Ведь зарекался же брать стекло в походы и путешествия, — не без грусти повествовал штабс-капитан Позин, роясь в позвякивающих мешочках. — А тут решил, что это, собственно, не поход уже и не путешествие, а поездка в одну сторону перед полной и окончательной отставкой, или, как говаривали прадеды,

абшидом.

Вот и купил дюжину стеклянных чарочек Капитолине Петровне в подарок — красивы были, заразы… И угораздило ж в Омске надербаниться с уездным статистиком Данилой Петровичем, за отсутствием военных сокомпанейцев. Оно, конечно, с одной стороны, посидели славно, Данила Петрович на вид сущий вам интеллигент, очки смешные носит, а вот поди ж ты, касаемо мастерского пития водки, не уступает иным обер-, а то и штаб-офицерам… С другой стороны, возвратись в кибитку и будучи зело колеблем, плюхнулся прямо на тючок со стопочками, да так справно, что ни одна не уцелела…

Он выставил на крышку чемодана, исполнявшего роль импровизированного стола, большие серебряные чарочки. Поручик Савельев присмотрелся. Судя по диковинным узорам и арабской вязи, оные вполне могли происходить из среднеазиатских трофеев его нового знакомого.

— Кокандская памятка, ага, — кивнул штабс-капитан Позин. — Когда штурм успешно завершился, прекратилось всякое сопротивление и началась обычная сумятица, идем это мы с капитаном Меншуткиным по улочке, вдруг выскакивает из одного дома этакий налим — борода хной крашена, чрево, как у бабы на сносях. И начинает перед нами, как в сказке, сокровища метать — посуды разнообразные серебряные, вплоть до кувшинов с блюдьями, монеты всякие, самоцветы какие-то… Оно что оказалось? Он, персидская лопатка, полагал, что мы, как у них самих, у персюков то бишь, принято, начнем немедленно дом его грабить, над женами охальничать… Откупался, стало быть, по-русски лопотал — он, вишь, в Оренбурге торговлю вел, нахватался… Ну, что… Говоря по правде, простые солдатики, да и казачишки — уж те особенно и завсегда! — после штурма там и сям того-сего прибарахлятся, да и насчет прочего… Однако господа русские офицеры не мародерничают-с и уж тем более не охальничают над женским полом — не англичане, чай… Велели мы ему матерно подношения назад забрать… но вот насчет чарочек не удержались, взяли по паре-тройке. Ибо для русского человека чарочка — вещь необходимая, и ее обретение с мародерством ничего схожего и не имеет, я так думаю…

Рассказывая все это, он сноровисто пластал складным ножиком краюху хлеба, хозяйственно разогретого на крохотном спиртовом пламени бульотки, резал сало с толстой коричневой покрышкой мяса и тугие малосольные огурчики, преисполненный того радостного нетерпения, что охватывает русского человека перед употреблением известных напитков. Расположив все это на холстинке, присмотрелся, склонив голову к плечу:

— Благолепие… Не парадный обед в офицерском собрании, конечно, ну да в походах бывало и гораздо хуже…

Поручик приближался к своему возку, с крайним неудовольствием глядя на стоявшего рядом с Лизой субъекта. Высок и, что скрывать, импозантен был купец Самолетов — годами пятью, не более старший Савельева, красавец чуточку цыганистого облика в живописной распахнутой волчьей дохе и сдвинутой на затылок волчьей же шапке, из-под которой выбился ухарский казачий чуб… И, как обычно, катает за ладони свою всегдашнюю забаву, золотой литой шар весом ровно в фунт, на иных (но уж никак не на поручика) производивший сильное впечатление.

Поручик злился на себя за эту занозу беспричинной ревности. Ни малейших поводов для таковой молодая жена никогда не давала, да и Самолетов держался с ней самым светским образом. Однако человек — создание своеобразное. Неприятно было видеть рядом с Лизой этого типуса, одного из хозяев жизни Шантарска, чья одна только золотая забава стоила больше годичного жалованья Савельева. Неприятно, и все тут. Что еще хуже, поручик подозревал: Самолетов прекрасно угадал эту его детскую неприязнь, и она его откровенно забавляет…

Вроде и душа должна была оттаять от того лучистого теплого взгляда, каким встретила его Лиза, но все равно, заноза противно покалывала…

— А я тут, Аркадий Петрович, Елизавете Дмитриевне рассказываю про будущие ослепительные перспективы нашего глухого края, — произнес Самолетов самым непринужденным образом. — Вот, не угодно ли? — он достал откуда-то из-под дохи свернутую в трубку газету. — В Омске разжился. Двухмесячной давности газетка, да откуда ж там посвежее? Почитайте, где я карандашиком отчеркнул, любопытно, право…

Поручик взял газету, оказавшуюся французской. Ну, тут уж Самолетов снова чуточку рисовался. Любил он порой разыгрывать (особенно перед приезжими образованного и благородного сословия) этакого сиволапого мужичка, лесного дикаря. Происхождение у него, судя по фамилии, и в самом деле было самое незначительное, то ли из паромщиков, то ли, что вероятнее, из хамовников, сиречь ткачей. Однако обучался Самолетов в Горном институте, бывал в заграницах, прекрасно владел французским с немецким, неплохую библиотеку имел…