Он заставил себя не думать о тех первых страшных минутах, когда пришло известие о смерти отца. Заставил забыть бледные лица вокруг. Громкий плач ничего не понимающих ребятишек. И внезапно наступившую тишину.

Он гнал от себя все, что не могло служить ему опорой, в которой он сейчас так нуждался. Лихорадочно искал выхода. Ему было шестнадцать лет, и он был старшим сыном в семье.

Об отце сообщили по телефону: к сожалению, он умер. Его пришибло бревном. Кто-нибудь приедет за телом? Приезжайте скорей!..

— Что?.. Да-да, приедем, — ответил он.

К телефону его позвал запыхавшийся соседский мальчишка. Голос в трубке звучал сердито. Он доносился издалека, из лежавшей за хребтом долины, и говорил суровые слова, в которых так и слышалось: нам, мол, тут покойники не нужны; чем скорее его заберут, тем лучше.

На четвертый день жатвы мне исполнилось двадцать один год, я стал совершеннолетним. И я сказал девушке, которая жала ячмень рядом со мной:

— Приходи вечером после работы к большому камню.

Я сказал это негромко и быстро. Выговорить такие слова — все равно что сдвинуть гору. Но сегодня я перешел некую черту, и мне показалось, что теперь я могу позволить себе произнести их.

Хильд растерянно глянула на меня.

— Ладно, — ответила она.

Если две недели после жатвы простоит вёдро, хлеб можно убирать в риги. В эту пору хозяева то и дело наведываются спозаранку в поле. Они запускают руки в распушенные снопы, пробуя, хорошо ли просохла солома. Пока солома не высохла, убирать нельзя.

Хозяин, что проверяет, просохла ли солома, должен принять важное решение. Случается, он притащит в ригу целую жердь со снопами и с одним явится на кухню к жене, если, само собой, она у него толковая. Одному решать трудно. Можно погубить весь урожай.

— Погляди-ка и ты, — говорит он, перелагая ответственность на жену.

Сноп дугой выгибается у него в руках. Жена перебирает солому под обвязкой.

— Не пойму. Вроде еще сыровата.

Его взгляд скользит над самыми партами, словно солнце, заходящее за вершины гор. Но тут ничего не напоминает о вечере — Несмышленыш весь так и светится от возбуждения, предвкушения, ожидания.

Глаза его следят за худенькой молодой девушкой — учительницей. Она же как будто и не замечает этого.

Лицо у учительницы красное и напряженное, видит Несмышленыш. И принарядилась она лучше обычного — хотя вообще-то она и всегда нарядная. Сегодня в школе экзамен, вот она и нарядилась, и поэтому у нее такое красное и напряженное лицо. Экзамен после окончания учебного года. За столом сидят незнакомые пожилые люди, они будут решать, годится ли учительница для этой работы. Она сама говорила своим ученикам, сидящим здесь за партами, что это ее первый экзамен. Потому и вид у нее такой взволнованный. Голова небось кругом идет. У Несмышленыша тоже немного кружится голова, по это от нетерпения.

У него сегодня тоже первый экзамен — первый в жизни. И уж он-то подготовился к нему как следует! Это точно. Не все ребята готовы к экзамену, это Несмышленыш слышит по их ответам.

А когда человек выучил все так, как Несмышленыш, просто нет сил сидеть и терпеливо ждать. Приходится следить за собой, чтобы не выскочить, покуда его не спросили. А то получится, как бывало уже не раз: сдерживаешься, сдерживаешься, и вдруг — глазом моргнуть не успеешь, а уж наделал глупостей…

Старый, одряхлевший работник сидел на лесной опушке недалеко от дома. Он сидел на камне, греясь в лучах сентябрьского солнца, и глядел на свои острые колени, торчащие под ветхими штанинами. Ему не хотелось смотреть на них, но отвести взгляд он не мог.

У него было желание сказать:

— Это не мои колени…

Но колени были его. И он смотрел, не дрожат ли они. Только это и занимало его.

Нет.