Артур Шопенгауэр (

Schopenhauer

) родился в Данциге (ныне Гданьск) 22 февраля 1788 г. в семье крупного торговца Генриха Флориса Шопенгауэра. В 1793 г., когда Данциг утратил автономию, Шопенгауэры перебрались в вольный город Гамбург: отец будущего философа отстоял свои республиканские убеждения ценой больших финансовых потерь. В 1799 г. Артур поступил в частную школу Рунге, но в 1803 г. оставил ее и отправился с родителями в длительную поездку по Европе. Это путешествие, как писал Шопенгауэр, с самого детства приучило его «не удовлетворяться одними лишь именами вещей, но решительно предпочитать словесной оболочке наблюдение и исследование самих вещей» (6, 322)

[1]

. Между тем, уже в юном возрасте он овладел французским и английским языками, а затем и целым рядом других, в том числе латынью и древнегреческим.

По окончании путешествия в 1804 г. Шопенгауэр прошел конфирмацию в Данциге и начал обучение торговому делу (на этом условии отец взял его в европейский тур). Возвратившись в Гамбург в начале 1805 г., он продолжил обучение в другой фирме. В том же году его отец умер в результате несчастного случая (не исключена и версия самоубийства), и это событие обострило трагизм шопенгауэровского восприятия мира, возникший еще в годы путешествий. «На 17–м году моей жизни, — вспоминал Артур, — безо всякой школьной учености я был так же охвачен чувством мировой скорби, как Будда в своей юности, когда он узрел недуги, старость, страдание, смерть» (6, 222). Размышляя о бедствиях мира, Шопенгауэр «пришел к выводу, что этот мир не мог быть делом некоего всеблагого существа, а несомненно — дело какого‑то дьявола, который воззвал к бытию твари для того, чтобы насладиться созерцанием муки» (там же). Этот крайне пессимистичный взгляд вскоре был модифицирован Шопенгауэром в том плане, что он стал утверждать, что хотя разнообразные бедствия неразрывно связаны с самим существованием мира, но сам этот мир есть лишь необходимое средство для достижения «высшего блага». Перестановка акцентов изменила и трактовку Шопенгауэром глубинной сущности мира. Из дьявольского начала она превратилась скорее в начало неразумное, но бессознательно ищущее самопознания. Чувственный же мир утратил самостоятельную реальность, представая кошмарным сном, раскрывающим неразумие мировой сущности и подталкивающим к «лучшему сознанию». Со временем эти мысли обретали у Шопенгауэра все более четкие терминологические очертания. Но это не значит, что от своих юношеских озарений Шопенгауэр прямиком зашагал к созданию философской системы. Его путь в философию был непростым, и он далеко не сразу понял, в чем состоит его истинное призвание.

В 1806 г. мать Артура Иоганна Генриетта Шопенгауэр (вскоре ставшая популярной писательницей) с дочерью Аделью переехала в Веймар, где открыла салон, который посещали Гёте, Виланд и другие знаменитости. Со временем познакомился с ними и ее сын. Пока же в его судьбе принял участие приятель Иоганны К. Л. Фернов. Артур больше не хотел заниматься коммерцией, и Фернов по просьбе Иоганны посоветовал ему продолжить образование. С 1807 г. Шопенгауэр проходит гимназический курс, а в 1809 г., получив по достижении совершеннолетия треть отцовского наследства, позже обеспечившего ему возможность вести жизнь «свободного ученого», поступает в Геттингенский университет. Начав с «медицинских» наук, в дальнейшем он решительно переориентировался на философию, во многом под влиянием Г. Э. Шульце, философский курс которого он прослушал в 1810–1811 гг.

Осуждение философии Фихте было перенесено Шопенгауэром и на его продолжателей — Шеллинга и особенно Гегеля. Он больше не хотел видеть посредников между собой и Кантом. Впрочем, на становление его идей оказывал влияние не только Кант. Сам Шопенгауэр говорил, что он также обязан Платону и философии Упанишад (внимание Шопенгауэра к Платону привлек Шульце, а древнеиндийской мудростью его заинтересовал востоковед Ф. Майер). Еще ближе ему был буддизм, но, по словам самого Шопенгауэра, он не оказал влияния на формирование его системы и был оценен им позже

В 1813 г. Шопенгауэр оставляет Берлин, поднявшийся против Наполеона, и публикует работу «О четверояком корне закона достаточного основания»

Шопенгауэр сравнивал свое учение с организмом: точно так же как невозможно уяснить функцию какого‑либо из органов, не понимая его места в общем жизненном плане всего существа, ни один фундаментальный тезис его системы не может быть адекватно истолкован без уразумения целого. При этом Шопенгауэр совсем не стремился к построению системы. Он был мыслителем эссеистского и афористического плана: вслушиваясь в мир, он ухватывал его истины и «охлаждал» их в понятийной форме. Внутренняя связь сделанных им набросков, часть которых, по его собственным словам, имеет характер «откровения», идущего чуть ли не от Святого Духа, обнаруживалась сама собой, повергая в изумление самого автора. Это, однако, не означает, что Шопенгауэр воспринимал себя как пророка истины и был чужд методической дисциплины. Наоборот, усвоив уроки кантовского критицизма, он всегда помнил о границах, за которыми знание превращается в фантазию, философия — в мистику.

Другое дело, что сама философия трактовалась им не по- кантовски. Кант ограничивал философию априорным знанием (теоретическим или практическим) о вещах, Шопенгауэр же считал необходимым учитывать в ней и данные опыта, как внешнего, так и внутреннего. По его мнению, подключение опыта к философским исследованиям дает возможность в некоторых случаях высказывать правдоподобные предположения о глубинной сущности мира, запрещенные традиционным кантианством. И именно мир, мир в целом, убежден Шопенгауэр, является главным предметом философии. В этом одно из ее отличий от частных наук, занимающихся конкретными областями сущего: «Философия… начинается там, где кончаются науки» (1, 84). Но воспаряя над частными дисциплинами, философия отчасти утрачивает свой научный характер. Она не может исследовать мир с точки зрения «закона основания», главенствующего в науках. Этот закон, выражающийся в тех или иных абстрактных формулах, действует исключительно внутри мира, но не приложим к нему в целом. И философу остается изучать не «почему», а «что» этого единого объекта, мира, саму его сущность. Основой такого изучения может быть лишь созерцание. Это роднит философию с искусством: художник тоже настроен на усмотрение существенного в каком‑либо единичном феномене. Но, в отличие от художника, философ фиксирует свои результаты не в наглядных образах, а в общих представлениях: «Философия является совершенным повторением, как бы отражением мира в абстрактных понятиях» (1, 85). Поэтому она есть «нечто среднее между искусством и наукой или, вернее, нечто, объединяющее то и другое» (6, 22).

Началом всякой подлинной философии, считает Шопенгауэр, является осознание загадочности мира. Оно чуждо обычным людям, живущим лишь заботой «о себе и своих близких» и полагающим это единственным делом, достойным серьезного внимания. «Но эту жизненную мудрость свою, — замечает Шопенгауэр, — они разделяют с животными, которые тоже. пекутся о себе и о своем потомстве, не заботясь о сущности мира и его значении» (6, 242). Философы же пытаются найти решение «мировой загадки». Действуя в этом направлении, они создают системы. Вплоть до самого последнего времени, уверен Шопенгауэр, предложенные решения оставались не вполне удовлетворительными (конечно, если брать европейскую традицию, в Индии, как он считает, мыслители сразу напали на след истины, правда не смогли придать ей систематическую форму): «Все системы — это задачи, которые “не выходят”: они “дают” остаток или… нерастворимый осадок» (4, 53) Некоторые стороны «реального мира» «остаются при этом совершенно необъяснимыми» (там же).

При этом степень неадекватности систем европейской философии, по Шопенгауэру, со временем постепенно уменьшалась. Он решительно высказывается в пользу существования прогресса в философии. Этот прогресс по большей части имеет имманентный характер (влияние внешних факторов незначительно: философия не отражает эпоху, а скорее определяет образ будущей эпохи): история философии — это заочный диалог гениев (разделяемых порой столетиями), каждый из которых опирается на выводы своих предшественников и, пересматривая их, предлагает более точные решения.

Шопенгауэр насчитывал три основных эпохи в истории европейской мысли. Первая из них — античная философия, которую, как полагал Шопенгауэр, «можно было бы с одинаковым правом начинать как с Пифагора, так и с Фалеса» (6, 247). Вершиной античной мудрости стала платоновская метафизика, точнее ее ядро — учение об идеях, заимствованное Шопенгауэром для своей системы. Вторая эпоха, схоластика в широком смысле, охватывает период от Августина до конца XVIII в. Внутри этой эпохи можно выделить два этапа: схоластика в собственном смысле, до Суареса, и докантовская метафизика Нового времени. Главным пороком схоластики, этой «карикатуры» на философию, было то, что место поисков истины заняло стремление услужить теологии: «всякое свободное исследование неизбежно должно было совершенно прекратиться» (6, 253). В Новое время зависимость философии от теологии и религии стала несколько ослабевать, но не исчезла полностью. И все же общефилософская ситуация поменялась. Декарт совершил субъективистский поворот в метафизике, начав свою систему анализом мыслящего Я, предполагавшим данность мира вначале только в качестве представления этого Я. Локк и Беркли продолжили эту линию, а Юм способствовал общему критическому отрезвлению новоевропейской мысли.