Мною овладело неодолимое желание побывать в психушке. Так называли это странное заведение те редкие крестьяне, что еще цеплялись за свой угол, затерявшийся где-то в Лозере, за чахлую землю, у которой с каждым годом оставалось все меньше хозяев, что грозило ей превратиться в настоящую пустыню, потому как покидала ее в основном молодежь.

Я выбрал Лозер после тяжелой болезни, изнурившей мои тело и дух, решив бежать из города в глушь, чтобы поправить здоровье в уединении, скрашенном разве двумя-тремя книгами, что я захватил с собой, да работой над рукописью романа. Я журналист, но порой журналистика нагоняет на меня смертную скуку, вот я и стал подумывать оставить это занятие, если мои литературные сочинения найдут своего читателя.

И здесь-то, в полупустыне, к величайшему удивлению местных жителей, перебивавшихся лишь тем, чем их одаривали жалкие угодья да тощая скотина, два с лишним года назад построили психиатрическую больницу. Я снимал комнату в старом, обветшалом домишке, на первом этаже которого размещался единственный в деревне кабачок, где иногда по вечерам собирались пастухи и крестьяне. Когда заходил разговор о больнице, они переходили на шепот, будто толковали о некой тайне, которую страшились постичь до конца. Всякий раз их беседы будили мое любопытство, но стоило мне обратиться к ним, как лица делались непроницаемыми и эти простодушные люди спешили заговорить о другом.

Я прожил там дня четыре-пять и наконец повстречал одного старичка, не обремененного трудами праведными и питавшего слабость к сухому винцу, и за стаканчик он согласился мне кое-что прояснить. Как я понял, мой новый знакомый некогда промышлял браконьерством. Ему не раз случалось бывать в психушке, он носил туда свою добычу — кроликов, однако теперь ему стало боязно казать туда нос, и своими страхами он охотно поделился со мной.

Больницей заведовал престранный субъект, очевидно, ученый; все величали его профессором. Но каких именно наук? Об этом мой новый знакомец не имел ни малейшего понятия. Вместе с профессором работала женщина, судя по всему, выполнявшая весьма важные обязанности, и он не раз слышал, как прислуга, обращаясь к ней, называла ее «доктор».

Остановив машину неподалеку от ограды незадолго до захода солнца, я отсоединил провода в двигателе, чтобы его нельзя было завести, закрыл капот, пару раз с силой нажал на стартер и направился к больнице.

Поначалу безрадостный, даже зловещий вид этого места, давящая атмосфера произвели на меня гнетущее впечатление. Ближние окрестности деревушки, где я жил, да и соседних, пленяли красотой и иногда привлекали туристов, а профессор Трувер, похоже, выбрал самое неприглядное место во всем департаменте. Оно лежало в низине, заросшей кустарником и чахлыми деревцами, сплошь изъеденными насекомыми. От пруда со стоячей водой исходил удушающий смрад; к ограде, опоясывающей территорию больницы, подступали непролазные заросли ежевики, готовые поглотить ее целиком.

Линия электропередачи с огромными, словно гигантские чудовища, опорами только подчеркивала неприглядность этого унылого места. Она заканчивалась трансформаторной подстанцией, примыкавшей к ограде. Изнутри доносилось ровное слабое гудение наподобие назойливого стрекота насекомого.

Я двинулся к ограде — высокой железобетонной стене с единственным входом; вместо ворот — решетка из толстых железных прутьев, точно в тюрьме. Сквозь нее нетронутые развалины старой фермы и новые постройки смотрелись одинаково тоскливо. От уродливых руин фермы тянуло гнилью. Два огромных корпуса походили на громадные железобетонные блоки, серые и угрюмые, как и стена ограды, с длинной чередой узких зарешеченных окон. Старик ничуть не преувеличивал: то, что открылось моему взору, являло собой подобие тюрьмы или крепости — обитель скорби и жути.

Мне стало жалко детей, оказавшихся в столь безотрадном месте. У ребятишек, может, и вправду не все в порядке с психикой, к собственному удивлению, рассуждал я шепотом, но только безумный мог заточить их в эту злосчастную дыру, где ни о каком восстановлении душевного здоровья нечего и думать.

Ждать становилось невыносимо. Я проверил: дверь в библиотеку действительно была заперта на ключ. Чтобы убить время, а заодно отделаться от навязчивых вопросов, я решил взглянуть на книги.

Довольно скоро я убедился, что библиотека здесь весьма своеобразна.

Я начал со стеллажа под названием «Общая литература», где, похоже, была представлена систематическая подборка самых впечатляющих изданий. Многие из них были своего рода шедеврами, однако ж для подростков с возрастными нарушениями психики, как утверждала доктор Марта, — от них мог быть один лишь вред. На этом стеллаже так называемые «проклятые» поэты соседствовали с писателями, одержимыми больным воображением, чей гений был способен порождать только ужасы. Большинство книг сопровождались иллюстрациями, бесспорно, талантливых художников — им удалось обогатить страшное, волнующее повествование еще более впечатляющими образами.

Призрак Эдгара По в самом деле не желал оставить меня в покое. Я тут же наткнулся на одно из самых великолепных его изданий. Думаю, не случайно. Я воспринял это уже как должное. Произведения гениального рассказчика были мне хорошо известны, и я обратил внимание главным образом на рисунки.

Одаренный художник даже превзошел самого великого создателя кошмаров. Пройдясь как бы вскользь по бесхитростным «странным» рассказам, он целиком сосредоточился на самых жутких. Взгляд мой остановился на «Падении дома Ашеров». Черно-белая иллюстрация к последней сцене ввергла меня в дрожь. Надпись под гравюрой была: «…там, за ними,

[4]

высокая, окутанная саваном, и вправду стояла леди Мэдилейн. На белом одеянии виднелись капли крови, на страшно исхудалом теле — следы жестокой борьбы».

[5]

Но воплощенный в рисунке образ истекающей кровью женщины с искаженным мертвенно-бледным лицом живо передавал смертные муки, что испытала героиня рассказа, заживо положенная в гроб.

Полтергейст?

Это чудное слово смутно напомнило мне одну книжицу, я листал ее недели две-три назад, в ней речь шла о непонятных явлениях: таинственных шумах, перемещении предметов, домах с привидениями — и доказывалось существование бесплотных духов. Потом это слово попалось мне опять — здесь, в одной из библиотечных книг.

— Когда ты сам увидишь мою установку, — сказал профессор, — тогда ты поймешь — это далеко не вздор и не бабушкины сказки… Марта, у вас, впрочем, это выйдет лучше, так что давайте-ка просветите нашего невежду. Растолкуйте ему, что к чему.

— Полтергейст, — покорно начала Марта, — это немецкое слово, состоящее из двух частей: «полтер», что означает «шум», и «гейст» — «дух». Таким образом, перевести его можно как «шумный дух»; этим словом обозначается сам феномен полтергейста, а носители его, люди, называются полтергейстерами, что очень важно, потому как при этом непременно присутствует посредник, связанный с проявлением данного феномена. Полтергейст наблюдали издревле, однако ж если в давние времена его существование зачастую подвергалось сомнению, то в наши дни многие ученые изучили его с помощью приборов, исключающих любой подлог или надувательство, и оно признано бесспорным. После двадцати пяти лет наблюдений и измерений великий Ж.Б. Райн заключил: «Дух действительно наделен силой, способной воздействовать на материю».

— Не стоит пока копать слишком глубоко, — перебил ее Трувер. — Нашему другу Венсену подавай только факты.

— Вот именно, только факты, — согласился я. — Не пойму, какая связь между полтергейстом, если он действительно существует, и психиатрической больницей?