Было десять часов вечера, собирался дождь, в сотый раз за день. Желтые и бурые листья плавали в лужах на неровном асфальте, мокрыми грудами жались к заборам. Улица была пустынной, куклы грустно глядели на осеннюю слякоть из теплой и сухой витрины «Детского мира». Все магазины были закрыты. В гостиничном ресторане шел учет. Зоя Платоновна решила дойти до вокзала, может, там открыт буфет.

Она оказалась жертвой командировочного легкомыслия. Узнала, что едет в город, не куда-нибудь в глушь. Не рассчитала, думала, что успеет устроиться в гостинице и потом спокойно поужинать в ресторане. Она любила ужинать в провинциальных ресторанах, с непритязательным оркестром из трех квелых молодых людей и громогласной певицей, еще не потерявшей надежды прославиться, или, наоборот, скучной певицей, которая уже потеряла надежду прославиться и спешит домой. Зоя Платоновна любила придумывать сентиментальные истории про людей, которых встречала в таких местах. Ты приезжаешь в городок на три дня и больше никогда уже сюда не попадешь. Ты всматриваешься в жизнь этих людей, как капитан Кук в жизнь полинезийцев, хотя при этом понимаешь, что по своему поведению, уму, надеждам эти люди ничем не отличаются от твоих московских знакомых. Вот сидит человек, играет на баяне, взор его устремлен вдаль. А вдруг он сейчас придумывает удивительную симфонию, которая через два года вознесет его на вершину музыкального Олимпа?

Зоя Платоновна гордилась своей зрительной памятью. Поэтому она мысленно представила себе, как лучше пройти к вокзалу, и поняла, что, если свернет направо в переулок, то как раз окажется на той улице, которая приведет ее к цели.

Переулок был узким, яблони выглядывали из-за высоких заборов, домики в три-четыре окна казались в темноте одинаковыми, за стеклами на подоконниках стояли горшки с пышными, яркими, будто бумажными цветами. Надо вернуться сюда днем, подумала Зоя Платоновна. «Мещанский уют», сказала как-то об этих цветах Таня, ее дочка, это было лет десять назад, они вместе поехали из Ленинграда в Москву пароходом. В Вознесенье, на южном берегу Онежского озера, стояла светлая ночь, деревянные тротуары уютно скрипели под ногами, и цветы показались Зое Платоновне сказочными своей яркой пышностью, подчеркивающей покой этого пастельного мира. Без таких цветов трудно оценить нежность серебряных домов, кремовой полоски зари, оловянной озерной глади. А вот Татьяна ни черта не поняла. Она не смогла оторваться от стереотипа — «мещанский уют» — надо же так сказать! Мещанство не знает уюта. Оно накапливает вещи. Уют — вещь наследственная, естественная. Тогда Татьяне было двадцать лет, еще простительно. А интересно, чтобы она сказала сейчас? С тех пор они никуда вместе не ездили, некогда было. Выйдя на пенсию, Зоя Платоновна оказалась очень занятым человеком. Старое увлечение — фотография — превратилось, оставаясь удовольствием, в источник заработка. Газетам и журналам всегда нужны скромные фоторепортеры, которые согласны слетать или съездить на три дня в Тмутаракань, чтобы снять сюжет о передовой доярке или новой школе, сюжет, от которого воротит нос их штатный мэтр.

Надо же было так случиться, что на следующий день Зоя Платоновна увидела собрание сочинений Леонида Андреева в голубых бумажных обложках приложений к «Ниве» в руках у Сонечки Курловой.

Было это в редакции местной газеты «Знамя пролетариата», на втором этаже, где Зоя Платоновна сидела в комнате сельхозотдела и ждала, когда придет шофер, чтобы отвезти их с Сонечкой в колхоз, где Сонечка намеревалась взять интервью у ветеринара по поводу борьбы с бруцеллезом, а Зоя Платоновна должна была сфотографировать знатную доярку Клавдию Нечипоренко.

От нечего делать Зоя Платоновна листала подшивку газеты за последние месяцы. Вот статья местного ондатровода, конкурс на лучшего кролика, неполадки с техникой в артели «Восход», даже стандартно-барабанные стихи С.С. Крымского-Москвича: