У привратника, крупного, сурового на вид человека, лицо было омерзительное, лошадиное, с кожей как окислившийся цинк. Две девушки, болтая с ним, то и дело задавали игривые вопросы. Они хотели знать, что их ждет.

Джин видела, что он уклончиво отговаривался:

— Когда позовут, будьте рядом. Я не могу разглашать секретные сведения.

Наконец он сделал знак девушке, сидевшей рядом с Джин. Та мгновенно отозвалась и вскочила на ноги. Привратник плавно открыл дверь, блондинка быстро прошла внутрь, в комнату, дверь за ней затворилась.

Войдя в комнату, девушка почувствовала неуверенность и на середине резко остановилась. На старомодной кушетке с кожаной обивкой спокойно сидел человек и прищурившись смотрел на нее. Первое впечатление — ничего пугающего. Молод: двадцать четыре или двадцать пять. Посредственность, — подумала она, — не низок, не высок, не крепыш и не худоба. Волосы цвета настолько неопределенного, что и сказать о них нечего, лицо без особых признаков, одежда скромна и нейтральна.

Они дрейфовали в зеленоватом пластиковом пузыре под куполом. Под ними расстилались инопланетные пейзажи в коммерческой интерпретации: серый газон, кривые красно-коричневые растения, отбрасывающие эффектные тени, бассейн с флюоресцирующей зеленой жидкостью, горки экзотических цветов, клумбы с грибами.

Пузырь скользил плавно, движения его явно подчинялись законам вероятности. Он взлетал под почти прозрачный купол, спускался под самые кроны. Из отверстия в центре стола появлялись последовательно перемены блюд, охлажденное вино и покрытые инеем бокалы с пуншем.

Изумительно, расточительно, — думала Джин. Но почему Фосерингей тратит на нее свои деньги? Возможно, лелеет романтические планы… Ее развлекла эта идея. Она принялась наблюдать за ним украдкой. Идея лишена была убедительности. Этот человек совершенно не пытался разыграть какой-нибудь гамбит. Он не пробовал пленить ее своим очарованием, не старался произвести впечатление напыщенной мужественностью. Как это ни раздражало Джин — факт был налицо: Фосерингей оставался к ней абсолютно безразличен.

Джин сжала губы. Она была в замешательстве. Попробовала изобразить легкую улыбку и скосила на него взгляд из-под ресниц.

— Поберегите, — сказал Фосерингей, — вам это все понадобится, когда попадете на Эберкромби.

Пилот грузовой баржи Эберкромби проявлял настойчивость:

— Сэр, я думаю, вы делаете ошибку, что берете с собой такую хорошенькую юную леди.

Он был коренастым человеком за тридцать, немало повидавшим на своем веку и потому самоуверенным. Редкие белокурые волосы покрывали его череп, глубокие морщинки у рта придавали ему циничное ехидство. Веббарда, главного управляющего Эберкромби, разместили на носу, в специально сконструированном отсеке. При его телосложении обычные устройства сети не были способны обеспечить защиту от перегрузок: он плавал по шею в баке, наполненном эмульсией той же плотности, как и его тело. Джин еще не приходилось видеть такого толстого человека.

Пассажирской кабины на барже не было, и Джин устроилась рядом с пилотом. На ней было скромное белое платье, белая шляпка без полей, серый с черными полосами жакет.

У пилота мало нашлось хороших слов о Станции Эберкромби.

Джин облачилась в черный комбинезон, а миссис Блейскелл стояла рядом и искренне жалела ее:

— Бог вас простит, но не надо так ущемлять свою талию. Бедный ребенок, вы сейчас рахитичны, вы худы как дистрофичка! Нельзя так подчеркивать свою худобу! Возможно, у вас найдется несколько подушечек, чтобы подложить куда надо. Не столь это уж важно, ведь вы всего лишь уборщица, но штат из прелестных девушек очень украшает домашнее хозяйство, а молодой Эрл, несмотря на всю странность его характера, ценит в женщине красоту… Теперь дальше. Ваша грудь, мы должны с ней что-то сделать: почему вы почти плоская? Глядите, нет никакой возможности пустить вам под руки красивую драпировку, а? — она указала на свои собственные объемные складки жира. — Предположим, мы закатаем подушечку и…

— Нет, — сказала Джин боязливо. Возможно ли, чтобы ее считали здесь столь безобразной? — Я не буду носить подкладки.

Миссис Блейскелл фыркнула:

— Это только ради вашей собственной пользы, дорогая моя. Я уверена, что мне, такой морщинистой, это не пошло бы.

В туфли Джин были вставлены тоненькие красные шнурки, в волосы вплетены красные ленточки, на щеке черная красивая точка. Она подшила свой комбинезон так, чтобы он подчеркивал ее талию и бедра.

Перед тем, как выйти из комнаты, она посмотрела на себя в зеркало.

— Может быть, именно я шагаю не в ногу! Как я буду выглядеть, когда у меня появится парочка сотен дополнительных футов? Нет, определенно нет. Я тип Гавроша. Когда мне будет шестьдесят, я буду выглядеть как росомаха, но ближайшие сорок лет — разбегайтесь мужчины!

Она запустила себя по коридору мимо Плезанса, мимо музыкальных комнат, официальных гостиных, трапезной, к спальным комнатам. Остановилась у двери Эрла и распахнула ее, толкая перед собой электростатический пылесос.

Комната была темной, прозрачные стены на ночь становились матовыми под действием поля скрэмблера, создающего оптические помехи.

Мистер Майкрофт провел рукой по серым волосам и сказал искаженным голосом:

— Я не претендую на то, чтобы понимать вас.

В большом кожаном кресле, рассчитанном на легковозбудимых клиентов Майкрофта беспокойно ворочалась Джин. Она теребила пальцы, переворачивала ладони и смотрела на них.

— Я сама себя не понимаю.

В окне, в синем апрельском небе она видела томатно-красный маршалловский «Мунчейзер».

Колвелл погрузился в кресло.

— Извините, — пробормотал он, — мне нужно принять таблетку… Это моя маленькая беда — сувенир с Мендассерских терновников, приступ хлорозисной лихорадки, — он украдкой бросил еще один взгляд на Джин, затем отвел глаза. Губы его двигались, словно он читал про себя стихотворение.

Майкрофт сказал язвительно:

— Это моя подопечная — мисс Парле.

Колвелл не терял самообладания.

Община увядает, если находится в унылом месте. С улиц исчезают люди, воздух над головой чистый, прозрачный до безжизненности, все вокруг приобретает оттенки от серого до грязно-коричневого. Здания не ремонтируются, осыпаются фасады, оседают каркасы, окна зияют дырами, словно черные морские звезды.

Бедные кварталы пустеют первыми. Улицы покрываются выбоинами, даже ямами, везде валяется пожелтевшая бумага. Более богатые районы держатся дольше, но остаются в них только очень старые или очень молодые, да и то немного. Старые с их воспоминаниями, молодые с тоскливыми грезами наяву. В верхних этажах и кладовках старое оборудование разваливается на части, испуская запахи лака и дерева, заплесневелой одежды и сухой бумаги.

Когда Джин была маленькой, Ангел Сити отступал перед упадком и медленным умиранием. Поблизости, в серебристом кодиронском небе, маячили три старых вулканических жерла — Эль Примо, Эль Панатело и Эль Темпо. Когда-то сланцевая шелуха у их подножий блестела длинными гексагональными кристаллами, обладавшими уникальным свойством превращать звуковые колебания в яркие цветные вспышки света. В прежние времена по ночам туда ходили шахтеры и палили из ружей, затем стояли и смотрели, как звук возвращается к ним мерцающей волной света.

Процветание пришло в Ангел Сити с шахтами. Поблизости были найдены пригодные для разработки месторождения. Понастроили домов, космопорт с соответствующими складами. Ангел Сити стал черным, грязным городом, похожим во всех отношениях на тысячи других, но все же оставался самим собой, имея одну особенность, которая делала его именно Городом Ангелов. Солнце планеты, Минтака Суб-30, было маленьким ослепительным бело-голубым диском, небо же — цвета черной жемчужины. Земная растительность отказывалась расти в почве Кодирона, и вместо гераней, цинний, фиалок, петуний вокруг белых домов здесь вымахали могадоры — странствующая лоза с трепещущими, словно шмели, плодами, а вокруг простирались отмели с дрожжевыми массами медвежьих грибов.

Затем, одна за другой, словно вымерло целое поколение старых людей, потихоньку закрылись шахты — сдались, отступили перед городом.

Кэб сел рядом с «Сунхаузом», и пилот отнес небольшой багаж Джин к боковому входу. Отель был явно новым, судя по поверхностным претензиям на роскошь, но противоречие между стилем метрополии и самим фактом местонахождения в маленьком городке на второстепенной планете приводило к обратному, скорее смехотворному эффекту. Здесь был прекрасный пол из местного зеленого агата и мозаичные коврики ручной работы, купленные по дешевке на одной из планет, а также дюжина земных пальм в кадках цвета морской волны. Но не было лифта на втором и третьем этажах, а портье стоял в заметно изношенных туфлях.

В вестибюле никого не было, кроме двоих — клерка и человека, который что-то настойчиво говорил ему. Джин застыла в дверях как вкопанная. Тощий человек, похожий на птицу, элегантность его одежды напомнила элегантность мозаичных ковриков и земных пальм. Колвелл.

Джин вычисляла. Очевидно, он вылетел на более быстром корабле, чем она, возможно, почтовым экспрессом. Пока она колебалась, Колвелл повернулся, посмотрел на нее, посмотрел снова. Его челюсть отвисла, брови сомкнулись сердито на лбу. Он сделал к ней три широких шага. Джин попятилась, думая, что он хочет ее ударить.

Колвелл сказал с разъяренным видом:

— Я обыскал из-за вас весь город!

Джин переоделась. Вместо дорожного серого габардинового платья надела спокойных тонов темно-синее и вышла прогуляться по Мейн-стрит. Хотя и чувствовался новый дух, но под несколькими косметическими аппликациями из стекла и нержавеющей стали Ангел Сити оставался почти таким же, как она его помнила. Мимо проходили люди, которых она, казалось, узнавала, и пара-другая встречных награждали ее любопытным взглядом, что само по себе ничего не доказывало — она привыкла к постоянному вниманию.

Около старых городских суда и тюрьмы, зданий из отвердевшей, окрашенной в синее каменной пены, Джин свернула налево, на Райскую Аллею. Что-то сдавило ей горло: на этой сцене проходило ее оборванное, нищее детство…

«Фу, — сказала Джин, — хватит этой сентиментальности, хотя именно из-за нее я оказалась здесь. Ну зачем было тревожить себя мыслями об отце и матери». Она с беспристрастным изумлением рассмотрела себя в свете сентиментальности, затем вернулась к возможному поиску родителей. «Вероятно, я заварю здесь бучу. Если они бедные, они будут ожидать, что я помогу им…» Она улыбнулась, и ее маленькие зубки засияли. «Им понадобится всего-то немного». Джин пришло в голову, что в основе ее миссии лежит, пожалуй, злой умысел: она нарисовала себе картину, как, щеголяя своей устроенностью, встречается с угрюмым мужчиной и угрюмой женщиной. «Когда вы бросили меня на биллиардном столе Джона Парле, вы бросили два миллиона долларов».

Но куда более вероятно, что ее родители, вместе или по отдельности, растворились в неохватной темной веренице человеческой Вселенной. Тогда выследить среди звезд и планет их дорогу, позабытую за семнадцать лет, станет неразрешимой проблемой… Джо Парле мог бы сказать, кто ее родители, он не раз намекал, что знает. Но Джо Парле мертв, уже семь лет как мертв, и Джин не чувствовала никаких угрызений совести. В трезвом состоянии он был груб и тяжел на руку, пьяным он был похотлив как дикарь и очень опасен.

Когда ей исполнилось девять, он начал лапать ее, скоро она научилась прятаться под салуном, когда видела его пьяным. Однажды он попытался последовать за ней, ползя на животе. Она била его в лицо ножкой от старого кресла, тыкала в глаза, пока он, чуть не свихнувшись от бешенства, не отступил, чтобы отправиться за пистолетом. Джин поспешила найти другое убежище и вернулась на свой чердак только потому, что больше некуда было идти.