Желая, чтобы все было как положено, Майор решил, что на этот раз его приключения начнутся в ту минуту, когда он встретит Зизани — тютелька в тютельку.

Погода стояла умопомрачительная. Сад щетинился только что распустившимися цветами, чья скорлупа лежала в аллеях потрескивавшим под ногами ковром. Огромный тропический шиклоповник отбрасывал густую тень на угол между южной и северной стенами роскошного парка, окружавшего халупу — одну из многочисленных халуп Майора. Именно в этом интимном месте утром под воркование кукушки Антиох Жормажор, правая рука Майора, поставил зеленую скамью из охренительно твердого клубничника, которую обычно использовали в таких случаях. Каких таких случаях? Пришла пора сказать: месяц стоял февраль, самая жара, а тут Майору как раз стукнул двадцать один год. Вот он и решил устроить в своем доме в Виль-д'Авриле вечеринку.

Все заботы по организации праздника легли на Антиоха. Он собаку съел на таких развлечениях, что вкупе с замечательной способностью без ущерба для своей жизни каждый раз запивать ее ведрами спиртных напитков делало его совершенно незаменимым в такого рода делах.

Дом Майора полностью отвечал требованиям Антиоха, который хотел придать предстоящему скромному празднеству грандиозный размах. Антиох предусмотрел все. Четырнадцатиламповый проигрыватель (две лампы ацетиленовые — на случай, если отключат ток) был водружен его молитвами в большой гостиной Майора, богато обставленной скульптурами из эндокринного железа, которые профессор Маркаде-Баланьи, знаменитейший интерн из лицея Кондорсе, по настоятельной просьбе двух дружков заказал в Спецтрупотделе. В просторной комнате оставили лишь несколько диванов, обитых перлюстрированным навралом, который под лучами уже жаркого солнца переливался розовым. Кроме того, там стояло два стола, заваленных разными лакомствами: пирамидами пирожных, фонографическими валиками, кубиками льда, франкмасонскими треугольниками, магическими квадратами, высокими политическими сферами, конусами, крокусами и тому подобным. Бутылки тунисского крепдешинового соседствовали с бутылками стукайского, ДЖИН фирмы «Морг и сын», виски «Лошадиное белое», пойлского сухого, тюрингской вермути и других напитков, таких аппетитных, что глаза разбегались. Перед бутылками теснились бокалы из смуглого хрусталя, готовые принять в себя все те жгучие смеси, которые грозился состряпать Антиох. От неожиданно резкого благоухания цветов, украшавших люстры, кружилась голова. Цветы подбирал тоже Антиох. И наконец, высокие сверкающие стопки пластинок с симметричными треугольными бликами невозмутимо ожидали, когда иголка проигрывателя, лаская им эпидерму своими колющими прикосновениями, исторгнет из их спиралевидных душ звуки, заточенные в глубине черных борозд.

Были там, в частности, «Chant of the Booster»

[1]

Милдью Кеннингтона и «Garg arises often down South»

[2]

Крюгера с его бурами.

Дом располагался сразу за парком Сен-Клу, метрах в двухстах от Виль-д'Авриля, по адресу: улица Прадье, тридцать один.

Химически чистая 30-градусная ликёрия осеняла великолепное крытое крыльцо, с которого две ступеньки вели в большую гостиную Майора. К самому же крыльцу приходилось взбираться по двенадцати ступенькам из неотесаных камней, которые частично перекрывали друг друга, образуя в результате этого хитроумного приема своеобразную лестницу. В парке площадью свыше десяти гектаров (частично описанном в первой главе) солнечные лучи были такие горючие, что ими можно было заправлять автомобиль. По лужайкам в поисках земляных червей, до которых они большие охотники, рыскали дикие кролики. Их длинные хвосты волочились сзади, производя характерное поскрипывание, о котором специалисты отзываются как о совершенно безвредном.

Вспоминая о родных холмах, где растет бакшиш, по аллеям парка с печальным видом бродил ручной макинтош в подбитом алебастром красном кожаном ошейнике.

Солнце окидывало местность ясным оком цвета нагретого янтаря, и природа весело улыбалась, скаля полуденные, большей частью золотые зубы.

Раз Майор не встретил пока Зизани, его приключения не начались, а значит, на сцену выходить ему еще рано. Поэтому давайте перенесемся на Виль-д'Аврильский вокзал в ту минуту, когда парижский поезд вырвался из темного туннеля, который предохраняет от дождя часть железнодорожного полотна, соединяющего Виль-д'Ав-риль с Сен-Клу.

Поезд еще не успел остановиться, а плотная толпа уже потекла от автоматических дверей, которыми завсегдатаи вокзала Сен-Лазар очень кичились — и совершенно зря — до тех пор, пока на Монпарнасском вокзале не ввели в эксплуатацию так называемые «вагоны-нержавейки», в которых автоматические двери сочетаются с подножкой, и та поднимается (или при желании опускается), а это не фунт изюма.

Плотная толпа рывками проталкивалась к единственным воротам, где дежурил рыжегривый Пусток. В толпе мелькало множество молодых людей обоего пола, так явно соединявших в себе полное отсутствие индивидуальности и свободные манеры, что контролер у выхода сразу сказал: «К Майору — через пешеходные мостки, потом — по улице, что напротив вокзала, дальше — первая улица направо, первая улица налево, и вы на месте».

«Спасибо», — отвечали молодые люди в шибко длинных костюмах, идущие под ручку с шибко белокурыми подругами. Их было душ тридцать. Остальные должны были прибыть следующим поездом, а кое-кто — на машинах. Все они держали путь к Майору.

Они не спеша прошлись по улице Гамбетты, горланя, как и полагается парижанам за городом. При виде сирени они не могли не закричать: «Ой, сирень!» — хотя, казалось бы, чего кричать. Но надо же показать девицам, что сечешь в ботанике.

Итак, пораженный Майор спустился на несколько ступенек, пожал вновь прибывшим руки и провел их в гостиную, где парочки балдели под последний хит: «Keep my wife until I come back to my old country home in the beautiful pines, down the Mississippi river that runs across the screen with Ida Lupino»,

[3]

— блюз в одиннадцать тактов, удлиненных точкой справа, в который композитор ловко ввернул несколько вальсовых отрывков в ритме свинга. Музыка для затравки, не слишком медленная, заразительная и достаточно громкая, чтобы перекрыть шум разговоров и стук каблуков.

Совершенно наплевав на Провансаля, Майор обхватил обеими руками Зизани за талию и предложил: «Пойдемте танцевать?» — «Пойдемте», — ответила та. Правой рукой он обнял белокурую малютку за шею, а левой сжал ее пальцы на своем мускулистом плече.

У Майора была довольно своеобразная манера танцевать. Поначалу она озадачивала, но к ней достаточно быстро привыкали. Время от времени Майор останавливался и, стоя на правой ноге, поднимал левую так, что бедро образовывало с телом, которое он держал прямо, угол в 90°. Голень оставалась параллельной телу. Потом судорожным движением Майор отводил ее в сторону, все время держа ступню строго горизонтально. Затем голень снова принимала вертикальное положение, Майор опускал бедро и как ни в чем не бывало продолжал танцевать. Слишком больших шагов, чтобы не переутомляться, он не делал и топтался на месте с блаженной улыбкой на лице.

Между тем деятельный ум Майора подсказал ему оригинальную тему для беседы:

Первый заместитель главного инженера Леон Шарль Полквост вместе с шестью своими помощниками проводил еженедельное совещание в своем вонючем кабинете на последнем этаже современного каменного здания.

Обставлена комната была со вкусом: картотечный шкаф из разморенного дуба с шестнадцатью отделениями, покрытый буро-красным лаком, отливающим томной какашкой, стальные шкафы с выдвижными ящиками, куда складывали особо конфиденциальные бумаги, столы, заваленные документами, график размером три метра на два с усовершенствованной системой разноцветных расставленных невпопад фишек. Десяток таблиц отражал плоды интенсивной деятельности отдела, более подробно изложенные в тетрадочках мышиного цвета, в которых делались попытки свести в единую форму все виды работ. Эти документы назывались спецификциями. Они предназначались ни много ни мало для организации производства и защиты потребителя.

В иерархии учреждения Первый заместитель главного инженера Полквост следовал сразу за главным инженером Волопастом. Оба они занимались техническими вопросами.

Административные обязанности возлагались, естественно, на административного директора Жозефа Бриньоля и в какой-то степени на управляющего делами.

Генеральный директор (он же Президент) Эмиль Галопен координировал деятельность своих подчиненных. Десяток самых разномастных заведующих отделами дополняли единое целое, называвшееся НАЦИОНАЛЬНЫМ КОНСОРЦИУМОМ ПО УНИФИКАЦИИ, или сокращенно НКУ.

— Итак, — пробормотал Полквост (он был несколько косноязычен), — э… сегодня я… э… намерен коснуться ряда вопросов, к которым мне бы хотелось снова… во всяком случае, к некоторым из них… привлечь ваше внимание.

Он окинул подчиненных взглядом подгулявшего крота, смочил губы беловатой слюной и продолжил:

— Прежде всего о запятых… Я замечал, и неоднократно… я не говорю конкретно о нашем отделе, где, наоборот, за редким исключением, как правило, обращают внимание на то, что отсутствие запятых способно в некоторых случаях привести к особенно неприятным последствиям… вам известно, что запятые предназначены для того, чтобы обозначить, насколько это возможно, в письменной фразе остановку голосом при ее чтении — в том, разумеется, случае, если данный документ должен быть зачитан вслух… таким образом, я хочу напомнить вам, что нужно обращать на них большое внимание, особенно, ведь вы со мной согласитесь, когда речь идет о документах, которые посылаются в Управление.

Именно Управлением — правительственным органом — руководил Кошелот, которому вменялось в обязанность изучать предложения и проекты выходящих из НКУ спецификций. Полквост испытывал перед Кошелотом священный трепет, ведь тот представлял вышестоящую организацию.

Полквост замолк. Упоминая Управление, он всегда слегка бледнел и, принимая торжественный вид, переходил на шепот:

Мигом вернувшись в кабинет, Леже почесал усики, которые за зиму из-за нехватки парадихлорбензола, вызванной эпидемией гриппа, свирепствовавшей в области Лиона, слегка подъела моль. Поправив светло-розовые гетры, Леже схватил объемистую папку со срочной корреспонденцией, ударил ею по бедру, чтобы стряхнуть пыль, и поспешил к Полквосту.

— Вот, господин начальник, — сказал он, усаживаясь слева от этого страшного человека. — Я подготовил сто двадцать семь ответов на утреннюю почту и тридцать две справки для Управления, которые вы поручили мне сделать к завтрашнему дню.

— Отлично! — одобрил Полквост. — А вам уже отпечатали шестьсот пятьдесят четыре страницы, которые мы позавчера получили?

— Мадемуазель Рыже отпечатала. Правда, пришлось устроить ей небольшой нагоняй, — сказал Леже. — Плохо работает.

— Да, — согласился Полквост, — уж больно она медлительна. Ладно, когда наступят лучшие времена, мы постараемся подобрать вам машинистку под стать вашим Требованиям. Пока же придется довольствоваться тем, что имеем. Давайте поглядим письма.

Отдел Первою заместителя главного инженера Полквоста располагался па последнем этаже занимаемого Консорциумом здания. В центральный коридор выходило несколько кабинетов, соединенных между собой рядом внутренних дверей. В барицентре восседал сам Леон-Шарль, справа от него — Рене Видаль, с другой стороны — Эммануэль Пижон. С кабинетом Видаля соседствовал кабинет Виктора Леже, который делил его с Анри Леваду. Напротив Пижона обитал Боб Олван, а рядом с ними в конце коридора обосновался Жак Марион. Прямо перед ним находились комнаты машинисток и телефонный коммутатор.

Леже вышел через кабинет Видаля.

— Шеф убыл! — по пути объявил он.

Видаль и сам слышал, как Полквост покинул свой кабинет, зашел помочиться в туалет, что неизменно предпринимал, оставляя свое место, и направился к лестнице. Пижон, у которого был отличный слух, присоединился к Видалю и Леже, а вскоре для ровного счета явился и Леваду.

Они имели обыкновение собираться у Видаля, когда Первый заместитель главного инженера спускался совещаться с Волопастом или отправлялся на заседание.

Оставшись один в своем кабинете, Рене Видаль принялся за неотложную работу — перфорацию листов для заметок по кадровым вопросам.

Он едва ли десять минут дырявил бумагу, когда вдруг задребезжал внутренний телефон.

Видаль взял трубку:

— Алло? Господин Видаль? Это мадемуазель Мешаль.

— Здравствуйте, мадемуазель, — сказал Видаль.

Шло еженедельное утреннее совещание, Рене Видаль расстегнул вторую пуговицу пиджака, так как было довольно жарко: термометр в кабинете Олвана даже взорвался, разбив три стекла и наполнив комнату смрадом. По окончании совещания Полквост подал Видалю знак остаться, без чего, как говорил Расин, тот бы спокойно обошелся — такая одурительная жара стояла в логове Первого заместителя главного инженера, где все окна были тщательно закрыты: Полквост беспокоился за свой нежный организм.

Пятеро коллег Видаля вышли вон. Пригласив его сесть, Полквост сказал:

— Видаль, я вами недоволен.

— Да! — сказал тот. Его так и подмывало воткнуть шефу в глаз ручку, но он боялся не попасть: глаз бегал.

— Я уже говорил вам в прошлом году, когда вы подвернули свои носки и вместо подтяжек надели ремень, что мы не можем позволить себе ни малейшей небрежности в одежде, ведь на нас люди смотрят.

Вместо машинисток, уволившихся незадолго до этого, Полквосту через Помре удалось заполучить семь невинных девушек, которые, как на грех, никуда не годились.

Довольный возможностью продемонстрировать юным девицам, что такое начальник, Полквост славно проводил время, заставляя их много раз кряду перепечатывать один и тот же документ.

Он не предвидел опасности, которую представляла для его переутомленного отдела раздача не хочу говорить какой службой витаминизированных драже с канкойотовым гормоном в оболочке из бачкового сахара. Это сильнодействующее средство произвело на организмы семнадцати-двадцатилетних девиц сногсшибательный эффект. Теперь при малейшем жесте от них исходила жаркая волна. После четырех пилюль температура в машинописном бюро так подскочила, что ничего не подозревавший посетитель, без специальных мер безопасности являвшийся в отдел, едва не валился с ног такой невероятный поток энергии на него обрушивался. Ему оставалось либо спасаться бегством, либо быстро раздеваться, чтобы выдержать этот напор, не строя, впрочем, никаких иллюзий относительно дальнейшего хода событий.

Однако нуклеольному телу Первого заместителя главного инженера с его лягушачьей кровью ничего не делалось, как саламандре в пламени, и окно ни днем, ни ночью не открывалось, как бы жарко ни было. Полквост даже напялил па себя еще одну кофтенку — вдруг похолодает.

Сидя на цветастом кретоновом сиденье кресла, он читал стенограмму совещания. Вдруг его взгляд наткнулся на безобидную, казалось бы, фразу, которая, однако, так неприятно его поразила, что он снял очки и шесть минут тер глаза, но облегчения это не принесло: его словно укусил комар, и теперь в месте укуса чувствовалось жжение. Он повернулся на своем вращающемся кресле и, нажав на третью кнопку, сложным сочетанием длинных и коротких звонков вызвал младшую секретаршу мадам Омбал.

Несмотря на попытки Полквоста и Волопаста образумить секретарш, все семеро через три дня убыли навсегда. В душе девицы ликовали, а с Первым заместителем главного инженера даже не пришли попрощаться.

В этот день в половине третьего Майор должен был встретиться с дядей своей возлюбленной.

Как обычно, придя в контору, он первым делом заглянул к Видалю.

— Ну как? — спросил тот.

— Готово! — гордо ответил Майор. — Позавчера я столкнулся с Леваду на танцульках и спросил его относительно труб. Взгляни-ка… — Он протянул Видалю проект, насчитывавший теперь самое меньшее тысячу восемьсот страниц.

Между тем Провансаль отнюдь не помер.

Он отремонтировал свой «какделак», то есть приделал машину к рулю, который привез его домой. Новая конструкция оказалась более удобной для транспортировки приятелей.

Он записался в «Рейсинг» и без устали накачивал себе мышцы, чтобы при первом удобном случае набить Майору морду.

В «Рейсинге» он подружился с Андре Воробьешем, управляющим делами из Управления. Мир тесен…

Зачастил он и к небезызвестному Клоду Абади, беспардонному баскетболисту и пловцу, а также кларнетисту-любителю.

В половине восьмого утра он все еще ждал. От усталости его левый глаз совсем слипся. С помощью пассатижей он сумел его открыть и только тогда стал видеть как надо.

Он с такой силой выпрямил затекшие ноги, что пробил щиток. Впрочем, ему было не до щитка, да и потом одной починкой больше, одной меньше.

Четверть часа спустя появилась Зизани. Она села на военного образца очаровательный велосипед кизилового дерева. Шины были из накачанных ацетиленом гадючьих кишок, а сиденье — из толстого куска обезжиренного сыра, очень удобное и практически вечное. Легкая юбочка Зизани развевалась сзади, открывая белые трусики с каштановой бахромкой сверху бедер.

Провансаль медленно двинулся следом.

Зизани направилась по улице Шерш-Миди, затем повернула на улицу Бак и, миновав улицу Ла-Боэси, бульвар Барбас и Токийский проспект, прибыла прямехонько на площадь Пигаль. Консорциум возвышался недалеко от площади, за Военной школой.

Дядя занимал второй этаж роскошного каменного дома на проспекте Моцарта. Квартира была со вкусом обставлена экзотическими безделушками, собранными во время экспедиции в дальние края — в самое сердце монгольских саванн. Меровингские ковры из высококачественного волокна, которые летом периодически выстригали (как котов), смягчали раздражительное поскрипывание тисненого дубового пола. Все в доме способствовало благоустроенности и уюту.

Завидев отряд Майора, консьержка укрылась в дворницкой. Племянница, Одилон Дюво — надо же назвать ее по имени, — отважно проникла в этот очаг сопротивления и вступила в решительные переговоры с окопавшимся там неприятелем. К месту пришлась бумажка в пять таньга, смягчившая острые углы. Переговоры завершились впечатляющим шествием по толстому ковру каменной лестницы.

Процессия остановилась перед дверью квартиры дяди Одилон. Одилон вставила в беззащитную замочную скважину фаллообразную трубку ключа из алюминиевой бронзы. То поочередно, то одновременно надавливая и поворачивая его в разные стороны, она добилась того, что язычок заиграл знаменитую арию из «Аиды». Дверь отворилась. Процессия снова пришла в движение, и вскоре последний юноша, руки у которого были не заняты, так как весь лед растаял, тщательно запер за собой дверь.

Антиох быстренько выдал необходимые распоряжения. Благодаря его организаторским способностям все добро было в два счета пристроено как надо.

Кроме того, в загашнике у дяди обнаружили ящики коньяка, которые повергли Майора в неописуемый восторг. Семьдесят две бутылки тут же присовокупили к провианту, который притащили от Зизани.

— А где Д'Аудит? — спросил Видаль, когда дверь открылась.

— Он только что пропахал носом лестницу со своей ударной установкой, — ответил Абади, который всегда знал, где что не так.

— Давайте его подождем.

Вскоре оркестр в полном составе переступил порог квартиры под аплодисменты огромной толпы своих почитателей.

— Нельзя играть в гостиной, если рояль — в библиотеке, — глубокомысленно заметил Абади, который явно не терял времени даром в Высшей Политехнической Школе.

— Алло? Господин Лустало?

— Добрый вечер, господин Полквост, — сказал Майор, узнав мелодичный голос своего шефа.

— Добрый вечер, господин Лустало. Как дела? Не могли бы вы… позвать господина Пижона?

— Пойду посмотрю, тут ли он! — ответил Майор. Но Пижон уже дышал ему в затылок. Когда Майор повернулся, он отчаянно замахал руками. Майор выдержал паузу.

— Что-то никак его не найду, месье. Как только вы узнали наш номер… — заметил он, вдруг отдавая себе отчет в ненормальности положения.

Опустилась ночь, еще больше, казалось, подсстегнув упившихся вдрызг гостей. Истекая потом, они все оравой пробегали целые километры, хватали, отпускали, бросали, ловили, раскручивали, закручивали друг друга, играли в теннис-пенис, шашки-сиськи, пробки-попки, елки-моталки, держалки, щипалки, к-себе-при-жималки, во-всякие-места-целовалки, куда-не-надо-залезалки, по-морде-получалки, сдачи-давалки, ругались по-английски, по-американски, по-негритянски, по-готтентотски, по-черному, по-болгарски, по-пата-гонски, по-островазеленогомысски, и как талия, и как талия. Они все были кто кудрявый, кто кучерявый, все в белых носках, в усохших снизу штанах, все курили сигареты из светлого табака. У самых больших дураков, как и следовало ожидать, на лицах проступало спесивое высокомерие, и Майору, который с интересом наблюдал за согласованными кульбитами дюжины лохматых любителей танцевать, пришли в голову любопытные соображения о том, что пинки под зад не страшны, если в задние карманы сунуть большие пачки денег. Чтобы немного встряхнуться, Майор раскупорил еще несколько бутылок, налил себе полный стакан, прополоскал в нем свой стеклянный глаз и с еще более сверкающим взглядом бросился к одной из девиц.

Зизани с Гианипулетосом покинули комнату. Майора же отвлекли в самый разгар трудов: кто-то забарабанил в дверь.

Явились еще двое представителей правопорядка. Они только что получили по кумполу подбитой свинцом дубовой жардиньеркой размером семьдесят четыре на сто пять. Пункт по приему вторсырья находился метрах в пятидесяти, но они заявляли, что их задача — охранять порядок, а не таскать свинец.

— Вы правы! — сказал Майор. — Подождите, пожалуйста, минуточку…

Он отправился на балкон, где Петер Нья, которого слегка утомило недавнее усилие, отдыхал, попыхивая сигаретой.

В половине третьего утра сабантуй был в полном разгаре. Гости разделились на две равновеликие группы: на танцующих и шурующих. Эти последние наудачу разбрелись по комнатам, устраивались на кроватях, на диванах, в шкафах, под комодами, за комодами, за дверьми, под роялем (туда забрались трое), на балконах (прихватывая туда одеяла), в укромных уголках, под коврами, на шкафах, под кроватями, в кроватях, в ваннах, в подставках для зонтов, там и сям, справа и слева, ложились в куче и штемпелями, где черт постлал. Танцующие же сгрудились в одной комнате вокруг оркестра.

Играть Клод Абади кончил часа в три. На следующий день он собирался на матч по регби: «Автогазодегенератор» против «Локомотивца-узкоколейщика» (шоссе против железной дороги) — и хотел вздремнуть.

Видаль опустил свою дуделку, вытащил футляр от нее из-под ягодиц Д'Аудита, которые сделали в нем две конические ямки, нашел Эммануэля и, поцеловав Майора в лоб, присоединился к выходящему вон оркестру. Парни опять запустили проигрыватель и с новой силой задрыгали ногами.

Проснувшийся Антиох снова появился в компании с Майором.

Мужик в ванне встал, открыл газ, повернул кран горячей воды и, забыв зажечь огонь, лег и заснул.