– Граф Монте-Кристо имел счастье в упоении местью! – воскликнул высокий мужчина с крупными чертами лица, в плотно сидящей шляпе с замятыми краями. – Вдумайтесь, Ирочка, разве не прекрасно, когда получаешь возможность отомстить своим обидчикам? Вы просто слишком молоды, чтобы это понять!

Его спутница, темноволосая девушка лет восемнадцати, будто и не слушая, чуть прищурившись, подняла лицо навстречу солнечным лучам, с наслаждением впитывая ласковое тепло.

– А как же христианские заповеди, Федор Иванович? – повернула она голову к собеседнику. – Мне так, напротив, кажется, что граф – несчастнейший из людей! Подумать только, на что он потратил жизнь? Как это можно?!

– Как это можно? – задумчиво повторил Шаляпин. – Ира-Ира, – он укоризненно покачал головой, – не совершайте ошибки! Вы очень неосторожны, когда произносите эту фразу.

– И в чем же я неосторожна?

Чистопрудный бульвар встретил Ирину пестрым потоком людей. Она не стала брать извозчика и, не торопясь, направилась в сторону Арбата, с удовольствием вдыхая весенний воздух. Город, казалось, проснулся от зимней спячки. Дворники в длинных фартуках яростно мели дворы и тротуары, весело переругиваясь с извозчиками, вечно перегораживающими дорогу. Горластые подростки с огромными лотками наперебой предлагали свежие ароматные булки и калачи, папиросы и спички. На углу Лубянской площади чумазый рыжий парень, отпугивая прохожих, истошным голосом предлагал поточить "ножи-ножницы". Мальчик в строгой гимназической форме упрашивал полную даму с маленькой собачкой на руках непременно зайти в кофейню попробовать новое пирожное. Все это было привычной московской жизнью – частью жизни самой Ирины. Ей стало весело. Мимо прошла шумная группа возбужденно жестикулирующих студентов. До нее донеслись обрывки фраз:

– Террор, только революционный террор… спасение России… измена… Распутин…

Из подворотни возле аптеки вывалились два мужика с раскрасневшимися лицами, явно свидетельствовавшими о принятии спиртосодержащих лекарственных препаратов, и, обнявшись, запели: "Целовался крепко… да-а-а… с чужо-о-ой жа-аной!" Ирина на всякий случай перешла на другую сторону улицы.

Свернув с Арбата налево в переулок, она остановилась у подъезда дома с номером тридцать шесть. Из открытого окна третьего этажа раздавались звуки фортепьяно, на котором кто-то старательно пытался играть гаммы.

"Может, не ходить?" – заколебалась она, уже поднявшись по белой мраморной лестнице, покрытой ковровой дорожкой, на второй этаж и протягивая руку к звонку.

К осени 1916 года положение на фронте стало еще более тяжелым. Воздух, пропитанный тревогой и предчувствием неминуемого краха, словно лишал возможности вздохнуть полной грудью. Лица людей были хмуры и озабоченны. Войной были ранены все…

После переезда в Петроград, где они с отцом поселились в своей старой квартире на набережной Мойки, Ирина вместе с подружкой по Смольному институту Леночкой Трояновской пошла работать в госпиталь и почти забыла о московском одиночестве и невостребованности. Впрочем, Москве она была благодарна за знакомство и возможность общения с Порфирием, который многому успел научить ее. В ней словно появился внутренний стержень, а вместе с ним – уверенность, что обстоятельства, какими бы они ни были, не смогут сломить ее.

Выйдя из душного помещения на улицу, Сергей Ильич достал из кармана платок и промокнул лоб, покрывшийся испариной. "Это же надо – министр будущего правительства!" Он поспешно согнал счастливую улыбку с лица. Только что Досточтимый Мастер Братства – князь Львов – закончил секретное совещание. Утвержден тайный список министров правительства, которое будет сформировано сразу же после устранения царя. Если понадобится – даже физического. Да, да… физического, именно так и сказал князь Львов. Сергей Ильич и сам понимал, что перемены необходимы, причем самые решительные. К мысли о необходимости дворцового переворота привели тяжелые потери и неудачи на фронте, несвойственное российскому самодержавию поведение императора, влияние Распутина на царскую семью. Сергей Ильич вспомнил свою недавнюю встречу с морским министром адмиралом Григоровичем, решившим лично проверить слухи о проникновении германских шпионов в окружение царицы. В ответ на настойчивые запросы из Царского Села относительно точной даты проведения одной военно-морской операции он передал ложную информацию об отплытии нескольких русских крейсеров. И что же? Точно в означенный день и час там, где должны были появиться русские корабли, оказалась германская эскадра. Да… Совершенно очевидно, что необходимо действовать, и действовать срочно!

Вначале князь Львов предполагал убедить царя в необходимости сослать царицу в Ливадию, в Крым. В конце концов, принудить его это сделать. Позже возникла идея регентства при малолетнем царевиче Алексее брата царя – Великого князя Михаила Александровича. Сегодня же план созрел окончательно, хотя был, по мнению Сергея Ильича, несколько поверхностен: Распутина убрать или убить, царицу заточить куда-нибудь подальше, царя заставить отречься, а на престол посадить его брата. Сергей Ильич наряду с другими масонами был включен в состав будущего правительства, и это придавало ему ощущение не только причастности к большому делу, но и собственной значимости.

Он энергично махнул рукой, завидев выехавшего из-за угла извозчика. Уже сидя в коляске, озабоченно вспомнил об Ирине. Как быть? Сейчас у него вовсе нет времени, а что будет дальше, когда впереди его ждут поистине великие дела? Он мог бы отправить дочь за границу, однако для этого необходима компаньонка, а Ирина, видите ли, не любит общество женщин. Это – ее принципиальная позиция. Хорошо, хоть с Трояновскими отношения сложились. А еще этот разбойник… Где гарантии, что он не подкараулит ее снова? И в городе с каждым днем становится все неспокойнее. Народ озлоблен. Не хватает продовольствия. Цены по сравнению с прошлым годом подскочили в три раза. Сергей Ильич хотя и был убежден, что войну надо заканчивать, но знал, что говорить об этом опасно – тут же объявят "пораженцем", а значит – изменником. Да и те, кто хорошенько наживается на войне, этого могут не простить. Смутное время. Надо будет еще раз переговорить с дочерью.

Распутин, подойдя к зеркалу, одернул шелковую рубашку. Нечесаная борода. Маленькие, колючие глазки. Зато какова сила, струящаяся из них! Никто не может выдержать его взгляд. Может быть, только сейчас, в свои пятьдесят, он в полной мере обрел эту силу – силу власти над людьми. Приблизив лицо к зеркалу, пристально вгляделся в свое отражение. Мерзкое чувство. Несколько секунд – и чудится, будто отражение вглядывается в тебя. А никому это не дозволено. Никто не может вглядываться в него. Никто. Даже его собственное отражение. Он повернулся к зеркалу спиной.

Раздался осторожный стук в дверь. Слуга внес огромную корзину цветов с приколотой запиской. Распутин неторопливо развернул ее. "Вы – Бог! Вы привносите в души наши чувство покоя и уверенности. Молюсь за вас. Если вы исчезнете из нашей жизни – все будет потеряно. Берегите себя. А." Смял записку и бросил на ковер. Он и так знает, что – Бог… Усмехнулся…

И то, что все рухнет без него, тоже знает. Он так императрице вчера и сказал: "Если меня убьют, царевич умрет". Мама, видать, беспокоится. Полицейский пост у дома выставили.

Часы гулко пробили пять. Сейчас Феликс придет. Красавчик. Безо всякой насмешки – и впрямь хорош. Глаз радует. Сильный. Думает, не заметно, как противится гипнотическому влиянию. И чего противиться? Противься, не противься, все будет, как ему, Старцу, надобно. Усмехнулся. "Старец". В его-то пятьдесят! Да черт с ними, пусть зовут как хотят.

В столовой, куда он вошел, уже кипел самовар, на столе, освещенном большой бронзовой люстрой, стояло множество тарелок с бисквитами, пирожными, орехами и сластями, в стеклянных вазочках лоснилось варенье.