Карта императрицы

Вересов Дмитрий

Басманова Елена

Приключения вечно находят Муру в самых неожиданных местах. Вот и теперь, едва Мура Муромцева успела познакомиться с художником господином Закряжным, как ему прямо на глазах потрясенной девушки следователь Вирхов предъявил обвинение в зверском убийстве. После этого в Петербурге произошел ряд поджогов, причем покушались на здания, где висели картины работы Закряжного. Расследуя эти загадочные преступления, Мура спасает жизнь самой императрицы…

Глава 1

Он казался самому себе Клавдием в Эльсиноре — дерзнувшим ради власти, ради беспредельного могущества, пойти на преступление. И что с того, что в достижении желанной цели главную роль играет не коронованная особа, а невзрачная бедная девушка, с покрасневшими от бесконечной работы глазами? Только добравшись до нее, только уверив ее в тайной страсти, овладевшей им, только ответив на ее тайный замысел своим тайным замыслом, он мог сказать себе: «Да, я сделал все, что мог, для того, чтобы властвовать над моим миром».

Так бывает всегда! Когда перед человеком деятельным, безгранично талантливым, обладающим недюжинным умом встает грандиозная задача, обязательно находится на пути ее решения что-то мелкое, как соринка в глазу, и — увы! — грозящее свести на нет все титанические усилия, предпринятые во имя великого дела. Непредвиденные препятствия, мелкие трудности и преграды — справиться с ними вполне можно либо с помощью хитрости, либо связей, угроз, денег… Необязательно обагрять руки кровью… Но иногда выбора нет! А все потому, что эта бледная курица, эта провинциальная златошвейка оказалась чересчур любопытной…

О времена, о нравы! Петр Первый подарил Екатерингофский дворец, заложенный в память его морских побед, своей супруге Екатерине; во времена Елизаветы Петровны летняя резиденция приобрела первобытную пышность; полтора века чванливая русская аристократия кичливо демонстрировала свои богатство и великолепие в чудесном парке, на гуляньях избранных… Да они бы все в гробу перевернулись, узнав, что былая роскошь сменилась запустением, и их столь дорогие сердцу и тщеславию дорожки да полянки в конце девятнадцатого века возлюбил питерский фабричный мужичок. Много ли мужичку нужно? Травка-муравка, чтоб полежать брюхом вверх на палящей солнечной угреве, да «заведение» с вольным отпуском сиволдая и пивка, да красотки подоступней… Наверняка эта унылая Офелия выискивала в Екатерингофском саду себе принца, мечтала каким-то чудом свое счастие составить. Ну гуляла бы, зыркала бы глазками, перемигивалась со смазливыми парнями… Но зачем она потащилась во дворец?…

Он остановился на лестничной площадке и прислушался. В доме царила полнейшая тишина. Из-за плотно запертых дверей и оконных рам не доносилось ни звука — по счастью, глупая мастерица устроилась в домишке, который находится чуть в стороне от оживленных магистралей: ни тебе нежданных экипажей здесь не бывает, ни случайные прохожие сюда не забредут… Да к тому же ныне все от мала до велика, и богатые и нищие, слушают церковное пение в храмах, поклоны кладут, лбы истово крестят… Лучшего времени для его замысла не сыскать. Но все равно надо поторопиться — он рассчитывал, что дело займет две-три минуты.

Он нисколько не боялся, что его застигнут ненужные свидетели, в случае неблагоприятного развития событий он всегда может найти пристойное объяснение своего появления в квартирке мастерицы. Его здесь знают — и дворник, и госпожа Бендерецкая, пышнотелая похотливая домовладелица… Хитрая полячка завлекала его, бесстыдно пялясь и хихикая, жеманничая и отпуская игривые шуточки… Пришлось ему прикинуться, что он пылает ответной страстью. Артистизма ему не занимать. Она же свела его с чахлой, но много мнящей о себе вышивальщицей… И зачем он только подарил дурехе-вышивальщице кретоновое покрывало? После подарка Матильда обиделась, не могла скрыть ревности к своей жиличке, стала фыркать на него. Но где бы он еще смог найти такого ценного для него работника, как Аглаша? Беглая усмешка тронула его губы — возомнили, твари беспородные, что и они Человеки с большой буквы, что и они звучат гордо!

Глава 2

Христос Воскресе! Воистину Воскресе!

Многоголосый ликующий хор заполнял ясную апрельскую ночь 1903 года, раскинувшую звездный купол над Санкт-Петербургом. Вдохновенное пение с клироса и тысячеустый хор паствы — музыка воспаривших, очищенных от греха человеческих душ — звучали обещанием новой жизни, нового счастья, нового мира…

Перед глазами Муры Муромцевой, восемнадцатилетней дочери петербургского профессора химии, все еще стояла слепящая картина внутреннего убранства только что покинутого Исаакиевского собора: уходящие ввысь, одетые в малахит и лазурит, порфир и разноцветный мрамор стены и колонны, на которых играли отблески многотысячных огней от лампад и свечей; нестерпимое сияние бронзы и позолоты; причудливые блики света, выхватывающие фрагменты мозаик, росписей, скульптур. И исполинской величины фигуры ангелов, пророков и патриархов, сурово взирающие с купола, с сорокасаженной высоты на просветленные, трепетные лица православных.

Вместе с нарядной толпой верующих, надышавшихся сладостным духом ладана и горящих свеч, ощущая рядом с собой сосредоточенно-торжественных спутников — старшую сестру Брунгильду и доктора Клима Кирилловича Коровкина, а также не теряя из виду следовавшего чуть поодаль мистера Чарльза Стрейсноу, Мура выбралась через массивные двери и теперь медленно обходила храм.

Как она любила эти минуты! Три пушечных выстрела с Петропавловской крепости в течение часа… Последний из них, двенадцатичасовой, сразу же подхватывался звучным ударом громаднейшего колокола Исаакиевского собора, и ему начинали вторить колокола церквей. Столица моментально освещалась огнями торжественной иллюминации, и тут же зажигались мириады восковых свечей у храмов, газовые щиты — по улицам и электрические фонари на высоких столбах Невского, Большой Морской. Вспыхивали факелы в руках гигантских ангелов Исаакия, высящихся на крыше.