимми Трейнером, звукорежиссером Люком Майклсом и продюсером Арчем Леверсоном. Находясь на задании, за рубежом, как и полагалось хорошей съемочной группе, они всегда старались держаться вместе.

Ее сегодняшнее отсутствие было исключением. За ужином она выглядела очень усталой, ее глаза слипались после нескольких бессонных ночей, и Арч настоял, чтобы она урвала хоть несколько часов сна. Он обещал разбудить ее заранее, чтобы она успела подготовиться к вечернему репортажу на Штаты. Усталость и здравый смысл взяли верх, и она уступила, но теперь чувствовала, что не может отрешиться от происходящего в городе и хоть немного расслабиться.

Ночь была пряной, душной.

Стараясь не сталкиваться с пешеходами, Ники ровным шагом шла вдоль проспекта Чанань. Создавалось впечатление, что все, кто был на улице, двигались в одну сторону.

Когда она впервые оказалась в Пекине, Кли Донован рассказал ей, что вечерами и по выходным китайцы приходят на площадь, чтобы вместе отмечать всевозможные годовщины и памятные даты или просто приятно провести время. Это место, говорил он, куда они ходят, чтобы подумать, поскорбеть, погулять, повеселиться в воскресенье.

Позже на площадь стали ходить, чтобы протестовать.

В апреле студенты из всех провинций Китая собрались здесь на мирную демонстрацию во имя свободы и демократии. Все началось в день памяти Ху Яобана, либерального и просвещенного члена правительства. Он умер в начале месяца, и молодежь, уважавшая этого человека, пришла почтить память и отдать дань его убеждениям. Неожиданно мероприятие переросло в сидячую забастовку, а затем начались голодовки и демонстрации. Это произошло более шести недель назад, и с тех пор площадь была занята сотнями тысяч студентов. Их поддержали жители Пекина. Они носили еду, питье, одеяла, зонтики и палатки, сочувствовали, делились своими невзгодами.

Клиленд Донован сидел на краю одного из уступов, окружающих Памятник народным героям, известный также под названием Памятника погибшим, и смотрел на скульптуру Богини демократии. Десятиметровая фигура была установлена напротив огромного портрета Мао Цзэдуна, прикрепленного над воротами Небесного спокойствия. Сделанная из пенопласта и гипса, белая статуя выглядела откровенно вызывающе. Изготовленная студентами и преподавателями Центральной академии изящных искусств, она придавала площади какую-то чопорность.

Она напоминала Кли статую Свободы. И даже не лицом, которое было похоже, а, скорее, всем своим обликом — тогоподобным одеянием, скрывающим тело, позой с воздетыми руками, сжимающими факел свободы. Она выглядела уродливо, но это не имело никакого значения. Главное — она была символом.

Он присутствовал на площади три дня назад, когда студенты установили и торжественно открыли статую. Все ликовали, звучал «Интернационал», отовсюду раздавались возгласы «Да здравствует демократия!». Церемония была очень волнующей и глубоко тронула Кли. Несмотря на то, что съемки на площади были запрещены, ему все же удалось тайком отснять несколько пленок, хотя уже три его камеры были разбиты полицией. К счастью, он привез с собой про запас еще несколько, в том числе и «Никон-F4», который сейчас висел у него на плече под просторной хлопчатобумажной курткой.

Ночью, через несколько часов после того, как статую установили, погода испортилась. Пошел дождь, подул сильный ветер, но к утру, как ни странно, богиня совершенно не пострадала, на ней даже не было ни единой царапины. Ну, а как долго она так простоит — это уже другой вопрос.

Кли знал, что богиня раздражала и оскорбляла правительство больше, чем все остальные выходки студентов; официальные лица называли ее не иначе как «надругательством» над таким исторически важным и торжественным местом, как площадь Тяньаньмэнь.

Убивать начали в субботу, в одиннадцатом часу вечера.

Ники и Кли стояли с Йойо и Май около Памятника погибшим. Арч, Джимми и Люк тоже были здесь, среди других журналистов, большей частью американских и английских, собравшихся неподалеку. Все сравнивали свои записи, пытаясь предугадать, что произойдет дальше.

Стараясь убедить Йойо, Ники говорила негромко и спокойно:

— Пожалуйста, возьми деньги. Я знаю — ты горд, но сейчас не время для гордости. Надо быть практичней. Послушай, мы настаиваем, чтобы ты взял эти три тысячи долларов, они помогут тебе и Май выбраться из Пекина. Мы с Кли думаем, тебе надо уехать завтра, что бы здесь ни произошло. Эти деньги от всех нас. Ты помогал нам, мы тоже хотим помочь тебе. Ты нам слишком дорог, чтобы мы дали тебе остаться.

— Слишком много, — ответил Йойо. — Спасибо. Нет, — он решительно покачал головой. — Ты, Кли — отличные ребята. Очень замечательные люди. Но не могу взять деньги.

Как и другие журналисты, Ники на протяжении нескольких последующих часов еще не раз возвращалась на площадь Тяньаньмэнь.

В прилегающих кварталах царил хаос. Хотя военных вокруг было полно, народу на улицах не убавилось. Ники даже казалось, что люди продолжали подходить. На проспекте Чанань на каждом шагу валялись перевернутые грузовики и брошенные велосипеды, там и тут ночное небо прорезали языки огромных факелов — озлобленные и потрясенные жители подожгли еще несколько танков и бронемашин.

В непосредственной близости от отеля «Пекин» картина была еще ужасней. Здесь вперемешку валялись раненые, убитые и умирающие. Обезумевшие от горя, плачущие, перепачканные в крови пекинцы отчаянно пытались развезти пострадавших по больницам и моргам. Носилки делали из всего, что попадалось под руку. Ники видела даже сорванную дверь телефонной будки, привязанную к двум металлическим трубам. Перевозили людей также на велоколясках и тележках. Большинство пострадавших было отправлено в больницу Сиехэ, расположенную неподалеку от проспекта Чанань, на одной из улиц позади отеля «Пекин».

Сама же площадь, когда Ники вернулась туда 4 июля в три сорок пять утра, казалась достаточно спокойной. Однако уже через несколько минут напряженность, которой было пропитано все вокруг, стала буквально осязаемой. Страх все сгущался.

Войска уже были на площади и заняли позицию в дальнем ее конце.

Это был край Сезанна, край Ван Гога. Так сказал ей Кли, а он знал, что говорит.

Все краски с палитр этих живописцев были здесь в тот день — краски земли и неба Прованса: богатейшие оттенки красного, коричневого, желтого, обожженной глины, апельсина, абрикоса и спелого персика, розы и трепетно оранжевых ноготков, широчайшая гамма оттенков синего, голубого и зеленого, сочных и ярких, как глазурованная эмаль. Все это великолепие излучало золотистое свечение и казалось насквозь пропитанным щедрым провансальским солнцем.

С первых минут своего пребывания в Провансе Ники была очарована его красотами и старым сельским домом, принадлежавшим Кли. Не было дня, чтобы у нее не перехватило дыхание от удивления и восторга. Природа этого сказочного уголка на юго-востоке Франции предстала перед ней во всем многообразии.

И потому в этот солнечный день, сидя в тени платана подле бассейна, окаймленного белым камнем-плитняком, попивая свежий лимонный сок и мечтая, она готова была смеяться над собой. Подумать только, ведь она поначалу не хотела ехать сюда и только теперь поняла, что ни на что не променяла бы эту краткую передышку в цепи нескончаемых репортажей о катастрофах.

Она была благодарна Кли за то, что он великодушно предложил ей пожить в его доме. Это было его заветное местечко. Она знала, что очень немногие удостаиваются чести быть приглашенными сюда. Но в конце концов, подумалось ей, Кли искренне беспокоится о ее благополучии; этот знак внимания был лишь одним из многих проявлений его заботы.

Ночной кошмар прервал душераздирающий крик. Вопль прокатился эхом по комнате и пронзил ее мозг, будто кричала она сама.

Ники рывком села, вся в холодном поту. Сна как не бывало. Она наклонила голову и прислушалась, вглядываясь в темноту.

Ни звука, только тикают часы на ночном столике да шелестит листва за окном, слегка задевая о стекла.

Кто кричал? Она сама, оттого что ей привиделся дурной сон? Или кто-то другой? Может быть, кричали на улице? Ники не могла решить наверняка, но на всякий случай выбралась из кровати, подошла к окну и посмотрела на улицу.

Небо было темным, безоблачным. Над старыми конюшнями висела полная луна, заливая двор серебристым светом. Хорошо было видно кипарис, старую телегу, превращенную в клумбу, огород и лестницу, спускающуюся в фруктовый сад. Нигде никого, кричать некому, кроме нее самой, конечно.

Кли стоял перед монтажным столом с подсветкой и сосредоточенно рассматривал негативы. Через пару минут он повернулся к Жан-Клоду Роше, управляющему его парижским фотоагентством «Имидж», и довольно кивнул.

— Думаю, что он — настоящая находка, Жан-Клод. Снимки хороши, если честно, чертовски хороши. Пусть этот парень зайдет ко мне, и чем раньше, тем лучше. Нам наверняка понадобится здесь хороший фотограф, работы сейчас больше, чем нам по силам.

Жан-Клод был доволен.

— Марк Вийе и в самом деле великолепен, Кли, — сказал он. — Яркий, яростный и вместе с тем тонкий. У него верный глаз, как и у тебя. Вот увидишь, он тебе понравится, он… как бы это сказать, он очень обаятельный.

— Хорошо. Насколько я могу судить по этим фотографиям, его работу мало назвать отличной. Давай дальше. Есть еще что-нибудь для меня?

Когда Кли наконец покинул «Имидж», находившийся на улице Берри, уже смеркалось, краски на небе сгустились, но до темноты было еще далеко.

Прежде чем направиться к Елисейским полям, он поднял голову и взглянул на небосвод. Сегодня вечером он был темно-синим, цвета павлиньего глаза и мягко светился, будто подсвеченный с обратной стороны.

Волшебные часы, сказал себе Кли, используя выражение киношников, которое как нельзя лучше подходило для этого времени суток, обожаемого кинорежиссерами и операторами за то, что оно чудесно выглядело на пленке.

Дойдя до Елисейских полей, Кли остановился и взглянул вдоль длинного, широкого бульвара на Триумфальную арку. Трехцветный французский флаг в ее проеме был искусно освещен прожекторами. Под аркой гулял ветерок, и флаг выглядел торжественно. Кли подумал, что Триумфальная арка — самое впечатляющее и замечательное зрелище из тех, что ему доводилось видеть, но, по правде говоря, весь Париж был просто великолепен. Накануне 200-летнего юбилея, который отмечался в этом году, множество старинных зданий было приведено в порядок.

Кли повернул направо и пошел по Елисейским полям, получая от прогулки истинное удовольствие после долгого дня, проведенного в конторе. Обычно он чувствовал себя не в своей тарелке в перерывах между заданиями. Однако, невзирая на это, как бы там ни было, ему нравилось гулять по Парижу больше, чем где бы то ни было.

— Гийом говорит чистую правду, мадемуазель Ники, — сказала Амелия, несколько раз кивнув в подтверждение своих слов. — Скоро здесь будет пекло. Невыносимое. Сегодня не тот день, чтобы ехать в Арль. — Помолчав, Амелия взглянула на небо, прищурилась и повторила: — Сущий ад.

Ники запрокинула голову, проследив за ее взглядом. Небо сверкало так, что было больно глазам. Ники зажмурилась и надела темные очки.

— Раз вы говорите, что ехать не надо, значит, не надо, — пробормотала она, сочтя за благо положиться на мнение супружеской четы. Амелия и Гийом были знатоками жизни и погоды Прованса. За ту неделю, что она провела здесь, они оказывались правы во всем, что касалось их родного края.

— Слишком жарко, чтобы шататься по городу, — продолжала Амелия, неодобрительно помахивая рукой. — Здесь-то оно лучше. Сидите себе под деревьями в тенечке. Плавайте в бассейне. Прохлада — вот что нужно в такой денек, мадемуазель Ники.

— Я так и сделаю, Амелия, — улыбнулась Ники и добавила: — Спасибо за совет. Что бы я без вас делала?