Разбуженный телефонным звонком, Роберт Клид протянул руку к аппарату и, поморщившись, снял трубку. Прозвучал любезнейший голос.

— 14 часов, месье Клид.

Клид с трудом удержался от крепкого словца.

— Уже? — проворчал он.

Голос с легкой усмешкой повторил:

В половине четвертого Клид остановил свой «альфа-ромео» перед домом 53 по улице Ранелаг. Снег вновь падал на заледенелый асфальт, делая совершенно невозможным управление машиной. Клид предпочел немного пройтись пешком. Он пересек тротуар и вошел в холл, где на стене висела табличка с перечнем всех квартиросъемщиков.

Детектив бросил взгляд на список. Так, третий этаж… Две квартиры, как и на каждом этаже. Справа и слева. Слева жил некий месье Дармон, издатель. Справа — Дравили, без указания профессии мужа.

Клид поднялся на лифте, не спеша вышел из кабины («Спуск запрещен» — прочел он, перед тем как закрыть стальную дверь) и позвонил в квартиру справа. Решение приехать самому пришло внезапно. Душ благотворно повлиял на него, он вдруг почувствовал себя в хорошей форме и прекрасном настроении. Он уже не думал столь мрачно о Вере и всю дорогу из агентства размышлял лишь о том, как извиниться за свою грубость.

Он надел свой серо-стальной костюм и пальто темно-серого цвета. Серовато-жемчужный галстук красовался на безупречной рубашке, отглаженной «дуэньей». Без фетровой шляпы, оставленной в машине, Клид казался моложе, чем был на самом деле — тридцать два года и один месяц, если точно.

Жюльетта Дравиль открыла ему сама, оказавшись невысокой, скорее даже миниатюрной женщиной лет под сорок. Ее можно было бы назвать красивой, если бы ее лицо не несло на себе следов такой безумной усталости. Просторное шелковое платье, крайне простое и изысканное, чудного изумрудного цвета, скрывало ее фигуру до пят. Очень красивые глаза небесной синевы вспыхнули, когда Клид представился. Он проследовал за ней в небольшой салон, выслушивая бесконечные слова признательности.

Комиссар Винсен дремал в своем бюро, откинув голову на спинку кресла, вытянув ноги под столом и бессильно свесив руки. Рядом со школьной чернильницей его сигарета дотлевала в пасти черного льва, служившего пепельницей.

Уже два дня он вел нормальную жизнь, с отдыхом в установленные часы и сном в своей постели. Мадам Винсен готовила его любимые «простые домашние лакомства». Обеденный мусс с шоколадом все еще тяжелым грузом лежал в желудке. По крайней мере, это не тушеная говядина. Было бы чересчур — проглотить и то, и другое, зная свое вялое пищеварение.

Комната пропахла табаком, окурками, десяток раз зажженными и в конечном счете заброшенными на краю стола или раздавленными каблуком. Старые досье покрылись пылью, громоздясь штабелями с того дня, как он засел в бюро номер 47. Ни одна уборщица не рисковала зайти к Винсену. Бывало, призадумавшись об этом, он по вечерам приоткрывал окно для «обновления воздуха». Но подобные мысли приходили к нему крайне редко, особенно в зимние месяцы.

Он один был способен выдержать подобную атмосферу, находя ее даже очень подходящей. Сослуживцы тщательно избегали визитов к нему; что же до подчиненных инспекторов, те входили в бюро лишь по настоятельной просьбе своего патрона. В полиции никогда не называли бюро комиссара Винсена не иначе как «медвежья берлога». И все знали о чем идет речь, и о ком.

Винсену это не казалось несправедливым. Ему все было безразлично.

Жюльетта Дравиль умоляюще сложила руки.

— Нет, месье Клид, я не убивала Жана. Я клянусь вам, что подобная мысль никогда не приходила мне в голову. Я не знаю, сможете ли вы понять, поймете ли вы… Я…

Она запнулась, ожидая поддержки, дружеского внимания. Клид оставался безмолвным. Жюльетта Дравиль нервно тряхнула головой. В ней появилось что-то демоническое с этими прядями волос, закрывающими лицо, и безумно изломанным ртом. Платье открывало часть еще молодой шеи и тонкое белье.

— У меня не было любовных связей до него. — Она покраснела. — Он был первым. И ничто не могло оторвать меня от него. После каждой интрижки он возвращался ко мне таким же, каким был на свадьбе, точно таким…

Беседа приобрела доверительную окраску. С напускным безразличием Клид позволил ей высказаться, но его мозг регистрировал каждое слово с невероятной точностью.

«Предположение об убийстве с целью ограбления, выдвинутое полицией, не выдерживает критики, учитывая практически затворническую жизнь жертвы, не принимавшей никого, кроме своей подруги, дамы того же возраста, что и он. В подобной обстановке сама жертва, члены ее семьи…»

Вера вздохнула. Вот уже который час она не отрываясь печатала отчет.

Поднявшись, она прижалась лбом к оконному стеклу. Красивая тридцатилетняя девушка, чьи длинные волосы цвета старой меди ниспадали на плечи крупными локонами, рассыпая там и сям золотистые блестки. Они красиво обрамляли округлое лицо с высокими скулами, оттеняя удивительно выразительные глубоко посаженные глаза цвета морской волны.

Она казалась и умной, и чувственной. Хрупкий стан танцовщицы делал ее притягательной для мужчин. И она действительно принадлежала к той категории женщин, которых вечно обсуждает противоположный пол во время перекура. «Роковая женщина», — говорят дамы с претензиями, высокомерно поджав губы.

В Обрэ Клид, выйдя из вагона первого класса, тотчас заметил коренастую фигуру комиссара Винсена среди немногочисленных пассажиров третьего класса. Ни на миг у него не возникло мысли уклониться от встречи с полицейским. Ему плевать, что мог подумать тот о его присутствии. В остальном, как бы ни повернулось дело, ему все равно долго не проработать, чтобы комиссар не узнал об этом.

С тех пор как он покинул Жюльетту Дравиль, предоставив ее заботам горничной, у Клида было время подготовиться к этой встрече. Он даже надеялся на эту встречу и именно потому отправился поездом, оставив свою машину в гараже возле Аустерлицкого вокзала. Винсен уже готов был спуститься в подземный переход, когда он его окликнул.

— Эй, комиссар!..

Винсен обернулся, подобно орудийной башне. Какое-то время он выбирал манеру поведения.

— Добрый вечер, — выдавил он из себя.

Клид выбежал из здания вокзала. Несколько машин стояли на площади, среди них он узнал зеленый «пежо 203» Лода. Клид звонил ему из бистро, где подали мерзейший кофе, за несколько минут до отхода поезда. Лод тотчас подключился к делу. Возможно, он уже добыл какие-то сведения.

Лод встретил Клида с видимым удовольствием, без промедления запустил мотор. Они отъехали в тот момент, когда комиссар, окруженный журналистами, выходил из здания вокзала. Комиссар осмотрелся вокруг, будто кого-то разыскивая, и Клид не сомневался, что искали его.

Лод уверенно вел машину. У него было узкое лицо, немного грубоватое, белокурая прядь падала на лоб и заставляла легким движением головы поминутно ее отбрасывать. Это смахивало на тик. Клид подумал, что Лод должен пользоваться успехом у женщин. У некоторой категории женщин, не слишком обращающих внимание на манеры…

В тонких губах была зажата погасшая сигарета. Казалось, он ни о чем не думал. Но это только казалось. Клид знал, что Лод весь в напряжении именно тогда, когда его вид говорит об обратном. Между тем ему и самому не хотелось разговаривать.

Откинув голову, Клид закрыл глаза. Так приятно было снять напряжение. Тяготы трех предыдущих дней навалились на него, появилось желание заснуть, и он почувствовал, что продрог до костей. Мотор убаюкивал своим ровным урчанием. Он подумал, что неплохо бы выпить хорошего кофе, очень крепкого и горячего. Он нуждался в хорошей встряске.

Почти четыре часа на посту!

Вернье начал постукивать ногами. Мороз кусал его за уши; он их уже не чувствовал. Принялся ругаться во весь голос. Из-за ветра, пытавшегося его повалить, снега, нещадно стегавшего лицо, из-за мадам Дравиль, о которой он ничего не знал, кроме того, что разделались с ее мужем и что консьержка находила ее «что надо», из-за Клида, превратившего его в сторожевую собаку в подобную погоду.

— Омерзительное ремесло!

Вернье излил душу и зашагал снова. Несколько шагов влево. Стоп! Разворот! Несколько шагов вправо. Стоп! Как в казарме на посту. За исключением того, что винтовки у него нет. И он вынужден прятать руки в карманах.

Сам не зная почему, принялся думать о Вере. Спрашивал себя, почему она работает с Клидом. Такая красотка изнуряет себя за пишущей машинкой!

Лод кинулся к двери при первых звуках звонка. Перед тем как выйти из салона, бросил взгляд в сторону Клида.

Клид вскоре услышал, как открывается входная дверь. Послышались шаги, затем дверь захлопнулась. Клид отодвинул кресло в темный угол, а второе поставил на свету, невдалеке от себя и прямо напротив. Лод сразу поймет…

Из вестибюля послышались голоса. Клид закурил и спокойно стал ждать. Лод вел переговоры. Его информаторша, должно быть, жеманничала из-за второго мужчины, о присутствии которого он ей сообщил. Наконец она решилась, сама открыла дверь и переступила порог салона, прищурив глаза. Обеспокоенная обилием света, поискала глазами укромный уголок. Лод обнял ее за плечи и подтолкнул к Клиду, поняв, чего тот хочет.

— Мадемуазель Роз-Мари… Мой друг…

Клид, не привстав с кресла, кивнул. Роз-Мари мгновение колебалась, выбирая манеру поведения. Должна ли она протянуть руку? Она лихорадочно пыталась найти вежливую фразу, но уверенность Клида, черты которого она плохо различала, казалось, парализовала ее. Лод вывел ее из оцепенения, усадив в глубокое кресло, поставленное Клидом на свету.

Горничная только что ушла. Жюльетта Дравиль некоторое время слышала ее удаляющиеся по лестнице шаги. Девушка спускалась быстро, торопясь на свидание. У нее свободный вечер, для нее жизнь продолжается.

Она немного поплакала с Жюльеттой, из солидарности, потому что она любила свою нетребовательную хозяйку. Затем задумалась о себе, о своем нынешнем женихе, сообщившем, что наследует нотариальную контору в провинции («Ну, вообще-то у меня будет время; я не тороплюсь последовать по его стопам»), всем своим видом давая понять, что она имеет дело с человеком из семьи с достатком.

Обучаясь на юридическом факультете — требование преемственности, — он уверял, что его истинное призвание — литература, декламировал свои стихи, на самом деле позаимствованные у Мюссе, Ламартина, Шенье, Арагона, ибо у него была феноменальная память. Он претендовал на роль гения.

— Ты моя вдохновительница, моя муза. В сущности, ты видишь, что я не более, чем твой переписчик. Как будто я пишу под твою диктовку. Однажды я опубликую все это в одной книге и, знаешь, как я назову ее? Твоим именем — «Генриетта», а ниже мелким шрифтом: «Поэмы моей милой». Тебе это нравится?

Конечно. Она была без ума от радости. Генриетта не могла не петь, даже готовя обед. Такое счастье…

Клид толкнул дверь тамбура «Крике» и оказался в ослепительном свете у входа в просторный зал. Снег таял на его лице — пренеприятнейшее ощущение. Он достал платок и вытерся как можно тщательнее. Затем снял шляпу, спокойно ее стряхнул, вернул на место непокорную прядь, пробежав при этом по залу быстрым взглядом. Никто не обратил на него внимания.

На полу, там, где он стоял, снег, занесенный снаружи посетителями, образовал большую лужу. Клид, в свою очередь, постучал нога об ногу и, сняв пальто, стряхнул остатки снега.

Он бывал здесь в 1943 и 1944 годах, тогда по вечерам орлеанская буржуазия тайно тут встречалась и, казалось, Жанна на бронзовой лошади, установленной посреди площади, своей шпагой, направленной в сторону Англии, защищала священный обряд принятия аперитива.

Нацисты очень любили Жанну. Они доказали это, установив новую шпагу после того, как английский авиатор разбил ее, уничтожив несколько домов вместе железнодорожных путей.

«Крике» уцелел в израненном городе. В нем ничто не изменилось. Зеркальный зал, столики, расставленные в три ряда, дубовая лестница, поднимающаяся с первого этажа, стойки, где никто никогда не облокачивался, обрамленные зелеными растениями, афиша на стекле, окаймленная рядами бутылок за кассой, где царила хозяйка, восседавшая на высоком табурете, — любезная, элегантная, немного манерная.

«Зели — это вовсе не имя…»

Вернье только что подумал об этом, потому что у него вдруг появилась мысль напомнить о себе с помощью письма.

МАДЕМУАЗЕЛЬ ЗЕЛИ…

Он представил себе надписанный конверт. Как они странно выглядят, эти четыре буквы. Когда он произносит их, это ни с чем не сравнимо. Он вкладывал в них столько тепла, что не думал о возможности показаться странным. И потом, в деревне все говорили «Зели». Все приятели по батарее говорили «Зели». Ребятишки называли ее Зели. И кюре здоровался: «Добрый день, Зели». Он снимал шляпу, чтобы ее приветствовать, ибо это она украшала алтарь Богородицы цветами каждый год и никогда не пропускала ни мессы, ни вечерни, ни заутрени. Добрый старый кюре, упрямый добряк, охотно закрывавший глаза на то, что делала паства вне церкви.

«Мадемуазель Зели…» Ее мать, должно быть, дала это уменьшительное имя ей еще ребенком, и оно так за ней и осталось. Забавное наследство! Старики в деревне должны знать ее настоящее имя.

Взвизгнув тормозами, такси остановилось. Клид протянул шоферу деньги, выпрыгнул из машины и устремился в вестибюль.

Лифт, естественно, стоял на верхнем этаже. Клид не стал ждать его прихода и бегом поднялся по лестнице. Вера была на лестничной площадке. Она едва держалась на ногах. Клид обнял ее за плечи и повел в бюро. В комнате чувствовался запах лекарств. Доктор, должно быть, использовал всю гамму антисептиков. Детектив рухнул в кресло.

Вера купила бутылку «вуври» и приготовила несколько сэндвичей. Он взял один, налил в стакан вина и молча начал есть.

«Вера — просто чудо», — подумал он…

Она машинально поигрывала ножом для бумаг, глядя прямо перед собой.

Клер, лежа на диване, читал газету. Он услышал голоса, но не двинулся с места — это мог быть только патрон. Клид пожал ему руку и уселся за стол. Клер положил газету рядом с собой, но не изменил позы. Было видно, что борется со сном. Клид достал «кравен» и бросил пачку ему. Довольно долго каждый думал о Вернье. Потом Клид кивнул в сторону газет.

— Ты что-нибудь узнал, чего не знают они? — спросил он.

Клер поправил подушку, немного помедлил, будто размышлял над ответом. Потом улегся вновь. Диван был очень удобен. Он находил диван лучшим предметом обстановки в бюро Клида. Стиль ампир вообще-то ему не нравился. Он понимал, что для современного детектива это не предел мечтаний. Но Клид любил солидную и роскошную мебель, некогда стоявшую в рабочем кабинете одного из вельмож Наполеона.

— Консьержка дала мне кое-какую информацию, когда я заходил к ней с Вернье, — ответил он наконец, разгоняя дым рукой.

— Например? — терпеливо спросил Клид.

Клид натянул резиновые перчатки и принялся взламывать замок. На это ему потребовалось добрых пять минут. Проникая в здание, он отказался использовать освещение, чтобы не переполошить консьержку. Работал при свете электрического фонарика, весь обратившись в слух. Замок оказался не столь уж сложным. Почти детская игра. Он вошел и бесшумно закрыл за собой дверь.

Чувствовалось, что квартира покинута. Он поздравил себя с тем, что один знает об отъезде Жюльетты Дравиль. Было удачей, что люди из полиции не нагрянули раньше. Возможно, что Винсен после показаний Роз-Мари позвонил, сказав, что встречу с вдовой можно на несколько часов отложить. Он, конечно, хотел лично ее выслушать.

Чемодан стоял на полу, рядом с дверью в прихожую. Клид поднял его и поставил на круглый столик на одной ножке. Замок, запертый на ключ, он взломал с помощью перочинного ножа. В чемодане было женское белье и дорожная сумка из рыжей кожи. Жюльетта собрала его, предвидя свой отъезд. Она думала, что все пройдет спокойно. Но появился Вернье, нарушивший весь прекраснейший план, поэтому Бертье, в конечном счете, пришлось жестоко с ним расправиться.

Возможно, Жюльетта наблюдала сцену из окна. Когда она увидела Вернье на земле, то, объятая страхом, поспешила к Бертье, забыв впопыхах чемодан. Зло ухмыляясь, Клид подумал, что она могла бы придумать для утешения что-нибудь получше, ибо со своей стороны Бертье не такой уж подарок. Не каждый же день им будет улыбаться счастье.

Он закрыл чемодан и поставил его на место. В прихожей больше не было ничего, что могло бы его заинтересовать. Дверь была приоткрыта. Он толкнул ее ногой и прошел в достаточно большую комнату, превращенную в салон. Тяжелые шторы полностью закрывали окна. Детектив щелкнул выключателем, свет заструился из декоративной раковины, помещенной на консоли. Клид выключил свой фонарь и убрал его в карман пальто.

Клид с трудом пришел в себя. Где-то звонил телефон. Он подумал, что скорее всего это в бюро Веры и вспомнил, что придя, забыл переключить линию на себя. Он быстро поднялся, надел халат и побежал к телефону. Звонил Клер. Голос его был заметно мрачен.

— Скажи, старина, что за дела? Я видел ребят, бывших на службе с десяти до полуночи вчера вечером в секторе Итальянской заставы. Ничто не заметил зеленой машины.

Я

был на других выездах, тоже мимо. Что, Бертье и его подружка растворились в воздухе?

Клид резко осадил его.

— Ты думаешь, что они осветят свой путь яркими огнями, да? Разумеется, они смылись без шума, умник. Стоило ли из-за этой сенсационной новости меня будить?

Клера не испугал тон Клида.

Клодетта Жема поднялась навстречу Клиду. Она, как и все, узнала об орлеанском преступлении накануне из вечерних газет. Утренние выпуски пытались поживиться на этом, но не сообщили ничего заслуживающего внимания, вновь и вновь обсасывая тайну запертой комнаты. Только по радио сообщили в утреннем выпуске, что, возможно, Клид заинтересовался делом, но в последующих сводках новостей об этом не упоминалось. Надо было встретиться с детективом, чтобы услышать подтверждение этой новости.

Клид сел на указанное ему место. Он оставил пальто горничной и предстал в своем элегантном пепельно-сером костюме. Закинув ногу на ногу, уселся поудобнее. Клодетта Жема не подала руки, когда он вошел, и ему показалось, что держит она себя настороженно. Он ей любезнейшим образом улыбнулся, но казалось, она не обратила внимания. Клиду подумалось, что он оказался перед хорошо укрепленной цитаделью, следовательно, надо осторожно осмотреть ее, прежде чем играть роль Бонапарта.

Он подождал, пока она усядется. Облегающее кимоно эффектно обрисовывало ее формы.

«Великолепное любвеобильное животное», — восхищенно оценил ее Клид после обстоятельного изучения.

Он понял, почему Клер нашел ее «потрясающей» в фильме, о котором тот говорил и названия которого не запомнил. Под вуалями Соломеи — ее узкая талия, крепкие бедра, стройные и длинные ноги должны, он хотел в это верить, вызывать у мужчин дрожь, дразнить сексуальный инстинкт.

— Что?

Винсен поднял голову. Уже добрых полчаса он терпел упреки патрона, не произнося ни слова. Но если до этого он как-то сдерживался, то сейчас почувствовал, что вот-вот взорвется.

— А то, месье директор: Бертье нельзя найти, Жюльетта Дравиль испарилась из своей квартиры, а Винсен — осел.

Он вложил всю злость в эту реплику. Кулак директора грохнул по столу, в то время как его лицо сделалось пунцовым. Винсен подумал, что у того, должно быть, приступ, и был бы доволен, увидев его замертво упавшим перед собой. Но патрон был крепок. Ругань, последовавшая за репликой Винсена, указывала на то, что в запасе у патрона еще приличный заряд бодрости. Без всякого сомнения: комиссар впервые позволил себе забыться перед ним. Сидя на краешке стола, куда он внезапно уселся, директор весь трясся от гнева.

Винсен спрашивал себя, что за демон вселил в него такую наглость. Перед самой пенсией — это полное безумие. Осмелится ли он рассказать мадам Винсен?

Клодетта Жема сидела перед Клидом. Глаза ее были устремлены в пространство, подбородок слегка дрожал. Клид даже не шелохнулся, на его губах играла недобрая улыбка.

— У вас прекрасное воображение, — бросила она свистящим шепотом, — а репутация женщины для вас ничего не стоит.

— Вы думаете? — Улыбка Клида стала язвительной. — Ну нет, вы ошибаетесь.

Я

никогда ничего не заявляю, если у меня нет доказательств.

Губы Клодетты Жема стянулись в тоненькую ниточку.

— Я не верю вам, — сказала она. — Вы пытаетесь запугать меня.

Винсен заканчивал скручивать свою сигарету из «серого» табака, когда Клид толкнул дверь его бюро без всякого предупреждения.

Комиссар поднял голову, нахмурил брови и прорычал сквозь зубы фразу, которую Клид не понял. Он казался не на шутку взбешенным.

Не обращая внимания на «теплый прием», детектив сдвинул пачку дел и уселся на освободившийся край стола. Комиссар продолжал свое занятие. Пересохшая бумага плохо скручивалась, что могло объяснить его дурное настроение. Наконец, комиссар смог прослюнявить самокрутку, зажег спичку и поднес ее к тому, что только в его глазах могло сойти за сигарету.

Клид воспользовался своим «кравеном». Атмосфера не слишком походила на дружескую. Винсен что-то жевал, и это что-то, со всей очевидностью, тоже было причиной его дурного настроения.

Клид положил руку на его плечо.