От оглушительного звона множества малых и больших колоколов в воздух взметнулось целое войско голубей, оставивших насиженные жердочки соборных куполов. Церемония вручения пресвитеру Симеону архиепископского жезла за особые заслуги перед автокефалией должна была начаться через полчаса.

У кафедрального собора Святой Софии один за другим тормозили черные лимузины с архиереями на задних сиденьях. Симпатичные мальчики в одинаковых смокингах при виде подъезжающих к центральным воротам «Линкольнов» и правительственных «ЗИЛов» сломя голову мчались открывать дверцы вельможных автомобилей. Зеваки надеялись хоть одним глазком взглянуть на Филарета, врага номер один московского патриарха. Все знали, что преданный анафеме «москалями архиепископ появится с минуты на минуту. Симеона считали его протеже.

По обе стороны широченной ковровой дорожки желто-голубого цвета, ведущей к собору, официально не принадлежащему ни одной из конфессий, сегодня толпились миряне – приверженцы национализма. Наряду с атрибутами священства здесь развевались флаги с унсовскими крестами и трезубцами. Их держали суровые адепты Степана Бандеры в полицайках «сечевых стрельцов». Ненависть к Москве подчеркивали их плакаты и транспаранты. Милиция курила в сторонке.

Среди глазеющей паствы присутствовало немало мелких клерков, дьяконов, приходских священников, новоиспеченных епископов с омофорами

[1]

на плечах, приволочившихся из своих провинциальных захолустий, по большей части с запада, прослышав о столь знаменитом событии. Толпа с любопытством разглядывала вернувшегося после стольких гонений и скитаний из Канады на родину отца Мстислава и его многочисленную свиту.

Владыка мерными шагами ступал по лестнице, бережно опуская тяжелую стопу на каждую ступеньку. В его движениях отчетливо улавливалась неизлечимая хворь, а в томном взгляде, очерченном в исполосованных кровью белках, читались усталость от жизни и великая тоска. Какое ему, дряхлому старику, готовящемуся отойти в мир иной, в сущности, дело до этих дворцовых интриг. А ведь каких-нибудь лет тридцать назад он посчитал бы осуществлением своей заветной мечты то, что его прочат в патриархи независимой от Московии церкви. За эту церковь он положил здоровье и жизнь, полную борьбы, но силы его иссякли…

Кардинал Анджей Пински не хотел назначать официальной встречи аббату Бенито Потрезе, члену совета управляющих одного из банков Ватикана. Не хотел, потому что ему были ни к чему инсинуации недоброжелателей. Однажды его уже пытались уличить в намерении организовать польское лобби в борьбе за папский престол, а в 1978 году намекали на его заинтересованность в скоропостижной смерти тогдашнего папы. Однако он пресек эти бредни. Никогда его личные интересы не пересекались с интересами Ватикана, никого не почитал Пински так, как преклонялся перед наместником Бога на земле папой римским. Кардинал Пински, будучи радикальным клерикалом согласно своим убеждениям, жил ради веры. Однако нападки на него прекратились только тогда, когда папой стал поляк Иоанн Павел Второй…

Судьба распорядилась так, что семилетним мальчиком Анджей стал воспитанником ксендза Лукаша, настоятеля Перемышльского костела на Западной Украине. Старик Лукаш заменил Анджею отца, настоящий отец Анджея умер, а мать была законченной алкоголичкой.

За два дня до начала войны, 29 августа 1939 года, наставник, предвидя недоброе, отправил Анджея с сопроводительным письмом в Швейцарию, в закрытый лицей монашеского ордена иезуитов. Лишь в 1945 году, когда война закончилась, орден помог Анджею узнать о том, как сложилась судьба Лукаша – три года сталинских лагерей и мучительная смерть от брюшного тифа. Теперь у Анджея не было дома, куда можно было вернуться, не было отца, у которого можно было испросить совета. Осталась лишь вера. Домом Анджея стал орден, отцом – папа римский. Он в одиночку, без чьей-либо помощи, сделал карьеру. Анджей Пински многого добился, ныне он был кардиналом и одновременно одним из высших иерархов монашеского братства иезуитов.

Аббат Бенито Потрезе тоже состоял в ордене, но его слово не было столь весомым. Братья недолюбливали Потрезе. Мало того, что иезуиты считали его хамелеоном-перебежчиком, до недавнего времени Потрезе гордился членством в ордене францисканцев. Репутация аббата была подмочена связями, хотя и недоказанными, с неаполитанской мафией.

Но однажды в руки кардинала Пински попала секретная докладная записка для Конгрегации святой канцелярии, блюдущей чистоту доктрины веры, писанная рукой Потрезе…

Все началось за год до фактического раскола и анафемы Филарета. Тогда Филарет еще был Киевским митрополитом и членом московского Синода. Этим людям понадобилась зачем-то юридическая «крыша» епархии. Сперва отец Василий, благочинный Севастопольского округа, пытался убедить их, что не в его компетенции решать столь сложные финансовые вопросы без ведома митрополита. Но ему сказали, что со стороны митрополита Филарета претензий не будет, что счета госбанков ненадежны и деньги церкви должны храниться в коммерческих банках.

Аудиенция у Филарета в Киеве длилась сорок минут. Отец Василий изложил «свое» предложение о причащении епархии к бизнесу, дабы изыскать средства на восстановление и реконструкцию увядших от времени соборов, на благотворительные деяния церкви. И хотя мотивировка была железной, Филарет не соблаговолил дать ответ тотчас, и отец Василий отправился в Севастополь ни с чем.

Сомнения полностью исчезли, когда в покоях благочинного прохладной сентябрьской ночью раздался звонок. Владыка Филарет недвусмысленно дал понять, что не возражает. И тогда батюшка понял, что им играют. Возможно, сам Филарет и инициировал увод счетов митрополии из госучреждений в на скорую руку созданные финансовые институты. Тягостные мысли не давали отцу Василию покоя. Целый год его терзали ночные страхи и мрачные видения. В них отец Василий пребывал в облике хромого зайца, ковыляющего на своих побитых лапах от настигающего волка.

Отец Василий, не лишенный здравого смысла и дара предвидения, стал понемногу понимать, что к чему. Все стало отчетливо ясным, когда Филарета прокатили на выборах московского патриарха, и он переметнулся к раскольникам. Вместе с деньгами, от которых и след простыл. Протоиерей догадывался, на каких счетах осели средства большинства приходов. И очень боялся вопросов симферопольского владыки, ревностного сторонника посаженного Москвой на Украине нового митрополита. Как ни старался батюшка отогнать от себя недобрые мысли и свой страх, до конца справиться с ними он не мог. Этих бандитов он боялся не меньше. Его жизненным кредо было никогда не ввязываться в политические игры. Но, похоже, он оказался в их эпицентре.

– Мы хотим, чтобы Церковный банк был обеспечен собственным золотым запасом, – говорил голос из трубки, – это послужит хорошей рекламой и придаст банку весомость. Я имею в виду драгоценности заброшенного храма, найденные на раскопках Херсонеса.

За черным пластиковым столом, увенчанным бронзовой статуэткой бога торговли Меркурия, сидел грузный мужчина в синем клубном костюме от «Валентино», застегнутом на золотые пуговицы. Его холеное ухоженное лицо испаряло узнаваемый запах «Каролина Херрера». В тонких губах торчала сигарета. Он втянул в себя дым, затем элегантно зажал сигарету двумя пальцами и красиво стряхнул пепел.

Он молчал. Сидящей напротив девушке в норковой шубе было неспокойно под его пристальным взглядом. Она прикидывала: видны ли ее длинные ножки, запакованные в ботфорты на шпильке. Решив, что не видны, она как бы невзначай распахнула полы шубы и погладила свое колено, затем вдруг изобразила на лице расстройство, якобы обнаружив затяжку на колготках.

Взгляд человека сохранял все ту же безучастность. Девушке оставалось лишь ждать и разглядывать бриллиантовые запонки на манжете, выглянувшей из рукава его пиджака. Этот мужчина был большим человеком, а большие люди делают большие подарки. Но ее томила неопределенность ожидания. Она-то думала, что отделается сегодня минетом.

Уже месяц она жила в особняке этого человека. Он поселил ее в роскошных апартаментах с бассейном. Ей нравилось здесь все, кроме одного: выйти из особняка она могла только с разрешения этого человека или с ним. Обычно он вызывал ее, чтобы заняться любовью, но сегодня, похоже, у него другие планы. Сейчас она думала, что предстоит какая-то поездка. Толик, так называла она этого человека, велел ей одеться потеплее. Но почему же он молчит? Ехать так ехать. Здесь так жарко в шубе, а он молчит…

– Машенька, – наконец подал голос Толик. Девушка гордилась своей привилегией называть своего «папочку» по имени, остальные называли его Бейсик. – Машенька, я начал к тебе привыкать, это для тебя минус, – Бейсик говорил тихо, его глаза не моргали, – до тебя у меня была другая женщина. Твоя предшественница плохо кончила: длинный язык довел ее до цугундера. Я ей многое позволял, дал ей много прав, а она благодарила меня тем, что крутила за глаза дульки и общалась с кем попало. Пыталась привинтить мне рога и сделать оленем. Тебе интересно, чем она кончила?

Самолет «Ту-154» совершил посадку в бориспольском аэропорту Киева. По трапу спускался немолодой, слегка сгорбленный человек. На нем был щегольской бордовый костюм. Кипенно-белый воротничок его рубашки стягивал модный зеленый галстук, пристегнутый к рубашке вычурной заколкой, пальцы сжимали ручку кожаного кейса с цифровым кодом. В этом человеке трудно было узнать воспитателя детского садика в белой пожеванной панамке. А ведь это был тот самый дядя Миша, наемный убийца Крюк, получивший заказ Бейсика.

Он сел в такси. До Киева тридцать километров. Адрес на Крещатике водиле знать не стоит. Добросит до центра, и ладно. Придется прогуляться пешочком до снятой заблаговременно квартиры. Там все необходимое для исполнения контракта…

Убийство всемогущего Бейсика послужило толчком для неприкрытого беспредела или, выражаясь мягко, передела. Москва превратилась в поле битвы. Пока парни с Лубянки и Петровки раздумывали, прибегать или нет к услугам коронованных по высшей воровской масти авторитетов, безголовая братия мочила и тех, и других, и третьих.

– Понятия придумали жулики, чтобы разводить лохов, – заявил на сходняке лидеров новых группировок промышляющий рэкетом и торговлей оружием бывший борец по кличке Соловей, на лице которого вечной печатью сверкал след от кастета. – Ко мне как-то один из воров подослал своих торпед. Говорят: «Соловей, ты на стрелках не имеешь права разговаривать, тебе штанги надо тягать, а не в разборках участвовать». Сказали, что Соловей права голоса не имеет, потому как, видите ли, у Соловья за плечами ни одной ходки. А еще сказали, что век мне фраером куковать, потому что офицерские погоны носил. Видал я в гробу этих правильных. Сами они ни хрена не соблюдают своих собственных правил. На воле шикуют пуще нас с вами. А нас, как недомерков каких-то, стращают и стращают. Да у меня склады оружия. И я должен прислушиваться к этому выжившему из ума Кроту и его свите?! И по какому праву именно Крот присвоил активы Бейсика и лезет на его территории? Типа Бейсик был блатным и сносил долю в общак, якобы казначей папы сам лаве принес, а адвокат завещание на воров притарабанил?! Да бред все это, братцы, нас жулье кидает, за лохов держит! Бейсик в реале от них шарахался, как от прокаженных… Просто терпел их в организации, а они перед ним на цырлах ходили, а сами удобного случая искали свалить папу. Что ж они врагов Бейсика не приватизировали, а только на лавандос его зарятся?! А?! Ну, раз вы сами себя объявили преемниками Бейсика, то получайте сюрприз в виде моей персоны! Я сам по себе! И у меня грозные союзники, которые вместе со мной претендуют на наследство Бейсика!

– Не переходи на личности, не свети фигурами, говори о главном, – поправил Соловья сидящий справа от него низкорослый Гафур, представитель казанской группировки.

– Короче, мои люди отныне будут прислушиваться к советам только нового сходняка, мне воры – не указ, я им в общак больше ни цента не скину. Пусть они мне присылают.

Гафур все еще сомневался в том, подходящий ли момент он избрал для воплощения в жизнь плана Шарифа – своего наставника и учителя, верховного авторитета их несокрушимого клана. Московские дела особенно волновали хозяина, наверное, потому, что здесь, в столице, работали наиболее влиятельные конкуренты-мафиози.

Соловей перехватил товар в порту. Груз, предназначенный для конкурентов, сопровождали два поляка, судно – рыболовецкий траулер – стояло под голландским флагом на рейде в Финском заливе. Спасибо Гафуру, он навел на компаньонов Резо и Гриба, с которым у Соловья были старые счеты.

«Ведомственный» катер с псевдотаможенниками пришвартовался к борту голландского траулера, что вызвало понятную тревогу у капитана судна. Неужто русские решили прошерстить корабль вторично? Зачем у них автоматы? Капитан предупредил команду из радиорубки.

Экипаж не придал повторному визиту таможни особого значения. Русские – парни ненасытные. Только один из поляков, по имени Войцех, нанятый матросом электромеханической части, не на шутку запаниковал. Его подельник Тадеуш разделил бы с Войцехом состояние панического ожидания, но ему было не до этого: синтетический наркотик ЛСД растворил сознание в видеоклипах приятных галлюцинаций, и зрачки Тадеуша укатились под веки.

На борт по трапу поднялись двое в форме с надвинутыми на лоб фуражками и третий в солнцезащитных очках с внешностью бывалого лоцмана. Он настолько отвечал представлениям капитана судна о русских моряках, что тот даже попытался разрядить атмосферу безобидной шуткой, произнесенной на исковерканном до неугадываемости русском.

– Ай корошо знайт форватер, майн лоцман оччен корош!

Утреннее солнце, нехотя пробуждаясь, устремило свои первые лучи к песчаным берегам. Легкий бриз подгонял ленивую волну. Худшие времена миновали. Борис вышел на террасу своего бунгало и отпил внушительный глоток коктейля «Малибу». Его душа пела вместе с природой. Он благодарил бога за снисхождение, щедро отпущенное с небес ему, а главное, Лене. Она поправилась, китаец-лекарь Чанг Жу отрабатывал свои сказочные гонорары отменно. Он сотворил невозможное – вернул бедную женщину, сраженную непереносимым горем, к жизни. Лена оказалась пригодной для материнства. Этот факт придавал ей силы.

Начать все сначала, закрыв глаза на возрастные рубиконы? Ей уже было далеко за сорок. Наполовину седая, но все еще роскошная леди. Тропическое солнце потрудилось над еще не потерявшей былой блеск кожей, придав ей матовый оттенок естественного загара. Мысли ее, омытые нетронутым ландшафтом крохотных островов, освободились от каменного гнета прошлого. Она осмелилась думать о будущем. И в этом поистине было счастье.

Да, она думала о будущем ребенке, пока еще дающем знать о своем существовании набором не совсем приятных ощущений, с которыми готова мириться любая кандидатка в матери, добровольно вознамерившаяся обременить себя родным чадом. Елена в этом смысле походила на матерую волчицу со сведенным на нет болевым порогом. Она не чувствовала никаких неудобств, и даже на первых порах ей были нипочем токсикозы. Она сознательно тушила в себе неприязнь к дурноте, но только благодарила господа, что он даровал ей еще одну возможность стать полноценной матерью.

Борис кружился вокруг своей жены, как пчелка вокруг цветка, бережно окутавшего лепестками вожделенный нектар. Рынок в Мале – столице Мальдивской республики – пестрел деликатесами. Борис нанял там рыбака-торговца, который еженедельно привозил в их бунгало на своей лодке бесчисленные дары Лаккадивского моря, омывающего столицу с востока, – креветки, лангусты, крабы, разнообразную рыбу и даже морских черепах. Чанг Жу снабжал целебными травами, он приезжал на атолл регулярно, так же, как поставщики экологически чистой питьевой воды – даже в пробуренных для водохранилищ скважинах и искусственных водоемах пресная вода со временем становилась солоноватой на вкус. По этой причине на Мальдивах практически не возделывали рис, его завозили из Шри-Ланки.

Богатая чета Отто и Рита Бергмайер прижилась в этом крохотном исламском государстве. Борис привык к своему новому имени, а президент Мальдивской республики привык к приятному соседству с австрийскими миллионерами.

Крот собрал всех на даче покойного батоно Резо в Горках. Место сходки символизировало его скорбное духорасположение. По правде, он был взбешен, но никто и никогда не видел Крота потерявшим контроль над собой. В его положении следовало оставаться спокойным и трезвомыслящим, что бы ни произошло. Поэтому он не забыл выбрить под привычный «ноль» свой покоцанный в драках по малолетке череп и подушить макушку слегка слащавым одеколоном «Клиник».

Кожаное кресло батоно никто не занял. И Гриб, и Сицилиец, и приближенные положенцы понимали, что Резо нет замены. Крот кивнул – все приближенные расселись по своим привычным местам. Один лишь двухметровый Маркел – телохранитель папы – стоял как вкопанный. У него своя задача и свои принципы. Он не подчиняется никому, кроме Крота. Его вес в организации, пожалуй, побольше, чем у иного бригадира. Того и глядишь – «коронуют гоблина». Хотя вряд ли это нужно Кроту. Ну, да ладно, эти обыденные думки витали в просторной зале с художественной лепкой всего лишь мгновение. Крот заговорил:

– Не на поминки собрались, а для того, чтобы определиться, как наказать ублюдков. Говори, Сицилиец.

По сравнению с маленьким и щуплым Кротом Сицилиец – Арутюн Гаспарян – выглядел внушительно: густые черные брови, повисшие крышей над карими бусинками глаз, благородная седина на висках, массивный нос, больше роднящий его обладателя с итальянцами, чем с армянами. К слову, на юге Италии – на Сицилии и в Неаполе – у него были неплохие связи. Когда он приезжал на отдых к подножию Везувия, в город Святого Януария, встречал его влиятельный дон Петруччи. Но оспаривать первенство Крота из воров не вызвался бы никто, а Сицилиец придушил бы собственноручно любого, кто поднял бы эту тему.

– Ну что, – мудрено вздохнул он. – Я на себя беру этого Соловья. Досвистелся урод, сначала хавальник порву, а потом живым зарою.

Сицилийцу еще не сообщили о случившемся. Он нашел более разумным никому не объявлять о своем местонахождении и дислокации наиболее верных людей «семьи». Никакого затворничества и тем более нелегального положения он не чувствовал. Достаточно было лишь свистнуть, и на дачу в Кунцево привезут любого, если тот понадобится Сицилийцу.

Забота была одна – наказать беспредельщиков. Он дал слово «отцу», так по-сыновьи трогательно Сицилиец называл Крота. Найти урода и его ковбоев не проблема, поисками уже занялись лучшие ребята. С минуты на минуту они выдадут по сотовой связи координаты Соловья. И тогда Сицилиец рассчитается с убийцей своего старого друга, брата по жизни батоно Резо, покончит с этим «бакланом», которому место в кутке «петухов». Ох, и живо бы «опустили» Соловья, попади он в СИЗО. Там братва вмиг бы его раскусила, а Крот бы еще в нагрузку маляву черканул. И хелло, Маруся. Так бы и зачах в колонии «чушкарем».

Было о чем поразмышлять Сицилийцу за дубовым столом в своей кунцевской штаб-квартире. Хотелось отвлечься от утомительного молчания телефона. Ради развлечения он вызвал Маршала – лучшего шулера из катал, Рембрандта картежного мира, безжалостного потрошителя карманов азартных игроков.

Сицилиец любил болтать с ним о том о сем…

– Садись, – указал Сицилиец на стул, стоявший напротив, – разомнемся, пока других дел нет.