В сборник русского писателя, живущего на Украине, вошла повесть «Талисман» — о волнующей судьбе портрета В. И. Ленина, взятого советским танкистом на фронт, а затем подаренного чехословацкому патриоту. С портретом великого вождя связаны судьбы людей, посвятивших свою жизнь осуществлению ленинских идей. Рассказы — о подвиге воинов в годы борьбы с фашизмом, а также на историческую тему — о фельдмаршале Кутузове, генерале Остермане-Толстом и др.
Талисман
Небольшое украинское село с нежным названием Снежинка залегло в живописной ложбине, далеко от города и железной дороги. История его возникновения затерялась в потоке времени. Украшением села и великой радостью для ребят, особенно в знойные летние дни, был небольшой пруд в центре. От пруда брал начало маленький ручеек, разделявший село на две половины. Южная сторона села называлась Бессарабией. В старину такие села считались глухоманью: весной и осенью, когда раскисали грунтовые дороги, добраться туда трудно. Машин не было, а повозки ходили редко. С незапамятных времен жизнь в селе текла, словно маленький ручеек, тихо и спокойно. Правда, ручеек выходил из своих берегов в октябре семнадцатого, но то особая статья. Казалось, ничто не может нарушить столетием установившийся ритм. Но в один из студеных зимних дней горькое известие, потрясшее мир, болью долетело и до Снежинки.
В тот день Миша Овчаренко, идя в школу, не подозревал, что случившееся станет частицей его собственной судьбы и запомнится навсегда.
Третий класс, в котором учился Миша, вел сам директор школы Илья Васильевич Журавель. Учитель был единственным коммунистом в селе. О нем говорили: большевик. Дети толком не знали, что означает это слово, но в их понимании оно сливалось с понятием умный, деловой, справедливый. Таким и был директор школы. Низкого роста, худой, с копной седеющих волос, внимателен и приветлив. Одевался он просто. Летом носил голубую косоворотку, заправленную в брюки, а зимой — изрядно потертую короткую кожанку и простые сапоги. Дети, как обычно, иногда выводили из терпения Илью Васильевича, однако он не злился; на несколько секунд подходил к окну, глядел куда-то вдаль, тихонько стучал пальцем по стеклу и, успокоившись, продолжал урок. Илья Васильевич никогда не повышал голоса. Взрослые завидовали его спокойствию и говорили ему об этом, а он только улыбался, повторяя: «Криком послушания от ребят нельзя добиться». Зимними вечерами директор приглашал к себе в комнатушку ребят (жил он при школе) и вслух читал им книжки. А иногда по памяти декламировал целые главы из «Кобзаря». Сильно любил Пушкина.
Рассказы
Нержавеющий клинок
Зима сорок второго выдалась лютой. Гуляли по полям вьюжные бури, скрипели морозы. Вести с фронтов приходили нерадостные, и сердце тревожно сжималось. В ночь, когда рота заступила на дежурство, на нашем участке фронта было спокойно, только время от времени в небо взлетали осветительные ракеты да изредка слышалась пулеметная стрельба. Солдаты, одетые в полушубки и валенки, все равно мерзли. Окопы укрывали от ветра, но не от мороза. Бойцы поочередно забегали в блиндаж обогреться, покурить, черкануть несколько слов родным. На рассвете предстояла атака. Каждому хотелось отправить весточку родным, может, последнюю. Кто-то должен погибнуть в предстоящем бою, но каждый верил, что это случится не с ним, — в крайнем случае, он отделается раной. Велика жажда жизни.
Выбрав удобное время, я тоже направился в блиндаж — замерзала раненая нога. Приподнял плащ-накидку, заменявшую дверь, услышал знакомую мелодию: «Мне в холодной землянке тепло…» Совсем тихо, но задушевно звучали слова этой полюбившейся нам песни. В блиндаже полыхала жаром печка-буржуйка, было тепло и дымно от махорки. С моим появлением песня оборвалась. Молодой пулеметчик Вася Азаров уступил мне место у печки, спросил:
— Разрешите продолжить, товарищ командир? Вначале я не понял, чего хочет Азаров.
— Песню, — несколько смущенно сказал пулеметчик.
— Сколько угодно. Вот отогрею ногу и пособлю вам.
Внук Иван
…Со снайперской винтовкой в руках она бежала в цепи солдат батальона, следом за танками, ворвавшимися на задымленную улицу пылающего Берлина. До этого ей никогда не приходилось ходить в атаку, а тут не удержалась. Вопреки приказу командира, она не стала выслеживать противника из засады, как прежде, когда часть находилась в обороне. На ее счету было уже более пятидесяти убитых фашистов, но только сейчас, в боевом наступательном порыве, она познала, что, как сказал поэт, «есть упоение в бою у бездны мрачной на краю».
Военную специальность снайпера она сравнивала с кустарем-одиночкой, работа которого бывает славной, но в отрыве от коллектива, от людей не приносит полного удовлетворения. Одиночке никогда не познать радости коллективного труда. Не зря же говорят, что на людях и смерть красна. Сейчас она стреляла, как и все, на ходу. Справа и слева чувствовала тяжелое дыхание своих друзей-солдат, обливающихся потом, и какая-то невиданная сила толкала ее вперед. Кто хоть раз ходил в атаку, тот никогда не забудет особого чувства, испытываемого при этом. Сердце вот-вот выскочит из груди. Над тобою непрерывно встает смерть, готовая в любую секунду унести тебя в черную, холодную пучину, но ты ее не замечаешь, у тебя одна мысль: уничтожить врага.
Но случилось так, что танки проскочили вперед, а пехотинцам преградил путь фланговый пулеметный огонь. Стрельба велась из окна дома на правой стороне улицы. Гранатой пулеметчика не достать, а приблизиться туда мешал завал из подбитых машин и груд кирпича разрушенного квартала.
Взводный командир Платон Наумов не забыл, что среди атакующих солдат есть снайпер. Чуть приподняв голову, глядя в сторону Веры, он приказал:
— Вера, сними этого мерзавца!
Следы
Стрелковый полк, совершив многокилометровый марш по пыльным июльским дорогам, поздно ночью прибыл в назначенный пункт и рассредоточился в прифронтовом лесу. Бойцам разрешили отдыхать, а командир отправился на передний край для разведки района предстоящих боевых действий.
Лето было в разгаре, на полях стояли зрелые хлеба, их бы впору убирать, но грянуло великое бедствие, и косари, надев военную форму, ушли на фронт.
Тихий ветерок доносил в расположение полка запах хлебов и грозное дыхание фронта. Был слышен гул артиллерийских снарядов, а иногда — и татаканье пулеметных очередей. Ночное небо временами освещалось вспышками ракет, и тогда казалось, что фронт совсем рядом.
Бойцам пришлось отдыхать недолго. Как только на востоке первые лучи солнца высветили верхушки деревьев, над лесом закружил вражеский самолет-разведчик, прозванный солдатами «рамой». «Рама» то снижалась, то опять поднималась вверх, но зенитчики, чтобы не обнаружить себя, не стреляли. И хотя самолет улетел, опасность нападения не миновала. Вражеские самолеты с раннего утра и до позднего вечера висели над дорогами, подходящими к фронту.
После завтрака старшина сверхсрочной службы Захар Ковалик, выбрав свободную минуту, пристроился на старом, обросшем мхом пне, развернул свежую фронтовую газету. Ковалик был богатырского телосложения; спокойное, смуглое лицо и черный густой чуб делали его похожим на потомка запорожских казаков. Он и впрямь походил на них. Ковалик знал свою родословную до пятого колена и гордился этим. Даже смеялся над теми, кто не знал биографии своих ближайших предков.
Когда молчали пушки
Весна сорок четвертого была торопливой и беспокойной. К началу апреля поля очистились от снега, кое-где начала зеленеть трава, ночами зависал туман, и подразделениям приходилось перемещаться вслепую. Весна всегда радует, а в тот год особенно: все чаще Москва салютовала фронтовым победам.
Наша часть продвинулась вперед и приблизилась к заранее подготовленному рубежу противника, устрашающе названному «пантерой». Но солдат это название не бросало в дрожь. Наоборот, готовясь прорвать «пантеру» с ходу, шутили, говорили: «Скоро у пантеры будут выбиты зубы и оторван хвост».
Для постройки блиндажей фашисты срубили в окрестности тысячи сосен, Изуродовали красу, воспетую гениальным поэтом.
Неожиданно небо затянуло свинцовыми тучами. Начались проливные дожди. За неделю грунтовые дороги раскисли настолько, что по ним не проходила ни одна машина. На лошадях можно было проехать только верхом. А дожди не прекращались. Продвижение наших войск замедлилось, а потом и вовсе приостановилось. Снарядов было маловато, вернее, они были на полковом складе, а как в такую непогодь доставить их на огневые позиции батарей? Как всегда, помогла солдатская находчивость. Мы становились цепочкой и передавали снаряды из рук в руки. Такой способ доставки кто-то шутя назвал «муравьиным». Название прижилось, позже оно так и именовалось в официальных штабных документах.
Когда чуть просветлялось небо, мы с болью смотрели в сторону деревни. Это было знаменитое Михайловское. В бинокль хорошо виднелся домик Пушкина, а чуть в стороне — домик няни. Рядом на вековой сосне немцы устроили наблюдательный пункт. Сиротливо торчали на еловой аллее израненные, одинокие деревья. Аллею почти уничтожили. Лучше сохранилась липовая аллея, выходящая к пруду. Ей издавна присвоили название аллеи Керн — в честь Анны Петровны Кери, посетившей село Михайловское летом 1825 года. Это ей поэт посвятил бессмертные строки: «Я помню чудное мгновенье…»
